Раздались шаги, хлопнула дверь. И наконец все стихло. Слышны были только рыдания Тима. Старый Селек Бай бесшумно расхаживал по комнате. Потом он сел у окна и дал мальчику выплакаться. Прошло много времени, прежде чем он сказал: - Мне кажется, молодой человек, что вы слишком мягки для столь жестокого наследства. Тим всхлипнул еще разок, потом вытер слезы белоснежным платочком, торчавшим из верхнего кармана его куртки, и ответил: - Не хочу я никакого наследства, Селек Бай! - Чего же ты тогда хочешь, малыш? Тиму стало так хорошо оттого, что кто-то снова обратился к нему на "ты". Ему очень хотелось рассказать Селек Баю о проданном смехе. Но тогда он потеряет свой смех навсегда. И Тим промолчал. - Ну ладно, - пробормотал старик. - У барона немало тайн, и одна из них - ты. Кажется, это страшная тайна. Тим кивнул и опять ничего не ответил. Тогда Селек Бай переменил тему и рассказал мальчику, как он стал одним из заправил в этом богатом акционерном обществе. - Им нужен был влиятельный человек для их коммерческих дел в Азии. Если бы взяли мусульманина, это вызвало бы недовольство в странах, где поклоняются Будде; а если бы выбрали кого-нибудь из буддистов, обиделись бы мусульмане. Поэтому и остановились на мне. Нас, солнцепоклонников, хоть и считают чудными, но уважают за великодушие. Из-за меня барон и купил себе этот замок. - Но ведь многие дела их концерна вам совсем не по вкусу, - сказал Тим. - Почему же вы тогда в него вступили? - Я пошел на это с условием, что мне дадут акции с решающим голосом. И, представь себе, они согласились, малыш! Я принимаю участие в решении всех вопросов, и иногда мне удается кое-что изменить, правда не так уж много. А кроме того... - Селек Бай хитро улыбнулся, хихикнул и продолжал уже шепотом: - Кроме того, все те миллионы, которые приходятся на мою долю благодаря прибылям акционерного общества, я тайком употребляю на борьбу с этим обществом. В Южной Америке я оплачиваю армию, которая рано или поздно сбросит с престола того самого вора и убийцу, которого мы посадили на пост президента. А в Афганистане... В дверь постучали, и Селек Бай тут же умолк. - Открыть? - тихонько спросил Тим. Старик кивнул. Мальчик открыл дверь, и в ту же секунду в комнату влетел взволнованный мистер Пенни; до сих пор Тим всегда видел его спокойным и чопорным. - Что такие значит... эти чертови... эти проклятый... эти, как их?.. - Говорите по-английски, - сказал Селек Бай, - я переведу мальчику. Теперь мистер Пенни пустил поток своего красноречия в английское русло. Потом он вдруг замолчал, указал на Тима и сказал Селек Баю: - Пожалуйста, переводить ему. Но старый Селек Бай попросил англичанина прежде всего успокоиться и сесть и, когда мистер Пенни, обессиленный, бросился в качалку, сказал Тиму: - Барон только что отстранил Рикерта от должности директора нашего гамбургского пароходства. А так как мистер Пенни владеет большей частью акций пароходства, он протестует против его увольнения. Он утверждает, что господин Рикерт пользуется в Гамбурге большой любовью и может выйти большой скандал. А это повредит интересам пароходства. Мистер Пенни считает, что увольнение произошло по вашей вине. - По моей вине? - изумленно переспросил Тим, сильно побледнев. - Йес, да, ваш вина! - Мистер Пенни снова вскочил с качалки. - Барон... э... как это э... барон... э... барон... он говорит... Тим, конечно, и сам понимал, что увольнение господина Рикерта связано с разговором по телефону. Но то, что барон взвалил на него вину, было дьявольской подлостью. Уж кто-кто, а Тим никак не мог пожелать, чтобы господин Рикерт вылетел со службы. Селек Бай вдруг направился к двери, сказав на ходу мистеру Пенни: - Поговорите немного по-немецки с молодым человеком. Это поможет вам говорить медленно и спокойно. С этими словами он исчез. Толстяк из Лондона плюхнулся на скамейку у окна, где только что сидел Селек Бай, и простонал: - Я не могу понимайт это! Сначала Тим хотел ему сказать, что барон просто наврал. Но разговор с синьором ван дер Толеном, о котором он часто думал, снова пришел ему на память, и это натолкнуло его на спасительную мысль. - Мистер Пенни, - сказал он, - вы ведь, конечно, знаете, что, когда мне исполнится двадцать один год, я получу в наследство много акций с решающим голосом? - Йес, - пропыхтел из угла мистер Пенни. - Если б я заключил с вами контракт, подтверждающий, что вы получите эти акции, как только я стану совершеннолетним, согласились бы вы уступить мне сейчас акции гамбургского пароходства? Мистер Пенни сидел в своем углу не шевелясь. Он только чуть прищурил глаза. Тим слышал его тяжелое дыхание. Наконец англичанин хрипло спросил: - Это не трюк, господин Талер? - Нет, мистер Пенни. Я говорю это без всякой задней мысли. - Тогда заприте дверь. Тим так и сделал и за запертой дверью заключил договор с мистером Пенни, который надо было хранить в такой же строгой