рапал на нем материки, моря, горы, реки. Изобразив все части света, нацепил большущие очки и стал искать дорогу, по которой придет весна. Тем временем в низинах заклубился туман. Белой пеленой заволакивал он овраги, а луга, поля и дубравы все еще стояли в золотом сиянии солнца. И тогда на юге появилась юная красавица с простертыми над землей руками. Она шла босая, и, где ступала ее нога, расцветали фиалки и маргаритки; шла безмолвная, но навстречу ей с радостным щебетанием вспархивали птицы; шла с темным, как свежая пашня, лицом, но позади все загоралось яркой радугой; шла, опустив глаза, но из-под ее ресниц лилось сияние. Это была Весна. Она прошла так близко от гнома, что задела его своей белой фатой, овеяла теплым ветерком и ароматом фиалок из венка, украшавшего ее белокурую голову. Но ученый летописец был так поглощен вычислениями, что даже не заметил ее. Потянул только своим длинным носом, вдохнул тонкий, нежный аромат и, склонившись над толстенной книгой, продолжал старательно записывать в нее результаты своих расчетов. А по расчетам его выходило, что весна совсем не придет. Она заблудилась, осталась за морем и не найдет сюда дороги. Выходило, что жаворонки и соловьи потеряют голос и никогда больше не запоют - единственной песней на земле будет отныне карканье ворон; что ветер сметет все семена в бездонную пропасть и больше не зацветут ни роза, ни лилия, ни яблонька. Заря погаснет, солнце почернеет, дни превратятся в ночи, а луга и поля покроются не хлебами, не травой, а вечными снегами. Окутавшись дымом своей огромной трубки и пыжась от гордости - вот, мол, какой я мудрец и пророк, - Чудило-Мудрило как раз записывал это в книгу, когда прилетели три громадных золотисто-черных косматых шмеля и ну виться над его блестящей лысиной! Громко, басовито жужжа, они сделали над ней один круг, другой, третий, но ученый летописец, углубившись в работу, ничего не слышал. И вдруг (он как раз поставил точку в конце своего пророчества) - бац! - что-то стукнуло его по лысине. Еще раз, еще и еще. Чудило-Мудрило закричал не своим голосом, подумав, что настал конец света. Выронил трубку изо рта, бросил перо и отскочил в сторону, опрокинув на свою бесценную книгу огромную чернильницу. Черные потоки хлынули на только что исписанные страницы. Увидев это, Чудило-Мудрило остолбенел. Погибли все его предсказания и расчеты! Чернильная река залила книгу. Что теперь делать? Как явиться к королю?.. Так хорошо, так складно высчитал - и все насмарку! Несчастный летописец ломал руки. От горя у него последний разум отшибло. Теперь уж он совсем запутался: пришла весна или нет?.. Наступил полдень, наступил вечер, а он все стоял да стоял на том же месте. На небе, румяном от зари, загорелись первые звезды; над полями и лугами разлился аромат цветов. Юная красавица дошла уже до опушки леса, и под ее босой ногой расцвел первый ландыш. Глава вторая В поход отправляется Хвощ I Между тем съестные припасы в Хрустальном Гроте подошли к концу, и гномам стали выдавать в день всего по три горошины на брата. Тут, конечно, пошли обиды, ссоры, далее потасовки, как всегда бывает, когда доймут холод да голод. Что ни день, то скандал. То Сморчок с Букашкой сцепятся, то Петрушка с Кузовком, то Соломенное Чучелко с Волчьим Табаком, а то все вместе свалку устроят, пока не выскочат Хватай с Запираем и не засадят всю компанию в кутузку. Но больше всех шумел, проклиная свою судьбу, Хвощ. Ел он за четверых, но все время ныл, что голоден. С этим Хвощом приключилась однажды удивительная история. Дело в том, что гномы не всегда под землей прячутся. Они не прочь и в деревне пожить, за печкой или под полом. И если нерадивая хозяйка горшка не накрыла, сора из избы не вымела, пряжу бросила где попало, творога не откинула вовремя, помоев не вынесла, цыплят не пересчитала, проказники гномы тут как тут: в борщ мух набросают, сор из углов по всему полу расшвыряют, творог съедят, нити на мотовиле перепутают, кур из курятника выпустят, ведра опрокинут, набедокурят, накуролесят - и шмыг за печку! А бывает и так. Оставит баба ребеночка в колыбели, а сама побежит к соседке лясы точить. Тут уж гномы не зевают - сейчас ребеночка своим подменят, к себе утащат, вырастят и заставят на себя работать. Гном-подкидыш не растет, только голова у него пухнет да тяжелеет; зато прожорлив он - никак не накормишь досыта! У одной крестьянки был сыночек Ясек, прехорошенький мальчик. Волосы, как лен, глазки - василечки, губки - малинка. Здоровенький, веселый, резвится, как рыбка в воде. А уж заплачет - значит, неспроста. И хоть жил-то на свете всего полгода, а уже улыбался матери, тянулся к ней ручонками и щебетал, как птичка. Но матери не сиделось дома, она то и дело к соседкам