- сказал Джейсон. - Было бы так чудесно, если бы он оказался паломником. Это бы означало, что разнеслась молва о занятии, которому мы себя посвятили. Не робот-паломник, вы понимаете, а паломник-человек. Джейсон сидел молча. Ветер трепал рясу, в которую был одет робот; Езекия подобрал ее концы, пытаясь плотнее в нее завернуться. - Гордыня, - повторил он. - Вот с чем нужно бороться. С тем, что сидишь, когда нет нужды сидеть. Что носишь одежду, когда в ней не нуждаешься. Что, размышляя, расхаживаешь по саду, когда с тем же успехом можно думать и стоя на одном месте. Джейсон сидел не двигаясь, плотно сжав губы, хотя с языка так и рвались вопросы: Что там с этим паломником? Кто он? Откуда? Что он делал все эти годы? Но с мысленной горькой усмешкой он припомнил, что еще несколько мгновений назад он и думать не думал о незнакомце в монастыре, занятый тревожными мыслями о возвращении Людей. - Я вот что хочу сказать, - произнес Езекия. - Я знаю, как долго живущие в Доме люди пытались отыскать других людей. Я помню, как доходили слухи и как, слух за слухом, вас постигало разочарование. Теперь человек в самом деле появился, и вы имеете полное право тут же поспешить за ним. Но вы этого не сделали. Вы не пришли. Вы оставили его нам. Подарили нам наш звездный час. - Мы посчитали, что это ваш шанс, - ответил Джейсон. - Мы обсудили все и решили пока остаться в стороне. Мы можем поговорить с этим человеком позже. Маловероятно, чтобы он убежал - он, должно быть, пришел сюда издалека. - Наш звездный час, и час безотрадный, ибо мы теперь знаем, что обманулись. Порой я спрашиваю себя, не является ли заблуждением вся наша жизнь. - Я не стану, - сказал Джейсон, - кататься с тобой вместе по земле, когда ты попытаешься изобразить мученика. Я знаю, вы туг годами сидели и терзались мыслями, верно ли вы поступаете, не совершаете ли вы кощунство, не поразит ли вас гром за вашу самонадеянность. Ну, гром ведь вас не поразил... - Вы хотите сказать, что одобряете. Что вы, человек.. - Нет, - сказал Джейсон. - Не одобряю и не осуждаю. На каком основании мне судить? - Но когда-то... - Да, я знаю. Когда-то давно человек из палок и глины делал фигуры и им поклонялся. Когда-то давно он считал солнце Богом. Сколько раз человек должен ошибиться, прежде чем узнает истину? - Я понимаю вашу мысль, - сказал Езекия. - Вы думаете, мы когда-нибудь сможем узнать истину? - Как сильно вы хотите ее узнать? - Мы ищем ее, прилагая к тому все усилия. Таково наше предназначение, не так ли? - Я не знаю, - проговорил Джейсон. - Я бы сам очень хотел знать. Он подумал о том, до чего же это нелепо - сидеть здесь на вершине утеса, на ветру, в глухую полночь, и обсуждать возможность постижения истины - любой истины - с фанатичным роботом. Он мог бы рассказать Езекии о Принципе, который обнаружил Джон. Мог бы рассказать про инопланетянина, явившегося искать душу. И что хорошего из этого вышло бы? - Я говорю вам о своих заботах, - сказал Езекия. - Но у вас есть свои собственные заботы. Вы гуляете ночью, размышляя о своих проблемах. Джейсон пробурчал в ответ что-то неопределенное. Он мог бы заподозрить это раньше. Роботам иногда становится известно о происходящем чуть ли не прежде, чем тебе самому. Когда хотят, они умеют ходить тихо-тихо и слушают, а уж услышанная новость передается от одного к другому со скоростью света. Тэтчер наверняка слышал разговоры за обедом и позже, когда они сидели во дворике и слушали концерт, и вечер был такой замечательный и чистый после прошедшего дождя (и, если вспомнить, во время концерта произошло что-то очень странное). Но не только Тэтчер. Тэтчер, пожалуй, даже меньше, чем все остальные. Они всегда рядом. Подслушивают и подсматривают, а затем до бесконечности обсуждают это между собой. Конечно, ничего плохого в этом нет, людям здесь нечего скрывать. Однако то, как они порой интересуются каждой мельчайшей подробностью человеческой жизни, порой приводит в смущение. - Я, - сказал Езекия, - разделяю вашу великую тревогу. - То есть? - удивленно спросил Джейсон. - Я понимаю, что вы должны чувствовать, - отвечал ему робот. - Возможно, не все остальные, кто находится среди звезд. Но вы и мисс Марта, вы двое, конечно... - Не только мы, - сказал Джейсон. - А индейские племена? Уклад жизни их предков однажды уже был нарушен. Что же, это должно повториться? Они создали себе новую жизнь. Должны теперь от нее отказаться? А как насчет твоего народа? Вы стали бы счастливее, если бы здесь было больше людей? Иногда я думаю, что да. - Некоторые из нас, возможно, - сказал Езекия. - Наше дело - служить, а здесь мало тех, кому нам служить. Вот если бы племена... - Но ты же знаешь, что они не станут. Они не хотят иметь с вами дела. - Я собирался сказать, - продолжал Езекия, - что среди нас есть определенная часть, которая, может