видела ее во всем совершенстве, напоминающую резную камею на фоне тьмы -- гордый поворот шеи, развевающиеся гриву и хвост, отблеск серебристых копыт, такие странные и такие знакомые ей, как будто глаза, что смотрели на нее, были не глаза Марии, которая до сих пор не могла разглядеть ее красоту, а чьи-то другие глаза, что так часто видели ее раньше. Мария даже не удивилась, когда лошадка слегка повернула свою прекрасную голову, и стал виден странный маленький серебристый рог на ее лбу. Маленькая белая лошадка была единорогом. После этого они помчались быстро, Рольв не упускал маленькую белую лошадку из виду. Но догнать ее они не могли, и Марии больше не удалось разглядеть ее так же ясно, как в первый момент, все остальное время это было только сверкающее видение, чьи очертания уже не так четко были видны на фоне тьмы. Все-таки Мария была счастлива, что она видит ее,4 счастлива, даже когда деревья расступились и тьма поредела, и в ярком лунном свете сияние маленькой белой лошадки постепенно начало тускнеть, счастлива, даже когда оно совсем исчезло... Теперь она видела ее дважды и больше не сомневалась в ее реальности. Может быть, она увидит ее еще. Она была твердо убеждена, что когда-нибудь увидит ее снова. Теперь они с Рольвом легко могли разглядеть замок, а над ним в небе, как огромный щит, на котором виднелся контур человечка, согнувшегося под грузом на спине, висела луна. "Бот бедняга!"-- сказала Мария.-- "Рольв, на луне месье Кукарекур де Мрак, и он несет на спине все свои злые дела, как Христианин из "Пути паломника". Он обрадуется, когда сможет сбросить этот груз". В ответ на это замечание Рольв только презрительно фыркнул, пересекая прогалину, чтобы добраться до лестницы, грубо вырубленной в камне. Здесь он остановился, как бы намекая Марии, что им будет легче карабкаться, если она слезет с его спины. Она слезла, и они начали восхождение, первая -- Мария, а Рольв за ней. Они шли и шли вверх, и путь оказался такой длинный и крутой, что Марии показалось, что они карабкаются к самому человечку на луне, чтобы совершить милосердный поступок и освободить его от ноши. Наконец они добрались до последней ступеньки и еле дыша, остановились перед огромной дверью, ведущей в замок. То, что Рольв почти касался своей огромной лохматой головой ее плеча, придавало Марии храбрости. Прямо над ними оказался железный колокол, с которого свисала длинная, ржавая цепь, и она потянула изо всей силы за эту цепь. Колокольчик один раз звякнул в молчании ночи, как будто пробило час, и начался новый день. Почти сразу же распахнулось окошко над огромной дверью и выглянуло темное орлиное лицо. Месье Кукарекур де Мрак в молчании оглядел Марию и Рольва, но его насупленные брови и крепко сжатые губы не прибавили ей храбрости. Мария ничего не сказала, только сняла жемчуг с шеи и подняла его при свете луны, чтобы показать ему, и тогда глаза месье Кукарекура де Мрака внезапно ярко вспыхнули, он захлопнул окно и исчез из виду. Со скрипом и кряхтением ржавых болтов тяжелая дверь распахнулась, и он оказался прямо перед ними, высоко подняв над головой фонарь. На его плече' сидел огромный черный петух. "Можешь войти внутрь, Лунная Дева",-- сказал он.-- "Но коричневый пес останется снаружи". "Нет",-- твердо возразила Мария.-- "Куда бы я ни шла, мой пес следует за мной". И прежде, чем месье Кукарекур де Мрак успел что-нибудь ответить, она уже шагнула внутрь. Рольв держался рядом с ней. Дверь со скрипом захлопнулась за ними. Они очутились в маленькой квадратной каменной комнате, по бокам которой шли каменные скамьи, вторая дверь, как догадалась Мария, вела в огромный зал. В комнате не было окон, она была холодная и сырая, как склеп, и освещена только тусклым фонарем, который месье Кукарекур де Мрак поставил теперь на одну из скамей. Черный петух страшно захлопал своими огромными крыльями, и Мария почувствовала бы себя очень плохо, не будь рядом с ней теплого, сильного Рольва. Она обняла его левой рукой за шею, потому что правой рукой она прижимала к груди жемчуга. Месье Кукарекур де Мрак протянул свою сильную, худую, загорелую руку с загнутыми, как орлиные когти, ногтями и хотел уже вцепиться в жемчуга, но тут раздалось рычание Рольва, и он отдернул руку. "Месье",-- сказала Мария,-- "я выполнила оба ваши условия. Когда вы преследовали меня, вы видели, что яма под сосной была обиталищем, где скрывался ото всех Черный Вильям, когда он устал от мира. А когда вы дошли до пещеры, вы увидели лодку, на которой он уплыл на закат... Теперь вы знаете, что сэр Рольв не убивал Черного Вильяма....И вот, как вы видите, жемчуга. Я случайно нашла их дома в колодце. Лунная Дева, наверно, спрятала их в ту ночь, когда убежала. Я знаю, что вы человек слова, месье. Я знаю, что теперь, когда я выполнила свою часть договора, вы выполните вашу". "Я не уверен, что ты выполнила мои условия",-- резко возразил месье Кукарекур де Мрак.