при дворе. -- А, так вот откуда ты знаешь об этом! Они так достали своих предков, что те завалили тебя горами петиций с просьбами пристроить своих отпрысков? Алисанда удивленно обернулась к мужу: -- Порой я прихожу в отчаяние от своей несообразительности, супруг мой, но в такие времена, как сейчас, ты приводишь меня в восторг тем, как быстро все понимаешь. Как ты догадался? -- Да так, что любящие, но уставшие от своих чад родители готовы на все, лишь бы только сплавить их куда-нибудь из дома. Я так понимаю, что мест для всех у тебя попросту нет? -- Нет, -- ответила Алисанда. -- Да и потом, посуди сам, зачем мне нужны дерзкие и угрюмые придворные, да еще в таком количестве? Но что мне с ними делать, Мэтью? -- Основать университет, -- быстро нашелся Мэт. -- Место, где они будут получать высшее образование. Тогда и монахам найдется занятие -- по крайней мере тем из них, которые всю жизнь посвящают поискам древних латинских или греческих рукописей или пытаются побольше разузнать, как устроена вселенная. Нужно их вызвать в столицу и выстроить здание, чтобы в нем было побольше мастерских и залов. Потом надо велеть кому-нибудь из наиболее предприимчивых горожан построить новые гостиницы, а уж потом раззвонить всем дворянам, что для их детишек построена новая детская площадка, так что годика на четыре они могут спокойненько оторвать их от груди и прислать сюда учиться. -- Что-то в этом есть... -- пробормотала Алисанда. -- Уловила, а? И ведь мы пока Что говорим о детях, а не о тех, которые постарше. Но это ничего, они скоро начнут толпиться около ученых и учиться -- по крайней мере хотя бы притворяться будут, что по нескольку часов в день учатся, -- ведь тогда у них появится оправдание, и они с легким сердцем смогут по вечерам отправляться на всяческие кутежи и вечеринки. -- Но как мы сможем быть уверены, что эти ученые будут честно и хорошо учить студентов? Мэт пожал плечами. -- У меня на родине к преподавателям таких требований не выдвигают. И этого никак не докажешь. Самое главное -- это научить детей всерьез задумываться о том, что они делают, об окружающем мире, научить их строить планы на будущее, дать им возможность подумать, во что они верят и как с этой верой жить дальше, -- всему этому они должны научиться, все это должны понять пораньше, пока не вышли в мир, пока им не надо принимать решения, от которых зависит жизнь тысяч людей. Для молодых это возможность заложить фундамент своей будущей жизни, дорогая, и я очень надеюсь, что им удастся найти хорошую, надежную почву, в которую они опустят камни этого фундамента. И когда они выйдут в мир, чтобы жить в нем и работать, у них не будет времени обдумывать, что такое хорошо, а что такое плохо, что самое лучшее и что самое мудрое для всех. Это они должны понять раньше, до того, как начнут делать дело всей своей жизни. -- Хорошо бы им не ошибиться, -- кисло улыбнулась Алисанда. -- И именно поэтому я не совсем уверена, что учителям, которых ты соберешь, можно доверять. Мэт пожал плечами: -- Политики никогда в такое не верят. Поэтому они каждый год и обновляют бюджет. -- Но все же что-то в этом есть. -- Алисанда не отрываясь смотрела в окно. Уж не задумалась ли она о том, что у них по-прежнему нет детей. -- Речь идет о будущем, -- наконец сказала королева, -- а решать, как быть, надо в настоящем. И скажу тебе откровенно, Мэтью: я не исключаю возможности вторжения завоевателей из колдовского королевства Латрурии. -- Опасения справедливы, -- холодно подтвердил Мэт. -- В твоем королевстве мы или истребили колдунов, или выгнали их за пределы страны. Но это вовсе не означает, что они отказались от попыток вернуться. Итак, ты полагаешь, что король Бонкорро засылает сюда лазутчиков, дабы те сеяли в Меровенсе смуту? -- Да, и насаждали среди молодежи всех сословий настроения и желания жить в безделье и роскоши. Мэт улыбнулся: -- Разве мы все не этого же хотим? -- Это верно, но те, кто повзрослее, понимают, что ради этого нужно трудиться, это нужно заработать. Да даже среди взрослых найдутся такие, которые, прослышав, что на Земле задаром пускают в Рай, бегом помчатся искать, где это. -- Или начнут требовать от тебя, чтобы ты им такой Рай создала, -- кивнул Мэт. -- При этом вопросов о том, кто будет их обеспечивать пропитанием и строить дома в Раю, они будут старательно избегать. -- Но я не говорю прямо, что король Бонкорро занимается этим, -- уточнила Алисанда. -- Я говорю только, что это вероятно. -- Она обернулась и посмотрела на мужа. -- Не мог бы ты отправиться на юг и принести мне ответ, Мэтью? Я знаю, ты в последнее время чем-то недоволен. -- Это точно, -- согласился Мэт. -- Придворная жизнь, все эти дворцовые интриги -- от них с ума можно сойти. Я способен это воспринимать только в ограниченном количестве. Просто ума не приложу, как ты все это выносишь, милая. -- А я, наоборот, этим