Владимир Георгиевич Машков. Между "А" и "Б" (Здравствуй, Валерка! - 1) Повесть --------------------------------------------------------------------- Книга: В.Машков. "Здравствуй, Валерка!". Повести Издательство "Мастацкая лiтаратура", Минск, 1974 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 декабря 2002 года --------------------------------------------------------------------- В эту книгу В.Машкова включены две тематически связанные между собой повести: "Между "А и "Б" и "Веселая дюжина". Главный герой этих повестей веселый и неугомонный мальчишка Валерка Коробухин. Для детей среднего школьного возраста. "РАСТОЛКАЙТЕ ВЫ ЭТОГО НАРУШИТЕЛЯ..." А меня один раз по телевизору показывали! Это было, когда я еще в детский сад ходил. Знаете, в тот самый, который при выходе из парка. Однажды к нам в сад явилась какая-то тетя с круглыми очками на носу. Тетя сказала, что по телевизору будут показывать концерт из нашего детсада, но покажут только одаренных детей, а остальные должны сидеть вокруг и делать вид, что им очень весело. И ни в коем случае не шуметь, а только хлопать в ладоши. Я, конечно, оказался неодаренным и попал в ту компанию, которая сидела вдоль стен и вовсю изображала, как им весело. Наконец это мне надоело. И когда я увидел, что телекамера нацелилась прямо на меня, мгновенно встал на руки, прошел несколько шагов, ловко вскочил на ноги, улыбнулся и начал раскланиваться. Как настоящий артист. Телекамера все еще смотрела на меня, и мне даже показалось, что я слышу, как хлопают зрители, которые сидят дома у своих телевизоров. Но вот телекамера взглянула уже на настоящего одаренного ребенка, а тетя в круглых очках оттащила меня в сторону и сказала, что если я, Валерка Коробухин, буду срывать передачу, то она не знает, что со мной сделает. Так меня один раз показывали по телевизору. И вообще тогда, когда я был маленьким, передачи в сто раз интереснее были, чем сейчас. Вот фильм показывали - я таких фильмов давно не видел. Там наши за шпионом гнались. Сперва на лошади, потом на машине... А шпион все равно удрал. Успел в самую последнюю минуту уцепиться за вертолетную лестницу - и удрал. Но туфля шпионская - он ее в спешке потерял - попала в руки следователя. И тот - никогда бы не поверил, если бы сам по телевизору не видел - по туфле нашел шпиона. Он днем и ночью изучал туфлю, как будто это была книга "Двадцать лет спустя". И как-то заметил на подошве след сигареты, иностранной, конечно. Следователь сразу приободрился, сбрил бороду, которая у него за это время выросла, потому что он целый месяц, никуда не выходя, корпел над туфлей, и позвонил начальнику. - Барк у нас в руках... И вот Барк преспокойненько топал по аллее парка и дымил сигаретой. Выкурил, плюнул на нее и притоптал каблуком к асфальту. А следователь из-за кустов: - Руки вверх, Барк, он же - "кукла", он же - "госпожа"! Просчитались? Наши люди бросают окурки в урну. Понятно? Барк побледнел и поднял руки. Да, фильм был - не оттянуть от телевизора! А сейчас - скучища... Мама говорит: "Правильно, так и надо. Умные люди на студии работают, у самих, наверное, дети есть. Скучные передачи для того пускают, чтобы ребята сами выключали телевизор и садились за уроки или помогали мамам по хозяйству". Может, мама и права, но все равно скучно. Как у нас на сборах. Вот недавно был сбор. Назывался он "Для чего мы учимся?" Странные люди - "для чего мы учимся?" Как будто не понятно! Для мам, чтобы они гордились нами, когда мы получаем пятерки, и для учителей, чтобы они нам эти пятерки ставили... Для чего ж еще? Галка Новожилова, - это наш председатель совета отряда, - растягивая слова, сказала: "Чтоб ты явился, Коробухин, тебя разбирать будем". Она всех ребят по фамилии называет, для солидности. Я, честно говоря, сдрейфил. Потому что двоек у меня - не одна, не две, а раза в три больше. Галстук достал, гладил его долго, чуть он у меня не сгорел. Пришел в зал, тихо сел с краю, тихо смотрю и слушаю. А на сцене вот что происходит. Выходят девчонки и по шпаргалкам - а еще отличницы! - бойко шпарят доклады: "Ученье - свет, а неученье - тьма", "Пятерки - наши путеводные звезды", "Знания - наши крылья"... И все так гладко и ловко. А про нас, про двоечников, и ни слова, и ни полслова, и ни вот столечки не говорят. Ну, думаю, красота... А доклад идет за докладом, и все такие длинные... И чувствую я, что веки мои слипаются, а голова так и клонится к спине рыжего Вовки Шлыка, который сидит впереди меня. Заснул я, ребята! А скажу вам по секрету, по ночам я жутко храплю. Даже мама, привыкшая к моему храпу и свисту, и то иногда испуганно вскакивает и ругается: - Совести у тебя нет. Целый день на ногах, дай хоть ночью отдохнуть. Я говорю: - Я больше не буду, мама. - И засыпаю. Так вот, на сборе, как раз