ле. - А этих зачем нелегкая... - начал было он, но осекся на полуслове. - Добре, иди проси их, - кивнул он джуре. Быстрицкий прервал доклад и вышел. В дверях он почти столкнулся с Палием и Искрой, неторопливо входившими в приемную. Мазепа хотя и растерялся несколько, но не подал виду. Он медленно поднялся навстречу гостям, изобразив радостную улыбку на лице, и заговорил дружеским, чуть снисходительным тоном: - Очень, очень рад, друг Семен, давно я тебя не видел, да и ты, Захарий, что-то не наведываешься. Извините, что так принимаю, по-домашнему, - гетман провел рукой сверху вниз по своей одежде. Турецкий халат свободно облегал его ладно скроенную фигуру, из-под халата выглядывали шелковые шаровары, заправленные в бархатные, усеянные звездочками сапоги. На голове красовалась голубая феска. - Да садитесь, - пододвинул им кресла Мазепа. - Рассказывайте, что у вас нового, как житье-бытье, давно ли из родного сечевого дома? - Я уж и забыл, когда сечевой кулеш ел, - ответил Палий. - Как говорил Сирко, тесно мне там, не сидится, потому и ношусь, как дубовый лист, по Правобережью. - Был у меня вчера посланец от Григория Сагайдачного. Не пойму, чего волнуются запорожцы, видать, опротивел им тот кулеш, - бросил Мазепа. - А что случилось? - как бы равнодушно спросил Искра. - Да я пригласил из Москвы фортификатора Косачева строить крепость: есть слухи, что татары неспокойны. Тот и построил одну такую для препоны татарам, Ново-Богородской зовется, а сечевики подумали, что это против них, И пошло... - Это та, что напротив Сечи? - спросил Палий и незаметно наступил на ногу Искре, хорошо зная, что гетман старается прибрать к рукам запорожцев. Мазепа не ответил. Наступила минута молчанья. - Рассказывай, Семен, как живешь? - Какая там жизнь? Отживаю, а не живу. Как перекати-поле по ветру болтаюсь, старость подходит, пора и про свои угол подумать, Опротивели мне все эти турбации, осесть думаю, Мазепа едва не крикнул "где?", но во-время сдержался. Разные мысли зароились в голове гетмана, - он давно побаивался Палия. Хорошо бы переманить его на свою сторону, да страшновато, - не вышло бы смуты. Больше всего Мазепа опасался, как бы Палий не осел в Сечи. Разве не хотели уже однажды сечевики выбрать его кошевым и не выбрали только потому, что Палий был тогда еще молод, а это противоречило казацким обычаям? - А где же ты думаешь себе место облюбовать? - все-таки не выдержал, спросил Мазепа. - Не у зятя ли, часом? Палий решил говорить напрямик: - Нет, на Правобережье. Я уже привык к руинам, там думаю и век свой дожить. У Мазепы радостно заискрились глаза, - лучшего он и желать не мог. - Хорошо ты решил, только с татарами немного придется царапаться, да не тебе их бояться. - То правда. Я сам подумываю про то, как бы их загнать подальше. Об этом и к тебе приехали поговорить. Искра тоже решил селиться где-нибудь рядом, так не будешь ли ты, пане гетман, против, если мы заберем туда свои полки? Без казаков там не удержишься. Мазепе новость не понравилась, но он согласился и на это: - Берите, разве я перечу? "Что так - Семен, что этак - Семен"... - И, довольный своей шуткой, засмеялся. - И еще одно, Иван Степанович. Может, какой-нибудь десяток левобережцев перейдет, так не обессудь, то не наша вина. Это гетману было совсем не по душе, однако пришлось и с этим примириться. - Добре, панове, что тут говорить - и то Украина, и это Украина. Сегодня там, а завтра, даст бог, и вместе будем, Правда? - обратился он к Палию и Искре. - Плачет ненька Украина по руинам, ой, как плачет! - Ну, не будем тебе мешать, - поднялся Палий. - Вы мне не мешаете, на сегодня я, кажется, все закончил. А вы оставайтесь-ка со мной, побудем на крестинах у Кочубея. Я там за отца крестного. Хоть погуляем... За делами, чорт их дери, некогда и чарку перекинуть. - Останемся, Семен, куда спешить, - поддержал Искра. - И то правда, - согласился Палий и подумал: "Неплохо будет разузнать, как генеральная старшина настроена". - Подождите, я переоденусь, - бросил на ходу Мазепа. Искра расстегнул ворот рубахи, вытер платком шею. - Ох, и хитрый же бес! - полушепотом заговорил он. - Скользкий, как вьюн. - А с крепостью он ловко придумал. Еще полдесятка таких поставит - и заарканит запорожцев. - Как бы не так! Не такие уж дураки запорожцы, они вот-вот и эту сроют. Минут через двадцать они втроем вышли во двор. У ворот кто-то шумел. Слуга, который впускал Палия и Искру, грубо выталкивал со двора какого-то человека. Человек упирался, ругал слугу и требовал пропустить его к гетману. - Погоди! - крикнул Мазепа слуге. - Чего тебе? К ним подошел худощавый человек, не то казак, не то крестьянин, и, сняв шапку, низко поклонялся гетману: - К вашей милости, пане гетман, от самых Лубен к вам пробился. - Быстрее, мне некогда, - перебил Мазепа, но, поглядев на Палия и Искру, добавил