наслаждаюсь, -- улыбнулась в ответ Алисанда, -- в том, чтобы держать всех этих придворных в повиновении, есть привкус приключения. И еще я стараюсь заставить их всех до единого приносить пользу стране. -- Угу, -- буркнул Мэт. -- Знаешь, на что это похоже? На то, будто бы ты босиком танцуешь на крокодильих спинах. Ладно, милая, я готов выполнить твою просьбу. Мой первый помощник -- чародей Орто Дружелюбный вполне управится с будничными делами. -- О, он мне очень помог, когда нам пришлось следовать за тобой в Аллюстрию, -- признала Алисанда. -- Ты его восхитительно обучил. -- Надеюсь, я не переусердствовал? -- бросил Мэт на королеву осторожный взгляд. -- Ну ладно, в любом случае он знает, как связаться со мной, если стрясется беда. Ты хочешь, чтобы я тронулся в путь сегодня? -- Чем скорее ты уйдешь, тем скорее вернешься, -- сказала Алисанда, взяла мужа за руку и прижалась к нему. -- Возвращайся ко мне поскорее, супруг мой. Как долги будут мои ночи до твоего возвращения... Мэт крепко обнял жену и поцеловал долгим поцелуем. Этот поцелуй ему хотелось унести с собой. При воспоминании о том поцелуе и о том, что последовало за ним, Мэта зазнобило, но он усилием воли вернул себя к настоящему, к южной ярмарке. Вот так и получилось, что к вечеру он ушел из дворца, купил в городе мешок и кое-какие вещицы, после чего отправился к югу, по пути торгуясь и выменивая горшки на сковородки, а сковородки продавая за мелкие медные монеты. И чем дальше он уходил к югу, тем неспокойнее становилась обстановка вокруг. Мэт понял, что Алисанда права. Кругом все были чем-то недовольны, ходили разговоры про то, что в Латрурии, дескать, лучше правят, чем в Меровенсе. Судя по всему, получалось, что народу в Латрурии живется легче и богаче, даже сервам, -- там у всех завелись небольшие, но денежки. А простолюдины верили всем слухам на свете. Однако слухи распространяли никакие не лазутчики, их разносили крестьяне. Мэт с изумлением обнаружил, что границу Меровенса охраняли только от предположительного вторжения вражеской армии, однако при этом никто всерьез не предполагал, что таковое вторжение возможно. Правда, бароны, обитавшие в приграничных областях, охраняли дороги, но большей частью ради того, чтобы содрать с путешествующих пошлину или пограничный сбор -- этих возможность вторжения и вовсе не волновала. Ну а крестьяне преспокойно гуляли туда-сюда по приграничным полям, не обращая никакого внимания на невидимую линию, что пролегла через пастбище или делила пополам реку. В обе стороны по реке сновали маленькие лодочки, не повинуясь никаким законам, кроме законов природы, да и из этих -- только тем, что имели отношение к силе течения и направлению ветра. С другой стороны, никакого закона и не существовало. Мэт вообще смог припомнить лишь один-единственный закон: о запрете черной магии и разбойничества. Все остальные жили по закону, если платили подати. Некоторые, конечно, этого делать не хотели. Граница прямо-таки кишела контрабандистами. Бароны-таможенники, похоже, на это дело взирали сквозь пальцы, может быть, из-за того, что пошлина на ввозимые товары должна была поступать королеве. С какой же стати им волноваться, если им с этого не полагалось ни гроша? О, к их чести надо сказать, они раз в несколько дней отправляли дозорных, и те бродили по полям вдоль невидимой линии, однако дозорным куда больше хотелось порезвиться, нежели вылавливать нарушителей границы. К тому же дозорные производили ужасный шум во время своих выездов: они играли на дудках, хохотали, подшучивали друг над дружкой, поэтому у крестьян, собравшихся навестить своих родичей, что жили по другую сторону границы, была уйма времени и возможностей спрятаться где-нибудь в кустиках и переждать, пока бравые пограничники отъедут подальше и скроются из глаз. У Мэта это никаких возражений не вызывало, хотя собирать таможенные пошлины было бы совсем недурно. Однако он был бы последним из тех, кому пришло бы в голову возбранять родственникам ходить друг к другу в гости и уж тем более работать там, где им заблагорассудится. Странствия привели Мэта на эту ярмарку, располагавшуюся у самой границы. Он своими глазами видел, как снуют по пограничной реке лодки, видел, что никто не усматривает в таком положении дел ничего дурного -- да так оно и было, если и та, и другая сторона закрывали глаза на проблему таможенных пошлин. А уж Мэту лично не было никакого дела до того, чтобы, к примеру, взять и содрать с какого-нибудь латрурийского торговца полбушеля репы. Какие-то пошлины с крестьян брали уже здесь, на ярмарке, и они, конечно, по этому поводу ворчали, но не так чтобы очень. Пошлины были, прямо сказать, мизерные. И уж конечно, торговцы неустанно повторяли, что при въезде в Латрурию никто с них никаких пошлин вообще не берет... Мэт много чего наслушался: про то, как славно живется в Латрурии крестьянам, про то, что у