когда наш очкарик - Ленька Александров с трибуны сказал: "У нас есть отдельные ученики, которые не совсем понимают, как необходимы знания нам, тем, кто идет на смену нашим бабушкам и дедушкам, нашим отцам и матерям, дядям и тетям, старшим братьям и сестрам", - как раз в этот момент из моего рта вырвались первые хрипящие звуки. Это было как сигнал горна, который будит на заре пионерский лагерь, как школьный звонок, весело и бесцеремонно прерывающий тоскливый урок! Все радостно повскакивали, стали показывать на меня пальцами и хохотать. Но мне про это потом рассказали. А тогда я ничего не слышал и не видел и только свое "хр-р-р!" продолжал. Тут Галка Новожилова как крикнет: - Растолкайте вы этого нарушителя! Я сразу проснулся, обвел взглядом хохочущих ребят, повесил нос и поплелся к выходу. А мне вдогонку Лидия Ивановна, классная: - Коробухин, чтоб завтра явился в школу с матерью! ЧАСТНОСОБСТВЕННИЧЕСКИЙ РЕЛЬС Вы, ребята, хотите узнать, что было после сбора? Ой, ребята, не спрашивайте. После сбора был еще один сбор. Наша вожатая Кира сказала: - Надо осудить Коробухина. Я спросил: - На сколько? Вожатая Кира не поняла: - Что на сколько? - Я хочу спросить, на сколько лет меня осудить? Вожатая Кира вся побелела. - Ты, Валерий, никак не научишься вести себя по-человечески. Вожатая Кира - из 10 "А". Их там целый класс готовят в вожатые, учат, как находить подход к детям, то есть к нам. И, наверно, Кире внушили: "С детьми нужна строгость, иначе они на шею сядут". Или что-нибудь в этом духе. Вот она и применяет свои знания на практике. - Ребята, кто хочет выступить? - ходила по рядам и тормошила всех вожатая Кира. Потом повернулась к Галке Новожиловой: - Что же ты, Новожилова, не ведешь? Веди. И Галка повела: - Ребята, говорите же, говорите! Кто хочет сказать? Ребята отворачивались от пылких Галкиных глаз, низко склоняли головы, делая вид, будто что-то разглядывают на вытертых собственными руками партах. - Вы что - солидарны с ним? - вожатая Кира показала на меня. Я выпятил грудь, чтобы меня можно было лучше разглядеть. Ребята упорно и гордо молчали. - Так вы считаете, что это очень хорошо - на пионерском сборе храпеть? - Вожатая Кира начала нервничать. Я помотал головой. Кира стояла ко мне спиной и ничего не замечала. Ребята улыбнулись и хором ответили: "Нет!" - Потом Коробухин совсем распояшется, начнет и на уроках храпеть, а там - кукарекать, мяукать. - Голос у вожатой Киры звенел как колокол. - Я не умею кукарекать, - не выдержал я. - И мяукать тоже не умею. Я не люблю, когда мне приписывают таланты, которых у меня нет. У меня своих хватает, одолжить могу, кому надо. Ребята так и легли со смеху. А вожатая Кира сказала, что она больше не может, что такого изверга она видит первый раз и что она пойдет жаловаться директору. Мне было жалко вожатую Киру. Она в общем хорошая, но почему она не может понять, что я храпел не нарочно? Обидно, когда тебя не понимают... Недавно мне сказали: "У тебя, Коробухин, только одни плохие поступки. А ты прояви себя в чем-нибудь хорошем, полезном... Вот завтра весь класс идет собирать металлолом. У тебя есть шанс заработать хороший поступок". "Ладно, - подумал я. - Если у меня только плохие поступки, путь будет один хороший". И я пошел собирать металлолом. На Песчаной улице снесли несколько старых развалюшек. Там семиэтажный дом собрались строить. Мы пошныряли немного в поисках железных или любых других кладов. И вдруг я споткнулся обо что-то и чуть не упал. Глянул - железный рельс. Хотел поднять - ого-го-го! - вот это вес. - Давайте сюда! - позвал я ребят. Раз-два - взялись вчетвером и подняли. Смотрим, а к рельсу проволокой привязана крышка. Мы ее сразу не разглядели, потому что она была засыпана мусором. Под крышкой оказалась прямоугольная дыра. - Ребята, это подземный ход! - восхищенно закричал Вовка. - Ерунда, - промолвил рассудительный Семка. - Это просто погреб. У моего дяди знаете какой погреб! - Знаем, - отмахнулся я. - У кого есть фонарик? - У меня, - сказал Семка. - У дяди взял? - Свой, - обиделся Семка. Я хотел уже спускаться в погреб, но увидел, что нет никакой лестницы. А вдруг погреб глубокий? Загремишь вниз, а после о ком в стенгазете писать будут, как о главном разгильдяе школы? Я подумал минуту. - Снимайте ремни. И сам первый снял ремешок. За мной то же самое сделали ребята. Быстро из ремешков связали веревку. Получилась отличная лестница. Я ухватился за конец веревки из ремешков, и ребята спустили меня вниз. - Ну что там? - кричали ребята. - Давай вылазь! Я дернул веревку. - Тяните! Поднатужившись, ребята вытащили меня. Когда я очутился на земле, то изо всех сил чихнул. Раз, второй, третий... Вот уж никогда не думал, что так здорово умею чихать. - Ну что? - спросили ребята. - Ничего там нету? - А вы чего