авился к огороженному пастбищу. Старый Доббин уже успокоился и стоял, положив морду на верхнюю жердь, словно ему нужна была подпорка. Конь с любопытством наблюдал за тем, что происходило у подножия холма. Максвелл положил ладонь на шею Доббина, погладил коня и ласково потянул его за ухо. Доббин скосил на него кроткий глаз и задвигал верхней губой. - Надеюсь,- сказал ему Максвелл,- они не заставят тебя волочить этот камень назад в замок. Подъем тут крутой и длинный. Доббин лениво дернул ухом. - Ну, насколько я знаю О'Тула, тебе этого делать не придется. Если ему удастся переловить троллей, камень потащат они. Шум у подножия холма тем временем стих, и вскоре, пыхтя и отдуваясь, на тропу вышел мистер О'Тул и начал взбираться по склону. Скалку он нес на плече. Лицо у него все еще отливало синевой, но уже не от бешенства, а от усталости. Он свернул с тропы к пастбищу, и Максвелл поспешил ему навстречу. - Приношу глубочайшие извинения, - произнес мистер О'Тул настолько величественно, насколько позволяла одышка.-Я заметил вас и обрадован вашим присутствием, но меня отвлекло весьма важное и весьма настоятельное дело. Вы, я подозреваю, присутствовали при этой гнуснейшей подлости. Максвелл кивнул. - Они забрали мой сажальный камень,-гневно объявил мистер О'Тул,- со злобным и коварным намерением обречь меня на пешее хождение. - Пешее? - переспросил Максвелл. - Вы, как я вижу, лишь слабо постигаете смысл случившегося. Мой сажальный камень, на который я должен взобраться, чтобы сесть на спину Доббина. Без сажального камня верховой езде приходит конец, и я обречен ходить пешком с большими страданиями и одышкой. - Ах, вот что! - сказал Максвелл.-Как вы совершенно справедливо заметили, сперва я не постиг смысла случившегося. - Эти подлые тролли! - мистер О'Тул в ярости заскрежетал зубами.Ни перед чем не останавливаются, негодяи! Сначала сажальный камень, а потом и замок - кусочек за кусочком, камушек за камушком, пока не останется ничего, кроме голой скалы, на которой он некогда высился. При подобных обстоятельствах необходимо со стремительной решимостью подавить зародыш их намерений. Максвелл посмотрел вниз. - И как же это кончилось? - спросил он. - Мы обратили их в паническое бегство,- удовлетворенно сказал гоблин. - Они разбежались, как цыплята. Мы вытащим их из-под скал и из тайников в чаще, а потом взнуздаем, точно мулов, на которых они разительно похожи, и они, потрудившись хорошенько, втащут сажальный камень туда, откуда его забрали. - Они сводят с вами счеты за то, что вы срыли их мост. Мистер О'Тул в раздражении отколол лихое коленце. - Вы ошибаетесь! - вскричал он.- Из великого и незаслуженного сострадания мы не стали его срывать. Обошлись двумя камушками, двумя крохотными камушками и большим шумом. И тогда они сняли чары с помела, а также со сладкого октябрьского эля, и мы, будучи простыми душами, приверженными к доброте и незлобивости, спустили им все остальное. - Они сняли чары с эля? Но ведь некоторые химические изменения необратимы и... Мистер О'Тул смерил Максвелла презрительным взглядом. - Вы,- сказал он,- лепечете на ученом жаргоне, пригодном только для чепухи и заблуждений. Мне непостижимо ваше пристрастие к этой вашей науке, когда, будь у вас охота учиться и попроси вы нас, вам открылась бы магия. Хотя должен признать, что расколдованный эль не безупречен. В его вкусе ощущается намек на затхлость. Впрочем, и такой эль все же лучше, чем ничего. Если вы согласны составить мне компанию, мы могли бы его испробовать. - За весь день, - ответил Максвелл, - не было сказано ничего приятнее! - Так удалимся же, - воскликнул мистер О'Тул,- под сень сводов, где гуляют сквозняки - и все по вашей милости, по милости смешных людишек, которые воображают, будто мы обожаем развалины. Так удалимся же туда и угостимся большими кружками пенного напитка. В большом зале замка, где отчаянно дуло, мистер О'Тул вытащил втулку из огромной бочки, покоившейся на больших козлах, наполнил до краев большие кружки и отнес их на дощатый стол возле большого каменного очага, в котором еле теплилось дымное пламя. - А главное кощунство в том,-произнес мистер О'Тул, поднося кружку к губам,- что это возмутительное похищение сажального камня было совершено как раз тогда, когда мы приступили к поминовению. - К поминовению? - переспросил Максвелл. - Мне очень грустно это слышать. Я не знал... - Нет-нет, никто из наших! - поспешно сказал О'Тул.- За возможным исключением меня, самого, все племя гоблинов пребывает в свински прекрасном здравии. Мы поминали баньши. - Но ведь баньши не умер! - Да, но он умирает. И как это печально! Он последний представитель великого и благородного племени в этом заповеднике, а тех, кто еще сохранился в других уголках мира, можно пересчитать по пальцам на одной руке, и пальцев более чем хватит. Гоблин поднял кружку и, почти засунув в нее физиономию, принялся пить долго и с наслаждением. Когда он поставил кружку на стол, оказалось, что на его бакенбарды налипла пена, но он не стал ее вытирать. - Мы вымираем весьма ощутимо, - сказал он, погрустнев.