тайне, как и контракт с Тречем: ни при каких обстоятельствах он не должен был попасться на глаза барону. Жаль только, что во владение акциями пароходства можно было вступить не сразу: по закону Тим мог получить их только через год. Но, пожалуй, так было даже лучше. Во всяком случае, для тех планов, которые Тим строил в эту бессонную ночь. Это были грандиозные планы. Тим придумывал, как он с помощью Селек Бая припрет к стене акционерное общество барона Треча - самый богатый и могущественный концерн во всем мире. И тогда у барона останется только один выход: вернуть Тиму его смех. Иначе он потеряет в одно мгновение всю свою власть и богатство. План этот был безумием. Даже если бы Селек Бай согласился принять в нем участие, он был бы наверняка обречен на провал. Тим только входил в мир крупных торговых сделок и недооценивал возможности и связи такого вот мирового концерна. Он недооценивал и господ, с которыми имел дело. Каждый из них, не задумываясь, обрек бы на нищету жену и детей, если бы это могло спасти фирму от разорения. Он недооценивал их цепкость, жестокость и железную хватку. Тим был слишком мал и неопытен для выполнения такого плана. А смех его можно было вернуть куда более простым и легким путем - при помощи всего лишь нескольких слов. Но, находясь все время рядом с бароном, он совсем отвык от всего простого и разучился о нем думать. Около четырех часов утра - Тим все еще не мог заснуть - он перечитал договор, заключенный с мистером Пенни. Взгляд его упал на дату: "Тридцатое сентября". Это был день его рождения. Тиму исполнилось пятнадцать лет. День, в который другие мальчики его возраста обычно жуют пироги и смеются, оказался для Тима днем тайных сделок и коварных замыслов. И заговорщик, только что строивший мрачные планы, снова превратился в печального мальчика без улыбки. Тим заплакал от отчаяния. Потом глаза его сомкнулись, и он уснул крепким, почти спокойным сном. 25. В КРАСНОМ ПАВИЛЬОНЕ День в замке проходил по строгому распорядку. Ровно в восемь часов утра раздавался стук в дверь, и молодой приветливый слуга, с которым Тим, к сожалению, не мог обменяться даже несколькими словами, входил, не дожидаясь разрешения, в его комнату и раздвигал занавески; затем он приносил кувшин с теплой водой и выливал ее в умывальник. Умывшись и одевшись, Тим дергал толстый вышитый шнур звонка. И слуга входил снова, неся на подносе завтрак. Он придвигал столик к окну, расставлял на нем посуду, наливал в чашку какао, добавляя сахару и сливок, и ждал, положив руки на спинку стула, пока мальчик захочет сесть. Тогда он пододвигал ему стул. Затем бесшумно исчезал. В первый день слуга широко улыбнулся мальчику. Но уже со второго дня он никогда больше не улыбался. Лицо его было скорее печальным, словно он знал о беде Тима. Тим принимал все эти услуги молча. И хотя он чувствовал участие слуги и тот ему нравился, он все равно всякий раз был доволен, что церемония завтрака уже позади и он может посидеть один у окна. Наутро после ночи, проведенной почти без сна, Тиму было трудно подняться с постели. К тому же в комнате было еще довольно темно; он слышал, что за окном льет как из ведра. Несмотря на это, он сразу встал, и ритуал умывания и завтрака прошел как обычно. Тим, сопровождая повсюду барона, научился самообладанию и дисциплине. Во время завтрака Тим глядел в окно; ему была видна часть лестницы, ведущая к замку. Разноцветные собаки ярко блестели под дождем. И все же, окоченевшие и застывшие, они выглядели жалкими и беспомощными. У Тима было такое чувство, словно скоро и он сам превратится в одну из таких собак, если ему не удастся снова стать смеющимся мальчиком. Зазвонил телефон. В трубке раздался голос барона. Он приглашал Тима к пяти часам на чай в Красный павильон. - Хорошо, барон! - ответил Тим, продолжая завтракать. При этом он обдумывал, что бы могло означать это приглашение по телефону. До сегодняшнего дня барон, если хотел поговорить с Тимом, просто подымался в башню и входил к нему в комнату. Очевидно, была какая-то особая причина для встречи в павильоне. Во время обеда - начало его ежедневно возвещал юнг ровно в час дня, и тогда Тим спускался по винтовой лестнице с резными перилами в столовую на первый этаж, - так вот, во время обеда барон не сказал ему больше ни слова о приглашении к чаю, хотя Тим сидел с ним рядом. Селек Бай, всегда приходивший в замок только после обеда, на этот раз тоже сидел за столом. У Тима возникло ощущение, что этим утром состоялось какое-то особо важное совещание. Однако господа ни разу не упомянули о нем за обедом. Это вообще был самый безмолвный обед из всех, на которых присутствовал Тим за время своего пребывания в замке. Послеобеденные часы каждый обычно проводил в своей комнате. Тим чаще всего в это время читал - у него здесь была небольшая библиотека. Больше всего он любил тома в красновато-коричневых холщовых