ть стражу. Он миновал сени, остановился возле каморки, пристроенной к хате, и обхватил голову руками. Было слышно, как за дверью храпит подьячий московского приказа, присланный, чтобы изучить здесь язык. Завтра он должен выезжать. Орлик крепко сжимал голову, горевшую от противоречивых мыслей. Поверят ли? А если поверят, то кто знает, выберут ли его гетманом? Да ведь Мазепа может указать на него, как на своего сообщника. Вспомнился Кочубей: палач держит в руках отрубленную голову, которая смотрит прямо на него, на Орлика... Орлик подошел к ведру, напился, смочил лоб и вернулся в хату, чтобы тоже подписать присягу. То, что договор с Карлом уже составлен, гетман утаил даже от присягавших. А договор был составлен не только с Карлом, но и с его ставленником Станиславом. Условия обоих трактатов гетман уже отправил с послом обоих королей - архиереем Галчинским. Мазепа обязывался оказывать шведам военную помощь, обеспечить шведское войско зимними квартирами и провиантом; после же победы над Петром Украина должна быть присоединена к Польше. Мазепа получал титул князя, и в его владение отдавались еще Полоцкое и Витебское воеводства, образующие вместе с гетманщиной герцогство. Мазепа тщательно скрывал существование этого договора: он боялся войска, еще более опасался он посполитых. А что, если переход к Карлу вызовет бунт и его, Мазепу, сбросят с гетманства? Соберется черная рада... Куда тогда деваться? Не спасут и сердюки. Было над чем подумать. Надо было подготовить и путь к отступлению. ...Гетман сел писать письмо Петру. "Пресветлый, державный царь, государь мой всемилостивейший, - писал он. - Посылаю вам с всепокорнейшим подданским почитанием чрез своего курьера известие, что имею я итти маршем к Киеву, перестав держать путь на Польшу. В Киеве посажу гарнизон из моего регимента, а летучую конницу ординанта своего пошлю к вам. Сам бы рад ехать с сукурсом для чинения диверсий над супостатом, кабы не был больной в немощной старости, педогрично и хинокрично, и на коне из-за которой тяжко сидеть. Я бы хотел лучше быть с вами, но и то, если я Украину оставлю, то тут чтобы среди народа не случился бунт. Сейчас я повелел во все места, чтобы на письма ворога не склонялися и ими пренебрегали, имея надежду на бога и на непобедимое наше оружие. А что будет дальше происходить, о том буду писать вашему величеству. Желаю верным сердцем победы над врагом, себя же склоняю к ногам монаршего величества, самодержавную десницу его духом и истиной лобызаю. Вашего царского величества верный подданный и слуга нижайший Иван Мазепа, гетман". Глава 24 ЛАГЕРЬ В ЛЕСУ Зима 1708 года только начиналась, а снега намело столько, что ездили поверх плетней. После короткой оттепели снова набирал силы морозец. Максим подышал на руки, достал из сугроба лопату и стал расчищать снег вокруг колодца. Потом взял топор, сколол лед с корыта, прорубил топором под ногами, чтоб не скользили постолы, и стал наливать в корыто воду. Открыл хлев и пустил скот к воде. Лошади медленно втягивали сквозь зубы ледяную воду, отрываясь на миг и снова припадая к ней. На крыше овина сидели, нахохлившись, два воробья. "К непогоде", - подумал Максим. - Конь повод мочит, а ты рот разинул, - послышалось сзади. От хаты шел Деркач, хозяин Максима. Уже больше двух лет работал у него Максим. После ареста Палия он еще некоторое время ходил с ватагами по Правобережью, изредка наведываясь домой. Нужда все росла, жена продала последнюю корову, а купил ее все тот же Деркач. Пришлось вернуться, покориться Деркачу, пойти к нему в батраки. Может, и не взял бы Деркач Максима, да очень уж хотелось поиздеваться над непокорным односельчанином, отплатить за прошлое. - Кончай поить, поедешь с Петром на базар, муку повезете. - Я только ночью вернулся, еще и спать не ложился. - А ты что думал, даром хлеб жрать? - Даром? Тот хлеб мне поперек горла стоит. Горбом он мне достается. - Поговори еще! До сих пор палиевский дух не вышел. Максим отшвырнул ногой лопату и пошел к амбару. В старой, с обрезанными полами свитке, облезшей шапке, когда-то подтянутый, статный Максим выглядел намного старше своих лет. Казалось, он даже ростом стал меньше. Петр, хозяйский сын, уже ждал его у запряженных саней. - Глядите хорошенько, чтоб шведы коней не отобрали. Да не проторгуйтесь; - наказывал Деркач. Сани легко бежали по припорошенной снегом дороге. Мороз ослабел, хотя еще больно хватал за руки, за лицо, а крепче всего за ноги. Максим прикрыл ноги сеном, руки спрятал в рукава драного кожуха. Въехали в лес. Здесь снега было больше, и лошади пошли шагом. Тепло одетый Петр удобно устроился на передних санях и задремал. "Хорошо ему, - подумал Максим. - Мне бы хоть немного согреться". Он соскочил и пошел за санями. В лесу было тихо, лишь