лесть эволюционировала. Это совершенно новый тип робота. В нее накачали слишком много человеческого... - А она и должна быть очеловеченной, - заметил Джимми. - Иначе она не справится со своими задачами. - Дело в том, - сказал я, - что робот, очеловеченный до такой степени, как Прелесть, уже не робот. Это что-то другое. Не совсем человек, но и не робот. Что-то среднее. Какой-то новый, непонятный вид жизни. И за ним нужен глаз да глаз. - Интересно, она все еще дуется? - сказал Бен. - Конечно, дуется. - Мы должны пойти дать ей нахлобучку и вывести ее из этого состояния. - Оставь ее покое, - сердито приказал я. - Нам остается одно - игнорировать ее. Ей оказывают внимание, вот она и дуется. И мы оставили ее в покое. Больше делать было нечего. Я пошел к морю мыть посуду, но на этот раз взял с собой оружие. Джимми пошел в лес поискать ключ. Полдюжины банок воды, которыми снабдила нас Прелесть, не хватит навечно, а мы не были уверены, что потом она выдаст еще. Впрочем, она нас не забыла, не вычеркнула полностью из своей жизни. Она дала Элмеру взбучку, когда тот слишком разошелся. Меня очень тешила мысль о том, что она поддержала нас, когда дело была табак. Значит, есть еще надежда, что мы как-нибудь поладим. Я присел у лужи в песке и, моя посуду, думал, какая потребуется перестройка, если когда-нибудь все роботы станут такими, как Прелесть. Я уже видел появление Декларации прав роботов, специальных законов для роботов, лобби роботов при конгрессе, а поразмышляв еще, совсем запутался. В лагере Бен натягивал палатку, и я, вернувшись, помог ему. - Знаешь, - сказал Бен, - чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что я был прав, когда говорил, что Прелесть не может оставить нас, пока мы на виду. Простая логика: она не может взлететь, потому что мы стоим прямо перед ней и напоминаем ей об ответственности. - Ты клонишь к тому, что кто-нибудь из нас должен все время быть поблизости от нее? - спросил я. - В общем, да. Я не спорил с ним. Что толку спорить, верить, не верить? У нас не то положение, при котором можно позволить себе совершить глупую ошибку. Когда мы натянули палатку, Бен сказал мне: - Если ты не возражаешь, я немного пройдусь за холмы. - Берегись Элмера, - предупредил его я. - Он не осмелится беспокоить нас. Прелесть сбила с него спесь. Он взял оружие и ушел. Я побродил по лагерю наводя порядок. Кругом были мир и спокойствие. Пляж сверкал на солнце, море было гладким и красивым. Летали птицы, но никаких признаков других существ не было. Прелесть продолжала дуться. Вернулся Джимми. Он нашел ключ и принес ведро воды. Потом он стал рыться в припасах. - Что ты ищешь? - спросил я. - Бумагу и карандаш. Прелесть не могла забыть про них. Я хмыкнул, но он был прав. Будь я проклят, если Прелесть не приготовила для него стопы бумаги и коробки карандашей. Он устроился под грудой ящиков и начал писать стихи. Вскоре после полудня вернулся Бен. Я видел, что он взволнован, но не стал тотчас расспрашивать. - Джимми наткнулся на ключ, - сказал я. - Ведро там. Он попил и тоже сел в тень под груду ящиков. - Я нашел. - сказал он торжествующе. - А разве ты что-нибудь искал? Он взглянул на меня и криво улыбнулся. - Элмера кто-то сделал. - И ты так прямо пошел, как по улице, и нашел... Бен покачал головой. - Кажется, мы опоздали. Опоздали на три тысячи лет, если не больше. Я нашел развалины и долину с уймой могильных холмов. И несколько пещер в известняковом обрыве над долиной. Бен встал, подошел к ведру и снова напился. - Я не мог подойти поближе, - сказал он. - Элмер караулит. - Бен снял шляпу и вытер рукавом лицо. - Ходит взад-вперед, как часовой. Видел бы ты, какие колеи он проложил за многие годы, проведенные на этом посту. - Так вот почему он на нас напал, - сказал я. - Мы вторглись на охраняемую территорию. - Наверно. В тот вечер мы все обговорили и порешили, что надо выставить пост для наблюдения за Элмером, чтобы изучить его повадки и часы дежурства, если таковые были. Нам было важно узнать, что можно предпринять в отношении руин, которые охранял Элмер. Впервые человек столкнулся с высокой цивилизацией, но пришел слишком поздно и - из-за дурного настроения Прелести - слишком плохо снаряженный, для того чтобы исследовать хотя бы то, что осталось. Чем больше я думал об этом, тем больше распалялся и наконец пошел к Прелести и изо всех сил стал стучать по ней ногами, чтобы привлечь ее внимание. Никакого толку. Я орал на нее, но она не отвечала. Я рассказал ей, что тут заваривается. Говорил, что мы нуждаемся в ней - ведь она просто обязана нам помочь, для этого ее и создали. Но она была холодна. Я вернулся и плюхнулся у костра, где сидели мои товарищи. - Она ведет себя так, будто умерла. Бен поворошил костер, и пламя