е, где справлялись поминки по умершему княжичу, в присутствии многих гостей, собравшихся на похороны, отец сказал громко: - Наша свадьба отложится на три недели, по случаю смерти маленького Джаваха. Я обомлела... Так, значит, это - все-таки дело решенное; значит, свадьба будет; значит, тоненькая баронесса будет моей мачехой?.. Бабушка, забыв свои недавние слезы, с нежной лаской смотрела на ту, которая должна была стать через три недели молодой княгиней Джаваха, а гости улыбались ей ласково и любезно... Я не помню, как я вышла из-за стола, как проскользнула в мою комнату. Опомнилась я только перед портретом покойной мамы, который висел над моей постелькой. Мои щеки грели, как в огне... Мои глаза застилали слезы... - Деда, - в исступлении говорила я, вперив взгляд в ее милый образ с печальными глазами и прекрасным лицом, - ты была и останешься моей единственной... Другой деды не хочет твоя крошка, твоя джаным! И если этого пожелает судьба, то я убегу, деда! Я убегу в горы... к дедушке Магомету... к княгине Бэлле Израил. И я рыдала, говоря это, так громко, что Барбале прибежала узнать, что со мною. - Барбале, - вскричала я, - будь свидетельницей, Барбале, что я не хочу новой деды! Слышишь ли ты это, моя старая Барбале? Она поняла меня. - Княжна бедняжечка! - прошептала добрая старуха и, обхватив меня руками, вдруг заплакала. И я заплакала вместе с нею... Это уже не были слезы гнева, обиды... Ласка Барбале размягчила мне сердце... В уме зрело решение. Глава XI Колдунья Сарра. Бегство Я решила бежать. И это мое решение было твердо. План бегства я уже составила. Оно было не так легко. Меня, княжну Джаваху, в Гори знала последняя армянка-торговка, знал последний грязный татарчонок. Меня могли вернуть. Но я все предусмотрела. Я знала одного маленького бедного странствующего музыканта, сазандара-грузина Беко. Он жил в беднейшем квартале Гори за базарною площадью. Говорили, что его мать, старая Сарра, была колдунья. У сазандара Беко была волынка. Он приходил в сады богатых горийцев и пел свои песни... Беко был одного роста со мною и обожал серебряные абазы*. Когда ему бросали их из окон, он кидался на них с такою жадностью, точно от этого зависела его жизнь. У меня был подарок от папы, новенькие, блестящие два тумана**, и я решила дать их Беко с тем, чтобы он продал мне свой сазандар*** и свои лохмотья. Маленький сазандар беспрепятственно мог проникнуть в горы, не возбуждая подозрений... И я решила превратиться в маленького сазандара. ______________ * Двадцать копеек. ** Золотые монеты в десять рублей. *** Волынку. С этой целью накануне задуманного мною бегства я велела оседлать Шалого и поехала в Гори. Я ехала тихо, опустив поводья, несказанно удивляя татарчат, привыкших к моей бешеной скачке. В последний раз оглядывала я грустными глазами мой дорогой Гори, развалины, долины. На базарной площади затихла жизнь. Время близилось к закату. Толстые армянки сидели около своих лавок, шелушили тыквенные семечки и сплетничали напропалую. Персиянин, продавец тканей, кивнул мне головою и похвалил мою лошадь. Он хорошо знал папу. - Сарем, - спросила я, - не знаешь ли, как проехать к старой Сарре? - Надо прочь с коня, сиятельная княжна. Так не проедешь. Надо спуститься рядами, за угол налево, - обязательно пояснил он и потом, мигнув лукаво глазом, спросил: - Приехала гадать к старой Сарре? Я поблагодарила его, спрыгнула с лошади и, передав ее персу, хотела уже идти по указанному пути, как вдруг неожиданно перед нами вырос как из-под земли Беко. Он шел со своей волынкой, напевая что-то вполголоса. - Беко! - крикнула я, - подожди меня: я шла к вам. Он приблизился удивленный и как бы немного испуганный. - Что надо сиятельной госпоже? - спросил он. - Мне надо сказать тебе по секрету, Беко, - шепнула я так, чтобы не услыхал Сарем, и тотчас же добавила вслух: - Сведи меня к матери твоей, я хочу узнать мою судьбу. Он изумился, что такая маленькая девочка желает гадать у его матери, но все же повел меня к ней. Дорогой я пояснила ему, что желаю купить у него его волынку и его рваное платье. При моем обещании дать ему два тумана, глаза его заискрились. - А зачем нужна сиятельной госпоже бедная одежда сазандара? - лукаво жмурясь, спросил он. - Видишь ли, Беко, - солгала я, - у нас затевается праздник... ты знаешь, свадьба моего отца... он женится на знатной русской девушке. Я хочу одеться сазандаром и спеть песню в честь новой деды. - Но ты не умеешь играть на волынке, госпожа, - засмеялся Беко. - И не надо... Я скажу, что волынка сломана, и она