изредка фыркнет конь или пропищит синица. Вскоре сошел со своих саней и Петр. Он зашагал рядом с Максимом. - Дядько Максим, а ничего с нами не случится? Говорят, в лесах неспокойно. - От кого же беспокойство? - Вон под Пришвальней обоз шведский шел с хлебом, так стражу всю порубали и хлеб забрали. А под Красным лесом на вооруженную хоругвь напали. - То на шведов нападают. А мы ведь не шведы. - Кто их знает... - Не закончив, он схватил Максима за рукав: - Вот они... Они, дяденька! Впереди на дороге стояло четыре человека, за кустами слышались голоса, фырканье лошадей. Один из стоявших на дороге остановил коня Петра, другие подошли к саням, пощупали мешки. - На базар? Чье это? Ну, не молчите! Голос показался знакомым; этот русский говор он слышал не раз. Максим вгляделся в лицо, до самых глаз прикрытое широким капюшоном. - Не узнаешь, что ли, Дмитрий? Белая Церковь, подземный ход, Бердичев... - Максим! Вот как встретиться привелось! Остальные тоже подошли к саням, один протянул Максиму руку: - Хозяйничаешь, значит? Мы думали, швед или пан какой едет. Поскольку за пуд швед платит? Видать, урожаец неплохой был. - Не свой, - смутился Максим, узнав Якова Мазана. - И ты бы, Яков, повез, если б припекло. Куда денешься? С тех пор как расстались мы, я еще целый год места себе искал. Разбрелись все, как мыши. - Чей же это хлеб? - Деркача, я у него батрачу. - Что ж, поезжай. Кого-нибудь другого подождем, не хотим тебя обижать. Хлопцы третий день не евши. Вспомнят, как бывало в трудных походах одну тюрю ели, и то облизываются. - Хлопцы, примете меня к себе? - неожиданно спросил Максим. - Не могу больше... Вертайся, Петро, домой и скажи батьке, что хлеб казаки взяли, а Максим с ними остался. Так и скажи. А если он жинку мою хоть пальцем тронет - в порошок сотру. Это тоже скажи. И деньги пусть ей выплатит, а то с самой пасхи даже на руку не поплевал. Езжай... Где, хлопцы, моя новая хата? Они долго плутали по лесу, обходя густые заросли, и, наконец, приехали к занесенному снегом хуторку в пять или шесть хат. Маленькими снежными холмиками белели вокруг землянки. Мазан и Дмитрий повели Максима к одному из таких холмиков. В землянке несколько человек с любопытством посмотрели на вошедших. - Новый? - Жилец новый, а знакомец давний. Садись, Максим, - пододвинул ему Дмитрий деревянный обрубок. Максим сел. - Может, сначала к старшему сходим? Он у вас как - атаман куренной или полковник? - Ты про Савву? Полковником зовем. - Чем же вы промышляете? - Разве не видно? Тем, чем и раньше промышляли. Только людей поменьше стало. На зиму многие по домам разошлись. Есть нечего. Захватили было обоз под Пришвальней, - тогда поели. - Под Красным лесом тоже вы порубали шведов? - Нет. То, верно, Андрущенко, он где-то поблизости. - А кто еще из сотников здесь? - Мало осталось. Андрей Зеленский на Запорожье подался. "Тесно мне, - говорит, - на этой земле". Судья Семарин в полк Самуся вступил, под мазепиной хоругвью ходит. Танский уже полковник мазепинский, Часнык тоже там. А Корней к батьке поехал. - Куда? - В Сибирь, вместе с Федосьей и Семашкой. Может, уже и бурьяном заросли батьковы кости. А его враг панствует. - Мазан зашагал по тесной землянке. - Знаете, хлопцы, я вчера опять кобзаря слушал, он про батька пел: о том, как Мазепа заковал его, как яду подсыпал. Я запомнил: Вiзьмiть Семена Палiя пiд руки Та забийте Семена Палiя Та й у крiпкi залiза. Ой, посадiте Семена Палiя Та у темну темницю У залiзну клiтку, за залiзнi дверi, За сердце берет песня, я даже заплакал. Все помрачнели. Молчание нарушил пожилой казак, вырезавший в углу ложку: - Разве знал кто, что так выйдет? Со дня на день ждали мы русского войска. А уже четыре года, пролетело. Шведа пустили на Украину. Мазепа и пальцем не шевельнул, чтобы задержать. Неужто и дальше так будет? - Карл, верно, на Москву ударит. Там ему и лапти сплетут. - И мы поможем. - Про Леггергорна слыхали? - Какого Леггергорна? - Есть такой генерал у Карла, на Стародуб шел. Хотел там гарнизон русский осадить. Только дороги туда не знал. В завируху взялся его проводить один посполитый, да так завел, что и чорт не нашел бы дороги назад. Лес кругом. Всю ночь шведы огонь жгли, а снег костры заносил. И половина людей той ночи не пережила... - А что же дядько? Нарочно завел? - А как же! В землянку ворвался морозный воздух, кто-то крикнул в раскрытую дверь: - Седлай коней, обоз через Барахты на Киев идет! Беседа оборвалась. Казаки торопливо оделись, выскочили наружу. Собирались по сотням, седлали коней и исчезали в лесу. Максим подошел к Мазану, который подтягивал подпругу: - Дай мне что-нибудь. - С оружием у нас не больно густо. Придется самому добывать. Пойди вон туда, к клуне, Дмитрий найдет. Дмитрий вытащил из-под соломы прилаженную