ных рисунков, про пектораль и Чертомлык он, кажется, что-то слыхивал и даже, если бы напряг память, сумел бы нарисовать в своем представлении изображения домашних животных, которых разводили наши предки. Но что это за животные, какие они, зачем и каково их влияние на современную систему хозяйствования - этого он уже не сказал бы ни за что. Да и в самом деле, что нам те далекие, давно умершие животные? Лежат, стоят, бегут, пасутся - вот и все. Какое это имеет отношение к нашим задачам и к нашим потребностям? Товарищ Жмак налетел на фермы в грозном ореоле требований, недовольства и даже угроз, его гремящая машина должна была восприниматься как огнепальная колесница карающего бога, все вокруг должно было бы трепетать от страха, расстилаться травой, припадать к земле. Гай-гай! Все это происходило лишь в распаленном воображении товарища Жмака, разозленного тем, что он не пообедал и не поймал ни одного из веселоярских руководителей, чтобы сказать им свое представительское слово. Нужно же было случиться, чтобы встретила Жмака мама Сашка. Когда мы сказали, что знания товарища Жмака не достигали глубин времен, то это можно было бы объяснить его необыкновенной озабоченностью временами нынешними. Но чем можно оправдать незнание товарищем Жмаком того факта, что мама Сашка, заслуженная доярка колхоза "Днипро" - родная мать председателя Веселоярского сельсовета Григория Васильевича Левенца? Тут ни объяснений, ни оправданий. Итак, товарищ Жмак столкнулся (ох, какое же малолитературное слово!) с мамой Сашкой. - Где ваш зоотехник? - открывая дверцу и выставляя из машины ногу, закричал Жмак. - Здравствуйте, - сказала мама Сашка. - Что? - Здравствуйте. - А-а. Приветствую вас. Добрый день. Вы здесь работаете? - Работаю. - Как ваши трудовые успехи? - Да вроде бы ничего. - Очень приятно. Очень. Но мне нужен ваш главный зоотехник. Как ее? Левенец? - Да нет. У нас главный зоотехник Дарина Порубай. - Порубай? - Порубай. - Как же это может быть? А мужем ее кто? - Левенец. - А она Порубай? - Порубай. - Слушайте, не морочьте мне голову! Вы кто такая? - Я - доярка, Александра Левенец. - Левенец? - Левенец. - Ага, значит, жена у Левенца не Левенец, а Порубай, а вы обыкновенная доярка, но Левенец. Тогда при чем же здесь вы? - А я мать Григория Левенца. - Председателя сельсовета? - Ну да. - А невестка ваша - главный зоотехник? - Да вроде бы. - Выходит, что же: семейственность на фермах развели? Доярки начали собираться вокруг, посверкивая голыми икрами, поблескивая золотыми зубами. - Девчата, слыхали? - Семейственность, говорит... - Позавидовал! - Может, хочет дояром вместо мамы Сашки? - Да разве это семейственность? Как теперь в газетах пишут? - Двухнастия? - А что же это такое? Две Насти или как? - Не двухнастия, а двигнастия! Чтобы двигать там, где нет механизации... Жмак, хотя и голоден, все же понял, что над ним насмехаются, и попробовал огрызнуться: - Критиканствуете, а у самих золота полные рты! - Так это же нам за вредность! - Зубы от нашатыря рассыпаются! - Побудьте с нами, у вас тоже посыпятся! - И вам золото отпустят! Окружили Жмака, шутливо подталкивая его круглыми боками, оттесняли от машины, деликатненько подталкивали, пока не оказался он в их, как когда-то говорили, рекреационной палате, то есть комнате для отдыха. Чисто, светло, на белых стенах плакаты на коровью тему, на столе цветы в горшочке, широкие скамейки зачем-то покрыты полушубками, на полу пестрые дорожки. Жмака усадили на кожух, смотрели на него, он смотрел на доярок, ждал, что предложат какую-нибудь кружку молока (он уже и не добивался бы, чтобы от черной коровы), но до молока как-то не доходило, в животе урчало, под ложечкой сосало. Жмак со зла пощупал кожух под собой, поморщился: - А это зачем? План по шерсти выполнили? - Да какой же вам план? - удивилась мама Сашка. - Это чтоб молодые садились. - Молодые? При чем тут молодые? - Обычай такой есть. Жмак не знал обычая. Обычаи - это пережитки, а пережитки вредят, тормозят и разъединяют. - Вы мне тут обычаями голову не морочьте, - заявил он, - а немедленно давайте сюда вашего главного зоотехника! Тут автор очень пожалел, что кто-то отправил на пенсию доктора эрудических наук Варфоломея Кнурца: ведь только он мог бы объяснить товарищу Жмаку, что обычай усаживания молодых на овчину идет еще от мадленской эпохи, где созрело верование, что тотем рода имеет ближайшее отношение к плодовитости молодой пары. А известно же, что душа тотема сидит в шкуре, поэтому надо через прикосновение перенять его могучую силу. А может, это и к лучшему, что