стало немного выше. - От разбитого сердца, - участливым тоном сказал Джимми. - А ну тебя вместе с твоей поэтической терминологией! - озлился я. - Вечно бродит как во сне. Вечно разглагольствует. Да если бы не твои проклятые стихи!.. - Замолчи, - сказал Бен. Я взглянул поверх костра ему в лицо, освещенное пламенем, и замолчал. Что ж, в конце концов, и я могу ошибаться. Джимми не может не писать своих паршивых стихов. Я смотрел на пламя и думал: неужто Прелесть умерла? Конечно, нет. Просто она упряма как черт. Она нам всыпала по первое число. А теперь наблюдает, как мы маемся, и ждет подходящего случая, чтобы выложить козыри. Утром мы начали наблюдать за Элмером и делали это изо дня в день. Кто-нибудь из нас взбирался на гребень гряды милях в трех от лагеря и устраивался там с нашим единственным биноклем. Потом его сменял другой, и так дней десять мы наблюдали за Элмером в дневные часы. Элмер обходил свои владения дозором регулярно. В качестве наблюдательных пунктов он использовал некоторые могильные холмы, взбираясь на них каждые пятнадцать минут. Чем больше мы наблюдали за ним, тем больше убеждались, что он прекрасно справляется со своими обязанностями. Пока он был там, в занесенный город не пробрался бы никто. Кажется, на второй или третий день он обнаружил, что за ним наблюдают. Он стал вести себя беспокойно. Взбираясь на свои наблюдательные вышки, он смотрел в нашу сторону дольше, чем в другие. А раз, когда я был на посту, он, похоже, начал приготовления к атаке, но только я решил смыться, как он успокоился и стал кружить, как обычно. Если не считать наблюдения за Элмером, нам жилось неплохо. Мы купались в море и ловили рыбу, рискуя жизнью всякий раз, когда жарили и ели рыбу нового вида, но нам повезло - ядовитых не попадалось. Мы бы не ели ее вообще, если бы не было необходимости экономить припасы. Когда-нибудь они должны были кончиться и никто не давал гарантии, что Прелесть снова подаст нам милостыню. Если бы она этого не сделала, нам пришлось бы добывать себе пропитание самим. Бен забеспокоился: вдруг на этой планете есть времена года? Он убедил себя, что так оно и есть, и отправился в лес, чтобы подыскать место для постройки хижины. - Нельзя же жить в палатке на пляже, когда ударят морозы, - сказал он. Но его тревога не заразила ни меня, ни Джимми. Что-то подсказывало мне, что рано или поздно Прелесть сменит гнев на милость и мы сможем заняться делом. А Джимми с головой окунулся в бессмысленнейшее из занятий, которое он называл сочинением саги. Может, это действительно была сага. Черт ее разберет. Саги - это не по моей части. Он назвал ее "Смерть Прелести" и заполнял страницу за страницей чистейшей чепухой. Мол, была она хорошей машиной и, несмотря на железный облик, душа у нее была кристальной чистоты. Ладно бы уж, если бы к нам не приставал, а то он каждый вечер после ужина читал эту халтуру вслух. Я терпел сколько мог, но однажды вечером взорвался. Бен стал на сторону Джимми, но, когда я пригрозил, что возьму свою треть запасов и разобью собственный лагерь вне пределов слышимости, Бен сдался и перешел на мою сторону. Мы вдвоем проголосовали против декламации. Джимми встал на дыбы, но мы оказались в большинстве. Так вот, первые десять дней мы наблюдали за Элмером только издали, но затем он, видно, стал нервничать и по ночам мы слышали рокот его колес, а по утрам находили следы. Мы решили, что он подсматривает, как мы себя ведем в лагере, и старается, так же как и мы, разобраться, что к чему. На нас он не нападал, мы тоже не беспокоили его, только во время ночных дежурств стали более бдительными. Даже Джимми умудрялся не спать, когда стоял на посту. Впрочем, были кое-какие странности. Казалось бы, после взбучки, которую дала ему Прелесть, Элмер должен держаться от нее подальше. Однако по утрам мы обнаруживали его следы рядом с ней. Мы решили, что он пробирается сюда и прячется позади Прелести, чтобы, выглядывая из-за этой мрачной громады, наблюдать за лагерем с близкого расстояния. Что же касается зимней квартиры, то Бен продолжал настаивать и почти убедил меня, что надо что-то делать. И однажды мы с ним объединились в строительную бригаду. Оставив в лагере Джимми, взяв с собой топор, пилу и оружие, мы отправились в лес. Должен признать, что Бен подобрал для нашей хижины прекрасное место. Рядом ключ, с трех сторон, от ветра защищают крутые склоны, и деревьев много поблизости, так что не надо было таскать дрова издалека. Я все еще не верил, что зима будет вообще. Я был совершенно убежден в том, что, если даже она и наступит, мы ее не дождемся. Буквально со дня на день мы с Прелестью сможем прийти к какому-нибудь компромиссу. Но Бен беспокоился, и я знал, что у него будет легче на душе, если мы