к длинной палке косу. - С этим кое-кто приходил к нам, а теперь на дрова отдали. Закинув косу на плечо, Максим сел на неоседланного деркачева коня и поехал вслед за сотней. Собрались в яру под Барахтами. Савва выслушал дозорного. Тот рассказал, что обоз уже вошел в село и остановился на Тимошевке; в обоз согнаны посполитые, а охраняют его шведы и поляки. Лошадей с коноводами оставили в яру, а сами двинулись к селу. Вечерело. Сыпал мелкий снежок, ветер гнал по полю снежную дымку. Максим все поглядывал, как бы не оторваться от Мазана. Было слышно, как лают собаки, скрипят журавли. Где-то мычала корова. Обоз стоял посреди улицы, в балке; по сторонам прохаживались часовые, нетерпеливо ожидая смены. Дважды прокаркал ворон, и казаки ринулись по склонам балки вниз. Снег оседал под ногами, казаки скользили, поднимая снежную пыль. Максим катился имеете с другими, наткнулся на куст, снова вскочил на ноги. Казаки уже перескакивали через плетни, выбегали на улицу. Максим очутился у самого конца обоза. Против него суетились два шведа, стараясь повернуть маленькую пушчонку, стоявшую на санях. Один из них, закутанный до ушей в черный плащ, схватил ружье и выстрелил. Возле Максима тоже ударил выстрел, швед попятился и, прижимая к груди ружье, упал на сани. Второй бросил раздутый фитиль и побежал. Максим швырнул косу вдогонку бегущему, но она не долетела и зарылась в снег. Максим не стал догонять беглеца, а, повернув сани, зарядил пушку и навел на перекресток улиц. Ждать пришлось недолго. Из-за хаты выскочило четыре шведа. Максим поднес фитиль к пушке. Выстрел оказался удачным: два шведа остались на месте, один пробежал несколько шагов и тоже упал, только четвертому удалось удрать. В селе неистово лаяли собаки, из хат выскакивала охрана. Ее встречали выстрелами. Казаки рассыпались по дворам, преследуя шведов. Постепенно все стихло, лишь кое-где раздавались одинокие выстрелы и слышались предсмертные крики. В обозе была мука, пшено, сало и мед. Все это перевезли в лес, а крестьян с лошадьми отпустили. Некоторое время лесной лагерь жил мирно. Казаки отъедались после долгой голодовки, по целым дням сидели в землянках, играли в кости, вели бесконечные разговоры. Но однажды раздались удары в большой чугун: звали на раду. На поляну высыпали казаки, остановились вокруг толстого пня. Из толпы вытолкнули двух здоровенных мужиков, которые при всеобщем одобрении схватились, за руки. Они боролись, как медведи: топтались, сопели, переваливаясь с боку на бок. Но вот смех утих - на пень поднялся Савва. Он обвел всех долгим взглядом и, словно на похоронах, снял шапку. - Панове казаки, давно мы вестей ждали с Левобережья, да лучше бы не дождались. Страшные вести получил я: Мазепа изменил Петру, царю московскому. Скрипели две ольхи, терлись одна о другую перекрещенными стволами. Кто-то глухо закашлялся. Потом все всколыхнулись, закричали. - Как же теперь будет? - повернулся к Мазану Максим. - Даже не верится... как же так? - Кто рассказал? Савва поднял руку. Вместе с перначом была в ней какая-то бумага. - Вот универсал Мазепы. Слушайте: "Ознаменуемый всем нам наибольший ворог Москва..." - Сожги его! - Пусть дочитает! Читай! - "Предостерегаем вас Московских указов не слушать и на их прелести не поддаваться". Дальше уже не слушали. - Панове казаки, - опять поднял руку Савва, - давайте вместе подумаем, как нам теперь быть. Оставаться здесь или... - Подождем еще вестей! - На Запорожье пойдем! - Пойдем на левый берег, к войску русскому! Спорили долго, до хрипоты, до пота на раскрасневшихся лицах. Решили пока оставаться на месте. Неизвестно было, что делается на Запорожье и где находятся русские гарнизоны. Решили еще послать людей в разведку и к Андрущенко, чтоб объединить свои силы. Глава 25 У КОРОЛЯ КАРЛА Мазепу некоторое время никто не тревожил. Двадцати седьмого сентября у города Пропойска под Лесной был наголову разбит посланный на помощь Карлу корпус генерала Левенгаупта. В Москве праздновали победу. Мазепа тоже послал поздравление и две тысячи червонцев. Он снова заколебался: не прогадает ли, если перейдет сейчас на сторону Карла? Может, подождать? Генеральная старшина, присягавшая Мазепе под Бердичевом, тоже молчала. Станислав прислал несколько писем, склоняя к решительным действиям, однако гетман из осторожности не отвечал. Только раз написал, что еще не пришло время, что сейчас не пойдут с ним правобережцы. Зима 1708 года доживала последние дни. Иногда еще дули холодные снежные ветры. Весна уже подтачивала силы зимы и клокотала первыми ручейками. Хоть на ночь зима и схватывала их ледяной рукой, но утром, пригретые весенним солнцем, снова вырывались из-подо льда говорливые ручьи, и с каждым днем их становилось все больше. Мазепа сидел при войске в