ие внучки. В загсе тогда работала грубая и малограмотная женщина. В книге регистрации рождений она вместо имени "Ия" написала "Ийя". Адам Викторович Красноперов стал протестовать и показывать, как пишется в святцах это редкое имя - Ия, что означает "фиалка". Женщина стала кричать и доказывать, что, во-первых, святцы загсу не указ, а во-вторых, как слышится, так и пишется, и, в-третьих, из двух букв имен не бывает, а в-четвертых, она ничего не будет исправлять. И описка из метрик перешла в паспорт и наконец стала именем, а Ийю прозвали Опиской. Свыкнувшись с тем, что природа не отпустила ей красоты, она не ждала от Алексея и сотой доли тех чувств, которые пылали в ней. Ийя, как и Алексей, выросла у деда с бабкой. Бабки теперь уже нет. Из Красноперовых в старом доме лесничества осталось двое - Ийя да ее дед Адам Викторович. Сухонькая, жилистая Ийя была выносливой и сильной девушкой. Работая на заводе пластических масс, Ийя с отличием окончила химический факультет вечернего института. Ею дорожат. В нее верят. Ийю приглашают на новостройки. Там, в Сибири, как нигде, нуждаются в специалистах. И кто-кто, а она-то уж знает, какие мечтания влекут ее в этот край и с какой любовью она приложит свои знания и свои силы. Да, ее манит Сибирь. Она любит заглазно эту землю. Ийе радостно сознавать, что там она очень нужна и там она очень много может сделать. Но... Но Алеша?.. Разве возможно встретить ближе, дороже и светлее, чем он? И если бы встретился такой, то разве бы она позволила даже на миг, на один миг, заползти мысли, что она полюбит другого? Даже лучшего, если лучшие для нее возможны на земле... Она понимает, что все это только ее, сугубо личное. Но ведь любовь не отвлеченная категория, если это любовь. Любовь неповторима в миллиардах ее повторимостей. Ийя никогда не будет искать иного счастья. По ее глубокому убеждению, любовь, как и жизнь, приходит только один раз. Ийя видит Руфину, влюбленную и цветущую. Счастливую и уверенную. Да и как может быть иначе, когда она привлекает всеобщее внимание. Ею любуются даже пожилые женщины. Матери, для которых своя дочь самая красивая, и те понимают, что Дулесова первая среди подруг. А если это так, то кому же, как не Алексею, может пожелать Ийя счастья с этой красавицей. Это больно. Это невыносимо тяжело. Но эта боль не должна помешать счастью Алеши. И разве может позволить Ийя дать этой боли властвовать над собой. Пусть так поступают другие. Пусть кому-то покажется, что у Ийи не было иного выхода, как уступить дорогу к сердцу Алеши ослепительной красавице Дулесовой. Пусть думают... Ийя-то знает, что это не так. Ийя знает, что стоит сказать ей всего лишь одно слово - и она станет Векшегоновой. И этому будут рады дед и бабка Алексея, не раз ронявшие робкие слова надежды назвать ее милой внученькой. Конечно, Ийя может заставить Алексея, даже не заставить, а всего лишь пригласить его поехать вместе с нею в Сибирь, где и для него откроются незнаемые горизонты. И он сам говорил: "Там я больше сделаю..." И это верно. Если здесь, в заводской тесноте, где так много передовиков, он всем заметен, то уж там-то, в краю непочатой работы, Алеша, конечно, сможет сделать еще больше. Ийя знает его силы, может быть, больше, чем он сам. И Алексей никогда не только не упрекнет ее за этот переезд, за это соединение их жизней, он даже не подумает, что могло быть как-то иначе. Он, как и она, живет, будет жить для других. Это главное. Это цель их жизни. Трудно представить духовно более близкую пару, чем он и она. Но ведь это духовно... А человек состоит не из одной души. Вот он, Алексей, духовно неразделимый с нею человек. Но взгляните, как он любуется Руфиной... Как восторженны его глаза... Мало ли что хотят и подсказывают старики Векшегоновы. Разве пара соединяется во имя счастья стариков, а не во имя счастья образующих эту любящую пару? Разве пара соединяется во имя счастья одного из этой пары, а не обоих? Нет, нет, нет... Любовь не должна знать принуждения, каким бы оно ни было. Сила и крепость любви в ней самой. И если ты, Ийя, любишь Алексея, как ты можешь не желать счастья любимому? Пусть с другой. Пусть ценой твоего счастья. Ты же знаешь, что завтрашний день зачеркнет в людях многие страсти и чувства. Зависть... жадность... эгоизм... И ты, Ийя, утверждающая в себе сегодня высокие черты человека грядущего дня, поступишь благородно. Ты оставишь его... Так сегодня решила Ийя, стоя у беломраморной колонны в зале дворца. Так решила она. IX Освобожденный от кресел и стульев