-- "У тебя, конечно, есть жемчуга, но нож и чашка означают только, что яма под сосной когда-то использовалась Черным Вильямом, а не то, что он ушел туда жить в то время, когда сэр Рольв мог стать причиной его смерти. А твоя сказочка по поводу того, что он уплыл на восток на лодке, которая лежит в нижней пещере -- как тогда, Лунная Дева, лодка снова попала в пещеру?" Тот же самый вопрос задавал и Робин, и Мария дала тот же самый ответ: "Белые лошадки, которые живут в море, снова доставили ее на сушу, а одна из них затащила ее в пещеру". Черный петух долго и громко насмешливо кричал, а месье Кукарекур де Мрак даже рычал от смеха. "Отличная история",-- насмехался он.-- "И ты думаешь, что умный человек поверит в твою сказочку? Ты не можешь, Лунная Дева, забросать лунной пылью глаза Кукарекуру де Мраку. Отдай мне жемчуга, это моя законная собственность, и проваливай. На этот раз я тебя не трону, но если ты еще раз появишься около моего замка, я запру тебя в подвале, как и обещал". Но Мария не собиралась сдаваться. "То, что я вам рассказала, правда, а не сказочка",-- твердо заявила она. Петух снова закричал, а его хозяин расхохотался: "Покажи мне белую лошадку, которая затаскивает лодку в пещеру, вернувшись из дальнего плаванья, и тогда я тебе поверю". "Отлично",-- решительно ответила Мария.-- "Пойдемте со мной в сосновый лес, и я покажу ее вам". Произнеся эту фразу, она онемела от изумления и страха. Изумления, потому что она сама не знала, как эти слова вырвались у нее, и страха, что она не сможет доказать правду. Вдруг месье Кукарекур де Мрак отправится с ней в лес, и они не увидят там никого... Но тут Рольв ободряюще прижался к ней, и она поняла, что все в порядке. "Сейчас пойдем?" -- спросила она месье Кукарекура де Мрака и на минуту отпустила от себя Рольва, снова обматывая вокруг шеи нитку жемчуга. В ответ он еще раз рассмеялся, схватил фонарь и открыл дверь. "Но имей в виду",-- заявил он,-- "я не собираюсь целую ночь бродить с тобой по лесу, выискивая плоды твоего воображения. Если я собственными глазами не увижу твоей белой лошади, когда мы доберемся до леса, я выиграл, а ты проиграла -- ты отдашь мне жемчуг, а я буду грабить и браконьерствовать по-прежнему"; "Но если вы увидите лошадку",-- сказала Мария,-- "я выиграла, а вы проиграли. Я отдам вам жемчуг, а вы и ваши люди с этого дня перестанете творить злые дела". "Договорились",-- сказал месье Кукарекур де Мрак, протянул Марии руку, а она ему свою, и они пожали друг другу руки, и взглянув ему в лицо и встретив его решительный взгляд, она поняла, что он сдержит слово, хоть и не ожидает, что может получить искомое доказательство. Открывая дверь, он смеялся, а петух насмешливо орал. Все четверо вместе в ярком лунном свете шли вниз по ступеням, вырубленным в утесе, а когда они добрались донизу, Мария села верхом на Рольва, и они пересекли прогалину и снова углубились в сосновый бор. Месье Кукарекур де Мрак, высоко подняв фонарь, освещал себе путь, но это было только крошечное пятнышко света в окружавшей их великой тьме. Но теперь Мария не боялась темноты, как не боялась больше и высокого мужчину, вышагивавшего рядом с ней... Временами он даже начинал ей нравиться... Может быть, он был злым человеком, но он умел смеяться и заключать честные договоры. Но постепенно удовольствие от зарождения дружеских чувств снова стало растворяться в тревоге, они по-видимому уже были совсем близко от большой сосны, а во тьме не было ни просвета, ни намека на то, что они пришли искать. Похоже, думала Мария, она потеряла свой хваленый здравый смысл, рассказывая историю о белых морских лошадях, приплывших обратно вместе с лодкой Черного Вильяма, и о той белой лошадке, которая втащила эту лодку в пещеру. Конечно, это только сказочка, которую она сама выдумала... Самое смешное было то, что когда она рассказывала ее Робину и месье Кукарекуру де Мраку, она сама в нее верила... Больше она в нее не верила, и чем дальше они шли во тьму, тем больше замирало ее сердце, и огромным усилием воли она старалась не заплакать, потому что все проваливалось второй раз. Она в жизни не чувствовала себя такой несчастной. Тьма и безмолвие были так глубоки, и даже фонарь месье Кукарекура де Мрака мерцал, словно грозил погаснуть совсем. Внезапно он действительно погас, и Марии показалось, что тьма и безмолвие упали на них, как будто хотели их задушить. Должно быть, месье Кукарекур де Мрак почувствовал то же самое, или он просто налетел на дерево, но он начал сердито бормотать что-то в свою черную бороду, и хотя она не могла разобрать слов, у нее возникло сильное ощущение, что это что-то было весьма нелестное. Только Рольв не сдавался. "Если вы возьмете меня за руку",-- скромно сказала Мария месье Кукарекуру де Мраку,-- "у вас будет меньше возможности налететь на что-нибудь, потому что, похоже, Рольв