нет в нашей истории Варфоломея Кнурца с его мудреными объяснениями? Ибо если бы товарищ Жмак услышал слово "тотем" и решил, что над ним подшучивают, - как тогда? Доярок и автора спасла Дашунька. Никто и не звал ее - явилась сама, словно бы для того, чтобы смягчить сурового товарища Жмака своей красотой и обходительностью. Здоровалась, будто и не здороваясь, приближалась и не приближаясь, кланялась, и в мыслях не имея кланяться, сплошные чары, одурь головы, мираж и фата-моргана. "Сметану литрами поедает, - с нескрываемой завистью глядя на Дашунькино лицо, подумал Жмак. - Этого Левенца обкрутила и всех обкрутила, чтобы мужа сделали председателем. Ну!" - Ведите на фермы! - кинул он Дашуньке, приподняв одно плечо выше другого. - Веду! - Вы мне разговоры не разводите, а ведите! - А я и веду. Она не шла, а летела. Земли не касалась. Такие ноги и такое все прочее, что так бы и липло к земле, а оно плывет у тебя перед глазами, как в цирке. Жмак даже запыхался и покрылся потом, спеша за этим странным видением. Ему с его головой вон где надо сидеть, а он по фермам навоз месит. - Вот наши коровушки, - не без насмешки в голосе говорила Дашунька. - Посмотрите-ка! Бока полные, хребты ровные. Шерсть гладенькая. - При чем тут коровы? - возмутился Жмак. - Меня коровы не интересуют! - А что же вас интересует? - Развитие животноводства! - Ах, ра-а-азвитие? - она покачала перед Жмаком спиной, бедрами и всем прочим и пошла, пошла, исчезая. - Растел слабый! - крикнул Жмак вслед Дашуньке. - Коровы плохо доятся! В чем дело? - А ни в чем, - легонько пожала она плечами. - И растел нормальный, и доятся хорошо, и все в порядке. - Штаб по растелу создали? - А они телятся и без штаба. - Улучшением стада занимаетесь? - Уже улучшили. - Рацион выдерживаете? - На научной основе. - Резервы вводите в действие? - Вводим. - Передовой опыт распространяете? - Распространяем. - Повышенные обязательства взяли? - Взяли. - Перед трудностями не пасуете? - Не пасуем. И коров пасем. - Что? - Молодняк тоже пасем. - Как вы мне отвечаете? - Как спрашиваете, так я и отвечаю. Жмак хотел было еще к чему-то прицепиться, но не успел. Видение Дашуньки внезапно исчезло, а вместо этого на Жмака двинулось что-то темное, тяжелое, полновесное, как говорят украинские критики, накрыло его таким густым мычанием, что душа Жмака уменьшилась до размера горошины, покатилась в пятки, но зато уж там взорвалась страхом, и этот страх вмиг переметнул дебелое тело уполномоченного через высокую деревянную ограду. Ревело теперь по ту сторону ограды, дико гребло землю, тяжело дышало всеми адами этого и того света. Такого со Жмаком не случалось за всю его деятельность. Что ж это происходит? - Слушайте! - закричал он Дашуньке сквозь ограду. - Что это за безобразие! Я вас спрашиваю, что это такое? - Это бык Лунатик, - засмеялась с той стороны Дашунька. - Да вы не бойтесь, я его отведу. Она в самом деле протянула руку, и полуторатонное животное послушно пошло к ней, и ни тебе рытья земли, ни рева, ни тяжелого дыхания-пырханья. Жмак уже почувствовал себя в безопасности, как вдруг снова, теперь уже сбоку, полетело на него что-то еще более темное, тяжелое (полновесное, полновесное!), более злое и угрожающее, а ревело так, будто все черти из ада вырвались на эту зеленую прекрасную землю. Жмак хотел было осуществить еще один перелет через ограду, теперь уже на сторону Дашуньки, но бык преградил ему дорогу и держал Жмака под прицелом острых рогов, пока Дашунька не прибежала спасать уполномоченного. - А это что, я вас спрашиваю? - Не шевелитесь. Это бык Демагог. - Демагог? Что за намеки? - Я же вас предупреждала: не кричите, а то бык разгневается. - Так уберите его! - Он не слушается. - Тогда как же? - Его надо уговорить. - Так уговорите! - Это должны сделать вы. - Я? Что же мне говорить? - Повторяйте за мною: "Дорогой и глубокоуважаемый бык..." - Дорогой и глубокоуважаемый... - пробормотал Жмак. - Бык. - Бык. - Благодаря вашей оплодотворяющей деятельности... - Благодаря вашей плодотворной... - Оплодотворяющей. - Оплодотворяющей... - Коровы веселы. - Коровы веселы. - Телята радостны. - Телята радостны. - А у нас всех есть возможность... - А у нас всех есть возможность... - Для неуклонного развития животноводства... - Для неуклонного... Да вы смеетесь надо мной! Но тут бык Демагог, помотав головой, двинулся в сторону, освобождая товарища Жмака из своего бычьего плена. Жмак вмиг забыл о том, какую услугу оказала ему Дашунька, набросился на молодую женщину: - Я этого так не оставлю! Быков тут наплодили, порнографию