за наживой. Даже цвет черемухи, лесные ландыши, еловые ветви с нарядными шишками становятся иногда жалким товаром в руках стяжателя. И это правда. Аркадий Михайлович вспомнил, как в Крыму, в Ялте, маленькая, хорошо одетая девочка торговала на берегу ключевой водой. Пятачок за стакан. Она приносила воду в большом чайнике. Торговля шла ходко. И девочка радовалась пятакам. Кто подсказал этой девочке торговлю водой? Кто ее отравил стремлением собрать как можно больше пятаков? Может быть, некая тетка вроде Панфиловны? А может быть, и родная мать? Как скажется все это на девочке, как отзовется эта торговля на ней, когда она вырастет? Серафима Григорьевна тоже была когда-то девочкой. И, наверно, приятной, как все дети. А потом отец, его мечта о золотой жиле, рассказы о кладах и вся атмосфера семьи, желающей разбогатеть, отравили душу маленькой Серафимы. И она стала жить отцовской желтой мечтой стяжательницы. Мы знаем, что госпожа частная собственность чаще всего ставит свои капканы на землях личного пользования, будь то садово-дачные или колхозные приусадебные участки. Однако же не они, а человеческая душа, внутренний мир человека, - единственное и главное место, где старая ведьма может сплести свою губительную паутину. Не кажется ли вам, что можно быть собственником, не имея ничего? Ничего, кроме желания владеть, стяжать, наживать, обогащаться. У великого русского писателя Чехова в свое время было имение в Мелихове, а потом дом в Ялте, между тем Антон Павлович никогда не был собственником. У бездомной ханжи Панфиловны нет даже собственной кровати. Панфиловна снимает углы. Между тем ее темная, густо затканная собственническими тенетами душа ничем не отличается от души владетельного банкира, ворочающего миллиардами. Так думал Аркадий Михайлович. Может быть, так же думаете и вы... XXX Утром Аркадий Михайлович решил пойти побродить по городу. Здесь ему жить и работать не один год. Надо знакомиться. Город густо дымил на окраинах. Дымил металлургическими, химическими, цементными заводами. Машиностроительные заводы, заводы приборостроения, мебельные фабрики и фабрики одежды обходились без дыма. Там царствовало главным образом электричество. Прекрасен этот город. Таких не больше пяти или шести на Урале, если сюда же включить столицу Башкирии Уфу. Здесь в эти дни все дышит вторым годом пятилетки. И витрины магазинов, и большие фанерные щиты, сообщающие о достигнутом заводами и о том, чего еще нужно достичь. Доски показателей и доски Почета - привычные спутники советских городов. Есть они и здесь. Вот доска Почета Большого металлургического завода. На ней все еще красуется фамилия Василия Петровича, хотя ему давно уже нет места на этой доске. Инерция - великая сила. Человек сошел с гребня волны трудовых успехов, а фамилия его звучит. Звучит по привычке. Кто возьмется зачеркнуть его имя? Баранов ходил по городу час, два, три, четыре... Он знакомился с каждой улицей, заходил в магазины, встречался с незнакомыми, но такими близкими ему людьми. Кажется, впечатлений было достаточно для того, чтобы выйти из лабиринта мыслей, суждений, внутренних споров, навеянных Садовым городком. Ему хотелось как можно справедливее и определеннее понять, а затем оценить увиденное за эти дни. Что бы и кто бы ни говорил, но для таких людей, как Серафима Григорьевна и Ветошкин, оказывается, еще находятся в нашем обществе лазейки, которые позволяют им вступить в капиталистические отношения. Да, их отношения, с какой мягкой меркой ни подходи, капиталистические. У одной - хищническая эксплуатация земельных угодий и скота, у другого - капиталистическая ферма в чистом виде, с наемным трудом. Может быть, Баранов ошибается? Преувеличивает? Может быть, он делает поспешно выводы? Давайте проверим вместе с ним. Прибегнем к простому способу и допустим, что Ветошкин или Серафима Григорьевна получили беспрепятственное право укрупнять и развивать свои хозяйства, и представим себе, во что бы это вылилось. Мог бы Ветошкин нанять не одну, а двух работниц на свою ферму? Несомненно. Он мог бы нанять и трех. И тридцать. Могла ли бы Серафима Григорьевна, если бы ей позволили, прирезать еще два, три, четыре таких же земельных участка, могла бы она вместо трех-четырех голов свиней и дюжины поросят держать до сорока голов? Несомненно. До этого же она старалась всячески увеличить и свой участок, и поголовье своего скота. И если она не расширяет своего хозяйства далее, то это происходит вовсе не благодаря умеренности ее аппетита. Ее аппетит безграничен. Ограничены возможности, условия