Василий Шукшин. Живет такой парень --------------------------------------------------------------- © Copyright Василий Шукшин Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского --------------------------------------------------------------- Есть на Алтае тракт -- Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след бича, стеганувшего по горам. Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумы╜вается о нем. Все удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды -- все с Чуйского тракта. Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души опасным ремеслом, сказка╜ми, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут его шоферы) -- и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу поднебесной выси... И еще есть река на Алтае -- Катунь. Злая, белая от злос╜ти, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет -- рвется из гор. А то вдруг присми╜реет в долине -- тихо, слышно, как утка в затоне пьет за ост╜ровом. Отдыхает река. Чистая, светлая -- каждую песчинку на дне видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда солнце всходит... Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами. И вот несутся они в горах рядом -- река и тракт. Когда глядишь на них, думается почему-то, что это брат и сестра, или что это -- влюбленные, или что это, наоборот, ненавидя╜щие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи тяжкие закол╜дованные злой силой быть вечно вместе... Хочется очелове╜чить и дорогу, и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту земную словами. Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов едут... Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж луч╜ше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не на╜делать. Один другому может так рассказывать: -- Еду, говорит, и так спать захотел -- сил нет. И заснул. И заснул-то, наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом. Дал тормоз. Проснулся, смотрю -- правда, одним колесом повис. Сперва не испугал╜ся, а вечером, дома, жутко стало... А зимой, бывает, заметет Симинский перевал -- по шесть, по восемь часов бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Пять метров разгребают лопатами снег, пять -- едут, снова пять -- разгребают, пять -- едут... В одних рубахах пластаются, матерят долю шофер╜скую, и красота вокруг не красота. Одно спасение -- хоро╜ший мотор. И любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае, разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе. Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души. Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продик╜товать людям свои законы. Законы эти просты: Помоги товарищу в беде. Не ловчи за счет другого. Не трепись -- делай. Помяни добрым словом хорошего человека. Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют ха╜рактеры людей. И они определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде всего. И глав╜ным образом. В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины "ГАЗ-51". Одну вел молодой парень, дру╜гую -- пожилой, угрюмый с виду человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами. Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит впе╜ред -- это Пашка Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович. На тракте в сторонке стоит "козлик". Под "козликом" -- шофер, а рядом -- молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван Егорович. Надежды, что "козлик" побежит, нет. Прохоров "голоснул" одной машине, она пролетела мимо. Другая притормо╜зила. Шофер откинул дверцу -- это Пашка. -- До Баклани подбрось. -- Ты один? -- Один. -- Садись. Прохоров крикнул своему шоферу: -- Прислать, что ль, кого-нибудь?! Шофер вылез из-под "козлика". -- Пришли Семена с тросом! Пашка с Прохоровым поехали. ...Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики... -- Ты куда едешь? -- поинтересовался Прохоров. -- В командировку. -- В колхоз, что ли? -- Мгм. Помочь мужичкам надо. -- А куда? -- Деревня Листвянка. Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, -- видно, в начальственной его голове зародилась какая-то "мысля". ...Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь. ...Прохоров и Пашка продолжают разговор. -- Тебя как зовут-то? -- как бы между прочим спрашива╜ет Прохоров. -- Меня-то? -- охотно отвечает Пашка. -- Павел Егорыч. -- Тезки с тобой, -- идет дальше Прохоров. -- Я по батьке тоже -- Егорыч. А фамилия моя -- Прохоров. -- Очень приятно, -- говорит Пашка любезно. -- А я -- Колокольников. -- Тоже приятно. Машина остановилась -- перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины. -- Что там? -- спросил Прохоров. -- Завал. Счас рвать будут. Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой. -- Поехали ко мне, Егорыч? -- неожиданно предложил он. -- То есть как? -- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я -- тоже председатель. Листвянка -- это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня... -- Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано... -- Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты от╜работал у меня -- все честь по чести. А мы с тем председате╜лем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно. -- Я же не один. -- А кто еще? -- А он... -- Пашка показал на Кондрата, который про╜шел мимо них. -- Старший мой. -- А ты поговори с ним. Пусть он -- в Листвянку, а ты -- ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А? -- Не знаю... Надо поговорить. -- Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает -- хоть Лазаря пой. -- Ладно, -- сказал Пашка. Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой. -- Жена должна чувствовать, -- утверждал Пашка. -- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Прохоров, стаски╜вая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, понимаешь, ко╜торая не чувствует? -- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? Усталый, грязный, меня первым делом должна встречать энер╜гичная жена. Я ей, например: "Привет, Маруся!" Она мне ве╜село: "Здорово, Павлик! Ты устал?" -- А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? -- замечала хозяйка. -- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: "Пирамидон!" -- и меня потянет к другим. Верно, Егорыч? -- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков "охальниками". В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно весе╜лый, яркий, в белой рубахе с распахнутым воротом, в хромо╜вых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб. -- Как здесь население... ничего? -- поинтересовался он у одного парня, а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на "местное население". -- Ничего, -- неохотно ответил парень. -- А ты, например, чего такой кислый? -- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень. Пашка миролюбиво оскалился. -- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить. -- Смотри, как бы тебе самому не навели здесь. -- Не наведут. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят. Его тоже рассматривали. Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое всегда волновало его. Танец кончился. Пары расходились по местам. -- Что это за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу. Парень не пожелал больше с ним разговаривать, отвер╜нулся. Заиграли фокстрот. Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился и громко сказал: -- Предлагаю на тур фокса. Все подивились изысканности Пашки -- на него уже смотрели с нескрываемым веселым интересом. Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо. Пашка, не мигая, ласково уставился на девушку. Тонкие ноздри его острого носа трепетно вздра╜гивали. Настя была несколько тяжела в движениях. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже пере╜стали танцевать -- смотрели на него. Пашка выпендривался, как только мог. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе -- и кружился, кружился... Настя весело спросила: -- Откуда ты такой? -- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка. -- Все у вас там такие? -- Какие? -- Такие... воображалы. -- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных глаз Насти. Настя тихо засмеялась. Пашка сказал: -- Вы мне нравитесь. Я такой идеал давно искал. -- Быстрый ты. -- Настя в упор смотрела на Пашку. -- Я на полном серьезе! -- Ну, и что? -- Я вас провожаю сегодня до хаты? Если у вас, конечно, нет какого-нибудь хахаля. Договорились? Мм? Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Фокстрот окончился. Пашка проводил девушку до места, опять изящно покло╜нился и вышел покурить с парнями в фойе. Парни косились на него. -- Что, братцы, носы повесили? -- спросил Пашка. -- Тебе не кажется, что ты здесь развел слишком бурную деятельность? -- спросил тот самый парень, с которым Паш╜ка беседовал до танца. -- Нет, не кажется. -- А мне кажется. -- Перекрестись, если кажется. Парень нехорошо прищурился. -- Выйдем на пару минут... потолкуем. Пашка улыбнулся. -- Не могу. -- Почему? -- Накостыляете ни за что... А вообще-то, чего вы на ме╜ня надулись? Я, кажется, никому на мозоль не наступал. Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились. Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок... И тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок и прищурился. -- Посмотрим, кто кого сфотографирует, -- сказал он и поправил фуражку. -- Я этих интеллигентов одной левой де╜лаю. Танго кончилось. Пашка подошел к Насте. -- Вы мне не ответили на один вопрос. -- На какой вопрос? -- Я вас провожаю сегодня до хаты? -- Я одна пойду. Спасибо. Пашка сел рядом с девушкой. Круглые глаза его стали се╜рьезны. Длинные тонкие пальцы незаметно дрожали. -- Поговорим, как жельтмены... -- Боже мой, -- вздохнула Настя и, поднявшись, напра╜вилась в другой конец зала. Пашка смотрел ей вслед... Слышал, как вокруг него по╜смеивались. Но не испытывал никакого стыда. Только стало горячо под ложечкой. Горячо и больно. Он встал и вышел из клуба. На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще преж╜него. Попросил у Прохорова вышитую рубаху, надел свои диагоналевые галифе, бостоновый пиджак -- и появился такой в сельской библиотеке (Настя работала библиотека╜рем). -- Здравствуйте! -- солидно сказал он, входя в простор╜ную избу, служившую и библиотекой, и читальней. Настя улыбнулась ему, как старому знакомому. У стола сидел молодой человек интеллигентного вида, листал "Огонек". Пашка начал спокойно рассматривать книги, на Нас╜тю -- ноль внимания. Он сообразил, что парень с "Огонь╜ком" и есть тот самый инженер, жених. -- Хочешь почитать что-нибудь? -- спросила Настя, не╜сколько удивленная поведением Пашки. -- Да, надо, знаете... -- Что хотите? -- Настя тоже невольно перешла на "вы". -- "Капитал" Карл Маркса. Я там одну главу не дочитал... Парень оторвался от "Огонька", взглянул на Пашку. Настя едва не прыснула, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержалась. -- Ваша фамилия? -- Колокольников Павел Егорыч. Год рождения 1937, во╜дитель-механик второго класса. Холост. Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно искоса разглядывал ее. Потом посмотрел на парня... Тот наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка подмигнул. -- Кроссвордиками занимаемся? -- Да... -- Между прочим. Гена, он тоже из Москвы, -- объявила Настя. -- Ну, -- Гена искренне обрадовался. -- Вы давно оттуда? Расскажите, что там нового. Пашка излишне долго расписывался в абонементе, потом критически рассматривал том "Капитала", молчал. -- Спасибо, -- наконец сказал он Насте. Потом подошел к парню, протянул руку. -- Павел Егорыч Колокольников. -- Гена. Очень рад. Как Москва-то? -- Москва-то? -- переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. -- Шумит Москва, шумит. -- И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: -- Люблю смеш╜ные журналы. Особенно про алкоголиков. Так разрисуют подчас... -- Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы? -- Из Москвы-то? -- Пашка перевернул страничку жур╜нала. -- Я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала. -- Вы же мне вчера в клубе сами говорили! -- изумилась Настя. Пашка глянул на нее, улыбнулся. -- Что-то не помню. Настя посмотрела на Гену, Гена -- на Пашку. Пашка разглядывал картинки. -- Странно, -- сказала Настя. -- Значит, мне приснилось. -- Бывает, -- согласился Пашка, продолжая рассматри╜вать журнал. -- Вот, пожалуйста, -- красавец, -- сказал он, подавая журнал Гене. -- Кошмар! Гена взглянул на карикатуру, улыбнулся. -- Вы надолго к нам? -- Так точно. -- Пашка посмотрел на Настю, та улыбну╜лась, глядя на него. Пашка отметил это. -- Сыграем в шаш╜ки? -- предложил он инженеру. -- В шашки? -- удивился инженер. -- Может, в шахматы? -- В шахматы скучно, -- сказал Пашка (он не умел в шах╜маты). -- Думать надо. А в шашечки -- раз-два, и пирамидон. -- Можно в шашки, -- согласился Гена. Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним. -- За фук берем? -- спросил Пашка. -- Как это? -- не понял Гена. -- А это когда игрок прозевает бить, берут штрафную шашку, -- пояснила Настя. -- А-а. Можно брать. Берем. Пашка быстренько расставил шашки. Взял две, спрятал в кулаки за спиной. -- В какой? -- В левой. -- Ваша не пляшет. -- Белыми играл Пашка. -- Сделаем так, -- начал он игру, устраиваясь удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. -- Здесь курить, конечно, нельзя? -- спросил он Настю. -- Нет, конечно. -- Нельзя, так нельзя... -- Пашка пошел второй шаш╜кой. -- Сделаем некоторый пирамидон, как говорят фран╜цузы. Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал: -- Погоди! Ну также нельзя, слушай... зачем же подска╜зывать? -- Ты же неверно ходишь. -- Ну и что! Играю-то я. -- Учиться надо. Пашка улыбнулся. Он ходил уверенно, быстро и с тол╜ком. -- Вон той, Гена, крайней, -- снова не выдержала Настя. -- Нет, я не могу так! -- закипятился Гена. -- Я сам толь╜ко что хотел этой, а теперь не пойду принципиально. -- А чего ты волнуешься? Вот чудак! -- Как же мне не волноваться? -- Волноваться вредно, -- вмешался в спор Пашка и под╜мигнул Насте. Та покраснела и засмеялась. -- Ну и проиграешь сейчас. Принципиально. -- Нет, зачем? -- снисходительно сказал Пашка. -- Тут еще полно шансов меня сфотографировать... Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить. -- Теперь проиграл, -- с досадой сказала Настя. -- Занимайся своим делом! -- обиделся Гена по-настоя╜щему. -- Нельзя же так, в самом деле. Отойди! -- А еще инженер. -- Настя встала. -- Это уже... не остроумно. При чем тут "инженер"? -- "Боюсь ему понравиться-а..." -- запела Настя и ушла в глубь библиотеки. -- Женский пол, -- снисходительно заметил Пашка. Инженер смешал шашки, сказал чуть охрипшим голосом: -- Я проиграл. -- Выйдем покурим? -- предложил Пашка. -- Пойдем. На крыльце, закуривая, инженер пожаловался: -- Не понимаю, что за натура? Во все обязательно вмеша╜ется. -- Ничего, -- сказал Пашка. -- Пройдет... Давно здесь? -- Что? -- Давно здесь живешь? -- Живу-то? Второй месяц. -- Жениться хочешь? Инженер с удивлением глянул на Пашку. Пашкин взгляд был прям и серьезен. -- На ней? Да. А что? -- Правильно. Хорошая девушка. Она любит тебя? Инженер вконец растерялся. -- Любит?.. По-моему, да. Пашка курил и сосредоточенно рассматривал сигарету. Инженер хмыкнул и спросил: -- Ты "Капитал" действительно читаешь? -- Нет, конечно. -- Тут Пашка увидел на улице автобус -- "Моды в село". -- Пойдем посмотрим, -- предложил он. -- А что там? -- спросил Гена. -- Костюмы показывают. -- "Дом моделей"? -- с удивлением прочитал Гена. -- Сходим вечерком, посмотрим? -- Пашка повернулся к Гене. -- Музыка играет... -- Здравствуйте, дорогие друзья! -- сказала приветливая женщина. -- Мы показываем вам моды осенне-зимнего сезо╜на. Обратите внимание на удобство, простоту и красоту на╜ших моделей. Мы показываем вам не только выходную одеж╜ду, но и рабочую... Машенька, пожалуйста! Музыканты, стоявшие в глубине клубной сцены, заигра╜ли что-то очень трогательное. На сцену вышла миленькая де╜вушка в платьице с передничком и стала плавно ходить туда-сюда. -- Это -- Маша-птичница! -- пояснила приветливая жен╜щина. -- Маша не только птичница, она учится заочно в сель╜скохозяйственном техникуме. Маша-птичница улыбнулась в зал. -- На переднике, с правой стороны, предусмотрен кар╜ман, куда Маша кладет книжку. Маша вынула из кармана книжку и показала, как это удобно. -- Читать ее Маша может тогда, когда кормит своих ма╜леньких пушистых друзей. Маленькие пушистые друзья очень любят Машу и, едва завидев ее в этом простом краси╜вом платьице, толпой бегут к ней навстречу. Им нисколько не мешает, что Маша читает книжку, когда они клюют свои зернышки. Настя, Гена и Пашка сидят в зале. Пашку меньше всего интересует Маша-птичница и ее маленькие пушистые дру╜зья. Его интересует Настя. Он осторожненько взял ее за руку. Настя силой отняла руку, чуть наклонилась к Пашке и не╜громко сказала: -- Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб. Пашка отодвинулся от нее. -- А вот костюм для полевых работ! -- возвестила старею╜щая женщина. На сцену, под музыку (музыка уже другая -- быстрая, иг╜ривая), вышла другая девушка -- в брюках, в сапожках и в курточке. Вся она сильно смахивает на девицу с улицы Горь╜кого. -- Это -- Наташа, -- стала пояснять женщина. -- Ната╜ша -- ударник коммунистического труда, член полеводчес╜кой бригады. Я говорю условно, товарищи, вы меня, конеч╜но, понимаете. -- Женщина обаятельно улыбнулась. -- Здесь традиционную фуфайку заменяет удобная современная курт╜ка, -- продолжает она рассказывать. -- Подул холодный осенний ветер... Наташа увлеклась ходьбой под музыку -- не среагировала на последние слова. -- Наташа! -- Женщина строго и вместе с тем ласково по╜смотрела на девушку. -- Подул ветер. Наташа подняла воротник. -- Подул холодный осенний ветер -- у куртки имеется глухой воротник. Музыканты играют, притопывают ногами. Особенно ста╜рается ударник. -- Наташа передовая не только в труде, но и в быту. Поэ╜тому все на ней опрятно и красиво. Наташа улыбнулась в зал, как будто несколько извиняясь за то, что она такая передовая в быту. -- Спасибо, Наташенька. Наташа ушла со сцены и стала переодеваться в очередное вечернее платье. А женщина стала рассказывать, как надо красиво одеваться, чтобы не было крикливо и в то же время модно. Упрекнула "некоторых молодых людей", которые лю╜бят одеваться крикливо (ей очень нравилось это слово -- "крикливо"). ...