них через неделю на обед -- мясо, да какое -- курятина! А еще три раза в неделю рыба. Кроме того, латрурийцы рассказывали об отмене законов на лесные владения и о том, что им дозволяется охотиться и рыбачить, где угодно и сколько угодно, лишь бы только они не убивали чересчур много дичи и зверья и не опустошали рыбные заводи. Латрурийцы хвастались также новыми домами, шерстяными плащами, сшитыми их женами из хорошей ткани, выменянной у пастухов, и новыми рубахами -- ведь теперь они могли оставлять себе намного больше льна. Словом, они хвастались всем тем, о чем только мечтали жители Меровенса. А когда-то было совсем наоборот. Теперь же хвастались латрурийцы, как бы наверстывая упущенное. Что же удивляться: естественно, жители Меровенса недовольно ворчали -- и было с чего ворчать. Мэт решил, что хватит ему разгуливать в лохмотьях. Пора переодеться во что-нибудь поприличнее для глаз и поприятнее для тела. Настал час вызнать, что на уме у аристократии. Потому он ушел с ярмарки и покинул импровизированный городок, выросший вокруг нее, -- несколько десятков домиков и магазинчиков. Домики тут стояли дрянные, похожие на бараки, выстроенные из ракушечника, однако достаточно вместительные. В каждом было четыре просторные комнаты -- для крестьянина многовато, а для городского жителя в самый раз. Магазинчики двухэтажные, наполовину каменные, наполовину деревянные. Наверху располагались жилые помещения, а внизу -- сам магазинчик, который, вне всякого сомнения, служил гордостью своих владельцев, покуда их латрурийские родичи не задрали нос. Собственно, вот и весь городок. Прошагав два квартала, Мэт оказался на окраине. Никакой тебе городской стены или еще чего-нибудь в таком роде. Казалось, будто бы городок еще сам не решил: постоянно он тут обосновался или временно. Конечно, Мэт мог бы пойти по дороге, однако у него были свои причины как можно меньше попадаться людям на глаза. И он зашагал по полю, внимательно глядя под ноги. Вдалеке маячил одинокий амбар -- вот к нему-то Мэт и направился. Оказалось, что это даже и не амбар, а что-то вроде общественного скотного двора, видимо, горожане тут держали свою домашнюю живность. Уж во всяком случае, для рыцарской конюшни эта постройка была явно велика. К счастью, все коровы в это время мирно паслись на лугу, а свиньи радостно валялись в весенней грязи, после чего сохли под лучами майского солнышка. Мэт быстро забрался в пустое стойло, нашел там кучку сухой соломы и вынул из заплечного мешка дублет и обтягивающие штаны. Одежда немного помялась, ну да и как иначе, если он теперь уже не крестьянин, а дворянин средней руки и неделю провел в дороге? Именно за такого дворянина Мэт и собирался выдавать себя в дальнейшем, и в какой-то степени это было правдой. Он переоделся, упрятал в мешок крестьянскую рубаху и штаны и выскользнул из коровника -- вот теперь он чувствовал себя в своей тарелке, несмотря на мешок, переброшенный через плечо. Вот теперь он хотел бы повстречаться с владельцем скотного двора -- ну или с тем, кто сегодня за него отвечал. А вот и он или по меньшей мере возможный источник информации -- пожилой крестьянин, пожевывающий соломинку, облокотившийся на древко лопаты, наблюдающий за пастбищем и глазами считающий коров. Мэт пошел в его сторону. -- Эй, добрый человек! Добрый тебе день! Мужчина вздрогнул и обернулся: -- Чего тебе... А, и вам добрый день, милорд. При этом он, правда, бросил подозрительный взгляд на заплечный мешок Мэта. Мэт опустил мешок на землю. -- Мне повстречался один бедняга разносчик. Я сжалился над ним и купил все его добро за три золотых. Пастух, не мигая, глядел на Мэта. В его глазах этой суммы вполне хватило бы, чтобы дожить до конца дней, пусть на хлебе и воде. -- Ну, да не таскаться же мне с этим хламом, -- усмехнулся Мэт. -- Прибери куда-нибудь этот мешок. Если я не вернусь за ним до Рождества, отдай какому-нибудь парню, кого потянет в дорогу. -- Конечно, конечно, добрый господин. В голове у крестьянина явственно зазвенели монетки -- Мэт готов был поклясться, что слышит это звон: "Если этот глупый дворянин отвалил за мешок три золотых, то что же тогда лежит в этом мешке?" Мэт понял: будь там что ценное, следовало бы ограничить срок своего возвращения серединой лета, а не Рождеством. -- Лошадь у меня захромала, -- продолжал он свои объяснения. -- Мне сказали, что тут можно нанять неплохую лошадку. -- Ну, насчет нанять -- это я не скажу, -- медленно проговорил крестьянин. -- А вот у Англя-каретника жеребчик имеется, он бы его за пять дукатов продал, пожалуй что. -- За пять? -- изумился Мэт. -- Это что, скаковая лошадь? -- Дорогонько будет, согласен, --- извиняющимся голосом проговорил пастух. -- Но конь пока слишком молодой, и непонятно, выйдет из него хорошая рыцарская лошадь или нет, а денежки Англю жалко упустить. Что до меня, то будь это мой жеребчик, я бы, может, и