стяжательства. Ей, как и Ветошкину, приходится балансировать. Отсюда мы вместе с Аркадием Михайловичем можем сказать, что и Ветошкина и Серафиму Григорьевну сдерживают только условия и возможности, вернее - невозможности, а в остальном мы имеем дело с капиталистическими элементами. Это не просто отрицательные персонажи, но и социально враждебные нам типы. Может быть, поэтому Баранов так пристально и так всесторонне изучает этот гнилой мирок Ветошкиных - Ожегановых, где ненавистное капиталистическое вчерашнее ищет легального укоренения в нашем сегодняшнем дне. Ни Серафима Григорьевна, ни Ветошкин, разумеется, не могут представлять сколько-нибудь существенной угрозы. У них нет почвы. Это случайно выросшие сорняки. Это случайные клопы в новой квартире, привезенные вместе со старым креслом. Но что вы скажете о Василии и об Алине? Они-то ведь по своей природе не сорные травы. Рассуждая так, Аркадий Михайлович принялся думать об Алине. Кто она? Жертва Ветошкина или сознательно пришедшая в этот дом безделья и мещанского благополучия? Кто? Хочется верить в лучшее. Хочется думать, что Ветошкин заманил ее, расположил, околдовал и сделал своей женой. Но... Но и в этом случае Алину нельзя оправдать полностью. Все же мы живем в такое время, когда невозможно принудить к браку и заставить мириться с крысиным царством. Алина не бесправная красавица из волшебной сказки, как и Павел Павлович при всей своей ядовитости не обладает чарами Синей Бороды или Змея Горыныча. Как некстати вклинилась еще эта забота! Баранов мог бы пройти мимо. Но проходить мимо зла - значит поощрять его. А это не в характере Аркадия Михайловича. Но все же нельзя думать все время о Серафимах, Ветошкиных, губках, кубышках... Нужно хотя бы здесь, в городе, уйти от них. Баранов решил зайти на рынок. Ему хочется купить что-нибудь неожиданное к ужину. Например, раков. Он очень любит раков. Хорошо купить и стерлядь. О ней так часто говорит Василий. И вот Аркадий Михайлович отправился по рядам колхозных ларьков и столов утихающего базара. Торговля все еще шла бойко, как государственная, колхозная, так и прочая. В числе бойких и зазывных торгашей Баранов увидел старуху Панфиловну. Он узнал ее. Узнал и корзины, с которыми она тогда приходила. Это, несомненно, была Панфиловна. Она продавала последние цветы. Но не на них обратил внимание Баранов. Его заинтересовали карпы. Их было три. Панфиловна, заметив взгляд Баранова, обращенный на рыбу, весело затараторила: - Последние! Свеженькие! Только из пруда. Отдам недорого. Что же вы?.. Мо-ло-дой человек. Баранов постоял, посмотрел на Панфиловну и сказал: - Купил бы, да Василия Петровича Киреева обидеть боюсь. У Панфиловны едва не выкатились на прилавок глаза, но выход был найден: - Да разве у Василия Петровича водятся в прудке такие крупные рыбины? Вы только прикиньте... Но Баранов не стал уличать далее старуху. Для него и без того было ясно, что Серафима не пропускает даже самую малую возможность продать, нажить. Словно напасть какая-то! И здесь, в городе, его преследует Ожеганова. А может быть, он напрасно избегает с нею прямых разговоров? Ему все равно не уйти от них. Когда-то нужно сказать, что он думает обо всем этом, и дать бой. XXXI На берегу Киреевского прудика задумчиво сидела Алина Генриховна, равнодушная к плавающим карпам, к своему отражению в воде и, кажется, ко всему окружающему. Она ждала Баранова. Ей нужно было улучить минуту и сказать ему: "Я непременно должна встретиться с вами". Алина еще не знала, зачем ей нужно было встретиться с ним, что она скажет ему... Но потребность видеть его была так велика, что ничего не могло остановить ее. Пока Алина занята своими мыслями, послушаем, о чем шепчутся в стороне Ветошкин и Серафима Григорьевна. Эти два человека, разнящиеся друг от друга образованием, запросами, кругозором, вкусами, оказались самыми близкими людьми, связанными единством стремлений. У них нет ничего недоговоренного, невыясненного. Они, как два прожженных картежника-шулера, не прячут взаимного намерения облапошить один другого. После потери тридцати тысяч озлобленная Серафима готова на любые спекуляции, чтобы как-то утишить черную ноющую боль. Ветошкину необходимо раздобыть две-три тонны зерна. И в этом ему может помочь только Серафима. Заламывала она очень дорого, клянясь счастьем своей дочери, доказывая, что "накладные расходы" непомерно возросли, что ей из полученного не достанется и десятой доли. Ветошкину ничего не оставалось, как согласиться на рваческий куш. Летом у крыс наибольший приплод и чудовищный аппетит. А покупать