мягче: - Рассказывай, а то видишь - тороплюсь. - Пришел искать правды у пана гетмана. Из Лубен я, там и жена с детьми осталась. Была у меня земля, перебивался от урожая до урожая, а теперь хоть поводырем к слепцам иди. Не хватило прошлый год денег, нужда такая - где их добудешь? Я сено возил пану генеральному есаулу Гамалие, и вот попутал нечистый, возьми и попроси одолжить. А пан есаул и говорит: "Дай мне в аренду на год землю твою, за это я тебя выручу, долг ждать буду, пока деньгами не обзаведешься". Я и оставил в залог свою землю, а когда пришло время платить, попросил подождать еще недельку, пока скотину придам. Так Гамалия не то что не захотел ждать, а заставил написать купчую, и я теперь без земли остался. - Почему до сих пор не запрягают, долго там будут чухаться? - нетерпеливо крикнул слуге Мазепа. Потом посполитому, что стоял простоволосый и мял в руках шапку: - Завтра придешь и все выскажешь. - Нет, Иван Степанович, давай дослушаем до конца, - сдержанно, но твердо сказал Палий. И к посполитому: - Говори. - Я, пане гетман, пришел от всей громады. Пан генеральный есаул многих обидел: в голодные годы он нарочно давал деньги, чтоб, дескать, мы деток своих не уморили голодной смертью, а теперь за это отбирает землю. А вот на рождество перед сходкой подпоил богачей из громады и купил за бесценок общественный лесок и речку. Теперь у нас, пане гетман, нет леса, да и коров пасти негде. Помогите нам. Покуда живы, за вас бога молить будем. Посполитый еще раз поклонился, умоляюще поднял глаза на гетмана. Вся его фигура вызывала чувство жалости. На нем была старая свитка, разорванная подмышками, и вылинявшие полотняные штаны. На ногах - лапти, в руках потертая казачья шапка. - Ты посполитый или казак? - спросил его Искра. - Посполитый, пане полковник, был раньше казаком, да не попал в леестры, - торопливо заговорил крестьянин. Его слова заглушил стук разукрашенной, в гербах, кареты, которой правил откормленный, краснощекий кучер. Усаживаясь в карету, гетман крикнул крестьянину: - Сходи к судье Чуйкевичу, скажи, что я велел разобраться, нам сейчас некогда! Переглянувшись, Палий и Искра устроились рядом с Мазепой. Лошади круто взяли со двора. Всю дорогу скорбная фигура крестьянина стояла у Палия перед глазами. Поэтому, как только приехали к Кочубею, Палии сразу отыскал успевшего уже хлебнуть генерального судью Чуйкевича и попросил его решить дело в пользу общества. Тот охотно пообещал, в душе он недолюбливал заносчивого Гамалию, который частенько посмеивался над простоватым с виду Чуйкевичем, особенно над его приверженностью к чарке. Мазепа предложил поехать крестить дочь Кочубея в церковь святого Николы при Крупецком монастыре. Все с радостью согласились, рассчитывая на веселую поездку. Вскоре по дороге от Батурина помчались запряженные цугом рыдваны и кареты, из которых слышались песни и веселые выкрики. Крупецкий монастырь был расположен в живописном месте на берегу Сейма в семи верстах от Батурина. С трех сторон монастырь окружала вода, а с севера к нему примыкал яблоневый сад, сливавшийся с большим сосновым бором. Церковь была выстроена в старинном стиле, о пяти куполах; внутри - в пять ярусов - резной, в позолоте иконостас. Свод церкви поддерживали две каменные колонны, с потолка свисало большое серебряное паникадило, подаренное Мазепой. На его же средства церковь покрыли железом. Поэтому во время крещения митрополит смотрел в глаза гетману заискивающе, как смотрит слуга на своего хозяина. Кочубеиха, которой по закону некоторое время после родов запрещалось входить в церковь, сидела с несколькими женщинами в монастырском саду. Послушники тем временем принесли в сад столы и скамейки, устлали их коврами. Вскоре крещение было закончено, и шумная компания, весело переговариваясь, расселась за столами. Тут была почти вся гетманская канцелярия. Мазепа часто подливал себе вина, однако не пьянел и, не таясь, ухаживал за Кочубеихой. - Ну и брыкливую девчонку я вам сегодня окрестил, - говорил он, поднимая медведика со сливянкой. - А когда я у вас буду кумовать, Иван Степанович? - спросила раскрасневшаяся дородная Кочубеиха. - Или так и не дождусь? - А вот подрастет крестница, на ней и женюсь, - улыбаясь одними губами, ответил Мазепа. - Когда тебя на погост понесут, она к венцу пойдет, - пьяно засмеялся Гамалия. Мазепа недовольно сощурился, ему не понравилась шутка генерального есаула. Все же гетман деланно засмеялся: - Девчата отродясь безусых не любили, безусые и целоваться толком не умеют. - Правильно, пане гетман, старое вино крепче молодого, - вмешался в разговор полковник Горленко. - Вот и пан Лизогуб об этом может сказать. - Он дружески хлопнул Лизогуба по плечу и продолжал: - Слушайте, привез Семен домой свою жинку, служанка постель готовит, а жинка и спрашивает его: "Дедушка, мне вместе с