хотели - соленых огурчиков? - Нет, - ответил Вовка, - хоть бы какое-нибудь корыто... - А насморка не хочешь? - сказал я и чихнул в четвертый раз. Мы ухватились за рельс и потащили его. Шагали по улице и в такт нашим шагам дружно пели: Наши жены - ружья заряжены... И вдруг: - Стойте! Погодите! Украли! За нами громыхал сапогами по улице дяденька в полушубке и заячьей шапке. - Отдайте, это моя рельса, - сказал он, отпыхавшись. Семка пробовал было заспорить: - Мы нашли этот рельс. Он валялся. Я остановил Семку и добродушно улыбнулся: - Пожалуйста, берите! Дяденька посопел, попыхтел, наконец приподнял рельс, прошел, шатаясь, несколько шагов и бросил свою ношу на землю. Лицо его стало умоляющим. - Ребятки, помогите. Вы же пионеры, тимуровцы, так сказать, помощники старших. Мы хранили молчание. Дяденька сделал вторую попытку, но он был старенький, и установить мировой рекорд по подъему тяжестей ему не удалось. Тогда я начал штурм. - Как ваше имя-отчество? - Сидор Сидорович, - буркнул дяденька. - Сидор Сидорович, государство о вас позаботилось. Вы получили прекрасную трехкомнатную квартиру в прекрасном пятиэтажном доме на прекрасном втором этаже. Во дворе у вас растут прекрасные саженцы и звенит прекрасный детский смех... Все время, пока я вдохновенно нес эту чепуху, дяденька смотрел на меня, вытаращив глаза, и согласно кивал головой. - Наверное, вы уже и пенсию получаете? - Получаю. - Вот видите, вы вполне обеспеченный и счастливый человек. - Я подмигнул ребятам. - Чего ж вам еще надо? Мы взяли рельс с прикрепленной к нему крышкой и отправились в путь. - До свидания. - До свидания, - растерянно сказал нам дяденька. Несколько минут мы шли и хихикали. - Эй, стойте, погодите! Мы со злостью швырнули рельс на землю, он глухо шмякнулся. - Ну зачем он вам? - Я больше не улыбался. - А на погреб, - неуверенно сказал дяденька. - На какой? У вас же прекрасная трехкомнатная квартира в прекрасном пятиэтажном доме. Дяденька опустил глаза и нежно посмотрел на рельс. Снова рельс в наших руках, снова мы топаем по улице. Дяденька не отстает от нас и ноет: - Он пригодится мне. Распилю на куски и коньки внуку сделаю. Или грузила на удочки... Мы шли, не обращая никакого внимания на его мольбы. Мы останавливались только, чтобы передохнуть. Наконец дяденькины причитания мне надоели, и я решил его припугнуть. - Это не вы говорите, это в вас пережитки капитализма говорят. Дяденька захихикал и потер руки. - Ну, ребятки, поругались и будет. По пачке мороженого на брата, и отволочем рельс ко мне в прекрасную квартиру. Мы не отвечали. - Ну, ребятки, по пачке пломбира. Я видел, как Семка облизнул губы. - Полный вперед! Свистать всех наверх! Земля! Впереди показалась школа. Мы прибавили шагу. - Ребятки, по билету в кино на брата и по пачке пломбира... Когда мы притащили проклятый рельс в школу, вожатая сказала, что мы поступили неправильно, не по-пионерски. И, чтобы исправиться, должны немедленно отнести рельс назад его владельцу. Владелец горячо поблагодарил вожатую, а я сказал, что у меня плохих поступков хватает, я хотел заработать хороший, а потому пусть назад этот частнособственнический рельс тащат другие. И ушел. Дверью я не хлопнул. У меня нет такой глупой привычки. БОЯТСЯ ЛИ СОБАКИ ЩЕКОТКИ? Вот так и не удалось мне совершить хороший поступок. - Ну, Коробухин, - сказали мне, - если уж ты металлолом собирать не умеешь, то, знаешь ли... И развели руками. А Галка Новожилова при всех изрекла: - Мы решили, Коробухин, заняться тобой вплотную и всерьез. Сегодня после уроков к тебе направится пионерский патруль. - А зачем патруль? - спросил я. - Что я - преступник? - Двойки получать - разве не преступление? - сказал Ленька Александров и спокойно поправил очки на переносице. Я задумался. - Послушайте, - сказал я наконец. - Может, без патруля обойдется? - Нельзя, - зевнул Ленька. - Тебе больше нет доверия. - Ладно, - вздохнул я. - Приходите. Только если мой Эльбрус нападет на вас, я не отвечаю. Все посмотрели на меня внимательно. - А кто такой Эльбрус? - Доберман-пинчер. Собака такая. Как увидит кого чужого, особенно девчонку, сразу бросается, - терпеливо объяснил я. Ребята затихли. - Врет он! - вдруг закричал Семка. - Я у него вчера на телевизоре сидел, никакого добермана, никакого пинчера у него нет. У него даже кошки нет. Галка Новожилова осуждающе покачала головой: - А обманывать товарищей, Коробухин, и совсем стыдно. Я только пожал плечами, а Семке показал кулак - поговорим наедине, как мужчина с мужчиной. Надо было что-то придумать. Я знал, что такое пионерский патруль. Это - приходят к тебе домой, расстраивают маму, спрашивают, как ты готовишь уроки, какой у тебя распорядок дня, - в общем, суют нос куда не надо. А после всего мама плачет: "И зачем ты мне на горе такой