быть, не отнесется благосклонно к их возвращению. Я мало о них знаю, но они заняты каким-то проектом... - Ты имеешь в виду то строительство вверх по течению реки? Робот кивнул. - Вы могли бы с ними поговорить. Быть может, они чем-то помогут. - Ты думаешь, они станут нам помогать? Захотят? - Ходят слухи, - сказал Езекия, - о грандиозных новых идеях, о какой-то чрезвычайно интересной работе. Я ничего в этом не понимаю. Джейсон, сгорбившись, сидел на своем камне. Его пробрала дрожь, и он плотнее завернулся в плащ. Ночь неожиданно словно стала темнее и показалась исполненной одиночества и даже немного пугающей. - Спасибо, - проговорил он. - Я подумаю об этом. Утром он отправится на берег реки и поговорит с Горацием Красное Облако. Быть может, Гораций подскажет, что делать. 14 (Выдержка из записи в журнале от 18 сентября 2185 года). ...Через некоторое время после того, как мы начали совершать дальние поездки, чтобы собрать всеобъемлющую библиотеку и хотя бы некоторые произведения искусства, ко мне явились четыре робота. Я их не узнал - в конце концов, роботов вообще трудно отличить друг от друга. Может быть, они уже несколько лет работали на ферме, а может, только что пришли. Сейчас, когда я об этом пишу, то сам несколько удивляюсь, почему не расспросил их подробнее, однако помню лишь, что не поинтересовался, откуда они, ни тогда, ни позже. Возможно, оттого, что я был так изумлен - и в некотором смысле расстроен - их просьбой, я о них толком и не разузнал. Они сказали, что их зовут Езекия, Никодемус, Ионафан и Авен-Езер и что если я не возражаю, то они хотели бы поселиться в монастыре, который расположен от нас неподалеку, и посвятить все свое время изучению христианства. Похоже было, что они решили, будто человек изучил религию совершенно недостаточно, а они, как беспристрастные ученые, могли бы исследовать сей предмет гораздо глубже. Я не заметил никаких признаков религиозного пыла, хотя очень сильно опасаюсь, что если они будут продолжать (а они этим занимаются уже почти тридцать лет), то в конце концов утратят объективный подход и впадут в религиозный фанатизм. Даже сейчас я не уверен (пожалуй, сейчас даже менее уверен, чем тогда), что был прав, не возразив против их намерения. Быть может, было неправильно или неразумно допускать команду роботов до столь деликатного предмета. Я полагаю, фанатики занимают свою нишу в любом обществе, но мысль о фанатичных роботах (фанатичных в любой области, а религия прямо-таки плодит фанатиков) не слишком меня прельщает. Все это наводит на размышления о ситуации, которая может оказаться просто пугающей. Раз большая часть человечества исчезла, а все роботы остались, они со временем могут попытаться заполнить образовавшуюся пустоту. Они были созданы для того, чтобы служить нам, и по самой своей природе не могут пребывать в бездействии. Невольно задаешься вопросом: не замыслят ли они со временем, за отсутствием людей, служить самим себе? И в этом случае, какие у них окажутся побуждения и цели? Несомненно, не человеческие, и это, я бы сказал, чрезвычайно отрадно. Однако лишь с тем, что я называю простительным опасением, можно рассматривать создание новой философии и установление новых ценностей существами, которые в своем окончательном виде были созданы чуть более века назад и которые не прошли период эволюции, в течение которого могли бы развиваться столь же медленно и постепенно, как человек и все остальные обитатели Земли (не будем, впрочем, забывать, что человек, при всей своей длительной истории, развивался, возможно, все же слишком быстро). Быть может, им потребуется-таки время на некую эволюцию, поскольку им придется создавать, для самих себя, логическую опорную базу. Но боюсь, период этот окажется коротким, и, как следствие, существует вероятность серьезных ошибок Эволюция предоставляет время для того, чтобы опробовать и отбросить негодное, и потому естественным образом выпрямляются неверные изгибы. У роботов же вряд ли будут большие возможности по части эволюции, и, таким образом, многие из этих изгибов будут перенесены в их окончательно сформировавшееся мышление. Но я отвлекся. Возвращаясь к тем четверым, которые явились со мной поговорить. Если они будут заниматься той работой, которую предполагают делать, сказали они, то им необходимо иметь большое количество религиозных сочинений, и поинтересовались, нельзя ли им нас сопровождать, когда мы выезжаем на сбор книг; они, дескать, готовы нам помогать, а мы будем доставлять книги, отобранные для их занятий. В их помощи мы совсем не нуждались, и без того имея достаточно роботов для необходимых работ. Но по какой-то причине, которой я сейчас не понимаю (а может, и тогда не понимал), я согласился. Возможно, потому, что то, чем они собирались заниматься, показалось мне в тот