куклой можно спать?" Мазепа, увидев, что все забыли о нем и оживленно обернулись к Горленко, стал шептать на ухо Кочубеихе, видимо, что-то очень веселое, - она то и дело фыркала в платочек, манерно утирая губы. Когда Горленко закончил рассказ, за столом дружно засмеялись. К Мазепе подошел Згура. Это был не то грек, не то молдаванин, не занимавший никакой должности при дворе гетмана, хотя тот держал его всегда при себе. Згура, чуть ли не единственный, мог свободно входить к Мазепе в любой час дня и ночи. Вытирая рукавом пот, катившийся по разгоряченному быстрой ездой лицу, он прошептал на ухо Мазепе: - Пане гетман, вас ожидает посланец из Варшавы, говорит - неотложное дело. Через несколько минут Мазепа и Згура, припав к конским гривам, вихрем мчались по дороге в Батурин, далеко позади оставив конную сотню гетманской охраны. Глава 4 В ФАСТОВЕ Высоко в небе, обгоняя тучи, летят длинные вереницы журавлей, напоминая тоскливым курлыканьем о том, что наступает осень. В этом году она пришла так рано, что не только люди, но и природа не подготовилась к ней. Прибитые морозом опавшие листья устилали зеленовато-желтым ковром мерзлую землю, голые деревья грустно покачивали ветвями, провожая в теплые страны отлетающих птиц. Семен Палий до зимы торопился сделать запасы сена - кто знает, какою будет зима! Запасы приходилось делать поистине огромные, - к этому времени в Фастове собралось много народу. Люди прибывали ежедневно не только с Киевщины, Полтавщины, Подолья, Волыни, но даже из далекой Молдавии и Галичины. Селились в городе, на окраинах. Вокруг Фастова возникло немало сел и слобод, хотя еще и года не прошло с тех пор, как Палий привел сюда своих казаков. Фастов превратился в большой город с крепостью, рвом и валом, с крепкими деревянными стенами и башнями. Теперь он был оплотом казачества в борьбе со шляхетской Польшей. Именно с Фастова думала шляхта начать вводить на Украине унию. Палий сорвал ее замыслы. Полковник выстроил себе небольшой, просторный, светлый дом, и теперь в свободное время, обычно по вечерам, сажал с Семашкой молодые деревца. С тех пор как несколько месяцев назад Палий женился на Федосье и перевез ее вместе с дедом в свой только что выстроенный дом, он полюбил Семашку, как родного сына. Однажды Семен Палий целый день принимал крестьянские обозы и очень устал. В маленьком казацком государстве крестьяне не отбывали повинностей, а платили небольшой налог натурой: хлебом, медом, рыбой, мясом - все это шло на содержание полка. Казаки, свободные от сторожевой службы, пахали и убирали поля, ставили пасеки, рубили лес. Они же ездили с обозами менять хлеб и мед на холсты, свинец, порох. Пока Федосья готовила ужин, Палий пошел к Унаве напоить коня. Возвращаясь, он увидел большую группу казаков, столпившихся вокруг простоволосого, в расстегнутой рубашке парня. Парень размахивал руками и, захлебываясь от волнения, что-то горячо рассказывал казакам. Увидев Палия, он кинулся к нему: - Ваша вельможность! - Нет, я не вельможность, - спокойно прервал Палий. - Что, хлопец, случилось? - Мать убивают, пане полковник, выручите ее. Под ясным взглядом полковника парень несколько успокоился и рассказал, что он из Ивановки, граничащей с фастовскими землями, что его мать обижает пан Федор. Отца сильно избили и засадили в погреб, а сам он успел удрать. - Люди присоветовали к вам ехать, больше негде искать защиты. Месяц назад пошел было с жалобой к пану подкоморию Шлюбичу дядька Ларивон - волов у него забрал пан Федор - так и по сей день с постели не встает: сто палок ему в расправе дали. - Сколько туда верст будет? - спросил Палий. - Верст двадцать, двадцать пять, не больше. - Кликните Андрущенка! - Я здесь, - отозвался сотник. - Бери свою сотню и поезжай с Тимком в Ивановку. А что делать, сам знаешь. Про этого пана я давно слыхал. - Потом кивнул на парня: - Дайте и ему коня, а то он не доедет на своей кляче, - показал он рукой на плохонькую крестьянскую лошаденку, которая часто дышала, поводя тощими боками с выпирающими ребрами. - Батько, пустите и меня с ними, - умоляюще обратился к Палию Семашко. - Уже не маленький я, а вы меня от себя не отпускаете. - Ладно, езжай, - согласился Палий. - Да только гляди, чтоб не набедокурил, не то берегись. Не прошло, и часа, как из Фастова выехал на рысях большой отряд казаков во главе с сотниками Тимком и Андрущенко. Лошади вызванивали копытами о мерзлую землю. К Ивановке подъехали около полуночи. Бесшумно приблизились к господскому дому с ярко освещенными окнами. Парень, которого казаки еще в Фастове прозвали Цыганчуком за его черный чуб и смуглое лицо, оказался сметливым и храбрым. Он взялся вместе с одним казаком открыть ворота. Они перелезли через высокий забор и по саду осторожно прошли во двор. У крыльца, прислонившись к перилам, клевал носом часовой, - его тоже не