сударь и король с Палием поладят. Коронный гетман жалобу на Палия в Москву послал. - Не слушает Палий никого. И мне уже писем не пишет. Не ведаю, что у него на мысли, только был у меня его обозный Цыганчук, я от него кое-что и проведал. - Что именно? - А то, что снюхивается Палий со шляхтой. - Если про то знаешь, отчего же не отпишешь? - Точнее знать буду, тогда напишу. Я напраслину на людей не люблю возводить. С тем и разошлись. Михайлов возвратился в Москву. Через несколько дней к Мазепе приехал Палий. Решил в последний раз попросить о помощи. Долго думал - ехать или не ехать; чем ближе подъезжал к Батурину, тем больше овладевали его сердцем сомнения. Палий снова и снова мысленно проверял свои отношения с Мазепой. И все больше укреплялся в убеждении, что едет напрасно, с полпути хотел было даже повернуть обратно. Не было случая, чтоб Мазепа помог ему по своей воле. Если и присылал оружие или деньги, то только по приказу царя московского. Хотя бы словом когда-нибудь приободрил. Не сблизиться хотел гетман, а отдалиться. Столько войска у него, но оно почти всегда бездействует. А соединить бы полки, собрать в единое войско... И встала перед глазами Палия широкая степь, повитая клубами пушечного дыма. Скачут по ней казацкие полки, нет им числа, не счесть бунчуки и знамена. Никто не в силах сдержать их натиск. Бегут перепуганные татарские орды, в страхе нахлестывают коней разбитые шляхтичи. Окончилась последняя битва, насыпали казаки последний скорбный курган. А за плечами простерлась свободная Украина, и пахарь безбоязненно засевает свое поле. Да, свое поле, не панское. Так должна была бы решить общая казацкая рада после войны. Собрались бы где-нибудь в городе выборные от сотен и полков... - Здорово, полковник. Каким это ветром к нам? - Гамалия соскочил с коня и, подав руку, пошел рядом. - Тоже к гетману? Эй, стража, открывай, не видишь, что ли, генерального есаула... Стража пропустила их на подворье. У Мазепы были гости. Они столпились вокруг хозяина, который стоял, держа в руках только что подаренное ему Кочубеем дорогое ружье. Гетман хорошо стрелял и никогда не упускал случая похвастать этим. Он и сейчас захотел показать свое умение. Возле конюшни росло три высоких осокоря. На верхушке одного из них много лет назад свили гнездо аисты. Каждый год они достраивали его, и гнездо стало очень большим - под его тяжестью прогнулись ветви, и само гнездо покосилось. На краю гнезда стоял аист и неторопливо чистил клювом перья. На миг он замер, глядя вдаль, будто намечал путь, по которому скоро собирался улететь в теплые страны, потом закинул голову на спину и заклекотал. Мазепа услыхал этот клекот. Он поднял голову, улыбнулся и легко вскинул в руках ружье. Грянул выстрел. Словно отброшенный ударом, аист на миг откинулся назад и, ломая ветви, полетел вниз. Широкими крыльями он зацепился за нижние ветки и повис, бессильно опустив голову на длинной шее, из груди тонкой струйкой била кровь. Все наперебой поздравляли самодовольно улыбающегося гетмана. Палий видел все это. "И к этому человеку я пойду просить, чтобы он помог нам?" - с негодованием и болью подумал Палий. Полковник повернулся и, никем не замеченный, вышел за ворота. Здесь он оглянулся. Над осокорями тревожно летала подруга убитого аиста. Она садилась на опустевшее гнездо, потом снова срывалась и, наконец, поднялась высоко-высоко, наполняя воздух клекотом, похожим на частую, приглушенную расстоянием ружейную перестрелку. Палий шагал по дороге. "Как она теперь одна полетит в теплые страны?" Эта мысль, непонятно почему, вытеснила все остальные. А осиротевшая птица все кружила и кружила в небе с печальным и тревожным клекотом. Глава 19 ВОССТАНИЕ Второй день продолжалась рада правобережных полковников. Здесь собралось много людей; кого вызвали, а кто и сам пришел. Посредине, за широким дубовым столом сидел Самусь с булавой в руке. Палий предложил выслушать всех. Большинство выступало с жалобами, советы давали осторожно, как бы нехотя, Абазин и Искра еще не говорили. - За меня Семен скажет, - махнул рукой Абазин на приглашение Самуся. В углу сидели двое в шляхетской одежде. - Мне можно? - поднялся один из них, приглаживая рукой густой черный чуб. Все с любопытством взглянули на него. - Говори, - кивнул Самусь. - Нового я скажу мало. Проехал я Правобережье вдоль и поперек, насмотрелся на народное горе. Льются людские слезы, поливают панскую ниву. Так мужика запрягли, что ему и головы не поднять. Пять дней в неделю на пана работают. Где это видано? Были когда-то вольные казаки, а стали вечными поденщиками. За работой и помолиться некогда. Да и молиться не можно, веру нашу шляхта хочет сломать. Униатские церкви от податей освобождают, все права им дают, а православную веру саблей и палкой гонят. Есть и среди нас такие, что