уродился?" Нет, надо было действовать решительно. "У меня нет собаки, - подумал я, - так она у меня будет. Ну, не доберман-пинчер, а простая дворняга - все равно вы в собачьих породах ни черта не смыслите". Как только кончились уроки, я на всех парах понесся домой и пулей взлетел на пятый этаж. Там жила одна бабушка. У нее была кудрявая беленькая собачка с черненьким, как кнопка, носом. Если ее увидать издалека, то можно испугаться - страшное чудище. А если подойти поближе, то сразу станет ясно, что это безобидная комнатная собачонка. Но у меня не было выбора, больше собак в нашем доме не водилось. Я сказал бабушке, что очень люблю собак, но все собаки мира, в том числе и доберманы-пинчеры, не стоят и одного коготка ее, бабушкиной, собачки. И пусть поэтому она, бабушка, позволит мне погулять с ее собачкой по двору. Бабушка была растрогана. Она забыла, как я таскал ее собачонку за хвост и купал в луже. Бабушка умиленно пролепетала: - Ты слышишь, Роза, какой прекрасный мальчик живет в нашем доме? Воспитанный, любит животных... Иди с ним погуляй. Только, мальчик, не долго, а то Роза сегодня кашляла. Я боюсь, не простудилась ли она. Я быстро спустился вниз. И как раз вовремя - по лестнице уже шлепал галошами пионерский патруль. Я еле успел захлопнуть за собой дверь, как... Дзинь!.. Патруль! Я дернул Розу за хвост: вот сейчас залает! Но она только жалобно заскулила. Я еще раз дернул - ну полай, старушка, тебе жалко, что ли? Роза чуть не заплакала, но лаять не хотела. Она просто не умела, наверно. Тогда я встал на четвереньки, чтобы показать Розе пример, и вдохновенно прогавкал: гав! гав! Второй звонок захлебнулся на первой же ноте. Я невинно спросил: - Кто там? - Это мы, - дрожащим голосом ответила Галка. - А откуда у тебя собака? - Я же вам рассказывал, а вы мне не поверили. Погодите минутку. Я ее привяжу, а то она на чужих бросается. Особенно на девчонок. Звякая цепочкой, я завел собачку в угол, взъерошил на ней шерсть и случайно мои руки попали Розе под мышки. Я крикнул: - Входите! Эльбрус на цепи! И тут произошло что-то необыкновенное. Наверно, Роза как огня боялась щекотки. И очень не любила, когда ее щекотали. Потому что в ту минуту, когда ребята появились на пороге, Роза вырвалась из моих рук, бешено взвизгнула, залаяла и принялась носиться по коридору. Взъерошенная, разозленная, она казалась такой страшной, что даже я струсил. А ребята? Сминая друг друга, они скатились по лестнице вниз. Я еле успокоил разбушевавшуюся Розу и отвел ее к бабушке. Утром, едва я переступил порог класса, на меня налетела Галка Новожилова. - Ну, Коробухин, это переходит всякие границы. На своих товарищей науськать бешеную собаку! Так тебе это не пройдет. Она оглядела орлиным взором весь класс и произнесла: - Наш отряд решил объявить тебе бойкот. С сегодняшнего дня мы с тобой не разговариваем. Ты нам не товарищ. - Все со мной не разговаривают? - Я посмотрел на Семку. Семка отвернулся. - Все, - отрезал Ленька Александров. На первом уроке со мной никто не разговаривал, на переменке тоже, на втором уроке в мою сторону никто даже не глянул, на второй переменке на мои вопросы не отвечали, на третьем уроке - тоже, на большой переменке - целых 15 минут! - со мной никто не перекинулся словечком, на четвертой переменке бойкот продолжался. После пятого урока я мрачно произнес: - Пойти утопиться, что ли!.. А что еще остается человеку? И, еле переставляя ноги, поплелся по коридору. Я ОБЪЯВЛЯЮ ГОЛОДОВКУ Конечно, топиться я и не думал. Я отправился в кино. Со вчерашнего дня во всех кинотеатрах шел фильм "Парижские тайны". По городу были расклеены голубые афиши. С афиш улыбался широкоплечий парень. От его ударов во все стороны разлетались типы с мрачными физиономиями. Разве можно было не пойти на такой фильм? Легче в школу не пойти... Кино мне понравилось. Здорово дерется этот маркиз. Надо будет мне потренироваться. Бокс в жизни пригодится. Занятый такими мыслями, я брел по улице. И ничего не замечал. Вдруг на меня налетел и чуть не сшиб с ног Семка. - Ты что правила уличного движения нарушаешь? - рассердился я. - Ты жив? - у Семки дрожали руки, дрожал портфель, а лицо было таким испуганным, будто он только что побывал в пасти у льва и лишь чудом вырвался. - Интересно, почему я должен умереть? - удивленно спросил я. - Да нет, конечно, - обрадовался Семка. - Я побегу, скажу ребятам. А то они думают, что ты... - Семка нервно хихикнул, - утопился. Ищут тебя... - Обожди. - Я схватил Семку за руку. - Ищут, говоришь? - Да, - торопливо закивал Семка, - уже и дома были. А ты где шатался? В кино сидел? Я ничего не ответил, потому что я размышлял. Мысли одна за другой появлялись в моей голове, они перебивали друг дружку и не давали сосредоточиться: "А что, если я... Нет, лучше так... А