останется за плечами, я буду только петь... - В таком случае идем. Я сведу тебя к матери. Она должна согласиться. - Ты думаешь? - робко осведомилась я. - Наверное, мое платье ветхо, почти лохмотья, а волынка не стоит ничего. И если госпожа обещает два тумана... - Я дам тебе их, Беко, - поспешила я его успокоить. - Мать согласится, - убежденно подтвердил он и тотчас добавил: - Мы пришли, госпожа. Я знала, что есть бедняки, живущие в подвалах, но то, что я увидела, превзошло все мои ожидания. Странствующий сазандар - беднейший человек в Грузии. А Беко только начинал свою деятельность. Он жил с матерью в жалкой лачуге, примостившейся углом к базарной кузнице и закоптелой, как уголь, вследствие этого соседства. Я толкнула маленькую дверь и очутилась в темноте. - Деда, - произнес Беко, - я привел сиятельную госпожу. Ты слышишь, деда? - Я здесь, сынок, - ответил из дальнего угла глухой и хриплый голос. - Миленькая барышня, - залепетала она скороговоркой, - красавица госпожа... позволь старой Сарре открыть тебе будущее. А за это ты дашь ей еще один блестящий маленький абаз... Один только абаз... сиятельная госпожа... на трубку Сарре... - Но у меня больше ничего нет, - смущенно пролепетала я, - я отдала вам все, что у меня было. - Ай, ай, ай! - зачем такой хорошенькой госпоже говорить неправду... - отвратительно засмеялась безумная... - Хорошенькая госпожа с алмазными глазами даст беленький абаз бедной Сарре... Сарра расскажет госпоже все... все... - Но... - Слушай, девушка, - вдруг совсем переменила тон старуха, и при мерцающем свете огарка лицо ее стало важно и неподвижно, как у мертвеца, - слушай, девушка... черные мысли посланы шайтаном... великою темною силою... темная сила изгоняет светлую из твоей души... Душа твоя борется... Темная сила торжествует. Я вижу горы... черная ночь их караулит... Идет сазандар по горной тропинке... идет не по воле. Белая голубка заменяет черную орлицу в гнезде орла... Сазандар все дальше... и дальше... Ему смерть заглядывает в очи... Крыло темного ангела близко, но его не задело... Он жив... Горный сокол его защита... Но горному соколу не долго летать в горах... Я вижу кровь... много крови... А там плачет белая голубка, что не попала в гнездо орла... Орел любит свое детище... И еще дорога... Холодная страна... и девушки... их много... много... Орленок пойман и заперт в клетку. Он задыхается и плачет... он рвется в горы и снова темный ангел близко... Его крыло трепещет... Он... Старуха не кончила... Она упала в конвульсиях у порога и громко застонала... - Но тут темно, как в могиле. Я ничего не вижу! - робко произнесла я. В ту же минуту чиркнула спичка. Желтенькое пламя ее заколебалось в углу. Люди считали мать Беко колдуньей. Она никуда не выходила из своего жилища, точно боялась солнечного света. Зато к ней охотно шли темные, наивные жители бедного квартала. Она гадала им на картах, зернах кукурузы и кофейной гуще. Она казалась безумной или притворялась ею. Я невольно вздрогнула при виде худой, сгорбленной, еще не старой женщины, в ярких пестрых лохмотьях, с выглядывающими из-под шапочки седыми космами. Ее глаза горели неспокойными огоньками. Она поминутно принималась беспричинно смеяться и мурлыкать себе под нос. - Будь здорова, сиятельная княжна Нина Джаваха, - произнесла она. - Откуда ты знаешь мое имя, Сарра? - удивилась я, подавляя в себе невольный страх при виде старухи. - Нет ничего на свете, чего бы не знала Сарра, - странно засмеялась она, - знает Сарра и то, что делается за 10 тысяч верст отсюда. - Матушка, - робко произнес Беко, - княжна желает... - и он тихо и скоро начал передавать ей причину моего прихода. Она слушала внимательно, блуждая глазами по моей фигуре, и вдруг вскрикнула: - Два тумана! Великие силы темные и светлые, два тумана! За ветхие лохмотья два тумана! Верно ли я слышала, Беко? - Верно, - произнес мальчик, - и за волынку тоже. - Хвала темным и светлым силам! Теперь старуха Сарра может питаться и не одними кукурузовыми зернами!.. А к празднику купить мокко*, настоящего турецкого мокко... слышишь ты, Беко, черного мокко и долю табаку! ______________ * Кофе. И вдруг она неожиданно взвизгнула и дико закружилась по комнате. - Долю табачку и мокко, настоящего турецкого мокко! - выкрикивала старуха, кружась, точно в исступлении безумия. Я дрожала от страха... Мои зубы стучали. - Беко, - сказала я, - возьми свои два тумана и отдай мне платье... Мне пора идти. - Да, да, сынок, дай ей платье, ей пора идти, - подхватила старуха, - только получи с нее два тумана... получи