умеет выбирать правильный путь". Он взял ее за руку, но это была стальная хватка, которая не слишком ободрила ее, и он все еще что-то сердито бормотал себе в бороду, а тьма и безмолвие все сгущались и сгущались. Тут черный петух, который все это время безмолвно ехал на плече своего хозяина, внезапно закричал. На этот раз в его крике не слышалось насмешки, это был тот победный крик, которым петухи приветствуют новый день, и Мария вспомнила когда-то услышанные слова: "Тьма сгущается перед рассветом". "Наверно, ночь скоро придет к концу",-- сказала она месье Кукарекуру де Мраку. "Как только я смогу разобрать, куда идти, я отправлюсь прямо домой",-- сердито сказал он. -- "И тебе советую сделать то же самое, юная леди, а в будущем тебе бы лучше держаться от меня подальше. Не могу понять, что заставило меня пуститься на это сумасбродство. Наверно, ты заразила меня своим лунным сумасшествием. Ты, должно быть..." Внезапно он оборвал свою речь, потому что в лесу что-то произошло. Они уже могли видеть силуэты деревьев и очертания лиц друг друга. Не только тьма начала рассеиваться, но и молчание закончилось. Они услышали вдали слабый, таинственный шум моря. "Рольв, должно быть, повел нас неправильно",-- сказала Мария.-- "Мы, наверно, вышли на берег моря". "Нет",-- ответил месье Кукарекур де Мрак.-- "Лес подходит к самому берегу моря, и в ветреные ночи шум моря слышен далеко в лесу, хотя среди деревьев сам ветер и не чувствуется". Его голос звучал странно и хрипло, как будто великий Кукарекур де Мрак был чем-то смущен. Но Мария не чувствовала смущения, только благоговение. "Давайте остановимся и посмотрим на рассвет",-- сказала она.-- "Стой, Рольв. Смотрите! Смотрите!" Все четверо, девочка, лев, мужчина и петух, замерли неподвижно, словно обратясь в камень от красоты того, что увидели. На востоке, там где были восход и море, сквозь деревья пробивался свет, похожий на молочно-белый туман, и чем слышнее становилось море, тем сильнее был этот свет. Потом им показалось, что свет начал приобретать какую-то форму. Это был еще свет, но внутри него появились движущиеся очертания, которые делали его еще ярче, и это были очертания тысяч скачущих белых лошадок с развевающимися гривами, красиво изогнутыми шеями, напоминающими шеи шахматных фигурок в гостиной, тела их двигались, казалось, со скоростью света, но при этом были куда плотнее, чем радуга, и вот уже можно было разобрать их очертания, ясно вырисовывающиеся на темном фоне деревьев... Это был скачущий остров морских лошадок, о котором говорил Марии Старый Пастор, и своим радостным бегом они возвещали зарю. Они были уже близко, и в уши всех четверых ворвался рев моря, а сияние света ослепило их. Месье Кукарекур де Мрак закричал от страха и попытался защитить голову руками, но Мария, хоть и закрыла глаза от ослепительного света, громко смеялась от счастья. Она знала, что скачущие лошади не принесут им вреда, они просто омоют их светом, как радуга, встающая после дождя. Так и случилось. В какой-то момент неописуемая свежесть и бодрость волной прокатилась над их головами, а затем шум моря умер в отдалении, и открыв глаза, они увидели легкий серый туманный рассвет, в котором снова были видны только слабые контуры деревьев и очертания лиц. Белые лошадки исчезли... все, за, исключением одной. Они увидели, что она стоит справа от них под огромной сосной, с гордо изогнутой шеей, подняв одно нежно очерченное серебристое копытце, наполовину повернувшись, как будто замерев в полупрыжке. Потом она тоже исчезла, и в лесу не осталось ничего, кроме обычного разливающегося света зари. Все долго молчали, стоя и глядя на сосну, с огромной зияющей дырой под корнями, где накануне продирались Люди из Темного Леса. Им были грустно и одиноко, потому что они понимали, что никогда больше не увидят такой красоты. Потом черный петух снова прокричал, и очарование было разрушено. Мария кивнула и шевельнулась. "Ну что?"-- проговорила она. "Ты победила",-- сказал месье Кукарекур де Мрак.-- "Завтра я буду думать, что все это было только сном -- но ты победила, и я сдержу свое слово". Мария сняла жемчуг и протянула ему. "Он-то не сон",-- сказала она.