ной бритвы нет - мой папа бреется электрической, - поэтому я и решил с помощью бритвы отца Тулькина проверить это явление, а Тулькин, видно, не читает журналов, поэтому он и решил, что это я туплю бритву, а не лунный свет. Я однажды наблюдал за ним, как он всю ночь не спал, все меня караулил. Я, конечно, и не думал подходить к дому Тулькиных, я-то знал, что бритва и так затупится... Тем временем в доме Тулькиных собака Гальда все продолжала лаять, а Тулькин все не выходил, а я подумал, что Гальда зря требует отдать ей медаль обратно: Тулькин, в конце концов, тоже имеет право носить ее - он ведь Гальду учил всяким штукам, а не она его. Я подождал еще немного, но Тулькин все не выходил, сестра вышла на крыльцо, а Тулькина все не было. Тогда я оглянулся: может, он уже подошел ко мне? Тулькин сказал, что подойдет незаметно, но рядом со мной никого не было. С другой стороны сарая тоже не было Тулькина. Я ждать больше не мог, в конце концов ничего не случится такого, если не Тулькин незаметно подойдет ко мне, а я к нему. Я перелез через забор и уже хотел перебежать улицу быстро, как солдаты в кинокартинах про войну, но в это время меня кто-то грубо (непозволительно грубо) схватил за плечо. Не было на земле такой силы, которая в такую минуту могла меня удержать на месте, но через секунду я убедился, что такая сила есть на земле и зовут эту силу Николай Сутулов. Вообще-то Сутулова в списке моих врагов у меня не было, но, вероятно, я был у него в списке его врагов, потому что вот уже с первого дня, как он приехал на дачу, он при каждой встрече дает мне какой-то незаметный, но очень больной подзатыльник, приговаривая при этом: "Первый просит посадки!.." или "Второй просит посадки!.." Вместе с сегодняшним подзатыльником он мне их на шею уже двадцать восемь штук посадил. Потом он еще всегда проводит на мне один прием борьбы самбо и удаляется. Вот и сейчас он сказал: - Двадцать восьмой просит посадки!.. - потом дал по шее, продолжая держать меня за плечо. - Из положения удержания, - сказал Сутулов, - захватываю правой рукой запястье правой руки противника, ставлю локоть правой руки к его шее, поднимаю предплечье своей правой руки и... провожу прием!.. За секунду... Он вот так на мне провел уже двадцать восемь приемов борьбы самбо. На словах, правда, но все равно противно. А за что? Я ему абсолютно ничего такого не сделал, только один раз подошел к нему и спросил его, задрав голову. (Сутулов у нас на четыре головы выше всех ребят!) - Слушай, Сутулов, - сказал я ему, - при твоем росте у тебя твои мозги там... (я показал рукой вверх) должны быть в состоянии невесомости... Я правильно говорю?.. А Сутулов вместо ответа дал мне тогда по шее и сказал: - Первый просит посадки!.. - Потом первый раз показал мне хронометр, который он носил на руке, и пояснил: - Резко поднимаю сомкнутые руки, быстро отбрасываю руки противника и, нагнувшись, захватываю его ноги в подколенных изгибах... И... прием провожу в три секунды. Наверно, ему Тулькин, Мешков и Дерябин что-нибудь на меня наговорили. Я, конечно, мог Сутулову давно дать сдачи, и вообще, но это было бы ужасно примитивно, просто подраться... в духе каких-то питекантропов. А вообще-то у меня есть, уже есть, уже приготовлен для Сутулова один химический состав, желтый-желтый, как "желтая лихорадка". Если им мазнуть по лицу, несколько дней не будешь от умывальника отходить... А дальше все должно происходить так: Сутулов мне, значит, делает на шею посадку двадцать девятого подзатыльника (двадцать восьмой я только что получил!), а я ему - "желтую лихорадку"... и тридцатого подзатыльника уже не будет... А может, мне прямо сейчас дать Сутулову по роже, чтоб не было посадки и двадцать девятого? Я сжал в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной "желтой лихорадкой", но тут же подумал, что с Сутуловым я расправиться всегда успею! И как еще расправиться! Я, кроме "желтой лихорадки", такое для Сутулова приготовил - весь век меня помнить будет, а сейчас самое главное - поскорее отвязаться от него и терпеливо дослушать до конца прием самбо, который проводил на мне этот гнусный Сутулов. - Представляешь... - сказал Сутулов, покончив с приемом самбо, - все проходит, как у Дюма - "Десять лет спустя", ты сидишь на веранде... Я хотел спросить: "С кем?" - но удержался. Я-то знал, что на веранде через десять лет я буду сидеть с Танечкой, я знал, а Сутулов в этом убедится, когда подойдет ко мне через десять лет. - Я, значит, подхожу, - сказал Сутулов, - и... две тысячи двести двадцать восьмой... просит посадки... - Ну что ты, Сутулов, - сказал я, - какой две тысячи двести двадцать восьмой... двести тысяч двести двадцать восьмой просит посадки... Сутулов, видно, не ожидал от меня такой фразы (я