с нее два тумана! - еще громче выкрикнула она хриплым, неприятным голосом. Я задрожала еще сильнее. - Вот два тумана, Беко... - произнесла я, едва владея собой, и протянула руку. В ту же минуту я почувствовала на ней прикосновение острых крючковатых ногтей, и вмиг червонцы исчезли с моей ладони. Старуха Сарра по-прежнему прыгала и приплясывала по земляному полу своей комнатки. Беко пошел в темный угол, чтобы снять с себя платье, единственное, может быть, которое имел. Моя голова кружилась и от едкого неприятного запаха, царившего в этом ужасном жилище, и от криков безумной. Едва получив узелок от Беко, я кивнула обоим и поспешно направилась к выходу. В три прыжка старуха очутилась передо мною и загородила мне дверь. Быстрым движением рванула я дверь и очутилась на воздухе. Я опять увидела небо и Гори... Смрадное жилище предсказательницы осталось позади... - Что наврала тебе старуха? - заинтересовался Сарем, подавая мне стремя, - на тебе лица нет, княжна! - О, Сарем, - вырвалось у меня, - как все это ужасно, надо ей помочь, она умирает. - Выживет. Ведьмы живучи, - рассмеялся он недобро, - еще долго будет морочить народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу, - и, кивнув мне еще раз головою, он пошел к себе под навес, а я поскакала к дому. Никогда еще не была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нес быстро-быстро. В мозгу моем проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой... На завтра был решен мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нем. Целые три недели готовилась я к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке, во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой... Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и поклясться еще раз моей неразрывной клятвой у праха деды. Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето порядочно отросли крылья, и молодой орел улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра последнее время: мне не хотелось оставлять по себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу. Барбале, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со смерти своего молоденького княжича, Брагим, Михако и Анна - все не могли нахвалиться мною. Я была кротка, добра, предупредительна. К отцу только я не ласкалась... Я боялась, что если загляну в его малые, прекрасные глаза, - у меня уже не хватит силы его покинуть и я не в состоянии буду исполнить моего замысла, не решусь оставить его... Все эти три недели я ежедневно уносилась с Шалым в предместья Гори, прощаясь с милыми, родными местами... И вот день побега подошел. Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я невозможно горячила его, чтобы упиться до конца безумно-быстрой скачкой. - Завтра, завтра, - твердила я, как во сне. - Завтра я уже не буду видеть тебя, мой розовый, мой благоухающий Гори... я буду далеко... Завтра, когда счастливая невеста войдет в дом моего отца, маленькая, злая княжна Нина будет уже за несколько десятков верст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет. "Белая голубка заменит в гнезде черную орлицу, - вспомнила я предсказание Сарры. - Маленький орленок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой..." Как хорошо, как поэтично высказала Сарра свое пророчество!.. "Пророчество? - с ужасом поймала я себя на мысли, - пророчество - значит, Сарра говорила правду... Она ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь... а девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!" Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понес в дом. - Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя мое! Где была ты? - ласково журил он меня дорогой. - Что с тобой? Как ты побледнела! - Ничего, папа, меня понес немного Шалый, - солгала я. - Эти прогулки пора прекратить, - слышишь ли! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьезное учение, - строго проговорила бабушка, не удостоив меня даже взглядом. - Да они и прекратятся, завтра же, - не без злорадства сказала я, дерзко взглянув на эту сухую, черствую, педантичную старуху. - Что это у тебя, дитя? - спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди. - Это? - и я вспыхнула, как зарево, - это... маленький сюрприз тебе на завтра... к свадьбе... - солгала я еще раз невольно в этот вечер. Бедный, милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать в мыслях друг друга. Он ласково, счастливо улыбнулся мне... Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола. Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный. - Что с тобой, чеми потара сакварело, что с тобой? - спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая в мои глаза. - Ничего, папа, болит голова немного, устала и только! - возможно спокойнее отвечала я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти. Он догнал меня на дороге, поднял на руки и понес, шутливо убаюкивая, как это часто делал в детстве. - Папа-радость! - могла я только выговорить и с силой прижалась к его груди. - Любишь ты меня? - Люблю ли я тебя? - вскричал он, - тебя - мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты можешь это спрашивать, злая крошка? - Папа мой, - шепнула я, блаженно закрывая глазки, - если б я умерла... как мама и Юлико... ты бы много плакал? горько? - О-о! - стоном вырвалось из его груди и он до боли крепко сжал меня руками. Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце мое сжалось. - Что ты, папа, золото мое... ведь я жива, я около тебя... здесь, папа... и буду с тобою, хорошей, умницей... а ты посиди за это у меня на постельке и расскажи мне сказку о луче месяца... помнишь, как рассказывал, когда я была малюткой! - просила я, ласкаясь к нему. - Да, да, - обрадовался он, - я расскажу тебе сказку, а ты лежи тихо, тихо... как мышка. - Милый папа, - позвала я его, в одну минуту раздевшись и юркнув в постель, - я готова. Начинай свою сказку. Он сел на краю кроватки и, играя моими черными, длинными косами, унаследованными мною от мамы, начал свою сказку... Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях - как он заглядывал на землю и людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице... чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом. Я закрыла глаза, живо представляя себе его образ, чтобы убедиться - удастся ли мне это, когда я буду вдали от него. - Ты спишь, моя крошка? - тихо спросил он. Если б я ответила, то, наверное, разрыдалась бы: так нежен, так женственно-ласков был его вопрос. Я промолчала... Тогда он наклонился надо мной и нежно и слабо коснулся губами моего лба. - Спи, моя дочурка, спи, чеми потара сакварело, - произнес он свою любимую ласковую фразу. Броситься к нему на грудь, обвиться руками вокруг его шеи, прижаться ответным поцелуем к его дорогим устам - вот что хотела я сделать. Но... не сделала... "Свадьба завтра... Белая голубка поселится в орлином гнезде, где маленькому орленку нет места... О, деда! я сдержу мою клятву!" - вихрем пронеслось в моих мыслях. Он вышел, осторожно ступая, чтобы не разбудить меня, а я зарылась головою в подушки и рыдала глухо, неудержимо... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Еще лучи восхода не золотили Гори, когда я, в костюме сазандара Беко, вышла из дому с волынкой за плечами и узелком в руках. Я долго перед уходом возилась с моими волосами: они никак не хотели укладываться под грязную баранью папаху. Резать мне их не хотелось. Волосы - гордость и богатство восточной девушки. Да и в ауле Бестуди засмеяли бы стриженую девочку. И я с трудом запихала их под шапку, радуясь, что не пришлось их резать. Выйдя из дому, я обрывом спустилась к Куре, перешла мост и, взобравшись на гору с противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолиственный каштан под окном отца... старый каштан, посаженный еще при дедушке... Там за его ветвями спит он, мой папа, добрый, любимый... Он спит и не подозревает, что задумала его злая потара сакварела... Бедный, дорогой папа, простишь ли ты свою джаным, свою голубку? Прости, добрый, прости, милый! прости, мой папа! я не могла поступить иначе... Прости и верь, что я люблю тебя много, сильно... Прощай и ты, моя родина... моя тихая, улыбающаяся Грузия... Я ухожу от тебя искать новую жизнь в суровых горах Дагестана... Прощай, родной, тихий, благоухающий, розовый Гори!.. Я оглянулась еще раз... еще и еще... потом зажмурилась и бегом кинулась по направлению гор. Солнце вставало... Золотые лучи робко касались горных каменных гребней, густо поросших цепким виноградником... Долина Куры - самая бедная плодородием, но я любила ее, потому что здесь моя родина... Я любовалась ею и ничего лучшего не хотела бы взамен... А между тем я уходила все дальше и дальше, смутно помня дорогу, по которой два с половиной месяца назад мы ехали в Дагестан. Но скоро пришлось изменить направление: мне было небезопасно идти по проезжему тракту. Далеко вокруг Гори знали богатого, именитого князя Джаваха и его черноглазую дочь. Поэтому я свернула в горы и углубилась в них, стараясь все же держаться направления почтового тракта. Изредка до меня доносились звуки колокольчика и