момент более комичным, чем сейчас. Быть может, я тогда даже посмеялся, хотя теперь мне вовсе не до смеха. Создание нашей библиотеки было гораздо более трудной задачей, чем я ожидал. Казалось бы, проще простого сесть и написать список, говоря, что нам нужны Шекспир, Пруст, Платон, Аристотель, Вергилий, Гиббон, Локк, Еврипид, Аристофан, Толстой, Паскаль, Чосер, Монтень, Хемингуэй, Вульф, Стейнбек, Фолкнер и все прочие писатели, которые вошли бы в любой перечень; что нам требуются учебники по математике, физике, химии, астрономии, биологии, философии, психологии и по многим другим отраслям науки и искусства, за исключением, может быть, медицины, которая, похоже, больше нам не нужна (хотя знать этого наверняка никто не может), но как можно быть уверенным, что ты не пропустил чего-то такого, о чем когда-нибудь в будущем не то чтобы пожалеют, поскольку никто об этом не будет знать, но чего просто не будет, когда в том возникнет нужда? И, с другой стороны, откуда мы можем знать, что многие отобранные нами книги не окажутся со временем не стоящими того места, которое занимают? У нас, конечно, еще будет возможность восполнить любую нехватку, обрести то, что мы в свое время проглядели. Однако с течением лет сделать это будет все сложнее. Даже собирая книги, мы встречались с большими трудностями. Грузовики, которые мы использовали, требовали постоянного ремонта, и большинство дорог разрушилось от дождей, холодов и других причин настолько, что по ним едва можно было проехать, а порой приходилось делать крюк. Грузовики, разумеется, давно не на ходу; спустя некоторое время при всем желании их уже нельзя было заставить ехать. Дороги, я полагаю, разрушились еще больше, хотя, может быть, по ним еще можно проехать в повозке. Я предвижу время (хотя мы и старались предохранить себя от подобной возможности), когда в поисках определенной книги или книг, упоминание о которых им встретилось, людям придется отправляться пешком или на лошадях по бездорожью, в надежде найти уцелевшую библиотеку или какое-то другое хранилище, где все еще могут находиться книги, забытые нами при составлении нашего списка. К тому времени, вероятно, книги уже не сохранятся. Пусть даже они находятся в самых лучших условиях в давно покинутых городах, до них доберутся сырость, грызуны и черви, а если и нет, то само время нанесет им тяжелый удар. В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные в список книги. С предметами искусства, которые мы хотели собрать и спасти, трудностей было гораздо больше, главным образом потому, что они занимают больше места, чем книги. Нам приходилось их отбирать мучительно и с величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру, могли мы себе позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины Курбе или Ренуара? Вследствие именно недостатка места, равно при перевозке и при хранении, мы были вынуждены отдавать предпочтение полотнам меньшего размера. Тот же критерий применялся и ко всем другим видам искусства. Порой я готов заплакать, думая обо всех тех великих достижениях человечества, которые нам пришлось оставить и утратить навсегда... 15 Когда белые люди ушли, Гораций Красное Облако еще долго сидел у костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду, а потом так и остался у костра, застыв в неподвижности. Утро давно прошло, но лагерь пока еще лежал в тени, поскольку солнце не успело подняться над вздымающимися над ним утесами, которые преграждали доступ лучам. В лагере было тихо, тише, чем обычно: остальные поняли, что что-то произошло, но не беспокоили Красное Облако, когда он сидел здесь у костра; его не станут спрашивать, подождут, пока он сам им расскажет. Женщины, как всегда, занимались своими делами, но без привычного шума, не стуча котелками и не перекликаясь друг с другом. Люди собирались в кучки, перешептывались, едва сдерживая возбуждение. Остальных не было в лагере - видимо, работали на полях, хотя некоторые наверняка охотились или ловили рыбу. Нельзя ожидать, чтобы мужчины, в особенности молодые, занимались нудной работой целый день. Даже собаки притихли. Костер прогорел, осталась одна зола да несколько головешек по краям, и лишь тоненькие струйки дыма поднимались от головешек и из середины кострища, где прятался последний остывающий жар. Красное Облако медленно вытянул руки и держал их над костром, потирая друг о друга, словно умывая дымом. Он делал это в задумчивости и слегка позабавился, когда заметил, что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал он, не убирая рук, все так же умывая их дымом. Так поступали его далекие предки, совершая обряд очищения перед тем, как начать колдовать, - одно из многих бессмысленных движений, предшествовавших колдовству. И как много он и все остальные утратили, отказавшись от