- Планета изменилась. Все мы, весь маленький народец и те, кто не так уж мал, спускаемся в долину, где тени густы и непроницаемы, мы уходим от всего живого, и нам настает конец. И содрогаешься, так это горько, ибо мы были доблестным племенем, несмотря на многие наши недостатки. Даже тролли, пока, они не выродились, все еще сохраняли в целости некоторые слабые добродетели, хотя и я заявляю громогласно, что ныне никакая добродетель им не свойственна вовсе. Ибо кража сажального камня - это самая низкая подлость, ясно показывающая, что они лишены какого бы то ни было благородства духа. Он вновь поднес кружку к губам и осушил ее до дна двумя-тремя большими глотками. Затем со стуком поставил ее на стол и поглядел на еще полную кружку Максвелла. - Пейте же,- сказал мистер О'Тул.-Пейте до дна, и я их снова наполню, чтобы получше промочить глотку. - Наливайте себе, не дожидаясь меня,-сказал Максвелл.- Но разве можно пить эль так, как пьете его вы? Его следует хорошенько распробовать и посмаковать. Мистер О'Тул пожал плечами. - Наверное, я жадная свинья. Но это же расколдованный эль, и смаковать его не стоит. Тем не менее гоблин встал и вперевалку направился к бочке. Максвелл поднес кружку к губам и отхлебнул. О'Тул сказал правду - в эле чувствовалась затхлость, отдававшая привкусом паленых листьев. - Ну? - спросил гоблин. - Его вкус необычен, но пить можно. - Придет день, и мост этих троллей я срою до основания, - внезапно взъярился мистер О'Тул. - Разберу камень за камнем, соскребая мох самым тщательным образом, чтобы разрушить чары, а потом молотом раздроблю камни на мельчайшие кусочки, а кусочки подниму на самый высокий утес и разбросаю их вдаль и вширь, дабы за всю вечность не удалось бы их собрать. Вот только, - добавил он, понурившись,- какой это будет тяжкий труд! Но соблазн велик. Этот эль был самым бархатным, самым сладким, какой только удавалось нам сварить. А теперь взгляните - свиное пойло! Да и свиньи им побрезгуют! Но был бы великий грех вылить даже такие мерзкие помои, если им наименование "эль". Он схватил кружку и рывком поднес ее к губам. Его кадык запрыгал, и он поставил кружку, только когда выпил ее до дна. - А если я причиню слишком большие повреждения этому гнуснейшему из мостов,-сказал он,- и эти трусливые тролли начнут хныкать перед властями, вы, люди, призовете меня к ответу, потребуете, чтобы я объяснил свои мысли. А как стерпеть подобное? В том, чтобы жить по правилам, нет благородства, и радости тоже нет - скверным был день, когда возник человеческий род. - Друг мой! - сказал Максвелл ошеломленно. - Прежде вы мне ничего подобного не говорили. - Ни вам и ни одному другому человеку,- ответил гоблин.- И ни перед одним человеком в мире, кроме как перед вами, не мог бы я выразить свои чувства. Но может быть, я предался излишней словоохотливости. - Вы прекрасно знаете,- сказал Максвелл, - что наш разговор останется между нами. - Конечно,- согласился мистер О'Тул.-Об этом я не тревожусь. Вы ведь почти один из нас. Вы настолько близки к гоблину, насколько это дано человеку. - Для меня ваши слова - большая честь,- заверил его Максвелл. - Мы - древнее племя,- сказал мистер О'Тул. - Много древнее, думается мне, чем может помыслить человеческий разум. Но может быть, вы все-таки изопьете этот мерзейший и ужаснейший напиток и наполните заново свою кружку? Максвелл покачал головой. - Но себе вы налейте. Я же буду попивать свой эль не торопясь, а не глотать его единым духом. Мистер О'Тул совершил еще одно паломничество к бочке, вернулся с полной до краев кружкой, брякнул ее на стол и расположился за ним со всем возможным удобством. - Столько долгих лет миновало,-сказал он, скорбно покачивая головой. - Столько долгих, невероятно долгих лет, а потом явился щуплый грязный примат и все нам испортил. - Давным-давно...- задумчиво произнес Максвелл.- А как давно? Еще в юрском периоде? - Вы говорите загадками. Мне это обозначение неизвестно. Но нас было много, и самых разных, а теперь нас мало, и далеко не все из прежних дотянули до этих пор. Мы вымираем медленно, но неумолимо. И скоро займется день, который не увидит никого из нас. Тогда все это будет принадлежать только вам, людям. - Вы расстроены,- осторожно сказал Максвелл. - Вы же знаете, что мы вовсе этого не хотим. Мы приложили столько усилий... - С любовью приложили? - перебил гоблин. - Да. Я даже скажу - с большой любовью. По щеке гоблина поползли слезы, и он принялся утирать их волосатой мозолистой лапой. - Не надо принимать меня во внимание,- сказал он.