обнесли чаркой в этот вечер. Казак и Цыганчук тихо подобрались к нему. Когда перебегали освещенное место под окнами, огромный волкодав хрипло залаял и бросился на них, но, узнав Цыганчука, затих и стал ласкаться. Жолнер поднял голову и, ничего не увидев, снова склонился в дремоте на перила. Казак на цыпочках подкрался к часовому, схватил его одной рукой за шею, другой зажал рот. - Давай веревку, вяжи, - прошептал он Цыганчуку. Связанного жолнера втиснули под крыльцо. Пока казак открывал ворота, Цыганчук тихим свистом созвал собак и запер в кладовой с мясом. Часть казаков окружила усадьбу, остальные, оставив товарищам лошадей, вошли во двор. Тимко отобрал тридцать казаков и повел их, в глубину двора, к хате, где спали пьяные жолнеры. Их надо было обезоружить. Андрущенко с казаками подошел к дверям панского дома. Они были заперты. Цыганчук громко постучал. - Кого там нечистая сила носит? - прокричал кто-то. - Дедушка, это я, впустите! - Удирай, Петро, пока не поймали, на погибель свою пришел. Пан очень сердитый, искал тебя. - Я, дедушка, не один, с казаками. Откройте! Громыхнул засов, и дверь открылась. - Паны пьяные? - спросил Цыганчук. - Нет, еще не очень. Половина уже поехала с бабами. - Айда, хлопцы! - сказал Андрущенко, вынимая саблю. Прошли сени, темный коридор, еще какую-то комнату. Послышались голоса. Андрущенко рванул дверь. В просторной комнате было накурено, валялись бутылки, перевернутые стулья, посуда. За столом сидел пан Федор, пять соседних панов, управляющий и ивановский войт. - Не шевелись! - ринулся вперед Андрущенко. Испуганные паны смотрели на вошедших, не соображая, в чем дело. Первым опомнился войт и опрокинул палкой серебряный подсвечник. Стало темно, как в погребе. - Держи их! - закричал Семашко. Сухо треснул выстрел, на мгновение осветив комнату, Семашке словно горячим железом обожгло руку. В комнате поднялся шум, возня, кто-то пронзительно взвизгнул: - Микола, что ж ты меня душишь? - Скорее свет! Дед высек огонь. В комнате толпились казаки, у стены лежал с рассеченной головой шляхтич. Кровь залила под ним пол. Больше никого не было. - Они там, - показал на дверь Андрущенко. Под ударами дверь разлетелась. Метнув перед собою скамью, казаки вскочили во вторую комнату. Одни за другим прозвучало несколько выстрелов, раздался отчаянный крик под окном. Когда внесли свет, пан Федор и какой-то шляхтич лежали связанные. Остальные паны были порубаны. На полу лежал раненый казак, у него с виска струйкой стекала кровь. Казаки рассыпались по дому. Семашко с саблей в руке вскочил в небольшую чистенькую комнатку. Заметив за дверью какую-то фигуру, он резко притворил дверь ногой и поднял саблю, но от удивления чуть было не выпустил ее из рук. Перед ним стояла красивая девушка с черными бровями и голубыми глазами, испуганно глядевшими на Семашко. Она была бледна и не могла вымолвить ни слова. Семашко не сводил с нее глаз. Левая рука Семашки была ранена, но он на какое-то время забыл об этом, - внезапный приступ боли заставил его вздрогнуть и приподнять руку. - Вы ранены? Я сейчас перевяжу. - С этими словами она кинулась к шкафу, достала белый платок, разорвала его и подошла к Семашке. Тот и не успел опомниться, как девушка засучила рукав его рубашки и, чем-то смазав рану, стала перевязывать ее. - Это мне не впервые, - говорила она. - Месяца два назад отец на охоте упал с коня и поранил ногу, я его каждый день перевязывала. Девушка затянула узел и опустила рукав рубашки. Она уже совсем успокоилась. - Правда, вы ничего плохого не сделаете? - с детской наивностью спросила она. - Вы казаки? Вы лошадей и хлеб заберете? Отец говорил, что казаки все забирают. - А ты?.. Твой отец - пан Федор? - Да, я недавно приехала из Кракова. А где отец? - снова заволновалась она. - Его... он там... - Неопределенно ответил Семашко. Девушка все поняла. - Где он? Что вы сделали с отцом? - слезы брызнули у нее из глаз. - Ничего, он живой, его только связали. - Пане казак, спасите его, я вас век не забуду... Возьмите, что хотите, вот у меня сережки золотые, есть еще перстень. Семашко покачал головой: - Мы не разбойники. Мне твоего ничего не нужно. Казаки награбленное панами отбирают и бедным раздают. Девушка плакала, а Семашко молча смотрел на нее. Ему хотелось утешить ее, помочь. - Хорошо, я не дам его убить, - метнулся он к двери. Пробежав несколько комнат, он увидел связанного пана Федора, возле него стояла группа казаков. На скамье сидели Тимко и Андрущенко. Семашко подошел к ним. "А что батько скажет, когда узнает, что я просил за пана?" - мелькнула мысль. Но перед глазами встало заплаканное лицо девушки, красивое и печальное. - Отпустите пана, он теперь на всю жизнь напуганный, хватит с него, - сказал Семашко глухим голосом. - Что, ты, хлопче! Не к лицу казаку за пана просить. Он кровь людскую пил, а ты "отпустите". Не смей об этом и думать. Молод еще, горя мало видел. - Отпустите! - стоял на своем Семашко. - И чего ты заступаешься за этого живодера? Что он тебе, кум или сват? Пусть люди решают, что с ним делать. Покличь своего батька, Цыганчук. Подошел улыбающийся Цыганчук с пожилым крестьянином, своим отцом. За ними вошли казаки и челядь. Пан Федор, увидев крестьянина, умоляюще посмотрел ему в глаза: - Прости, Явдоким, за кривду: бес попутал, пьяный я был, иначе не тронул бы тебя. Отпустите меня, век буду за вас бога молить. Никому слова плохого не скажу, - вертел во все стороны головой пан Федор. - Ну, что ты на это, Явдоким, скажешь? - обратился к нему Тимко. - Не будет тебе моего прощения. Ты не только меня тронул, ты и последнюю корову у меня забрал. Не лежит мое сердце прощать. - Правильно, - загудела челядь. - Чего с ним цацкаться, на вербу его! Какой-то дед плюнул пану Федору в глаза: - Это тебе за моего сына! - И за слезы наши! Попил кровушки! - выкрикивали из толпы. - Поднимите его! - приказал Тимко. Его глаза гневно глядели на пана Федора. В них пан прочитал свой приговор. В это время в комнату вбежала простоволосая девушка и, плача, упала в ноги Тимку. - Пан дорогой, простите отца моего, он теперь всегда будет добрый, пожалейте меня, сироту. Тимко отступил, растерянно огляделся вокруг. - Проси, Леся! - воскликнул пан Федор. - Паны казаки, люди добрые, - молила девушка, - простите ради меня! Разве я вам что плохое сделала? - Нет, ты, деточка, ничего нам не сделала, - сказал Явдоким. - Прости меня, Явдоким! - снова начал пан Федор. - Ладно. Только ради дочки. Отпустите его. Тимко явно колебался, не зная, как поступить, но девушка снова кинулась ему в ноги. Тогда он повернулся к казакам: - Развяжите ему руки... А ты присягни на распятье, что до конца дней своих не будешь чинить крестьянам обиды. Тот торопливо присягнул, обещал честно искупить свою вину. Перед отъездом Семашко не утерпел, снова заглянул в комнату к Лесе. Там сидел еще не оправившийся от испуга пан Федор. Девушка сквозь непросохшие слезы приветливо улыбнулась молодому казаку. Семашку позвали. Во дворе казаки, запрягали панских лошадей, носили на возы зерно, одежду. Челядь с готовностью помогала им. ...Как-то вечером Палий чинил волок. Федосья сидела за столом и сучила нитки. - Ты, жинка, говоришь, что любишь рыбу только тогда, когда она уже в чугунке плавает. А знаешь присказку: "Чтобы рыбку есть, надо в воду лезть"? Я, по правде говоря, больше люблю ловить, чем есть. - Видно, потому ты и не приносишь, обратно в речку кидаешь, чтобы было, что ловить. - Как не приношу? А третьего дня? - То правда, коту на два раза хватило. Да ты хоть раз поймал что-нибудь путное? - Если не ловил, так сейчас поймаю. Палий схватил водок и накинул на голову Федосье. Та, смеясь, попыталась сбросить его, но еще больше запуталась. - Вот это рыбина, где только для такой сковородку достать? - послышалось у двери. Палий и Федосья оглянулись. У порога стояли Гусак и Мазан. Палий смутился, но все же помог жене сбросить с головы волок. - Изодрался весь, вот мы и сели с жинкой починить... - А перед тем захотели примерить, - сказал Гусак. - Давав, батько, мы поможем. Он сел на скамью и положил одно крыло волока себе на колени. Палий и Мазан уселись рядом. - Вы по делу зашли или просто так? - спросил Палий. - Будто по делу, - ответил Гусак. - Мы, батько, вроде посольства от сотни. Я прежде от себя буду говорить. Вот сижу я здесь на правом берегу, а жинка моя за Днепром осталась. Знаешь, батько, осточертело мне. И не я один здесь такой. - Так забирай сюда. - Забрать не штука, а дальше как будет? - Гусак взял в рот нитку, стал сучить ее и заговорил сквозь сжатые зубы: - Хлопцы толкуют, что надо нам решать. Числимся мы полком Речи Посполитой, да это только на бумаге. Шляхта спокойно сидеть не даст, уже начинает цепляться. Не удержаться нам здесь. Если что случится, так я на коня - и ходу, а жена с детьми куда? Вот так, батько. Одна Москва может нам помочь. Доколь на этом берегу шляхта будет сидеть? Доколь украинцы будут делиться на левобережцев и правобережцев? Посылай в Москву людей просить подмоги. Если Москва признает нас своим полком, никто и тронуть не посмеет. Палий внимательно слушал Гусака. - Ты думаешь, это так просто? - спросил он. - Растолковать в Москве надо, что тогда нам не страшен никакой супостат: стрельцы, мы, Дон - сила какая! - вмешался Мазан. Палий задумался, потом улыбнулся: - Думаете, в Москве у людей головы послабее наших? - Он отложил в сторону волок. - Все, что вы говорите, для меня не новость. Я слыхал такое и в других сотнях: об этом самом мы кое с кем вчера советовались у меня дома. Вот съезжу в Киев, тогда все виднее будет. Но наперед скажу - не легкое это дело. России разорвать с Польшей - значит выйти из Лиги, что против