корма в розничных магазинах можно было в килограммах, не в тоннах. Да и разве натаскаешься той же крупы в кульках? Для этого не хватит и дня, даже если он, Феня и Алина с утра до вечера будут заниматься покупками. Ветошкину приятнее было вести свое хозяйство "чисто", но "дело" неизбежно заставляло идти во все тяжкие, и он шел. Серафима Григорьевна, чтобы набить цену, лгала Ветошкину, будто достает "левое" зерно. В действительности, разузнав через Кузьку Ключа о порченом, негодном в переработку зерне, Серафима Григорьевна надеялась приобрести его по сниженной цене и, продав Ветошкину это зерно вдесятеро дороже, выглядеть спасительницей. Что бы вы ни говорили о Серафиме, а ее следует отнести к одаренным мерзавкам. Уж кто-кто, а пишущий эти строки ненавидит Серафиму каждой каплей изведенных на нее чернил. Но, ненавидя, нельзя зачеркивать ее изумительной изощренности. Запусти эту особу в одну из стран, где бессовестность, обман и нажива имеют преимущественные права гражданства, дай этой Серафиме оглядеться годок-другой в такой стране... Как знать, со скольких живодеров она сняла бы там шкуру и скольких бы пустила по миру? Получив причитающееся за зерно вперед, Серафима Григорьевна пригласила Ветошкина и его милую "Алиночку-тростиночку" отужинать вместе с новым знакомым Ветошкиных - Аркадием Михайловичем Барановым. Серафима Григорьевна еще не теряла затаенных надежд войти хозяйкой в дом Павла Павловича, а затем проглотить его вместе с крысами. Она была уверена, что Алина рано или поздно покинет Ветошкина. И как знать, вдруг да Баранов поможет ей в этом... Сигналы налицо. Никогда не бывавшая у Киреевых Алина вдруг явилась. Явилась и терпеливо сидит на берегу, нет-нет да поглядывая на ворота. Всякое случается во время летнего отпуска. Принципы принципами, а соловьи соловьями... Главное, Серафима Григорьевна, не робей, не падай духом и смотри теперь в оба. Ветошкин только было хотел ответить на приглашение Ожегановой: "Нет, что вы, нам пора", но Алина опередила его: - С большим удовольствием, Серафима Григорьевна. В довершение ко всему в воротах появились сначала козы, затем Лида и Аркадий Михайлович. Раков он все-таки раздобыл. Он привез их, переложенных крапивой, в плетенке. Видимо, рассказанное Лидой настолько прояснило личность Алины, что, увидев ее, он весело крикнул: - Посмотрите, какие великолепные раки! - Я их очень люблю! - отозвалась Алина. Ракам обрадовался и Василий Петрович: - Никак сотня? - Нет, две. Я покупатель оптовый. Снова появилась белая скатерть на столе возле пруда. Снова две курицы лишились голов. Сейчас был смысл жарить молодых несушек: счет шел на тысячи, и пара кур в этом магарыче - две понюшки табаку. Раками занялись Баранов и Киреев. Десяток самых крупных сразу же пустили в пруд для развода и как "санитаров". Улучив минуту между курами и раками, коньяком и цинандали, Алина сказала Баранову: - Могу ли я увидеться с вами наедине?.. Баранов ответил: - Да! Когда все занялись раками, Алина успела шепнуть: - Благодарю вас, Аркадий Михайлович... Лидочка передаст вам записку. XXXII Василий Петрович и Баранов ночевали под сосной последнюю ночь. В большой комнате достилали пол. Рано утром сквозь сон Василий Петрович услышал в пруду шумный всплеск, а за ним негромкий мальчишеский голос: - Тяни, Лешка, тяни... Не сорвется... Открыв глаза, Василий Петрович увидел двух мальчишек, сидящих на заборе. Один из них поймал крупного карпа и, выбирая леску, старался вытянуть его наверх. Не помня себя, Василий схватил кол и опрометью бросился к пруду. Увесистый кол полетел точно в сидящих на заборе и, конечно, попал бы в одного из них, если бы быстрота и ловкость не оказали мальчишкам спасительной услуги. Они очутились за забором до того, как зловеще свистящее возмездие пролетело над ними. Бросив удочки, они пустились наутек. Догонять их было бесполезно. Карп, сорвавшийся с крючка, метался на берегу, подпрыгивая в траве, и очутился снова в пруду до того, как Василий Петрович подбежал к нему. Все это видел проснувшийся Баранов. Не подымаясь, он ждал, что скажет Василий. И тот, вернувшись с трофеями - с двумя удилищами, сказал: - Какое, понимаешь, нахальное и открытое воровство! - Воровство? А может быть, озорство? - тихо, еле сдерживая себя, спросил Аркадий Михайлович. - Ты вспомни себя в эти годы. На днях мы тоже с азартом в этом же прудике ловили карпов, и ты радовался вместе со мной... Василий смяк, отвернулся. - Это все так, но ведь рыба-то, понимаешь, не ими пущена в пруд. Они знают, что это моя рыба. - И ты знал в их годы, что