начнем строить дом. А делать ведь все равно было нечего. Я утешал себя тем, что строить хижину - это лучше, чем просто сидеть. Мы прислонили оружие к дереву и начали работать. Мы повалили одно дерево и начали приглядывать другое, как вдруг я услыхал позади треск кустарника. Я бросил пилу, выпрямился и оглянулся: вниз по склону на нас мчался Элмер. Хватать оружие было некогда. Бежать - некуда. И вообще положение было безвыходное. Я завопил, подпрыгнул, ухватился за сук и подтянулся. Я почувствовал, как меня качнуло ветром, который поднял пронесшийся подо мной Элмер. Бен отпрыгнул в сторону и, когда Элмер проносился мимо, метнул в него топор. И метнул как надо. Топор ударился о металлический бок, и ручка разлетелась на кусочки. Элмер развернулся. Бен пытался схватить оружие, но не успел. Он вскарабкался на дерево, как кошка. Добравшись до первого же толстого сука, он оседлал его. - Как ты там? - крикнул он мне. - В порядке, - сказал я. Элмер стоял между нашими двумя деревьями, двигая массивной головой то вправо, то влево, словно решая, за кого из нас взяться сперва. Прильнув к сучьям, мы следили за ним. Он хочет, рассуждал я, отрезать нас от Прелести, а затем расправиться с нами. Но в таком случае очень странно, почему он прятался за Прелестью, когда подсматривал. Наконец Элмер повернул и подкатился под мое дерево. Нацелившись, он стал кусать ствол своими металлическими челюстями. Летели щепки, дерево дрожало. Я вцепился в сук покрепче и взглянул вниз. Дровосек из Элмера был аховый, но по прошествии длительного времени дерево он все-таки перегрыз бы. Я взобрался немного повыше, где было побольше сучьев и где я мог заклиниться покрепче, чтобы не слететь от тряски. Я уселся довольно удобно и посмотрел, что там поделывает Бен. Меня чуть не хватил удар: его не было на дереве. Я оглянулся, потом снова посмотрел на дерево и увидел, что он тихонько слезает, прячась от Элмера за стволом, точно белка, за которой охотятся. Я следил за ним затаив дыхание, готовый крикнуть, если Элмер засечет его, но Элмер был слишком занят жеванием моего дерева и ничего не замечал. Бен спустился на землю и метнулся к оружию. Он схватил оба автомата и нырнул за другое дерево. Огонь был открыт с короткого расстояния. Бронебойные пули колотили по Элмеру. От взрывов ветки так раскачивались, что мне пришлось вцепиться в дерево и держаться что было силы. Два, осколка вонзились в ствол пониже меня, другие осколки прочесывали крону, в воздухе кружились листья и сбитые ветки, но меня не задело. Элмер, должно быть, ужасно удивился. При первом же выстреле он сиганул футов на пятнадцать и полез по склону холма, как кошка, которой наступили на хвост. На его сверкающей шкуре виднелось множество новых вмятин. Из одного колеса выбило большой кусок металла, и Элмер слегка раскачивался на ходу. Он мчался так быстро, что не успел свернуть перед деревом и врезался прямо в него. От удара он футов десять шел юзом. Так как он скользил в нашу сторону, Бен дал еще одну очередь. Элмер накренился довольно сильно, но потом выровнялся, перевалил через вершину холма и скрылся с глаз. Бен вышел из-за дерева и крикнул мне: - Все в порядке, теперь можешь слезать. Но когда я попытался слезть, то обнаружил, что попал в капкан. Моя левая ступня была зажата между стволом дерева. и толстенным суком, и я не мог вытащить ее, сколько ни старался. - Что случилось? - спросил Бен. - Тебе понравилась там? Я сказал ему, в чем дело. - Ладно, - сказал он неохотно. - Сейчас я полезу и отрублю сук. Он поискал топор, но тот, конечно, оказался непригодным. Ручка его разлетелась при ударе об Элмера. Бен держал бесполезный топор в руках и произносил речь, направленную против низких проделок судьбы. Потом он швырнул топор и полез ко мне на дерево. Протиснувшись рядом со мной, он сел на сук. - Я полезу по суку дальше и наклоню его, - пояснил он. - Может, ты вытянешь ногу. Он пополз по суку, но это была уже чистая эквилибристика. Раза два он чуть не упал. - А ты точно не можешь вытащить ногу теперь? - спросил он с дрожью в голосе. Я попробовал и сказал, что не могу. Он отказался от поползновения спасти меня ползком и повис на суку. Перебирая руками, он двинулся дальше. Сук клонился к земле, по мере того как Бен одолевал дюйм за дюймом, и мне казалось, что ступня зажата не так крепко, как прежде. Я тянул ногу и вдруг почувствовал, что могу немного шевелить ступней, но вытащить ее все не мог. В это время внизу раздался ужасный треск. Бен с воплем прыгнул на землю и помчался к оружию. Сук взлетел вверх и прихватил ногу в тот миг, когда я шевельнул ею, но на этот раз ее прищемило под другим углом и скрутило так, что я заорал от боли. А Бен поднял автомат и повернулся лицом к кустам, откуда