свой народ и веру забывают, горше ляха нашего брата запрягли, унию вводят. Братья, доколе терпеть?! Только голос подайте, и встанет на Правобережье весь народ против пана. Они и сами встают, да силы не хватает. Всех разом поднять надо. И в самой Польше неспокойно, я и там попробую народ поднять. Братковский сел, поглядывая на полковников, а те выжидающе смотрели на Палия. - Панове казаки, - заговорил Палий, - верно сказал Братковский. Вот мы сидим тут, а братьев наших на конюшнях нагайками порют. Довольно терпеть! Если сейчас народ не поднимем, то внуки кости наши проклянут. Пришло время выступать всем единою волей. Со всех концов, по всему Правобережью за нами народ двинется. Согласны ли вы поднять знаки ополченские и народ собрать под ними? Говорите сразу. Знайте: не легко будет, не одному из нас придется голову сложить... В комнате наступила тишина. Стало слышно, как бьется о стекло оса. - Согласны! - разом стукнули по столу Абазин и Зеленский. За ними объявили свое согласие и остальные участники рады. - Добре! Тогда сегодня же разъезжайтесь и ждите. Мыслю, что лучше начинать каждому полковнику из своей волости. Как ты, Самусь, думаешь? - Верно, так всего лучше будет. - Может, пошлем к Мазепе? - сказал Танский. - Я еду оттуда, - отозвался Братковский. - Мазепа нам в помощь и мизинцем не шевельнет. - На том и порешили. Теперь так: у меня в Фастове войска хватит. Я смогу послать десяток-другой сотен в Богуслав. Кого с ними пошлем? Ты, Корней, поедешь? - Нет, я с тобой останусь, мне и здесь дела хватит. Пусть едет кто помоложе, к примеру, Семашко. Семашко, не сдержав радости, сорвался с места: - Чего ж, я поеду. - Эге, - засмеялся Палий, - быстрый ты. Послушаем, что другие скажут. Не привыкай, сынку, торопиться. - Я его с охотой возьму, - поддержал Абазин смутившегося Семашку. Другие тоже согласились. - Неужто ты нас и чаркой не угостишь перед дорогой? Ох, и скупой ты стал, Семен, под старость! - сказал Абазин. - Недаром и сын из дому бежит. Здесь, видать, никогда и не пахло доброй горилкой. Хоть продай, если так дать жалеешь. - Угощу, Андрей, только сначала посланье напишем к народу. Нам таиться больше нечего, пусть все знают, за что и против кого мы выступаем. - У меня уже готовое есть, - подал свернутую в трубку бумагу Братковский. - "Ко всем гражданам республики", - прочитал Палий и остановился. - Давайте напишем: "Ко всем гражданам земли украинской, к приниженным и угнетенным братьям нашим..." ...На следующий день никого из прибывших на раду в Фастове не осталось. Самусь, Абазин и Семашко поехали вместе. Семашко должен был дожидаться сигнала у Абазина. Но ждать не пришлось, В Богуслав и Корсунь явились старосты с вооруженными отрядами и потребовали, чтобы казаки оставили эти города. Тут как раз и возвратился в Богуслав Абазин. Польские хоругви были быстро перебиты. Семашко перед всем народом прочитал от имени Палия универсал о вечной воле. Универсал встретили долго не затихавшим многоголосым "слава". Так же быстро, как огонь охватывает солому, понеслось восстание по соседним волостям. Уже на другой день в Лисянке польский гарнизон был уничтожен. Абазин и Семашко разослали гонцов с универсалами. Заслышав о вечной воле, крестьяне пошли к Палию целыми селами, с имуществом и скотом. Послали известие Палию, - от него прибыло в помощь еще полторы тысячи казаков. Примчался гонец с тревожными вопросами от Мазепы. Палий отвечал, что ничего не ведает. Самусь тем временем написал присягу и отослал московскому царю, а сам двинулся на Белую Церковь - самую сильную крепость на Правобережье. Вскоре к нему присоединились Абазин с Семашкой. Осаждающих собралось больше десяти тысяч. Начали бомбардировку, но через неделю пришлось прекратить: не осталось ни свинца, ни пороха. Как только привезли из Киева порох и свинец, решили начать штурм. Абазин не сразу согласился на штурм. Самусь уже продумал план приступа во всех подробностях, а Абазин все смотрел на высокие стены города и качал головой. - Откуда, Андрей, баталию начнем? - спрашивал его Самусь. - Право, не знаю. Тут сам чорт рога сломит. Ясное дело, не оттуда, - и Абазин указал рукой на стены замка, высоко поднимавшиеся над городом. Со стороны Роси замок обступили крутые скалы, кроме того, его защищал вал с дубовыми кольями; другая, более низкая часть замка скрывалась за стенами города. - Я бы совсем не советовал штурмовать, сам видишь, - сильна фортеция. Лучше в осаду взять. - Жинке своей советовать будешь, а не мне. Что ж, ваша милость мне тут год сидеть прикажет? Ты сиди, если хочешь, а я не буду... - Вот полковники, - послышалось за спиной Самуся. Самусь обернулся. В сопровождении сотника подошел шляхтич. - От гетмана Любомирского, - слегка поклонился он. - Чего, тебе? - Гетман приказывает покориться. За это всем будет