- Я погружен в глубокое расстройство. Это из-за баньши. - Разве баньши ваш друг? - с некоторым удивлением спросил Максвелл. - Нет, он мне не друг! - решительно объявил мистер О'Тул.- Он стоит по одну сторону ограды, а я - до другую. Старинный враг, и все-таки один из наших. Один из истинно древних. Он выдержал дольше других. И упорнее сопротивлялся смерти. Другие все мертвы. И в подобные дни старые раздоры отправляются на свалку. Мы не можем сидеть с ним, как того требует совесть, но в возмещение мы воздаем ему посильную честь поминовения. И тут эти ползучие тролли без капли чести на всю компанию... - Как? Никто... никто здесь в заповеднике не захотел сидеть с баньши в час его смерти? Мистер О'Тул устало покачал головой. - Ни единый из нас. Это против закона, в нарушение древнего обычая. Я не могу сделать это вам понятным... он за оградой. - Но он же совсем один! - В терновнике,- сказал гоблин.- В терновом кусте возле хижины, которая служила ему обиталищем. - В терновом кусте? - Колючки терновника,- сказал гоблин,- таят волшебство, в его древесине...- он всхлипнул, поспешно схватил кружку и поднес ее к губам. Его кадык задергался. Максвелл сунул руку в карман и извлек фотографию картины Ламберта, которая висела на стене зала у Нэнси Клейтон. - Мистер О'Тул,- сказал он,- я хочу показать вам вот это. Гоблин поставил кружку. - Ну, так показывайте! - проворчал он.- Столько обиняков, когда у вас есть дело. Он взял фотографию и начал внимательно ее разглядывать. - Тролли! - сказал он.- Ну конечно! Но тех, других, я не узнаю. Словно бы я должен их узнать, но не могу. Есть сказания, древние-древние сказания... - Оп видел эту картину. Вы ведь знаете Опа? - Дюжий варвар, который утверждает, будто он ваш друг. - Он правда мой друг. И он вспомнил этих. Они - древние, из незапамятных времен. - Но какие чары помогли получить их изображение? - Этого я не знаю. Снимок сделан с картины, которую написал человек много лет назад. - Но как он... - Не знаю,- сказал Максвелл.- По-моему, он побывал там. Мистер О'Тул заглянул в свою кружку и увидел, что она пуста. Пошатываясь, он пошел к бочке и наполнил кружку. Потом вернулся к столу, взял фотографию и снова внимательно посмотрел на нее, хотя и довольно смутным взглядом. - Не знаю,- сказал он наконец.- Среди нас были и другие. Много разных, которых больше нет. Мы здесь - жалкое охвостье некогда великого населения планеты.- Он перебросил фотографию через стол Максвеллу.Может быть, баньши скажет. Его годы уходят в тьму времен. - Но ведь баньши умирает. - Да, умирает,- вздохнул мистер О'Тул. - И черен этот день, и горек этот день для него, потому что никто не сидит с ним. Он поднял кружку. - Пейте,- сказал он.- Пейте до дна. Если выпить сколько нужно, может быть, станет не так плохо. 17. Максвелл обогнул полуразвалившуюся хижину и увидел терновник у ее входа. В нем было что-то странное - словно облако мрака расположилось по его вертикальной оси, и казалось, будто видишь массивный ствол, от которого отходят короткие веточки с колючками. Если О'Тул сказал правду, подумал Максвелл, - это темное облако и есть умирающий баньши. Он медленно приблизился к терновнику и остановился в трех шагах от него, Черное облако беспокойно заколыхалось, словно клубы дыма на легком ветру. - Ты баньши? - спросил Максвелл у терновника. - Если ты хочешь говорить со мной,-сказал баньши,- ты опоздал. - Я пришел не говорить,- ответил Максвелл. - Я пришел сидеть о тобой. - Тогда садись, -. сказал баньши. - Это будет недолго. Максвелл сел на землю и подтянул колени к груди, а ладонями уперся в сухую жухлую траву. Внизу осенняя долина уходила к дальнему горизонту, к холмам на северном берегу реки, совсем не похожим на холмы этого, южного берега - отлогие и симметричные, они ровной чередой поднимались к небу, как ступени огромной лестницы. Над гребнем позади него захлопали крылья, и стайка дроздов стремительно пронеслась сквозь легкий голубой туман, который висел над узким оврагом, круто уходившим вниз. Но когда стих этот недолгий шум крыльев, вновь наступила мягкая ласковая тишина, не таившая в себе угроз и опасностей, мечтательная тишина, одевавшая холмы спокойствием. - Другие не пришли,- сказал баньши.-Сначала я думал, что они всетаки придут. На мгновение я поверил, что они могут забыть и придти. Теперь среди нас не должно быть различий. Мы едины в том, что потерпели поражение и низведены на один уровень. Но старые условности еще живы. Древние обычаи еще сохраняют силу. - Я был у гоблинов,- сказал Максвелл.- Они устроили поминовение по тебе. О'Тул горюет и пьет, чтобы притупить горе. - Ты не принадлежишь к моему народу,-сказал баньши.- Ты вторгся сюда незваный. Но ты говоришь, что пришел сидеть со мной. Почему ты так поступил? Максвелл солгал. Ничего другого ему не оставалось. Он не мог сказать умирающему, что пришел, чтобы получить сведения. - Я работал с твоим народом, - произнес он наконец. - И принимаю близко к сердцу все, что его касается. - Ты Максвелл,- сказал баньши.