переплетах, стоявшие на самой нижней полке. Это были книги Чарлза Диккенса. Он проглатывал романы о бедных, обездоленных детях, словно пироги фрау Бебер, но каждый раз его пугал в них счастливый конец. Три романа он просто не смог дочитать до конца, потому что заметил, что дело идет к счастливой развязке. Этот дождливый день был словно создан для чтения грустных книг. Но Тим на этот раз не стал читать. Он сидел на скамейке у окна и глядел вдаль - на серую долину, над которой все лил и лил дождь, - и пробовал восстановить в памяти свои ночные планы. Но голова его словно опустела - он не мог думать. Он только смотрел на дождь, и на мокрых собак, печально сидящих на лестнице, и на закрытую повозку, которую тащит ослик; как и каждый день, в этот послеобеденный час она двигалась к замку с запасами продовольствия. Без четверти пять в комнату вошел молодой слуга, держа в руке зонтик. По выражению его лица Тим понял, что тот собирается проводить его к Красному павильону. Но Тим, взяв у него зонтик, знаками дал ему понять, что хочет пойти туда один. Потом он надел легкий плащ, купленный на рынке в Афинах, и вышел из комнаты. На верхней ступеньке винтовой лестницы стоял Селек Бай. Он пожал Тиму руку и тайком передал ему при этом авторучку. Хотя поблизости никого не было, Селек Бай сделал это с соблюдением всех мер предосторожности. Он шепнул Тиму: - Подписывай этим! И прежде чем Тим успел что-либо спросить, старик уже снова исчез. Тим сунул авторучку в карман, спустился с лестницы и прошел через зал к высокой входной двери, которую распахнул перед ним старый слуга. Но не успел Тим выйти на дождь, как кто-то его окликнул: - Минуточку, господин Талер! Из-за колонны вышел синьор ван дер Толен. Он кивнул старому слуге, чтобы тот удалился, и спросил вполголоса: - Вы обдумали мое предложение, господин Талер? Вы обещаете мне ваши акции с решающим голосом, а я дарю вам за это крупное предприятие. Вы согласны? Тим чуть было не сказал: "Я уже заключил сделку с мистером Пенни". Но этот печальный, дождливый день имел хотя бы то преимущество, что несколько охлаждал первый пыл. Поэтому, прежде чем дать ответ, Тим успел подумать. И ответ его прозвучал более благоразумно: - Я не могу заключить с вами эту сделку, синьор ван дер Толен. - Жаль, - сказал португалец, не изменившись в лице. Больше он не произнес ни слова. Он уже повернулся, чтобы идти, но потом остановился и сказал: - Надеюсь, вы, по крайней мере, пойдете нам навстречу в наших планах насчет маргарина, господин Талер. С этими словами он ушел окончательно. Тим не мог понять, существует ли между этими встречами какая-нибудь связь. Сначала таинственная авторучка Селек Бая, потом синьор ван дер Толен со своим неясным замечанием насчет маргарина. "Не хватало еще встретить мистера Пенни", - подумал Тим. И мистер Пенни не замедлил явиться. Когда Тим под зонтом стал спускаться вниз по широкой каменной лестнице, он увидел, что мистер Пенни, тоже под зонтиком, стоит возле каменной борзой, с которой стекает дождевая вода. - Очень прошу сохраняйт полное молчание о наш маленький договор естердей, - обратился он к Тиму. - Я хотел сказайт: "вчерашний". - Я приму это к сведению, - ответил Тим, как он отвечал теперь часто. У мистера Пенни, как видно, было еще что-то на уме, но он никак не мог решиться об этом заговорить. Кивнув на прощание, он отошел от Тима и стал подыматься вверх по лестнице. Тим был растерян. Судя по всему, его предстоящая беседа с бароном имела для всех членов акционерного общества исключительно важное значение. Иначе зачем бы они стали один за другим останавливать его по дороге и вести с ним такие странные разговоры? В глубокой задумчивости шагал Тим к павильону. Красный павильон стоял на средней террасе парка. Наверное, он был так назван из-за огненно-красного петуха, венчающего его купол, потому что сам павильон был вовсе не красный, а белый. Подстриженные кусты и деревья были похожи сейчас на элегантных господ, застигнутых врасплох дождем; казалось, они продрогли до костей, дожидаясь чьей-нибудь помощи. Тим довольно быстро миновал аллею, ведущую к павильону. Барон уже ждал его, стоя у приоткрытой стеклянной двери. - Вы опоздали на три минуты, - сказал он. - Вас задержали? - Да, - ответил Тим, и барон не стал его больше расспрашивать. В круглом холле павильона стояла легкая мебель, обтянутая полосатым шелком желтых и светло-коричневых тонов. Служанка разлила по чашкам чай из русского самовара и собралась уже уходить, но Тим заметил, что у нее нет зонта, и окликнул ее: - Подождите, пожалуйста, минуточку! Когда женщина обернулась, он подал ей свой зонтик, Служанка, казалось, была этим чуть ли не испугана. В смятении она вопросительно взглянула на барона. Но тот рассмеялся и сделал ей знак рукой исчезнуть вместе с зонтом, что она и исполнила без промедления. - Ваши маленькие любезности, господин Талер, производят на