бегала - язык почесать. Тут постоит, там посидит и до того заболтается, что про все забудет: и про горшки немытые, и про белье нестиранное - про все на свете, даже про Ясека своего. Вот однажды прокрались к ней гномы в избу, смотрят - дверь настежь, хозяйки нет, в углах поросята роются, а в колыбельке ребеночек плачет. Недолго думая схватили они ребенка и утащили к себе, а в колыбель Хвоща подложили, начисто сбрив ему бороду. Воротилась мать - глазам своим не верит: что это с ребенком? Голова дынькой, личико в морщинах, пучеглазый, ножки коротенькие, как у утенка. Испугалась баба. - Тьфу! Сгинь, пропади, нечистая сила! - говорит, а сама глаза протирает, думает, может, привиделось. А ребеночек ну орать: - Есть хочу! - Ясек! Ясечек! - уговаривает мать. А он поглядывает на нее исподлобья и знай верещит: - Есть хочу! Есть хочу! Накормила она его, укачала - авось теперь заснет. Но не тут-то было! Только отошла от колыбели - он опять в крик: - Есть хочу! Есть хочу! И так раз десять до вечера. Мать ума не приложит: что за напасть, почему Ясек таким обжорой стал? Сунула ему в одну руку кусок хлеба, в другую - морковь, уснул. На другой день спозаранку опять за свое: - Есть хочу! Есть хочу! "Волк тебя сглазил, что ли? Никак не наешься!" - думает мать. Кормит подкидыша, а сама удивляется: что с Ясеком? Бывало, меньше воробышка съест, а теперь никак не накормишь. Ни на шаг от колыбели не отойти - стой да пихай ему в рот. А он чавкает, как старикашка, лягушачьи глаза выпучил, на себя не похож - словно подменили. Прошел день, другой, прошла неделя. Стала крестьянка примечать: оставит что-нибудь в горшках, а сама из дому отлучится - кто-то все подчистую съедает: и горох и клецки. - Вот чудеса! - охает она, теряясь в догадках. Сначала на кота подумала. Отлупила его, заперла в чулан и ушла. Воротилась домой - горшки пустые, сковорода вылизана, заправки как не бывало. Отперла чулан - кот сидит, как сидел, только мяучит жалобно и бока ввалились от голода. Ну, если не кот, значит, Жучка! Жучкой черную собачонку звали, которая хату сторожила. Схватила хозяйка палку - и ну ее отделывать. Лупит и приговаривает: - Вот тебе! Вот тебе! Получай! Собачонка визжит от обиды, от боли, скулит, извивается, а деться некуда - сени заперты. Наконец умаялась хозяйка и отшвырнула палку в сторону. Бедняга Жучка, поджав хвост, с жалобным визгом уползла в хлев и там до самого вечера бока зализывала. На следующий день крестьянка заперла кота и Жучку в чулан, поставила горшки в печь и пошла к соседке. Посидела, поболтала, вернулась - а дома сущий ад! Кот с собакой в чулане дерутся - только шерсть клочьями летит; печь открыта, горшки пустые, сковородка блестит, будто ее вымыли, а младенец в колыбели орет, надрывается. Схватилась крестьянка за голову. Но потом взяла ее злость, сжала она кулаки и говорит: - Погоди ж ты, вор проклятый! Я не я буду, коли тебя не подстерегу! И подошла с этими мыслями к подкидышу, который орал благим матом. Кормит бедная мать ребенка, а у самой слезы градом катятся: не узнать Ясека! Раньше, бывало, сядет с ним на порог, и, кто ни пройдет, все на него любуются: другого такого мальчика во всей деревне не сыскать! А теперь с этаким страшилищем и людям на глаза показаться стыдно. Не улыбается, не лепечет, ручонками к материнским бусам не тянется, лежит одутловатый, морщинистый, лысый, точно старикашка. И расти не растет, одна голова наливается, большущая, тяжелая, как дыня. Одно слово - урод! Уж чего-чего она не делала, чтобы порчу отвадить: и три уголька раскаленных, три крошки хлебные в воду бросала; и в бузинном отваре его купала - верное средство от дурного глаза; и барашками с вербы окуривала, и щепой трухлявой ивы, что на распутье растет, - ничего не помогло. А тут еще и в хозяйстве убыток! Еды на двух мужиков наварит, а домой вернется - есть нечего. - С ребеночка что взять, - говорила несчастная женщина. - Но уж вору этому я не спущу! Ни за что не спущу! II На другой день наварила она горшок капусты и горшок гороха, нажарила целую сковороду свиных шкварок, поставила в печь, закрыла ее, покормила ребенка, взяла с собой кота и Жучку и ушла. Но ушла недалеко - схоронилась за углом и поглядывает в окошко. Видит - приподнялся ребеночек, сел в колыбели, озирается по сторонам: нет ли кого в избе? Потом выкарабкался из колыбели - и шасть к печке! Подошел, открыл заслонку, потянул носом, жмурясь от удовольствия - очень уж вкусно шкварками запахло, - и стал искать ложку. А ложки были высоко, на полочке, никак не достать. Вот он влез на сундук, взял ложку побольше, выдвинул из печи горшок с капустой, шкварками заправил, добавил гороху и давай уплетать за обе щеки. Тут крестьянка струхнула не на шутку, руками