Борзне. Желание действовать боролось с осторожностью, которая выработалась у него за долгие годы гетманства. Семь раз отмерь, один раз отрежь... Все ли он взвесил? Как будто все. Пожалуй, можно резать. В один из дней, когда Мазепа, опершись подбородком на руки, смотрел в окно, к нему подошел и уселся рядом Ломиковский. - Весна идет, пан гетман, пора бы нам решать, не то Карл окажет: "Когда надо было - не пришли. К шапочному разбору прибежали". Да и до каких пор нам штаны об лавку протирать? Царь теперь сюда и носа не покажет, армия его сама разбежится, как только шведы двинутся. Нынче ведь не зима, когда под Лесной шведов от мороза больше, чем от пушек, полегло. - Что же по-твоему: с бухты-барахты начать? Прыгнешь, как лягушка в костер. - Нет, сейчас время. Долгорукий, посполитым дал жару, когда бунт усмирял, теперь и народ и войско на Москву злы. - Больше на нас, чем на Москву. Сердюкские полки тоже там были. Однако это меня меньше всего беспокоит. Что мне до их чувств?! Прикажу - и пойдут за мной. - Он резко повернулся к Ломиковскому: - Вы подпишете эпистолию королю? - Конечно. Мы свои подписи под гетманской поставим. - Иди зови всех. Будем писать вместе. Письмо вышло длинное, туманное. Просились под Карлову протекцию, обещая встретить его на Десне. Когда дело дошло до подписей, Орлик посоветовал: - Оно бы лучше без подписей... Напишем: "Просит вся старшина", - и печать поставим. Так спокойнее... "Боятся, - подумал Мазепа. - Нет, назад только раки пятятся, ваши присяга у меня". И громко: - Пусть так. Позовите Быстрицкого. Управляющий гетманскими имениями Быстрицкий столкнулся у ворот с есаулом, который сообщил, что от царя едет сюда Протасов. Гетман испугался не на шутку. "Что, если Протасов везет приказ вести войско к царю? Ослушаться? А если и Карл откажет в своей протекции?.. Может, он уже передумал итти на Москву?" И тут гетмана осенила счастливая мысль. Полчаса спустя все прислужники ходили по дому на цыпочках, стража к гетману не пускала никого. Сунулся было Горленко, но солдаты скрестили перед, ним ружья: гетман болен, приказано никого не принимать. Князя Протасова тоже впустили не сразу; его ввели только по разрешению гетмана. Слабо мерцала в углу лампада. Мазепа лежал в постели, обложенный подушками. Протасов поздоровался. - Рад, очень рад. Думал, что уже и не приведется увидеть государева посла. Эй, кто там есть, свечку зажгите или откройте окно. - Пану гетману плохо? Не во-время. Неутешительной будет эта весть для государя. Простудился или еще что? - неловко мялся Протасов, с участием глядя на Мазепу. - Наверное, конец подходит. Годы, повседневные заботы свалили меня, думаю за священником посылать. - Что ты, светлейший? Жить еще будешь на радость нашей державе, бог не допустит смерти твоей в такое время. На кого же тогда войско останется? - Неисповедимы пути господни. Пока я жив, буду еще руководить войском: умирать собираешься, а хлеб коси. - Лицо Мазепы искривилось в болезненной гримасе. Он провел рукой по лицу, будто прогонял улыбку, и спросил: - По какому делу, князь, приехал? - Что ж об этом деле и говорить теперь? Государь в Смоленск призывал. Пора подниматься нам на супостата. Мазепа привстал на локте: - Скажи государю, что гетман войска украинского Мазепа даже в гробу последует за ним. Моя рука слаба, но сердце еще крепко, оно сильно волей и помыслом царским. Передай поклон мой его величеству. Верность войска украинского передай. Тяжело дыша, гетман опустился на подушки. - Скажу. Все скажу. Будем бога молить за здоровье твоей светлости. Мазепа оставался в постели. От царя скакали курьеры осведомляться о его здоровье. Петр прислал даже своего лекаря. Тот долго осматривал, выслушивал и выстукивал Мазепу и вынужден был прийти к выводу, что гетмана и впрямь свалили в постель старость и жизненные невзгоды. Мазепа лежал и слушал, как курлыкали в небе журавли, возвращаясь на старые места. Лихорадочно постучав в дверь и не дождавшись разрешения, в опочивальню вбежал племянник Мазепы Войнаровский. Его красивое лицо было испуганно, нервно сжатые губы дрожали. - Зачем ты здесь? - Меншиков сюда едет. Он поставлен к войску, я ночью бежал от него. Недуг покинул Мазепу. - Коня! Войску собираться в Батурине, всем итти туда... Чего же стоишь? Скликай старшину. В Батурине Мазепа не стал задерживаться. В замке оставил полк с есаулом Кенигсеном и сердюкским полковником Чечлой. Приказал никого не впускать; если придут русские - стрелять по ним. Сам двинулся к Десне навстречу Карлу. За ним ехали собранные наспех полки - всего шесть тысяч. А обещал Карлу двадцать. Почти никто не знал, куда движется войско. Доехали до Оболони. Глазам открылась полноводная Десна. По распоряжению Мазепы Апостол выстроил полки. Гетман дважды проехал