Пашка склонился к Насте и сказал: -- Я уже вторые сутки страдаю -- так? -- а вы мне -- ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Настя повернулась к Гене. -- Ген, дай я на твое место сяду. Пашка засуетился громко. -- Загораживают, да? -- спросил он Настю и постучал пальцем по голове впереди сидящего товарища. -- Эй, това╜рищ! Убери свою голову. Товарищ "убрал" голову. Настя осталась сидеть на месте. -- ...Вот -- вечернее строгое платье простых линий. Оно дополнено шарфом на белой подкладке. Как видите, краси╜во, просто и ничего лишнего. Каждой девушке приятно будет пойти в таком платье в театр, на банкет, на танцы... В этом сезоне очень модно сочетание цветов черного с белым. Пашка потянул к себе кофту, которая была у Насти на руке, как бы желая проверить, в каком отношении здесь цве╜та черный и белый... -- Гена, сядь на мое место, -- попросила Настя. Гена с готовностью сел на место Насти. Пашка заскучал. А на сцене в это время демонстрировался "костюм для пляжа из трех деталей". -- Платье-халат. Спереди на кнопках. Кто-то из зрителей громко хохотнул. На него зашикали. -- Очень удобно, не правда ли? -- спросила женщина. ...Пашка встал и пошел из клуба. Опять сорвалось. Дома он не раздеваясь прилег на кровать. -- Ты чего такой грустный? -- спросил Прохоров. -- Да так... -- отозвался Пашка. Полежал несколько ми╜нут и вдруг спросил: -- Интересно, сейчас женщин воруют или нет? -- Как это? -- не понял Прохоров. -- Ну, как раньше... Раньше ведь воровали. -- А-а... А черт его знает. А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства. -- Это, конечно. Я так просто, -- согласился Пашка. Еще немного помолчал. -- И статьи, конечно, за это никакой нет? -- Наверно. Я не знаю. Пашка поднялся с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал. А в это время в ночной библиотеке ссорились Настя с Геной. -- Генка, это же так все смешно, -- пыталась урезонить Настя жениха. -- А мне не смешно, -- упорствовал тот. -- Мне больно. За тебя больно... -- Неужели ты серьезно думаешь, что... -- Думаю! Потому что -- вижу! Если ты можешь с первым встречным... -- Перестань!!! -- оборвала его Настя. -- А почему "перестань"? Если ты можешь... -- Перестань! -- опять властно сказала Настя. Стоит Пашка у окна, о чем-то крепко думает. И вдруг со╜рвался с места и пошел вон из комнаты, пропел свое люби╜мое: И за борт ее бросает В набежа-авшую волну... Хлопнула дверь. Гена тоже сорвался с места и без слов пошел вон из биб╜лиотеки. Хлопнула дверь. Настя осталась одна. Горько ей. Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел движок. Во дворе РТС его окликнули. -- Свои, -- сказал Пашка. -- Кто -- свои? -- Колокольников. -- Командировочный, что ль? -- Да. В круг света вышел дедун -- сторож в тулупе, с берданкой. -- Ехать, что ль? -- Ехать. -- Закурить имеется? -- Есть. Закурили. -- Дождь, однако, ишо будет, -- сказал дед и зевнул. -- Спать клонит в дождь. -- А ты спи, -- посоветовал Пашка. -- Нельзя. Я тут давеча соснул было, да знаешь... Пашка прервал словоохотливого старика: -- Ладно, батя, я тороплюсь. -- Давай, давай. -- Старик опять зевнул. Пашка завел машину и выехал со двора. На улицах в деревне никого не было. Даже парочки куда-то попрятались. Пашка ехал на малой скорости. У Настиного дома остановился. Вылез из кабины. Мотор не заглушил. -- Так, -- негромко сказал он и потер ладонью грудь: вол╜новался. Света в доме не было. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Там, за этими окнами, -- Настя. Сердце Пашки громко колотилось. Он кашлянул, осторожно потряс забор -- во дворе молча╜ние. Тишина. Каплет с крыши. Пашка тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал только приглушенное ворчанье своей вер╜ной машины, свои шаги и громкую капель. Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последних два шага и стал в простенке. Перевел дух. Он вынул фонарик. Желтое пятно света поползло по сте╜нам горницы, вырывая из тьмы отдельные предметы: печку-голландку, дверь, кровать... Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову -- Настя. Не ис╜пугалась. Легко вскочила и подошла к окну. Пашка выклю╜чил фонарик. Настя откинула крючки и раскрыла раму. Из горницы пахнуло застойным сонным теплом. -- Ты что? -- спросила она негромко. "Неужели узнала?" -- подумал Пашка. Он хотел, чтоб его принимали пока за другого. Он молчал. Настя отошла от окна. Пашка снова включил фонарик. Настя направилась к двери, прикрыла ее плотнее и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь. Настя склонилась над подоконником... Он отстранил ее и полез в горницу. -- Додумался? -- сказала Настя потеплевшим голосом. -- Ноги-то хоть вытри, Геннадий Николаевич. Пашка продолжал молчать. Сразу обнял ее, теплую, мяг╜кую... Так сдавил, что у ней лопнула на рубашке тесемка. -- Ох, -- глубоко вздохнула Настя. -- Что же ты делаешь? Шальной... Пашка начал ее целовать... Настя вдруг вырвалась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. "Все. Конец". Пашка приготовился к худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его "фотографиро╜вать". На всякий случай отошел к окну. Вспыхнул свет... Настя настолько была поражена, что поначалу не сообрази╜ла, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье. Пашка ласково улыбнулся ей. -- Испугалась? Настя схватила со стула юбку, надела ее, подошла к Пашке... -- Здравствуйте, Павел Егорыч. Пашка "культурно" поклонился... И тотчас ощутил на левой щеке сухую звонкую пощечину. Он ласково посмотрел на Настю. -- Ну зачем же так, Настя? А Гена ходит, мучается по комнате. "Неужели все это серьезно?" -- думает он. Постоял у окна, подошел к столу, постоял... Взял журнал, прилег на диван. И тут вошел Пашка. -- Переживаешь? -- спросил он. Гена вскочил с дивана. -- Я не понимаю, слушай... -- начал он строго. -- Поймешь, -- прервал его Пашка. -- Любишь Настю? -- Что тебе нужно?! -- взорвался Гена. -- Любишь, -- продолжал Пашка. -- Иди -- она в маши╜не сидит. -- Где сидит? -- В машине! На улице. Гена взял фонарик и пошел на улицу. -- А ко мне зря приревновал, -- грустно вслед ему сказал Пашка. -- Мне с хорошими бабами не везет. Настя сидела в кабине Пашкиной машины. Гена постоял рядом, помолчал... Сел тоже в кабину. Мол╜чат. Чем нелепее ссора, тем труднее бывает примириться -- так повелось у влюбленных. А Пашка пошел на Катунь -- пожаловаться родной реке, что не везет ему с идеалом, никак не везет. Шумит, кипит в камнях река... Слушает Пашку, понима╜ет и несется дальше, и уносит Пашкину тоску далеко-далеко. Жить все равно надо, даже если очень обидно. Утро ударило звонкое, синее. Земля умылась ночным дождиком, дышала всей грудью. Едет Пашка. Устал за ночь. У одной небольшой деревни подсадил хорошенькую круг╜лолицую молодую женщину. Некоторое время ехали молча. Женщина поглядывала по сторонам. Пашка глянул на нее пару раз и спросил: -- По-французски не говорите? -- Нет, а что? -- Так, поболтали бы... -- Пашка закурил. -- А вы что, говорите по-французски? -- Манжерокинг! -- Что это? -- Значит, говорю. Женщина смотрела на него широко открытыми глазами. -- Как будет по-французски "женщина"? Пашка снисходительно улыбнулся. -- Это -- смотря какая женщина. Есть -- женщина, а есть -- элементарная баба. Женщина засмеялась. -- Не знаете вы французский. -- Я? -- Да, вы. -- Вы думаете, что вы говорите? Бежит машина. Блестит Катунь под нежарким осенним солнышком. -- ...А почему, как вы думаете? -- продолжается разговор в кабине. -- Скучно у нас, -- отвечает Пашка. -- Ну а кто виноват, как вы думаете? -- Где? -- Что скучно-то. Кто виноват? -- Начальство, конечно. Женщина заметно заволновалась. -- Да при чем же здесь начальство-то? Ведь мы сами иногда не умеем сделать свою жизнь интересной. Причем с мелочей начиная. Я уже не говорю о большем. Вы зайдите в квартиру к молодой женщине, посмотрите!.. Боже, чего там только нет! Думочки разные, подушечки, слоники дурацкие... Пашкиному взору представилась эта картина: думочки, сумочки, вышивки, слоники... Катя Лизунова вспомнилась (знакомая его). -- ...Кошечки, кисочки, -- продолжает женщина. -- Это же пошлость, элементарная пошлость. Неужели это трудно понять? Ведь это же в наших руках -- сделать жизнь интересной. -- Нет, если, допустим, хорошо вышито, то... почему? Бывает, вышивать не умеют, это действительно, -- вставил Пашка. -- Да все равно, все равно!.. -- загорячилась женщина. -- Поймите вы это, ради Бога! Неужели трудно поставить ка╜кую-нибудь тахту вместо купеческой кровати, повесить на стенку три-четыре хорошие репродукции, на стол -- какую-нибудь современную вазу... Пашке опять представилась комната знакомой ему Кать╜ки Лизуновой. Волшебством кинематографа высокая Катькина кровать сменяется низкой тахтой, срываются со стен вышивки и заменяются репродукциями картин больших мастеров, исчезают слоники... -- Поставить книжный шкаф, на стол бросить несколько журналов, торшер поставить, -- продолжает женщина. ...