всплеснула и побежала за соседкой. Воротились обе, видят - в горшках уже на донышке осталось, а он все сопит да уплетает. Съел капусту, съел горох, поскреб ложкой по дну, наклонил сковородку, вылизал, задвинул горшки в печь и стал, как хозяин, по избе расхаживать, во все уголки заглядывать. Крестьянка даже зубами заскрипела. А он себе похаживает, глазами шарит. Нашел яйцо под кошелкой, смотрит, как на невидаль, головой огромной качает. - Семьдесят семь лет живу на свете, - бормочет, - а бочки без обручей не видывал! Тут соседка сразу смекнула, что это гном. - Что ж, - говорит, - сорви ветку березовую да угости его хорошенько и на помойку выкинь. Как начнет он там голосить, принесут тебе гномы Ясека, а этого урода назад заберут. Крестьянке этот совет по душе пришелся. Кинулась она в березняк, сломила ветку, прибежала домой, схватила подкидыша за шиворот и давай стегать. - Вот тебе, получай: за мои харчи, за Ясека, за обиду мою! Тот орет - за версту слышно, а баба знай лупит его без устали. Через хату от нее жила вдова Кукулина с маленькой дочкой Марысей. На ту пору шла она как раз с дочкой на руках господское поле полоть. Услыхала, что у соседки вопит кто-то не своим голосом, остановилась и думает: "Не иначе, бьют кого-то. Надо идти выручать". Тут и дочка ее, которая еще говорить не умела, заплакала жалобно: поняла, видно, что кого-то обижают. Глянула Кукулина на дорогу, глянула на солнышко - а оно уже высоко поднялось. Женщина она была работящая, жалко ей было время терять, но ведь сердце не камень. И она завернула к соседке, но дверь оказалась заперта. - Соседка! - крикнула она. - Кто это у вас так кричит? А мать Ясека в ответ: - Не твое дело! Ступай своей дорогой! Но Кукулина не сдавалась. - Соседка, - говорит, - никак вы своего сыночка бьете? Пожалейте его, ведь он еще совсем маленький! - Такой же он мне сыночек, этот оборотень, как злой ветер, что по полю гуляет. - Сын он вам или нет, все равно не бейте! Сердце надрывается от этого крика! Тут и Марыся заплакала в три ручья. Обозлилась крестьянка и крикнула: - Ишь добрая какая! Нашлась заступница! Проваливай, откуда пришла, да не суй нос не в свое дело, а то как бы тебе самой не попало! Не очень приятно было вдове выслушать такую отповедь, но в хате стало тише, и она подумала: "Ладно, лишь бы угомонилась баба. Мало ли чего в сердцах не наговорит человек, нельзя на него за это обижаться". И пошла своей дорогой. А гномы тоже услыхали крики Хвоща. - Плохо дело! - говорят. - Надо на выручку идти. И пошли в избе чудеса. Вылезли из подпечья карлики в желтых и зеленых плащах; у каждого красный колпачок в руке, все низко кланяются бабе и просят отпустить дружка, а взамен обещают полный фартук талеров насыпать. Растаяла крестьянка, как про талеры услышала, но соседка ей на ухо шепчет: - Не отпускай его, кума, а то без Ясека останешься. Талеры-то их - просто светящиеся гнилушки! Как напустится на гномов крестьянка: - Вон отсюда! Не нужны мне ваши талеры! Ясека моего отдайте! Убирайтесь, покуда целы, не то вам несдобровать! Повесили гномы носы - и шмыг под печь! А хозяйка схватила Хвоща за шиворот и выкинула на помойку. Заорал Хвощ, как котенок, но больше от страха, чем от боли, потому что не знал, что теперь с ним будет. Вдова оглянулась, видит - лежит бедняга на помойке и плачет. Не раздумывая, она вернулась, утерла ему слезы, приласкала, кусочек хлеба в руку сунула, потом сорвала пучок травы, подстелила, чтобы лежать было чисто и сухо. А так как солнышко уже припекало, сорвала большой лопух в канаве и заслонила его, как зонтиком. Гном с благодарностью посмотрел на вдову и улыбнулся Марысе, и она даже в ладошки захлопала от радости, глядя, как он на траве под лопухом лежит. "Дай срок, отплачу добром", - сказал про себя Хвощ, когда вдова с девочкой на руках отошла от него. Кукулина и с собой бы его взяла, да не посмела. Ведь у него своя мать есть, а родная мать хоть и выбранит и розгой отстегает, но потом все равно приласкает, приголубит. Так рассуждала вдова, не зная, что гномы обманули крестьянку и это вовсе не ее ребенок. Под вечер вышла баба посмотреть, что с гномом, а его и след простыл. Зато у порога лежит ее Ясек: волосы как лен, глаза - василечки, губы - малинка. Это гномы принесли его матери, а Хвоща забрали. То-то было радости и веселья! Поджарила крестьянка яичницу чуть ли не из дюжины яиц, пышки испекла и соседку пригласила - не знала, как ее и благодарить. ...