перед полками и остановил коня. Высоко над головою поднял булаву: - Казаки! Слушайте то, что уже давно должен был я сказать вам, что говорило мне наедине наболевшее сердце. Москва задумала превратить нас в солдат, народ наш сделать слугами российскими. Долго мы терпели московские притеснения. Ничего нам не остается, как только итти к шведскому королю. Он будет уважать и защищать наши вольности. Братья, пришла пора, сбережем казацкую, свободу. Украина будет вольной, братья! - Слава гетману Мазепе! - закричал Ломиковский. - Слава! - нестройно откликнулись на флангах. В центре было тихо, только похрапывали беспокойные кони да у самого берега клокотал весенний водоворот. Кое-кто поглядывал на фланги, где стояла гетманская гвардия - полки сердюков. Мазепа послал вперед Орлика и Ломиковского. Те прибыли к передовому шведскому полку - к драгунам полковника Гальма. Полковник не сразу поверил и задержал обоих. Но тут, не дожидаясь их возвращения, приехал сам Мазепа. Гальм, известив Карла, повел гетмана к нему. У королевского шатра Мазепу встречал почетный караул. Гетман сошел с коня и направился к шатру. За ним несли на белом рушнике булаву и бунчук. Карл вышел из шатра. Гетман остановился и склонил голову. К ногам короля положил булаву и бунчук, начал было опускаться на колено, но Карл подбежал и, подхватив его под руки, пристально оглядел по-детски смелыми глазами. Потом повел в шатер. Усадил гетмана в кресло, сам говорил стоя. Карл устроил пир в честь гетмана. Приветственные звуки боевых труб долго звучали в ушах Мазепы. Даже сон отлетел от него в те дни. Веселый, разговорчивый, он проводил время со старшиною. Когда оставался один - мечтал. Даже начал сочинять думу, посмеиваясь над собою. Однажды ночью гетман проходил по лагерю. Все спали. Мазепа отступил в тень шатра, чтобы переждать, пока пройдут два казака. Но и они остановились, продолжая разговор. Мазепа прислушался. - С неба свалился, что ли? Погляди, что кругом делается! - Да я только вчера из Батурина приехал, еще ничего не знаю. - Бежать надо. Не видишь разве, куда гнет гетман? Все бегут. Мазепа не стал слушать дальше. Побежал к своему шатру. Рванул полог, в темноте отыскал Орлика, толкнул его в бок. Тот заморгал сонными глазами. Узнав гетмана, сел на кровати. Мазепа наклонился к нему и обеими руками взял за ворот сорочки. - Войска сколько у нас, правду говори! - Теперь не вернешь, да твоей милости должно быть виднее: тысяча наберется едва ли. - А остальные где? - Я за ними не бегал: может, у Петра, может, разбойничают по дорогам. Да чего нам заботиться? У Карла войска хватит. А наше бежит... Разве их удержишь? Генеральный хорунжий сегодня удрал. - Сулима? Почему ты мне не сказал? - Что говорить, разве сам не видишь? Лагерь опустел. Впрочем, еще не все пропало. Гордиенко сюда запорожцев ведет, я ему давно написал. "Гультяи" на Сечи нового кошевого выбрали - Петра Сорочинского. Этого к себе переманить не трудно будет. - Мудро ты сделал, а только страшно мне, Филипп. Поспешили мы, нелегко будет Петра одолеть. Ты видел Карла? Ребенок. - Храбрый, ничего не скажешь. А Петр мудрый. На его стороне сила. Пусть на всякий случай Апостол поедет к царю, еще не поздно. Апостол мне сам намекал: не начать ли переговоры с Петром? Пока будут итти переговоры, все станет яснее. Эх, не удалось собрать войско, а то б мы Петру показали... Апостол уехал, но не вернулся. На Украине происходили стычки отдельных отрядов. Семнадцатого апреля Кари отрядил часть войска для осады Полтавы - ключа дорог на Москву. Согнали крестьян копать шанцы. Стали бомбардировать город. Петр послал к Полтаве Меншикова и Шереметева. Меншиков остановился на берегу Ворсклы между Опошней и Котельной, а Шереметев - между Сорочинцами и Полтавой. На помощь им Петр бросил также генерала Рена с кавалерией. Мазепа с огромным обозом и горсточкой войск тоже подступил к Полтаве и остановился в Будищах. Шведы хотели взять город приступом, но штурм был отбит. На полтавских стенах рядом с мужьями дрались женщины и даже дети. Шведы попытались подвести мину, но подкоп выследили и провели из города контрмину. Горожане приняли присягу: умереть, но не сдать город. Если кто заговаривал о сдаче, его забивали до смерти. Чтобы подбодрить осажденных, Меншиков послал письмо в ядре. Из города ответили таким же способом. Карл на время прекратил штурмы. Никто не осмеливался спросить, что он думает делать. Кто-то робко заговорил было об отступлении, но король всердцах топнул ногой: - Отступать перед ничтожными русскими? Смешно!.. Но сам он думал не так. Отступать было некуда: за спиной стоял вновь избранный гетман Скоропадский с казаками и князь Григорий Долгорукий с полками валахов. Королю хотелось посоветоваться. Но с кем? Пойти к Левенгаупту? Король