поторговался еще, но поскольку он не мой, то вы уж тогда ступайте к Англю в магазин, ежели торговаться желаете. Мэт вздохнул: -- О нет, в город мне возвращаться совсем не хочется. И ему действительно не хотелось, особенно после стычки со стражниками. Еще не хватало, чтобы крестьянин -- торговец овощами теперь признал его в господском платье. А если бы стражник заподозрил, что он, будучи крестьянином, переоделся в лорда, это было бы еще хуже. Но самая большая беда заключалась бы в том, что тогда ему, вероятно, пришлось бы рассказать, кто он такой на самом деле, а Мэту этого пока ох как не хотелось. -- Ладно, пять дукатов -- это, конечно, дороговато, но придется выложить, раз такое дело. Но у меня только меровенсские ройяли. Возьмешь четыре ройяля? -- А то! Возьму, конечно! -- обрадовался крестьянин и уставился на свою ладонь, в которую Мэт опустил одну за другой четыре золотые монеты. "Еще бы он не радовался, -- с тоской подумал Мэт. -- Ройяль это, считай, два дуката". Он уплатил почти семь за какую-то клячу, которая, может, и двух-то не стоила! Но вот то, что крестьянин запросил с него латрурийские, а не меровенсские деньги -- это, безусловно, очень важно. Оставалось только надеяться, что связано это всего лишь с близостью к латрурийской границе. Не могло же быть так, чтобы в иноземного короля крестьяне верили больше, чем в свою собственную королеву! Увидев коня, Мэт решил, что двух дукатов он таки стоит. Сравнивать лошадь, которой на роду было написано таскать за собой плуг, и рыцарского коня, которому предстояло носить на себе целый воз брони, конечно, не приходилось. А этот жеребчик живой пример тому, что хитрая бестия, почуявшая где-нибудь течную кобылу, обдурит самого бдительного конюха: конь, которого купил Мэт, был как минимум наполовину першероном. Вторая половина тоже не подкачала. Правда, до клайдесдаля жеребчик пары ладоней в холке не дотягивал. Во всяком случае, когда пастух вручил Мэту седло и уздечку, он решил, что ему вообще грех жаловаться. И седло, и уздечка были старенькие, потрескавшиеся, но вполне сносные. Вот так, снарядившись, как подобает достойному странствующему рыцарю, Мэт направил коня к ближайшему замку, готовясь ответить на вопрос хозяина о том, куда подевались его доспехи. ГЛАВА 2 Дамы и господа, придворные короля Бонкорро, чокались хрустальными бокалами, выпивали, смеялись, снова чокались, снова выпивали и смеялись. Кто-то опускал руку под стол и страстно сжимал коленку рядом сидящей дамы, а дама -- дама отвечала взаимностью, некоторые вели себя еще более откровенно -- целовались и обнимались у всех на глазах. Флирт сопровождался оживленными разговорами, правило тут царило единственное -- флиртовать полагалось с чужими супругами. Если вдруг поцелуями обменивалась супружеская пара -- вот это вызывало крайнее удивление у публики. Пуританин сказал бы, что подобному поведению придворных потворствует обстановка. Большой зал в замке принца Бонкорро был увешан гобеленами, найденными в заплесневелых библиотеках. На одном гобелене Венера уютно устроилась в объятиях Адониса, на другом -- она же тянулась к Марсу, а рядом пускал дым Вулкан. А вот Даная, осыпанная золотым дождем, а вот Европа верхом на белом быке, а вот Купидон любуется спящей Психеей. Все персонажи, под стать земным классическим статуям, совершенно обнажены. А короля Бонкорро, похоже, очень радовало все происходящее. Он сидел во главе длинного стола, откинувшись на спинку кресла, и, поднеся к губам кубок с вином, смотрел поверх него на оживленное общество. -- Так приятно видеть, когда твои придворные радуются жизни, Ребозо, -- сказал король канцлеру. -- О да, ваше величество, -- согласился канцлер. -- Это особенно приятно потому, что, раз они развлекаются тут, значит, не задумывают бунтов у себя дома, в провинции. -- Канцлер посмотрел на короля и криво усмехнулся. -- Вы со вкусом подобрали гобелены, ваше величество, -- они пробуждают нужные пороки. -- Знаю, -- вздохнул Бонкорро. -- Хотя надеялся, что они пробудят интерес к просвещению и культуре. Похоже, я по-прежнему переоцениваю природу человеческую. -- Вероятно, ваше величество, -- продолжал развивать свою мысль канцлер, -- эти гобелены произвели бы больший эффект, если бы эти ваши римские боги и богини вели себя более откровенно в своих играх... или если бы гобелены показывали их на самых разных этапах этих игр. -- О нет, мне бы хотелось, чтобы эти картины возбуждали у моих придворных желание проявлять исключительно эстетические чувства, -- возразил король. -- Ни за что не соглашусь, чтобы на гобеленах красовалось что-нибудь непристойное. Мои придворные итак неплохо обходятся. -- О чем вы, ваше величество? -- Ребозо сокрушенно развел руками. -- Я считал, что ваше величество намерены сделать все возможное, дабы занять время придворных всякими радостями, чтобы они не вздумали возражать вам и