турка создана, и восстановить против себя все державы. А все же съезжу, может что-нибудь изменится. Увидим скоро. - Ну что ж, бывай здоров, батько. Счастливого тебе пути и удачи. Мы ждать будем и рыбки к твоему приезду наловим. В Киеве Палий задержался, ожидая ответа из Москвы, а в Фастове пока оставалась хозяйничать Федосья. Как-то в полдень на запыленном коне прискакал ее брат Савва. Он много лет казаковал на Сечи, а теперь, когда Палий заселил Фастовщину, прибыл к нему и командовал сторожевым отрядом казаков. Савва сообщил Федосье, что к ним едет московский священник, тот, что прошлой весной проезжал через эти места в Палестину, - тогда его в Мироновке встречал сам Палий. Теперь священник возвращается в Москву, побывав в Турции и в Крыму. Его сопровождает отряд крымских татар. От Палия Федосья знала, что священник, совершивший паломничество в "святые места", был также и московским послом в Турцию. Поэтому она приказала сторожевикам встретить его верст за пятнадцать от Паволочи, а сама принялась готовиться к приему гостя. Священника Иоанна Лукьянова сопровождали несколько духовных лиц, купцы, люди из посольского приказа, а также небольшой отряд стрельцов. У молодого дубняка путников встретили отряды казаков, по двадцать человек в каждом. Татары, увидев казаков, повернули лошадей и умчались обратно в степь. Савва сошел с коня и гостеприимно приветствовал прибывших. Гости с интересом оглядывали казаков Палия: о них ходило немало слухов, и москвичи представляли их оборванцами, сорви-головами. А тут перед ними оказались хорошо одетые, в новом боевом снаряжении казаки. Дальше ехали все вместе; казаки явно выхвалялись перед стрельцами добрыми лошадьми, на скаку выполняли всякие воинские упражнения. Удивление москвичей усилилось, когда неподалеку от Фастова их встретила сама Федосья - верхом на гнедом стройном жеребце, с пятью сотнями казаков. Она ловко соскочила с седла и подошла под благословение священника. На улицах Фастова гостей приветствовала огромная толпа. Горожане выкрикивали: "Слава!", подбрасывали вверх шапки, били в бубны и литавры. Когда садились за стол, священник прошептал пожилому дьяку: - Смотри, вот лихач баба! Однако дьяка больше привлекала крепкая старая водка в больших чарках на серебряном подносе. Опрокинув чарку, он удовлетворенно крякнул и только тогда откликнулся: - Точно такая, как и хозяйка. Федосья сделала вид, будто не слышит, и обратилась к священнику: - А почему вы, батюшка, не привели к нам татар? Мы б их тоже угостили. Для гостей у нас всегда место за столом найдется, как и пуля для ворога. Ведь они ехали как гости? - Испугались они, увидев ваших молодцов. Куда же - такие орлы! А почему это хозяина не видать?. - Поехал в Киев угодникам помолиться. - Я туда тоже заеду, надобно поклониться святым местам. А потом домой. Знаете, миновал степи, подъехал к вашим селам и уже почувствовал себя дома. Поверите, вот был у татар, они нас встречали и провожали не плохо, а все как-то не то. - Мы у татар себя тоже никогда спокойно не чувствуем. Не были они нам друзьями и не будут. Стоит нам хоть немного глаза от юга отвести, - они тут как тут. Вот вы говорите, что почувствовали себя у нас как дома. Я думаю, что это не только потому, что отсюда вам ближе к Москве. Люди наши близки друг другу. И вера у нас одна, и говорим похоже, и живем одинаково. - Татары часто набеги делают? - Каждое лето. Трудно нам бороться против них. К тому же под боком шляхта. Тоже сосед не верный, с первого дня, как поселились мы тут, зубы на нас точит. - Да, против двух таких врагов нелегко устоять, здесь помощь нужна, и немалая помощь. Священник Лукьянов беседовал с Федосьей и мысленно сравнивал ее с боярскими и княжескими женами, которые весь век проводили в своих теремах. Здесь, на Украине, он наблюдал уже не впервые: жена в отсутствие мужа перенимала власть и успешно заменяла его во всех делах. Казаки угощали стрельцов старкой, варенухой, медом, а те дарили им всякие заморские диковинки. Вечером старшие казаки и стрельцы собрались возле шинка, а молодые, взявшись под руки, двинулись по улицам на околицу, где гуляли девушки. Почти до самого утра слышались песни и веселые голоса. Лукьянов гостил два дня. Потом казаки проводили его до Днепра. На обратном пути они встретили Палия. Полковник возвращался из Киева невеселый. Москва ответила, что сейчас принять Правобережье под свою руку Россия никак не может. Это означало бы разрыв договора с Польшей и начало войны с королем и его союзниками. Палию обещали помочь чем только возможно, советовали переходить со старшиной на левый берег. Но Палий твердо стоял на том, что не может оставить людей врагу на добычу. К тому же он не терял веры в то, что наступит удобный момент и правительство России непременно даст согласие на присоединение Правобережья. Семен решил