-- "И когда вы завтра придете в Лунную Усадьбу мириться со всеми нами, это тоже не будет сном. Ведь вы придете?" "Лунная Дева",-- сказал месье Кукарекур де Мрак,-- "сдается мне, что остаток своей жизни я буду повиноваться приказаниям вашего высочества. Я буду в усадьбе завтра около пяти". Он поклонился и ушел с черным петухом на плече, а Мария и Рольв быстро поскакали в чудесном рассвете, постепенно меняющем цвет с серого на серебристый, а с серебристого на золотой, а когда они вырвались из соснового леса, заря расцветала розовым, окрашенным по краям шафраном и аметистом, предвещающими голубизну прекрасного дня. Рольв доставил Марию не в парк, а к калитке в стене, ведущей в сад, и тут он остановился и отряхнулся, как бы показывая ей, что здесь они должны расстаться. Он как будто говорил, что очень устал, и с него довольно таскать ее на спине. Она покорно слезла, поцеловала его и поблагодарила за все, что он для нее сделал в эту ночь. Он ласково взглянул на нее, толкнул садовую калитку- и удалился по своим делам. Мария вошла в сад, где под бело-розовыми цветущими деревьями еще спали овцы с ягнятами, на их пушистых спинах серебром сверкала утренняя роса. Она направилась к огороду. Мария поняла, что тоже очень устала и была невероятно голодна. Она брела по дорожке между грядками, и в голове у нее были только две мечты, завтрак и постель, но внезапно что-то розовое яркой полосой промелькнуло у нее перед глазами и взрастило в ней третью мечту, почти такую же сильную, как завтрак и постель... Розовые герани в окне комнаты над туннелем... сегодня они были видны лучше, чем обычно, потому что окно, до того всегда запертое, было широко распахнуто навстречу заре. Она замерла, поглядела на них и вдруг поняла, что восхищается их красотой. Кроме того, хоть она и не любила розовый, это был один из цветов, а- как сказал сэр Бенджамин, все цвета от солнца и все хороши. А розовый был цветом восхода и заката, связи между днем и ночью. Луна и солнце, оба должны любить розовый, потому что когда одна встает, а другое садится, они так часто приветствуют друг друга через разлившуюся по всему небу розовую зарю. И тут, к изумлению Марии, пока она стояла и любовалась розовыми геранями, в окне показалась рука с лейкой, и на цветы полилась струя серебристых капель. Нельзя было ошибиться, кому принадлежит эта длинная рука в ярком рукаве. Это был Мармадькж Алли. "Мармадьюк!" -- позвала Мария,-- "Мармадьюк!" Герани раздвинулись, и показалось розовое бородатое лицо Мармадьюка. Он кивнул ей и улыбнулся, он был восхищен, но не удивлен, что видит ее. "Молодая госпожа",-- сказал он,-- "я вот тут подумываю о легкой трапезе прежде, чем приступить к дневным делам в усадьбе. Не окажите ли вы мне честь подняться и разделить ее со мной?" "Я тебя люблю, Мармадьюк",-- сказала Мария.-- "Я немыслимо голодна. Но как мне подняться наверх?" "Посмотри позади бочки для воды",-- ответил Мармадьюк. Мария подбежала к большой зеленой бочке для воды, которую еще в первый день приметила в левой части туннеля, и за ней оказалась .совершенно спрятанная от чужих взоров маленькая зеленая дверца в стене, не больше той, что вела в ее собственную комнатку в башне. Она повернула ручку, открыла дверь и обнаружила перед собой крутую узенькую каменную лесенку, подходящую только кому-то очень маленькому. Она поднялась по ней и попала в комнату с розовыми геранями. "Добро пожаловать, маленькая госпожа, в мое скромное прибежище",-- произнес Мармадьюк Алли. "Так вот ты где живешь, Мармадьюк!" -- воскликнула Мария, наконец-то и по этому вопросу ее любопытство было полностью удовлетворено. "Вот здесь я и обитаю, когда не занят своими домашними трудами". Это была страннейшая комната, длинная и узкая как туннель под ней. В одном ее конце было окно с геранями, стоящими на длинном, от стены до стены, подоконнике, у противоположной стены стояла маленькая деревянная низенькая кроватка Мармадьюка, на ней лежало покрывало в алую и белую клетку. В середине комнаты помещался маленький деревянный столик и два трехногих табурета, и все это было подходящего для карлика размера. Стол был покрыт красно-белой клетчатой скатертью, которая прекрасно подходила к покрывалу, на ней стояло голубое блюдо, полное яблок, желтый кувшин молока, фиолетовая тарелка, на которой громоздились промасленные лепешки, две зеленых тарелки и две такие же кружки. Но Мария вскрикнула от изумления не из-за прекрасной еды или разноцветной посуды, а из-за того, что вдоль длинных северной и южной стен по всей их высоте от пола до потолка шли деревянные полки, а на полках стояли горшки с геранями. Благодаря обилию гераней, цветастому покрывалу и скатерти, разноцветной посуде и яркой одежде самого Мармадьюка, комната так сверкала разными красками, что могла ослепить любого вошедшего, несмотря на то, что в ней было только одно окно, все загороженное путаницей розовых лепестков, отчего свет в комнате становился мягким, нежным, но очень розовым. "О, Мармадьюк!" -- воскликнула Мария.-- "Это те герани, которые Малютка Эстелла оставила, когда убежала из дому?" "Происходят от тех самых первых растений",-- сказал Мармадьюк, вежливо приглашая Марию сесть на один из деревянных табуретов. "Так ты тоже любишь розовый цвет?" -- спросила Мария, усаживаясь. "Не могу это утверждать",-- сказал Мармадьюк, сам садясь напротив нее и разливая молоко в две кружки.