противиться самому духу вашего правления страной. Король Бонкорро посмотрел на канцлера довольно и одновременно удивленно. -- Ты восхищаешь меня своей проницательностью -- неужели все, что я делаю, настолько очевидно? -- Очевидно только для меня, поскольку я привык к интригам, -- заверил короля Ребозо. -- Но зачем пытаться развивать у придворных художественный вкус, ваше величество? Почему бы просто не поощрять в них страсть к плотским утехам, как делал ваш дед? -- Потому, что эта страсть умирает, Ребозо, -- ответил король. -- И подтверждение тому то, что деду моему с годами становилось жить все скучнее, как он ни старался пробуждать в себе интерес к плотским утехам. Его придворные тоже обнаружили: их страсть к подобным радостям гаснет, и пробуждать ее все труднее, когда речь идет о плоти, и только о плоти. Эти слова вызвали у Ребозо тревогу, опять нововведения! Все время эти нововведения! И он решил попробовать переубедить короля. -- Труднее пробуждать страсть,, стало быть, нужно тратить больше денег на покупку живых тел для разврата и пыток. -- "Живых тел" -- это верно сказано. Тел, но не "людей", -- насмешливо проговорил Бонкорро. -- Что ж, определенная доля смысла в твоих словах есть, Ребозо. Мои придворные мне обходятся дешевле, чем деду его развращенная камарилья. Мои лорды и леди сами себя развлекают. Между тем все эти ночные бдения обходятся нам недешево? -- Да что они стоят? Гобелены, которые вы купили однажды и на всю жизнь? Вашему деду приходилось приобретать новые игрушки каждую неделю, а то и каждый вечер! Акробаты, мимы, музыканты, что услаждают ваш слух чудными мелодиями и ритмами? Они слуги, сервы, и они только рады тому, что имеют возможность выполнять такую легкую и приятную работу. Разве они бы так питались и одевались, если бы остались жить у себя в деревнях? Что стоят ваши бдения? Угощений? Бочонков с вином? Все это поставляется на ваш стол с ваших угодий и виноградников. Заплатить труппе бродячих актеров? Да они за несколько дукатов рады неделю работать. Все это гроши по сравнению с тем, что тратил ваш дед на изощренные представления и оплату услуг тех, кто был искушен в извращенных утехах. Король улыбнулся: -- Да ладно тебе, Ребозо. Согласись, все равно денег и нынче уходит немало. -- Да, но и прибыль нешуточная, хотя она никогда не будет записана в гроссбухах, которые вы, ваше величество, так придирчиво просматриваете. Король Бонкорро громко расхохотался, сидевшие к нему поближе аристократы с готовностью повернули головы к королю, ожидая, что тот поделится с ними шуткой, но король только любезно улыбнулся и кубком помахал придворным, те приветственно подняли бокалы и вернулись к бражничеству и флирту. -- Это одна из причин, почему я держу тебя при себе, мой милый канцлер, -- признался Бонкорро. -- Мне так нужен кто-нибудь, кто по достоинству бы оценил мои замыслы. -- Хотите сказать -- вашу гениальность. -- Ребозо раздвинул губы в горделивой усмешке. -- Я горжусь тем, что в свое время рискнул спасти вашему величеству жизнь и теперь так щедро вознагражден за этот риск. Но скажите... -- тень тревоги пробежала по лицу канцлера, -- почему вы не участвуете в играх ваших придворных? Почему вы держитесь в стороне, не приближаетесь к ним? Ваше величество, вам тоже нужны маленькие радости! -- Нужны, и кому как не тебе знать, что в моей опочивальне меня ожидает десяток хорошеньких горничных, которым нечего больше делать, как только дожидаться моего появления, -- ответил Бонкорро. -- Что же до поведения моих аристократов, я не считаю мудрым навязывать им свою мораль или аморальность. Ничего не имею против флирта, хотя и не разделяю их любви к адюльтеру. -- Не разделяете? -- крякнул старик канцлер. -- А я так думаю, и вы не прочь поразвлечься в этом смысле, как всякий мужчина, ваше величество! Уж я-то заметил, как вы поглядываете на дочку лорда Амерге! -- Поглядываю, это верно, вместе со всеми остальными придворными. -- Бонкорро отыскал глазами даму, о которой шла речь, и на него нахлынула волна желания: король взглядом погладил безупречной красоты щеку, прикоснулся к пухлым рубиновым губам, высокой груди, скорее открытой, нежели закрытой платьем. Несколько минут он ласкал красавицу глазами, наслаждаясь приливом чувств, который она всколыхнула в нем, и заставил себя отвернуться. -- Она ведь не так давно стала графиней Корво? Ах, Ребозо! Ты же понимаешь, что мне нельзя предаться любви с такой, как она, как бы мне этого ни хотелось! И как раз в это время сэр Пестиллини, сидевший рядом с графиней, потянулся за каким-то угощением, которое стояло по другую сторону от дамы. Когда рука его совершала обратный путь, он (возможно, случайно) выронил лакомый кусочек, и тот упал за вырез платья графини. Дама вскрикнула, прижала руку к груди, а кавалер рассмеялся, наклонился, потянулся рукой. Дама, хихикая, отстранилась и отняла руку