развели, а растел слабый! Пора кончать с этой порнографией! Окончательно и бесповоротно! - О чем это вы? - спокойно поинтересовалась Дашунька. - А вам разжевать? Эти ваши быки - это же пережиток! На птицефабриках обходятся без петухов? Обходятся! И вы на фермах обходитесь без быков. Дашунька грустно поморщилась. Разве что процитировать этому притворщику стишок столичного поэта "Бык при помощи коровы заглянул за горизонт"? Но удержалась и спокойно спросила: - Вы предлагаете искусственное оплодотворение? - Не упоминайте при мне этих страшных слов. Я отец, у меня дочь. Я краснею с головы до пят от таких слов! - Но как же вы думаете разводить телят, увеличивать поголовье скота, если ни быков, ни искусственного... - Созовем совещание и найдем способ. Вполне пристойный и, если хотите, высокоморальный способ! - Товарищ Жмак, - озаряясь сразу множеством улыбок на своих полных устах, спросила Дашунька, - а позвольте поинтересоваться, каким образом явились на свет вы сами? - На что вы намекаете, при чем здесь я? Я вообще не рождался! - закричал Жмак. - А откуда же вы взялись? - Я прислан сюда, чтобы навести порядок! Где у вас тут телефон? - Телефон? Одну минуточку! Преимущество Веселоярска было еще и в сплошной телефонизации. Дашунька как-то забыла об этом, Жмак, на свою голову, напомнил. Оставив уполномоченного, Дашунька побежала к телефону, нашла своего мужа (от нее он прятаться не мог), сказала коротко: - Тут у нас этот малохольный Жмак, забери его, а то девчата ведро на голову наденут, а потом не стянешь, тебе же и отвечать! Кто-то из доярок услышал эти Дашунькины слова и уже этого было достаточно, чтобы те же доярки, которые усаживали Жмака на овчину, вдохновляя его на полезные дела, вмиг собрались вокруг уполномоченного и в весьма резкой форме осудили его попытку оскорбить их всеобщую любимицу Дашуньку. Жмак, еще до конца не осознав размеров опасности, которая ему угрожала, пустился в рассуждения о том, что такой общественной категории, как всеобщая любимица, в сельском хозяйстве не существует и не может существовать, и хотел было нырнуть в машину и хлопнуть дверцей. Но доярки заявили, что в сельском хозяйстве он только и знает, что земля черная, и выдвинули требование извиниться перед Дашунькой. При этом они окружили его так плотно и были такими материально-плотскими сами, что ни пробиться к машине, ни хлопнуть дверцей не было никакой возможности. Ситуация становилась тревожно-угрожающей, и неизвестно, как бы она развивалась дальше, если бы не появился Гриша Левенец и не спас товарища Жмака. Схватив казенный мотоцикл, Гриша мигом примчался на фермы, встал перед товарищем Жмаком, как лист перед травой, извинился и даже предложил коляску своего мотоцикла. Но что там какая-то коляска, когда у товарища Жмака машина. Ну да. Черная ему и не снилась. Белую не давали и не могли дать. Приходилось ездить на чем-то невыразительном, цвета сухой глины с гербицидами. И хотя с таким цветом не очень покрасуешься, но все же это машина, а не коляска мотоцикла! - У меня с вами разговор, - сказал товарищ Жмак, прибыв в Гришин кабинет. - Надо бы сюда и председателя колхоза, но ее сегодня нет. - Верно, - подтвердил Гриша. - Ее куда-то вызвали. - Я должен был бы знать об этом, - недовольно заметил Жмак, - но не будем. - Не будем, - согласился Гриша. - Тут дело касается сельского Совета. - Например? - У вас были два представителя из области? - Это какие же? В отношении коз? - Допустим. - Ну, были. - Как вы их встретили? - Так, как они того заслуживают. - Вы мне не накручивайте! Двух представителей из области как вы приняли? Вы их выгнали голодными? - А кто же должен был их кормить? Сельсовет? У нас нет таких ассигнований. Колхоз? Колхозу надо выполнять Продовольственную программу. А Продовольственная программа не для дармоедов. Вы знаете, что три человека за год могут съесть быка? А где этого быка взять? Да и разве к нам за год приезжают три человека? Мы образцовое село, к нам люди валом валят. - Вы тут наломаете дров, а мне хлопать глазами! - Кстати, - прищурил глаз Гриша, - вы слышали, как воробей свистит? - При чем тут воробей? - возмутился Жмак. - Воробей при чем, когда такое отношение к вышестоящим представителям? - Кстати, - сообщил не без торжества Гриша, - эти вышестоящие, о которых вы говорите, допытывались про ваших коз. Жмак встрепенулся, как внесенный в Красную книгу орел. - Мои козы? - А чьи же? - удивился Гриша. - Попрошу, - солидно откашлялся Жмак. - При чем тут я? Козы ваши - вам и отвечать. - Эту козью комиссию, - вздохнул Гриша, - как-то еще