колдовства? Разумеется, веру, а вера, возможно, имеет некоторую ценность, хотя тут же присутствует и обман, а хочет ли человек оплачивать ценность веры монетой обмана? Однако мы потеряли так мало, сказал он себе, а приобрели гораздо больше: осознание самих себя как составной части природной среды. Мы научились жить с деревьями и ручьями, землей и небом, ветром, дождем и солнцем, со зверями и птицами, словно все они наши братья. Прибегая к их помощи, когда появляется в том нужда, но не злоупотребляя этим, уважая их, живя с ними бок о бок, являясь с ними единым целым. Обращаясь с ними иначе, чем это делал белый человек, не властвуя над ними, не пренебрегая ими, не испытывая к ним презрения. Он медленно поднялся от костра и пошел по тропинке к реке. Там, где у кромки воды тропинка кончалась, на покрытый галькой берег были вытащены каноэ, и пожелтевшая ива, опустив никнущие ветви, купала в струившемся потоке золото своих листьев. По воде плыли и другие листья, красно-коричневые с дуба, багряные с клена, желтые с вяза - дань деревьев, растущих выше по течению, приношения реке, которая поила их в жаркие, сухие дни лета. Река разговаривала с ним; не только с ним одним, он знал, но и с деревьями, с холмами, с небом - приветливый невнятный говорок, бегущий куда-то меж двух берегов. Он наклонился и зачерпнул полную пригоршню воды, однако она просочилась между пальцами и вся утекла, и осталась только крошечная лужица в ладонях, там, где они были прижаты краями друг к другу. Он разжал руки, и последние капли упали обратно в реку. Так и должно быть, сказал он себе. Вода, воздух и земля убегают, когда пытаешься их ухватить. Их нельзя поймать и удержать. Ими нельзя владеть, но с ними можно жить. Давным-давно, с самого начала, так и было, а затем появились люди, пытавшиеся ими завладеть, их удержать, воздействовать на них и принуждать, и потом было новое начало - и неужели теперь все это должно снова закончиться? Я созову все племена, сказал он Джейсону, когда они сидели у костра. Скоро придет время запасать на зиму мясо, но это важнее, чем мясо на зиму. Вероятно, с его стороны было глупо так говорить, ибо, даже будь у него людей в тысячу раз больше, чем все племена, они и тогда не смогли бы противостоять бледнолицым, если те захотят вернуться назад. Силы у них недостаточно, решимость окажется бесполезной, любовь к родной земле и приверженность ей ничего не стоят против Людей, которые могут летать среди звезд на своих кораблях. Они с самого начала шли по одному пути, подумал он, а мы - по другому, и наш путь не был неверным (действительно, он-то и был правильным), но зато мы не в силах сопротивляться их ненасытности, как не в силах сопротивляться ей ничто. После их исчезновения здесь было хорошее время. Его хватило на то, чтобы вновь обрести изначальные пути. Снова дул свободно ветер, и беспрепятственно текла вода. Снова трава в прериях росла густая и сочная, лес вновь стал лесом, а небо весной и осенью было черным-черно от перелетных птиц. Ему не нравилась идея отправиться на место, где роботы ведут свое строительство, он испытывал омерзение при мысли о том, что робот Езекия поплывет с ним в каноэ, разделив хотя бы временно их древний образ жизни, но Джейсон был совершенно прав - это единственное, что они могут сделать, их единственная возможность. Он повернул по тропинке обратно к лагерю. Они ждут, и теперь он созовет их всех вместе. Надо будет выбрать людей, кто сядет в каноэ на весла. Надо будет послать молодых добыть свежего мяса и рыбы для путешествия. Женщины должны собрать еду и одежду. Дел много: они отправляются завтра утром. 16 Вечерняя Звезда сидела во внутреннем дворике, когда на дороге со стороны монастыря показался юноша с биноклем и ожерельем из медвежьих когтей на шее. Он остановился перед ней. - Ты пришла сюда читать книги, - сказал он. - Это верное слово, да? Читать? На щеке у него была белая повязка. - Верное слово, - ответила она. - Садись, пожалуйста. Как ты себя чувствуешь? - Прекрасно. Роботы обо мне хорошо позаботились. - Ну тогда садись, - сказала она. - Или ты куда-то идешь? - Мне некуда идти. Может быть, дальше я и не пойду. - Он сел в кресло рядом с ней и положил лук на каменные плиты, которыми был вымощен двор. - Я хотел спросить тебя о деревьях, которые создают музыку. Ты знаешь про деревья. Вчера ты говорила со старым дубом... - Ты сказал, - ответила она чуть сердито, - что никогда больше не заговоришь об этом. Ты подглядывал за мной, и ты обещал. - Прости, но я должен. Я никогда не встречал человека, который мог бы говорить с деревьями. Я никогда не слышал дерево, которое создавало бы музыку. - Какое отношение одно имеет к другому? - Вчера вечером с деревьями что-то было неладно. Я думал, может быть, ты заметила. Мне кажется, я с ними что-то сделал. - Ты, верно, шутишь. Как