прощение. - Нехай он идет к кобыле под заднюю гриву, твой гетман, вместе со своим прощением. Когда от Днепра и до Днестра духа вашего не останется, тогда и говорить можно будет. Самусь повернулся к шляхтичу спиной, показывая, что аудиенция закончена. Шляхтич постоял с минуту и удалился. - Значит, ты отказываешься от штурма? - снова обратился Самусь к Абазину. - За кого ты меня принимаешь? Я только думку свою сказал. Не буду же я сидеть, когда ты на приступ полезешь! - Дай только своих людей, а сам сиди. Тебя все равно ни одна лестница не выдержит. Куда с твоим пузом лезть! - Быстрее тебя взберусь. - Посмотрим... Штурм не удался. В стенах не сделали ни одной пробоины, так как вся артиллерия состояла из легких двухколесных пушек, возимых одной лошадью. Палий прислал несколько ломовых, осадных пушек, но ядер к ним оказалось недостаточно. Стены были очень высокие, редко какая лестница достигала верха стены. Казаки лезли под ливнем пуль, один за другим карабкались по плечам, по головам, стреляли из пистолетов в рейтар, но мало кому удавалось взобраться на стену и взяться за саблю. Да и там на каждого набрасывалось несколько осажденных, и казак падал вниз, сбивая товарищей. Самусь злился: заворачивал отступающих, в ярости сам бросался к стенам. После третьего неудачного приступа Абазин взял его за руку и тихо, но твердо сказал: - Хватит людей зря губить. Пора за ум взяться. Самусь прикусил губу, однако подчинился. Полтора дня они ничего не предпринимали, даже не говорили о том, что делать дальше. В полдень к шатру Абазина и Семашки подошли двое: один казак, другой в одежде горожанина. Лицо казака показалось Семашке знакомым, и он спросил, где видел его. Тот улыбнулся: - В саду на пасеке. Я жаловаться приезжал. - Пошел-таки в сотню? - Уже месяц как в казаках... Вот этот человек в Белую Церковь идет. Говорит, что ход тайный знает. Сам он из Белой Церкви. Когда мы крепость обложили, он не был в городе, а теперь хочет домой пройти. - Ты ход знаешь? - подошел поближе Абазин. - Знаю, - смело ответил горожанин. - Он очень давний, вряд ли его охраняют. - Куда он выводит? - В сад белоцерковского подстаросты, недалеко от вала, у речки. - А не врешь? - Чего мне врать? Я никуда не бегу. Если что, так я в ваших руках. - Заглянуть в крепость нам было бы неплохо. Кого пошлем? - Дозвольте, я пойду, - сказал казак. - Ладно, только тут одного мало. Позови Якова Мазана из второй сотни, он до таких дел охотник. Да пусть еще кого-нибудь возьмет с собой. Дмитрия, дончака, дружка своего. Казак пошел во вторую сотню. Мазана он нашел на берегу Роси среди других казаков, которые по очереди раздевались и по двое лезли с волоком в холодную воду. Волок тащил как раз Мазан. - Давай, давай, - покрикивал он на напарника, - это тебе не Дон, тут глубоко! - Тебе хорошо кричать, сам по-над берегом идешь, а здесь дна не достанешь. - Яков, тебя Абазин и Семашко ждут! - крикнул казак. - Сейчас иду, вот только дотащим. Они вылезли из воды и, утираясь сорочками, забегали по берегу, чтоб согреться. - Бр-р-р, холоднее, чем зимой. Не знаешь, зачем зовут? - К ляхам итти. Говорил полковник, чтоб ты еще кого-нибудь с собою взял. - Дмитрий, пойдем? - А как же! Уж тебя одного не пущу. На тебе чоботы добрые, коль убьют, пропадут они ни за понюх табака. Эх, твои бы чоботы да к моим штанам! - Или твои штаны к моим чоботам! Мазан обулся и опять затопал по берегу, мелко пристукивая подборами и хлопая ладонями по голенищам: Чи це тi чоботи, що зять дав, А за тi чоботи дочку взяв? Ой, чоботи, чоботи ви моi! Чом дiла не робите ви менi! Дмитрий вскочил и, держа в руках пояс, пошел вприсядку вокруг Мазана: На рiчку йшли чоботи - рипали, А з рiчки йшли чоботи - хлипали. Ой, чоботи, чоботи ви моi! Наробили клопоту ви менi... - Пошли скорее, нас ждут, - прервал их посланный казак. Подпоясываясь на ходу, Мазан и Дмитрий двинулись от речки. Вечером, подробно расспросив горожанина про Белую Церковь, они ушли в разведку. Вернулись только к утру. Казаки удачно пробрались по ходу, но в городе заблудились. Они долго плутали в ночном городе. По улице иногда проходил дозор, тогда казаки прятались за углом какого-нибудь дома, выжидая, пока дозор пройдет, и шли дальше. - Так до утра проходим и ничего не узнаем, - сказал Максим. - "Языка" надо добыть. - Где же ты его, чорта, возьмешь? Разве твой отрезать, - пошутил Дмитрий. - Пошли к комендантскому дому, там должен быть часовой, - предложил Мазан. Они подошли к дому коменданта со стороны сада. Максим остался на страже, а Мазан и Дмитрий перелезли через ограду в сад. Время тянулось нестерпимо медленно. Наконец Максим услышал, как что-то зашуршало за оградой, раздался приглушенный шопот Дмитрия: - Как его перетащить? Максим, где ты? - Здесь я. - Вырви из ограды доску. Максим стал раскачивать