в огородах растет не тобой саженная репа или горох, - все громче и осуждающе говорил Баранов. - Но ты и я ползали крадучись по чужим огородам... Ползали не потому, что в своих не росла репа или не было гороха. Ползали потому, что охотничья страсть, проверка себя на страх, на храбрость, тяга к смелости неизбежны для этого возраста. Я не одобряю лазание по чужим огородам. Не одобряю. Я не оправдываю сладостью риска, очарованием ночного приключения подобного рода налеты, если даже ими движет только романтика... Но разве подобное преступление заслуживает наказания дубиной? Эх, Василий Киреев, Василий Киреев, старшина саперной роты! Как ты дошел до жизни такой? Как смог ты поднять руку на детей?! Как ты мог... - И тут снова Баранов оборвал гневные слова, не сказав всего, что хотел, и стал одеваться. Утро было явно испорчено. Киреев пошел в дом проверить полы. Черный накат был уложен плотно. Протрава "адской смесью" велась исправно. Пройдет неделя, и губка останется позади. Завтра кончается отпуск, взятый за свой счет. Кузька Ключ не обманул, плотники - хорошие и добросовестные мастера. Они отлично будут работать и без него. Нужно только сегодня же сжечь заразную древесину. Другим это доверять нельзя. Могут недоглядеть и, чего доброго, сожгут дом. Василий направился в дальний угол, где было свалено дерево, пораженное домовой губкой. Но там оказалось пусто. - Где гнилье? - спросил он подоспевшую к нему тещу. - А я его еще позавчера продала. - Как продали? Заразу продали? Кому продали? Мамаша, вы в своем... Серафима Григорьевна умела находить нужные ответы, не заставляя себя ждать, и чернейшую ложь выдавать за светлейшую правду. Не дав Василию закипеть, она сказала: - Василий Петрович, чем таким добром небо греть, подумала я, лучше оно на кирпичном заводе кирпичи обожжет. И им хорошо, и для нас пять бумаг деньгами. Вот они. - Это другое дело, - сразу же согласился Василий, - кирпичный завод каменный, и губкой там заразиться нечему. Ангелина, слышавшая их разговор, знала, что ее мать лжет. При Ангелине Кузька Ключ увез на трех грузовых машинах подгнившие балки и совсем здоровые доски пола. При дочери Серафима Григорьевна, торгуясь с Ключом, говорила ему: - Ты бы хоть, жулик, меня-то не обманывал. Стоит стеснуть с балок гниль - и за новые сойдут. А про доски нечего и говорить. Ты продашь их втридорога какому-нибудь малахольному застройщику. Наверно, уж есть такой у тебя. Кузька не спорил. Он побаивался Серафимы Григорьевны. Видимо, она знала за ним такие грехи, за которые могут и не помиловать. Ангелина видела, как мать пересчитывала пачки. В них было никак не "пять бумажек", которые она подала Василию. Видела и молчала. Молчала потому, что это была ее мать. А мать, какой бы она ни была, всегда остается матерью. Матерью, которая родила ее, а потом выкормила, вынянчила, вырвала из рук многих болезней, поставила на ноги и выдала замуж. И сегодня она лгала ее мужу, может быть, тоже для нее. Не на тот же свет, утаивая, приберегала она деньги, не на сторону же отдавала их. Или ей, или в дом, в хозяйство, а это значит - и ему, Василию. Василий вернул теще "пять бумаг" и сказал: - Пригодятся на олифу и охру для пола... А мне и в голову бы не пришло продать этот гиблый лес на топливо для кирпичного завода. Спасибо вам. От этих слов щеки Ангелины густо покраснели. Она никогда не лгала Василию. Правда, она замалчивала кое-что, жалеючи мать, а теперь ей хотелось крикнуть. Назвать обман обманом... Но Ангелина опять промолчала. Застряли в горле слова. Но несказанное, оставаясь в нас, нередко делает куда большее, чем прямая перебранка. Да, она родная дочь этой женщины. Ангелина многим похожа на свою мать. Чертами лица. Голосом. Походкой. Но и эта всего лишь внешняя схожесть теперь начинала тяготить ее. И она боялась этого растущего чувства к матери, всячески ища оправдания ее поведению. Но всему есть предел. Наступает такое время, когда человек, как бы он ни хотел, не может далее обелять черное. Нечто подобное произошло сегодня. - Нехорошо ты делаешь, мама, - сказала, оставшись с ней, Ангелина. - Яйца курицу не учат, Линочка, - нравоучительно и спокойно заявила Серафима Григорьевна. - Я мать. Не о себе думаю. О тебе пекусь. Это, конечно, была явная полуправда. Такой же полуправдой было желание Серафимы Григорьевны выдать Ангелину за Василия. Она тоже тогда пеклась об Ангелине, а своей выгоды не забывала. Что об этом говорить! Пока ей нужно молчать и прятать в своей душе чужую ложь. Прятать, пока это возможно. XXXIII А Лидочка по-прежнему пасла коз, исправно