- Я слышал. про тебя. - Как ты себя, чувствуешь? - спросил Максвелл.- Могу ли я чем-нибудь тебе помочь? Может быть, ты чего-нибудь хочешь? - Нет,- сказал баньши.- У меня больше нет ни желаний, ни потребностей. Я почти ничего не чувствую. В том-то и дело, что я ничего не чувствую. Мы умираем не так, как вы. Это не физиологический процесс. Энергия истекает из меня, и в конце концов ее не останется вовсе. Как мигающий язычок пламени, который дрожит и гаснет. - Мне очень жаль,- сказал Максвелл.-Но может быть, разговаривая, ты ускоряешь... - Да, немного, но мне все равно. И я ни о чем не жалею. И ничего не оплакиваю. Я почти последний из нас. Если считать со мной, то нас всего трое, а меня считать уже не стоит. Из тысяч и тысяч нас, осталось только двое. - Но ведь есть же гоблины, и тролли, и феи... - Ты не понимаешь,- сказал баньши.-Тебе не говорили. А ты не догадался спросить. Те, кого ты назвал,- более поздние; они пришли после нас, когда юность планеты уже миновала. А мы были колонистами. Ты же, наверное, знаешь это. - У меня возникли такие подозрения,-ответил Максвелл, - За последние несколько часов. - А ты должен был -бы знать,- сказал баньши.- Ты ведь побывал на старшей планете. - Откуда ты знаешь? - ахнул Максвелл. - А как ты дышишь? - спросил баньши.-Как ты видишь? Для меня держать связь с древней планетой так же естественно, как для тебя дышать и видеть. Мне не сообщают. Я знаю и так. Так вот, значит, что! Источником сведений, которыми располагал колесник, был баньши. А о том, что баньши может знать то, что не известно больше никому, вероятнее всего, догадался Черчилл, и он же сообщил об этом колеснику. - А остальные? Тролли и... - Нет,- сказал баньши.- Путь был открыт только для нас, для баньши. Это была наша работа, единственное наше назначение. Мы были звеньями между старшей планетой и Землей. Мы были связными. Когда старшая планета начала колонизировать необитаемые миры, необходимо было создать средства связи. Мы все были специалистами, хотя эти специальности теперь утратили смысл, а самих специалистов почти не осталось. Первые были специалистами. А те, кто появился позже, были просто поселенцами, задача которых сводилась лишь к тому, чтобы освоить новые земли. - Ты говоришь про троллей и гоблинов? - Про троллей, и гоблинов, и всех прочих. Они, бесспорно, обладали способностями, но не специализированными. Мы были инженерами, они - рабочими. Нас разделяла пропасть. Вот почему они не захотели прийти сидеть со мной. Древняя пропасть существует попрежнему. - Ты утомляешься, - сказал Максвелл. - Тебе следует поберечь силы. - Это не имеет значения. Энергия истекает из меня, и когда она иссякнет совсем, с ней иссякнет жизнь. Мое умирание не материально, не телесно, поскольку у меня никогда не было настоящего тела. Я представлял собой сгусток энергии. Впрочем, это не имеет значения. Ведь старшая планета умирает. Ты ее видел и знаешь. - Да, я знаю,- сказал Максвелл. - Все было бы совсем иначе, если бы не люди. Когда мы явились сюда, здесь и млекопитающих почти не было, не говоря уж о приматах. Мы могли бы воспрепятствовать развитию приматов. Мы могли бы уничтожить их еще в зародыше. Вопрос о таких мерах ставился, так как эта планета казалась очень многообещающей, и нам было трудно смириться с мыслью, что мы должны отказаться от нее. Но существует древний закон; разум слишком редок во вселенной, чтобы кто-нибудь имел право становиться на пути его развития. Нет ничего драгоценней - и когда мы с большой неохотой отступили с его дороги, мы признали этим всю его драгоценность. - Но вы остались здесь! - заметил Максвелл. - Может быть, вы не преградили ему путь, но вы остались. - Было уже поздно,- ответил баньши.-Нам некуда было уйти. Старшая планета умирала уже тогда. Возвращаться не имело смысла. А эта планета, как ни странно, стала для нас родной. - Вы должны ненавидеть нас, людей. - Одно время мы вас и ненавидели. Вероятно, следы этого сохраняются и теперь. Со временем ненависть перегорает. И только тлеет, хотя и не исчезает. А может быть, ненавидя, мы немного гордились вами. Иначе почему старшая планета предложила вам свои знания? - Но вы предложили их и колеснику! - Колеснику?.. А, да! Но мы ничего ему не предлагали. Где-то в глубоком космосе этот колесник, по-видимому, прослышал о существовании старшей планеты и о том, что она располагает чем-то, что хотела бы продать. Он пришел ко мне и задал только один вопрос: какова цена этого движимого имущества? Я не знаю, имеет ли он представление, что именно продается. Он сказал просто - "движимое имущество". - И ты открыл ему, что обусловленная - цена это Артефакт? - Конечно. Потому что тогда мне еще не сообщили о тебе. Позже