доску, она долго не поддавалась, он нажал на нее плечом, раздался треск, и сломанная пополам доска упала на землю. - Эй, кто там? - крикнули из глубины сада. - Свои, - громко отозвался Мазан. - Кто свои? Казаки не ответили. Тогда в саду застучали в колотушку. - Быстрее к ходу. Максим, тащи ляха. Максим и Мазан схватили связанного пленного и побежали по улице. Сзади слышались голоса и лай собаки. До потайного хода оставалось не больше двухсот саженей, когда совсем близко за их спиной послышался топот. - Хлопцы, пистолеты! - крикнул Дмитрий. На миг задержавшись, Мазан и Максим отдали свои пистолеты Дмитрию. Он остановился за углом и взвел курки сразу на двух пистолетах. Из-за угла выскочило несколько дозорных. Сверкнул огонь, послышался резкий стон. Дмитрий выхватил из-за пояса третий пистолет и выстрелил вдогонку стражникам, отступившим за угол ближнего дома, потом скинул сапоги и неслышно побежал вслед за Максимом и Мазаном, которые уже спускались в потайной ход. На рассвете они добрались до лагеря. Абазин сам допрашивал пленного. Выяснилось, что в городе стоит большой гарнизон и запасов продовольствия хватит надолго. Абазин отправился к Самусю. Говорили долго, но не пришли ни к какому решению. Войска попрежнему не вели правильной осады и не готовились к штурму. Через два дня под Белую Церковь прибыл Палий с войском. Он договорился с полковниками о том, что сам останется под Белой Церковью, а остальные пойдут по Правобережью. Самусь пошел на Волынь, а Абазин и Семашко - на Брацлавщину, куда их с хлебом-солью звало крестьянское посольство. Вместе с Абазиным и Семашкой выехали послы на Запорожье. Казаки шли большими отрядами. Часто от основного отряда отделялись сотни или полусотни и рассыпались по сторонам. Весть о казаках летела быстрее их коней, паны удирали на Волынь, оставляя свои поместья на произвол судьбы. Шляхта собиралась в Бердичеве. В шляхетском лагере был полный разлад. Франциск Потоцкий, староста хмельникский, и полковник Рущиц никак не могли поделить между собою власть. Они стояли под Бердичевом и ждали, кто первый нападет. Зная, что Рущиц добровольно не уступит власть, Потоцкий наказал подпоить его солдат и переманить на свою сторону. Целыми обозами везли в лагерь Рущица еду и питье. Пьяный табор утихомирился лишь под утро, когда пропели третьи петухи. ...Откуда ни возьмись, словно вихрь, налетели отряды Абазина и Семашки. Обойдя город, они ворвались в польский лагерь. Никто и не думал о сопротивлении. Пьяные шляхтичи опрометью бежали подальше от криков и выстрелов. Какому-то полковнику удалось собрать вокруг себя довольно большой отряд, но его быстро окружили и принудили сдаться. Не многим удалось спастись. То тут, то там вслед беглецу вырывался казацкий конь, и сабля, описав в воздухе дугу, опускалась на голову шляхтича-ополченца. Пока часть казаков захватывала обоз, казну и пушки Потоцкого, другие ворвались в город. Рущиц в одном белье удрал верхом, а Потоцкий забрался в чью-то клуню, залез в сено и просидел там до самого вечера. Шляхта не могла остановиться и в соседних селах, потому что крестьяне тоже взялись за косы и вилы. Абазин пошел дальше по Брацлавщине. Туда повернул и Самусь, потому что на Волыни каштелян Лядуховский созвал ополчение и сколотил войско, на много превышавшее силы Самуся. Братковский попытался поднять волынских крестьян. Он разослал своих людей не только по Волыни, а и по Брацлавщине и Подолью. Его гонцы ездили от села к селу: посполитые выбирали сотников, которые должны были ждать сигнала, чтобы все волости выступили одновременно. Братковский мыслил после удачного восстания на Волыни, Брацлавщине и Подолье, перенести его в самую Польшу. С несколькими близкими единомышленниками он ездил по селам. Передвигались большей частью ночью, а на день останавливались в какой-нибудь крестьянской хате. Лядуховский разослал во все концы отряды дворянского ополчения - ловить Братковского. А Братковский метался в замкнутом кругу. Ни днем, ни ночью не отставала погоня. И вот в селе Мятино его настигли. И здесь, как и во всех других селах, посполитые в один голос отвечали шляхтичам, что о Братковском они знать ничего не знают. Может, с тем и уехали бы шляхетские ополченцы, да навел их на след один богатей. Братковский и его два помощника отстреливались недолго - у них кончился порох... Возле Мятина их судили полевым судом, на который приехал сам Лядуховский. Братковский никого не выдал, хотя ему растягивали руки и ноги, прикладывали к телу раскаленное железо, втыкали в рану на руке ружейный шомпол. Его присудили к смерти через рассечение семью ударами. Он принял их, не издав ни единого стона. Казнив Братковского, Лядуховский хотел итти на Самуся, но не решился: Самусь осадил с севера ключ Побужья - город Немиров, с юга к Немирову подошел Абазин, преградив к нему всякий доступ. Комендант Немирова был известен на Брацлавщине и Подолье своими жестокими расправами с крестьянами. Взять крепость штурмом оказалось невозможным. Тогда кто-то из посполитых пробрался в крепость и уговорил жителей города открыть ворота. Через открытые ворота среди бела дня ворвались в город сотни Абазина. Казаки и крестьяне не миловали шляхту. Толпа крестьян поймала жестокого иезуита Цаплинского и коменданта города. Обоих вытащили на площадь. Семашко хотел устроить суд, но крестьяне до суда порубали их... ...