Прошли годы. Вырос Ясек крепким парнем, но людей дичился. Любил бродить один по горам, по лесам и все рассказывал, какие чудеса, какие сокровища видел под землей у гномов. Но в деревне ему не верили и считали дурачком. А Хвощ, попав к своим, быстро поправился. Гномы знают много разных целебных зелий и чудодейственных мазей. Как принялись припарки ему делать, окуривать, растирать волчьими ягодами, комариным салом, паучьей желчью - мигом на ноги поставили. Король Светлячок любил своего прожорливого подданного и благоволил к нему. Хвощ тоже очень любил короля и часто сиживал у его ног, наигрывая на свирели песенки, от которых словно теплей становилось в Хрустальном Гроте. Но как только дело доходило до еды, Хвощ забывал обо всем на свете. Он первым мчался к миске, отталкивая всех. А если кто сопротивлялся, лез в драку. Вот и теперь, когда в Гроте стало не хватать еды, Хвощ даже поколотил королевского дворецкого за то, что тот выдал ему, как и всем, только три горошины на день. И мало того, что избил, - еще к королю отправился с жалобой, что его обижают. Но король за него не вступился, а сказал, что закон один для всех. Тут Хвощ еще пуще разбушевался. - Ах, так! - сказал он. - Коли здесь правды не добьешься, пойду на землю. Там в любой хате накормят лучше, чем за королевским столом! - Иди, иди, обжора, - засмеялись гномы. - Одним ртом меньше будет. Все легче по нынешним временам. Они думали, что он шутит. - Вот увидите, уйду! - не унимался Хвощ. Гномы опять смеяться: - О весне нам весточку принеси, коли ты такой удалец! - И принесу! - буркнул Хвощ. Подпоясался ремешком, свирель за пазуху сунул, поклонился королю, набил трубку и пошел. III Смеркалось, когда Хвощ выбрался на поверхность земли. Сопя и отдуваясь, огляделся он по сторонам. Слева было пустынно и дико. Чернел бор, на соснах каркали вороны, в ложбинах белел нестаявший снег. Мокрая хвоя коричневым ковром устилала землю. От глухо шумевших деревьев, стоявших темной стеной, тянуло промозглой сыростью и холодом. - Брр! Зима! - пробормотал Хвощ и посмотрел направо. Там раскинулась веселая долина, где, звеня, сбегали к речке ручейки и пробивалась молодая травка. Над долиной угасала заря. Хлопнул себя Хвощ по лбу и воскликнул: - Весна! Но тут из леса повеяло холодом. Опечалился Хвощ и говорит: - Поди разберись тут, весна или зима! Налево - одно, направо - другое! Вдруг послышался шум крыльев. "Ага! - подумал Хвощ. - Сейчас все узнаю. Это ворона или голубь? Ворона - значит, зима; голубь - весна". Только подумал - перед ним летучая мышь промелькнула. - Поди разберись тут! - буркнул Хвощ и стал вертеть головой в разные стороны. Смотрит направо, смотрит налево, но ничего сообразить не может. Глянул на равнину, а там все бело, будто серебром заткано. - Ага! - крикнул Хвощ. - Теперь-то я узнаю! Это или снег или роса! Снег - значит, зима; роса - значит, весна. Стоит таращится. Вгляделся получше, а это, оказывается, не снег и не роса, а туман. - Поди разберись! - пробурчал он себе под нос и снова стал вертеть головой с озабоченным видом. Посмотрел в сторону леса, а там в кустах что-то светится. - Ага! - крикнул Хвощ. - Теперь знаю! Это или светлячок или гнилушка. Гнилушка - значит, зима; светлячок - весна. И побежал на огонек. Прибежал, глядь - волчьи глаза горят. Рассердился Хвощ не на шутку и говорит: - Ты мне светишь, ну так и я тебе посвечу! Высек огня, раскурил трубку, выпустил большой клуб дыма, отвернулся и забыл о волке. Но вскоре ему страшно захотелось есть. Стал он озираться - чем бы подкрепиться? Видит - лежит что-то круглое во мху. Хвощ подумал, яйцо. А то был глобус, по которому ученый летописец измерял путь весны. "Чудное какое-то яйцо! - удивился Хвощ. - Кроты его, что ли, так исцарапали?" Разбил - глина! Ну, это уж слишком! От злости и огорчения Хвощ растянулся на мху, подложил руки под голову и заснул. До утра было еще далеко, и рассвет едва посеребрил небо, когда Хвощ услышал сильный шум над головой. Проснувшись, он сел, протер глаза, смотрит - аисты из-за моря синего летят. Серебряные в свете зари, летели они на свои старые гнезда, широко раскинув крылья и точно повиснув в неподвижном воздухе. "Вот повезло! - подумал Хвощ. - Лучше верхом, чем пешком!" И вдруг аисты замедлили свой стремительный полет и снизились над кочкой. Недолго думая Хвощ вскочил на ближайшего аиста, обхватил его за шею, сжал пятками бока, пригнулся к спине, как заправский наездник, и вынесся вперед. Пролетели они долину, речку, розовую в свете зари, и тут Хвощ стал как будто что-то припоминать. Выгон, пруд, межевой камень, груши при дороге, овины, хлева, домики, далеко протянувшиеся двумя рядами, - все это было ему знакомо. Вдруг его охватил страх. Смотрит и глазам не верит. Хата на отшибе, вокруг березы, за хатой - мусорная куча, разрытая курами, у порога - новая метла. Хвощ протер глаза, сплюнул - не помогает! Хата, березы, куча, метла как были, так и остались на месте. У Хвоща мурашки по спине побежали. Так и есть! Та самая хата, где