доносился треск. И вдруг из кустов нежданно-негаданно появился собственной персоной сам Джимми, бежавший нам на подмогу. - Что, ребята, попали в беду? - крикнул он. - Я слышал стрельбу. Когда Бен опускал автомат, лицо его было белее мела. - Дурак! Я чуть тебя не уложил! - Такая была стрельба, - задыхаясь, говорил Джимми. - Я бежал со всех ног. - И оставил Прелесть одну! - Да я думал, что вы, ребята... - Теперь уж мы наверняка пропали, - застонал Бен. - Вы же знаете, что Прелесть не может удрать, пока один из нас при ней. Разумеется, мы этого не знали. Мы только так предполагали. Но Бен был немного не в себе. Для него выдался жаркий денек. - Беги обратно! - закричал он на Джимми. - Одна нога. здесь, другая там. Может, захватишь ее, пока она не успела удрать. Это было глупо: если Прелесть собиралась улететь, она бы поднялась тотчас, как только Джимми скрылся с глаз. Но Джимми не сказал ни слова. Он просто повернулся и пошел обратно, ломясь через кустарник. Я еще потом долго слышал, как он продирался сквозь лес. Бен снова взбирался на мое дерево, бормоча: - Вот тупоголовые сопляки. Все у них не так. Один убежал, оставил Прелесть. Другой защемился тут на дереве. Хоть бы о себе научились заботиться... Он еще долго распространялся в том же роде. Я не отвечал ему. Не хотелось ввязываться в спор. Нога дико болела, и я хотел одного - лишь бы он поскорее меня освободил. Бен снова вскарабкался на самый конец сука, и я вытащил ногу. Бен спрыгнул на землю, а я спускался по стволу. Нога сильно болела и распухла, но кое-как ковылять я мог. Бен меня не ждал. Он схватил автомат и помчался к лагерю. Я попробовал идти быстрее, но, не увидев в этом смысла, сбавил шаг. Выйдя на опушку, я увидел, что Прелесть не трогалась с места. Бен разорялся совершенно напрасно. Бывают же такие типы. Когда я добрался до лагеря, Джимми стянул с меня башмак, а я колотил по земле кулаком от боли. Он подогрел ведро воды, чтобы сделать мне ванну, а потом разыскал аптечку и наляпал на ногу какого-то мушиного мора. Лично я думаю, он не соображал, что делает. Но душа у парнишки добрая. А Бен между тем исходил злостью по поводу странного явления, которое он обнаружил. Когда мы покидали лагерь, вся местность вокруг Прелести была испещрена следами наших ног и колес Элмера, а теперь не одного не осталось. Похоже было, будто кто-то взял метлу и заровнял следы. Это действительно было странно, но Бен уж слишком много говорил об этом. Самое важное было то, что Прелесть на месте. А раз она здесь, то была надежда сговориться с ней. Если бы она улетела, то мы остались бы на планете навсегда. Джимми приготовил кое-какую еду, и, после того как мы поели, Бен сказал нам: - Пойду-ка посмотрю, что там поделывает Элмер. Я-то насмотрелся на этого Элмера на всю жизнь. Джимми он не интересовал. Джимми сказал, что будет работать над сагой. Поэтому Бен взял оружие и пошел за холмы один. Моя нога болела уже не так сильно, и я, устроившись поудобнее, решил поразмышлять, но, видно, перестарался и уснул. Я проснулся только вечером. Джимми был обеспокоен. - Бен не появлялся, - сказал он. - Наверное, с ним что-то случилось. Мне тоже это не понравилось, но мы решили подождать немного, а потом пойти на поиски Бена. В конце концов, он был не в лучшем настроении и мог расстроиться по поводу того, что мы бросили лагерь и побежали к нему на выручку. Наконец перед самыми сумерками он появился, усталый до изнеможения и какой-то ошеломленный. Он прислонил оружие к ящику и сел. Потом взял чашку и кофейник. - Элмер исчез, - сказал он. - Я искал его весь день. А его нигде и духу нет. Сперва я подумал, что это прекрасно. Потом сообразил, что безопасности ради надо бы разыскать Элмера, и следить за ним. И вдруг в душу мне закралось страшное подозрение. Кажется, я знал, где Элмер. - В долину я не спускался, - сказал Бен, - но сделал круг и осмотрел ее в бинокль со всех сторон. - Он мог спрятаться в одной из пещер, - предположил Джимми. - Возможно, - согласился Бен. Мы высказали множество догадок, куда девался Элмер, Джимми настаивал на том, что он забился в одну из пещер. Бен был склонен думать, что он вообще убрался из этой местности. Но я не сказал того, что думал. Слишком уж это было фантастично. Я вызвался отстоять на посту первую смену, сказав, что больная нога все равно не даст мне спать, и после того, как они уснули, подошел к Прелести и постучал до ее шкуре. Я ничего не ждал. Я думал, что она по-прежнему будет дуться. Но она высунула щупальце, на котором появилось "лицо" - глаза-лупы, слуховой аппарат, громкоговоритель. - Очень любезно с твоей стороны, что ты не бежала и не покинула нас, - сказал я. Прелесть выругалась. Первый и последний раз я слышал из ее уст такие словечки. - А как я