сам не ожидал ее от себя! Но ведь Тулькин ждет! Скорей! Скорей!), поэтому Сутулов разинул рот, подумал, поправил бороду и сказал: - Молодец!.. Заходи в гости... - и удалился, а я в несколько прыжков подбежал к крыльцу Тулькина и стал заглядывать в его дом. - Вам кого? - спросила сестра Тулькина. - Вашего брата, - ответил я. - Он спит! - сказала сестра Тулькина. - Как - спит? - заорал я. - Как - спит? Как - спит?! - повторял я, как попугай Кокошка, одну и ту же фразу. Мало того, что этот Сутулов подверг меня этой унизительной задержке, теперь этот Тулькин взял у меня таблетки для детективных снов, наверное, принял их и... улегся спать. С ума сойти!.. - Разбудить! - закричал я на сестру Тулькина так, как будто она была моей сестрой. - Разбудить немедленно! - А он закрылся на крючок и сказал, чтобы его не будили! Повернувшись вокруг себя на каблучке, сестра Тулькина спрыгнула с крыльца и побежала на улицу, а на крыльцо вышла мать Тулькина и подозрительно посмотрела на меня. На меня все всегда смотрят почему-то подозрительно. "Все пропало, - подумал я, бесшумно отступая спиной за угол дома. - Тулькин действительно принял мои таблетки и лег смотреть многосерийный широкоэкранный, цветной, детективный сон. И главное, что мое письмо у него осталось!" Ну, я ему покажу! Я... я обогнул дачу Тулькиных. Окно предателя было закрыто и даже задернуто шторой. А другое окно рядом было открыто, и из другого окна вдруг показалась спина Тулькина, а потом он сам с чемоданом в руке. - А сестра сказала, что ты спишь, - прошептал я, - не выходил столько времени... - Так это же для алиби, - сказал Тулькин. - А я уж думал, что с похищением все пропало, - прошептал я. - Считай, что ты уже похищен. - Тулькин достал из кармана пять пакетов с молотым перцем. - Ползи на кладбище, - сказал он. - А ты? - Я сзади... Я буду посыпать перцем траву... Чтоб собаки след не взяли... И я пополз... к славе, к известности, ко всему тому, что меня ждало впереди! Да, но если бы я знал, что меня ждет впереди, я бы, конечно, давно повернул обратно, но я не знал и поэтому все полз, полз, полз... до тех пор, пока не уткнулся макушкой в дверь сторожки... Не поднимаясь на ноги, я подцепил дверь рукой и потянул ее. Дверь со скрипом отворилась, я подполз на животе к лестнице. Тулькин пыхтел и чихал (от перца, наверно!) где-то сзади. Взобравшись по лестнице на чердак заброшенной сторожки кладбища, я сел на пол, привалился спиной к стропилу, а Тулькин, достав из чемодана веревку, стал с удовольствием опутывать меня по рукам и по ногам. Потом он с наслаждением стал заталкивать мне в рот кляп. - Да не весь толкай! С ума сошел, что ли! - промычал я. - Думаешь, это большое удовольствие? Тулькин оставил в покое платок и, вынув из кармана пакет с молотым перцем, начал посыпать вокруг себя, освещая пол электрическим фонарем, хотя было еще светло. От его перца у меня сразу же засвербило в носу, и я с трудом удержался, чтобы не чихнуть. - Осторожней сыпь! - промычал я сквозь платок. В носу защекотало сильнее, поэтому я не удержался и все же чихнул. Тулькин осветил меня фонарем, полюбовался немного моим видом (связан по рукам и ногам, во рту кляп!) и сказал: - Ювелирная работа! А я сказал с кляпом во рту: - Му-у-ум-эуа-э-э, - что без кляпа бы означало: Тулькин, не теряй время, скорей подбрасывай письмо! Тулькин меня прекрасно понял, он подмигнул мне, спрятал мое письмо за подкладку кепки и, пятясь, стал слезать с лестницы, посыпая ступеньки молотым перцем. Часть II ПОЗОВИТЕ К ТЕЛЕФОНУ ВАШУ СОБАКУ Рассказ пятый ТУЛЬКИН ТОРГУЕТСЯ Мой брат Саша как-то показывал мне заметку об одном интересном случае, о котором было напечатано в одном журнале. Значит, в Испании жила одна женщина - испанка, которая всю жизнь разговаривала на испанском языке. Однажды, когда она проходила мимо какого-то дома, ей вдруг на голову с балкона свалился какой-то предмет и сильно ударил ее по голове. Женщина-испанка потеряла сознание, а когда пришла в себя, то вдруг заговорила на чистом английском языке. Ученые, конечно, никак не могут найти объяснение этому удивительному событию. Я почему об этом думал, сидя на чердаке в сторожке, я об этом думал потому, что, если бы я попросил кого-нибудь ударить меня чем-нибудь по голове, может быть, я тоже бы вдруг заговорил по-английски. Представляю, как скривился бы Мешков, услышав, как я, гуляя по улице, разговариваю с Таней Кузовлевой совершенно свободно на английском языке. Вопрос весь в том, как сильно меня надо треснуть чем-нибудь по голове, чтобы я заговорил по-английски. И кто согласится это сделать? Сообщника в этом деле мне будет найти, конечно, полегче. В нашем дачном поселке, пожалуй, каждый из ребят треснет с удовольствием меня чем угодно по голове, только