большой зал дворца стал танцевальным. Ложи и балкон заняли родители, но и они в разгар веселья оставляли свои места, чтобы оказаться в гуще молодежи. Ведь не просто же так пришли сюда все они. Не ради же одной традиции школьных балов все так нарядны сегодня. Каждый, даже восьмиклассница Капа, пусть неосознанно, тянется к тому, что не чуждо всем живым. Не каждому из танцующих сейчас приходит в голову, как может продолжиться их танец. Во всяком случае, плохой танцор Алеша Векшегонов, танцуя и наступая на ноги Руфине, и не думал о том, что было ясно всем, кто наблюдал за ними. Алеша, до смешного неуклюжий в танцах, всячески старался успеть за музыкой, как можно меньше наступать на белоснежные носочки туфелек Руфины. Но разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею. И он танцует... Четвертый... Пятый танец... И приглашает на шестой. Она считает танцы. Их так много... И очень мало. Руфине было бы трудно уступить даже половину танца кому-то другому. - Никак, Анюта, - сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины, указывая на Алексея, - сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов. - Хотелось бы, Любаша, - призналась откровенно Анна Васильевна. - Так бы хотелось, что я даже готова не ждать седьмого августа, когда ей будет восемнадцать. Матери обнялись. И это заметили. Дулесова смахнула слезинку - и это тоже было замечено. А когда отец Алексея, Роман Иванович Векшегонов, пригласил Руфинину мать потанцевать с ним полечку, то уже всем стало понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось. Роману Ивановичу Векшегонову пятьдесят два годика. Восемь лет до пенсии, но если судить по тому, как он танцует, то ему пенсию едва ли понадобится выплачивать и через двадцать лет. Лихо подбоченясь, легко летая по паркету, мастер сборочного цеха услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова: - Ишь ты как дает Роман прикуривать мировому империализму! Анне Васильевне Дулесовой всего лишь тридцать шесть лет. Она грациозна. Белое платье и туфли на высоких каблуках молодят ее еще более. Она танцует куда легче и свободнее своей дочери, награждая теперь не сходящей с ее лица улыбкой маститого мастера Векшегонова. Ийя, на которую никто не обращал внимания, продолжала стоять в сторонке. Искавший ее Сережа подошел к ней. - Возьми меня под руку, Ийя, и пойдем со мной. Он подвел ее к брату. - Алеша, - обратился к нему Сережа не без иронии. - Ийя так хорошо перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной. - Да, да, - обрадовался Алеша, - я даже не знал, что ты здесь... Совершенно закружился с ученицами. - И очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя таким оживленным. Ийя подняла на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза. Они как окна дедушкиного дома. Заглянешь в них - и окажешься в тишине с детства милой большой горницы. Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу. Алеша пригласил Ийю на быстрый вальс. Ийя всегда преображалась в танце. Она, будто мотылек рядом с молодым коренастым медведем, порхала, как бы ускользая от попыток Алеши наступить ей на ногу. Не он, а она вела его. Вместе с хорошим певцом поет и безголосый. Ему легко было танцевать с нею. С нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что нужно сказать, как должно себя вести. А Сережа танцевал чопорно и строго. Так танцуют на балах при начальстве только курсанты военных училищ. Каждое движение Сережи было отчетливо, как буква в написанной им строке. И сейчас он будто не танцевал, а писал экзаменационное сочинение, боясь пропустить хотя бы одну запятую. - Устала я, - вдруг сказала Руфина, выходя из танца. - А я не устала, - послышался голос Капы, и она так молниеносно, так цепко положила свою руку на Сережино плечо, что ему уже неудобно было сказать: "Я не хочу танцевать с тобой, мышонок". К тому же он распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны. Счастливая Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого она так ждала. Кружась, она шепнула Сереже: - Как я рада, Сережа, за Руфу. - А потом, на другом повороте, она досказала: - И за твоего брата Алексея Романовича. Сергей едва не вскрикнул. Никто еще не жалил его так больно. Но Сережа сдержался и не назвал ее змеенышем. Только подумать... Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать. Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца. X Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час. Из дворца веселыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала. Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками... И быстрый вальс... И далекое-далекое, которому сегодня не поверит никто, тем более Сережа, но которое непременно придет. Придет потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда. Сережа возвращался с друзьями. И это тоже понятно. Алексей и Руфина шли под руку вдвоем, и этому теперь никто не удивлялся. Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды. В зеркальной глади Алеша увидел себя и Руфину. Вода - как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке. - Я сегодня, Руфа, - начал он, - почувствовал себя школьником. Таким, как Сережа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлекся танцами... - И очень хорошо, Алеша. Я так была счастлива, когда мы танцевали с тобой, - откликнулась Руфина, думая, что сейчас будет сказано самое главнее. А оно не сказалось. - Мне тоже показалось, что я... Впрочем, все равно, что показалось мне и другим. Сейчас я увидел себя и тебя со стороны. - Алексей указал на отражение в пруду. - Посмотри и ты на нас со стороны. - Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть. - Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все. - Но и не так мало, Алеша. Посмотри. Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Ее ни с кем нельзя было спутать. - Что ты этим хочешь сказать, Руфа? Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила ее в воду. Изображения в воде пропали. Как хочешь, так и понимай. Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый свое. Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой "тонкошеей гусеницы", этой писклявой букашки с муравьиной талией. Что может привлекать в ней Алексея? Какие чары? Что позволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у нее на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман... Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алешу сделать все, что захочет. И не приказывая, а как бы между прочим... Достаточно движения одной ее брови, и он исполнит любое ее желание. Откуда в Ийе такая непринужденность в поступках и в отношениях со всеми - с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: "Ты устал от зачетов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке". И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести. И вот она уже подходит. Алеша почему-то смущен. Он будто в чем-то виноват перед Ийей. - Я так и знала, что ты дождешься меня на плотине, - сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине: - Тебе так идет это платье. Руфина почувствовала вдруг себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Сереже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешенным, исчезло. Исчезло, как отражение в воде. Алеше хотелось сказать Ийе, что он ее искал и не нашел. И он сказал: - После последнего танца я потерял тебя... Ты извини... - Да будет тебе, Алеша. Меня так легко потерять, - сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. - Мне тебя потерять невозможно, - снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила ее для Руфины: - Он всегда на виду. И его легко найти. - Кому как... - задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идет речь. - Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят. - Ну конечно, - обрадовался Алеша, - я тебя обязательно провожу! - Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я, как никогда, нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня. - И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня? - Алеша! - решила Ийя рассеять подозрения. - Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом... Пусть я не из трусливых, но... - Да-да... Я понял, я понял... Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И... И?.. Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени - И - какая-то близость и, во всяком случае, теплота. Они пошли втроем, разговаривая о том о сем, а в общем ни о чем. И каждому стало ясно, что втроем у них никогда и никакого разговора не получится. XI Проводив Руфину до ворот, еще раз поздравив ее с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу. Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своем мимолетном ослеплении. - И! - начал он. - Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником... Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алеши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча. - Алеша, не надо усложнять простого и обычного. - Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов... - Тогда, Алеша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил... - Ийя! - перебил ее Алексей. - Ты берешься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли. - Мне кажется, обладаю. Ведь я же выросла в лесу, в доме старого лесничего, которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у такого деда должна быть немножечко да чертознаинкой. Ведь я же завела тебя в лес и, заворожив там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто меня можно без памяти любить и называть "первой, единственной и неповторимой"... - Я и теперь могу повторить это, И! - И повтори... Они уже давно миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки, упирающейся в старый дом лесничества, где жила Ийя, и пошли далее по просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку. Буйно цвела калина. Ее пьянящие ароматы куда сильнее черемуховых. Предутренний лес тих. Дневные птицы еще спали в гнездах, а ночные попрятались в свои темные убежища. В гулком лесу голос Ийи зазвенел еще тоньше. Они вскоре оказались в Малиновом распадке. Заросли дикой малины были так густы, что, затерявшись в них, можно было спрятаться даже от луны. Бледная-бледная, она таяла над Ийей в светлеющем небе. Сейчас можно прибегать к сотням самых различных иносказаний... Робкие цветы малины могли бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро, какой шепот слышали они, как радостно было им видеть глаза Ийи, устремленные в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы. Но что могут знать цветы о чувствах Ийи, о ее любви, для которой мал небосвод, но достаточно счастливой улыбки Руфины, чтобы затмить это бескрайнее небо счастья Ийи? Руфина уже затмила его. И если оно еще кажется бирюзовым, то завтра Ийя увидит его потускневшим. Утренняя заря была ее вечерней зарей. Прощаясь на перекрестке просек, она обвила его шею своими тонкими, очень тонкими, но очень сильными руками. Она, как никогда, целовала его. - И, ты пугаешь меня, И! Ты готовишь что-то страшное... Ийя улыбнулась и оказалась такой, как всегда: - Да что ты выдумываешь? Я - и вдруг готовлю страшное... Кажется, уже проснулись трамваи... Иди! Все будет хорошо. Все теперь будет очень хорошо. Еще объятия, еще поцелуй, и они расстались. XII Алеша сегодня утром, как всегда, миновал проходную без опоздания. И, как это случалось часто, встретил Лидочку Сперанскую - консультантку-переводчицу технической библиотеки завода. У Лидочки Сперанской очень выразительные зеленые глаза. Особенно бывают они выразительны, когда видят Алешу Векшегонова. Но Алеша не ответил сегодня им даже обязательной в таких случаях улыбкой учтивости. Ему было не до нее. Он мало спал. Не более часа. И весь этот час он видел цветущую калину. Ею цвел весь лес. И сосны и ели. Меж ними витала прозрачная, почти призрачная, Ийя. Потом она исчезла, и на ее месте остался не то дым, не то туман. Не то дым, не то туман застилал глаза Алеши и наяву. Хотя наладка нового автоматического станка ускоренной нарезки мелких болтов и ладилась у Алеши, все же он и в цехе не мог уйти от Малинового распадка. Ийя никогда еще не была такой волшебницей, как сегодня перед восходом солнца. И как он мог вчера на балу весь вечер танцевать с Руфиной, а потом смотреть на их отражение в пруду? Нужно как можно скорее сказать Ийе: "Милая И! Ты открыла мне глаза, и я увидел, как люблю тебя. Идем и объявим об этом всем". Так он и скажет ей вечером. Сразу же после работы, не заходя домой, он помчится на Шайтанову дачу. Долго тянется день. Но все равно придет вечер. Счастливый вечер. Ее глаза будут сиять. Наверное, прослезится слезами радости ее дед Адам Викторович. А уж бабушка-то... Она больше всех любит Ийю. Так приветлива с нею... Когда закончилась смена, Алеша догнал переполненный трамвай, идущий до конца бора. Трамвай очень весело звенел, будто желая оповестить весь белый свет о том, как счастлив Алексей Векшегонов. Он считает остановки. Мыловаренный завод - раз. Металлургический - два. Улица Мира. Загородный проспект. Рудянка... В самых радужных мечтах Алеша не заметил, как минули все остановки, он уже на просеке. Уже виден знакомый поворот направо... И вот он на ее крыльце. - Разве ее нет дома? - Нет, - ответил появившийся Адам Викторович. - А когда она вернется? - Думаю, что никогда или очень не скоро. Вот ее письма. И старая, костлявая, но еще твердая рука деда Ийи вручила письмо. А затем эта же рука закрыла дверь, у которой Алексей остался стоять, держась за резную колонку. На конверте значилось кратко и мягко: "Алеше". Письмо