А в комнате Катьки Лизуновой (по команде женщины, под ее голос), продолжают происходить чудесные преобразо╜вания... И вот -- кончилось преобразование. (Смолк голос жен╜щины.) И сидит в комнате не то Катька, не то совсем другая жен╜щина, скорей всего француженка какая-то, но похожая на Катьку. Читает. И входит в комнату сам Пашка -- в цилиндре, в черном фраке, с сигарой и с тросточкой. Раскланялся с Катькой, снял цилиндр, уселся в кресло и начали они с Катькой шпа╜рить по-французски. Да так это у них все ловко получается! Пашка ей с улыбкой -- слово, она ему -- два, он ей -- слово, она ему -- два. Да все с прононсом, все в нос. -- ...Неужели все это трудно сделать? -- спрашивает жен╜щина Пашку. -- Ведь я уверена, что денег для такой обста╜новки потребуется не больше. Пашка с интересом посмотрел на женщину. Она ему явно нравится. -- Можно, наверно. -- Можно!.. Все можно. Сами виноваты. Это же в наших возможностях. А над русской землей встает огромное солнце. Парит пашня. Дымят далекие костры. Стелется туман. Едут Пашка с женщиной. Пашка заметил, что женщина что-то уж очень нетерпели╜во стала посматривать вперед. Спросила: -- А долго нам еще ехать? -- Еще километров тридцать с гаком. Да гак -- километ╜ров десять. -- Сколько? -- Женщина затосковала. Пашка понял: приспичило. Выбрал место, где тракт бли╜же всего подходит к Катуни, остановил машину. -- Ну-ка, милая, возьми ведерко да сходи за водой. А я пока мотор посмотрю. -- С удовольствием! -- воскликнула женщина, взяла ведро и побежала через кустарник вниз, к реке. Пашка вни╜мательно посмотрел ей вслед. Муж действительно ждал жену на тракте. Длинный, оп╜рятный, с узким остроносым лицом. Очень обрадовался. Рас╜терялся: не знал -- то ли целовать жену, то ли снимать чемо╜даны с кузова. Запрыгнул в кузов. Женщина полезла в сумочку за деньгами. -- Сколько вам? -- Нисколько. Иди к мужу-то... поцелуйтесь хоть -- я от╜вернусь. -- Пашка улыбнулся. Женщина засмеялась. -- Нет, правда, сколько? -- Да нисколько! -- заорал Пашка. -- Кошмар с этими... культурными. Другая давно бы уж поняла. Женщина пошла к мужу. Тот стал ей подавать чемоданы. Негромко стал выговари╜вать: -- Почему все-таки одна приехала? Я же писал: не садись одна с шофером. Писал? -- А что тут особенного? -- тоже негромко возразила жен╜щина. -- Он хороший парень. -- Откуда ты знаешь, хороший он или плохой? Что у него, на лбу написано? Хороший... Ты еще не знаешь их. Они тут не посмотрят... Пашка слышал этот разговор. Злая, мстительная сила вы╜толкнула его из кабины. -- Ну-ка, плати за то, что я вез твою жену. Быстро! -- А она что, не заплатила? Ты разве не заплатила? -- Муж растерялся: глаза у Пашки были как у рассвирепевшей кошки. -- Он не взял... -- Женщина тоже растерялась. Пашка не смотрел на нее. -- Плати! -- рявкнул он. Муж поспешно сунулся в карман... Но тут же спохватился. -- А вы что кричите-то? Заплачу, конечно. Что вы кричи╜те-то? Сколько? -- Два рубля. -- Что-о! Тут же только пятьдесят копеек берут! -- Два рубля!!! -- Олег! -- сказала женщина. -- Немедленно заплати ему... Заплати ему два рубля. -- Пожалуйста. -- Муж отдал Пашке два рубля. Машина рванула с места и поехала дальше. Пашка догнал Кондрата (напарника своего). Кондрат сидел со стариком хозяином, у которого он ос╜тановился. Старики толковали про жизнь. Хозяин рассказы╜вал: -- Да... вот так, значит. Вырастил я их, лоботрясов, шесть человек, а сейчас один остался, как гвоздь в старой плахе. Разъехались, значит, по городам. Ничего, вроде, живут, справно, а меня обида берет: для кого же я весь век горбатил╜ся, для кого дом этот строил? -- Такая уж теперь наша жизнь пошла -- ничего не поде╜лаешь. -- Жись эта меня не касается? -- Она всех касается, кум. -- Кхх!.. Мне вот надо бы крышу сейчас новую, а не мо╜гу -- сил не хватает. А эта, лонись, приехал младший: поедем, говорит, тять, со мной. Продай, говорит, дом и поедем. Эх ты, говорю, сопля ты такая! Я сейчас кто? Хозяин. А без дома кто? Пес бездомный. -- Ты зря так... Зря. -- Нет, не зря. -- Зря. -- Ты, значит, никогда не крестьянствовал, если так рас╜суждаешь. -- Я до тридцати пяти годов крестьянствовал, если хо╜чешь знать. А опора сейчас -- не дом. -- А кто же? Тилифизоры ваши? Финтифлюшки разные? Тут вошел Пашка. -- Здорово, старички! Кондрат нахмурился. -- Подольше не мог? -- Все в порядке, дядя Кондрат. Кондрат хочет изобразить из себя -- перед хозяином -- наставника строгого, как бы отца. -- Шалапутничать начинаешь, Павел. Сма-атри! Я на сколько тебя отпускал? Пашка для приличия виновато наморщился. Пауза. -- Чего делал-то там? -- мягче спросил Кондрат. -- Лес возили. -- Пашка пошел переодеваться в другую комнату. -- Посиди с нами, -- пригласил