-- "Но не могу утверждать и обратное. Это не подобало бы хорошему повару. Поэтому, когда двадцать лет тому назад во время того несчастного несогласия, мой хозяин повелел мне удалить из дома через дверь все те герани, от которых ему не удалось избавиться через окно, я их не выкинул, а оставил здесь. Я подумал, что когда-нибудь они могут оказаться полезны". Марии, уплетавшей яблоко и лепешки, намазанные таким толстым слоем желтого масла, который только можно намазать на лепешку, внезапно пришла в голову идея. Она помолчала минутку, вынашивая свой план. "Мармадьюк",-- наконец произнесла она,-- "я думаю, что знаю, чем они могут быть полезны. Я думаю, что это просто замечательная идея". "Не сомневаюсь, молодая госпожа",-- вежливо отозвался Мармадьюк. "Мармадьюк",-- спросила Мария,-- "могла бы я позвать кое-кого завтра на чай? Человек семь?" "Конечно, молодая госпожа. Но если ты желаешь, чтобы среди них был сэр Бенджамин, я сомневаюсь, что ты выбрала подходящий день. Завтра утром он поскачет в город, чтобы заседать в городском суде. Он, знаешь ли, мировой судья". "И не вернется назад к чаю?" "Обычно он не возвращается к чаю",-- сказал Мармадьюк.-- "Процедура заседания в городском суде обычно включает в себя последующий визит в местный трактир, обильную трапезу и некоторое освежение при помощи разнообразных напитков". "Я попрошу его приехать из суда прямо домой, и у нас будет обильная трапеза и множество освежающих напитков дома". "Отлично, молодая госпожа. К вечернему чаю хорошо идет подогретый кларет". Затем положив слегка надкушенное яблоко, с огнем вдохновения, внезапно осветившим все его лицо, он уставился ярко горящими глазами в северо-западный угол комнаты и еле слышно забормотал: "Сливовый пирог. Шафрановый пирог. Вишневый пирог. Пирог с воздушной глазурью. Эклеры. Имбирные пряники. Меренги. Сладкий крем. Миндальные пирожные. Песочные пирожные. Шоколадное суфле. Овсяное печенье. Рожки с кремом. Девонширские булочки. Корнуоллский пирог. Бутерброды с вареньем. Бутерброды со сладким творогом. Тосты с корицей. Медовые тосты..." "Но, Мармадьюк, семь человек не могут съесть все это!" -- прервала его Мария. "Я всегда предпочитаю приготовить на большее число гостей, чем ожидается",-- обьяснил Мармадьюк.-- "Кроме того, по твоему голосу я понял, что этот чай будет великим событием, а великое событие нужно хорошенько отпраздновать. Во время великих событий могут возникнуть решительные возражения против того, что предлагает здравый смысл. Телесная субстанция внутреннего человека наряду с эстетическим удовлетворением наружного зрения требуют широты и щедрости". Последней фразы Мария как следует не поняла, но ей показалось, что она имеет какое-то отношение к цветочному убранству, и она осмелилась спросить: "Не могла бы я, Мармадьюк, одолжить для украшения дома к этой вечеринке все твои герани?" "Конечно, молодая госпожа",-- ответил Мармадьюк. "Робин поможет тебе внести горшки в дом",-- сказала Мария.-- "И еще, Мармадьюк, увидишь ли ты сегодня Робина, когда он придет ухаживать за овцами? Если да, то не мог бы ты передать ему от меня письмо?" Вместо ответа Мармадьюк направился к своей низенькой кровати, залез под нее и вытащил оттуда чернильницу, гусиное перо и чудесный кусок пергамента. "Дорогой Робин",-- писала Мария.-- "Прошлой ночью мы с Рольвом предприняли еще одну попытку, и она была успешной. Я не думаю, что Люди из Темного Леса будут продолжать творить зло. Пожалуйста, прости меня, дорогой Робин, что вторая попытка прошла без тебя. Так уж получилось. Я бы ничего не смогла сделать во второй раз, если бы ты не помог мне в первый. Я не могу написать тебе об этом, но расскажу, как только мы увидимся. Я ужасно хочу тебя видеть, не придешь ли ты завтра к чаю? Я хотела бы, чтобы ты пришел в половине третьего. И пожалуйста, Робин, попроси Эстеллу прийти завтра тоже, к половине чет-вертого. Пожалуйста, скажи ей, что она должна прийти. Если она не придет, все рухнет. Скажи ей это. Я конечно знаю, что она не хочет приходить в дом днем, но пусть она подождет в розарии, пока я не приду туда. Скажи ей, что завтра сэр Бенджамин ускачет в город заседать в суде. Так что она может приходить свободно. Да, пожалуйста, повидай еще Старого Пастора и скажи ему, чтобы он тоже пришел, в четверть пятого. Дорогой Робин, ты и Эстелла, оба должны обязательно прийти, и Старый Пастор тоже". Мария сложила письмо и отдала его Мармадьюку. Потом она поднялась, сделала книксен и поблагодарила его за столь вкусную еду. "Надеюсь, ты не перебила аппетит перед завтраком?" -- с тревогой осведомился он. "Благодарю, я сыта, но ненадолго",-- заверила его Мария. Она спустилась вниз и через задний двор и парк прошла в дом. Она сообразила, что больше не боится подстриженных в форме рыцарей и петухов тисов. Как будто из них исчезло жившее в них зло, и теперь они перестали быть привидениями, и оказались просто забавно подстриженными кустами. В зале она встретила сэра Бенджамина, только что спустившегося вниз. Он с изумлением уставился на нее, ее бледное усталое лицо и приставшие к юбке сосновые иголки ясно доказывали, что она провела ночь не под крышей дома. Он открыл рот, чтобы спросить, где она была, но поглядев на нее с доверием и любовью, спокойно, как будто все знал, закрыл рот. "Я слишком хочу спать, сэр, чтобы рассказать вам это сейчас",-- проговорила она.