я боюсь, что меня треснут с большей силой, чем это необходимо для овладения английским языком... - Снижай цену, Завитайкин! - услышал я голос Тулькина, неслышно появившегося на чердаке. - Не хотят тебя выкупать за шесть тысяч. Я еще продолжал думать об изучении английского языка с помощью удара по голове, на что я решился пойти только из-за Танечки Кузовлевой, поэтому я не сразу сообразил, о чем мне, собственно говоря, говорит Тулькин. - Цену, говорю, снижай, - повторил Тулькин. - Не хотят тебя выкупать за такие деньги. - А кто тебе сказал, что меня не хотят выкупать? - сообразил наконец я, о чем идет речь. - Тишина, - объяснил Тулькин. - Какая тишина? - Слышишь? - спросил Тулькин, приникая к чердачному окну. За окном было темно и действительно тихо. Не вообще тихо, а тихо в смысле того, что шума вокруг моего похищения не было никакого. Слышно было только, как Дерябин-Скрябин играл дома на рояле, а на даче у Мешкова орал магнитофон. - Тишина еще ни о чем не говорит, - сказал я неуверенно. - У вас не говорит, а у нас, детективов, все говорит: обрывок газеты, оставшийся на месте преступления, окурок, пуговица, трамвайный билет могут нам рассказать больше, чем сам преступник. Наобещал с три короба: паника будет! Милиция будет! Ищейки будут! Урра будет!.. Знал бы, что так получится, лучше сидел бы дома и смотрел бы детектив. - Ты подожди, Тулькин, - сказал я, - ты про письмо скажи, ты подбросил письмо? - Конечно, подбросил. - На кухню? - Как договорились. - А на кухне кто-нибудь был в это время? - Сашка все время торчал. Потом он полез в шкаф, а я в это время - раз! И письмо на полу! Твой брат его поднял! Я деру! - Значит, началось... - сказал я. - В том-то и дело, - ответил Тулькин, - что ничего почему-то не началось. - Как не началось? - Очень просто, - пояснил Тулькин. - Как только ваш Сашка поднял письмо, он сначала бросился к окошку, чтобы посмотреть, кто бросил письмо, но я уже к этому времени спрятался. Тогда он с этим письмом побежал в комнату. А я тогда обогнул вашу дачу с другой стороны, побежал домой, вынес на улицу стул и стал ждать. Слышу, у вас в гостиной телек работает... Минут пять сидел ждал. Вот, думаю, Сашка письмо принес твоему отцу или матери. Вот они его прочитали! И вот в панике выскакивают на улицу, как ты обещал. - Ну, а они что? - спросил я с нетерпением. - Что они?.. Я сижу, а они не выскакивают!.. А телек работает... Детектив передает... - А почему же они не выскакивают? - спросил я с каким-то чувством растерянности. - Наверно, решили сначала досмотреть детектив, а потом уж выскочить?.. - Твое счастье, Тулькин, - сказал я, сжимая кулаки, - что у меня руки связаны, а то бы я тебе за такие слова... Это ты бы, может быть, не выскочил, все сидел бы у телевизора, если бы у тебя сына украли, а мои родители выскочат, вот увидишь, просто еще мало времени прошло. - Мало времени? Пять минут бежал! Десять ждал! Пять минут обратно! И еще три минуты с тобой разговариваем! Да за это время весь наш дачный поселок можно было поднять на ноги! Я промолчал. В словах Тулькина была какая-то неприятная для меня логика. За это время в дачном поселке, по моим расчетам, обязательно должен был подняться настоящий переполох. Но кругом было так же тихо, как и до моего похищения. - Ничего не понимаю... - Я действительно ничего не понимал. - Почему же меня не выкупают?.. - А чего тут непонятного? Не стоишь ты шести тысяч. "Москвич" стоит, а ты нет. - А при чем здесь "Москвич"? - А при том, сам же говорил, что твой отец завтра должен выкупить в магазине свой "Москвич", - сказал горячо Тулькин. - Если твой отец выкупит тебя в первую очередь, то он останется без денег, и у него пропадет очередь на машину, а если он выкупит сначала машину, то ты не пропадешь, ты же сам написал, что находишься в безопасном месте. - Значит, ты думаешь, что они сначала выкупят машину? - Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя. - Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, - сказал я, - как неприятно здесь сидеть? - Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит. - То говорил, я мало запросил, теперь - много... А почему пятьдесят? - Хватит с тебя, - объяснила мне темнота голосом Тулькина. Я обдумал предложение Тулькина и сказал: - Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили... Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп - это тысяч шесть. - Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, - сказал Тулькин. - У них свои цены, у нас свои... - Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? - простонал я вслух. - Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся... Сейчас я напишу еще одно письмо, - сказал Тулькин. - Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. - Тулькин зажег фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо. - Чтоб меня уценивать!.. - сказал я. - Да ни за что на свете! - Пятьдесят! - предложил Тулькин. - Шесть тысяч! - сказал я. - Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою. - Пятьдесят! - сказал Тулькин. - И ни копейки больше! - Пять тысяч шестьсот! - сдался я. - Пятьдесят! - повторил упрямо Тулькин. - Раз - пятьдесят! Два - пятьдесят! Три - пятьдесят! (Я не согласился.) Все, - сказал Тулькин. - Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Еще ноги переломаешь! - И выходи! - сказал я. - Пожалуйста! Не заплачу! Выходи! - Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел. - И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный. - А ты!.. А ты... - заорал Тулькин. - Ты... уцененный Ромео и Джульетта! - И здесь Тулькина как будто прорвало - как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом. А я все время повторял спокойно только одну фразу: - Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори еще раз, что ты мне сказал! Но Тулькин все-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, все пропало, не бывать моему портрету в "Неделе", но появилась надежда прославиться по-другому... Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может все-таки появиться в "Неделе". - Хорошо, - оборвал я ругавшегося Тулькина. - Если ты меня действительно ненавидишь, - сказал я Тулькину, - надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. - Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! - Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин! Я думал, что Тулькин с удовольствием выполнит мою просьбу, но, к моему удивлению, Тулькин не только не ухватился за мое предложение, но категорически отверг его. - Легко хочешь отделаться! - отозвался из темноты Тулькин, освещая меня электрическим фонариком. - Сейчас всех ребят соберу, и мы тебя, связанного, на базар отнесем и к прилавку тебя привяжем, где уцененными товарами торгуют. И еще сфотографируем тебя утром и подпись сделаем: "Бессердечный парень, который украл себя за деньги у своих родителей!" И родителей твоих тоже снимем на карточку: "Бессердечные родители, которые не захотели выкупить своего сына ни за какие деньги!" Всю вашу семейку на весь мир прославим! И Кузовлеву твою прославим - скажем, что она тебя подговорила. И брата твоего не пощадим. Скажем - все знал, но скрыл... Сделав такое жуткое заявление, Тулькин скатился в темноте с чердака по лестнице, а я остался один, связанный по рукам и ногам, без похищения, без славы, и без знаний английского языка, и теперь уже без какой-либо надежды на то, что Таня Кузовлева когда-нибудь обратит на меня свое внимание. Я напрягся и изо всех сил задергал связанными руками. Рассказ шестой ВОТ ТАК НОВОСТЬ! - Я буду водящим, - сказал я и сделал вид, что снимаю со своей руки часы. - Ишь какой! - разозлился Сутулов. - Он будет водящим! Я буду водящим! - Хорошо, - согласился охотно я, - снимай свой хронометр. - А зачем тебе мой хронометр? - спросил меня Сутулов. - Сейчас мы будем играть, - объяснил я Сутулову, снимая с его руки швейцарский хронометр и подмигивая Мешкову, Дерябину и Тулькину. - Во что играть? - спросил Сутулов. - В столб, - сказал я. - А что это такое? - спросил Сутулов. - Очень веселая игра... Связывайте его! - приказал я Тулькину, Мешкову и Дерябину. Тулькин, Мешков и Дерябин стали с удовольствием связывать Сутулова по рукам и ногам. Сутулов не сопротивлялся. - У тебя на даче никого нет? - спросил я Сутулова. - До утра уехали, - радостно пояснил Сутулов. - Вот и хорошо! - сказал я тоже радостно. - Значит, до утра можно играть? - Конечно! - еще радостней сказал Сутулов. - Ставьте его на стул! - приказал я Тулькину, Дерябину и Мешкову. Мешков, Дерябин и Тулькин поставили Сутулова на стул. Я сам не стал о него и руки марать. - Стоишь? - спросил я Сутулова. - Стою, - подтвердил Сутулов. - Прекрасно, - сказал я, влезая на соседний стул. - Хронометр твой ходит хорошо? - Спрашиваешь! - засмеялся Сутулов. - Тик-так! Тик-так! Я прижал к своему уху сутуловский хронометр, покачал головой и сказал: - А по-моему, не очень-то хорошо... "Тик" есть, а "така" нет... - Иди ты! - сказал грозно Сутулов. - Можешь сам послушать, - сказал я и приложил хронометр к стене, а Сутулов приложил свое ухо к хронометру и расплылся в улыбке. - Слушаешь? - спросил я Сутулова. - И "так" слушаю, - подтвердил Сутулов, - и "тик" слушаю. - Тогда так и слушай, - сказал я, - до утра... Только прижимай хронометр крепче ухом к стене, а то уронишь... Потом я помолчу и скажу: "Это тебе за Таню... за Кузовлеву, чтоб ты за ней не ухаживал!.." А дальше Тулькин, Мешков и Дерябин, конечно, - все они повалятся от хохота на пол, а потом... но что будет