может - наоборот?" Наконец я решился. - Ну, прощай, - задумчиво произнес я. - Ты к-куда? - у Семки задергались губы. Я молча повернулся и быстро зашагал не в ту сторону, где был мой дом, а в противоположную. Я свернул направо около разноцветного, словно попугай, газетного киоска. И когда я оказался за стеной дома и Семка потерял меня из виду, я припустил со всех ног. Не знаю, как вы, но я люблю дворы в микрорайонах. Здесь очень легко скрыться от любой погони. Дома все на одно лицо, дворов полно, в общем - ищи-свищи. В один из таких дворов я и шмыгнул. Из-за стены детсада выглянул. Как я и предполагал, Семка крался за мной. Но мой быстрый рывок сбил его с толку. Семка недоуменно оглядывался, он не мог понять, куда я исчез. Я, довольный, улыбнулся. Дал подзатыльника малышу, который слишком ко мне приглядывался, и потопал домой. В нашем районе почти все дома были деревянные. Летом на улицах зеленела трава, а зимой снег заваливал дома по самую макушку. И тогда все жители выходили и расчищали дорожки к колонкам. В общем, как в деревне, хотя всего в двух шагах от шумного, сверкающего проспекта. Только три новых, в семь этажей, дома возвышались над нашим районом. Ночью они были похожи на большие корабли, которые пристали отдохнуть на пару минут и скоро снимутся с якорей. Я с мамой жил в доме посредине, в 27 "а". А были еще 27 просто и 27 "б". Осторожно, чтобы меня никто не заметил, я пробрался по лестнице на чердак. На чердаке, за котельной трубой, было наше с Семкой место. О нем никто, кроме нас, не знал. Там я растянулся на старом рыжем диване. Он был такой старый, что даже пружины у него не скрипели. Надо было обдумать то, что произошло. Кстати, о чердаках. Раньше, когда мы еще жили в деревянном доме, там был отличный чердак. Мы с Семкой забирались туда во всех случаях, когда надо было обмозговать что-нибудь очень важное и секретное. Но потом наш дом снесли. Приехал бульдозер, и дома как не бывало, а с ним и чердака. И мы с мамой переехали в этот самый 27 "а", на чердаке которого я сейчас все это вспоминаю. Помню, мама ходила по нашей квартире, под собой ног не чуя, всплескивала руками, гладила стены, открывала краны. А я стоял мрачный, как скульптура в парке. Ну разве могут быть в таком доме чердаки? Тут к нам ворвался Семка. Семка, то есть его родители, тоже получили квартиру в нашем доме. - Идем, - сказал Семка. Я неохотно вышел на площадку. - Чего тебе? Мой друг произнес только одно слово: - Чердак. Мы помчались наверх. Оказалось, что в 27 "а" чердак все-таки был. Огромный и совсем пустой. Только крыша низковата, но тут уж ничего не поделаешь, мы были рады и такому. Когда я вернулся с чердака, мама не переставая ходила по комнате. - Я так довольна! Я так рада! - Она обернулась ко мне: - А тебе как? Нравится? Я улыбнулся: - Очень. Вскоре чердак завалили всяким хламом, потому что сараев во дворе не было. Но нам с Семкой удалось отгородить себе местечко за котельной трубой. Когда нас ждала какая-нибудь неприятность, мы забирались сюда. Тут мы были уверены в своей полной безопасности. - Я так и знал, что ты здесь. - Семкина ликующая физиономия ухмылялась. Он подкрался так осторожно, что я его не заметил. - Чего ж ты не притащил с собой весь класс? - зло спросил я. - Ты не злись, - примирительно сказал Семка. - Есть хочешь? Он вытянул из прозрачного мешочка все, что принес с собой. Семка был человек щедрый и притащил уйму всякой пищи: кусок сыра, колбасу с белыми горошинами жира и еще горячие, в румяной корочке котлеты. Если откусить, подумал я, корочка наверняка захрустит. Я проглотил слюну: вспомнил, что не обедал. - Сколько времени? - Часов восемь. Да ты ешь, - Семка подвинул к самому моему носу котлеты. Я гордо помотал головой: - Я объявляю голодовку. Семкино лицо вытянулось. - В знак протеста против бойкота, - добавил я. Семка глядел на меня с изумлением и восторгом. - Ну, вот что, - сказал я. - Ты сейчас уйдешь отсюда и, если ты мне друг... - Но твоя мать беспокоится, наверно, - перебил меня Семка. - ...и если ты мне друг, ты никому не скажешь, где я, - решительно закончил я. Опечаленный, Семка ушел, и я остался один. Только тут я почувствовал, как мне обидно, что со мной так поступают ребята. Даже разговаривать не хотят, как будто я им враг. Ну, ладно, я вас проучу. Отвернулись от человека, а человек пошел и утопился. Я представил, какая заметка появится в газете: Смерть из-за равнодушия Вчера трагически погиб ученик 6-го класса "А" 13-й школы Валерий Коробухин. Смерть явилась результатом преступного равнодушия к судьбе мальчика. Под внешней веселостью и беззаботностью коллектив не разглядел его нежной, чуткой, легко ранимой души... Растроганный, что у меня, оказывается, такая нежная душа, я не заметил, как и заснул. Проснулся оттого, что