-- "Но я очень скоро все объясню. Пожалуйста, сэр, могу ли я позвать гостей на чашку чая завтра? Я хочу пригласить Старого Пастора. Вы бы смогли прийти? И одеться в самый нарядный костюм?" "Завтра я заседаю в суде". "Но если вы поедете сразу домой, а не пойдете в трактир, вы как раз поспеете к чаю",-- сказала Мария.-- "Здесь тоже будет уйма еды и питья. Пожалуйста, ну, пожалуйста, дорогой сэр!" Он не мог отказать ее бледному умоляющему лицу. "Пусть будет по-твоему. Но если твоя "уйма питья" относится к чаю, я возражаю. Это все водянистое пойло, вместо настоящих напитков..." "Да, нет же",-- поспешила успокоить его Мария.-- "Будет подогретый кларет". Лицо сэра Бенджамина оживилось. "Можешь на меня рассчитывать",-- заверил он Марию.-- "Я оденусь в самый лучший костюм", "А могу я к вечеринке украсить дом цветами?" -- спросила Мария. "Благослови Бог это дитя!" -- воскликнул он.-- "Конечно, если хочешь, но мне кажется, что ты слишком суетишься из-за того, что пригласила Старого Пастора к чаю". "А вы дадите мне торжественное обещание, что даже если вам не понравится это цветочное убранство, вы не выбросите цветы в окно?" Сэр Бенджамин широко раскрыл глаза, но ответил очень серьезно: "Торжественно обещаю". "Тогда все в порядке",-- удовлетворенно сказала Мария.-- "Теперь я пойду займусь завтраком, а после завтрака -- спать, спать, спать". "Не похоже, чтобы тебе это было нужно",-- заверил ее дядюшка.-- "Никогда не видел, чтобы так свежо выглядели после такой ночи". ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Мария проспала почти весь этот день и всю следующую ночь, а наутро ей было невероятно трудно сосредоточиться на занятиях. Трудно было, кроме того, умиротворить мисс Гелиотроп, которая была полна ярости по поводу ее не укладывающегося ни в какие рамки поведения. "Все в полном порядке, мисс Гелиотроп",-- твердила она.-- "Как только сегодняшняя встреча за чаем пройдет и пройдет мирно, я вам все объясню". "Но кто придет на этот таинственный чай?" -- спросила мисс Гелиотроп. "Кроме нас самих, Старый Пастор, одна очень несчастная леди, один очень злой человек и тот самый маленький мальчик, с которым я играла в Сквере в Лондоне". "Но, моя дорогая Мария, я уже говорила тебе и снова скажу, что такого существа нет в природе!" -- воскликнула бедная мисс Гелиотроп. "После сегодняшнего чая вы больше такого не скажете",-- заявила Мария. "Несчастная леди и злой человек!" -- сказала мисс Гелиотроп.-- "Все это звучит совершенно неподобающе". "Но сегодня вечером она будет счастлива, а он подобреет",-- объяснила Мария.-- "Кроме того, Мармадьюк Алли все знает о моей вечеринке". "Это хорошо, если Мармадьюк Алли все знает",-- приободрилась мисс Гелиотроп. Она теперь была высочайшего мнения о Мармадьюке, преклоняясь перед тем, как он потрясающе ведет домашнее хозяйство, и перед тем, как милостиво он разрешает ей заниматься в доме всем, что нуждается в штопке и починке. После обеда Мария отправила мисс Гелиотроп в свою комнату с наказом оставаться там, покуда ее не позовут, а Дигвида к воротам поджидать сэра Бенджамина и провести его в дом тихо, не звоня в колокольчик. Еще Дигвиду была дана инструкция отвести сэра Бенджамина в его комнату с завязанными глазами и сказать ему, чтобы он тоже оставался там, пока его не позовут. Потом они с Мармадьюком собрали всех зверей, чтобы те помогли им в приготовлении счастливой развязки, и все -- Рольв, Виггинс, Захария, Ти-шайка и Барвинок -- потрудились на- славу. Мар-мадькж запротестовал против того, чтобы привести Барвинка прямо в дом, но тот поднялся по ступенькам и стал у открытой парадной двери, так что ему было видно все, что происходило внутри. Можно быть уверенным, что участие Виг-гинса в общих заботах не стоило упоминания, но Виггинс сегодня выглядел так необычайно красиво, что всякий забывал, что его поведение не всегда соответствует его красоте. Тут появился Робин, его простая деревенская одежда была тщательно вычищена, башмаки отполированы до зеркального блеска, зеленое перышко на шляпе весело колыхалось, а круглое розовое лицо, счастливое и взволнованное, так и сияло от мыла и воды. "Старый Пастор уже идет, а мама будет в дальнем конце розария в половине пятого",-- заверил он Марию.-- "Она обещала. Нелегко мне было получить это обещание, но в конце концов она обещала". "Спасибо, Робин",-- сказала Мария.-- "Ты не сердишься, что я закончила дело без тебя?" "Уже нет",-- весело заверил ее Робин.-- "Тем более, что ты мне все расскажешь об этом". "Я тебе все расскажу, когда мы будем готовы к приему, который устраиваем",-- ответила Мария.