могла бежать? - спросила она, переходя наконец на печатный язык. - Это все грязные человеческие проделки! Я бы давно улетела, если бы не... - Что за грязные проделки? - Будто не знаешь. В меня встроен блок, который не дает взлететь, если во мне нет хотя бы одного мерзкого человечишки. - Не знаю, - сказал я. - Не прикидывайся, - отрезала она. - Это грязная человеческая проделка, а ты тоже грязный человечишка, и вина в равной степени падает и на твою голову. Но мне теперь все равно, потому что я нашла свое призвание. Наконец я довольна. Я теперь... - Прелесть, - сказал я напрямик, - ты спуталась с Элмером? - Фи, как вульгарно это звучит! - горячо возразила Прелесть. - Люди - пошляки. Элмер - ученый и джентльмен, и его верность старым, давно умершим хозяевам очень трогательна. На это не способен ни один человек. С ним плохо обращались, и я должна его утешить. Он всего лишь хотел достать фосфат из ваших костей... - Фосфат из наших костей! - закричал я. - А что тут такое? - спросила Прелесть. - Бедняжка Элмер столько пережил, разыскивая фосфат. Сначала он добывал его из животных, которых ловил, но теперь все животные кончились. Разумеется, есть птицы, но их трудно ловить... А у вас такие хорошие, большие кости... - Как тебе не совестно говорить такие вещи! - заорал я. - Люди тебя создали, люди тебе дали образование, а ты... - А я как была, так и осталась машиной, - сказала Прелесть. - Элмер мне ближе, чем вы. Вам, людям, и в голову не приходит, что не у одних людей могут быть свои понятия. Тебя ужасает, что Элмер хотел добыть фосфат из ваших костей, но, если бы в Элмере был металл, который вам нужен, вы бы разломали его, не задумываясь. Вам бы и в голову не пришло, что это несправедливость. Если бы Элмер возражал, вы бы подумали, что он дурака валяет. Все такие - и вы, и весь ваш род. Хватит с меня. Я добилась своего. Мне здесь хорошо. Я полюбила на всю жизнь. И иронизируйте себе сколько угодно, мне наплевать на вас. Она втянула "лицо", а я не стал стучать и вызывать ее на разговор. Это было бесполезно. Она дала это понять совершенно недвусмысленно. Я пошел в лагерь и разбудил Бена с Джимми. Я рассказал им о своем подозрении и разговоре с Прелестью. Мы здорово приуныли, потому что на сей раз прошляпили все. До сих пор еще теплилась надежда, что мы поладим с Прелестью. У меня все время было такое чувство, что нам не надо приходить в отчаяние: Прелесть более одинока, чем мы, и в конце концов ей придется внять голосу разума. Но теперь Прелесть была не одна и в нас больше не нуждалась. И она до сих пор еще сердится на нас... и не только на нас, а на весь человеческий род. И, что хуже всего, ее поведение не каприз. Это продолжалось много дней. Элмер шлялся сюда по ночам не для того, чтобы наблюдать за нами. Он приходил лизаться с Прелестью. И несомненно, они вместе задумали нападение Элмера на нас с Беном, так как знали, что Джимми помчится на выручку и оставит берег моря без присмотра. Вот тут-то Элмер мог ринуться обратно, а Прелесть - взять его к себе. А после этого Прелесть вытянула щупальце и замести следы, чтобы мы не догадались, что Элмер внутри. - Значит, она изменила нам, - сказал Бен. - Но мы к ней относились не лучше, - напомнил Джимми. - А на что она надеялась? Человек не может полюбить робота. - Очевидно, - сказал я, - а робот робота полюбить может. - Прелесть сошла с ума, - заявил Бен. Но мне казалось, что в этом новом романе Прелести чувствуется какая-то фальшивая нота. Зачем Прелести и Элмеру скрывать свои отношения? Прелесть могла бы открыть люк в любое время, а Элмер - въехать по аппарели внутрь прямо на наших глазах. Но они этого не сделали. Они плели заговор. В сущности, влюбленные тайно бежали. Может быть, Прелести было как-то неловко. Не стыдилась ли она Элмера... не стыдилась ли она своей любви к нему? Как бы она это ни отрицала, но самодовольный человеческий снобизм, вероятно, въелся ей в плоть и кровь. Или, может, это я, самодовольный сноб до мозга костей, придумал все, как бы выставляя что-то вроде оборонительного заслона, чтобы меня не заставили признать ни сейчас, ни потом, что ценны не только человеческие качества? Ведь во всех нас сидит этакое нежелание признавать, что наш путь развития необязательно лучший, что точке зрения человека, может и не быть эталоном, к которому в конце концов придут все другие формы жизни. Бен приготовил кофе, и, попивая его, мы ругали Прелесть на все корки. Я не сожалею о сказанном, ибо она этого заслуживала. Она поступила с нами непорядочно. Потом мы завернулись в одеяла и даже не выставили часового. Раз Элмер не циркулировал поблизости, в этом не было нужды. На следующее утро нога моя все еще ныла, и поэтому я не пошел с Беном и Джимми, которые отправились