меня действительно поставили в известность, что по истечении определенного времени я должен буду сообщить цену тебе. - И конечно, ты как раз собирался это сделать, - заметил Максвелл. - Да,- сказал баньши,- я как раз собирался это сделать. И вот теперь сделал. Вопрос исчерпан. - Ты можешь сказать мне еще одно. Что такое Артефакт? - Этого я не могу сказать. - Не можешь или не хочешь? - Не хочу,- сказал баньши. "Преданы!" - подумал Максвелл. Человечество предано этим умирающим существом - ведь баньши, что бы он ни говорил, вовсе не собирался сообщать ему цену. Бесчисленные тысячелетия баньши ненавидел человечество неутолимой холодной ненавистью. И теперь, уходя в небытие, он, издеваясь, рассказал пришедшему к нему человеку обо всем, чтобы тот узнал, как было предано человечество, чтобы люди знали, чего они лишились. - И ты сообщил колеснику про меня! - воскликнул Максвелл. - Вот почему Черчилл оказался на станции, когда я вернулся на Землю. Он говорил, что и сам только что вернулся из деловой поездки, но, конечно, он никуда не ездил. Максвелл гневно вскочил на ноги. - А тот я, который умер? Он угрожающе шагнул к терновнику, но терновник был пуст. Темное облако, колыхавшееся среди его веток, исчезло. Они четким узором рисовались на фоне закатного неба. Исчез, подумал Максвелл, Не умер, но исчез. Субстанция стихийного существа распалась на составные элементы, невообразимые узы, соединявшие их в странное подобие живого существа, наконец, настолько ослабели, что оно иссякло, рассеялось в воздухе и в солнечном свете, как щепотка пыли на ветру. С живым баньши ладить было трудно. Но и мертвый он не стал ближе и доступнее. Еще несколько минут назад Максвелл испытывал к нему сострадание, какое вызывают в человеке все умирающие, Но теперь он понял, что сострадание было неуместно: баньши умер, безмолвно смеясь над человечеством. Оставалась одна надежда - уговорить Институт времени отложить продажу Артефакта, пока он не переговорит с Арнольдом, не расскажет ему всего, не убедит в правдивости своего рассказа, который, как прекрасно понимал Максвелл, выглядел теперь даже еще более фантастичным, чем прежде. Он повернулся и начал спускаться в овраг. На опушке он остановился и посмотрел на вершину холма. Терновник на фоне неба казался крепким и материальным, его корни цепко держались за почву. Проходя мимо лужайки фей, Максвелл обнаружил, что там угрюмо трудятся тролли - они заравнивали взрыхленную землю и укладывали новый дерн взамен вырванного катившимся камнем. Самого камня нигде не было видно. 18. Максвелл проехал уже половину пути до Висконсинского университетского городка, когда возле него внезапно возник Дух и опустился на соседнее сиденье. - Я с поручением от Опа,- начал он сразу же. - Тебе нельзя возвращаться в хижину. Газетчики напали на твой след, Когда они явились с расспросами, Оп принялся действовать, на мой взгляд, довольно необузданно. Он накинулся на них с кулаками, но они все равно болтаются в окрестностях хижины, подстерегая тебя. - Спасибо за предупреждение,- сказал Максвелл. - Хотя теперь, пожалуй, это большой разницы не составит. - События развиваются не слишком удачно? - спросил Дух. - Они вообще не развиваются,- ответил Максвелл и после некоторого колебания добавил: - Вероятно, Оп ввел тебя в курс дела? - Мы с Опом - одно,- сказал Дух.- Да, конечно, он мне, все рассказал. Он, очевидно, полагал, что ты не станешь возражать. Но во всяком случае, можешь быть совершенно спокоен... - Я просто хотел знать, нужно ли мне декламировать все сначала,объяснил Максвелл.- Значит, тебе известно, что я отправился в заповедник показать там фотографию картины Ламберта. - Да,- скрывал Дух.- Той, которая находится у Нэнси Клейтон. - У меня такое ощущение,- продолжал Максвелл,- что я узнал больше, чем рассчитывал. Во всяком случае, я узнал одно обстоятельство, которое отнюдь не облегчает дела. Цену, назначенную хрустальной планетой, колеснику сообщил баньши. Ему было поручено назвать ее мне, но он предпочел колесника. Он утверждал, что колесник явился к нему до того, как он узнал про меня, но мне что-то не верится. Баньши умирал, когда рассказывал мне все это, но отсюда вовсе не следует, будто он говорил правду. Баньши никогда нельзя было доверять. - Баньши умирает? - Уже умер. Я сидел с ним до конца. Фотографию картины я ему показывать не стал. У меня не хватило духа допрашивать его в такую минуту. - И все-таки он рассказал тебе о колеснике? - Только для того, чтобы я понял, как он ненавидел человеческий род с самого начала его восхождения по эволюционной лестнице. И еще - чтобы я понял, что ему в конце концов удалось расквитаться с нами. Ему явно хотелось сказать, что и гоблины, и все остальные обитатели холмов тоже нас ненавидят, но на это он все-таки не решился. Зная, наверное, что я все равно не поверю. Правда, еще