продрог. Я вскочил и - раз, два, три, четыре - стал делать зарядку. Выглянул в чердачное окошко, - на улице была кромешная темень. Наверное, часа два ночи. Я спустился с чердака. Долго мялся около своей двери, боясь позвонить. Мама открыла сразу, как будто она простояла там, за дверью, все время, пока я томился на чердаке. Она схватила меня за руку и втащила в комнату. Я никогда не думал, что мама такая сильная. Потом она начала меня целовать, а слезы ее капали мне на лицо и даже за шиворот. - Где ты пропадал, бездельник! - закричала мама. - Тут все с ума сходят, а он болтается невесть где. Ребята и Лидия Ивановна раз десять приходили уже. Голоден, наверное, как бездомный пес? Мама снова стала такой, какой была всегда, - суетливой и озабоченной. Она загремела кастрюльками - принялась разогревать обед. От борща шел такой аппетитный запах, что я решил: "Голодовку надо кончать". Кстати, котлеты у мамы были не хуже Семкиных, так что я ничего не потерял. Только волчий аппетит приобрел. Поев, я разложил кресло-кровать и растянулся во всю длину. Укрылся одеялом и сразу согрелся. Все-таки это здорово - спать в своей постели, а не на чердаке. МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ "ТАКО-О-Е"! Когда я появился в классе, меня встретили удивленные и радостные лица. Кто-то даже крикнул: "Ура! Коробухин вернулся!" Если бы еще цветы да оркестр, это было бы похоже на встречу человека, первым побывавшего на Луне. - Извините меня, ребята, - сказал я, и голос у меня дрожал, а на глазах навертывались слезы. Ребята были растроганы: - Да брось ты! - Да что ты! - Ерунда все это! Они и вправду обрадовались моему возвращению. Хорошие ребята! Галка Новожилова попробовала было произнести очередную нотацию, она уже откашлялась, но ее остановила Светка Никитина: - Не надо, с человеком могло тако-о-е случиться. На лице у добродушной Светки было выражение ужаса, она произнесла слово "тако-о-е" таким свистящим шепотом, что даже я подумал: а ведь и правда могло случиться "тако-о-е". Еле сдерживая слезы, я сел за парту. На уроке я вполне овладел своими чувствами. И когда на переменке ребята пристали с расспросами, меня понесло. Во время рассказа я косился на Семку - выдаст или нет? Но Семка глядел на меня восторженными глазами, как будто это не он торчал со мной вчера на чердаке, а кто-то другой. - Ушел я тогда из класса и пошел куда глаза глядят, - начал я былинным слогом историю о том, как я топился. - Сам не заметил, как добрался до речки. Разделся, а холод собачий... Но я, конечно, ничего не чувствую, сами понимаете, что у меня на душе! Влез в воду, а она жжется. Вот, думаю, разве можно утопиться в такой холодной воде? Не везет мне что-то. Доплыл до середины, сложил руки по швам и - "солдатиком" на дно. Только коснулся ногами песка, как меня вытолкнуло на поверхность. Я вздохнул, крикнул: "Вот черт!" - и снова пошел на дно. Но меня почему-то еще быстрее вынесло на поверхность. Глянул я на берег, а там какая-то женщина бегает в цветастом платке - когда я пришел топиться, она белье полоскала. Бегает и кричит: - Ой, тонет парень, ой, никак выплыть не может! Вот чудеса, подумал я, сразу двое топятся! Интересно, из-за чего тот парень, про которого она кричит, в реку полез? Может, ему тоже бойкот объявили? И снова пошел на дно... Но тут прозвенел звонок, вошла Аделаида Васильевна, "англичанка", и ребята разбежались по своим партам. Следующая переменка была длинная, и тут уже я мог дать себе волю, тем более, что сорок пять минут урока я не потратил даром - рассказ сочинил на славу. - Так вот, - продолжал я, когда ребята снова окружили меня, - вынырнул я еще раз. Глядь, a на берегу рядом с женщиной солдат появился. Сапоги уже сбрасывает. А женщина приговаривает ему: - Вынырнет, крикнет что-то и опять на дно. Сил у него, наверное, не хватает. Ты быстрей, солдатик, а то утонет парень. Тут до меня, наконец, и дошло, что это обо мне тетенька плачется. Это я, выходит, не умею плавать? Я, чемпион 6-го "А"?! Я возмутился и закричал: - Да я получше вас обоих плавать могу! Смотрите! И как пошел кролем! А солдат мне кричит: - Ты, парень, лучше на спину ляг, силы экономь! - Я и на спине могу, пожалуйста! - крикнул я. Тут солдат разделся и бросился в воду. Плавал он здорово, потом я узнал, что у него первый разряд. Я - от него, он - за мной. Наконец оба добрались до берега. Тетенька нам дала полотенце. Мы растерлись. Вот так мне и не удалось утопиться. Ребята молчали. - Слушай, - вдруг сказал Семка, - а ведь тебе надо было камень на шею привязать. - Правильно, камень, - загудели ребята. - Камень - это идея, - сказал я. - Вы знаете, ребята, очень я был расстроен, не подумал про камень. Но следующий раз я без камня и не полезу топиться. Это очень хорошая идея. Спасибо тебе, Сема. - И