топот лошадей. Потом все стихло... Должно быть, я сбилась с дороги... Мне хотелось есть; ноги мои, не привыкшие к ходьбе, болезненно ныли. - Надо будет подождать, пока смеркнется, и пойти проситься переночевать в ауле, - решила я, доставая из мешка лаваши и принимаясь за еду. Я сильно проголодалась и быстро уничтожала свои припасы. Наконец, голод был утолен, но начиналась жажда. "Тут должна быть близко вода", - мелькнуло в моей голове. Я слышала шум реки или потока и, бодро вскочив на ноги, стала пробираться в чащу. Взобравшись на гору, я тихо ахнула. Из зеленого утеса бил родник. Высокая, стройная девушка в голубом бешмете, без шапочки, но с одной фатой, по-мингрельски накинутой поверх черных кос, наполняла водой свой глиняный кувшин. Увидя меня, она вскрикнула: - Какой красавчик-сазандар! Откуда? - Из Цылкан, - солгала я храбро. - А идешь? - Иду, куда глаза глядят, куда поведут меня мои песенки. Можно мне напиться, красавица?.. не знаю, как твое имя... - Можно, - засмеялась она, - вода не моя, а Божья... Да как же ты один-то... ведь совсем молоденький сазандар... Поди и двенадцати нет? - Четырнадцать, - еще раз солгала я, уже не краснея. - Все же молоденький. Верно, мало тебя любит твоя деда, если отпускает одного. - Моя деда в земле, - отвечала я печально. - Нет у меня деды... Я сирота... один на свете. - Бедный маленький сазандар! У меня тоже нет матери, но у меня есть отец. Он держит духан* у аула. Он армянин. Знаешь ты духан армянина Аршака? Нет, не знаешь? Это отец мой... Пойдем со мною, миленький сазандар... Мы накормим тебя в нашем духане, а ты нам споешь за это свои песни. Я люблю песни, и гости в духане тоже будут их слушать и дадут тебе блестящие абазы... Пойдем, миленький сазандар. ______________ * Трактир, харчевня. Ночь в горах не предвещала ничего доброго; а голос девушки был так нежен, и сама молоденькая армянка выглядела такой ласковой, что я согласилась на ее предложение. - Как тебя зовут? - спрашивала она меня дорогой. - Беко! - ответила я, не моргнув глазом. - Ты знаешь много песен, Беко? - Много знаю. К несчастью, моя волынка сломана и я не могу играть на ней, но мой голос чист и звучен, и я знаю много хороших песен. - Ну, вот мы и пришли! - воскликнула моя новая покровительница. Мы действительно стояли у дверей духана, из которого неслись шум и хохот гостей. - Отец, - крикнула Като (так звали девушку), вводя меня в большую, заполненную клубами табачного дыма комнату, где запах бурдючного вина сливался с запахом сала и баранины, - я веду к тебе гостя. Толстый армянин, с крючковатым носом и бегающими черными глазками, недружелюбным взором окинул меня и грубо крикнул: - Зачем привела нищего песенника? Много их шляется! Духан не ночлежный дом. - Но он сазандар, батюшка, - вступилась за меня Като, - он знает песни. - Какое мне дело до твоего сазандара и до его песен! - грубо крикнул армянин, но тут гости, фигуры которых постепенно стали вырисовываться из облаков дыма, вступились за меня. - Почему бы и не попеть немножко маленькому сазандару... К тому же он тих, как курица, и выглядит девчонкой. Гостей было несколько человек, они пили и курили; трое из них играли в углу в карты. - Ну, ладно, оставайся, - разрешил хозяин, - и потешь господ. В ту же минуту Като поставила передо мною блюдо дымящегося шашлыка. Я не ела ничего горячего со вчерашнего дня и поэтому приправленный прогорклым салом шашлык показался мне очень вкусным. - Ну, а теперь пой, сазандар, - приказал содержатель духана, когда тарелка, поданная мне, опустела. Я храбро вышла на середину комнаты и, взглянув на улыбающуюся Като, запела: "В горной теснине приютился духан... В нем бойко торгует старый Аршак... У Аршака дочь красавица Като... У Като черные очи и доброе сердце. Ей жаль бедного сазандара, попавшегося на дороге. Она приводит его в духан и дает ему есть. Сазандар благодарит Като и желает ей доброго жениха. А гости в духане смотрят на Като и говорят: "Это добрая девушка. Взять ее к себе в дом - значит получить благо, потому что доброе сердце жены - величайшее богатство в доме Грузии"... Я не знаю, каким образом случилось то, что песня слагалась в моих устах толково и гладко. Гости одобрительно кивали головами, старый Аршак подмигивал им на закрасневшуюся Като, а Като сквозь смех шептала: - Ишь, что выдумал, пригоженький сазандар! Ободренная успехом, я начала им ту песнь, которую слышала от деды о Черной розе, унесенной на чужбину: Черная роза в расщелине скал Выросла нежной весною, Ветер апрельский цветочек ласкал, Ночь поливала