тоже оказалось недлинным: "Ну вот и все, Алеша! На твоей совести не должно остаться и крупицы вины передо мной или обиды, как нет ее и у меня. Разве можно обижаться на то, что мая любовь не зажгла в тебе любви ко мне? Алеша! Не спрашивай у деда, куда уехала я. И не старайся узнавать мой адрес. Ты его не узнаешь. Будь счастлив. Прощай. И". И приписка: "Проститься с твоими родными я не могла. Поцелуй за меня их всех. И особенно Сережу, и, конечно, бабушку Стешу". Алексей обтер рукой мокрый лоб и принялся читать письмо снова. На письмо сел шмель. Алексей не согнал его. Он поползал по строкам, потом задержался на слове "Алеша", коснулся хоботком буквы "А" и, жужжа, улетел. Как будто ничего особенного, простая случайность, но нервы так напряжены, что, казалось, не только шмель, зажужжавший как-то озлобленно громко, но и все окружающее - калина, трава, лес были недовольны им. Конечно, окружающее сейчас отражало состояние его души. И он понимал это. Все же было стыдно даже перед травой. Выйдя на просеку, Алексей пошел медленнее. Теперь его руки так живо вспоминали ее, а в ушах так отчетливо звенел ее голос. Она молча шла рядом с ним. Ийя никогда первой не нарушала молчания. Она никогда не мешала ему размышлять. Как она была внимательна к нему! И как добра! У нее были необыкновенные волосы пепельного цвета. Такие тонкие и густые. У нее были изумительные ресницы... Почему были? Она же не умерла. Она жива. И все живет при ней. И острые локотки. И огромные серые глаза... От нее никогда и никуда нельзя уйти, только разве в машины... В них можно уйти и от самого себя. Тут он услышал испуганный голос: - Алеша, тебя ищут дома... Ты не вернулся с завода и не позвонил домой. Это был голос Руфины. - Зачем же ты меня стала искать именно здесь? - недовольно спросил Алексей. - А где же тебе еще быть? Любовь Степановна так беспокоилась, так беспокоилась, и я решила... Алеша неодобрительно посмотрел на Руфину и ничего не ответил. XIII Жарок уральский июль. Давно уже отцвела калина. Буреют крупные ягоды-зеленцы в Малиновом распадке. Один-одинешенек теперь старик пенсионер Красноперов Адам Викторович в опустевшем доме, на Шайтановой даче. Он занялся пчелами. Не для меда. Для души, для познания тайн жизни роя. На заводском пруду визг купающейся детворы. Многие десятиклассники-выпускники уже работают на заводе, другие готовятся к экзаменам в вузы, третьи устроили себе последние каникулы и выйдут на работу в школьный день, первого сентября. Руфина тоже придет на станкостроительный завод в этот день. Ее зачислили сверловщицей на многошпиндельный полуавтомат "ABE". У полуавтомата "ABE" Руфина не окажется новичком. Еще в школьных мастерских, при сдаче проб на этом станке, она удивила квалификационную комиссию четкостью и быстротой работы. В тот день это сочли всего лишь счастливой удачей. Случается, что и средний ученик предстает на экзамене чуть ли не сверхотличником. Руфина и тогда могла получить лучший разряд сверловщика. Но комиссия есть комиссия. Кто-то усомнился: как можно девчонку-десятиклассницу приравнивать к сверловщикам, проработавшим не один год... Нереально... Непедагогично. И пошло и поехало - мало ли есть готовых слов и формулировок, перед которыми бледнеет сама истина... Главный инженер завода, Николай Олимпиевич, и не предполагал, во что выльется эта новая встреча Руфины и станка конструкции Алексея Векшегонова. Он видел в этой встрече нечто символически-романтическое, но не более. Руфина пришла к станку "ABE" как к хорошему, давнему, доброму и послушному знакомцу. Это тоже для нее не просто станина, валы, шестерни, шпиндели и сверла. Вспомните, как говорил Алексей Векшегонов о машинах, называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не знать, не изучить, не освоить это Алешино детище? Об этом не так просто рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так долго на сложных и лирических "взаимоотношениях" станка и станочницы, хотя мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то, что без них может показаться неожиданным. Всякие детали - в станке ли, в повествовании ли - должны знать свое место. У всякого колеса в механизме жизни свое вращение. У Алеши было три вращения: цеховое, учебное и ночное - изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него. Мать Алеши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили ее отъезда. Как будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают. Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть. Опять не зря человек пришел. Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь нравится ему. А что сделаешь, если ею любуются все... Нельзя же ему стать исключением наперекор другим и наперекор себе. К тому же загар так украсил ее. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой материи. Может быть и не преднамеренно, а случайно, но все било по одной цели. Однажды Руфина, разговаривая с матерью Алексея о какой-то расстроившейся свадьбе, громко сказала: - Если бы любила, так не уехала бы. Не бросила бы его. Значит, не было у нее к нему настоящего чувства. Алеша слышал их разговор, сидя в своей комнате. Он слышал, как его мать подтвердила: - Именно, Руфочка. Для некоторых нынче сход-расход - как танец сплясать. Взять ту же глазастую Лидочку Сперанскую... А может быть, ничто не случалось зря и напрасно. Может быть, все, не сговариваясь, хотели, чтобы торжествовало разумное. И как знать, прав ли он, сопротивляясь большинству и, может быть, самому себе... Как-то вернувшись домой с завода, Алексей был встречен криками "ура". У Романа Ивановича Векшегонова и у Андрея Андреевича Дулесова "счастливо совпали" отгульные дни. Они были отмечены большим рыбным пирогом. Коли все за столом, как не сесть. Можно обидеть гостей. - Все парами сидят, и ты, Алексей Романович, парой садись. - Дулесов предложил Алексею стул рядом с Руфиной. Подали пирог. Внесли его на доске. Покрытый полотенцами. Горячий, дымящийся. Заново налили графин с нежно-зеленой настойкой на смородиновых почках. С весны настаивалась. Налили всем. И вдруг, ни с того ни с сего, Роман Иванович, ни к кому не обращаясь, спросил: - А не горька ли смородиновая? Алексею показалось это недозволенным вмешательством в его чувства, в его жизнь. - Кажется, нет, папа, - твердо отчеканил он и, повернувшись к Руфе, произнес: - За начало твоей работы на заводе. - Спасибо, Алеша, - ответила Руфина и, совсем как сестра, поцеловала его в щеку. Этого будто никто не заметил. Анна Васильевна присоединилась к тосту Алексея: - Работа - самое главное, а все остальное рано или поздно придет само собой. И Алексей понимал, что "все остальное рано или поздно придет само собой". И от "всего остального" никуда не уйдешь. Руфина сидит рядом с ним, самоуверенная, непоколебимая. И снова кажется, будто все обсуждено, решено и принято. И лишь он, простак, как бездумный подсолнечник за окном в палисаднике, не знает, что его сорвут. От Ийи ни письма, ни сторонней весточки. Она будто канула в никуда. Канула, но постоянно здесь, с ним и Руфиной. А зачем? По какому праву? Ведь если разбирать по большому объективному счету его отношения с Ийей, то Алексея никак нельзя назвать обольстителем, обманщиком или кем-нибудь в этом роде. Ийя как-то сама сказал ему, что инициатива всегда была в ее руках. Она первой поцеловала его. И если у него, кроме большой дружбы, уважения к ее уму, воле, трудолюбию, были к ней и другие чувства, то в этих других чувствах первой скрипкой было его непротивление. Он делал все так, как хотелось ей. Он всегда был счастлив, когда мог доставить радость другим. Конечно, и она дарила ему немало радостей, но все же он был всегда "во-вторых", а она "во-первых". А коли это так, то за что же он должен казнить себя и оставаться верным неизвестно чему? Ийя, кажется, очень просто смотрела на их отношения. И она так же просто порвала их, а затем уехала. Значит, чувства были не столь сильны. И в конце концов, если уж на то пошло, Алексей жалел Ийю, на которую никто не обращал даже внимания. И за это, изволите ли видеть, он должен не жалеть себя... Не жалеть и другого человека - Руфину. Весь город знает, что она влюблена в него. Нужно ведь считаться и с ней. - Вот что, Руфина, - сказал Алексей, провожая ее. - Завтра устраиваю выходной... А то так и лето пройдет. На другой день он и Руфина катались на лодке. Гуляли по набережной. Бродили по темным аллеям старого заводского парка. И кажется, все окружающее желало их сближения. Все, кроме Ийи, которая не оставляла Алексея ни на одну минуту. Так минул июль. Так минули первые недели августа. Руфина терпеливо ждала. Время было ее единственным союзником. На него все надежды. XIV А Сережа Векшегонов тем временем переживал первые радости первых трудовых шагов. Он стал под начало знаменитого слесаря Макара Петровича Логинова, выученика старика Векшегонова. Логинов отплачивал выучкой за выучку векшегоновским внукам. Алексей тоже начинал работать у Логинова, а теперь Сергей, повторяя успехи брата, радовал Макара Петровича. Добрый