потом, я не успел представить, так как к этому времени я уже почти подбежал к дому, осталось только продраться через кусты акации и перелезть через забор, когда совсем рядом я услышал шум и голоса, из которых выделялся голос старика Сутулова: - Не боись, ребята... Я этого Лешего беру на себя... Хватит с ним цацкаться. - А ты, Дерябин, не расстраивайся, - подал свой голос Мешков. - Ты донт би ин э питти! - успокаивал Дерябина Мешков. - Мы все за то, чтобы Кузовлева с тобой дружила, а не с этим шалопутом. А раз мы все хотим, значит, так и будет. Ду ю андерстэнд? - Оф корз, - ответил Дерябин. - Сэнк ю вери мач... - Почему это с Дерябиным? - взъерепенился Сутулов. - Кузовлева будет дружить со мной! Все андерстэнд? Все промолчали, а я подумал: "Ну это мы еще посмотрим, кто будет андерстэнд, а кто будет не андерстэнд!" - подумал я, сжимая кулаки. В это время со стороны кладбища показался бегущий по улице Тулькин с целой оравой мальчишек и крикнул на бегу, посвечивая фонариком: - Нет его там! Весь чердак обшарили! А домой не приходил? - спросил Тулькин. На всякий случай я бесшумно залег в кустах, нащупав в кармане пластмассовый мешочек с губкой, пропитанной "желтой лихорадкой". Кажется, сегодня придется пустить в ход. Кажется, сегодня Сутулов от самбо на словах перейдет к самбо на деле. - Ноу, - сказал Мешков по-английски, - иф ай хэд син хим. Фразу я не понял, но в голосе Мешкова была явная угроза. - Куда же он мог запропаститься? Из сторожки скрылся и домой не пришел? - пискнул Дерябин, держа доску с клавишами на плече, как винтовку. Может быть, во время драки мне Дерябин все-таки даст этой доской по голове и я вдруг все-таки заговорю на английском языке?.. - Окружай дом, - скомандовал Сутулов. Сутуловские прихвостни проползли рядом со мной. Я даже дыхание затаил. - Ну ничего, - сказал Мешков, - я теперь с ним за пиджак рассчитаюсь. Я ему устрою торнейдоу... - А я ему за попугая отомщу, - пригрозил Дерябин, перекладывая свою музыкальную доску с одного плеча на другое. - Это надо же, украсть себя за деньги! - А сначала он сколько за себя запросил? - спросил Сутулов. - Двести тысяч рублей! - сказал Тулькин, которому, видно, было все равно что врать в темноте. Я еле удержался, чтоб не выскочить и не дать Тулькину в ухо. (Рано! Рано! Рано!) - Главное, мы же с ним три раза цену на него снижали, - сказал Тулькин. - Я уж в последнем письме написал: "Вернем сына, дайте хоть на эскимо!" - Ну и что? - спросил Сутулов. - Ну и что... - сказал Тулькин. - Ничего, и за двадцать две копейки не стали выкупать. Все мои враги засмеялись. И вместе со смехом стали поносить меня на все лады. - Не идет! - сказал Тулькин. - Испугался. - А дома у них кто-нибудь есть? - спросил Сутулов. - Отец с матерью, наверно, слышите телевизор? Все замолчали. Было слышно действительно, как у нас в доме работал телевизор. Кто-то из ребят полез добровольно на дерево и вдруг закричал сверху: - Братцы! Да он же дома! Он с какой-то девчонкой передачу смотрит! - А где же родители? - спросил Сутулов. - Родителей нет, одни сидят. - Тем лучше, - сказал Сутулов, поправляя бороду и засучивая рукава. Все полезли, кто на забор, кто на дерево. Я и сам вгорячах тоже чуть было не полез на тополь, услышав сообщение, что в нашем доме появилась девчонка, с которой я сижу рядом и смотрю телевизор. - Дерябин, да ведь это твоя Кузовлева с Лешкой сидит! - крикнул Мешков. Вот тебе раз! Пока я устраивал себе свое собственное похищение, мой родной брат-тихоня и маменькин сыночек похитил у меня из-под самого носа Таню Кузовлеву! Мою первую любовь! А может быть, он тоже влюбился? Неужели близнецы не только в одно время рождаются, но и влюбляются тоже в одно время? - Как же он успел и отвязаться и... - удивился Тулькин. - Я же его специальным неразвязывающимся узлом привязал?.. Вы от калитки не отходили? - спросил он Мешкова. - Но, - ответил Мешков. - Ви вэр хир лайк э стоуне... Как камни, как вкопанные стояли! - объяснил Мешков, потом он уставился на стоявшего с самым дурацким видом Тулькина и спросил: - Ну что ты? - Проявляю... - Что проявляешь? - Вам этого не понять... Свободу пространственного воображения!.. - пояснил Тулькин. - Как же он успел все это сделать? И просить нас всех письмо подбросить, и похититься, и развязаться, и успеть с Танькой детектив по телеку посмотреть?.. - Да это не он смотрит телевизор с Кузовлевой, - осенился вдруг Вадим Лютатовский. - А кто же? - спросил Сутулов. - Его брат Сашка!.. А Лешка с этим письмом делал отвлекающий маневр, брату создавал обстановку! - Да что вы, - возмутился Мешков, - он же ко мне с этим письмом подошел... Подошел как Лешка, а потом я подумал, что это все-таки Сашка! - Какой Сашка! - теперь взъерепенился Дерябин. - Это он ко мне