он лежал в колыбели, а вон и помойка, куда его вышвырнули чуть живого. - Тпрру!.. - закричал Хвощ на аиста, словно на лошадь. Но аист, увидев свое старое гнездо на крыше, радостно взмахнул крыльями и, оставив далеко позади товарищей, устремился прямо к хате. Скорчился бедный Хвощ, сжался в комочек и плотнее прильнул к его шее. "Нелегкая меня сюда принесла!" - думал он, поеживаясь при воспоминании о крестьянке. Он уже стал прикидывать, не лучше ли спрыгнуть вниз, чем подвергать себя ужасной опасности. Но прыгнуть с такой высоты значило сломать себе шею, и он раздумал. Аист, спускаясь все ниже, описал широкий круг над почерневшей, замшелой крышей, потом второй, поменьше, и наконец, сделав только полукруг, с громким криком упал прямо в старое гнездо и от радости забил крыльями в тихом голубом воздухе. Выглянул Хвощ из-за его длинной шеи - все по-старому: в хлеву теленок мычит, рябая курица кудахчет, на плетне сохнет перевернутая кринка, а за углом Жучка спит. Дверь хаты скрипнула. "Хозяйка!" - подумал Хвощ, и мороз подрал его по спине. - Аист! Аистенушка! В добрый час!.. Узнав голос, Хвощ мигом спрятался за шею аиста, но поздно - она уже увидела его. - Что за чертовщина? - вытаращилась баба. И вдруг как всплеснет руками, как завопит: - Спасите, люди добрые! Опять эта злая нечисть! Колдовство, да и только! - И в сердцах (женщина она была вспыльчивая) пригрозила: - Погоди ж ты у меня, урод! Сейчас я тебя кочергой достану! И со всех ног кинулась в хату, а Хвощ - прыг с аиста в гнездо. Зарылся в солому, съежился, сидит и через щелку сбоку поглядывает, что дальше будет. Минуты не прошло - крестьянка уже бежит с кочергой обратно. Глянула на крышу, а там никого нет. Только аист стоит на колесе, расставив красные ноги. - Куда же он девался? - ахнула крестьянка. - Или померещилось мне? Но тут у Хвоща в носу защекотало и, не в силах сдержаться, он чихнул - громко, как из пушки выпалил. - Ага, попался! - крикнула баба и ну ширять кочергой. Но кочерга была короткая и не доставала. - Погоди, оборотень! Сейчас лестницу притащу! "Плохо дело!" - подумал Хвощ и стал озираться по сторонам, ища спасения. На лбу у него выступил холодный пот. Глянул вниз - крестьянка саженную лестницу тащит. По такой не то что на крышу, - и на колокольню влезть можно. У Хвоща душа ушла в пятки, а баба уже лестницу приставила, с кочергой лезет. Выскочил бедняга из гнезда - и на трубу. "Прыгнуть, что ли?" - думает. Прикинул расстояние на глазок - куда там! Разобьешься с такой высоты, как пасхальное яичко. А крестьянка уже на середине лестницы и кочергу протянула. "Была не была, - думает Хвощ. - Уж лучше смерть, чем побои". Зажмурился и прыгнул вниз. Голова у него закружилась, земля волчком завертелась, крыша, баба, кочерга - все словно опрокинулось. Он уж решил, что ему костей не собрать, но вдруг почувствовал, что упал на что-то мягкое, как на перину, и это "что-то" сразу пустилось наутек. Хвощ вцепился обеими руками, чтобы не упасть, а тут на него вкусным запахом повеяло - будто грудинкой. А это кот, стащив колбасу, как раз крался по двору, когда Хвощ свалился прямо ему на спину и вцепился в шерсть. Перепуганный Мурлыка, решив, что это хозяйка застала его на месте преступления и схватила за загривок, со всех ног бросился бежать. Хата была уже далеко позади, деревня почти скрылась из виду. Тогда кот кинулся в густой репейник и крапиву и стал кататься по земле, норовя сбросить мешающую ему ношу. Не тут-то было! Хвощ крепко держался за загривок. Крапива жгла его, репьи царапали, но колбаса так приятно пахла, что он решил ни за что с ней не расставаться. Кот метался из стороны в сторону и наконец выронил колбасу. Хвощ мигом соскочил, схватил колбасу, вытер лопухом песок и съел ее. Подкрепившись на славу, он выкурил трубочку, растянулся под кустом и, размышляя о своих необыкновенных приключениях, сладко заснул. IV Солнце поднялось уже высоко и его лучи заглянули в бурьян, когда Хвощ, очнувшись от сна, сел и прислушался. Ему показалось, что его разбудил какой-то звук. Он насторожился, не понимая спросонья, спит он еще или бодрствует, тем более что вокруг никого не было. Но ветер действительно доносил какие-то звуки - не то мушиное жужжание, не то комариный писк, не то гудение пчелиного роя. И вот эти звуки слились в какую-то странную песенку. Ни птичья, ни человечья, ни тихая, ни громкая, ни грустная, ни веселая, она так хватала за душу, что хотелось плакать и смеяться. Хвощ - а он был большим любителем музыки - весь обратился в слух. Сообразив, откуда доносится звук, он пошел прямо на него. Скоро он выбрался из бурьяна на лесную полянку, окруженную соснами. Над полянкой тоненькой струйкой подымался дым от небольшого костра, на котором