удалось спихнуть, а что делать с Пшонем? Пшоня Гриша подбросил Жмаку как тонкий намек на толстые обстоятельства. До него дошел слух, что учителя физкультуры подарил (если это можно так назвать) Веселоярску товарищ Жмак. Как оно было на самом деле, так или нет, - этого ни проверишь, ни докажешь. Слух летает, как дикая утка: бабахнут ее из ружья - упадет к твоим ногам мертвая; не бабахнут - полетит дальше, раздуваясь и разрастаясь до размеров, которых не знает ни живая ни мертвая природа. Что же касается товарища Жмака, то фамилия Пшонь вызвала в нем настоящие катаклизмы, то есть перевернула и переколотила в нем все, что можно перевернуть и переколотить: духовную и телесную субстанцию, самые передовые достижения и пережитки проклятого прошлого, общественное и личное, передовое и отсталое. Жмак в один миг возненавидел и испугался этого Левенца, это непостижимое порождение новых времен, новых способов мышления и нового стиля поведения. До сорока девяти лет своей жизни товарищ Жмак проскочил уже около тридцати должностей в тридцати организациях (из чего мы можем сделать вывод, что все должности были только солидные), и всегда он все свои силы отдавал сфере общественной, о личном не вспоминал и не напоминал, завоевывал себе авторитет, значимость и бескорыстность. Но, как заметил еще в пятом столетии нашей эры блаженный Августин, образ обманывает нас тем больше, чем больше он выдает себя за натуру, то есть за правду. Противоречие между правдой и враньем рано или поздно становится видимым, как бы человек ни старался спрятаться за громкими фразами, или за мнимыми поступками, или за фальшивым пафосом. Так случилось и с товарищем Жмаком. Он был честный, преданный, последовательный и неотступный. Но в его дебелом теле природой были заложены соответствующие запасы нежности и даже любви, о чем он, разумеется, не мог написать ни в каких отчетах. Товарищи Борис Борисович, Петр Петрович, Федор Федорович никогда не интересовались личной сферой жизни товарища Жмака (их можно понять, если учесть то огромное количество требований и задач, которое они несут на своих далеко не атлетических плечах), а тем временем общественная сфера нежданно-негаданно (точнее говоря, под действием законов природы) пересекается со сферой личной, и тут мы получаем критическую массу, к которой за последние десятилетия приучили нас ядерные физики, и со страхом и ужасом ждем взрыва и катаклизма. Но... Товарищ Жмак меняет дочь на Пшоня, и, как говорил когда-то Самусь, все правильно. Тут автора хранители языка немедленно обвинят в несоответствии терминологии и в некоторой вульгаризации происходящего. В самом деле: как можно сказать "меняет"? Ведь речь идет не о каком-то предмете, а о живом существе, о родной дочери! Ну хорошо. А что должен делать товарищ Жмак, который, при всех своих служебных хлопотах, переживаниях и идеалах, имел любимую жену и единственную дочурку, которая росла как репа, никакими талантами не отличалась, но без высшего образования не представляла своего будущего точно так же, как и ее дебелый папенька? И вот тут приходится товарищу Жмаку поменять свою дочь на Пшоня, то есть достичь договоренности в институте, где мечтают о том, чтобы избавиться от коварного человека, а Жмак мечтает, чтобы его дочь стала студенткой. Автор никогда не был сторонником вульгарных выражений. Мы не можем сказать, что Жмак поменял свою дочь на Пшоня, которого препроводил в Веселоярск. Но факт - это такая штука, что ее не завесишь никакими полотнищами. Окно закроешь, а факт - нет. А все потому, что мы забыли про Магдебургские полушария. Кто о них знает? Когда-то их рисовали в школьных учебниках. Стальные, искусные, совершенные, как вселенная, могучие кони разрывают и не могут их разорвать, - вот так и человеческая жизнь в ее вечной располовиненности, полушарности и неразрывности. Автор был в Магдебурге. Но ни полушарий, ни упоминаний о них не заметил. Встретил там своего товарища по артучилищу Борю Тетюева, подарил ему шестиоктавный аккордеон (редкостный инструмент - на шесть октав!), выпили за Победу, вспомнили своих боевых товарищей, плакали, пели, мой товарищ играл на аккордеоне, - какие там Магдебургские полушария и к чему тут вся эта физика! - Так что же прикажете делать с Пшонем? - снова возвратился к своему Гриша, заприметив, что Жмак то ли обескуражен этим вопросом, то ли испуган, то ли просто задумался, ни о чем не думая. На самом же деле товарища Жмака бросало то в жар, то в холод, он попытался представить, что будет, когда Пшоню не понравится в Веселоярске и он убежит