хозяин. -- Мы тут как раз про вас, кобелей, разговариваем. -- Некогда, братцы, -- отказался Пашка. -- В гости иду. -- Далеко ли? -- поинтересовался Кондрат. -- К Лизуновым. -- Это кто такие? -- Тэ-э... знакомая одна... -- Расплодил ты этих знакомых!.. -- строго заметил Кон╜драт. -- Переломают где-нибудь ноги-то. -- Искобелились все, -- согласно проворчал хозяин. -- А вот был бы при хозяйстве-то, небось не побежал бы сейчас к Катьке-разведенке, а копался бы дома. -- Свобода личности, чего вы хотите! -- возразил Пашка. -- Избаловала вас Советская власть, избаловала. Я бы вам показал личность! Встал бы у меня в пять часов и работал бы, сукин сын, допоздна, пока солнце не сядет. Вот тогда не до Катьки было бы. Тут вошла хозяйка. Закудахтала... -- Кум! Здравствуй, кум! -- Марфынька, -- заныл старик хозяин. -- Однако ж где-то было ведь у нас... кхэ... -- Чего "было"? Чего закряхтел?.. -- Было же где-то... Нам бы с кумом -- по махонькой. -- Э-эх... Ладно, для кума... -- Давай, давай... Лизуновы ужинали. -- Приятного аппетита! -- сказал Пашка. -- Садись с нами, -- пригласил хозяин. -- Спасибо. -- Пашка присел на припечке. -- Только что из-за стола. Катя поспешно дохлебала, встала. Прошли в горницу. -- Ты что? Пашка смотрел на Катерину. Стоит -- молодая еще, а уже намучилась, накричалась на своем веку, устала. -- Так... зашел попроведать. Пашка натянуто улыбнулся, стало жалко Катьку. -- Опять в командировку, что ль? -- Катерина угасла. -- Ага. -- Надолго? -- Да нет. -- Ну, садись. Пашка присел на крашеный табурет. -- Как живешь-то? -- спросил он. -- Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. -- Катерина тоже присела на высокую свою кровать, невесело задумалась. -- Не сошлась с мужем-то? -- Не сошлась. -- Что он сейчас делает-то? -- Пьет. Что ему еще делать. -- Мдэ... На танцы пойдем вечером? Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась. -- Легко вам, ребятам: тридцать лет -- вы все еще по тан╜цулькам бегаете. Даже завидки берут. -- А тебе кто запрещает? -- Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня? -- Серость, -- сказал Пашка. -- Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша. -- Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм? -- Зачем? -- В гости! -- Как же ты придешь? Что, я одна, что ль? -- А чего они тебе? Ты на них -- ноль внимания. -- Ноль внимания... -- Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм? -- А для чего? Пашка ответил не сразу. Действительно -- для чего? -- А я откуда знаю? Так просто. Тоскливо ж тебе одной-то. И мне тоскливо. -- Тоскливо, верно. -- Ну и вот! -- Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем? -- Не знаю. Не ручаюсь. -- Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу╜дет веселее. -- Ну, ты сильно-то не унывай. -- Я и не унываю. -- Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело. Катерина усмехнулась. -- Бери. Пойду. -- Вот и выходи. Сегодня потолкуем. -- Пашка сам не ждал, что так брякнет. -- Перестань ты, болтало! -- рассердилась Катерина. -- Зачем пришел-то? -- Некультурная ты, Катерина. Темнота. -- Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал? -- Что это, например, такое? -- Пашка подошел к слони╜кам, взял пару самых маленьких. -- Для чего, спрашивается? Для счастья? Или олень вот этот... -- Пашка презрительно прищурился на оленя. (Олень, кстати, ему нравился.) -- Это же... пошлость! В горнице как в магазине. Мой тебе совет: выкинь все это, пока не поздно. Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер╜жимо повело. -- Вы сами, Катька, виноваты во всем: обвиняете ребят, что они за городскими начинают приударять, а вас забывают. А нет, чтобы подумать: а почему так? А потому, что город╜ские интереснее вас. С ней же поговорить и то тянет. Наша деревенская -- она, может, в десять раз красивше ее, а как нарядится в какой-нибудь малахай -- черт не черт и дьявол не такой. Нет, чтобы подтянуть все на себе да пройтись по улице весело, станцевать, спеть... Нет, вы лучше будете се╜мечки проклятые лузгать да сплетничать друг про дружку. Ммх, эти сплетни!.. -- Пашка, стиснув зубы, крутнул голо╜вой. -- Бросать это надо к чертовой матери -- эти сплетни. Ты делай вид, что ничего не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает тебе про своих же подружек: ля-ля-ля... Все плохие, она одна хорошая. Бросать надо эту моду. -- Ты что, с цепи сорвался? -- спросила Катерина. -- Ну вот, пожалуйста, сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав╜лик?" -- Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно. -- А ты перебори себя. Т