можно что-нибудь сделать с деревьями? И с ними было все в порядке. Они замечательно играли. - В них был какой-то недуг, или в некоторых из них. Они играли не так хорошо, как могли бы. Я и с медведями что-то такое делал. Особенно с тем последним. Может, со всеми. - Ты мне рассказывал, что ты их убил. И от каждого брал в ожерелье один коготь. Чтобы считать, сказал ты. И, по-моему, еще и затем, чтобы похвастаться. Она думала, что он рассердится, но у него на лице появилось лишь слегка озадаченное выражение. - Я все время думал, - сказал он, - что дело в луке. Что я их убиваю, потому что так метко стреляю и стрелы у меня так хороши. Но что, если это совсем не лук, не стрелы и не моя меткость, а нечто совсем другое? - Какая разница? Ты их убил, правильно? - Да, я их, конечно, убил, но... - Меня зовут Вечерняя Звезда, - проговорила она, - а ты мне своего имени до сих пор не сказал. - Я Дэвид Хант. - Ну так, Дэвид Хант, расскажи мне о себе. - Рассказывать особенно не о чем. - Но должно ведь что-то быть. У тебя есть свой народ и свой дом. Откуда-то ты же пришел. - Дом. Да, пожалуй. Хотя мы то и дело кочевали с места на место. Мы все время убегали, и многие нас покидали... - Убегали? От кого? - От Темного Ходуна. Я вижу, ты о нем не знаешь? Ты про него не слыхала? Она покачала головой. - Это призрак, - сказал он. - Вроде человека и одновременно на него не похож. С двумя ногами возможно, только этим и похож. Его никогда не видно днем, только ночью. Всегда на вершине холма, черный такой на фоне неба. Впервые его увидели в ту ночь, когда все исчезли - то есть, кроме нас, точнее, кроме нас и людей, которые здесь и которые в прериях. Я первый из наших узнал, что есть и другие люди. - Похоже, ты думаешь, что есть лишь один Темный Ходун. Ты в этом уверен? Ты уверен, что Темный Ходун действительно есть, или вы его только воображаете? Мой народ в свое время воображал себе множество вещей, которых и в помине не было. Он когда-нибудь причинял вред кому-то из ваших? Дэвид нахмурился, пытаясь припомнить. - Нет, по крайней мере, я об этом не слышал. Он никому не причиняет вреда; он только виден. Видеть его страшно. Мы все время настороже, и когда его видим, то бежим куда-нибудь в другие места. - Ты никогда не пытался его выследить? - Нет, - сказал он. - А я подумала, может, ты именно этим сейчас и занимаешься. Пытаешься его выследить и убить. Такой великий стрелок из лука, как ты, который может убивать медведей... - Ты смеешься надо мной, - сказал он, однако без тени гнева. - Может быть, - ответила она. - Ты так гордишься тем, что убил медведей. Никто из наших не убивал столько медведей. - Я сомневаюсь, чтобы Ходуна можно было убить стрелой. Может, его вообще нельзя убить. - Может, вообще нет никакого Ходуна, - сказала девушка. - Тебе не приходило в голову? Уж, конечно, если бы он был, мы бы его видели или слышали. Наши бывают далеко на западе, у самых гор, и дошли бы какие-то слухи. А кстати, почему же все эти годы ничего не было известно о твоем народе? Те, кто живет и этом доме, веками разыскивали других людей, проверяли самые разные слухи. - И наши тоже, как мне говорили, поначалу. Сам я, конечно, об этом только слышал - так, в разговорах. Мне только двадцать лет. - Мы с тобой одного возраста, - сказала Вечерняя Звезда. - Мне девятнадцать. - Среди нас мало молодых, - сказал Дэвид Хант. - Нас вообще немного, и мы так часто кочуем... - Мне странно, что вас мало. Если вы такие же, как мы все, то вы живете очень, очень долго и совсем не болеете. Из одного маленького племени мой народ вырос до многих тысяч. Из немногих людей в этом доме среди звезд сейчас тысячи. И вас должны быть тысячи. Вы должны быть сильны и многочисленны... - Мы могли бы быть многочисленны, - сказал он, - но мы уходим прочь. - По-моему, ты говорил... - Не к звездам, как те, другие, а по воде. Какое-то безумие заставляет многих из нас уплывать по воде. Они строят плоты и отправляются вслед за заходящим солнцем. Так было много лет. Я не знаю почему; мне никто не говорил. - Может быть, убегая от Ходуна. - Не думаю, - сказал он. - Вряд ли те, кто уплывает, знают, почему они плывут или даже что они вообще уплывут, пока их не охватит безумие. - Лемминги, - проговорила Вечерняя Звезда. - Что такое лемминги? - Маленькие животные. Грызуны. Я про них однажды читала. - Какое отношение лемминги имеют к нам? - Я не уверена, что имеют, - сказала она. - Я убежал, - продолжал он. - Я и старый Джоуз. Мы оба боялись огромного пространства воды. Мы не хотели плыть, если поплывут те немногие, кто остался. Если мы убежим, сказал он, безумие может нас не затронуть. Джоуз видел Ходуна, дважды, после того как мы убежали, и мы снова стали убегать от Ходуна, очень быстро и далеко. - Когда Джоуз видел Ходуна, ты... - Нет. Я никогда