людей большое впечатление. Продолжайте в том же духе, только не перебарщивайте, держитесь в определенных границах. Барон помог Тиму снять плащ, и оба они сели за стол. - Видите ли, господин Талер, - заметил барон, - все человечество делится на две части: на рабов и господ. В наше время пытаются стереть эту границу, но это очень опасно. Должны быть люди, которые думают и отдают приказы, и люди, которые выполняют эти приказы не думая. Тим, прежде чем ответить, спокойно допил свой чай. - Когда я был еще маленьким, барон, мой отец сказал мне однажды: "Не верь в сказки про рабов и господ, малыш. Есть люди умные и люди глупые - вот и все; и презирай глупость, если она не добра!" Я тогда записал это в мою школьную тетрадку, потому и помню до сих пор. - Ваш отец говорил практически то же самое, что и я, господин Талер. Потому что умные - это и есть господа, а глупые - рабы. - Селек Бай рассказывал мне, - возразил Тим, - что во многих странах господином становится только тот, кто случайно им родился. - Рождение - это не случайность, - мрачно пробормотал Треч. - К тому же, господин Талер, Селек Бай - коммунист, только сам он этого не знает. Но я-то знаю, что он оплачивает в Южной Америке армию, которая должна свергнуть назначенного нами президента. И, кроме того, я знаю, что он собирается натравить в Афганистане точильщиков на нашего уполномоченного Рамадуллу. - Вы и это знаете? Тим сделал такое изумленное лицо, что барон расхохотался. - Я знаю намного больше, чем вы подозреваете! - воскликнул он смеясь. - Я знаю даже о вашем договоре с мистером Пенни, господин Талер. И я подозреваю, какое предложение сделал вам синьор ван дер Толен. На этот раз Тим захлебнулся чаем. Уж не умеет ли Треч читать мысли? Но осведомленность барона объяснялась гораздо проще. Он сам рассказал об этом Тиму: - Каждый слуга в этом замке одновременно выполняет у меня обязанности шпика. Вы не заметили, господин Талер, что на вашем письменном столе лежит новая промокашка? - Нет. - А на такие мелочи всегда следует обращать внимание. Если подержать вашу старую промокашку перед зеркалом, то на ней можно довольно легко разобрать ваш договор с мистером Пенни. В это мгновение Тим окончательно понял, что по части "дел" ему никогда не догнать барона. Планы и мечты этой ночи рассеялись, словно пар над чайной чашкой. Он проиграл очередной тур в борьбе за свой смех. - Вы собираетесь что-нибудь предпринять против Селек Бая и мистера Пенни, барон? Барон снова рассмеялся и сказал: - Нет, дорогой мой. С меня вполне достаточно, что я в курсе дела. Конечно, я несколько огорчился, когда узнал, что они замышляют. Но ведь как раз для того, чтобы не принимать огорчения близко к сердцу, я и приобрел ваш смех. Он приносит мне облегчение и дает чувство свободы. Как видите, господин Талер, я употребляю ваш смех с полезной целью. - Вы, кажется, все на свете употребляете с полезной целью, барон. - С двумя исключениями, господин Талер! Мой интерес к картинам не имеет никакой полезной цели, так же как и мой интерес к рели... Нет, перебил он сам себя, - мой интерес к религии тоже имеет свою полезную цель. Тим поскорее переменил тему разговора - ведь на этот раз в комнате не было подходящей люстры. Он спросил: - А как же будет с договором, который я заключил с мистером Пенни? - Ну, господин Талер, получит ли мистер Пенни акции с решающим голосом, зависит ведь от того, действительно ли вы по исполнении двадцати одного года унаследуете все мое имущество, в том числе и эти акции. Остальные пункты договора, разумеется, остаются в силе. Ровно год спустя, считая с сегодняшнего дня, вам будет принадлежать большинство акций нашего гамбургского пароходства. Вам, очевидно, хотелось бы восстановить господина Рикерта в должности и спасти его поруганную честь? - Да, - прямо ответил Тим. - Ну что ж, будем надеяться, что через год он будет еще жив и здоров. Последнее замечание, сделанное Тречем как бы вскользь, испугало Тима. Барон, без всякого сомнения, был способен на все, даже на то, чтобы каким-нибудь путем погубить господина Рикерта. Значит, разумнее всего Тиму сделать вид, что судьба господина Рикерта не так уж близко его касается. Поэтому он сказал: - Мне неприятно, что господин Рикерт потерял место из-за нашего краткого разговора по телефону. Потому я и заключил договор с мистером Пенни. Треч подлил себе в чай рому из маленького хрустального графинчика и спросил: - И вам глоточек? Тим кивнул. Барон подлил рому и ему, а потом сказал: - Я хочу сделать вам одно предложение, господин Талер. Не поддерживайте в течение года никаких отношений с господином Рикертом и другими вашими друзьями из Гамбурга. Тогда я позабочусь о том, чтобы акции гамбургского пароходства действительно перешли через год в ваше владение. Согласны? - Да, - ответил Тим, немного помолчав. - Я согласен. Про себя он думал: "Еще целый год без смеха - это, конечно, очень