был на него в гневе еще за Лесную. Наконец не вытерпел, пошел. Левенгаупт лежал на кровати одетый; заслышав шаги короля, он только повернул голову, даже не встал. - Что будем делать? - прямо спросил Карл. - Снять осаду и ударить всеми силами на врага. Карл не ответил и заходил по комнате. Резко остановился перед Левенгауптом. - Русские, кажется, хотят перейти речку. Поехали? - Может, подождем до утра? - А они тем временем переправятся!.. Подъехали к Ворскле. Карл стал спускаться по отлогому берегу к воде. - Дальше опасно, там русские заставы, - сказал Левенгаупт, однако не отставал от короля. Остановив коня, Карл долго всматривался в притихший, скрытый темнотой противоположный берег. - Вот брод, переправляться можно только здесь. Просвистела пуля, за нею еще две. - Ваше величество, нельзя без надобности рисковать своей жизнью. Карл будто не слыхал этих слов. - Вон на том холмике надо поставить пушки. Они будут держать переправу под обстрелом. Солдаты испуганно пригибались при свисте пуль. Левенгаупт нервно кусал ногти. Неожиданно конь под ним вздрогнул, жалобно заржал и осел на землю. Генерал едва успел вытащить ноги из стремян. Ему подвели другого коня. Карл поехал прочь. Он устыдился своей безрассудной, мальчишеской бравады. На том берегу послышалось какое-то движение. Карл остановился прислушиваясь. Над головой снова просвистела пуля. Вторая, третья. Вдруг король почувствовал жгучую боль в ноге. Он закусил губу и пустил коня шагом. Один из солдат, ехавших сзади, увидел кровь, стекавшую с королевского сапога. - Из вашей ноги течет кровь, гоните коня поскорее. Карл продолжал ехать шагом. - Я так и знал! - крикнул Левенгаупт, увидев раненого короля. - Скорее за лекарем! - Это пустяки. Позовите Спарре и Гиллеркрона. - Мы здесь, ваше величество. - Генерал, - обратился король к Спарре, - пошлите две тысячи солдат в траншеи к Полтаве. Осаду не снимать. Полтаву мы возьмем боем. Две с половиной тысячи направьте для охраны обоза гетмана. Вы, Гиллеркрон, возьмите половину своего корпуса и станьте на Ворскле, вон там, чтобы не зашли с тыла. Карл чувствовал, что силы покидают его. Не хотелось упасть при солдатах и офицерах. Подъехал Реншильд. - Ваше величество, с провиантом... Левенгаупт дернул его за рукав. Однако Карл услышал. - С провиантом плохо? Послезавтра будем обедать в московских шатрах, там хватит, - и дернул повод. Глава 26 ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ СНОВА Комендант зевнул, потер рукой давно не бритую щеку и отодвинул в сторону бумаги, накопившиеся за три дня. В комнате было холодно и неуютно. "А сегодня чем-то вкусным пахло на кухне", - вспомнил он. При этом сухощавое лицо старенького коменданта расплылось в радостной улыбке. Он натянул на себя теплый тулуп и собрался было выйти, когда под окнами задребезжал колокольчик и кто-то тпрукнул на лошадей. В комнату вошел солдат, устало откозырял коменданту и подал пакет. - Заключенный Михайло Самойлович переводится в Томок. Комендант вскрыл пакет: - Возят, их с места на место, сам не знаю зачем. Куда с ними деваться? Федор! Из боковых дверей вышел молодой, лихой капрал. - Еще одного привезли. Куда мы его денем?.. Погоди, это не атаман ли какой казацкий? Так и есть, "бывший гадячский полковник". Давай отправим его к Палию, там рады будут земляка повидать. Проводи его туда. - Может, пусть к волостному едут? Пока не было волости, мы устраивали, а теперь волость - они над ссыльными начальники. - Не хитри. Итти не хочется? Так солдат подвезет. А не то, погоди, вон Соболев идет, он живет поблизости. Позови его. Капрал выбежал на крыльцо и вернулся с Соболевым. - Покажешь дорогу к Палию. Вашего полку прибыло, еще одного привезли. Соболев кивнул и пошел с солдатом к саням. Он сел рядом с закутанным в старый кожух человеком и равнодушно посмотрел на него. Лошади мелкой рысцой повезли их по узким улицам Томска. Соболев устроился поудобнее и еще раз взглянул на сидящего рядом человека: высокие стрельчатые брови, заросшее густой щетиной лицо, длинные казацкие усы. Тот почувствовал взгляд и повернулся к сопровождающему. - Не припомнишь, где видел? - улыбнулся он. - Колымака, выборы гетмана, разговор на холме. - За что же тебя сюда сослали? - За то, что донос Забилы в приказ передал. И от себя кое-что добавил про Мазепу. Как он деньги Голицыну давал, как поборами людей в Рыльской волости замучил. - Самойлович! Вот где бог привел встретиться. - Он крепко пожал протянутую руку. - Куда дальше? - крикнул с передка солдат. - Уже и домов нету. - Сюда, налево. Знаешь, куда едем? - спросил Соболев Самойловича. - К Палию. Возле маленького домика, стоявшего у самого леса, Соболев соскочил с саней. Столетние кедры и сосны протянули над домом свои длинные ветви. С ветвей