его не видел. - Как ты думаешь, остальные люди уплыли? После того, как вы с Джоузом ушли? - Не знаю, - сказал он. - Джоуз умер. Он был очень-очень стар. Он помнил, как исчезли Люди. Он уже тогда был стариком. Однажды пришел день, когда его жизнь иссякла. Думаю, он был доволен, не всегда хорошо жить слишком долго. Когда живешь слишком долго, то слишком часто оказываешься одинок. - Но ведь с ним был ты. - Да, но между нами было слишком много лет. Мы хорошо ладили и много разговаривали, но ему не хватало людей таких же, как он сам. Он играл на скрипке, я слушал, а койоты сидели на холмах и пели вместе со скрипкой. Ты когда-нибудь слышала, как поет койот? - Я слышала, как они лают и воют, - ответила она. - Но никогда, как поют. - Они пели каждый вечер, когда старый Джоуз играл. Он играл только вечерами. Там было множество койотов, и я думаю, они нарочно приходили слушать и петь с ним вместе. Иногда приходила целая дюжина, сидели на вершинах холмов и пели. Джоуз говорил, что уже не может играть как надо. Пальцы уже не такие ловкие, и рука, водившая смычок, отяжелела. Я чувствовал, как к нему подбирается смерть, как она вместе с волками стоит на вершине холма и слушает его скрипку. Когда он умер, я выкопал глубокую яму и похоронил его, а скрипку положил рядом, потому что мне она была не нужна, а я подумал, что ему бы это понравилось. А потом несколько дней стаскивал камни и заваливал могилу, чтобы волки не смогли до него добраться. И все это время я не чувствовал себя одиноким - мне казалось, я все еще с Джоузом. Но когда я закончил, я стал одинок. - Ты мог бы вернуться и отыскать свой народ. - Я думал об этом, - сказал он, - но я понятия не имел, где они, и к тому же по-прежнему боялся безумия, которое может погнать меня с ними вместе по океану. У меня было чувство, что оно меня не поразит, пока я один. Это... как это называется?.. массовое безумие. И кроме того, что-то у меня внутри все твердило, чтобы я шел туда, где восходит солнце. Я много раз думал о том, что же заставляет меня идти. Казалось, на то нет никакой причины. Это было, словно я что-то искал, хотя и не знал, что же именно. Я встретил в прериях твой народ и хотел остаться с ними. Они бы мне позволили остаться. Но я не смог. Во мне по-прежнему звучал зов восходящего солнца, и мне пришлось от них уйти. Они рассказали мне об этом огромном каменном доме, и я подумал, не его ли я отправился искать. По дороге я встречал много домов из камня, но боялся их. Мой народ никогда не жил в домах. Мы их боялись. Ночью в них раздавались всякие звуки, они были такие пустые, и мы думали, что в них водятся привидения, может быть, призраки тех Людей, которые исчезли. - Теперь ты здесь, - проговорила девушка. - Надеюсь, ты пока останешься. К востоку ты ничего не найдешь, один только лес. Там живет немного наших, но все равно - один только лес. А этот дом не похож на дома, которые ты видел. Он не пустой; в нем живут. В нем есть ощущение людей. - Роботы позволят мне жить у них, - сказал он. - Это добрый народ. - Но они не люди, - возразила она. - Ты захочешь быть вместе с людьми. Дядя Джейсон и тетя Марта, я не сомневаюсь, будут рады поселить тебя у себя. Или, если захочешь, для тебя всегда найдется место в нашем лагере. - Дядя Джейсон и тетя Марта живут в этом доме? - Да, но они по-настоящему мне не дядя и не тетя. Я их так называю, но только про себя. Они этого не знают. Дядя Джейсон и мой далекий прапрадед дружат всю жизнь. Они были молодыми, когда все исчезли. - Возможно, мне придется идти дальше, - сказал он. - Может быть, зов восходящего солнца меня еще не оставил. Но я был бы рад немного отдохнуть. Я пришел спросить тебя о том, как ты говоришь с деревьями. Ты мне не рассказала. Ты говоришь со всеми деревьями или только с одним определенным? - Ты, может быть, не поймешь, - сказала она. - Мы живем рядом с деревьями, ручьями, цветами, животными и птицами. Мы с ними одно. И любой из нас может с ними говорить. - А ты лучше всех. - Откуда мне знать? Мы это между собой не обсуждаем. Я могу говорить только за себя. Я могу идти лесом или вдоль ручья, и я никогда не чувствую себя одинокой, потому что встречаю так много друзей и всегда с ними говорю. - И они тебе отвечают. - Иногда отвечают, - сказала она. - Ты говоришь с деревьями, а другие отправляются к звездам. - Ты все еще не можешь в это поверить. - Я уже начинаю, - сказал он. - Хотя поверить трудно. Я спрашивал об этом роботов, и они мне объяснили, хотя, по-моему, я не все понял. Они сказали, что из всех людей, которые когда-то жили в этом доме, осталось только двое. Остальные среди звезд. Роботы сказали, что порой они ненадолго возвращаются. Это так? - Да. Сейчас как раз один вернулся. Брат дяди Джейсона. Он принес тревожные известия. Вместе с дядей Джейсоном он сегодня утром