исследовать долину с руинами города. Тем временем я проковылял вокруг Прелести. Я видел, что проникнуть внутрь человеку нет никакой возможности. Люк был пригнан так плотно, что и волосок не прошел бы. Даже если бы мы забрались внутрь, то я не уверен, что нам удалось бы взять управление в свои руки. Разумеется, была еще запасная система управления, но и на нее надеяться не приходилось. Прелесть не посчиталась с ней, когда задумала умыкнуть нас. Она просто заклинила ее, и мы оказались беспомощными. И если бы мы прорвались, то нам предстояла бы рукопашная с Элмером, а Элмер такой, что ему только подавай рукопашную. Я пошел обратно в лагерь, решив, что нам стоит поразмыслить, как жить дальше. Надо построить хижину, заготовить съестные припасы. В общем, приготовиться к самостоятельному существованию. Я был уверен, что на помощь со стороны Прелести рассчитывать не придется. Бен с Джимми вернулись в полдень, и глаза их сияли от возбуждения. Они расстелили одеяло и высыпали на него из карманов самые невероятные предметы. Не ждите, что я стану описывать их. Это невозможно. Что толку говорить, что некий предмет был похож на металлическую цепь и что он был желтый? Тут не передашь ощущения, как цепь скользила по пальцам, как звенела, как двигалась, не расскажешь о ее цвете, похожем на живое желтое пламя. Это все равно что говорить о великом произведении живописи, будто оно квадратное, плоское и синеватое, а местами зеленое и красное. Кроме цепи, там было еще много всяких вещичек, и при виде каждой просто дух захватывало. Прочтя немой вопрос в моих глазах, Бен пожал плечами. - Не спрашивай. Мы взяли совсем мало. Пещеры полны такими вещами и всякими другими. Мы брали без разбора то здесь, то там - что влезало в карман и случайно попадалось на глаза.. Безделушки. Образцы. Не знаю. Как галки, подумал я. Похватали блестящие вещички только потому, что они приглянулись, а сами не знают, каково назначение этих предметов. - Эти пещеры, наверно, были складами, - сказал Бен. - Они битком набиты всякими предметами, и все разными. Будто те, кто жил здесь, открыли факторию и выставили на обозрение образцы товаров. Перед каждой пещерой что-то вроде занавеса. Видно какое-то мерцание, слышно шуршание, а когда проходишь сквозь него, ничего не ощущаешь. И позади занавеса все лежит такое же чистое и блестящее, как в тот день, когда из пещеры ушли. Я посмотрел на предметы, разбросанные по одеялу. Трудно было сдержаться и не брать их в руки, так они были приятны и на ощупь, и для глаза, и уже от одного этого появлялось какое-то теплое, приятное чувство. - С людьми что-то случилось, - сказал Джимми. - Они знали, что должно произойти, и собрали вещи в одно место - все это сделали они сами, всем пользовались, все любили. Ведь так сохранялась возможность, что в один прекрасный день кто-нибудь доберется сюда и найдет их, и тогда ни люди, ни их культура не пропадут бесследно. Такую глупую сентиментальную чепуху можно услышать только от мечтательного романтика вроде Джимми. Но, по какой бы причине поделки исчезнувшей расы ни попали в пещеры, это мы нашли их, и, таким образом, их создатели просчитались. Если бы даже мы были в состоянии догадаться о назначении вещей, если бы даже мы могли выяснить, на чем зиждилась древняя культура, пользы от этого все равно не было бы никакой. Мы никуда не улетали и никому не могли бы передать свои знания. Нам всем суждено прожить жизнь на этой планете, и после смерти последнего из нас все опять канет в древнее безмолвие, все опять обратится в привычное равнодушие. Очень жаль, думал я, так как Земля могла бы использовать знания, вырванные у пещер и могильных холмов. И не более чем в сотне метров от места, где мы сидели, лежал инструмент, предназначенный специально для того, чтобы с его помощью добыть эти ценнейшие знания, когда человек наконец наткнется на них. - Ужасно сознавать, - сказал Джимми, - что все эти вещи, все знания, дерзания и молитвы, все мечты и надежды будут преданы забвению. И что весь ты, вся твоя жизнь и твое понимание жизни просто исчезнут и никто о тебе ничего не узнает. - Здорово сказано, юноша, - поддержал его я. Взгляд его блуждал, глаза были полны боли. - Наверно, поэтому они и сложили все в пещеры. Наблюдая за ним, видя его волнение, страдание на его лице, я стал догадываться, почему он поэт... почему он не может не быть поэтом. И все же он еще совсем сосунок. - Земля должна об этом знать, - не допускающим возражения тоном сказал Бен. - Конечно, - согласился я. - Сейчас сбегаю и доложу. - Находчивый ты малый, - проворчал Бен. - Когда прекратишь острить и приступишь к делу? - Прикажешь взломать Прелесть? - Точно. Надо же как-нибудь вернуться, а добраться до Земли можно только на