росою... Роза цвела, ароматам своим воздух родной насыщая... Вдруг... Мой голос оборвался на полуфразе... Под окном духана зазвенели подковы лошадей... Кто-то близко щелкнул нагайкой... - Что же остановился, мальчуган? - Это новые гости, - успокаивали меня мои слушатели. Это в самом деле были новые посетители. Хозяин вышел на крыльцо. Минут с пять он поговорил с ними, потом снова вошел в комнату и сказал громко: - Они ее не нашли! - Кого? - вырвалось у меня помимо желания. - Видишь ли, - начала Като: - один горийский генерал и князь разослал на поиски своих подначальных казаков. Дочка у него пропала, совсем молоденькая девочка. Боятся, не упала ли в Куру. Нигде следа нет. Не видал ли ее, пригоженький сазандар? - Нет, не видал, - с дрожью в голосе произнесла я и подумала: "Бедный, бедный папа! сколько невольного горя я причинила тебе!.." Оставаться дольше в духане, куда каждую минуту могли приехать наши казаки, было опасно. Поэтому я воспользовалась тем временем, когда хозяева вышли провожать гостей, прыгнула в окно и исчезла в темноте наступающей ночи... Глава XII Ночь в горах. Обвал Я шла наугад, потому что черные тучи крыли небо и ни зги не было видно кругом. Воздух, насыщенный электричеством, был душен тою нестерпимою духотою, которая саднит горло, кружит голову и мучит жаждой. Я шла, с ужасом прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, гулко повторяемым горным эхом. Гроза надвигалась... Вот-вот, казалось, ударит громовой молот, разверзнется небо, и золотые зигзаги молнии осветят угрюмо притаившихся горных великанов. Идти я уже не могла из боязни упасть в пропасть. Тропинка становилась все уже и уже и вела все выше и выше на крутизну. Мне становилось так страшно теперь в этой горной стремнине один на один с мрачной природой, приготовившейся к встрече с грозой. И вот она разразилась... Золотые змеи забегали по черным облакам, гром гремел так, что, казалось, сотрясались горы, и целый поток дождя лился на почву, делая ее мягкой и скользкой... Я прижалась под навес громадного утеса и с ужасом вглядывалась в темноту ночи... Где-то дико ревели потоки, и горы стонали продолжительным, раскатистым стоном. И вдруг я увидела то, чего никогда не забуду. Извилистая золотая стрела молнии, сорвавшись с неба, ударила в соседний утес, и громадный кусок глыбы оторвался от скалы и полетел в бездну, прямо в объятия ревущего горного потока. В ту же минуту отчаянный крик раздался по ту сторону утеса... Ответный крик вырвался из моей груди, и я потеряла сознание. Я не могу отдать себе отчета, сколько времени прошло с тех пор, как я, напуганная горным обвалом, упала без чувств на скользкую тропинку: - может быть, мало, может быть, много... Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала у костра на разостланной бурке... Вокруг меня, фантастически освещенные ярким пламенем, сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек 20. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба. "Это горные душманы", - вихрем пронеслось в моей голове, и холодный пот выступил у меня на лбу. Я боялась пошевельнуться... Пусть лучше сочтут меня мертвой, - авось, уйдут... и оставят меня одну. - Эге, да мальчонка-то отошел, - услышала я грубый голос над собою и, открыв глаза, встретилась взглядом с высоким, мрачного вида горцем. Он был одет в простой коричневый бешмет и черную бурку; за поясом у него болтались нарядные с серебряными рукоятками кинжалы и тяжелые пистолеты, тоже украшенные серебром и чернью. Кривая шашка висела сбоку... - Небось, душа ушла в пятки, признавайся, - продолжал горец, как бы забавляясь моим смущением, и потом спросил грозно: - Кто ты? - Я - Беко, сазандар Беко... Я шел из Цвили и в горах заблудился... - пролепетала я. - Есть у тебя деньги? - Нет, господин, всего два абаза, данные мне добрыми господами в духане. - Не велико же твое мастерство, мальчуган, если ты имеешь только два абаза за душою!.. Ты грузин? - Я алазанец. - То-то... Ленивые животные эти грузины, а алазанцы и гурийцы особенно. Солнце и небо за них... И виноград и кукуруза... Верно ли я говорю? - обратился он неожиданно к остальным. - Верно, ага*, - почтительно отвечали те. ______________ * Господин. - Ну, ладно! Волею Аллаха, нашли мы тебя, мальчуган, на тропинке, взять с тебя нечего... Не душить же тебя из-за твоих лохмотьев. Давай два абаза и проваливай к шайтану. Я вскочила на ноги и, положив в протянутую ладонь монету, готова была уже скрыться, как вдруг неожиданно к самому костру подскакал всадник. Он ехал на горной белой лошадке, а