что-то варилось в котелке, распространяя соблазнительный запах. Хвощ потянул носом и хотел подойти поближе - он ведь был охотник поесть, - как вдруг маленькая собачонка, шнырявшая по полянке, заворчала и залаяла. Услышав лай, цыган, лежавший у костра, - это он и играл на варганчике*, уча танцевать обезьянку, посаженную на цепочку, - вскочил и быстро огляделся по сторонам. Хвощ, у которого утреннее происшествие отбило всякую охоту иметь дело с людьми, быстро юркнул за терновый куст и, притаившись, стал ждать, что будет. ______________ * Варган - старинный народный музыкальный инструмент в виде лиры с продольным стальным язычком. Не заметив ничего подозрительного, цыган опять развалился у костра и принялся дрессировать обезьянку. Зазвенит варганчиком, подергает за цепочку - и обезьянка прыгает то вправо, то влево. Но двигалась она так тяжело и неуклюже, что цыган то и дело награждал ее тумаками, чтоб шевелилась живее. "Бедная зверюшка!" - подумал сердобольный Хвощ и осторожно высунулся из кустов. Глянул и остолбенел. Да ведь это Чудило-Мудрило собственной персоной пляшет на цепочке под цыганский варганчик! Не в силах побороть жалость и удивление, Хвощ шагнул вперед и воскликнул: - Ты ли это, великий ученый? Чудило-Мудрило тоже узнал его и закричал: - Помоги, братец Хвощ, ради бога! Они бросились друг другу в объятия и расцеловались. Цыган разинул рот и выронил варганчик. Смотрит - и глазам не верит. "Что за чертовщина? - думает. - Обезьяны - не обезьяны... Тьфу ты пропасть! Да они лопочут, как настоящие люди!" Струсил цыган, чуть цепочку из рук не выпустил. Но тут его осенила счастливая мысль. Быстро стащив с головы шляпу, он накрыл ею обоих человечков. Потом привязал Хвоща на веревочку и, довольный собой, рассмеялся. - Ну, теперь зашибу деньжат на ярмарке! - сказал он. - Не медью, а серебром да золотом буду брать за такое представление! Обезьяны, которые плачут, разговаривают и целуются, как люди, - да такое раз в тысячу лет, а то и реже бывает! Он наскоро поел кулеша, который варился в котелке, засыпал угли золой и, посадив ученого летописца на одно плечо, а Хвоща - на другое, быстрым шагом двинулся в город. Горько заплакал Чудило-Мудрило: до такого позора дожить - представлять обезьяну на ярмарке! Но Хвощ незаметно подтолкнул его и шепнул: - Не горюй, ученый! Еще не все потеряно! - Ах, братец! - простонал Чудило-Мудрило. - Прощай теперь моя слава! Что я значу без книги! - А что с ней? - Пропала! - А перо? - Сломалось! - А чернильница? - Разбилась! - Н-да! - печально сказал Хвощ. - Это верно: какой же ты ученый без книги, пера и чернильницы. Но слушай, что я тебе скажу. Позабудь, что ты мудрец, и выпутывайся из беды, как самый обыкновенный простак, вроде меня. Вот увидишь, все еще обернется к лучшему. Тут он замолчал, потому что сзади послышался гомон догонявшей их толпы. Это были цыгане - они тоже спешили в город на ярмарку. Шли загорелые, оборванные цыганки, неся в платках за спиной грудных младенцев; ковыляли старухи с трубками в зубах; шагали мужчины с котелками на палках; вприпрыжку бежали цыганята, полуголые, с курчавыми волосами и плутоватыми глазенками. Цыган с Хвощом и ученым летописцем присоединились к толпе. Дойдя до города, цыгане рассыпались: кто свернул налево, кто направо, и каждый стал своей дорогой добираться до базарной площади. Ярмарка была уже в разгаре. Денек был погожий, людей - видимо-невидимо; лошади, телеги, скот запрудили просторную, широкую площадь. Мужики толпились в рядах, где продавались сапоги и шапки, крестьянки торговали горшки да миски, девчата покупали ленты и бусы, а ребятишки, держась за материнские юбки, свистели в глиняных петушков или грызли пряники. С телег, из плетеных коробов вытягивали шеи гуси и утки; толчея, суматоха, кудахтанье, гогот, гомон. Но настоящее столпотворение было у балагана. Перед ним, подбоченясь, стоял цыган и орал во все горло: - Эй, честные христиане, подивитесь на чудеса в балагане! Слушайте, смотрите - денежки платите! Две ученые обезьяны - прямо с луны на шарабане! Честное цыганское слово! Прямо с луны! Хлеб едят, как люди говорят, песенки играют, народ потешают! Эй, честные христиане, полюбуйтесь на чудеса в балагане! Народ бросал медяки и протискивался к балагану, где Чудило-Мудрило бил в бубен, а Хвощ играл на свирели. Пользуясь тем, что все обступили балаган, цыгане стали шнырять среди телег: где тулуп стянут, где платок, где кадушку масла, где яичек или курочку. Никто ничего не замечал - все уставились на балаган, поглощенные удивительным зрелищем. Только Хвощ все видел. Когда Чудило-Мудрило, всем на удивление, отбарабанил свой номер, Хвощ поднес к губам свирель, но, вместо того чтобы играть, запел: Берегись! Ворище по