тяжело. Но всю жизнь без смеха - невыносимо. Надо перетерпеть этот год. Может быть, в конце его я пойму, как мне одурачить барона. Конечно, насчет "дел" мне с ним никогда не сравниться, но, возможно, мне удастся найти его слабое место, поймать его на чем-нибудь совсем простом". И, словно разгадав мысли Тима, Треч тут же сказал: - Я предлагаю вам, господин Талер, посвятить этот год кругосветному путешествию. Мы отправимся в путешествие вдвоем не как представители фирмы, а просто как частные лица. Это мой подарок вам ко дню рождения. Кстати сказать, примите мои сердечные поздравления, хотя и с некоторым опозданием! Послышался звонкий, заливистый смех, и Тим почувствовал пожатие холодной руки. - Большое спасибо, - сказал Тим. И отхлебнул глоток горячего чая. - А вы знаете, господин Талер, что вы сейчас пили ром рулевого Джонни? - Что? - Вы забыли в Генуе две бутылки рома, которые выиграли у рулевого. Их принесли в отель, а я приказал доставить их сюда, чтобы вы могли насладиться своим выигрышем. В мелочах я всегда очень щепетилен. Тим ничего не ответил. Он только снова повторил про себя поговорку Джонни: "Научи меня смеяться, рулевой!" Треч перебил его мысли: - Теперь перейдем к делу, господин Талер! Поговорим о маргарине. - Хорошо, барон, перейдем к делу! 26. МАРГАРИН Барон поднялся со своего места и, держа руки за спиной, стал расхаживать взад и вперед по павильону. Он обратился к Тиму с небольшой речью: - Вам известно, господин Талер, что запланированный нами сортовой маргарин должен иметь привлекательное, запоминающееся название. Желательно, чтобы оно связывалось в памяти покупателя с чем-то хорошо ему знакомым. Мы долго совещались, выбирая это название, так как оно чрезвычайно для нас существенно. Эффектное название товара - это чистая прибыль. Тим кивнул. Он все еще не понимал, какое отношение все это имеет к нему. Но это ему предстояло сейчас узнать. - После того как было отвергнуто немало разных названий, - барон продолжал ходить взад и вперед по павильону, - Селек Бай внес предложение, которое мы единогласно признали самым удачным. Надо вам сказать, что Селек Бай, несмотря на некоторые свои странные идеи, очень полезный для нас человек. Но это так, к слову. Хотите знать, как он предложил назвать маргарин? "Тим Талер". Треч остановился и посмотрел на мальчика сквозь темные стекла очков - теперь он их почти никогда не снимал. Лицо Тима оставалось спокойным. Казалось, он отнесся к предложению Селек Бая с полным равнодушием, даже, пожалуй, с недоумением. Поэтому барон стал расписывать выгоды этого предложения. - Вы должны понять, господин Талер, что еще никогда и нигде в мире не было сортового маргарина. Если мы, хорошо подготовив удар, неожиданно атакуем покупателя широким ассортиментом, нам удастся овладеть мировым рынком маргарина. В некоторых южноамериканских странах мы, скорее всего, сможем даже купить монополию на торговлю маргарином. Это означает, господин Талер, что ваше имя будет на устах у людей всего мира - от Нью-Йорка до Токио, от Стокгольма до Багдада. Даже в самой захудалой лавчонке в самой отдаленной персидской деревне будут продавать маргарин с вашим именем. И повсюду будут развешаны - голубые на желтом фоне - фотопортреты смеющегося мальчика: ваши портреты! С этого мгновения Тим весь превратился в слух. Он тихо спросил: - Как же я буду смеяться, если я не могу смеяться? - Это уже другой вопрос, господин Талер. И к нему я сейчас перейду. Но сначала покончим с главным: вы согласны с названием маргарина? Тим ответил не сразу. Теперь он понял, почему акционерному обществу так выгодно это название маргарина. Он, Тим Талер, - знаменитый богатый наследник; его имя, его портреты то и дело появляются в газетах всего мира. Значит, не маргарин должен прославить его имя, а наоборот: его уже знаменитое имя должно послужить прославлению маргарина. - Я должен сразу решить этот вопрос, барон? - Да, сегодня, господин Талер! В этом павильоне! Хотя маргарин появится на рынке только через год, важнейшие решения должны быть приняты в ближайшие дни. Ведь для подготовки наступления на рынок придется потратить неимоверные деньги. Наша ставка так высока, что в случае провала все наше акционерное общество может вылететь в трубу. Тим сунул руку в карман пиджака и вдруг нащупал авторучку Селек Бая. Замечание Треча, что акционерное общество может вылететь в трубу из-за маргарина, все еще звучало у него в ушах. Может быть, Селек Бай хотел при помощи этой авторучки помочь обществу "вылететь в трубу"? А что, если Селек Бай его тайный союзник? Словно в задумчивости, Тим вынул из кармана авторучку и стал играть ею, чтобы в нужный момент она оказалась у него в руке. Он ничего не потеряет, если маргарин будет называться его именем. Зато если Селек Бай окажется на его стороне, это огромный выигрыш. И Тим решил довериться Селек Баю. - Передайте всем господам, барон, что