на крышу падали хлопья мягкого снега. Из домика вышел Семашко и с удивлением посмотрел на прибывших. - Принимай гостей, землячка привез. Сгибаясь под низкой притолокой, вошли в маленькую, но чистую хату. Палий сидел на корточках возле печи и колол на мелкие щепы полено. Он поднялся навстречу, отбросил со лба прядь белых волос. Прищурил глаза. - Никак Михайло Самойлович?! Были когда-то знакомы. Подойди, земляче, обнимемся. Поздоровавшись, Палий снова опустился на скамью. - Тебе лежать надо, болезнь - не свой брат, - с упреком сказал Соболев. Федосья, помогая Самойловичу раздеться, кинула через плечо: - С самого утра ругаюсь с ним. Разве удержишь? Ох, и непоседа! - Бока уже пролежал. А ты, Михайло, надолго к нам? - Разве я знаю? Я уже в пяти местах в Сибири жил. - А я в трех только. - Слыхал я, тебя в Енисейск засылали... - Я там и не был. Везли в Енисейск, да не довезли. Месяц в Москве держали, потом сослали в Верхотурье. Дальше в Тобольск. А вот уже около двух лет здесь живу. Отсюда, верно, и на кладбище понесут. Когда помру, - обратился Палий к Семашке и Федосье, - так чтоб рядом с Корнеем положили. - С каким Корнеем? - спросил Самойлович. - Побратим мой, приехал со мной сюда, тут и кости сложил. А как хотел на Украине помереть! Все ему поля и леса наши виделись. Веришь, плакал перед смертью. - Хватит, Семен. Галя, достань-ка лучше чего-нибудь гостей угостить. - А земляки тут есть еще? - спросил за столом Самойлович. - Кроме нас, никого. В Тобольске встречал. - Я тоже встречал. И думаете, кого? Ивана Самойловича, гетмана бывшего. - Я думал, умер он. - Может, и помер теперь. Худой был, оборванный, одни кости. И в уме помутился. Все гетманом себя видел. Бродяги смеялись. Бывало подойдет какой-нибудь: "Ваша вельможность, кому доверишь универсал написать?" - "Мазепа пусть напишет, мудрая у него голова. Добрый писарь. Я его генеральным судьей назначу". Порой прояснялось у него в голове, но о Мазепе он ничего не знал. Не знал, что тот навет на него написал и Голицына подкупил... Михайло Самойлович закашлялся, схватился рукой за грудь. - Что с тобой? - Рудники уральские боком выходят. Железо там в норах отбивал. Земля мерзлая - не сковырнешь. Бывало сперва костер разведем, чтоб оттаяло. А наутро как залезешь туда - угар, голова трещит... Иных за ноги оттуда выволакивали. С тех пор и началось у меня в груди... Весь день прошел в разговорах. Беседа вилась, как бесконечная пряжа, в одну длинную нить. Нить тянулась в далекую даль, через реки, через тайгу на Украину, откуда сюда почти не доходили вести. Под вечер Соболев попросил Палия сыграть. Палий взял кобзу, долго перебирал струны раздумывая. Полилась песня. Соболев подхватил сильным басом. Казалось, песня дрожит у него в груди, хочет сорваться во весь голос, а он сдерживает ее, заставляя вплетаться в негромкую мелодию кобзы: Горе жити в свiтi, Що маю робитиi Один душу запродуэ, Жупан шовком вышиваэ, А другий в Сибiру Погиба за вiру. Михайло Самойлович остался у Палия. Семашко каждый день ходил на Ушайку ловить рыбу. Иногда переправлялся по льду на левый берег Томи, где было много маленьких озер, - прорубал там полыньи. Болезнь надолго приковала Палия к постели. Он пил горилку с порохом - не помогло. Лежал на полатях и слушал, как стонут за окном кедры и сосны, жалуясь на злые морозы. По временам болезнь отпускала его. Тогда он садился и вместе с Самойловичем мастерил что-нибудь. Однажды к нему без предупреждения приехал старенький комендант. - Давненько я тут не был. Мастеришь? Ярмо для гусей делаешь? - Гроб делаю, - улыбнулся Палий, отбрасывая в сторону недоделанную лыжу. - Рано помирать задумал. Еще поживешь. Ничего нового не раскопал? - Давно раскопал, а недели две назад по бумагам сверил. Ты твердил: нет ничего. Нашлось, не зря люди говорили. Холм против Ушайки зовется Таяново городище. Это все знают. Там зимним лагерем Таян стоял. За холмом не канавы, а рвы городские. Таян сам под руку русского царя пошел. А тут, где теперь Томск стоит, по велению царя Бориса казацкий голова Писемский и какой-то Тырков крепость заложили. Так-то... - Жаль, все бы тут с тобой разузнал. Жаль разлучаться. - Что такое? - в один голос крикнули все. - Опять меня переводят? - спросил Палий. - Или на твое место другого присылают? - Не пугайся. Я тебе такую весть привез, что сейчас и гопака своего спляшешь. Курьер к тебе из Москвы от самого царя. Говорит, что есть духу мчался сюда, на всех станциях лошадей загонял. Сани четвериком пришли за тобою. - С чего бы это? Может, Мазепа новый навет написал? Только какая ему теперь от этого корысть? - Мазепа сейчас, верно, с шведским королем обедает. Изменил Мазепа нашей державе. Петр сразу не поверил, это уже курьер рассказывал. Меншиков первый известие привез