я свирепо глянул на Семку. - Не надо, - закричали ребята и весело захохотали. На радостях, что все так хорошо кончилось - я не утопился и снова подружился с ребятами, - я сделал стойку на учительском столе. Это был мой коронный номер, никто у нас в классе, кроме меня, его не умел делать. И как раз в этот момент к нам вошла Екатерина Моисеевна - наш директор. Я заметил ее краем глаза. - Атас! - зашумели ребята. Я спрыгнул на пол и сказал: - Я могу и больше простоять. - Это я знаю, - сказала Екатерина Моисеевна. - Пойдем, Валерий, поговорим. - Пожалуйста, - вежливо согласился я. - Но только не надолго, у нас сейчас контрольная по русскому языку. - Хорошо, - улыбнулась директор. И мы пошли в ее кабинет. "ТРИ БОГАТЫРЯ" Екатерина Моисеевна была маленькая и полная, и поэтому ходила медленно и при каждом шаге вздыхала. Мы с ней вместе начали подъем по лестнице. Она сделает шаг, вздохнет, еще шаг и еще вздох. Я мог бы за это время, пока мы поднимались, уже десять раз туда и назад сбегать. Ну, если не десять, то пять во всяком случае. И почему только Екатерина Моисеевна сделала свой кабинет на четвертом этаже? Ей удобнее было бы на первом. А может, она нарочно, чтобы физкультурой заниматься и сбросить лишний вес? Я только хотел спросить у Екатерины Моисеевны, правда ли, что она устроила свой кабинет на четвертом этаже, чтобы тренироваться, как она сказала: - Ну что мне с тобой делать, Валерий? - И опять вздохнула. Я тоже вздохнул и подумал: а что со мной и вправду делать? Сверху по лестнице с шумом и криком сбегали ребята. Не долетев двух метров до меня и директора, они вдруг начинали идти спокойно и неторопливо, как будто им было лет по восемьдесят, не меньше. Ребята говорили: "Здравствуйте, Екатерина Моисеевна", - а потом неслись с прежней скоростью и с прежним шумом. - Ну, так что мне с тобой делать? - снова спросила директор, когда мы уселись в ее кабинете - она в кресло, а я на стул. Я бывал в этом кабинете не раз и все хорошо помню, а поэтому не стал разглядывать "Трех богатырей" - огромную картину, висевшую на стене, прямо за спиной Екатерины Моисеевны. Я эту картину уже выучил на память. Могу в любой момент рассказать, кто какой меч держит и у кого какой масти лошадь. Сами понимаете, зададут тебе такой вопрос: "Ну что мне с тобой делать?" - а как на него ответить, не знаешь. Каяться еще рано, надо выждать, вот и изучаешь картину. Мне уже пришла в голову мысль: хорошо бы директору для тех, кто часто бывает у нее в кабинете, вместо "Трех богатырей" повесить "Бурлаков", а потом вместо "Бурлаков" еще какую-нибудь картину. Так за несколько лет можно изучить всех художников и все, что они нарисовали. - Молчишь? - спросила Екатерина Моисеевна. - Я уже помирился с ребятами, и все будет хорошо, - сказал я. - Обещаю. - Ты мне каждый месяц даешь обещания, а что из этого? - Но почти месяц я держу свое слово. - А на сколько сейчас ты обещаешь? - улыбнулась Екатерина Моисеевна. Я заметил, что она всегда улыбается, разговаривая со мной. Что бы я ни натворил, она улыбается. Но это, правда, наедине со мной. А при матери и учителях она совсем другой человек. Поэтому я люблю бывать в ее кабинете, когда мы вдвоем. Вот если бы еще вместо "Трех богатырей" повесить "Бурлаков", а вместо "Бурлаков"... - Месяц будешь держать свое слово? - спросила Екатерина Моисеевна. - Буду, - сказал я. - Ну иди, на контрольную опоздаешь, - улыбнулась она. Я поднялся, сказал: "До свиданья", кивнул богатырям - до скорой, мол, встречи - и пошел к двери. - О матери подумай, - сказала Екатерина Моисеевна. Я обернулся. Лицо директора было печальным. - Ну, иди, - повторила она. Я открыл дверь и еще раз посмотрел на Екатерину Моисеевну. Она снова улыбалась мне. КАК Я УТЕШАЮ МАМУ Я знал, какой у меня будет разговор с мамой. Мама сразу заплачет и скажет: - Ты понимаешь, как трудно одной воспитывать ребенка? Я буду молчать. Я буду сидеть в кресле-кровати и молчать. Надо дать маме выговориться и ни в коем случае не перебивать ее. Потому что она сразу вскипает: - Ради бога не перебивай меня, за тебя говорят твои поступки. Потом мама скажет, что у других матерей жизнь как жизнь, и только у нее кромешный ад и сплошные мучения. Тут я обычно не выдерживаю: - Но ведь я в милицию ни разу не попадал, я никого не грабил, не убивал. Мои слова только воодушевляют маму: - И ты считаешь, что это - достоинство? Не хватало еще, чтобы ты грабил и убивал! Как у тебя вообще язык поворачивается говорить такое! Замолчи сейчас же. Я молчу, пока она это говорит, и продолжаю молчать. На несколько мгновений мама затихнет. Потом она снова скажет, как трудно одной воспитывать такого оболтуса, как я, и еще работать, зарабатывать на жизнь. Моя мама ткачиха на камвольном комбинате. Она хорошо работает, ее фотография