подошел как Сашка, а потом я вижу, что это Лешка. - Тогда кто же сидит сейчас дома? - спросил Сутулов. - Лешка, - сказал Дерябин. - Сашка, - сказал Мешков. - А по-моему, они и сами не знают, кто из них сейчас сидит перед телевизором, - заявил Вадим Лютатовский. - У близнецов, говорят, это бывает. - Сейчас, - сказал Сутулов, - погадаем. Если монета упадет на цифру, сидит Сашка. - С этими словами Сутулов подбросил в воздух монету, поймал, поглядел на разжатую ладонь и сказал: - Сашка! Это Сашка! Сейчас вызовем его на улицу и свернем нос налево, а придет Лешка, свернем ему нос направо, чтоб не путали нас... и чтоб наших девчонок у нас не отбивали!.. Но, несмотря на призыв Сутулова, никто не двинулся с места, даже влюбленный Дерябин и тот продолжал стоять, хотя Сутулов продолжал всех подбадривать. "Молодец Сутулов, - подумал я. - Молодец! Так Сашке и надо! Своротят нос набок! И все! И операцию не надо будет делать! Пусть не отбивает девчонок у своего родного брата! Ну, ну, братцы, ну, вперед же, вперед!.." - Сашке своротить нос, конечно, можно, - усомнился Тулькин. - А вдруг это сидит с Таней не Сашка, а Лешка, он мне как-то грозил, что у него такое секретное оружие есть, что, в случае чего, мы его до-о-олго помнить будем! - Да это она не с Лешкой сидит, это она с Сашкой сидит... - загорячился Лютатовский. - Обоснуй! - оборвал его Сутулов. - Да не будет она с Лешкой сидеть! С Сашкой будет, а с Лешкой нет... - заявил Вадим Лютатовский. - Докажи, - снова оборвал Сутулов Лютатовского. - И докажу, - сказал Лютатовский. - Знаете, какой он ей фокус недавно показал. Я как раз в продовольственном магазине был, смотрю: у прилавка Завитай стоит с тяжелым мешочком в руке. Я сразу подумал, что он здесь неспроста стоит. Он стоит, и я стою. Он смотрит в окно, и я смотрю. Он чего-то ждет, и я тоже стою чего-то жду. Вдруг в магазин вбегает Кузовлева. Завитай задергался, как будто его в электросеть включили. Кузовлева - к прилавку, Лешка - к прилавку. Кузовлева - к кассе, а он успел ее обогнать и встать перед ней. А я смотрю на Завитая и думаю: ну это все неспроста, тем более что у него какой-то тяжелый мешочек в руках. Доходит очередь до Лешки, он говорит кассирше: "Четыре пятьдесят в кондитерский!" - и протягивает кассирше свой мешочек. И что же вы думаете было у него в мешке? - Обыкновенный песок, - отгадал Сутулов. - Нет, - сказал Лютатовский. - Сахарный... - предположил Дерябин. - Нет, - сказал Лютатовский. - Зи голден санд! Золотой песок! - предположил Мешков. - Ничего подобного! - ответил Лютатовский. - В мешке у него были копейки! Одни копейки. Четыреста пятьдесят штук копеек! Представляете, что началось в очереди?.. Одна Кузовлева только молча ждала, когда кассирша пересчитывала четыреста пятьдесят копеек, а очередь просто вся изругалась на этого Завитая!.. - Нет, чтоб уступить место лэди, - сказал Мешков. - Марфа Джентльмен. - Я бы уступил, - сказал Дерябин. - Он за свои штучки отца родного не пожалеет! - добавил Тулькин. - Не пожалеет?.. - возмутился Дерябин. - Уже не пожалел! Фокусник несчастный! Все возмущенно загудели: - Штучкин-Мучкин! - Капитан Копейкин! - сказал Сутулов. "Эх, вы! - крикнул я, неожиданно выскакивая из темноты на свет. - Да разве это был фокус или штучка? Да вы знаете, почему я с этими копейками впереди Кузовлевой встал? Да я разве для того, чтоб ее задержать, в очереди встал? Да я перед Кузовлевой встал со своим мешком, чтоб подольше возле нее постоять, пока кассирша мои несчастные копейки пересчитает. Да я бы ради Кузовлевой готов был мешок с целым миллионом копеек к кассирше притащить. Пусть бы она считала, а я бы все стоял возле Кузовлевой, а очередь бы ругалась, а кассирша бы все считала... а я бы все стоял... а Кузовлева бы все смотрела на меня спокойно и серьезно, как тогда, а я бы все стоял... А ты, Лютатовский, жалкий сплетник, гнусная скрытая камера..." И все замолчали, как один... замолчали бы... если бы я вышел и сказал бы так... но я не вышел... я продолжал таиться в кустах. Я подумал, что если я так скажу, то они опять не поверят, что я - это я, они опять подумают, что так говорить может только Саша, а что я сижу там с Таней и смотрю телевизор, и когда я... то есть не я, а Саша выйдет из дома с Таней, то они, конечно, набросятся главным образом на него и своротят ему нос направо. На меня тоже, конечно, набросятся, но не главным образом, а разве Саша может от них отбиться, как это смогу сделать я? Да никогда в жизни! Поэтому я продолжал сидеть в кустах, сжимая в кармане свое секретное оружие, и, скрипя зубами, молча наблюдал, как будут события развиваться дальше. Мне вдруг почему-то не захотелось, чтобы Саше сворачивали нос, все-таки ему его нос ведь будут из-за меня сворачивать, а не