доила их, кормила ненасытных свиней и стеснялась в горячую пору ремонта дома попроситься в город, как бабушке. Ее бабушка Мария Сергеевна часто пересылала письма через брата Ивана. В последнем письме между строк чувствовалось, что бабушка прихворнула. И брат Ваня не скрыл этого. Теперь Лида уже не могла пренебречь бабушкиным здоровьем. Ведь бабушка последняя кровная родня. Лида хотела поговорить с отцом, но поговорила с Аркадием Михайловичем. Он снова оказался на березовой опушке. Девочка была так искренна с ним, ее боязнь за бабушку была так велика, а слезы так близко, что, пораздумав с минуту, он сказал довольно повелительно: - Вот что, Лидия... Отправляйся к бабушке, не заходя на дачу. А я буду пасти коз. И буду в ответе за все. - Вы? - Я! - Это же очень смешно и нелепо! - Тем лучше. Лидочка все еще колебалась: - Но как отнесется к этому Серафима Григорьевна? - Не беспокойся, моя милая. Я с нею договорюсь. Мы так хорошо понимаем друг друга... Беги! Лида побежала было, но, что-то вспомнив, вернулась. - Это от Алины. Вот! Лидочка подала Баранову письмо в маленьком конверте. Затем, сверкнув белой юбочкой, она помчалась к трамвайной остановке. Козлята ринулись за ней, но коза, привязанная к колу, позвала беглецов обратно. И они вернулись. Оставшись один в перелеске, Баранов не стал долго раздумывать, - махнув рукой на коз, он отправился на дачу. По дороге на дачу Баранов увидел девушку-почтальона. - Нет ли Баранову письма? Дом семь. Дом Киреевых. - Есть, есть. Даже два. Вот, пожалуйста! - Девушка подала письма. - И затем, если нетрудно, захватите повестку Ожегановой Эс Гэ. Ей возвращается из Целинного края перевод. Три тысячи. Объясните ей, что адресат, Радостин Я Вэ, отказался получить этот перевод. Пожалуйста. Ей выдадут эти деньги обратно на почте. Из этой тирады, произнесенной залпом, Баранов понял сначала не очень много. Но ему запомнилась фамилия - Радостин. Откуда он знал ее? Очень знакомая фамилия. Потом вспомнил, что о Радостине писал ему Василий, советуясь о своей женитьбе и "раскрывая всю дислокацию и положение вещей". Он вспомнил о кандидате в женихи Ангелины. А вспомнив, он не мог не спросить себя: зачем Серафиме Григорьевне понадобилось переводить Радостину деньги? Зачем? Василий уже начал работать после отпуска на заводе. Его не было дома. Ангелина Николаевна возилась с обедом. Серафима Григорьевна, как сыч, не сводила глаз с плотников. Следила за каждой пришиваемой половицей, проверяла, нет ли щелей. Старики Копейкины таскали для засыпки черного пола сухую землю. У Баранова с Ожегановой разговор был коротким. - У меня, Серафима Григорьевна, есть дочь Надя. Она ровесница Лидочки. И вам, надеюсь, понятно, почему я так люблю Лиду, если не считать, что она, кроме всего прочего, дочь моего друга? У нее заболела бабушка. Ее родная бабушка, Мария Сергеевна. И я приказал Лиде отправиться домой. У вас есть возражения? - А как же козы? - Козы? Коз я оставил в лесу. - Одних? - Да. Они, как я заметил, вполне самостоятельные животные и щиплют траву без посторонней помощи. - А понравится ли такое хозяйничанье Василию Петровичу? - осторожненько козырнула Серафима Григорьевна именем зятя. На это Баранов решил выбросить козырька покрупнее: - Ну, я думаю, что меня в этом деле оборонит Панфиловна! - Какая Панфиловна? - Та, что торгует не только вашими душистыми цветами, но и карпами Василия Петровича, которые, я думаю - не утверждаю, а всего лишь думаю, - вылавливаются в пруду не руками Панфиловны... Но вы знаете, я не люблю семейных распрей, и тем более не в моем характере разбивать семейное счастье. А оно может разбиться. Кстати, вот вам повестка на возвращенный перевод из Целинного края, на имя Радостина... Он, кажется, если мне не изменяет память, делал попытки жениться на вашей дочери? Серафима Григорьевна, бледная, жалкая, сверкала и мигала левым глазом так часто, что ей пришлось его закрыть. Это уже был явный тик. - Да. Я была должна Якову Радостину три тысячи... - И Радостин отказался получить обратно свои деньги? - Может быть, его не нашли? Или он уехал? - Нет, почтальон ясно сказала: "Возвращаются по требованию адресата". Адресата, то есть Радостина. Читайте, - сказал Баранов, подавая повестку. Ожеганову била мелкая дрожь. Теперь для нее не было страшнее человека, нежели Баранов. И она стала лгать нагло и откровенно: - Я и в самом деле собиралась отпустить Лиду и перевести коз в стойло. А вам, Аркадий Михайлович, спасибо за то, что вы так чутко отнеслись к Лидочке! - И я вас благодарю. Мне давно известно, что вы умная