родные места не бросать. И хотя в последнее время было как будто спокойнее, все же Палий понимал, что это ненадолго. А потому, вернувшись из Киева, стал укреплять город, для чего приказал рубить лес и возить бревна. Он сам руководил рубкой, ходил по лесу с топором, собственноручно делая отметки на деревьях. Однажды в лагерь лесорубов прискакал всадник. Еще издали Палий узнал в нем сотника пограничного отряда Цвиля. - Что там случилось? - крикнул Палий. Сотник взволнованно доложил: - Плохие вести, батько. Сторожевой казак с Ивановой могилы подал знаки. Идет на Фастов большое войско. Казака того я не стал ждать, а кинулся прямо сюда. Надо быстрее в город... - Враг пеший или конный? - перебил его Палий. - Кто его знает... - Так зачем же ты людей пугаешь, если ничего не знаешь толком? А хотя бы и в самом деле паны с войском опять двинулись, так разве, нам это впервой? Дайте мне коня, сами тоже двигайтесь потихоньку, - приказал лесорубам Палий. В городе гулко бил колокол. По дороге Палий обогнал людей, торопившихся в Фастов. Они гнали табуны скота, везли домашний скарб на возах, женщины несли на руках детей. Многие люди были вооружены. Это окрестные крестьяне шли под защиту фастовских стен. На площади, где всегда происходили сходки, толпился народ. Палию пришлось сойти с коня и сквозь толпу пробраться к центру площади. Семен вскочил на сбитый из досок и положенный на бочки небольшой помост, где уже стоял Корней Кодацкий, помощник и товарищ Палия. Он размахивал шапкой, пытаясь успокоить людей. - Поляки или татары? - спросил его Палий. - Гетман Яблуновский ведет жолнеров на Фастов. - Рано паны начали, - сказал Палий. - Я ж их как будто еще не очень тревожил. Ну, выгнал какой-то десяток самых лютых из поместий. А много их идет на нас? - То неведомо, сторожевики их вблизи не видели. - Казаки! - поднял Палий руку. Толпа постепенно затихла. - Панове казаки, разве нам впервые оставлять соху и браться за саблю? Не пустим ляхов в Фастов - и все тут! - Не пустим! - сотрясли воздух сотни голосов. - А коли так, то идите по своим сотням и готовьтесь к бою! Стены еще раз осмотрите, пороху чтоб хватило у всех; каждая сотня свое место на стене знает, и что делать - тоже. Всем сотникам сейчас собраться у меня на раду. - А как же нам? Куда нам пристать? - спрашивали Палия крестьяне. - Вот вам начальник! - Палий хлопнул по плечу Корнея. - Он сейчас наведет порядок. Корней, принимайся за дело, конных отдели особо, у кого есть оружие - тоже отдельно, а тех, кто с вилами и косами, поставь на южную стену, достань им немного сабель, мушкетов. Что дальше делать - я скажу. В большой светлице уже собрались сотники. Все выжидающе молчали. Палий, засунув правую руку за широкий синий пояс, спокойно заговорил: - Только что прискакал еще один сторожевой казак. Яблуновский ведет на нас войско - пешее и конное. Я так думаю: рейтары будут к полудню, а пешие придут под вечер. Палий встал из-за стола и продолжал стоя: - По всему видно, Яблуновский хочет захватить нас одной конницей. Да ведь это нам не в диковинку. Не об этом забота. Плохо, если Яблуновский возьмет нас в осаду. Как вы, хлопцы, думаете? Первым откликнулся брат Федосыи, Савва: - Нам ждать никак нельзя, земля еще не вспахана, а если не посеем озимые, что на тот год есть будем? Нельзя допускать осады. - Правда, правда, - зашумели сотники, - надо давать бой. Выйти за стены. - Не так-то просто дать бой в поле! - сказал сотник Часнык, вошедший в комнату позже других. - Только что прискакал мой казак, он из дому едет. Рассказывает, что видел тысячи две с лишним рейтар и драгун. А еще пеших тысячи полторы будет, да пушки. А у нас сколько? Конных казаков и полторы тысячи не наберется. - Не послать ли нам за помощью в Богуслав к Самусю или в Брацлав к Абазину? - спросил кто-то. Все взгляды обратились к Палию. Палий покачал головой, продолжая смотреть в одну точку: - Нет, помощь не поспеет, да и кто знает, лучше ли у них самих. Однако встречать придется в поле. Моя думка такая: сейчас Ябшуновский попробует пойти с ходу на ворота, но, ожегшись, будет ждать пехоту и пушек. А нам и надо разбить его до прихода пехоты. Сделаем так: пять сотен станут в анегуровском лесу, пропустят вперед драгун и рейтар. Всех остальных я посажу на коней. У кого нет коня, тех вместе с крестьянами поставить на стенах. Яблуновский через болота лезть не будет и, конечно, пойдет на приступ со стороны Снегуровки; когда ему не удастся ворваться в город наскоком, он отойдет. Тогда ему в хвост и ударят казаки, а мы - из города. Пока подойдет пехота, от рейтар и драгун только название останется, а мы за стены отойдем. У кого другая думка, говорите? - Нету другой! - крикнул Часнык. - Значит, порешили? - еще раз переспросил полковник. Сотники утвердительно закивали головами. - Савва, ты поведешь казаков в засаду, бери