отправился в лагерь поговорить об этом с моим прапрадедом. Я слишком много болтаю, подумала она. Дяде Джейсону может не понравиться, что я рассказываю это совершенно незнакомому человеку, который неизвестно откуда взялся. Просто сорвалось с языка, словно она говорила с другом. А ведь она толком его не знает. Она видела его вчера, после того, как он за ней подглядывал, и второй раз сегодня утром, когда он пришел по дороге из монастыря. И все же она как будто знает его уже много лет. Он просто молодой парень. Что он говорил о многих годах, которые лежали между ним и его старым другом? Может быть, все дело в этом. Между ними двумя не лежат годы. - Ты думаешь, - спросил он, - твои тетя и дядя не будут против того, чтобы я пожил здесь? Может, ты спросишь свою тетю? - Не сейчас, - сказала Вечерняя Звезда. - Она разговаривает со звездами. Она беседовала все утро. Но мы можем спросить ее попозже - или дядю, когда он вернется из лагеря. 17 Он чувствовал себя старым и одиноким. Одиночество он ощутил впервые за много лет, а старым до сих пор не чувствовал себя никогда. - Не знала, говорить тебе или нет, - сказала Марта. - Может, и не стоило бы, Джейсон, но ты должен знать. Они все отнеслись вежливо и с пониманием... - И немного позабавились, - добавил он. - Вряд ли позабавились, - сказала она. - Но были слегка озадачены тем, что ты так расстроился. Конечно, Земля не может для них значить то же, что для нас с тобой. Некоторые на ней вообще никогда не бывали. Для них Земля просто старая красивая сказка. И все как один указали, что те, возможно, вовсе и не собираются возвращаться и снова поселяться здесь; это может быть просто исследовательская экспедиция, призванная удовлетворить их любопытство. - Дело в том, - сказал Джейсон, - что их это не очень-то заботит. У них есть звезды - Земля им не нужна. Как ты говоришь, для них это только сказками Я подумал было о том, чтобы созвать совещание - пригласить старых проверенных друзей, кое-кого из молодых, с кем мы были наиболее близки. - Это все равно хорошая мысль, - ответила Марта. - Они бы явились, я уверена. Думаю, все бы явились, если б они нам действительно понадобились. От этого был бы большой прок, они так много всего узнали. Мы о многом даже и не слыхали. - Я бы не слишком рассчитывал на то, что они узнали, - проговорил Джон. - Все вместе они знают очень много. С тех пор, как они отправились к звездам, общая сумма приобретенных знаний сравнялась или даже превысила знания людей на Земле до Исчезновения. Но эти их знания поверхностны. Они узнали лежащие на поверхности факты, что такая-то вещь возможна или что такое-то действие имеет определенный результат, однако не достигли реального понимания, поскольку не стремились понять, отчего и почему. Поэтому, хотя они и знают много странных и неразгаданных вещей, толку от этого мало, поскольку они не могут воспользоваться своим знанием. И к тому же многое из этого вообще выше всякого человеческого понимания. Оно настолько чуждо человеческому представлению о вселенной, что его невозможно понять, пока человек не проникнется самым духом инопланетных цивилизаций, не постигнет их способ мышления и... - Можешь не продолжать, - горько произнес Джейсон. - Я знаю, насколько это невозможно. - Я не хотел об этом говорить, - сказал Джон, - поскольку знаю, что вам это не понравится. Но, если уж будет совсем плохо, вы с Мартой сможете отправиться к звездам. - Джон, ты знаешь, что я не смогу этого сделать, - сказал Джейсон. - И не думаю, что Марта сможет. Земля у нас в крови. Мы прожили на ней слишком долго. Она стала слишком большой частью нашего существа. - Я часто думала о том, как бы это было, - сказала Марта. - Я со столь многими разговаривала, и они так много мне об этом говорили. Но если дело до этого дойдет, я не думаю, что смогла бы отправиться сама. - Ты же видишь, - сказал Джейсон, - мы просто два эгоистичных старика. И это совершенная правда, сказал он себе. Это эгоизм - так держаться за Землю, заявлять на нее, на всю целиком, свои права. Если вдуматься, Люди имеют полное право сюда возвращаться, будь на то их желание. Они покинули Землю не по своей воле, а были унесены с нее насильно. Раз они сумели найти дорогу обратно, никто не имеет ни юридического, ни морального права им препятствовать. Хуже всего то, понял он, что они непременно захотят разделить с оставшимися на Земле все, что узнали и чего достигли, все свои технические успехи, все свои блестящие новые концепции, все свои глубокие знания, они будут исполнены решимости одарить отсталых землян всеми преимуществами своего продолжавшегося развития. А что будет с племенами, которым ничего этого не нужно? А также с роботами? Хотя, возможно, как раз роботы их возвращению будут только рады. Он мало знал о роботах и о том, как они могут отнестись к подобному обстоятельству. Через день-два он это узнает. Завтра утром он, Джон и Езекия тронутся вверх по реке вместе с Красным Облаком и его людьми. 