перед этим, в разговоре с О'Тулом я понял, что отголоски какой-то давней неприязни, возможно, и существуют. Да, пожалуй, неприязни, но никак не ненависти. Однако из слов баньши следовало, что Артефакт действительно собираются продать и что Артефакт это и есть цена, назначенная хрустальной планетой. Я так и подозревал с самого начала. А вчера колесник это подтвердил. Впрочем, абсолютной уверенности у меня все-таки нет хотя бы потому, что и сам колесник, по-видимому, не слишком уверен, как обстоит дело. Иначе зачем ему понадобилось подстерегать меня и предлагать работу? Получилось, что он хочет от меня откупиться, словно знает, что я каким-то образом могу сорвать сделку, которой он добивается. - Итак, перспектива выглядит довольно безнадежной,- заметил Дух.- Друг мой, мне очень жаль. Не могли бы мы как-нибудь помочь? Оп, и я, и, может быть, даже та девушка, которая столь доблестно пила с тобой и Опом. Та, с тигренком. - Несмотря на всю эту безнадежность,-ответил Максвелл,- я могу еще кое-что предпринять - пойти к Харлоу Шарпу в Институт времени и убедить его отложить продажу, а потом силой вломиться в административный корпус и загнать Арнольда в угол. Если мне удастся убедить Арнольда предложить Харлоу для финансирования его программ столько же, сколько предлагает колесник, тот, конечно, предпочтет с колесником дела не иметь. - Я знаю, что ты не пожалеешь усилий,- заметил Дух.- Но боюсь, кроме неприятностей, это ничего не принесет. Не со стороны Харлоу Шарпа, так как он твой друг... но ректор Арнольд не друг никому. И ему вряд ли понравится, если его загонят в угол. - Знаешь, что я думаю? - спросил Максвелл.- Я думаю, что ты прав. Но убедиться в этом можно, только попробовав. А вдруг в Арнольде проснется что-то человеческое, и он на минуту забудет, что он - официальное лицо и бюрократ! - Я должен тебя предупредить, - сказал Дух, - что Харлоу Шарп, возможно, не найдет для тебя свободной минуты - ни для тебя и ни для кого другого. У него сейчас слишком много своих забот. Утром прибыл Шекспир... - Шекспир! - возопил Максвелл.- А я совсем забыл про него. Да-да, он же читает лекцию завтра вечером. Вот уж невезенье, так невезенье! Обязательно надо было притащить его сюда именно сегодня! - По-видимому,- продолжал Дух,-сладить с Вильямом Шекспиром оказалось не так-то просто. Он пожелал немедленно начать знакомство с новым веком, о котором ему столько порассказали. Временщики еле-еле смогли убедить его хотя бы сменить елизаветинский костюм на нашу нынешнюю одежду. Он согласился только после того, как они категорически заявили, что иначе не выпустят его из Института. А теперь они трясутся от страха, как бы с ним чего-нибудь не приключилось. Им нужно как-то держать его в руках и в то же время гладить по шерстке. Все билеты распроданы - и на приставные стулья, и на право стоять в проходах, и они больше всего опасаются, что лекция сорвется. - Откуда тебе все это известно? - поинтересовался Максвелл.- Помоему, ты узнаешь самые свежие сплетни раньше всех. - Ну, я не сижу на одном месте,-скромно ответил Дух. - Что ж, хорошего тут мало,- сказал Максвелл.- Но придется рискнуть. У меня почти не остается времени. Если Харлоу вообще способен кого-то видеть, то меня он примет. - Просто не верится,- грустно сказал Дух,- что путь тебе могло преградить столь ужасное стечение обстоятельств. Неужели из-за бюрократической тупости университет и Земля навеки лишатся свода знаний двух вселенных? - Все дело в колеснике,- проворчал Максвелл. - Если бы не его предложение, все можно было бы сделать спокойно, не торопясь. Будь у меня больше времени, я без труда добился бы своего. Поговорил бы с Харлоу, по инстанциям добрался бы до Арнольда. И вообще я мог бы просто убедить Харлоу - библиотеку хрустальной планеты купил бы непосредственно Институт времени, обойдясь без санкции университета. Но у нас нет времени. Дух, ты что-нибудь знаешь о колесниках? Такое, чего не знаем мы? - Не думаю. Только одно: возможно, они и есть те гипотетические враги, которых мы всегда опасались встретить в космосе. Их поведение свидетельствует о том, что они действительно враги, во всяком случае потенциальные. Их побуждения, нравы, этика, самое их мироощущение должны кардинально отличаться от наших. Возможно, у нас с ними меньше общего, чем с осами или пауками. Хотя они и умны... что хуже всего. Они настолько разобрались в наших взглядах, настолько усвоили наши обычаи, что могут общаться с нами и вести с нами дела... как это следует из операции, которую они предприняли, чтобы заполучить Артефакт. Друг мой, меня больше всего пугает именно их ум, их гибкость. Думаю, что в подобной ситуации люди не смогли бы в такой степени приспособиться к обстоятельствам и использовать их. - Да, ты прав,- ответил Максвелл.