отсюда и снова объявится в институте, и что тогда произойдет с его любимой дочерью и с ее надеждами на высшее образование. Страх и ужас! - О каком это вы Пшоне? - сухо спросил Жмак. - Я думал, вы слыхали. Прислал нам кто-то нового учителя физкультуры. - Правильно сделали, что прислали. Надо, чтобы подрастающее поколение росло крепким и закаленным! - Пшонь закалит! Целый день спит в спортзале возле включенного телевизора, а на телевизоре вместо антенны бутылка! Хотите взглянуть? - При чем тут взглянуть? - почти испуганно замахал руками Жмак. - Ваши кадры, вам и отвечать. - Многовато на меня навалили, - вздохнул Гриша. - И козы, и кадры. - Козы ваши и кадры ваши тоже! - припечатал Жмак. - Что надо для этого сделать? Проявить внимание, окружить заботой, создать условия, прислушаться к запросам, удовлетворить требования! От таких указаний человек изнурился бы, даже и сытый, а у Жмака с самого дома ни росинки во рту не было. Потеряв всякую надежду пообедать сегодня в Веселоярске, он со снисходительным сочувствием окинул взглядом Левенца (рано выдвинули, ой рано!), небрежно кивнул ему, вынес свою дебелую субстанцию из кабинета, спустился по ступенькам, сел в машину, хлопнул дверцей, пробормотал: - И-ван! - Слушаю. - Пристегни. Иван пристегнул голову Жмака, чтобы не болталась, завел мотор, спросил: - Домой? - А куда же? - Вы хоть поспите. - Поспишь тут с этими молодыми кадрами! Кто же за них подумает, если не я! Иван выруливал на Шпили и думал: захрапит товарищ Жмак или не захрапит? Как-никак, а в животе ведь пусто - и сила уже не та. А Гриша побежал к телефону, чтобы похвалиться Дашуньке, как он спровадил уполномоченного. Могут подумать, что это и есть то изгнание из рая, которое автор обещал в начале своего повествования. Но придется разочаровать слишком торопливых читателей. Эта книга не об изгнании Жмака. Ибо что такое Жмак? Только административный эпизод. Сам себя рождает, сам себя и уничтожает. КАТИЛАСЬ ТОРБА... Ах, какие это были благословенные времена, когда наши дети беззаботно напевали-восклицали: "Котилася торба з великого горба, а в тiй торбi хлiб-паляниця..." Теперь сама торба почему-то не катится, ее надо везти и перевозить, делать это, как поется, на земле, в небесах и на море, "хлiб-паляниця" весит миллиарды пудов, а люди? Сколько их, куда направляются, кто и как, кого везут? Грише после тяжких переживаний от слишком жесткого контакта с товарищем Жмаком не сиделось на месте, хотелось куда-нибудь катиться, кататься на мотоцикле с Дашунькой, и он схватил телефонную трубку, а потом отдернул руку, подумав: "А к лицу ли председателю сельсовета кататься на мотоцикле со своей женой?" Но тут же подумал еще и по-другому "А с чьей же к лицу?" И позвонил Дашуньке на ферму: - Женщина в колхозе - великая сила. - Сам додумался или прочел в газете? - Когда-то прочел, потом забыл, а теперь вот вспомнил. Можешь танцевать! - С какой же это стати? - Жмака нет. - Накормил его дрожжами с сахаром, как муравьев? - Да нет. Пускай живет. Но я отшил его отсюда надолго. Спровадил без коммюнике. - Позвони Зиньке Федоровне - пусть возрадуется. - А я хочу с тобой возрадоваться... - Как же ты будешь это делать? Прочтешь стихотворение: "И моей нелегкою судьбою на Подолию, Галич и на степь карим оком, черной бровью ты в сердце меня понесешь"? Это или какое-нибудь другое? - Ну... может, прокатимся? - Средь бела дня? На чем же? - Ну... Ты же знаешь... - Слушай, Гриша, я занята, а ты со своими недомолвками! Подумай, а потом и звони! Гриша вздохнул и задумался. В самом деле: на чем? Он катался на коне, на корове, на кабане, на баране, на телеге, на санях, на лодке, на петухе, на коньках, на лыжах, на ледянке, на корыте, на вертушке, на пароходе, на барже, на карусели, на приводе, на ветряке, на машине, на самолете, на велосипеде, на комбайне, на мотоцикле и еще на множестве устройств, которых вспомнить не мог. А не катался на подводной лодке, на воздушном шаре, на ковре-самолете, на ракете, на том снаряде, на котором летал барон Мюнхгаузен, на метле - излюбленном транспортном средстве украинских ведьм, на верблюде, на слоне, на осле, на буйволе, на носороге, на бегемоте, на крокодиле, на дельфине, на ките, на анаконде и на машине товарища Жмака. Ага, не катался в царских каретах и на колесницах для героев. Но разве автомобиль (даже "Жигули") не комфортабельнее всех царских карет, а в мотоцикле разве не больше геройства, чем во всех колесницах древности? С той лишь разницей, что в мотоциклах колеса расположены вдоль, а у колесниц - поперек. Скажут, мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший период сельскохозяйственного сезона. И, говоря так, будут правы, что и подтвердило неожиданное появление перед Гришей нового школьного преподавателя физкультуры Пшоня. Пшонь был в угрожающем состоянии. Он распространял вокруг себя ураганы и землетрясения, его костистая фигура гремела, из ошалевших глаз вылетали молнии, острия усов вытянулись в безбрежность, будто испепеляющие пучки лазеров. Поэты сказали бы: "Пшонь был порывист". - Вы что здесь безобразничаете? - загремел он еще с порога, выставляя свой блокнотище, длинный, как собачий язык. Гриша, оторванный от идеи катания, с молчаливым неудовольствием посмотрел на незваного посетителя. - Я вас не понимаю, - сказал он сдержанно. - Жмак был? - крикнул Пшонь. - Жмак? Какой Жмак? - Тот, что из области. - Вы его знаете? - И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали? - Странный вопрос. - Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым. - В конце концов, какое вы имеете право? - Какое имею? А вот такое! Я на все имею право! Почему не завезли ко мне Жмака? - Я не обязан... - Сек-кундочку! Запишем... Пригодится для карасиков... - Может, хотите, чтобы я гнался за товарищем Жмаком и кричал ему вдогонку: "Вернитесь!"? - посмеялся Гриша. - А хотя бы и так. - Вам не кажется, что вы перегибаете палку? - Что-что? - Перегибаете палку. - То есть? Прошу уточнить. А мы запишем. - Еще раз попытаетесь поднять здесь крик - будете иметь дело с участковым милиционером Воскобойником, - пообещал Гриша. - Пустяковина! - Нет, обещание! - Вы еще очень молоды! - Не очень. - Очень и очень молоды. А я человек пенсионного возраста и попрошу!.. - Что-то я не видел вашей пенсии. - Ее обкорнали те самые, которые откусили кусок моей фамилии! Но я всех найду! От меня не убегут! - И для этого вы приехали в Веселоярск? - А хотя бы и так! - Как приехали, так и уедете, - спокойно сказал Гриша, вставая со стула. Он надеялся, что после таких слов Пшонь сразу опомнится. Но ошибся, да еще и глубоко. Он встал, намереваясь выйти из кабинета, а Пшонь расселся, будто сваха на именинах. Гриша умолк, показывая, что разговор закончен, а Пшонь еще только прочищал глотку, руководствуясь принципом: прикусить язык не себе, а ближнему. Гришу охватило нетерпение, а Пшонь подавлял его нахальным спокойствием, добиваясь того, чтобы, как говорил поэт, у человека лопнуло терпение. - У меня к вам дело, как к сельскому руководителю, - заявил Пшонь. - Дело? - А вы как думали! - Что же за дело? - Надо повлиять на этого бюрократа! - На какого бюрократа? - Ну, на моего директора. - Вы же еще не работали в нашей школе, а директор тут пять лет. Его знает весь район. - А меня знает весь мир! Мой род идет от гоголевского героя! - От Ивана Федоровича Шпоньки? - А хотя бы! - Неважнецкая, скажу вам, у вас родословная, герой ведь самый что ни на есть никчемный. - Зато Гоголь! - Вы хоть читали Гоголя? - А зачем мне его читать, когда я и так живьем из него выпрыгнул! - Короче, - сказал Гриша, - какое у вас ко мне дело? Я спешу. - В служебное время устраиваете свидания со своей женой? - Не с чужой же! Так какое дело? - Дело такое, - сказал Пшонь. - Я хочу преподавать историю и географию. А этот бюрократ, ваш директор, не дает. - Вы же преподаватель физкультуры! - Ну и что? А моя предшественница перед пенсией что здесь делала? - Одария Трофимовна? Так она ведь всю жизнь преподавала историю и географию. Это ее специальность. А вы - физкультурник. - Ага, физкультурник? А что делала ваша Одария перед пенсией? - Ну, ее попросили по совместительству взять физкультуру. - Сек-кундочку! Запишем. Одария совмещала историю и географию с физкультурой, а я буду совмещать физкультуру с историей и географией. Совпадает? - Не совпадает, - сказал Гриша, - и попрошу ко мне больше с такими глупостями не приходить. - Не приду я, так придут те, кому надо, - поднимаясь, угрожающе заявил Пшонь. - Ну, гадство! - с горечью вздохнул Гриша, закрывая за физкультурником дверь. Звонить к Дашуньке не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Ни жить, ни умереть. Впечатление такое, будто ты яйцо-болтун. То холодное, как камень, яйцо, которым обманывают глупых кур, чтобы они неслись. Гриша все же позвонил на ферму. Одна из доярок сказала, что Дашунька поехала на пастбище. Теперь разве что свистнешь ей вслед. Ведь пастбищ много, разбросаны они вдоль Днепра на территории, равной небольшому европейскому государству, станешь разыскивать там свою жену в рабочее время - будут смеяться и стар и млад. В селе не смеются