из-за него... - Ну что, будет после этого сидеть Кузовлева с Лешкой? - спросил Лютатовский. - Не будет! - согласился Сутулов. - Не будет! - сказали Мешков и Тулькин. - Не будет, - подтвердил Дерябин. - Не будет! Не будет! - зашумели прихвостни. - Вызываем? - спросил Сутулов. - Вызываем! - сказали Мешков и Тулькин. - Вызываем! - подтвердил Дерябин. И они вчетвером подбежали к нашей даче и рывком открыли дверь. На траву упал параллелепипед света. - Выходи, Леший! - крикнул Сутулов, грозя кулаком одной руки, а другой поглаживая свою фальшивую бороду. - Эй ты, брат авантюриста! - крикнул Мешков. - Адвентчерс бразер! Герр аут! Выходи! - Выходи! - сказал Тулькин. - Есть дело... Уголовное!.. - Выходи, выходи, - пискнул Дерябин, - брат капитана Копейкина! Сутулов все продолжал засучивать рукава. Я сунул руку в карман, развязал на ощупь пластмассовый кулек и, протолкнув в него руку, сжал лежавшую в кульке мокрую губку, пропитанную "желтой лихорадкой". "Разделяй, Завитайкин, и властвуй!" - сказал я сам себе, и вышел на свет, и направился твердым шагом прямо по направлению к Сутулову. Рассказ седьмой НОС ИЗ ПЛАСТИЛИНА Во время драки Дерябин все-таки ухитрился и без моей просьбы дал мне своим "роялем" по голове. Голова болит до сих пор, но в смысле английского языка этот удар никаких знаний мне не прибавил, но это не имеет уже никакого значения. А Сутулов-то самбо только на словах знает, а на деле ничего подобного. Примитивно дрался, как питекантроп. На веранде ворочался на раскладушке брат мой... враг мой... Не захотел спать со мной в одной комнате... Подумаешь... Я взял забытую Сашей на столе книгу и раскрыл ее, чтобы узнать, на что он все-таки хотел пойти, чтобы только не походить на меня... Под цифрой один было написано: "Восстановительная хирургия". Восстановительная... это когда что-то восстанавливают в лице, а Саша хотел что-то изменить в лице, то есть разрушить, значит, разрушительная хирургия... - "К пластическим операциям, - прочитал я вслух, - относятся все операции по устранению (читай по нанесению!) всевозможных изъянов лица... Метод Филатова заключается в следующем..." - Но здесь у меня перехватило дыхание, страшно как-то стало, операция все-таки... и я захлопнул книгу. С веранды доносилось всхлипывание. Неужели Саша плачет?.. Я вышел на веранду. Саша лежал в кровати в своем выходном костюме, уткнувшись лицом в подушку, и плечи его как-то странно вздрагивали... - Ты знаешь, Саша... - сказал я тихо-тихо. - Она теперь не захочет меня видеть! - закричал на меня Саша, поворачивая ко мне лицо в самых настоящих слезах. - И все из-за тебя! А мы вчера еще договорились сегодня пойти с ней в кино! А она еще вчера сказала после драки: "Неужели это будет продолжаться всю жизнь?" А я еще когда говорил тебе, что я не хочу на тебя больше походить и не буду, вот увидишь! - Саша, - перебил я Сашу, - я как раз к тебе и пришел сказать, что больше этого не будет... - Я тебя и слушать не хочу... Ты уже сто раз говорил, что этого больше не будет... Твое счастье, что папа с мамой сегодня у бабушки ночевали... - Ты меня не понял, - сказал я, - э-т-о будет всегда, а э-т-о-г-о больше не будет... - Чего - этого? - Ну сходства нашего больше не будет. Я всю ночь не спал и твердо решил, что ты не должен делать себе никаких дефектов в лице, это будет справедливее, если я сделаю... эти дефекты... по методу Филатова, чтобы не ты не походил на меня, а чтобы я... не походил на тебя... а ты уж... ты еще несколько дней потерпи наше сходство... Понимаешь, я твердо решил... - И правильно сделал, что решил! - сказал Саша, глухо так, сквозь подушку. Мы оба замолчали. А что говорить, когда и так было все ясно. - Только я бы хотел с тобой посоветоваться... Я вот хочу себе искусственную горбинку на носу сделать, - сказал я, - как ты считаешь... вот такая пойдет мне или нет?.. - Я прилепил к носу горбинку из пластилина. Саша обернулся ко мне, и я увидел на его лице сразу и смех и слезы. Потом он почему-то рассердился и сказал: - Что ты сделал? Что ты сделал? - Как - что? - ответил я. - Нос. - Ты же похож с этим носом на попугая, - сказал Саша. - Ты что хочешь, чтобы надо мной снова все смеялись, что у меня родной брат с таким носом? Попроси хирурга себе сделать нормальную горбинку. Вот такую, какую хотел сделать я... - Саша достал из кармана сложенный вчетверо листок и развернул его. На листке был изображен Сашин прямой нос и пунктиром небольшая индейская горбинка в духе Фенимора Купера. - А я хотел, чтобы мне сделали нос, как у Сирано де Бержерака... Помнишь, мы смотрели по телевизору?.. - сказал я. Если бы Саша меня спросил: "Почему как у Бержерака?" - я бы ему ответил со значением: "А потому, что ему тоже не везло в любви, как и мне!.." Но Саша меня