женщина! XXXIV Работа плотников близилась к завершению. Ангелина и Серафима Григорьевна, жившие во время ремонта дома в светелке второго этажа, освободили ее Баранову. Лидочка не возвращалась, хотя бабушке стало значительно лучше. Она знала теперь, что Баранов не оставит отца в беде. Иван приезжал изредка. Аркадий Михайлович все же сумел поговорить с ним откровенно, хотя до конца так и не узнал этого тихого и, кажется, слишком замкнутого парня. Особенных событий за эти дни не было, если не считать ночного лая Шутки и появления хоря, начавшего рыть новый подкоп. Узнав об этом, Василий Петрович объявил: - Ну, я его сегодня, бандита, укокошу! Где бы только залечь? Хочешь, Аркадий, поохотимся вместе? У меня кроме двустволки есть еще отцовская шомполка. - Если не задержусь в городе. - Зачем тебе туда на ночь глядя? - У меня свидание. - С кем? - С Алиной. - Да брось ты!.. - Тебя удивляет это, Вася? - Да нет, но все же замужняя женщина... - И что же из этого? Почему замужняя женщина не может встретиться и поговорить с женатым мужчиной? - Это конечно, Аркадий, может, но, понимаешь, почему не поговорить здесь? Аркадий Михайлович на это сказал так: - Не все и не всегда хочется выносить на люди. Я думаю, что самый факт разговора со мной Алины насторожил бы Павла Павловича. А у него, мне кажется, есть основания насторожиться. - Это верно, - сказал в раздумье Василий. - Я тоже, понимаешь, хотел с нею как-то поговорить о ее жизни... Да как-то, понимаешь, постеснялся в чужую жизнь залезать. - В чужую жизнь? А есть ли теперь на свете или по крайней мере в стране чья-то жизнь, которую можно назвать чужой? Есть ли, старшина саперной роты Василий Киреев? - Да так-то оно так... - хотел возразить Василий, но передумал. - Вот что, давай я тебя подкину до трамвайной. - Подкинь! "Москвичок" тарахтя поковылял по колдобинам проселка, выехал на шоссе. Попалась "Волга" с зеленым огоньком. Баранов крикнул: "Такси!" - и распрощался с Василием. По возвращении Василий занялся ружьем, а потом засадой. Был сделан небольшой балаганчик из веток метрах в двадцати от подкопа. Шутку было велено запереть наверху, чтобы она не спугнула зверя. Тем временем на одной из окраинных улиц города, у водопроводной колонки, неподалеку от рощицы, превращенной в небольшое подобие парка, ждала Алина. - Здравствуйте, Аркадий Михайлович, - окликнула она Баранова. - Все как в романтической пьесе... Не правда ли, все это для вас так неожиданно? - Нет, почему же! Мне это кажется вполне нормальным. - И мне, - живо отозвалась Алина. - Мне с первой встречи с вами захотелось рассказать вам о себе. Это не ново в жизни. Иногда люди, не сказав и десяти слов друг другу, оказываются в первую же встречу старыми знакомыми. Вы - мой старый знакомый. Мне кажется, вы были вожатым моего пионерского отряда. Мне кажется, вы принимали меня в комсомол. Этого не было, но это было, и меня никто не разуверит в том, во что мне хочется верить. Вам понятно это? - Да-да, - живо согласился Баранов. - И я теперь вспоминаю, что вы были в моем пионерском отряде. И мы торжественно принимали вас в комсомол... Я тоже убежден в этом, даже если вы были не совсем вы... Важно то, что мы оба хотим этого. А это самое главное. - А если это самое главное, то могу ли я не хотеть рассказать вам все, чтобы оправдаться перед вами? Или перед собой? Это все равно. Такое бывает в жизни? - Разумеется. Разговаривая так, они уселись на скамью в глубине рощицы. Алина подняла вуалетку. Ее лицо заметно осунулось за эти дни. Глаза стали еще больше. Она глубоко вздохнула. Помолчала с минуту и сказала: - Сейчас я соберусь с мыслями и начну рассказывать. У каждого должен быть такой человек, которому он может сказать все. У меня никогда не было такого человека. Лида еще очень юна и наивна. А вы... Я влюбилась в вас с первого взгляда. Нет, я была влюблена в вас до того, как мы встретились. Не правда ли, Аркадий Михайлович, каждый человек должен быть влюблен в недосягаемое? Баранов заметно смутился: - Вы заставили меня покраснеть, Алина Генриховна. - Называйте меня Алиной. Или просто Анютой. Так меня называла мать. Это мое настоящее имя. Я могу показать вам паспорт. Впрочем, зачем же... Слушайте... Рассказ Алины стоит специальной главы. И мы предоставляем ей эту главу. XXXV - Я, Аркадий Михайлович, принадлежу к старинной цирковой династии. Она не так знаменита, как династия Дуровых, которая, если не ошибается моя тетушка, доводится нам родственной. Мой дед, Иван Гаврилович, специализировался в молодые годы в жанре клоунов-сатириков Бим и Бом. И