-- "Всю жизнь я буду тебе рассказывать все и обо всем". "И я тоже",-- сказал Робин.-- "Если бы я не задавал тебе так много вопросов, что бы хорошего было в этой жизни?" И они принялись за работу. Рольв с огромной корзиной в зубах помогал Марии и Робину переносить в дом герани из маленькой комнатки Мармадьюка. Их было куда больше, чем сначала показалось Марии. Они с Робином заполнили гостиную, расставили их на подоконнике, так что если глядеть из розария, окно должно было казаться сплошь розовым, наполнили большую залу и окна комнатки в башне, где спала Мария. Потом они помогали Мармадьюку Алли накрывать к чаю в большой зале. Накрытый стол выглядел потрясающе, в центре стояли свечи, перемежающиеся вазами с самыми красивыми геранями, стояли лучшие фарфоровые чашки, блюдца и хрустальные бокалы, а все яства были разложены на серебряных блюдах. Чай в серебряных чайниках и огромные кувшины с подогретым кларетом Мармадьюк собирался принести попозже. Мария поднялась к себе переодеться в самое лучшее платье, в ее лондонский на'ряд, который она еще ни разу не надевала в Лунной Усадьбе. Это было кремовое шелковое платье, расшитое голубыми незабудками. В нем был большой карман, и туда она спрятала маленькую книжечку в обложке цвета гелиотропа, которую взяла почитать у Старого Пастора в тот день, когда первый он разрешает ей заниматься в доме всем, что нуждается в штопке и починке. После обеда Мария отправила мисс Гелиотроп в свою комнату с наказом оставаться там, покуда ее не позовут, а Дигвида к воротам поджидать сэра Бенджамина и провести его в дом тихо, не звоня в колокольчик. Еще Дигвиду была дана инструкция отвести сэра Бенджамина в его комнату с завязанными глазами и сказать ему, чтобы он тоже оставался там, пока его не позовут. Потом они с Мармадьюком собрали всех зверей, чтобы те помогли им в приготовлении счастливой развязки, и все -- Рольв, Виггинс, Захария, Тишайка и Барвинок -- потрудились на славу. Мармадькж запротестовал против того, чтобы привести Барвинка прямо в дом, но тот поднялся по ступенькам и стал у открытой парадной двери, так что ему было видно все, что происходило внутри. Можно быть уверенным, что участие Виггинса в общих заботах не стоило упоминания, но Виггинс сегодня выглядел так необычайно красиво, что всякий забывал, что его поведение не всегда соответствует его красоте. Тут появился Робин, его простая деревенская одежда была тщательно вычищена, башмаки отполированы до зеркального блеска, зеленое перышко на шляпе весело колыхалось, а круглое розовое лицо, счастливое и взволнованное, так и сияло от мыла и воды. "Старый Пастор уже идет, а мама будет в дальнем конце розария в половине пятого",-- заверил он Марию.-- "Она обещала. Нелегко мне было получить это обещание, но в конце концов она обещала". "Спасибо, Робин",-- сказала Мария.-- "Ты не сердишься, что я закончила дело без тебя?" "Уже нет",-- весело заверил ее Робин.-- "Тем более, что ты мне все расскажешь об этом". "Я тебе все расскажу, когда мы будем готовы к приему, который устраиваем",-- ответила Мария.-- "Всю жизнь я буду тебе рассказывать все и обо всем". "И я тоже",-- сказал Робин.-- "Если бы я не задавал тебе так много вопросов, что бы хорошего было в этой жизни?" И они принялись за работу. Рольв с огромной корзиной в зубах помогал Марии и Робину переносить в дом герани из маленькой комнатки Мармадьюка. Их было куда больше, чем сначала показалось Марии. Они с Робином заполнили гостиную, расставили их на подоконнике, так что если глядеть из розария, окно должно было казаться сплошь розовым, наполнили большую залу и окна комнатки в башне, где спала Мария. Потом они помогали Мармадьюку Алли накрывать к чаю в большой зале. Накрытый стол выглядел потрясающе, в центре стояли свечи, перемежающиеся вазами с самыми красивыми геранями, стояли лучшие фарфоровые чашки, блюдца и хрустальные бокалы, а все яства были разложены на серебряных блюдах. Чай в серебряных чайниках и огромные кувшины с подогретым кларетом Мармадьюк собирался принести попозже. Мария поднялась к себе переодеться в самое лучшее платье, в ее лондонский наряд, который она еще ни разу не надевала в Лунной Усадьбе. Это было кремовое шелковое платье, расшитое голубыми незабудками. В нем был большой карман, и туда она спрятала маленькую книжечку в обложке цвета гелиотропа, которую взяла почитать у Старого Пастора в тот день, когда первый раз пришла к нему в гости, и зелененькую книжку французской поэзии, которую Луи де Фонтенель подарил мисс Гелиотроп. Пока она одевалась, она заметила, что вернулись сэр Бенджамин с Дигвидом, и что сэр Бенджамин поднялся по ступенькам с завязанными глазами. Мария знала, что ему можно доверять -- он не будет подглядывать, когда пойдет через залу. Он был человеком, внушающим полное доверие. Ровно в десять минут пятого Мария сходила за мисс Гелиотроп и привела ее вниз, одетую в лиловое бомбазиновое платье, в одном из лучших чепчиков Эстеллы на голове и в кружевной косынке. "Ну вот, мисс Гелиотроп",-- сказала она, открывая дверь в гостиную, где в центре комнаты стоял, склонившись со шляпой в руке Робин,-- "это Робин. Я с ним знакома почти всю мою жизнь, и я собираюсь за него замуж, потому что мы не можем не быть вместе. Я его очень люблю, и вас я очень люблю, так что вы должны любить друг друга". "Боже мой!" -- сказала мисс Гелиотроп, в крайнем изумлении рассматривая Робина поверх очков.