спросил совсем о другом: - А неужели не проще изменить свой характер? Ты же раньше был вполне приличный брат. И какая тебя муха укусила?.. Ты можешь изменить свой характер? - Как - изменить? - спросил я. - Ну, перестань выкидывать свои дурацкие штучки-дрючки!.. Неужели ты не можешь придумать что-нибудь серьезное?.. Если уж тебя действительно муха укусила. Ты знаешь, например, кто придумал первую вязальную машину? - Нет, - сказал я, - я не знаю, кто придумал первую вязальную машину. - Уильям Ли из Кембриджа, чтобы помочь своей любимой девушке. Понимаешь, она была бедная и вязала чулки на спицах и продавала их, понимаешь? - Понимаю, - ответил я. - Металлы и то бывают благородные, а ты ведь человек, - сказал Саша грустно-грустно. - Кстати, Саша, насчет мухи, - сказал я тоже не очень-то весело. - Дарю тебе свою идею насчет, правда, не мухи, а насчет комара... - Какую еще идею? - насторожился Саша. - Насчет какого комара? - Самого обыкновенного комара, - сказал я. - У нас на дачном участке одну девочку... - я мужественно не назвал Танино имя, я сказал просто: одну девочку, - все время кусают комары, а нужно сделать под микроскопом малюсенькую пипетку, потом поймать комара и залить ему нос расплавленным парафином и потом этого комара отпустить, и через несколько часов на нашем участке не останется ни одного комара... Я думал, что Саша спросит меня: "А почему не останется ни одного комара?.." Но Саша меня не спросил, он вообще меня не слушал, он настолько высунулся из окна, что даже непонятно было, как он не падает на землю. Я посмотрел туда, куда смотрел Саша, и увидел Таню Кузовлеву: она вышла на крыльцо своей дачи и тут же скрылась в доме. При виде Тани у меня внутри что-то заболело, но я сразу как-то не смог разобраться, что у меня болит и где, я просто сказал вслух: - ...И через несколько часов на нашем участке не останется ни одного комара!.. А Саша рванулся в нашу комнату и, открыв шкаф, стал, как девчонка, прикладывать к своему выходному костюму спортивные курточки и смотреться в зеркало. - Ты на меня не сердись, - сказал он, в общем-то не обращая на меня внимания, - что я тебя не отговариваю от операции, я один мог терпеть твои штучки, может, и всю жизнь... но я теперь не один... то есть не совсем один... - поправился Саша. Я хотел сказать, что я все понимаю и что поэтому и решился на операцию, что Саша действительно теперь не один, то есть не совсем один, но вместо этого сказал: - И на нашем участке не останется ни одного комара... потому что комар, которому зальют жало парафином, скажет остальным комарам: "Летим, братцы, отсюда скорей, а то здесь носы парафином заливают!.." И тогда одну девочку... перестанут кусать комары... Ну, пока, Саша, прощай, - сказал я, стараясь не смотреть на своего брата. Когда я смотрел на Сашу, то казалось, что как будто это я в зеркале собираюсь на свидание. - Прощай, - сказал я еще раз. - Почему прощай? - удивился Саша. - До свидания. - Может, не увидимся, - сказал я. - Как - не увидимся? - еще больше удивился Саша. - Почему не увидимся? Это же не сложная операция... не очень сложная... - Нет, я говорю: не увидимся... как близнецы... а увидимся просто... как родные братья... С этими словами я вышел из дому на крыльцо. Когда мой брат Саша копает в огороде грядки или колет в сарае дрова, он говорит, что в это время он испытывает какую-то мышечную радость, которую открыл академик Павлов, про которого я видел кино по телевизору. В кино, правда, он про эту радость ничего не говорил, но Саша говорит, что он про нее писал в какой-то книге. А раз Саша говорит, что академик Павлов писал про эту радость, - значит, это правда. Мой брат не я, он врать не станет. А вообще-то мыть крыльцо я стал не для того, чтоб узнать, существует мышечная радость или нет, я стал его мыть, потому что на улице снова показалась Таня Кузовлева, и мне так захотелось, чтобы она хоть на одну секунду приняла меня за Сашу, что я ничего не мог сделать с собой, хотя после всего, что произошло и вообще... и в частности... мне совсем не следовало этого делать. Размазав тряпкой воду по лестнице, я так не сводил все время глаз с Тани, что даже не заметил и не услышал, как возле крыльца с авоськами в руках появилась моя мама. Она ласково посмотрела на меня и спросила: - А где наше наказание? (То есть где, значит, я.) - Там, - сказал я. Я ведь не врал, ведь в эту самую минуту не я, а Саша был моим наказанием. У меня опять где-то что-то сильно заболело. Это была совсем незнакомая и совсем непонятная мне боль, поэтому, когда за штакетником нашей дачи появилась Таня Кузовлева, я от неожиданности сел на мокрые доски крыльца, и мы долго пристально смотрели друг на друга. - Я сейчас, - сказал я, вытирая руки о штаны. "Зачем?.. Ну