кажется, иногда в петербургском цирке Чинизелли дублировал одного из них. Кончил свою жизнь мой дед на войне с Деникиным. Мой отец, Гавриил Гарин, цирковая фамилия - Генрих Гранде, был жонглером, занимался вольтижировкой. Работал на проволоке и закончил "рыжим" у ковра. Белых клоунов он недолюбливал, как и я. Это какое-то голубое амплуа. Во мне отец хотел видеть воздушную гимнастку и одновременно готовил меня в наездницы. Впрочем, я училась всему. И тарелкам. И проволоке. И даже фокусам... У меня была нелегкая жизнь. Среднюю школу я окончила с трудом, кочуя с отцом и матерью из города в город. А после школы ежедневные цирковые занятия... Потому что хрящи и все такое, что вам неинтересно знать, нужно "захватывать", как говорил папа, с самого раннего возраста. Мой отец не был верующим человеком. Не верила в бога и моя бабка, работавшая с тиграми. Но между тем бабушка, отдавая дань суеверию - ему подвержены были многие циркачи, - словом, бабка тайком крестила меня Анной. Но согласитесь, Анна - слишком тяжелое имя для воздушной гимнастки. И я стала Алина. Довольно эффектное имя. А коли по цирку отец был Генрихом, отсюда пришло и мое отчество - Генриховна. Дань цирковым пережиткам. Все должно быть необыкновенно. Пережитки дают себя знать всюду. Я влюбилась двадцати лет с небольшим. Он был тоже воздушный гимнаст. Алексей Пожиткин. Имя явно неблагозвучное для афиши, но Алексей не хотел считаться с традициями. Знаменитый клоун Олег Попов тоже мог бы придумать себе сверхзвучное имя. Между тем едва ли кто в его жанре звучит громче в советском цирке. Алеше было двадцать пять лет. Он тогда еще не сверкал под куполом. Поэтому папа сказал, что я не буду счастлива с ним. К тому же он дважды срывался. Отцу не хотелось видеть меня вдовой или того хуже - женой калеки. И отец помешал моему счастью... А потом... Потом, Аркадий Михайлович, у меня ничего не было. Это, кажется, не мои слова. Это, кажется, слова леди Гамильтон, которые она произносит в известном английском фильме. А потом... Потом появился в цирке Павел Павлович. Появился таким степенным, строгим, обездоленным жизнью вдовцом. Он приходил в цирк только в конце второго отделения. Садился в первый ряд. Дождавшись моего номера под куполом и посмотрев его, уходил. В цирке все заметили это и стали поговаривать: "О-о-о! Алина! У него, кажется, серьезные намерения". Мне тогда не было дела до его намерений, но вскоре нашлась сваха. Это была моя тетка. Тоже Анна. Она не имела никакого отношения к цирку. Она презирала его. Тетка работала театральной швеей. Она и до сих пор, выйдя на пенсию, консультирует костюмеров. С нее-то и начал прокладывать ко мне дорогу Павел Павлович. С теткой нетрудно было познакомиться. Она консультировала и убранство комнат. Побывав с этой целью на даче Павла Павловича, тетушка пришла в совершеннейший восторг от всего, что она там увидела. Конечно, не от крыс - он их скрывал. Вскоре на дачу пригласили и меня. Павел Павлович неплохо играл свою роль. Этакий Гремин из "Евгения Онегина"... Такой заслуженный и одинокий воитель... Тетка вскоре стала завсегдатаем дачи Ветошкина. И затем начались "рассуждения о профессии воздушной гимнастки". Все было очень логично. Успех работающей под куполом хотя и блистателен, но скоротечен. Богатство хотя и презренно, однако не столь вредно для жизни молодой женщины. Шуба из норки не теплее барашковой, но элегантнее. Безнравственно думать о наследстве, а отказываться от него нелепо. Пешая ходьба приятна, а езда в автомобиле еще приятнее. Старый муж не находка, но и не потеря молодого возлюбленного. И так изо дня в день. Из месяца в месяц. Вначале меня это смешило, и мне даже было забавно представить себя женой Ветошкина. Но Павел Павлович действовал не только через тетку. Нашелся еще некто. Узнаете и об этом... Меня всегда называли "экспортной гимнасткой" - и долго готовили к заграничному турне. И когда уже оставались до турне считанные недели, вдруг подул какой-то ветерок. Затем мне одним из организаторов поездки "доверительно" было сказано, что кто-то нашел мои возможности недостаточными, чтобы представлять советский цирк за рубежом. Все это говорилось сочувственно и по секрету... И чтобы "спасти мою репутацию", мне посоветовали самой отказаться от поездки, найдя благовидную причину. Это было как снег на голову. Я не находила себе места. И тетушка, также "спасая" меня, посоветовала объяснить мой отказ предстоящим замужеством. Павел Павлович на другой же день сделал предложение, и я, негодуя, не помня себя, ответила согласием... Крышка западни