И снова под копытами коней стелются подмерзшие осенние дороги и почерневшая стерня. Абазин, Самусь и Семашко разбили свое войско на небольшие отряды. Семашко ехал с одной сотней. Ехал туда, где, как он узнал, недавно поселился пан Федор. От бывшей любви к Лесе не осталось и следа, однако хотелось узнать, как сложилась ее судьба. Вот и деревня. Но вместо новых хором пана Федора Семашко увидел лишь груду холодного пепла. В деревне было шумно. Из дворов выезжали вооруженные крестьяне, их провожали матери, сестры, дети. На перекрестке трех улиц сбилась толпа, и оттуда доносились крики и ругань. - Похоже, кого-то бьют, - сказал Максим. Семашко подъехал к толпе. Увидев казаков, крестьяне расступились. - Что за шум, а драки нет? - крикнул с коня Мазан. - Дедовщину делите? - В казаки собираемся, - пояснил пожилой крестьянин. - А бьете кого? И за что? - Которые не хотят выступать. А мы решили: всем в сотни записываться. - А эти почему не хотят? - Да мы не отказываемся... Так просто... они очень торопятся выйти, а мы говорим: надо свои дела поделать, а завтра выйти. - Врете, богатеи, панов жалеете, сами в шляхту лезете, - послышались голоса. - Бог с вами. Коли так, мы и сейчас выедем. - А пан Федор где? - спросил Семашко, подбирая поводья. - Его и след простыл. Он загодя уехал. Вы нас к себе примете? - Пока примем, а там посмотрим, какие из вас казаки выйдут... Двинули, хлопцы. Рядом с Семашкой ехал пожилой крестьянин на рябой лошаденке с натертой хомутом холкой. - Чего это у тебя конь такой поганый? Разве у пана коней не было? - Добрые были кони, так казаки забрали. - Когда? Разве здесь до нас кто был? - Были, казаками себя называли. Только не верится. Панский скарб забрали - то правильно, а вот у людей последнюю скотинку и коней забирать - это никуда не годится. Хотя бы брали у тех, кто достаток имеет, а то у всех подряд. - Как же так? Наши никого не грабят. - Не знаю уж, чьи они, а только давно по волости гоняют. Нас не меньше, чем панов, дерут. - Где они сейчас? - На тот край перекинулись, - показал крестьянин рукой. - Идем туда. - Дорога там очень плохая. - Ничего, сейчас подмерзло. До самого вечера ездили по окрестным селам казаки и, наконец, нагнали разбойников. Их было около полусотни. Выяснилось, что один шляхтич переодел своих гайдуков, сам оделся в казацкое платье и грабил всех без разбора. Они сдались почти без боя. Казаки и крестьяне крепко избили их и отпустили, а атамана привязали к дереву и оставили в лесу. Заночевали в соседнем селе, а наутро снова двинулись в путь. Семашке пришлось разделить свой отряд - так вырос он за полтора дня. А по дороге встречались все новые крестьяне, именовавшие себя казаками какого-либо, доселе неизвестного, полка. На вопрос Семашки: "Чьи вы?" - отвечали: "Шпака, Карнауха, Дубины, Деревянки, Скорича", - и всякий раз добавляли для верности: "Мы казаки Палия". Глава 20 НЕ ПОСРАМИМ СЛАВЫ КАЗАЦКОЙ! Белая Церковь пала в одно время с Немировом. Шесть недель длилась осада. Поляки, измученные осадой, сочли за лучшее уйти из города в крепость и там ждать подмоги. При отходе они сожгли городские посады. Сначала Палий попытался взять первоклассную белоцерковскую фортецию штурмом. Два дня плели лозовые коши, насыпали землей. Под их прикрытием приблизились к стенам, однако на стены никому влезть не удалось. Тогда Палий пошел на хитрость: на глазах у торжествующего врага он стал отводить казаков к лесу. Сам он шел сзади, ведя коня в поводу. - Не выйдут, побоятся, - заметил Цыганчук. - Не удастся наш фортель. - Поглядим, может, и выйдут. Оба украдкой бросали взгляды на полуразрушенный посад. Там все было тихо, только ветер шелестел на огородах сухой прошлогодней ботвой. Крепостные башни маячили далеко позади. Палий въехал в лес и направил коня по узкой просеке. Потом остановился, снял седло, подостлал попону и лег на землю. Полковника трясла лихорадка. Палий сжимал веки, стараясь побороть болезненную дрему, но не смог. Он уже не слыхал, как со стороны крепости донеслись выстрелы и громкие крики. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечи. - Батько, хлопцы коменданта гонят, - сказал Гусак. - А крепость как? Андрущенко не кинулся туда? - Нет. Их выехало человек пятьдесят, - верно, осмотреться хотели. И комендант с ними. Когда они миновали посад, мы вскочили, подняли коней и - наперерез. Сколько-то порубали, сколько-то живьем взяли. А человек пять видят, что некуда деваться, и прямо на Фастов подались. Не к нам ли в гости? - И это может быть. Ничего смешного - они у нас же в Фастове будут защиты искать. Хлопцы догонят их? - Определенно догонят. - Тогда езжай и скажи им, чтобы ко мне везти не спешили. Я в Офирне буду. Только не трогайте их. Палий приехал в Офирню. Не прошло и часа, как туда привезли коменданта Галецкого, трех драгун и какого-то молодого офицерика. Палий приказал привести в хату пленных офицеров. Галецкий держался с достоинством, зато молодой офицер, почти ребенок, все время менялся в лице и испуганно смотрел На Палия. - Имею честь встретиться с комендантом Белой Церкви полковником Галецким, так как будто? - сказал Палий. - Для меня это не составило большой чести. - Возможно. Но все же встретиться довелось. Притом ваши сабли у моих казаков... Хлопцы, внесите сабли господ офицеров. Гусак внес и положил на скамью две сабли. - Прошу садиться. Галецкий сел, молоденький офицер остался стоять. - Не будем толочь воду в ступе. Скажу без обиняков: вы получите ваши сабли лишь в том случае, если подпишете приказ своим офицерам о сдаче крепости. - А если я не подпишу такого приказа? - Вы - мои пленники. Выбирайте! - Пан полковник, - испуганно заговорил молодой офицер, обращаясь к Галецкому, - вы подпишете приказ? Комендант строго посмотрел на него: - Галецкие никогда не были трусами. И тебе не стыдно? Ты же воин. Пан полковник, за крепость отвечаю только я, и я ее не сдам. Можете делать со мной все, что хотите. - Крепость теперь легко взять. Но я не хочу напрасно терять своих казаков. Да и вам это дорого обойдется. Прежде всего вам лично, пан Галецкий, и вашему племяннику, - он указал на дрожащего офицера. - Выбирайте: смерть или сдача крепости. Миловать никого не буду. Это мое последнее слово! Палий старался не выдать своей болезни, через силу сидел за столом. От напряжения глаза затянулись слезами, он стиснул зубы, на загорелом скуластом лице заходили желваки. - Что будет залогом того, что нас освободят, если я подпишу? - подумав, спросил, наконец, Галецкий. - Мое казацкое слово. - А если офицеры откажутся сдать крепость? - Они подчинятся вашему приказу. Ну, а если даже и ослушаются, вы все равно будете свободны. - Хорошо, я напишу. Подайте бумагу и перо. Когда Галецкий написал приказ, Палий позвал Савву: - Бери пять сотен и езжай в Белую Церковь. Вот приказ коменданта о сдаче крепости. Подай панам офицерам сабли. - Палий посмотрел на большие серебряные часы. - Через час они свободны. Известишь меня, когда крепость сдастся. Когда Палий остался один, он встал из-за стола и подошел к ведру с водой. Зачерпнул корцом, поднес ко рту и покачнулся. Корец выпал из рук. В хату входила хозяйка. Она бросилась к Палию, кликнула мужа. Вдвоем они уложили больного. Палий погрузился в сон, похожий на забытье. Часа через четыре вернулся Савва. Он вошел в хату и хотел разбудить Палия. - Тсс, - зашептали хозяева, - полковнику плохо, он спит. Палий поднял голову: - Нет, не сплю я. Это ты, Савва? - Я, батько. - Сдались ляхи? - Сдались. Хлопцы уже в крепости. - Я тоже еду туда. Долго, Савва, ждал я этого часа, ой, как долго!.. Хоть и умру, зато в Белой Церкви! Нет, не умру, шучу я, мне уже легче. Запрягите какой-нибудь воз. - Может, полежишь, Семен? - Нет, иди запрягай. Затарахтели под окнами колеса, послышались голоса. Савва и Гусак подхватили Палия под руки. Выйдя во двор, полковник не смог сдержать улыбки: казаки откуда-то прикатили золоченую, в гербах карету и запрягли в нее шесть лошадей. - Я, хлопцы, лучше на возу поеду. Казаки не хотели и слушать. Дмитрий вскочил на козлы, Палия заботливо уложили в карету на мягкие подушки, и запряженный цугом шестерик вымчал со двора. По сторонам и сзади кареты скакали казаки. Палий перенес свою резиденцию в Белую Церковь. Он оставил небольшую часть людей укреплять город, остальных разослал отдельными отрядами по Правобережью. Навстречу отрядам выезжали крестьяне, просили помочь им выгнать панов. Но чаще посполитые сами, не дожидаясь прихода казаков, нападали на поместья. Случалось, что как только крестьяне поднимали крик и стрельбу, пан со своими гайдуками уже удирал без оглядки. В селах молотили панский хлеб, делили скот и землю. Во Львове и Каменце ждали казаков - укрепляли стены, усиливали охрану. Страшные слова "новая Хмельничина" гнали панов на Волынь и в Польшу. Шляхта потянулась к королю с бесчисленными жалобами. Август II прислал Палию письмо, но тот ответил несколькими строчками: казаки, мол, никогда не были польскими подданными, и королю до них дела нет. В Польше снова собрали сейм. Коронный гетман Любомирский