телегам рыщет! Берегись! Ворище по телегам рыщет! Зрители переглянулись с недоумением, а Хвощ как ни в чем не бывало опять запел: Берегись! Ворище по телегам рыщет! Берегись! Ворище по телегам рыщет! Тут один крестьянин оглянулся на свой воз, а тулупа-то нет. У другого только что купленные сапоги исчезли. Не успели мужики взять в толк, что происходит, как женщины крик подняли: у старостихи узорчатый платок пропал. Народ бросился догонять воров, а цыгана поколотили так, что он и про цепочку и про веревочку забыл. Воспользовавшись суматохой, Хвощ и Чудило-Мудрило исчезли, будто в воду канули. V Уже за полдень перевалило, когда гномы, еле переводя дух, добежали до леса и бросились на траву - отдохнуть немного. Особенно устал Чудило-Мудрило. Цепь, к которой приковал его цыган, немилосердно натирала ему ногу и мешала идти. Ученый стонал и охал от боли, пока Хвощ не разбил цепь камнем и не приложил к ноге свежую травку. Но лечить Чудилу-Мудрилу было не так-то просто. Он отчаянно сопротивлялся, утверждая, что все эти простонародные средства годятся разве что для мужиков, но никак не для ученых. Однако, почувствовав облегчение, сразу умолк. А Хвощ, внимательно оглядевшись, радостно воскликнул: - Да ведь это та самая полянка, где нас цыган поймал! Ура! Значит, и кулеш тут! И бросился искать потухший костер. Обнаружив его очень скоро, он разгреб золу, подложил хвороста и стал дуть изо всех сил. Угли разгорелись, повалил дым, по хворосту запрыгали искры, и наконец вспыхнул яркий, веселый огонек. Скоро в котелке забулькал вкусный кулеш. Друзья поели и закурили. Посидев немного, они уже собрались было в путь, как вдруг Хвощ наткнулся ногой на что-то твердое. Нагнувшись, он поднял варганчик, оглядел его со всех сторон и заиграл. На звуки варганчика, разбудившие лесное эхо, сразу отозвались из кустов дрозды, зяблики, синицы, пеночки и другие птицы, будто там был спрятан целый оркестр, который только и ждал сигнала. Один щегол заливался так сладко, что дерево, где он сидел, все покрылось розовым цветом, а полевые маргаритки, шиповник и лиловые колокольчики зашептали: "Весна... Весна... Весна!.." Опустив варганчик и опершись на палку, Хвощ с упоением слушал. Но вот к пению птиц и шепоту цветов присоединилась другая, печальная мелодия. Сначала она доносилась издалека, потом зазвучала ближе. На опушку вышла изможденная, бедно одетая женщина. Она собирала лебеду, то и дело утирая рукой слезы, и пела, думая, что ее никто не слышит: Ой, весна, весна в поле, Ой, ты горькая доля! В закромах ни крупинки И в хлеву ни соринки! Жалобное эхо вторило ей, далеко разнося песню по лесу. В доме хлеба ни крошки, Деткам супу ни ложки! Ой, луга зацветают, Детки слезы глотают!.. И снова из лесной чащи отозвалось эхо. Ой, с росой солнце встало - Мои слезы застало. Ой, с росой закатилось - Я слезами умылась!.. - все пела женщина, собирая лебеду. Слушал Хвощ эту песню, и сердце у него сжималось от жалости. Представилась ему весна в деревне, когда у бедняков кончаются хлеб и мука, скот дохнет от бескормицы, матери кормят детей лебедой, а кто может испечь лепешку из отрубей, считается счастливцем. Когда песня смолкла, он сказал со вздохом: - Теперь я знаю, что весна пришла! Птицы поют, цветы расцветают, а голодные плачут. Тут он вспомнил, что сор из Хрустального Грота на земле превращается в деньги. И, прокравшись тихонько к тому месту, где женщина рвала лебеду, вывернул оба кармана и стал их вытряхивать. На земле сразу что-то заблестело. - Клад! Клад! - закричала женщина, увидев серебряные монетки. - Слава богу! Теперь не помрем с голоду! Выбьемся из нищеты! Глядя на нее, Хвощ тер кулаком глаза: лицо у него сморщилось - вот-вот сам заплачет. Смиренно поцеловав землю, женщина поднялась и ушла в лес. - Ну, больше нам тут нечего делать! - сказал Хвощ, когда женщина скрылась в лесу. - Весна на дворе! Надо скорее сообщить королю! Но, едва сказал, на дороге послышались шаги. Глядь - а это цыган, который их на ярмарке показывал, за своим варганчиком и котелком воротился. Не растерявшись, Хвощ поднял с земли суковатую палку - для защиты. Чудило-Мудрило вскочил и хотел уже было дать тягу. Но Хвощ схватил его за рукав и сказал: - Не бойся! Плясали мы под его дудку, теперь он под нашу попляшет! В твоей книге сказано, что в минуту страшной опасности мы, гномы, можем превратиться в великанов. Говори скорей, что для этого надо сделать? Но Чудило-Мудрило только зубами щелкал от страха и не мог вымолвить ни слова. - Ну говори же! - торопил его Хвощ. А цыган уже, добежал до полянки. - На... на... надо, - заикаясь, лепетал Чудило, дрожа как в лихорадке, - на... назвать что-нибудь... большое! Самое большое... Но тут цыган их заметил и закричал: - Ага, попались, голубчики! Погодите, сейчас я расквитаюсь с вами! - Гора! - поспешно воскликнул Хвощ дрогнувшим голосом. Но не вырос и на полдюйма. - М... м... мудрость! - пролепетал Чудило-Мудрило. Но и это не помогло. - Сила! - в ужасе заорал Хвощ, потому что цыган уже протянул к нему руку. Но остался таким же, каким был. И тут донесся тихий голос, словно листва зашелестела: - Добро! Это сказала бедная женщина, которая шла по лесу, радуясь своему счастью, а эхо повторило за ней. Цыган побледнел и остановился как вкопанный. Крохотные гномики стали расти, расти у него на глазах, а он все пятился, пятился, шепча побелевшими от страха губами: - Сгинь, пропади, нечистая сила! Сгинь, пропади! Но гномы переросли его уже на целую голову, на две, на три; вот они сравнялись с соснами и предстали перед ним грозными, могущественными великанами. Теперь он сам рядом с ними казался карликом. Цыган упал на колени и, сложив руки, взмолился: - Простите, господа великаны! Я думал, вы обезьяны, а вы, оказывается, волшебники! Простите бедного цыгана, могучие чародеи! Хвощ-великан нахмурил брови и сказал басом: - Ладно, так и быть, помилую. Сегодня я добрый! Но за это ты отнесешь нас через лес и реку к Хрустальному Гроту. Только смотри, если хоть раз тряхнешь, или веткой оцарапаешь, или в воде замочишь, берегись! Мигом в водовозную клячу превращу! Да о еде позаботься! Корми нас посытней да почаще!.. А что это у тебя в торбе? В торбе оказалась лепешка, которую цыган стянул с лотка на ярмарке, кусок колбасы и сыр. - Мало! Очень мало! Никуда не годится! - ворчал Хвощ, выгребая припасы из торбы. Цыган, не вставая с земли, захныкал: - Уж лучше водовозной клячей быть, чем таких двух верзил, как ваша милость, на себе таскать, да еще кормить досыта! Все одно погибать! И он начал стонать и всхлипывать. Эхо постепенно стихало, замирая в лесу, и великаны стали уменьшаться. - Не бойся, цыган! - сказал Хвощ. - Встань! Ты видел нашу силу и могущество. Теперь мы опять станем маленькими гномиками, и тебе легко будет нас нести. Только смотри, чтоб еды было вдоволь! Сколько нужно для двух великанов. Поднял голову цыган, а перед ним два карлика. Смеясь и плача, кинулся он целовать им руки, а потом, когда они поели и закурили трубочки, посадил к себе на плечи и двинулся в путь. Нес их цыган до вечера, нес всю ночь - полная луна ярко светила. Ноги у него уже подкашивались от усталости, но он не смел жаловаться, боясь, как бы эти могущественные волшебники снова не превратились в великанов. Лепешки и сыра своего ему даже попробовать не пришлось: Хвощ то и дело лазил в торбу и уплетал за обе щеки. Он ел, ел, пока не раздулся, как пузырь. Цыган кряхтел от тяжести; плечо, на котором сидел Хвощ, совсем онемело. Не в силах терпеть, он все время менял гномов местами, пересаживая их с плеча на плечо. На другой день к обеду они пришли к Хрустальному Гроту. Вход был завален камнем, но оставалось отверстие, достаточное, чтобы пролезть гному. Чудило-Мудрило легко прошел бы через него: ученые ведь всегда худые. Зато Хвощ так растолстел за время путешествия, что ему и думать об этом было нечего. Попробовал он одним боком протиснуться, попробовал другим - не выходит. Тогда он крикнул цыгану: - Эй, ты! Не видишь: камень вырос и завалил вход! Отвали-ка его! Но цыган, видя, что путешествие подошло к концу, расхрабрился. - Могучий господин! - сказал он. - Твое слово - закон. Но сначала мне хотелось бы взглянуть на мой варган. Цыган без варгана - все равно что нищий без клюки. Послужил я вам верой-правдой, теперь верните мне мое. - Уж не можешь не выцыганить чего-нибудь напоследок! - сказал Хвощ и вытащил варган. - Отваливай камень, да живо, я спешу к королю. Цыган поднатужился, приналег на камень, да так сильно, что сам со своим варганом покатился вслед за камнем под горку. В Грот заглянуло солнце, залив его теплом и светом. - Здорово, братцы! - крикнул Хвощ. В ответ раздались сотни голосов: - Солнце! Солнце! Солнце! Глава третья Король Светлячок покидает Хрустальный Грот Ночь была тихая, теплая, еще не рассветало. Возвращаясь с ярмарки, Петр Скарбек вдруг увидел какой-то свет на горе, будто горит что-то. "Что за диво? - думает. - Огонь не огонь... Может, клад? Старики говорят, в старину в этих местах разбойники жили и добычу здесь зарывали: серебро, золото... Не иначе, волшебный огонек горит, деньги в нем от крови и слез очищаются... Сто лет гореть будет. А если сиротский грош, то и все двести... Никому тот клад не дается, пока вся обида не выгорит... А нашел - с бедняками, с сиротами поделись, не то впрок не пойдет. Эх, кабы мне найти!.." Подстегнул Петр кнутом свою клячу и поехал прямо на свет. "Погаснет или нет? - думает. - Коли не вышел срок, обяза