другую держал на поводу. Это была высокая вороная лошадь, дрожавшая всеми членами... Приехавший горец, весь укутанный с головой в бурку, привязал свою лошадь к дереву и подвел вороного коня к самому костру... Я замерла от удивления и страха... Это был он, мой Шалый, мой верный конь, я его узнала! И рванувшись вперед, я вскрикнула не своим голосом: - Шалый! Да, это был он - мой Шалый! Мой верный Шалый, мой друг и слуга незаменимый! В ответ на мой отчаянный крик, он издал продолжительное ржание. В минуту забыв все: и горных душманов, и опасность быть открытой, и мой недавний обморок, происшедший от горного обвала, и адскую грозу, и все, что случилось со мной, я повисла на его тонкой, красивой шее, я целовала его морду, его умные карие глаза, шепча в каком-то упоении: - Шалый мой! родненький мой! миленький! Внезапно чей-то бешеный хохот, полный торжества и злобы, прервал мои излияния. - Так вот где встретились! - услышала я между взрывами бешеного смеха. Вскинув глазами на вновь прибывшего, я обомлела... Передо мной был Абрек! Бурка упала с его головы. Яркое пламя костра освещало зловещим светом его торжествующее лицо. С минуту он молчал, как бы наслаждаясь моим ужасом. Потом рассмеялся новым, уже тихим и торжествующим смехом, который еще мучительнее прежнего отдался в моем перепуганном сердце. - Что ты, Абрек, - удивленно окликнул его высокий горец, - или шайтан вселился в тебя? - Стой, ага! - внезапно оборвав смех, ответил тот и после короткой паузы спросил более спокойно высокого горца: - Знаешь ли ты, ага, кто этот сазандар? - Нет, не знаю... Неужели ага-Бекир, ваш вождь и начальник, может интересоваться нищим сазандаром? - надменно ответил тот. - Слушай же, - снова произнес, не сводя с меня горящих глаз, Абрек, - это не сазандар, а дочь моего врага - русского генерала князя Джаваха-оглы-Джамата. И, сказав это, он внезапно умолк, торжествующе обводя взглядом все собрание. Настала зловещая тишина, такая тишина, что слышно было, как летучая мышь шелестела крыльями, да капли дождя гулко падали на размякший грунт. - Так это правда? - спросил тот, которого называли ага-Бекиром, и мрачное лицо его еще больше нахмурилось. - Не веришь! - рассмеялся Абрек и, неожиданно приблизившись ко мне, сорвал с моей головы папаху. Пышные косы, прижатые крепко сидевшей на них шапкой, упали с темени и двумя черными змейками спустились вдоль стана. В ту же минуту громкий и веселый смех нарушил тишину. - Ай да мальчишка! Вот так сазандар! - хохотали душманы, оглядывая меня насмешливыми и зоркими глазами. Между тем Абрек приблизился ко мне. Его лицо сияло какой-то сатанинской радостью: - Слышишь ты, княжна Нина Джаваха! Я узнал тебя... скажи же этому аге, моему начальнику, что Абрек говорит правду... - Абрек говорит правду, - точно во сне пролепетала я, - Абрек говорит правду. Я - княжна Джаваха. - Тем лучше, - вмешался ага-Бекир, - если ты дочь русского генерала, - мы сорвем с него большой выкуп. - Выкуп? - прервал его Абрек, и лицо его перекосилось от бешенства. - Нет!.. Не вычеканили еще тех туманов, какими можно выкупить мою пленницу!.. У меня старые счеты с этой девчонкой. И, обратившись ко мне, он проговорил торжественно: - Помнишь ли ты, княжна, как ради драгоценностей старой княгини выдала ты верного слугу? Помнишь, как при всех назвала Абрека и предала его позору? Тогда он поклялся отомстить! Помнишь ты этот красный рубец на моей щеке? помнишь ли, княжна Нина? Я молчала. Он был страшен. Перекошенное от бешенства лицо не носило ни малейшего следа сожаления. - Мне страшно! - прошептала я и закрыла лицо руками. - Не смотри так на меня, Абрек, мне страшно! - Страшно, - прокричал он в бешенстве, - теперь страшно? А не страшно было выдавать Абрека?.. Я говорил - попомню, и пришел час!.. - Полно, Абрек, пугать ребенка, - вмешался молодой статный горец, странно похожий на ага-Бекира. - Уж не думаешь ли ты сражаться с детьми? - Молчи, Магома, - сказал Абрек, - не суйся туда, где тебя не спрашивают! Абрек большой слуга ага-Бекира. Абрек привозит своему начальнику и золото, и ткани, и драгоценности. Теперь Абрек привез ага-Бекиру коня, такого коня, какого давно хотел ага... Абрек чуть не попал в тюрьму из-за жалкой девчонки, Абрека ударили нагайкой... и кто же - презренный урус, грузин! Сегодня Абрек увел коня от своего недруга... Никто не заметил, все искали пропавшую девчонку... Свадьбу не пировали... вина не пили... бросились в горы догонять ребенка... Абрек пробрался в конюшню и взял коня. Никто не видел, креме Андро... Да он блажной... одержим