отказался итти на Украину, так как у него было мало войска. На сейме во Львове решили призвать на помощь татар, но сенат отклонил это решение, ибо оно требовало огромных денег, которых в казне не было. Тогда постановили отозвать с шведской стороны гетмана Сенявского с войском. Сенявский с радостью принял известие о назначении его главнокомандующим похода и издал универсал о всеобщем ополчении. К гетману потянулись войска. - Если б столько полков против шведов собрали, туго пришлось бы Карлу, - говорил Абазин. Ударили январские морозы. Снежная метель кружила на дорогах, сбивая с пути плохоньких крестьянских лошадей, рвала за полы латаные свитки, швыряла снег под капюшоны бурок. Мелкие крестьянские отряды распадались, только немногие стали кучно на зимние квартиры. Эти отряды Сенявский легко рассеял. Самусь не удержал Немиров и Брацлав и отступил к Богуславу, пытаясь соединиться с Захарием Искрой. Так, почти без боев, Сенявский дошел до Ладыжина, где стоял Абазин, которому удалось собрать всего две тысячи казаков. Слабые городские стены были ненадежной защитой против огромного войска Сенявского. Абазин решил выйти в поле и попробовать пробиться к Белой Церкви. ...С утра светило солнце, но вскоре его заволокли тучи. Ветер крепчал. Абазин вывел полк на холм и приказал разбить лагерь. В полдень показались вражеские дозоры. Потом на край белого поля наползло темное пятно, которое двигалось вперед, вытягиваясь и выравниваясь, и, наконец, остановилось. Над шляхетскими отрядами трепетали на ветру хоругви. Долго ждать не пришлось - Сенявский двинул конных рейтар и драгун. Абазин спокойно наблюдал, как их кони тяжело скачут по глубокому снегу. Вот они уже почти поравнялись с холмом, заходя слева. Абазин взмахнул рукой: из-за холма на легких розвальнях вынеслись семь пушек и сотня казаков. Не доезжая до рейтар и драгун, сани описали крутой полукруг, казаки соскочили на землю, схватили коней под уздцы, а пушкари приложили фитили. Все пушки разом ударили в центр нападающих. Словно вода прорвала плотину, разбросав обломки и раскидав земляную насыпь. Драгуны и рейтары завернули коней и помчались назад. Напрасно какой-то капитан пытался остановить их, приказывал, умолял, грозил, ругался - его никто не слушал. Наперерез убегавшим Абазин заранее выслал две сотни. Утомленные лошади не могли спасти рейтар и драгун; они барахтались в глубоком снегу, падали, сбрасывая всадников, а те в отчаянии хватались за стремена. Абазин рысью выехал на центр своего полка, осадил коня, упруго, не по летам, привстал в стременах. В поднятой руке старого полковника блеснул пернач. - Братья! Не дадим Сенявскому убивать людей наших, не дадим обижать матерей и детей своих. Вспомним славного рыцаря, батька казацкого Хмеля. Не посрамим славы казацкой, умрем или пробьемся к нашему гетману Палию. За волю! За веру! За правду! Конь понес его по заснеженному полю. Две лавы, будто две тяжелые волны, ударились одна о другую, смешались и завихрились в кипени боя. На снегу пятнами проступила кровь. Отчаянно рубились казаки, стараясь прорвать вражескую лаву. В двух местах им удалось пробиться, но густые ряды врагов снова сомкнулись, и прорвавшиеся казаки вернулись на помощь к товарищам. Ветер подул сильнее, присыпая сухим снегом кровавые пятна. Силы были слишком неравны: на одного абазинского казака приходилось по пять вражеских солдат и ополченцев. Абазин бился в самом горячем месте, ближе к левому флангу. Его окружала лишь горстка казаков, остальные уже полегли. Одиночки, не выдержав, вырывались из сабельного смерча и удирали полем. Абазин тяжело дышал от усталости. Он на миг остановился и оглядел поле боя; полковник понимал; дело безнадежно. Но долго наблюдать не пришлось: на него мчались два рейтара. Левой рукой Абазин выдернул из седельной кобуры последний заряженный пистолет и выстрелил в переднего. Тот раскинул руки, сполз набок и тяжело упал на землю, зацепившись ногой за стремя. Его конь испуганно захрапел и поволок всадника по снегу. Второй дернул повод вправо и проскочил мимо, потом повернул и погнал коня на Абазина. Абазин тоже повернул коня на месте, вскинул руку с саблей, готовясь принять удар. В это мгновение что-то больно ударило его в бок. Он рухнул на гриву, успев прикрыться саблей. На него уже летели гусары, гнавшиеся за несколькими казаками. Конь Абазина, не чувствуя хозяйской руки, сорвался с места и поскакал вслед за несущимися по полю казацкими лошадьми. Полковник старался не выпасть из седла, но силы оставили его. Он повалился набок и упал на землю. Теряя сознание, он увидел мелькающие над головой копыта гусарских коней. Холодный снег привел его в чувство, но он не открывал глаз. Что-то коснулось его лица. Абазин с трудом приподнял веки и увидел голову своего коня. Сенявский разослал солдат