царю. Тот взял князя за кафтан и тихо так: "Ты не напутал чего?" И как раз челобитчик из Глухова или как там... - есть у вас такой город? - просит не гневаться за измену гетмана: они-то, мол, остаются верны своему государю. Тогда царь поверил. В таком гневе был, что сохрани бог. Глаза налились кровью. Побагровел. "Иуда новый!" - кричит. А ругался так, прямо страшно. Не знаю, может, брешет курьер. - Хорошо, ей-богу, хорошо! - Самойлович потер руки. - Пришел конец нашим мукам. - Чему радуешься? - удивился Палий. - Мазепа народ свой предал. Не один же он пошел - войско повел за собой. Людям глаза открывать надо. Когда ехать? - Сегодня. Собирайся в дорогу, с собой ничего не бери. Жена с сыном и невесткой вслед выедут. - Семен, куда ты поедешь? Помрешь в дороге... Больной он! - Не помру. Я живучий. Здесь я скорее помер бы. - А как же я? - волнуясь, спросил Самойлович. - Указа не было. Да ты не журись, скоро будет. На всякий случай я с курьером в Москву письмо пошлю. Государь и тебе свободу дарует. Он никого не забудет. Петр действительно никого не забыл. Уже на другой день после получения известия об измене гетмана он приказал вернуть усадьбы семьям Кочубея и Искры, освободить сосланных по вине Мазепы людей. В тот же день палач повесил чучело Мазепы с андреевской лентой через плечо, и попы в церквах прокляли предателя. Петр, занятый делами, помнил Палия и часто осведомлялся: - Не прибыл ли еще белоцерковский полковник? Восьмого декабря он собственноручно написал из Лебедина московскому коменданту князю Гагарину: "Почему не уведомляете меня про украинского полковника Палия? Послано ли за ним и как скоро он будет в Москве? Едва приедет, посылайте сюда на почтовых наискорее". Гагарин отписал, что Палий приехал, он лежит больной. Как поправится, сразу выедет, - сам рвется на Украину. Палий поправился только в марте и вместе с Гагариным поспешил в царскую ставку, в Воронеж. Его проводили в дом, где стоял царь. Петр уехал на верфи, и никто не знал, когда он должен вернуться. Палия ввели в большую, неуютную, наспех оборудованную под царскую квартиру комнату. В углу, прислонившись к стенке, молча ожидали царя несколько воронежских купцов. В стороне от них, подперев голову руками, сидел воронежский губернатор. Полковник поплотнее завернулся в меховую шубу, опустился в кресло. Утомленный дальней дорогой, Палий не заметил, как голова его склонилась на подлокотник кресла. Проснулся оттого, что кто-то взял его за плечо. - Его царское величество светлейший государь прибыли! Повернувшись к дверям, склонились в поклоне купцы, в комнату вскакивали и замирали, вытянувшись, офицеры. Распахнув рывком дверь, на пороге показался царь. Высокий, статный, лицо с мороза пышет румянцем. Повидимому, ему уже доложили о приезде Палия. Он готовился к этой встрече; не в обычае Петра было смущаться или робеть, но здесь им вдруг овладело какое-то волнение. Царь неожиданно остановился в дверях, так что шедший сзади офицер даже малость толкнул его в спину. Широко открытыми глазами посмотрел Петр на седобородого сурового старика, который стоял, опершись на поручень кресла. - Состарился, полковник, повинен и я в твоих сединах, - тихо, но внятно проговорил он. Палий поднял голову, взгляды их встретились. В глазах полковника, подернутых легкой пеленой грусти, царь прочел и легкий укор и вместе с тем прощенье. - Не повинен ты, государь. - Палий шагнул навстречу.- Мазепа в моих сединах повинен. О, если б только в моих сединах! Государь, не держи гнева за мазепину измену на народ украинский, не гетманом он людям был, а катом. Петр подошел к Палию, усадил его в кресло. - Я гнева на народ не держу. Каждый день из всех городов челобитчики идут, в своих хатах люди шведов сжигают. А полтавчане как держатся! Вылазки делают, ни днем, ни ночью не дают покоя врагу. Почти весь порох вышел у них, свинца давно нет, - одними саблями отбиваются. Женщины и дети на стенах стоят. Вот только запорожцы подвели. - Разве все? - Не все. А сечевая старшина - у Мазепы. - Надо послать людей туда, пусть слово правды молвят. Царь закурил коротенькую трубку, заходил по комнате: - Верно. Послать надо таких людей, кому все верят, за кем сечевики пойдут. От твоего имени надо послать, полковник. - Я пошлю. Сам напишу. Можно мне находиться при войске? Петр подал знак. В комнату внесли на серебряном, устланном полотенцем подносе полковничий пернач. Царь взял пернач в руки: - Вот пернач и грамота на командование полками Фастовоким и Белоцерковским. Хочешь, господин полковник, оставайся при мне, хочешь, езжай к Скоропадокому, а хочешь - к Долгорукому. Царь наклонился к стулу, стоявшему за столом, взял в руки серебряный пояс, на котором висела сабля, пистоль и кинжал. - А это от меня небольшой подарок. П