я согласен! Треч вздохнул с заметным облегчением. Впрочем, он выглядел совершенно спокойным. - Тогда, - сказал он, - вам придется подписать еще один контракт. Вот он! Чашки отодвинули в сторону, и на столе перед Тимом оказались два экземпляра контракта. Барон ожидал, что Тим сначала хотя бы прочтет текст. Но Тим, боясь, что Треч предложит ему другую ручку, тут же поставил свою подпись авторучкой Селек Бая. После этого каждый лист дважды подписал барон: один раз - от имени акционерного общества, второй - как опекун Тима. Тим не обратил на это никакого внимания. - Выпьем за маргарин "Тим Талер", Тим Талер! Барон взял с буфета два граненых стаканчика и налил в них рому. Стаканчики со звоном стукнулись друг о друга. Тим и сам не знал, пьет ли он за свое счастье или за свое несчастье. То, что ром этот был из бутылки Джонни, казалось ему хорошим предзнаменованием. Барон Треч снова сел на свое место и стал рассказывать, как он представляет себе рекламу маргарина "Тим Талер": - Мы поведаем всем, как бедный маленький мальчик из узкого переулка тронул сердце богатого барона; как тот сделал его наследником всего своего состояния и как этот мальчик позаботился, чтобы все бедняки из узких переулков могли мазать на хлеб хороший и дешевый маргарин. - Да ведь это сплошное вранье! - возмутился Тим. - Вы говорите прямо как Селек Бай, - вздохнул Треч. - Реклама никогда не бывает враньем. Тут все дело в освещении фактов. - В освещении фактов? Барон кивнул. - Видите ли, господин Талер, ведь что касается самих фактов, то все они совпадают: вы действительно провели свое детство в узком переулке, действительно стали наследником барона и даже сортовой маргарин - это ваша идея. Дело только в том, чтобы придать этим фактам верное освещение. И вот уже наша трогательная сказочка готова. Это очень хорошая реклама. Конкуренты будут взбешены. В этом вы можете целиком положиться на нас, господин Талер. А теперь поговорим-ка лучше о вашем фотопортрете. - О фотопортрете смеющегося мальчика? - Вот именно, господин Талер. Я сам начинающий фотолюбитель и хочу на этот раз попробовать свои силы. Я сфотографирую вас сам. Все уже подготовлено. Треч отодвинул в сторону занавес, за которым, как почему-то представлялось Тиму до этой минуты, должна была находиться маленькая кухня. Но оказалось, что там стоит укрепленный на штативе фотоаппарат, а рядом с ним - стул, на спинке которого висит поношенный мальчишеский джемпер. Но больше всего ошеломил Тима огромный стенд позади стула: это была гигантская фотография его родного переулка. Как раз в середине переулка находилась дверь его старого дома. Все до мельчайших подробностей было как на самом деле. Тим узнал даже узкую щель в стене соседнего дома, куда прятал когда-то монетку в пять марок. Ему почудилось, что он чувствует запах перца, тмина и аниса. - Наденьте, пожалуйста, этот джемпер и встаньте перед стендом, господин Талер! - сказал Треч, осторожно перенося фотоаппарат вместе со штативом на середину павильона. Тим исполнил все, о чем просил его Треч, словно во сне. Картины прошлого одна за другой всплывали в его памяти. Отец. Мачеха. Бледный Эрвин. Подруга мачехи, приходившая к ней по утрам пить кофе вон из того дома налево. А справа - булочная-кондитерская фрау Бебер. Воскресенья. Скачки. Допрос. Господин в клетчатом. Контракт. Тиму пришлось на мгновение опуститься на стул. Треч возился с фотоаппаратом. Наконец все было готово. Барон придал джемперу, который надел Тим, нарочито небрежный вид, слегка растрепал Тиму волосы и поставил его в нужной позе перед фотографией переулка. Потом, отступив на несколько шагов, скрылся за фотоаппаратом. - Так хорошо, господин Талер. Так и стойте. А теперь повторяйте за мной: "Я беру взаймы мой смех только на полчаса. Под залог моей жизни!" - Я беру взаймы мой смех... - Голос Тима прервался. Но барон тут же пришел ему на помощь: - Говорите по частям, с перерывами - вам это будет проще. Итак: "Я беру взаймы мой смех..." - Я беру взаймы мой смех... - "Только на полчаса". - Только на полчаса. - "Под залог..." - Под залог... - "...моей жизни!" - ...моей жизни! Не успел Тим выговорить последнее слово, как Треч сунул голову под черную материю. "Как Петрушка в кукольном театре", - подумал Тим, чувствуя непреодолимое желание смеяться, и... рассмеялся. Смех словно поднялся откуда-то изнутри, защекотал в горле... и Тим разразился таким хохотом, что у него из глаз покатились слезы. Павильон словно гудел от смеха, окна в нем дребезжали; стул, стоявший рядом, трясся, будто тоже смеясь вместе с Тимом. Мир, казалось, вот-вот снова обретет равновесие. Тим смеялся! Барон, накрывшись черной материей, пережидал, когда кончится этот смех. Его рука, готовая включить "юпитер"; дрожала. Тим, понемногу успокоившись, состроил гримасу и спросил: - Это и есть та маргариновая улыбка, которая нам нужна, барон? На душе у него было