висит на Доске почета вместе с фотографией Семкиного дяди - главного конструктора комбината. Того самого дяди, о котором Семка прожужжал все уши ребятам в нашем классе. Но мамина фотография висит над фотографией Семкиного дяди, и это дает мне право иногда одергивать Семку. А еще мама в месткоме. Она всегда о ком-то заботится, к кому-то ходит домой, и к ней все стучат по вечерам: "Вот какое дело, Петровна..." Поговорят, а потом гладят меня по голове, вздыхают и спрашивают: "Как дела, баламут? Двойки есть?" Я отвечаю: "Попадаются". Тогда они говорят: "Учись хорошо; без знаний, сам знаешь, сейчас никуда". Я киваю: правильно, никуда. У мамы есть большая страсть - кроссворды. Если ее чем-нибудь можно успокоить, так только кроссвордами. Конечно, можно ее утешить пятерками по поведению, но это сложнее. Кроссворды добыть гораздо легче. Надо зайти к знакомым ребятам, выдрать последние страницы в двух-трех журналах, и все будет в порядке. Так на этот раз я и сделал. С кипой кроссвордов на столе я ждал прихода мамы. Когда она пришла, все было, как я уже рассказывал. В конце мама сказала: - И когда ты уже будешь вести себя, как все? Ну когда? Я подошел и обнял ее за плечи. - Все будет хорошо, мама. Вот посмотри - новые кроссворды. Ты их еще не разгадывала. - Какие? - встрепенулась мама. Она тут же уткнулась носом в кроссворды. - А я буду делать уроки, мама, - озабоченно вздохнул я. - На завтра уйму задали. - Да, да, делай уроки, - не отрываясь от кроссвордов, пробормотала мама. Потом она закинула голову и рассмеялась: - Опять подкупил меня? - Но ты и правда любишь разгадывать кроссворды. - Я тоже улыбнулся. - Люблю, люблю. Делай уроки, не отвлекайся. Некоторое время мы молчим. Я пытаюсь разобраться в задачке, а мама в кроссворде. - Извини меня, Валерий, - говорит мама. - Как называется прибор, определяющий скорость подъема и спуска самолета? Из девяти букв. - Не знаю, - я пожимаю плечами. - Да, очень интересные кроссворды, - говорит мама и идет на кухню. Я слушаю, как она стучит кастрюлями, и думаю, что действительно все будет хорошо. Я начну хорошо учиться, стану поменьше валять дурака, и вообще - скоро зима. ЧТО УМЕЕТ НОВЕНЬКАЯ Я очень люблю это. Проснешься, выглянешь утром в окно, а во дворе лежит снег. Ночью выпал. Вчера еще была слякоть, грязь, дождь шел, а сегодня всюду снег. И ты идешь по снегу и осторожно ставишь ноги, но не потому, что боишься испачкаться, как тогда, когда ты шлепаешь по лужам, а потому, что это первый снег и с ним надо быть осторожным. Часто так случается, полежит снег пару часов, а потом исчезает, как будто его и не было. И становится так грустно, как будто ты друга потерял или ножик, отличный ножик променял на какую-нибудь ерунду. Потому надо глядеть в оба окна нашего класса, чтобы не проморгать той минуты, когда начинает таять первый снег. Потому что когда ты это видишь, ты чувствуешь, что снег еще вернется. Снег хитрит, через два дня он снова выпадет, никуда не денется. Но сегодня мне приходилось туго. Я должен был наблюдать в оба окна за снегом, потом еще глядеть на Степана Александровича, который объяснял новый урок, и на мою соседку по парте Иру Голубицкую. Она появилась в нашем классе только сегодня. Ее привела Лидия Ивановна. Новенькая вошла в класс так решительно и смело, что получилось, будто не ее привела Лидия Ивановна, а она привела Лидию Ивановну. - Вот, ребята, новенькая, - сказала наша классная. - Она будет учиться с вами. Зовут ее Ира, фамилия Голубицкая. Ира - отличница и хорошая спортсменка. У нее разряд по гимнастике. - И еще я играю на фортепьяно, - гордо сказала новенькая. - Правильно, и еще Ира играет на фортепьяно, - повторила Лидия Ивановна. - Ого! - подумал я вслух. - Что ты этим "ого" хочешь сказать, Коробухин? - недовольно спросила классная. - Я хотел спросить, когда мы сможем посмотреть, как она играет, - сказал я. - Ты, наверно, мальчик, хочешь узнать, когда вы сможете услышать, как я играю? - ехидно спросила новенькая. - Услышать я могу и по радио, а я увидеть хочу, - не сдавался я. - Хватит, Коробухин, - оборвала меня классная. - Чтобы ты поменьше болтал, я посажу к тебе Иру. Вот так оказалась у меня соседка. - Перестань глазеть по сторонам, Коробухин, - услышал я голос Степана Александровича и очнулся. - Опять потом будешь говорить, что ничего не понял. Я просто вспотел оттого, что старался все увидеть. Я решил, что буду смотреть только на Степана Александровича. Не шевелясь, я слушал учителя, и тут над моим ухом раздалось: - Ах! Снег растаял. Как жаль... Я глянул в окно и обомлел. Снег словно корова языком слизала. Только грязные струйки текли по асфальту. Я резко повернулся к моей соседке - что она понимает, эта девчонка, в первом снеге! Но лицо у Иры было каким-то задумчивым и грустным.