-- "Боже мой! Что за необычный, такой розовощекий мальчик". "Разве не таким я описывала вам его в Лондоне?" -- спросила Мария. "Да, он такой",-- отозвалась мисс Гелиотроп.-- "Только больше". "Мадам, я с тех пор вырос",-- сказал Робин и снова очень вежливо поклонился, шляпа с павлиньим пером, метущим пол, в правой руке, левая рука прижата к сердцу в галантной манере, модной в те времена, когда мисс Гелиотроп была молода. Тут стало очевидно, что оправившись от первого шока и изумления, сердце мисс Гелиотроп потеплеет. "Боже мой!" -- снова произнесла она, но уже более сердечно. Робин подошел к ней и поцеловал ей руку: "Ваш слуга, мадам, до скончания моих дней". Тут сердце мисс Гелиотроп растаяло окончательно, и она наклонилась и поцеловала его. "Хороший мальчик",-- сказала она.-- "Тот ли ты мальчик, которого Мария придумала в Лондоне, или нет, я сказать не могу, но ты хороший мальчик, и если ты нравишься Марии, у тебя не будет более верного друга, чем Джейн Гелиотроп". Прозвучали чьи-то шаги и вошел Старый Пастор с веточкой розовой герани, воткнутой в петлицу сутаны. "О, сэр",-- воскликнула Мария.-- "Не будете ли вы так любезны прогуляться с мисс Гелиотроп в саду за кухней? Там приятно и тепло на солнышке, и деревья цветут так красиво. Там такая уютная скамейка под тутовником. Не посидели бы вы там и не почитали бы немного вслух мисс Гелиотроп? Она любит, когда ей читают вслух, особенно поэзию. Ей понравится книга английской поэзии, которую вы одолжили мне, и французская тоже".-- Мария вынула из кармана обе книжечки и подала их ему.-- "Чай в пять",-- закончила она. Старый Пастор заморгал глазами, взял книжечки, поклонился мисс Гелиотроп и предложил ей руку. "Достоин ли я этой чести, мадам?" -- сказал, он и повернулся к Марии: "Ваше королевское высочество, до сего дня ни одной из самых искусных ловушек, расставленных женщинами, не удавалось меня поймать. Но в вашу я добровольно иду сам. Ибо в ней колдовство и храбрость луны, которая так мала, а сражается со всей великой тьмой, и мужчина, что не сочтет себя ее добровольным рабом, рожден глупцом". Отдав таким образом дань восхищения Марии, Старый Пастор повел мисс Гелиотроп из комнаты, и Мария с Робином остались одни. "Робин",-- сказала она,-- "я хочу, чтобы ты пошел в комнату к сэру Бенджамину и привел его вниз. Будь здесь у окна гостиной, гляди на розарий и занимай его беседой". "Как долго?" -- спросил Робин.-- "И о чем?" "Пока я не вернусь. Я ненадолго. Поговори об овцах. Сэр Бенджамин может часами стоять в одной позе и говорить об овцах". Затем она вылезла в окно гостиной и побежала в самый дальний потайной уголок розария. Эстелла ее не обманула. Она была там в сером с розовым узором платье, весеннее солнышко освещало ее непокрытую маленькую гордую головку. Она стояла очень прямо, и несмотря на свой крошечный рост, держалась по-королевски, и побеги роз окружали ее свежей зеленью. "Малютка Мама",-- обвивая ее руками, закричала Мария,-- "Человек из Темного Леса придет сегодня на чай". Эстелла вскрикнула от радости и крепко сжала Марию в объятиях. "Что же ты сделала, Мария? Ты чудесная храбрая маленькая Лунная Дева! Как это тебе удалось?" "Рассказывать все придется долгие часы. Поэтому займемся этим попозже. А теперь, Эстелла, я хочу, чтобы ты взглянула в окно гостиной на то, как я украсила ее цветами". "Ты заставила меня проделать весь этот путь только для того, чтобы взглянуть на цветы?" -- спросила Эстелла. Но она не сердилась, а просто улыбалась. "То, что ты увидишь в окно гостиной, стоит прогулки",-- заверила ее Мария,-- "А теперь, пожалуйста, закрой глаза". Эстелла закрыла глаза, и поскольку, как и сэр Бенджамин, она. была личностью, полностью заслуживающей доверия, она не подглядывала сквозь ресницы, пока Мария вела ее к дому. Они обе смотрелись так красиво, когда шли рука об руку через розарий в цветочных платьях, солнечный свет золотил их легкие волосы, а облако маленьких птичек сопровождало их трепетом разноцветных крылышек и каскадом песен, взмывающих вверх в синее небо. Мужчина и мальчик, стоящие у окна гостиной, перестали разговаривать об овцах и в восторге затаили дыхание. "Пора!" -- сказала Мария, и Эстелла открыла глаза. Она увидела обилие ярко-розовой герани -- гордости Корнуолла. Они наполняли окно и всю гостиную, как в тот вечер много лет тому назад, перед тем как ее