шайтаном... если и видел, то не скажет, а скажет, - Абрек уже далеко... что пользы? Бери коня, ага-Бекир, и награждай по обещанью верного слугу. - Чем наградить тебя, Абрек? - спросил вождь душманов. - Бери деньги, вещи, что хочешь. - Ничего не надо, ага! Одного хочу: отдай девчонку... Я вздрогнула, зловещее лицо горца приводило меня в смертельный ужас... Он мог замучить и убить меня безнаказанно... Горы свято хранили тайны своих душманов... Мое сердце уже больше не замирало. Оно было сковано тем ледяным ужасом, который трудно описать. Моя жизнь зависела от ответа Бекира. Он стоял лицом к костру и, казалось, боролся. Богатый выкуп, очевидно, прельщал его, но в то же время он не хотел отступиться от слова, данного Абреку в присутствии своих подчиненных: он должен был сдержать это слово. Оттого-то лицо его носило следы борьбы и нерешительности. - Брат, - снова вмешался в разговор юный и стройный Магома, - брат, неужели ты не вступишься за бедного ребенка? Неожиданное вмешательство юноши погубило меня. - Магома! - важно начал Бекир, - законами Корана запрещается младшим учить старших. Ты еще не воин, а ребенок. Помни... в Кабарде не нарушают данного слова... А мы оба с тобой, Магома, родом из Кабарды! Потом, повернувшись в сторону моего врага, он сказал: - Абрек, пленница - твоя. - Харрабаджа!* - безумно крикнул Абрек, и его воинственный крик далеко раскатился зловещим эхо по горным теснинам. - Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его... Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский - завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа! ______________ * Воинственный, восторженный крик у горцев. Я помертвела... ужас сковал мои члены... Не помню, что было дальше... Пламя костра разрасталось все больше и больше и принимало чудовищные размеры... Казалось, точно горы сдвинулись надо мною, и я лечу в бездну... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Когда я пришла в себя, та же темная ночь стояла над окрестностями. Дождь перестал, но тучи еще не открывали неба. Костер потухал и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов... Все мои члены ныли... Я хотела расправить их и не могла поднять руки. К ужасу моему, я поняла, что была связана... Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце... ""Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!" - переливалось на тысячу ладов в моих ушах. - Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня... Завтра оно меня накроет... Завтра я буду трупом... Мой бедный отец останется одиноким... И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик... Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!.." И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренне раскаивалась в том, что сделала... Бедный отец! бедный папа! ты не скажешь больше "чеми потара, сакварело" твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли... В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня... "Это Абрек! - в смертной тоске подумала я. - Абрек идет покончить со мною..." И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного... Страшно только ожидание, а там... вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова... И я приготовилась и ждала... Вот кто-то приблизился ко мне... Маленькая серебристая лента, должно быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе и... и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих их веревок, и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес. Опять отчаянный страх - не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, - сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать... я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди... но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот, так что я не могла крикнуть... Где-то близко-близко послышалось конное ржание. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое... Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей... В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека... Это был Магома... А сама я сидела на спине моего Шалого... Верный конь тихо ржал и все его тело подергивалось дрожью нетерпения... Безумная радость охватила меня... Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти! Магома спас меня! Что его заставило пойти против брата? Отвращение ли к крови или юношеская доброта, - но он избавил меня от смерти, от гибели... - Ну, теперь, айда, - тихо зашептал он, - от быстроты коня зависит спасение!.. (Нагонят - убьют!.. Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с