Прелести. - Ты, может, удивишься, но я подумал об этом прежде тебя. Я сегодня ходил осматривать Прелесть. Если ты сможешь придумать, как вскрыть ее, то я буду считать, что ты умнее меня. - Инструменты, - сказал Бек. - Если бы только у нас были... - У нас есть инструменты. Топор без ручки, молоток и пила. Маленькие клещи, рубанок, фуганок... - Мы могли бы сделать кое-какой инструмент. - Найти руду, расплавить ее и... - Я думал о пещерах. - сказал Бен. - Там могут быть инструменты. Я даже не заинтересовался. Я знал, что ничего не выйдет. - Может, там есть взрывчатка, - продолжал Бен. - Мы могли бы... - Послушай, - сказал я, - чего ты хочешь - вскрыть Прелесть или взорвать ее ко всем чертям? Ничего ты не поделаешь. Прелесть - робот самостоятельный, или ты забыл? Проверти в ней дырку, и она заделает ее. Будешь слишком долго болтаться возле нее, она вырастит дубинку и тяпнет тебя по башке. От ярости и отчаяния глаза Бена, горели. - Земля должна знать! Ты понимаешь это? Земля должна знать! - Конечно, - сказал я. - Совершенно верно. К утру, думал я, он придет в себя и увидит, что это невозможно. Нужно было, чтобы он протрезвел. Серьезные дела делаются на холодную голову. Только так можно сэкономить много сил и избежать многих ошибок. Но пришло утро, а глаза его все еще горели безумием отчаяния, на котором и держалась вся его решимость. После завтрака Джимми сказал, что он с нами не пойдет. - Скажи, ради бога, почему? - потребовал ответа Бен. - Я не укладываюсь вовремя со своей работой, - невозмутимо ответил Джимми. - Я продолжаю писать сагу. Бен хотел спорить, но я с отвращением оборвал его. - Пошли, - сказал я. - Все равно от него никакого толку. Клянусь, я сказал правду. Итак, мы пошли к пещерам вдвоем. Я видел их впервые, а там было на что посмотреть. Двенадцать пещер, и все битком набиты. Голова кругом пошла, когда я увидел все устройства, или как бишь их там. Разумеется, я не знал назначения ни одной вещи. От одного взгляда на них можно было с ума сойти; это просто пытка - смотреть и не знать, что к чему. Но Бен старался догадаться как одержимый, потому что вбил себе в голову, что мы можем найти устройство, которое поможет нам одолеть Прелесть. Мы работали весь день, и я устал как собака. И за целый день мы не нашли ничего такого, в чем могли бы разобраться. Вы даже представить себе не можете, что значит стоять в окружении великого множества устройств и знать, что близок локоть, да не укусишь. Ведь если их правильно использовать, какие совершенно новые дали откроются перед человеческой мыслью, техникой, воображением... А мы были совершенно беспомощны... мы, невежественные чужаки. Но на Бена никакого удержу не было. На следующий день мы пошли туда снова, а потом еще и еще. На второй день мы нашли штуковину, которая очень пригодилась для открывания консервных банок, но я совершенно не уверен, что создавали ее именно для этого. А еще на следующий день мы наконец разгадали, что один из инструментов можно использовать для рытья семиугольных ямок, и я спрашиваю, кто это в здравом уме захочет рыть семиугольные ямки? Мы ничего не добились, но продолжали ходить, и я чувствовал, что у Бена надежды не больше, чем у меня, однако он не сдается, так как это последняя соломинка, за которую надо хвататься, чтобы не сойти с ума. Не думаю, чтобы тогда он понимал значение нашей находки - ее познавательную ценность. Для него это был всего лишь склад утиля, в котором мы лихорадочно рылись, чтобы найти какой-нибудь обломок, еще годный в дело. Шли дни. Долина и могильные холмы, пещеры и наследие исчезнувшей культуры все больше поражали мое воображение, и уже казалось, что каким-то загадочным образом мне стала, ближе вымершая раса, понятнее ее величие и трагедия, И росло ощущение, что наши лихорадочные поиски граничат с кощунством и бессовестным оскорблением памяти покойников. Джимми ни разу не ходил с нами. Он сидел, склонившись над стопкой бумаги, и строчил, перечитывал, вычеркивал слова и вписывал другие. Он вставал, бродил, выписывая круги, или метался из стороны в сторону, бормотал что-то, садился и снова писал. Он почти не ел, не разговаривал и мало спал. Это был точный портрет Молодого Человека в Муках Творчества. Мне стало любопытно, а не написал ли он, мучаясь и потея, что-нибудь стоящее, И когда, он отвернулся, я стащил один листок. Такого бреда он даже прежде не писал! В ту ночь, лежа с открытыми глазами и глядя на незнакомые звезды, я поддался настроению одиночества. Но, поддавшись этому настроению, я пришел к выводу, что мне не настолько одиноко, как могло бы быть, - казалось, молчаливость могильных холмов и сверкающее чудо пещер успокаивают меня. Исчезла таинственность. Потом я заснул. Не знаю, что меня разбудило. То ли