и ополченцев искать Абазина, а сам остался ждать в карете. Абазина нашли быстро, ладыжинские дворяне положили его в сани и привезли к Сенявскому. Тот осведомился только, жив ли полковник, и повелел везти его в Ладыжин. Пулевую рану в боку перевязали, чтоб не умер до казни. Пока на майдане ладили кол, Абазина положили на снег у тына. - Что, хлоп, мягкие наши перины? - ткнул его сапогом в бок Потоцкий. Абазин вдруг приподнялся на локте, и на его всегда веселом лице отразился такой гнев, что Потоцкий даже отступил на шаг, но, оглянувшись на шляхтичей, в оправдание своего минутного страха ударил старого полковника сапогом в лицо. На майдан согнали ладыжинских крестьян и пленных. Абазина за ноги поволокли по снегу к вкопанному в мерзлую землю колу. Два рейтара подняли его на ноги, палач засучил рукава и взмахнул секирой. Абазину отрубили левое ухо, затем правое. Даже стон не сорвался с уст Абазина. Только с нижней прокушенной губы сочилась кровь. - Придет и на вас кара! Отомсти, Семен! Голова его упала на грудь. Она поднялась снова, когда Абазина уже посадили на кол, но теперь глаза смотрели вокруг мутным, невидящим взглядом. Кругом стояли крестьяне, охваченные ужасом. Тут же началась расправа и над ними. Местные паны ходили в толпе и вытаскивали тех, кого считали непокорными, причастными к бунту. Каждому рубили левое ухо. Запылал подожженный со всех сторон Ладыжин. Майдан заволокло дымом. Тогда рейтар, поставленный на страже у кола, подбежал к Абазину и ударом ножа в грудь оборвал муки полковника, а сам исчез за хатами. ...Всюду, где проходил Сенявский с войском, оставались только пепелища, на которых в долгие зимние ночи выли собаки. Убогий, жалкий крестьянский скарб и скот паны отправляли в свои поместья. Люди бежали в Молдавию, за Днепр, в Белую Церковь, на Буг. Такие города, как Могилев, Козлов, Ульянцы, Калюс и многие другие, совсем опустели. Паны поняли, что зашли слишком далеко, скоро некому будет на них работать, и несколько поуменьшили кары: теперь левое ухо рубили не по одному подозрению, а только тем, кто доподлинно принимал участие в восстании. Самусь снова обосновался в Богуславе, Искра - в Корсуни. Палий день и ночь укреплял Белую Церковь. Сенявский расквартировал на зиму свои войска по городам и окрестным селам. Около половины своего огромного полка Палий разбил на небольшие отряды и разослал по Брацлавщине и соседним волостям. Бои начались в Хмельницком старостве, затем перебросились и в другие. В Стрижевке крестьяне ударили ночью в колокол и вырезали расквартированных там жолнеров. Даже Ладыжин полякам не удалось удержать: с Умани нагрянули сотни Палия и в короткой ночной схватке рассеяли местный отряд. Палий освобождал город за городом, село за селом. Он выгнал поляков из всего Полесья и дошел до Уши. На помощь к нему прибыли запорожские "гультяи", как называли на Сечи бедноту, хотя старшина на своей раде и запретила помогать Палию. Сенявский повернул свое огромное войско и стал поспешно отходить ко Львову, послав королю успокаивающее письмо, в котором писал, что, дескать, не угасли еще только отдельные бунты, "железо подавило огонь". Однако король сам видел зарево этого мнимо подавленного огня и снова просил Петра унять Палия. Петр, как и прежде, ответил, что казаки Палия - королевские подданные и он против них что-либо учинить не вправе. А тем временем отряды Палия продолжали теснить полки Сенявского. Последний еще раз попытался сдержать наступление, но и эта попытка закончилась неудачей. Тогда Сенявский послал гонцов с приказом готовить город к обороне. Глава 21 НЕВЕРНАЯ ЛЮБОВЬ Мазепа смачно зевнул, прикрывая рот рукою: - Хватит на сегодня. Столько дел и сам чорт не переделает. Закончите с Кочубеем. - Его уже второй день нет, - ответил Орлик. - Ничего, появится, тогда и закончите... А может, проедем к нему? Давно я там не был, у Кочубеихи настоек не пил. Или вы еще до сих пор друг на друга злобу таите? - Какая там злоба? Так, под хмельком немного погрызлись. Сейчас скажу джуре, чтоб запрягали. Кочубея застали в постели. - Ого, столько спать - можно и суд господень проспать... не только свой, - сказал после приветствия Мазепа. - Заболел я немного, второй день лежу. Вы садитесь. Кочубеиха пододвинула мягкие стулья. - Не перепил, часом? - будто украдкой от хозяйки спросил Мазепа, хитро посмотрев на Кочубея. - Нет, ветром прохватило. - Каким - прямо из сулеи?.. Ну, а если не пил, так выпей чарку-другую варенухи - и все как рукой снимет. Не то еще месяц лежать будешь. А у нас с Орликом уже чубы от работы взмокли. - Да, страдная пора подошла. Одной корреспонденции столько, что за полдня не перечитаешь. Сегодня с Правобережья три письма пришло, - добавил Орлик. - От Палия или от кого другого? - Палий теперь редко пишет. Да я и рад: без моего ведома н