от груди. Но тут на плечо кавалера опустилась другая рука и развернула его от стола. Он удивленно поднял глаза и увидел перед собой графа Корво. Граф резко отвел руку нахала и ударил его по щеке, голова сэра Пестиллини запрокинулась, но он тут же вскочил и схватил со стола нож. Корво выругался и отпрыгнул назад, обнажив меч. Дамы завизжали, мужчины закричали, все стали разбегаться в разные стороны, переворачивая по пути скамьи, за считанные секунды вокруг двух мужчин образовалось чистое пространство. Граф бросился на сэра Пестиллини. Рыцарь отпрыгнул в сторону, сверкнул его кинжал, которым от отбил удар меча, успев при этом обнажить собственный меч. Правда, сделал он это слишком медленно, и Корво нанес новый удар. Пестиллини снова уклонился, но не слишком ловко и быстро, и лезвие меча Корво рассекло дублет рыцаря и обагрилось кровью. Пестиллини злобно взревел и бросился на графа, намереваясь драться не на шутку. Корво торопливо попятился назад. Лица у обоих не предвещали ничего хорошего. -- Хватит! -- крикнул Бонкорро, но разгоряченные схваткой дворяне не услышали его оклика за звоном мечей. Король брезгливо скривился, махнул рукой стражникам, и те, подняв алебарды, ринулись к дерущимся, расталкивая на ходу придворных, но уж слишком медленно они продвигались -- в любую секунду один из сражавшихся мог пасть замертво. Бонкорро быстро очертил ладонями круг, затем как будто что-то бросил, бормоча при этом стихи на древнем языке. В зале раздался громкий взрыв, а между двумя драчунами взметнулось облако дыма. Дамы вскричали, прижались к кавалерам, а дерущиеся отскочили в разные стороны, зажали рты и носы, кашляя что есть мочи. А тут и стражники подоспели. Король взмахнул руками, и дым расселся, как будто его и не было. Корво и сэр Пестиллини с изумлением обнаружили, что теперь их разделяют скрещенные алебарды. -- Не у меня в большем зале, лорд и рыцарь! -- крикнул король Бонкорро. -- Милорды Л'Августин и Бениччи! Переговорите друг с другом от имени этих господ, пока они, покинув мой зал, остынут. Граф Корво! Сэр Пестиллини! Немедленно покиньте зал! И не возвращайтесь сюда, покуда не помиритесь и не сможете сидеть за одним столом, не пытаясь убить друг друга. Граф и рыцарь убрали мечи в ножны, поклонились королю, развернулись и зашагали к дверям. Стражники распахнули перед ними створки дверей и захлопнули, как только те вышли. Л'Августин и Бениччи подошли друг к другу и приступили к переговорам. Остальные придворные, жужжа как потревоженный улей, возвращались к столу. Они обменивались замечаниями по поводу случившегося. Даже юная графиня, послужившая причиной драки, уселась за стол и присоединилась к общему разговору, сверкая глазками. -- Завтра на рассвете они будут драться на дуэли, -- безапелляционно заявил канцлер. Он был взбудоражен не меньше остальных. -- Не сомневаюсь, -- согласился король. -- И исход поединка предрешен, если только у Пестиллини не найдется в загашнике какого-нибудь сюрприза. Корво -- лучший фехтовальщик из молодых аристократов и уже победил на двух дуэлях. -- Да, двоих уложил насмерть, а еще четверых ранил. Но с вашим величеством ему не сравниться. Уж вы-то поискуснее будете в фехтовании, чем оба эти задиры. -- Может, так оно и есть, -- дружелюбно проговорил Бонкорро. -- Да только проверять неохота. И потом, короли не дерутся на дуэлях. -- А дворяне не вызывают на поединки королей, -- заключил Ребозо. -- Так разве для вас это не веская причина вести себя так, как вы только пожелаете? -- Нет, Ребозо. Пусть дворяне и не вызывают королей на поединки, зато они могут восстать против короля. -- О нет, ни один лорд на такое не осмелится! -- Один не осмелится, тут ты, пожалуй что, прав. Но они могут запросто объединиться -- собраться по двое, по трое, десятками, если им покажется, что у них ко мне имеются такие претензии, которые не выскажешь в открытую: к примеру, совращение чьей-нибудь жены или дочери, или даже сестры или возлюбленной. Тогда я получу в награду гражданскую войну и буду наблюдать за тем, как рушатся все мои грандиозные планы, как провинции будут раздирать сражения. А процветание моей страны, которого я так долго добивался? Что будет с ним? Вот почему, Ребозо, я ни за что в жизни не стану искать расположения этой красотки графини, да и любой дамы-аристократки. -- Ну, уж у рыцаря подружку увести -- это бы вы могли себе позволить. Какой рыцарь осмелится выступить против короля! -- Рыцарь, может, и не осмелится, а вот его господин, лорд -- запросто!.. Что? К креслу короля подошел слуга и что-то прошептал Бонкорро на ухо. Король довольно кивнул, слуга поклонился и удалился. -- Когда и где? -- спросил канцлер. -- Завтра на рассвете, -- ответил Бонкорро. -- В Летнем парке, у Королевского павильона. -- Новое развлечение для ваших придворных, -- пробормотал Ребозо. -- Как предусмотрительно со-стороны этих молодых