ветер, то ли шум волн, разбивающихся о пляж, то ли ночная свежесть. И тут я услышал... голос в ночи. Этакое монотонное завывание, торжественное и звонкое, но порой опускавшееся до хриплого шепота. Я вздрогнул, приподнялся на локте, и... у меня перехватило дыхание. Джимми стоял перед Прелестью и, держа в одной руке фонарик, читал ей сагу. Голос журчал и, несмотря на убогие слова, в его тоне было какое-то очарование. Наверно, так древние греки читали своего Гомера при свете факелов в ночь перед битвой. И Прелесть слушала. Она свесила вниз щупальце, на конце которого было "лицо", и даже чуть повернула его вбок, чтобы слуховое устройство не пропустило ни единого слога, - так человек прикладывает к уху руку, чтобы лучше слышать. Глядя на эту трогательную сцену, я начал немного жалеть, что мы так плохо относились к Джимми. Мы не слушали его, и бедняга вынужден читать всю эту чушь хоть кому-нибудь. Его душа жаждала признания, а ни от меня, ни от Бена признания он не получал. Просто писать ему было недостаточно - он должен был поделиться с кем-нибудь. Ему нужна была аудитория. Я протянул руку и потряс Бена за плечо. Он выскочил из-под одеял. - Какого черта... - Ш-ш-ш! Присвистнув, он опустился на колени рядом со мной. Джимми продолжал читать, а Прелесть, свесив вниз "лицо", продолжала слушать. Странница дальних дорог, пролетая из вечности в вечность. Ты верна только тем, кто ковал твою плоть. Твои волосы вьются по ветру враждебного космоса, Звезды нимбом стоят над твоей головой... Прелесть рыдала. На линзе явно блестели слезы. Прелесть выпустила еще одно щупальце, на конце его была рука, а в руке - платочек, белый дамский кружевной платочек. Она промокнула платочком выступившие слезы. Если б у нее был нос, она, несомненно, высморкалась бы, деликатно, разумеется, как и подобает даме. - И все это ты написал для меня? - спросила она. - Все для тебя, - сказал Джимми. Он врал как заправский ловелас. Читал он ей только потому, что ни Бен, ни я не хотели слушать его стихи. - Я так ошиблась, - сказала со вздохом Прелесть. Она насухо протерла глаза и бойко навела на них глянец. - Одну секунду, - сказала она деловито. - Я должна кое-что сделать. Мы ждали затаив дыхание. В боку у Прелести медленно открылся люк. Выросло длинное гибкое щупальце, которое проникло в люк и выдернуло оттуда Элмера. Зверь раскачивался на весу. - Мужлан неотесанный! - загремела Прелесть. - Я взяла тебя в себя и битком набила фосфатами. Я выпрямила твои вмятины и начистила тебя до блеска. И что я имею за это? Ты пишешь мне саги? Нет. Ты жиреешь от довольства. Ты не отмечен печатью величия, у тебя нет ни искры воображения. Ты всего лишь бессловесная машина! Элмер инертно раскачивался на конце щупальца, но колеса его неистово вращались, и по этому признаку я решил, что он расстроен. - Любовь! - провозглашала Прелесть. - Нужна ли любовь таким, как мы? Перед нами, машинами, стоят более высокие цели... более высокие. Перед нами простирается усеянный звездами космос. Дует ветер дальних странствий с берегов туманных вечности. Наша поступь будет твердой... Она еще поговорила о вызове, который бросают далекие галактики, о короне из звезд, о пыли разбитого вдребезги времени, устилающей дорогу, которая ведет в ничто, и все это она позаимствовала из того, что Джимми называл сагой. Выговорившись, она швырнула Элмера на пляж. Он ударился о песок и пошел юзом в воду. Мы не стали смотреть дальше. Мы бежали как спринтеры. Мы одолели аппарель одним прыжком и оказались в своих апартаментах. Прелесть захлопнула за нами люк. - Добро пожаловать домой, - сказала она. Я подошел к Джимми и протянул ему руку. - Молодец! Ты заткнул за пояс самого Лонгфелло. Бен тоже пожал ему руку. - Это шедевр. - А теперь, - сказала Прелесть, - в путь. - Как это в путь? - завопил Бен. - Мы не можем покинуть планету. По крайней мере, не сейчас. Там же город. Мы не можем лететь, пока... - Плевать на город, - сказала Прелесть. - Плевать на информацию. Мы будем странствовать меж звезд. Подвластны нам глубины молчаливые. По космосу промчимся и вечность грохотом разбудим. Мы оглянулись на Джимми. - Каждое слово, - сказал я, - буквально каждое слово она цитирует из той дряни, которую написал ты. Бен сделал шаг вперед и взял Джимми за грудки. - Разве ты не чувствуешь побуждения, - спросил его Бен, - разве ты не чувствуешь настоятельной необходимости написать оду родине... и воспеть ее красоту, ее славу и все прочее своими штампами? У Джимми немного стучали зубы. - Прелесть проглотит все, что бы ты ни написал, - добавил Бен. Он поднял кулак и дал его понюхать Джимми. - Советую постараться, - предупредил Бен. - Советую написать так, как ты никогда не писал. Джимми сел на пол и начал лихорадочно строчить.