Макар Петрович скуп на похвалы, но Сережу он хвалит, потому что видит в младшем Векшегонове парня старательного, ищущего, неуспокоенного, как и Алексей. Сережа уже изведал гордость первой получки, первой вечеринки сверстников, пришедших вместе с ним на завод. Все шло по-хорошему. Весело мечталось ребятам. Придет день, и они составят свою молодежную бригаду. А пока надо вникать, осваивать свою профессию и не терять времени даром. Свободные часы Сережа проводит с ружьем в лесу, на болоте. Руфину он почти не видит. А если случается встретиться, "здравствуй" - и все. Она стала какой-то не такой после школы. Как полевая мышь. Все в нору да в нору. И вообще Дулесовы не то что Векшегоновы. Разные люди. Снаружи как будто все одинаково, а копни глубже - разница. Сережа ничего не может сказать плохого о Дулесовых. Андрей Андреевич, отец Руфины, на хорошей славе кузнец, но как-то для себя... Не то что Сережин отец, Роман Иванович. Конечно, и его отец тоже старается заработать и радуется лишнему рублю, но это все между прочим и само собой, а не главным образом. Может быть, Сережа придирается и наговаривает? Может быть, он вспоминает и выискивает всякое такое, чтобы хуже думать о Руфине? Может быть. Но если даже это и так, то все равно он ничего не выдумывает, а просто обращает внимание на то, что раньше ему не хотелось замечать. Руфа всегда держалась в школе обособленно. Даже в кругу подруг она выглядела сама по себе. Такой вспоминает ее Сережа. Но не обманывается ли он? Может быть, выделялась не она, а он выделял и видел только ее, не замечая других? Да, конечно, в этом есть какая-то правда: она для него была самая красивая, самая умная, самая необыкновенная. Но... Но почему, скажите, пожалуйста, у нее не было подруг? Таких друзей, какие есть у Сережи, за которых он хоть в огонь, хоть в воду. Нужно ружье - возьми. Велосипед - пожалуйста. Сережа этим не хвалится перед самим собой. Он просто сравнивает. Почему же не сравнивать? Если есть на свете самокритика, так она же относится не только к плохому, но и к хорошему. Хорошее в себе тоже нужно замечать хотя бы для того, чтобы оно было еще лучше. Сережа думает об Алексее. Алексея и Руфину даже нельзя сравнивать. Алеша - это человек, у которого нет ничего "моего". Это ненормально. Потому что мы пока еще живем в такое время, когда ружье - твое, и велосипед с моторчиком - тоже твой, и твоя получка - тоже твоя. Нужно быть добрым, но не глупым. И среди друзей встречаются любители даровщинки. Поощрять их так же плохо, как и скопидомничать. Не жалко отдать лишнее удилище. Пожалуйста, возьми. Но если ты можешь сходить в лес и вырубить удилище, зачем же отдавать тебе свое? Это не услуга, а вред. Сереже еще трудно разобраться во всем, но если не пытаться это делать, он никогда и ни в чем не разберется. Например, ему хочется знать, почему чуть ли не все считают Алексея и Руфину парой. А они не пара. Чтобы стать им парой, для этого либо Руфине нужно стать другой, либо Алексею уйти от самого себя. А это невозможно. Вот если бы Сережа был на месте Алексея, Руфина могла бы оказаться ему парой. Потому что у Сережи другой характер. И он бы повел за собой Руфину. А брат слишком мягок. Он может уступить даже кошке, когда та лезет на солнышко и ложится на его чертеж. Кошке нужно сказать "брысь отсюда" - и все, а он переносит чертежную доску на другой стол. Конечно, у Алексея есть настойчивость, но только в работе. Из себя он может вить веревки, а другим не может отказать даже в нахальной просьбе. Сереже хочется иногда внушить кое-что брату, он уже пробовал с ним говорить, но разве младший брат авторитет для старшего? Сейчас мы можем и не придать большого значения размышлениям Сережи, но не мешает, однако, помнить, что Сережа больше нас знает своего брата и Руфину. Руфина выглядит милой и самобытной. Это не частый цветок. Но у всякого цветка свои корни и своя наследственность... Поэтому нам необходимо знать хотя бы кое-что о матери Руфины. Отец и дед Анны Васильевны - Жулановы - принадлежали к той благополучной, "выбившейся в люди" части рабочего люда Урала, которая заметно выделялась среди остальных. Свой дом, своя лошадь, корова, тройка свиней, дюжина кур, большой огород, покосные земли хотя и не возводили знатоков горячего доменного дела Жулановых в категорию богатеев, но все же, вольно или невольно, ставили их в разряд тех мелкопоместных мастеров, материальное преимущество которых размежевывало их с большинством собратьев по заводу. А это многое определяло в сознании. Анна