разве лишь коровы. Он подошел к окну, кинул взгляд вниз, и все в нем застыло, а потом закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела оппозиция, покуривала, поплевывала и чего-то ждала. Чего же? Возвращения Свиридона Карповича? Но зачем же его отпустили на заслуженный отдых? Получалось, будто он, Гриша Левенец, рвался на эту высокую должность. Но это же совсем не так! - Ганна Афанасьевна, можно вас на минутку? - открыв дверь, крикнул Левенец. Секретарь сельсовета не была бы настоящим секретарем, если бы вошла к председателю с пустыми руками. Что носят секретари? Бумаги - это все знают. Но на этот раз в руках у Ганны Афанасьевны были не просто бумаги, а толстенные книги, видно по всему - читанные и перечитанные, потому что страницы их напоминали толстые надутые губы. - Что это? - даже подпрыгнул Гриша. - Законы, постановления и инструкции. - Зачем все это мне? - Читать. - Читать? - Да. Свиридон Карпович, сколько и председательствовал, то если не председательствовал и не предстоятельствовал - читал законы. - Пред?.. Что это за слова такие, Ганна Афанасьевна? - Когда вы сидите перед людьми, то председательствуете; когда стоите - предстоятельствуете, а когда ни то ни другое, тогда надо читать законы, чтобы знать, как их соблюдать. Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать - предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры! - А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, - спросил он, указывая за окно, - в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих? - Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок. - Ага. А чего они здесь сидят? - Ждут. - Чего? - Перемен. Боятся прозевать. - А разве что-нибудь должно меняться? - А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина - вот здесь. - Ничего не делают, а только сидят и ждут? - Не делают? Пойдите спросите их - сколько они вам наговорят! - И пойду, и спрошу! Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять. - Добрый день, товарищи! - крикнул он. - Добрый, добрый, добрый! - раздалось в ответ. - Поработали? - довольно ехидно полюбопытствовал Гриша. - Да уж куда там! - Еще как поработали! - Встали на трудовую вахту! - Ага, - подытожил Гриша, - встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь. - Вы же вроде полетели? - несмело выдвинулся вперед всех Интриган. - Полетел и прилетел. - А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, - наклонил к плечу голову Сладенький. - Как видите, нет Жмака, а я - перед вами. - Тогда как же это так? - надулся Первородный. - А вот так. Сидеть - хватит, разобщенности - конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется! Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя? Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: "Вот гадство!" - решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее - в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай. Но человечество с мудрым смехом смотрит на свое прошлое, не имея никаких намерений возвращаться к нему и повторять ошибки и глупости. Гриша был частицей человечества, к тому же женатой, да еще и занимал официальную должность, но сердце у него в груди все-таки предательски и коварно вздрогнуло, когда он увидел Тоню, красивую и строгую, независимую и неприступную в царстве книг и в мире мудрых мыслей и слов. Гриша даже попятился и зажмурился, чтобы не обжечься и не ослепиться, но должен был проявлять решительность на каждом шагу, поэтому отважно ринулся вперед. - Что, начальство решило нас проверить? - без страха встретила его Тоня. - Какая может быть проверка? - смутился Гриша. - Я к тебе, Антонина, за советом. - Антонина, а почему не Тоня? - Ну уж если на то пошло, то в школе я тебя называл Тонькой! - Так называй и дальше так. - Слушай, Тонька, у тебя в библиотеке книга о гадах может быть? - Тебе о реакционерах? - Да нет, о настоящих гадах. Тех, которые ползают. - О пресмыкающихся? Так бы и сказал. Тебе как, что-нибудь справочное или из художественной литературы? - Я и сам не знаю. Когда заедают гады, тогда какая литература помогает: справочная или художественная? - Наверное, и та и другая. Знаешь что, давай я тебе найду все, что есть в словарях, а потом что-нибудь и из художественной. - Морочу я тебе голову. - Да какая морока? Это же одна минута! Она метнулась за стеллажи, возвратилась с целым ворохом словарей и энциклопедий, начала листать страницы перед Гришиными глазами, быстро и умело вычитывала то оттуда, то отсюда. - Так. Вот здесь. Гад. Гадюка. Гаденыш. Гадоед. Гадье. Гадина. Гадюга. Гадюра. Гадючонок. Гадюшник. Гадючиться... Все