-Потому-то мы и не должны допустить, чтобы библиотека хрустальной планеты досталась им. Одному богу известно, что она таит в себе. Я провел там некоторое время, но ознакомился лишь с ничтожной долей ничтожнейшей доли ее сокровищ. И многое на сотню световых лет превосходило мое понимание. Хотя отсюда вовсе не следует, что, располагая временем, которого у меня не было, а также знаниями, которых у меня нет и самое существование которых мне неизвестно, другие люди не сумеют в этом разобраться. Мне кажется, эта задача человечеству по силам. И колесникам тоже. Гигантские области науки, пока совершенно от нас скрытые. И возможно, именно они должны сыграть решающую роль в нашем споре с колесниками. Если человечества и колесники когда-нибудь столкнутся, возможно, библиотека хрустальной планеты решит вопрос о нашей победе или поражении. И ведь если колесники будут знать, что она находится у нас, они, скорее всего, не пойдут на такое столкновение. Другими словами, судьба этой библиотеки определит, быть ли миру или войне. Максвелл съежился на своем сиденье, ощутив сквозь тепло мягкого осеннего дня порыв ледяного ветра, который пронесся не с этих багрянозолотых холмов и не с обнимающего их лазурного неба, а откуда-то из неведомого. - Ты разговаривал с баньши перед его смертью,- сказал Дух.- Он упоминал про Артефакт. А он не намекнул, что это может быть такое? Знай мы, что такое Артефакт, мы могли бы... - Нет, Дух. Он ничего не сказал. Но у меня сложилось впечатление... вернее, у меня мелькнула смутная мысль, слишком неопределенная, чтобы ее можно было назвать впечатлением... И не в тот момент, а позже. Странная догадка, не подкрепленная никакими фактами. Я думаю, что Артефакт - это нечто из другой вселенной, той, которая предшествовала нашей, той, в которой возникла хрустальная планета. Нечто драгоценное, сохранявшееся миллиарды и миллиарды лет со времен той вселенной. И еще одно: баньши и другие древние, которых помнит Оп, были обитателями той вселенной, и между ними и жителями хрустальной планеты существует какая-то связь. Формы жизни, которые зародились, развились и эволюционировали в прошлой вселенной, а потом явились на Землю и другие планеты, как колонисты, пытаясь создать новую цивилизацию, которая пошла бы по пути, начатому хрустальной планетой. Но что-то случилось. Все эти попытки колонизировать новые планеты потерпели неудачу - у нас на Земле из-за появления человека, а в других местах, возможно, по другим причинам. И, мне кажется, о некоторых из этих причин я догадываюсь. Возможно, расы тоже стареют и сами собой вымирают, уступая место чему-то новому. Может быть, у каждой расы есть свой срок и древние существа несут в себе свой смертный приговор. Наверное, существует какой-то принцип, о котором мы не задумывались, потому что еще очень молоды,-какой-то естественный процесс, расчищающий путь для непрерывной эволюции, чтобы ей ничто не мешало. - Звучит логично,- заметил Дух.- То есть, что все эти колонии вымерли. Если бы где-нибудь в нашей Вселенной была уцелевшая колония, хрустальная планета передала бы свои знания ей, а не предлагала бы их нам и колесникам, то есть существам, ей чуждым. - Меня смущает одно,- сказал Максвелл. - Зачем нужен Артефакт обитателям хрустальной планеты, которые так близки к полному вымиранию, что уже стали почти тенями? Какая им от него будет польза? Для чего он им? - Ответить на это можно, только зная, что он такое,- задумчиво произнес Дух.- Ты уверен, что не мог бы догадаться? Что не видел и не слышал ничего такого, что... - Нет, - сказал Максвелл, - Ничего. 19. Вид у Харлоу Шарпа был измученный. - Прости, что я заставил тебя так долго ждать, - сказал он Максвеллу.- Это был безумный день. - Я рад, что меня вообще сюда впустили,- сказал Максвелл.- Эта твоя церберша в приемной сначала была склонна указать мне на дверь. - Я тебя ждал,- объяснил Шарп.- По моим расчетам, ты должен был рано или поздно объявиться. Я наслышался очень странных историй. - И большинство из них соответствует истине, - сказал Максвелл.Но я пришел сюда не потому. Считай, что это бредовое посещение, а не дружеский визит. Я не отниму у тебя много времени. - Отлично,- сказал Шарп.- Ну, так чем же я могу тебе быть полезен? - Ты продаешь Артефакт? Шарп кивнул. - Мне очень жаль, Пит. Я знаю, он интересует тебя и еще кое-кого. Однако он пролежал в музее уже много лет и остается бесполезной диковинкой, на которую глазеют гости университета и туристы. А нашему институту нужны деньги. Уж тебе-то это известно. Фондов не хватает, а другие факультеты и институты уделяют нам жалкие крохи на составленные ими же программы, и... - Харлоу, я все это знаю. И полагаю, что ты имеешь право его продать. Когда вы доставили Артефакт сюда, университет, помнится, не заинтересовался им. И все расходы по доставке легли на вас... - Нам приходится экономить, клянчить, занимать,- сказал Шарп.