все бывшие реестровые сотни да еще сотню Часныка. И торопись, мешкать никак нельзя. Сигналом тебе будет пушечный выстрел из крепости. Поезжай быстрее, да гляди - не выдай себя раньше времени, - кивнул он вдогонку Савве. Палий вошел в соседнюю комнату и остановился в удивлении: посреди хаты стоял одетый по-боевому Семашко и старательно точил саблю на колене. За плечами у него висел польский кремневый мушкет, за поясом торчали прямой ударный пистоль и сдвоенная пороховница. Парень не слышал, как вошел Палий, а тот, в свою очередь, сделал вид, что ничего не замечает, прошел и сел за стол, раскрыв часослов. - Ты сынку, все выучил на сегодня? Подойди, я спрошу тебя. - Разве сейчас до этого? Я с Саввой поеду, - ответил тот. - С каким Саввой? Куда поедешь? - Не таитесь, батько, я стоял за дверью и все слыхал. Побьем ляхов, так я, ей-богу, за три дня все выучу. - Негоже, сынку, ты делаешь: то, что я задал, не выучил. Да и не к лицу тебе под дверью подслушивать. Семашко стоял понурившись. - У меня тайны от тебя нет, только есть такие дела, о которых иногда и помолчать надо. Подслушивать под дверью - последнее дело. Ты уже не маленький. Иди позови Цыганчука, а про это мы поговорим позднее. Семашко вышел и вскоре вернулся с Цыганчуком, которого теперь трудно было узнать. Это был хорошо одетый, статный казак с обветренным лицом, он казался намного старше своих двадцати трех лет. Спокойный и смекалистый в деле, веселый и шутливый на отдыхе, Цыганчук быстро завоевал общую любовь и симпатию. Палий сам часто удивлялся его сметливости и изобретательности. - Звали, батько? - Да, - кивнул Палий, дописывая лист бумаги, - садись, я сейчас закончу... Поедешь в Батурин к Мазепе, повезешь письмо. Отдашь Мазепе в руки. - Лицо Цыганчука при этих словах не выразило ни любопытства, ни удивления: ему уже доводилось выполнять важные поручения. - Я прошу пороха и свинца, а то у нас маловато. Если Мазепа не согласится, ты на словах напомнишь ему, что есть приказ из Москвы помогать правобережцам всем, чем только можно, да он и сам про то знает. Письмо спрячь подальше, - лучше голову потерять, чем это письмо. Возьми с собой двух казаков у Саввы. Ты, Семашко, тоже с ним поедешь. - Отец, - замигал длинными ресницами Семашко, - не отсылайте меня, пустите с Саввой. Вы же сами говорили, что я не маленький. Вот увидите, Савва не будет жаловаться на меня. Палий махнул рукой: - Ладно, иди, только отстань от меня. Да скинь эту бандуру, возьми русское ружье... И опять тебе напоминаю: не зарывайся. Семен проводил Семашку долгим любящим взглядом и тоже вышел на улицу. Мимо промчались сотни, уходившие в засаду. На валу устанавливали пушки, насыпали камень, укладывали огромные бревна, К южным воротам медленно стягивались казачьи сотни и, спешившись, ожидали начала боя. К ним прибывали все новые всадники, в большинстве крестьяне на плохоньких лошадях; у многих всадников не было никакого оружия, кроме сабель, а кое у кого - лишь коса на палке. Однако из крестьян были созданы три сотни. Жители Фастова поспешно укрепляли стены. Солнце поднималось к полудню. Приготовления закончились, все столпились на валу и вглядывались в Поволоцкую дорогу. Вражеские полки долго не появлялись, кое-кто уже начал было сомневаться - не привиделись ли они сторожевику на Ивановой могиле. Но вот Палий заметил в подзорную трубу далекую пыль. С каждой минутой она приближалась, и вскоре на горизонте показался большой, сабель в пятьсот, отряд драгун без хоругвей и знаков. Сдержанной рысью отряд двигался к городу. До стен оставалось не более полутора верст, когда отряд стремительно развернулся на равнине и галопом помчался прямо к воротам. Казаки залегли на валу. Драгуны мчались неширокой лавой, набирая все большую скорость. Уже можно было видеть напряженные лица передних всадников. Палий выстрелил из пистолета. На валу, словно из-под земли, выросли сотни защитников; прямо по драгунам ударил залп из пушек, ружей и мушкетов. Драгуны сбились, передние стали поворачивать обратно, задние с разгона напирали на них, сваливая коней вместе со всадниками. Второй залп пришелся уже в спину драгунам, которые, оставив у ворот с полсотни, трупов, удирали, неистово пришпоривая лошадей. - Готовьте коней, - приказал Палий, не отрывая глаз от трубы. Разбитый отряд доскакал до основной части войск Яблуновского, которая в это время показалась в поле. Полки остановились у небольшого озерка, очевидно ожидая пехоту. Спешились. - Пора! - крикнул Палий полковому судье Леську Семарину. - Пока они не выслали дозорных, подавай знак. Лесько вынул из кармана платок и махнул им в сторону крепостной башни у западных городских ворот. Вершину башни окутал белый клуб дыма, прогремел выстрел. Теперь Палий не отводил глаз от леса: с двух сторон, охватывая поляков, вылетали казаки. - Далеченько ляхи от