радостно, легко, спокойно. Барон все еще казался ему похожим на Петрушку. Он не верил, что все это только на полчаса. Он был убежден, что его смех будет теперь с ним всегда. К Тречу, сидевшему под черным платком, к барону без смеха, он чувствовал что-то вроде сострадания. Даже квакающий, сдавленный голос, дававший ему сейчас указания, вызывал у Тима скорее сочувствие, чем насмешку. Он послушно выставил вперед правую ногу, нагнул голову немного набок, улыбнулся, сказал по просьбе Треча: "Кусок орехового торта", - и в памяти его в эту минуту словно зазвенел колокольчик; а когда барон выключил "юпитер", снова приставил правую ногу к левой и рассмеялся с облегчением. - Надеюсь, снимок получился удачный, барон! Тим хорошенько потянулся после утомительного стояния в одной и той же позе и радостно улыбнулся в объектив фотоаппарата. Треч все еще возился под черным платком. Он заявил из своего укрытия, что на один-единственный снимок никак нельзя полагаться. Необходимо сделать по крайней мере еще три. - И все ради полфунта маргарина! - рассмеялся Тим. Но он не противился барону, а, наоборот, послушно следуя его замечаниям, принимал всякий раз нужную позу и предоставлял тому сколько угодно фотографировать себя с улыбкой во весь рот. После четвертой, и последней, фотографии Тим так устал позировать, что ему показалось, будто прошел уже, по крайней мере, час. На самом же деле до получаса не хватало еще двух минут, но это даже не приходило ему в голову. Тим не догадывался и о том, почему Треч все еще прячет свое лицо под черной материей. Он подошел к фотоаппарату, откинул черный платок и, смеясь, спросил: - Вы что, потихоньку изготовляете здесь маргарин, барон? Внезапно смех его смолк: снизу на него смотрело злое лицо с поджатыми узкими губами и черными стеклами очков вместо глаз - лицо господина в клетчатом. Тим понял, что его собственный смех вводил его в заблуждение: этот человек никогда не отдаст ему назад его смех, его свободу. Этот человек был страшен. Но смех, наполнявший сейчас все, его существо, еще раз обманул Тима - он заставил его насмешливо крикнуть: - Не играйте в черта, барон! Вы проиграли! Больше вы меня не увидите! В то же мгновение Тим очутился у стеклянной двери, рванул ее и выбежал в одном только старом джемпере на террасу парка под проливной дождь. Хотя барон не сделал никакой попытки его преследовать, Тим как одержимый бросился бежать по узкой тропинке, обсаженной с обеих сторон высоким колючим кустарником. Эта тропинка вела от павильона к запутанным дорожкам парка. Он побежал налево, направо, вперед, потом опять направо, очутился вдруг перед густой зеленой стеной непроходимых зарослей, помчался назад и попал в тупик, из которого только что выбежал; снова ринулся назад, протер рукой глаза, залитые дождем, и понял, что безнадежно заблудился в этом странном лабиринте, из которого, кажется, был только один-единственный выход: вход в павильон. И вдруг Тим почувствовал тяжесть во всем теле, словно ноги его, и руки, и голова наполнились черной водой. Он ощутил физически, всем своим существом, как покинул его смех. Он стоял словно парализованный между зелеными стенами этой тюрьмы. Дождь стекал струйками в лужи у его ног. Все вокруг текло, струилось, плескалось, - бесконечный, безбрежный плач. А посредине стоял такой маленький Тим с серьезным, грустным лицом. Но вдруг его смех снова раздался рядом - такой, как всегда, с переливами, руладами, со счастливым, захлебывающимся смешком. Тим не знал, смеется ли он сам или это его смех отдается эхом где-то здесь, в высоких зеленых стенах. Но все объяснялось гораздо проще: за его спиной стоял Треч. - Вы попали в так называемый лабиринт, господин Талер, в Сад обманов. Пойдемте, я вас выведу. Тим покорно разрешил барону взять себя за руку, отвести в павильон, вытереть досуха и переодеть; покорно позволил одному из слуг проводить себя под зонтом в замок. Только в своей комнате в башне он начал понемногу приходить в чувство. Но на это раз даже слезы не принесли ему облегчения. Его охватило холодное бешенство. В приступе злобного отчаяния он схватил с полки красный бокал на высокой ножке и сдавил его с такой силой, что из руки потекла кровь. Тим равнодушно смотрел, как стекло со звоном посыпалось на пол. Потом дернул вышитый шнур звонка и, когда появился слуга, показал рукой на осколки. Слуга собрал и вынес стекло, промыл и перевязал Тиму руку и сказал впервые за все это время четыре слова: - Мой нет доносчик, пожалиста! - Может быть, - ответил Тим. - Может быть, это и правда. Во всяком случае, спасибо вам за то, что вы так приветливы со мной. В это мгновение в дверях появился Селек Бай. Он выслал слугу из комнаты, потом уставился на перевязанную руку Тима. - Ты не подписал? Что-нибудь случилось? - Ничего особенного, Селек Бай. Я подписал. - А где авторучка? - Здесь, в кармане. Будьте добры, достаньте ее