Васильевна воспитывалась на традициях, в которых личная собственность, накопления, стремление больше заработать, не упустить свою удачу играли не последнюю роль. Хотя для Анны Васильевны все это и было только отголосками прошлого, но эти отголоски не умолкали в ней. Не умолкали настолько, что нашли отзвук в душе Руфины. Эти отзвуки жулановского скопидомства, пусть малой тенью, все же пришли с Анной Васильевной в дулесовский дом. Прошлое, нередко притворяясь умершим, дремлет в нас. Дремлет, чтобы проснуться и заявить о себе при первом удобном случае. Поэтому нам следует хотя бы прислушаться к сомнениям Сережи. Дети иногда видят больше и чувствуют лучше, нежели взрослые. Сережу в семье считают по-прежнему мальчиком. И он был им еще в июне, на школьном балу. Но теперь август. За эти недели так много произошло, что ему даже самому не верится, как он вырос и возмужал. Руфина открыла ему глаза на многое. За это Сережа ей благодарен, но будет ли благодарна она себе за это? Научившись смотреть шире, Сережа научился и действовать. Действовать открыто и прямо. Он решил увидеть Руфину и поговорить с нею. Встреча произошла на дулесовских мостках. Зады огорода Дулесовых выходили на берег пруда. На этих мостках полоскали белье, ловили рыбу. Сережа решил поудить с мостков. Он пришел туда, когда Руфина каталась на лодке. Руфина обрадовалась, увидев Сережу, и причалила к мосткам. - Пришел мириться? - спросила она ласково. - А мы и не ссорились, - ответил Сережа. - Я пришел поговорить с тобою, Руфа. - О чем? - О брате. - От него? - От себя. - Говори. Я слушаю. - Руфа, ты любишь брата? - Да, - ответила она. - А он? - Не знаю... А ты как думаешь, Сережа? - Я думаю, Руфа, что ты должна его разлюбить. Руфина побледнела. - Зачем? - Он не будет счастлив с тобой... - Что? Что ты сказал? С кем же он может быть счастлив, с кем? - Я не знаю... Руфина вышагнула из лодки на мостки, затем привязала к мосткам лодку, выпрямилась и сказала: - Сережа, я прошу тебя ловить рыбу в другом месте. Сережа наскоро смотал леску и ушел, ничего не сказав. Руфина осталась в раздумье. Для нее Сережа всегда был милым, простоватым мальчишкой. Зная его влюбленность, Руфина могла расценивать сказанное Сергеем как очередное мальчишеское умничанье. Но глаза Сережи были строги. Голос звучал убежденно. А вдруг да он говорит правду? Может быть, Алексей делился с ним? Может быть, Сережа пришел сюда по просьбе брата? Нет, это невозможно. Алеша всегда любуется Руфиной. Ему приятно появляться с нею. Он так внимателен к ней. Внимателен, но не более. Он никогда не разговаривает с нею ни о чем серьезном. Ничем не делится. Не рассказывает о себе. Не дает заглянуть в себя. Что-то прячет... От чего-то уходит... Да уж будет ли в самом деле он счастлив с нею? Будет! Он еще не знает Руфины. Пусть время идет. Не все и не всегда приходит сразу. Так говорит тетка Евгения. Так думает теперь и Руфина. Сбудется твоя мечта, Руфина. Сбудется. Побеждают терпеливые. XV Осень, словно желая смягчить свое безрадостное появление, задабривала все живое щедрыми дарами полей, лесов, садов и огородов. Шумнее с каждым днем зеленые ряды на рынке. Мешками продаются огурцы. Яблоки - ведрами. Капусте счет ведут уже на сотни кочанов. Привычка к собственным солениям жива в рабочих семьях. Леса полны веселыми "ау", восторгами грибных находок: "Чур! Мое гнездо!" И если уж малец нашел гнездо груздей - другой не подходи. Грузди, растущие большими семьями, могут за полчаса наполнить доверху корзину грибника. Руфина усиленно ищет любимые Алешины грибы. Она уже засолила в новеньком дубовом бочоночке отборные грузди. Поймет же он, какие чувства вложены в эту прелесть и сколько нужно было исходить лесов, чтобы собрать такую красоту! Алеша с утра до вечера пропадает на заводе. Днем за наладкой и пуском новых станков, а вечером в конструкторском бюро. Машины - это его радость и наслаждение, его мир творческих поисков. Так много замыслов и пока еще так мало свершений. Они будут. Непременно будут. Машина капризна в своем рождении. Она куда капризнее, чем стихотворение. Алеша, мечтавший стать поэтом, помнит эти муки. Стихотворение всегда спорит с автором то лишним, то недостающим слогом в строке. То вдруг огорчает чужеродным словом или глухотой рифмы. Но даже самое простое приспособление к станку требует не меньших, а, пожалуй, еще больших усилий. Какая-нибудь маленькая шестерня или ничтожный храповичок кажутся нужными в ночных раздумьях, а приходит утро - и они оказываются лишними детал