18 (Выдержка из записи в журнале от 9 октября 3935 года). ...А колебался, принять ли все эти путешествия к звездам. Я знал, что другие это делают; я знал, что это возможно; я видел, как они исчезают, а через некоторое время возвращаются. И я с ними об этом говорил; мы все подолгу об этом говорили и, будучи людьми, попытались установить механизм, который делает это возможным, а порой даже - хотя теперь уже не так часто - высказывали сомнения в желательности этого открытого нами свойства. И употребление этого слова - свойство - чрезвычайно показательно, ибо подчеркивает тот факт, что мы не имеем ни малейшего представления о том, как это делается или как эта способность могла проявиться. Я сказал, что с моей стороны были некоторые колебания относительно того, принять ли путешествие к звездам, и это, как я понимаю, несколько туманное утверждение, и я совсем не уверен, что смогу его прояснить. Я, конечно, принял их разумом и даже чувством, будучи не менее любого другого взволнован тем, что удается осуществить, казалось бы, невозможное. Но принял я их не полностью. Подобно тому, как если бы мне показали какое-нибудь невозможное животное или растение (невозможное в силу каких угодно веских и основательных причин). Видя его, я был бы вынужден признать, что оно в самом деле существует. Но повернувшись и пойдя прочь, я начал бы сомневаться в свидетельстве собственных глаз и сказал бы себе, что в действительности его не видел, вследствие чего мне пришлось бы вернуться и снова на него посмотреть. И когда я отвернулся бы во второй раз, и в третий, и в четвертый, и в пятый, я по-прежнему начинал бы сомневаться и был бы вынужден опять и опять возвращаться, чтобы убедиться снова. Возможно, здесь есть и нечто большее. Сколько ни пытаюсь, я не могу решить, полезная ли это для человека вещь и даже приличествует ли она ему. Врожденная осторожность, быть может, или неприятие всего слишком уж непривычного (отношение, которое нередко встречается у людей одного со мной биологического возраста) преследуют меня постоянно, нашептывая о какой-нибудь катастрофе, могущей произойти в результате этой появившейся способности. Присущий мы консерватизм не допускает мысли, что такая великая вещь может быть предоставлена человечеству даром, без взыскания некой огромной платы. И потому, полагаю, я подсознательно пришел к следующему убеждению: пока я открыто не признаю, что это так, это не может быть так, а пока это действительно не станет так, платеж может быть отсрочен. Все это, разумеется, эгоцентризм чистейшей воды и, более того, явная глупость, и иногда я чувствовал, хотя остальные очень старались не подавать виду, что свалял огромного дурака. Ибо путешествия к звездам происходят уже несколько лет, и к этому времени почти все совершили хотя бы одно короткое путешествие. Я, конечно, нет; мои сомнения и оговорки, безусловно, послужат психологическим барьером, хотя об этом вообще бессмысленно рассуждать, поскольку я не собираюсь пытаться. Мой внук Джейсон и его замечательная Марта - одни из немногих, кто тоже не покидал Землю, и из-за своих предубеждений я этому очень рад. Мне кажется, Джейсон любит земли своих предков так же сильно, как я, и я склонен думать, что эта любовь вообще не позволит ему когда-либо отправиться к звездам, в чем - хоть я могу и ошибаться - я не вижу никакой трагедии. Его брат Джон, однако, покинул нас одним из первых и до сих пор не вернулся. Я очень о нем беспокоюсь. Нелепо, конечно, что я упорствую в своем столь нелогичном отношении к этим путешествиям. Что бы я ни говорил или ни думал, Человек в конце концов совершенно естественным образом порвал свою зависимость от Земли. И в этом-то, возможно, и коренится мое отношение: я ощущаю неловкость при мысли о том, что спустя долгие тысячелетия Человек наконец перестал зависеть от своей родной планеты. Дом полон принесенных со звезд сувениров. Как раз сегодня утром Аманда принесла красивый букет престраннейших цветов, который сейчас стоит у меня на столе, собранный на планете, название которой вылетело у меня из головы, - хотя оно не имеет значения, поскольку это не настоящее ее название, а имя, которое дали ей двое людей, Аманда и ее приятель Джордж Она находится в направлении яркой звезды, название которой я тоже не могу припомнить; планета не собственно этой звезды, конечно, а ее меньшего соседа, свет которого настолько слабее, что мы не увидели бы его, даже имея большой телескоп. По всему дому встречаются странные предметы - ветки с сушеными ягодами, разноцветные камни и камешки, куски экзотического дерева, причудливые остатки материальной культуры, подобранные в местах, где