сами. Старик достал из его кармана авторучку, и Тим спросил: - А для чего нужна была эта авторучка? - Она наполнена такими чернилами, которые постепенно выцветают и в конце концов совсем исчезнут. Когда наше акционерное общество через год объявит о выпуске маргарина "Тим Талер", под договором в сейфе уже не будет вашей подписи. Тогда вы сможете опротестовать договор и помешать тому, чтобы маргарин выбросили на рынок. Но делать это надо только тогда, когда уже весь мир будет извещен о выпуске сортового маргарина. - И тогда акционерное общество вылетит в трубу, Селек Бай? Старик рассмеялся: - Нет, малыш, для этого оно, несмотря на все, чересчур крепко держится. Но концерн понесет колоссальные убытки. А пока они сфабрикуют новый сорт маргарина, конкуренты тоже зря времени терять не станут. И все же, несмотря на это, наша фирма со временем получит чудовищную прибыль благодаря сортовому маргарину. Но завоевать мировой рынок ей уже никогда не удастся. Селек Бай сел на скамейку возле окна и стал глядеть на дождь. Не оборачиваясь, он сказал: - Не знаю, удастся ли нам с тобой когда-нибудь перехитрить барона. Он соображает лучше, чем мы оба, вместе взятые. И все же я попробую тебе помочь. Похоже, барон так взял тебя в оборот, что ты и смех потерял. А мне бы очень хотелось, чтобы ты опять научился смеяться... Тим испуганно хотел ему что-то возразить, но Селек Бай только покачал головой. - Лучше ничего не говори, малыш! Но и не возлагай слишком больших надежд на мои старания. Смех - это не маргарин, не товар для купли-продажи. Его не выменяешь, не выхитришь, не выторгуешь. Смехом не торгуют. Его можно только заслужить. Зазвонил телефон. Так как правая рука Тима была перевязана, Селек Бай подошел и снял трубку. Назвав себя, он немного послушал, затем прикрыл трубку рукой и сказал вполголоса: - Какой-то господин из Гамбурга просит тебя к телефону. Мысль Тима лихорадочно заработала. Он ведь дал обещание барону в течение года не поддерживать связи со своими гамбургскими друзьями. Если он его нарушит, с господином Рикертом может что-нибудь случиться. Значит, сейчас Тиму придется обмануть своего старого друга и отказать ему в разговоре. Поэтому он приложил палец к губам и отрицательно покачал головой, а Селек Бай ответил: - Господина Талера здесь нет. Он уже уехал. И положил трубку, хотя заметно было, что делает это с большим сомнением. Немного погодя он вышел из комнаты. Тим, оставшись один, подошел к окну и стал глядеть на дождь, который все лил и лил не переставая. Через год он станет владельцем гамбургского пароходства и тогда подарит его господину Рикерту; через год из-за его выцветшей подписи королевство маргарина рассыплется, как карточный домик; через год он снова увидит Крешимира и Джонни, господина Рикерта и его маму; через год... Тим не решался дорисовать в своем воображении все то счастье, которое ожидает его через год. Но он на него надеялся. И еще он надеялся, что во время кругосветного путешествия, которое ему предстоит совершить в обществе барона, ему удастся проявить спокойствие и чувство собственного достоинства. А надежда - знамя свободы. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗВРАЩЕННЫЙ СМЕХ Кто смеется, с тем сам черт не сладит! Фрау Бебер 27. ГОД В ПОЛЕТЕ Год кругосветного путешествия Тим провел в полете. Сначала маленький двухмоторный самолет перенес Тима и Треча в Стамбул. Тим снова смотрел с высоты на мужчин и женщин, гнавших своих ослов через горы. Но на этот раз они уже не казались ему такими чудными, как тогда, когда он увидел их впервые. Их одежды напоминали костюм Селек Бая и некоторых слуг в замке. И хотя он совсем не знал этих людей, проходивших там, внизу, они ему чем-то нравились. Он испытывал к ним невольную симпатию и сочувствие, вроде как к точильщикам в Афганистане. В Стамбуле они пробыли неделю. Тим сопровождал барона в мечетях и картинных галереях и, пожалуй, начинал даже находить удовольствие в этом путешествии. Из-за последних событий в замке он совсем было пал духом и едва не потерял всякую надежду когда-нибудь вернуть свой смех. Но теперь он снова верил, что через год все будет по-другому. В те минуты, когда он думал о Селек Бае и о своих друзьях в Гамбурге, он чувствовал спокойную уверенность, что смех его по окончании этого путешествия сам собой упадет ему в руки, как падает с дерева созревшее яблоко. Эта надежда таила в себе опасность, что Тим не станет ничего больше предпринимать, чтобы изменить свое положение, и примирится со своей злосчастной судьбой. Но в то же время внешнее спокойствие Тима имело свое преимущество: барон считал себя в безопасности. Треч думал, что Тим и вправду смирился со своей участью, и стал менее пристально следить за мальчиком. С каждой неделей, с каждым месяцем росла его убежденность, что Тим Талер все больше и больше привыкает к роли богатого наследника и учится находить в ней удоволь