людей! -- Верно. И если я узнал об их поединке, то очень скоро слух о нем распространится, и об этом будут знать все-все в этом зале. Около павильона полным-полно деревьев и кустов. За каждым из них -- готов поспорить -- завтра спрячется по десятку зевак. -- Все ваши придворные мужчины, -- согласился канцлер. -- Ну, не все... Двое из троих -- это вернее. Третий или напьется мертвецки, или поленится подняться в такую рань. Дамы тоже придут -- не сомневаюсь, и графиня Корво первая. Она, конечно, прибежит "инкогнито": наденет плащ с глухим капюшоном, напялит маску. Ты прав, Ребозо, это -- настоящее развлечение. А те, кто не отправится глазеть на дуэль лично, будут с нетерпением ждать новостей. Вот и получится, что у моих придворных будет очень суматошный день. А потом они еще целых три дня будут смаковать подробности, происшествия, и опять-таки им будет не до того, чтобы что-то замышлять против меня. -- Мудрая политика, ваше величество, -- согласился Ребозо. -- Мудрая, -- задумчиво проговорил король, -- покуда я сам не участвую в подобных выяснениях отношений. Нет, Ребозо. Мое дело -- устраивать турниры и наблюдать за их ходом. -- Понятно, -- сказал Ребозо и печально покачал головой. -- Если интрижка с высокородной дамой не вызовет возмущения у ее отца, то уж наверняка приведет к ссоре с ее супругом --а то и с целой компанией арстократов, которые почему-либо сочтут свою честь задетой. Да, ваше величество, вы мудры, хотя это должно дорого вам обходиться. Бонкорро кивнул. -- И сколько бы красавиц аристократок ни выставляли бы передо мной свои прелести напоказ, соревнуясь друг перед дружкой в размерах декольте, я не должен к ним и пальцем прикасаться. -- Бедняга, -- вздохнул Ребозо. -- Ну ладно, прикасаться нельзя, но смотреть-то можно. Чем Бонкорро и занимался. Сияющими глазами он взирал на придворных красавиц, лаская их взглядом. -- От этого никакого вреда, никакой обиды, если, конечно, вести себя в меру осторожно. -- Но ведь при этом возникают желания, -- прошептал Ребозо, -- которые надо бы удовлетворить. -- А вот это работа для моих сладострастных служанок, Ребозо. Пусть мои названные братцы меня мало чему научили -- этому-то они меня все-таки научили. Ребозо знал, что на самом деле они его много чему научили, но ровно настолько, насколько он сам хотел. На миг в душе канцлера вспыхнула злоба к провинциальному лорду и его мальчишкам. Это из-за них Бонкорро истратит свою молодость на мудрое правление страной! Бонкорро ничего не заметил. Он продолжал объяснять: -- Да-да, позднее ;мои девицы ответят на ту страсть, что будят во мне все эти дамы. Пока же пусть все эти красотки питают сладкие иллюзии. Пусть танцуют передо мной и мечтают о том, что способны разжечь в моей душе такую страсть, что я возьму и одарю чем-нибудь их супругов, а какой-нибудь незамужней, глядишь, предложу руку и сердце. Эти иллюзии помогают мне еще крепче держать их в руках. Кстати, это было одной из причин, почему король Бонкорро решил никогда не жениться, хотя об этом он не говорил даже Ребозо. Канцлер печально покачал головой: -- Попусту потраченная молодость, ваше величество! Мужчине вашего возраста охотиться бы с гончими да в сене бы барахтаться, а не сидеть взаперти с чернилами да пергаментом, пока кровь в жилах высохнет! -- О, уверяю тебя, я в отличной форме, -- отозвался Бонкорро, пожирая глазами молодую графиню-провинциалку и думая о своей новенькой наложнице. -- Кроме того, мне доставляет такое наслаждение наблюдать за развлечениями придворных... Король обводил взглядом зал, чему-то улыбался, задумчиво кивал головой. Содержание роскошного двора -- это не экстравагантная прихоть, нет, это политическая необходимость. -- Однако на всякий случай надо будет придумать для моих дворян какие-нибудь другие развлечения, когда телесные восторги перестанут их удовлетворять. Нужно, чтобы тогда, глядя друг на дружку, они увидели бы какую-то иную цель, а не только ту, чтобы оказаться в постели с самой красивой из дам или самым привлекательным из кавалеров. Словом, они от скуки не должны пуститься в интриги. -- Придворные вашего деда, ваше величество, совсем не скучали,-- пробурчал Ребозо, ноне слишком убедительно -- он и сам знал, что это ложь. Хуже того, он знал, что это прекрасно известно и молодому королю. Бонкорро протянул кубок, и слуга наполнил его вином. Король нарисовал над кубком в воздухе череп и кости, прошептал стихотворение, поднес кубок к губам... Темное вино превратилось в ярко-алое, цвета свежей крови. Король Бонкорро, выругавшись, вылил вино на пол. Придворные умолкли и, широко открыв глаза, уставились на короля. -- Ваше величество! -- Верный старик Ребозо в мгновение ока оказался рядом с королем, склонился к нему и взволнованно спросил: -- Ваше величество, что это за мерзкая жидкость была у вас в кубке? -- Отравленное вино, что же еще! -- прошипел