это от санскритского слова "гад" - ползать, пресмыкаться. Черви тоже сюда. Подходит тебе? - Вроде бы подходит, хотя и без червей, потому что там есть и полезные. Давай дальше. - Вот здесь еще. Слово "гад" для классификации не годится. Необходимо говорить: ползучее животное, пресмыкающееся. - Как ни говори, а все равно гадство. И что там о них? - Пресмыкающиеся делятся на черепах, клювоголовых, чешуйчатых и крокодилов. - Ну, черепаху и крокодила сразу видно. А клювоголовых узнаешь только тогда, когда они тебя клюнут. Это тоже ясно. Труднее с чешуйчатыми. Спрячется в чешую - не доскребешься! - Здесь вот еще есть, - нашла Тоня, - земноводные тоже относятся к гадам. Например, наша обыкновенная жаба. Это так называемые голые гады. - Голые гады - это здорово! - обрадовался Гриша. - Голых и разоблачать не надо, сами себя показывают! Теперь бы еще придавить их художественной литературой - и талатай*. ______________ * В романе "Львиное сердце", в главе 28-й, где речь идет о детстве Гриши Левенца, сказано: "Что такое талатай? Это такая штучка, которая дает возможность уничтожать всех врагов, самому оставаясь живым и невредимым. Выдумалось оно, наверное, после маминых рассказов о войне..." (с. 130). - Из художественной, к сожалению, у нас ничего нет. Только детские книжки. - Давай и детские! - Киплинг. Про Рикки-Тикки-Тави. - Что это за чертовщина? - Зверек такой. Называется мангустой. Поедает змей и крыс. - Навряд ли, Тонька. Я ведь гадов есть не собираюсь. Я их хочу изучить, чтобы не съели меня. - А что - угрожают? Гриша вздохнул: - Только тебе скажу: удрал бы я на свой комбайн, ох и удрал бы! - У тебя ведь теперь такая власть! - Власть? А ты знаешь, что это такое? - Ну, это что-то самое высокое в селе... - На высокое дерево козы скачут. Слыхала? Между прочим, у меня, кажется, именно с коз все и началось. И как началось, как пошло, - ни тебе конца, ни краю! - Потому ты и ищешь про гадов? - Да как тебе сказать... Когда-то я выдумал себе талатай. Теперь не помогает. Никакие слова, вижу, не помогут. А на гадов надвигается второй ледниковый период. Слышала? Тоня кивнула. Эту ничем не удивишь. Все слышала, все знает. Такой была еще в школе. - Знаешь, Гриша, раз ты уже зашел в библиотеку и раз ты теперь председатель, давай я тебе прочитаю одно место из Довженко. - Это ты хочешь намекнуть, какие у нас никчемные фильмы крутят в Доме культуры? - Нет, это о другом. - Довженко - это же кино? - Не только. Да ты послушай. Хочешь? Тоня снова метнулась к стеллажам, вынесла аккуратный томик, нашла то, что хотела, и прочла: "Если не молчать в угоду длинному ряду редакторов, наставников и поучителей и не кривить пером в обход вопросов, в угоду благополучию, в угоду тому, что скажет подлая старенькая княгиня Марья Алексеевна, в угоду квартире своей, машине своей, даче своей, месту в президиуме своему, - трудно писать про село, где пролетело бесповоротно далекое детство. Задумчивые лица умных, скупых на улыбку людей говорят о многом, и забота на лицах свидетельствует мне, как тяжело иногда достается его трудовой героизм. Как скучно и нелегко еще во многих наших селах, какие убогие хаты, о критики, художники. О, процветающие, какие же небогатые хаты!" Гриша пришел искать сочувствия, а ему - про небогатые хаты! Ох и вредная же эта Тонька. - Слушай, Тонька, - попробовал он возмутиться, - что ты мне читаешь? У нас же не хаты, а дома! И вовсе не убогие. Забиты мебелью и коврами, как когда-то у дворян. - Ага - у нас? А в соседних селах? Колхоз укрупнили? Теперь укрупнят и твой сельсовет. Потому что Веселоярск образцовый, для него создают условия, ему и бюджет, и фонды, и строительные материалы, и техника. А другим - ничего. Укрупнишься - нужно будет делиться со всеми. Вот тогда ты запоешь! А сейчас - я тебя не понимаю. - Ты? - Я. - Ну, спасибо. Помогла и посочувствовала. С чем пришел, с тем и уходить? - Иди руководи, - засмеялась Тоня. Гриша испугался по-настоящему. А что, если в самом деле захотят укрупнить и сельсоветы? Это похоже на брак по расчету. Один хочет поскорее упасть в объятия, а другой изо всех сил сопротивляется. Это только в классических романах и пьесах богатые невесты влюблялись в бедных парней. Теперь наоборот: бедный колхоз безумно влюбляется в богатый и жаждет союза. Молниеносное венчание без всяких документов заменено неоправданным укрупнением, богатые колхозы боятся этого, как черт ладана, ибо кому же охота делиться своими фондами и благосостоянием. Нужно было немедленно найти дядьку Вновьизбрать и провести к