Мы разрабатывали программу за программой - полезные, нужные программы, которые сторицей окупились бы, позволив собрать новые сведения, получить новые знания,- и они никого не привлекли! Только подумай! Можно раскопать все прошлое - и никому это не интересно. Пожалуй, кое-кто опасается, что мы камня на камне не оставим от некоторых излюбленных теориек, которые кого-то кормят и поят. Вот нам и приходится всякими путями добывать средства для своих исследований, Думаешь, мне нравятся номера, к которым мы прибегаем, вроде этого представления с Шекспиром и всего прочего? Никакой пользы это нам не принесло. Только поставило нас в унизительное положение, не говоря уж о неприятностях и хлопотах. Ты себе представить не можешь, Пит, что это такое. Возьми, к примеру, хоть Шекспира. Он где-то разгуливает как турист, а я сижу здесь и обгрызаю ногти чуть ли не до локтей, воображая все, что с ним может приключиться. А ты понимаешь, какая поднимется буча, если такого человека, как Шекспир, не вернуть в его эпоху? Человека, который... Максвелл перебил его, пытаясь возвратиться к своему делу: - Я не спорю с тобой, Харлоу. И я пришел не для того... - И вдруг, - продолжал Шарп, не слушая, - вдруг подвертывается возможность продать Артефакт. И за сумму, которой от университетских сквалыг не дождешься и в сто лет. Пойми же, что значит для нас эта продажа! Мы получим возможность заняться настоящими исследованиями, которых не вели из-за недостатка средств. Конечно, я знаю, что такое колесники. Когда Черчилл явился нас прощупывать, мне сразу стало ясно, что он представляет какое-то неизвестное лицо. Но это меня не устраивало. Никаких неизвестных лиц! Я взял Черчилла за горло и наотрез отказался разговаривать с ним до тех пор, пока не узнаю, для кого он служит ширмой. А когда он мне сказал, мне стало тошно, но я все-таки начал переговоры, так как знал, что другого такого шанса пополнить наши фонды нам не представится. Я бы хоть с самим дьяволом вступил в сделку, чтобы получить такие деньги. - Харлоу, - сказал Максвелл, - я прошу тебя только об одном: пока ничего не решай окончательно. Дай мне немного времени... - А зачем тебе время? - Мне нужен Артефакт. - Артефакт? Но зачем? - Я могу выменять его на планету, - сказал Максвелл. - На планету, хранящую знания не одной, а двух вселенных. Знания, накопленные за пятьдесят миллиардов лет. Шарп наклонился вперед, но тут же вновь откинулся на спинку кресла. - Ты говоришь серьезно, Пит? Ты меня не разыгрываешь? Я слышал странные вещи - что ты раздвоился и один из вас был убит. А ты прятался от репортеров, а возможно, и от полиции. Кроме того, у тебя вышел какой-то скандал с администрацией. - Харлоу, я могу тебе все объяснить, но вряд ли это нужно. Ты, вероятно, мне не поверишь. Но я говорю правду. Я могу купить планету... - Ты? Для себя? - Нет, не для себя. Для университета. Вот почему мне нужно время - добиться приема у Арнольда... - И получить его согласие? Пит, можешь и не надеяться. Ты ведь не поладил с Лонгфелло, а парадом тут командует он. Даже если бы ты был официально уполномочен... - Ну да! Да! Можешь мне поверить. Я разговаривал с обитателями планеты, я видел их библиотеку... Шарп покачал головой. - Мы с тобой друзья давно, очень давно, - сказал он. - Я готов для тебя сделать что угодно. Но только не это. Я не могу так подвести свой Институт. К тому же, боюсь, ты все равно опоздал. - Как - опоздал? - Условленная сумма была заплачена сегодня. Завтра утром колесник заберет Артефакт. Он хотел забрать его немедленно, но возникли затруднения с перевозкой. Максвелл молчал, оглушенный этой новостью. - Вот так, - сказал Шарп. - От меня теперь уже ничего не зависит. Максвелл встал, но тут же снова сел. - Харлоу, а если мне удастся увидеться с Арнольдом сегодня вечером? Если мне удастся убедить его и он заплатит вам столько же... - Не говори глупостей! - перебил Шарп. - Он грохнется в обморок, когда ты назовешь ему цифру. - Так много? - Так много, - ответил Шарп. Максвелл медленно встал. - Я должен сказать тебе кое-что,-продолжал Шарп. - Каким-то образом ты нагнал страху на колесника. Сегодня утром ко мне явился Черчилл и с пеной у рта потребовал, чтобы я завершил продажу сейчас же. Жаль, что ты не пришел ко мне раньше. Может быть, мы что-нибудь и придумали бы, хотя я не представляю себе - что. Максвелл пошел к двери, в нерешительности остановился, а потом вернулся к столу, за которым сидел Шарп. - Еще один вопрос... О путешествиях во времени. У Нэнси Клейтон есть картина Ламберта... - Да, я слышал. - На заднем плане там написан холм с камнем на вершине. Я готов поклясться, что этот камень - Артефакт. А Оп говорит, что он помнит существа, изображенные на картине, - видел их в своем каменном веке. И ведь ты действительно нашел Артефакт на холме в юрский период. Откуда