Бонкорро, но в голосе его было больше огорчения, нежели гнева. -- Разве тыне разыскал убийцу, который подстроил нападение на меня горгульи? -- Разыскал, ваше величество, и он признался во всем! Он умер в муках! -- Он признался под пытками, тупица ты эдакий... Прости. -- Молодой король сдержался. -- Но ведь я тебе сто раз повторял, что признание под пытками ничего не значит! Теперь ясно, что тот человек был ни в чем не виноват или, в худшем случае, у него были сообщники, -- видишь, теперь тот, кто покушался на мою жизнь, снова собрался нанести удар. -- Простите меня, ваше величество, -- забормотал Ребозо, и лицо его стало землистого оттенка. -- О, простите меня, умоляю. Никогда бы не подумал... -- А надо бы подумать, -- буркнул Бонкорро, -- потому что это уже пятое покушение за двенадцать лет. -- Но тут он снова сдержался и смягчил голос: -- Хотя, может быть, я зря тебя ругаю. На этот раз злоумышленник оказался куда более неуклюжим, чем его предшественники. Яд в вине, вот уж действительно! Работа поганого недоучки! Подсыпать яд в вино мог любой лакей. И я требую, чтобы допросили виночерпия и всех его помощников. Но именно допросили, слышишь, Ребозо, и уж если их будут пытать, то ровно столько, чтобы узнать имя, а не выжать признание! -- Ваше величество, -- запротестовал Ребозо, -- но ведь это же означает, что их надо будет выпороть, да и только, а какого же ответа такой малой болью добьешься? -- Ответы могут быть разные, а ты возьми да сравни их с ответами других слуг. Повторяю, Ребозо: ответ, который дан только для того, чтобы прекратить пытки, означает единственное -- тебе скажут то, что ты хочешь услышать. И чаще всего это ложь! Хотя, честно говоря, я не думаю, что нынешний злоумышленник тот же самый, который пытался убить меня пять лет назад. Ребозо выпучил глаза. -- Откуда... откуда ваше величество это знает? -- Оттуда, что в прошлом кто-то пользовался злым волшебством совсем иного рода. Заставить каменную фигуру оторваться от стены и упасть? При этом поблизости никого не было, и скульптура упала именно тогда, когда я должен был пройти под ней. Только мое собственное охранное заклинание заставило меня замедлить шаги и остановиться, и я увидел, как прямо передо мной на мостовую рухнула глыба гранита! А ожившая горгулья, а кошка с зубами словно кинжалы, а меч, который выпрыгнул из ножен, стоило мне до него дотронуться, -- для таких вещей нужны недюжинные познания в магии либо сделка с Дьяволом, которую мог бы заключить только выдающийся человек. -- Глаза Бонкорро забегали, голос стал тише. -- Такой человек, как мой дед, король Маледикто. Он словно бы встал из могилы... -- Полно вам, ваше величество! -- урезонил короля канцлер. -- Если Дьявол был так недоволен вашим дедом, что отнял у него свою защиту и покровительство, с какой бы стати он дал ему силу вредить кому бы то ни было из Ада? -- Да с такой, что, видимо, его разочарование во внуке пересилило даже угрызения совести! -- рявкнул Бонкорро и отвернулся. -- Но я не сдамся. Я не стану таким, как этот злобный, порочный старик -- убийца, истязатель детей... -- О чем вы, ваше величество! -- вскричал Ребозо. -- У вас нет детей, так с какой стати вам волноваться, что кто-то их пытает или убивает! Полно, ваше величество, уймитесь! Мы найдем и победим этого колдуна! Король Бонкорро устремил на канцлера угрюмый взгляд. -- Постарайся, лорд-канцлер, постарайся! Начни со слуг, допроси всех до единого, но никаких пыток, не забывай. Каждого вызывай в отдельную комнату и допрашивай с пристрастием, а потом сравни ответы и посмотри, нет ли в них согласия! Если же ты такое согласие обнаружишь, дай мне знать об этом прежде, чем предпримешь какое-либо действие. Совпадение -- это еще не доказательство! Это может означать всего-навсего, что слуги кого-то недолюбливают. А поскольку многие из них служат здесь со времен моего деда, тот самый, кого больше всех не любят, как раз и может быть больше всех достоин доверия! -- Ваше величество, все будет исполнено, как вы велите, -- с поклоном пообещал канцлер. -- Позвольте поздравить вас с тем, какое мужество вы выказываете, как вы решительно пытаетесь отстоять свои реформы перед лицом опасности, грозящей вам со стороны сил Зла. Бонкорро отмахнулся от этого комплимента. -- Нет никакой опасности, канцлер. Силам Зла нет особых причин быть мною недовольными. Какую бы цель я ни преследовал, уж во всяком случае, я не творю добро ради добра. Я пытаюсь обрести власть и богатство, только и всего. -- Это точно, и ради этого вы пытаетесь обогатить всю страну. -- Мое богатство приходит ко мне от народа, так или иначе. Я понял это, когда увидел, как сервы пашут землю и собирают урожай. И если я желаю больше богатства, я прежде всего должен воодушевить народ на создание этого самого богатства, дабы я мог черпать процветания из создаваемых моими подданными источников. -- Да, в