захлопнулась. Мышь была поймана. У тетушки появилась новая шуба. У сотрудника, участвовавшего в организации заграничного турне и "оберегавшего" мою цирковую репутацию, заметно улучшился гардероб... Разумеется, тогда я об этом не знала, как не знала и о крысах, позволивших Павлу Павловичу так щедро вознаградить сватов. Я не в претензии на тетку. Он обманул и ее. Счеты у меня только с ним. Я ушла из цирка. Дом Павла Павловича стал моей клеткой. Я не могу обвинить его в дурном обращении. Его отношение ко мне было таким же, как и ко всему тому, что принадлежало ему. Картины, серебро, антикварные редкости, меха и, наконец, крысы... Я упала из-под купола цирка, но не расшиблась. И не покалечила своей души. Я не хочу скрывать - материальный соблазн не миновал меня... Все это было, пусть не в такой степени, как это кажется Серафиме Григорьевне и, может быть, кому-то еще... Это было. Но этого больше нет. Я поднялась после падения без посторонней помощи, на свои ноги, без костылей. Вот и все. Теперь дайте мне немножечко всплакнуть. Дайте мне почувствовать, что на свете есть человек, который может правильно понять меня и оценить мою откровенность. XXXVI Глаза Алины смеялись, а слезы еще текли. - Боже, какой вы родной, Аркадий Михайлович! У вас, кажется, брови, как у моего папы, чуточку с рыжиночкой. Она коснулась своим тонким, длинным пальцем сначала одной брови Баранова, потом другой и шепнула: - Мой рассказ не убедил вас? И вы, добрый человек, не находите для меня оправдания? Или хотя бы снисхождения? - Нахожу, - сказал Баранов. - Только не называйте меня добрым. Да и доброта доброте рознь. Например, доброта Василия Петровича позволяет ему мириться с проделками тещи. Во мне нет и не может быть такого доброго начала. Я вам скажу все, что думаю о такого рода браках. Неравных браках. А в данном случае - противоестественном браке. Не сердитесь, если я буду резковат. Но ведь не соловьев же слушать пришли мы на это свидание? - Да, конечно, Аркадий Михайлович. - Я допускаю как редчайшее исключение, когда молодая женщина любит человека вдвое старше себя! Но для этого человек должен быть, во-первых, человеком, а во-вторых, содержательной, интересной личностью. Я знаю очень немолодого композитора, в которого тайно влюблена очень молодая женщина. И я верю ее любви. Потому что такого невозможно не любить женщине, для которого его мир музыки - ее мир. Она скрипачка. Вы наверняка слышали ее имя. Брак Василия по возрастным признакам тоже не очень равный, но я не вижу в нем неравенства. Напротив, иногда молоденькая Ангелина Николаевна мне кажется старше Василия. Василий - человек длительной юности. Я его вижу комсомольским вожаком. Заводилой. Весельчаком. Правда, дом и Серафима Григорьевна - заботы приглушили все это. Приглушили, но не умертвили. Но это преамбула. Я не утомляю вас? - Нет, я терпеливо жду, когда вы начнете говорить обо мне. - Сию минуту. Но прежде еще маленькое введение. Алина Генриховна, не казалось ли вам оскорбительным, когда в театре или на курорте вам встречается пара - он уже не без труда передвигает ноги, а она еще не вступила в полную силу расцвета? - Да, Аркадий Михайлович, это всегда выглядит оскорбительным. - Для кого? - Для нее. - Не только. Но и для общества. Браки такого рода, если вы захотите вдуматься, чистейшей воды проклятое наследие капитализма. Я не ищу иных слов. Прямые политические слова всегда наиболее точны. В этих браках, извините за прямоту, сквозят товарные отношения. - Вы сказали - товарные? В каком смысле, Аркадий Михайлович? - В самом прямом. В экономическом. Есть более точный термин для подобных отношений. И они, эти отношения, не изменяются от их продолжительности или узаконения их регистрацией. Какая разница между мигом и десятилетием, если сущность и мига и десятилетия основывается на вознаграждении! Прямым ли вручением денег или косвенным вознаграждением - в виде дачи, нарядов, украшений... Алина незаметно сняла золотой браслет и сунула его в сумочку. - Природа такого союза, хочется сказать - такой материальной сделки, остается той же. Потому что в ее основе лежит купля и продажа или, как я уже сказал, товарные отношения. И как бы искусно ни оправдывала себя молодая женщина и, того хуже, девушка, вышедшая замуж за господина, похожего на Павла Павловича Ветошкина, общественное мнение никогда не обелит ее. Не обелит, если даже оно молчит. Молчание тоже о чем-то говорит. Алина, заметно побледневшая, нервничая, спросила: - Вы, кажется, от общего уже переходите к частному? - Нет, Ветошкин не частность. Он, правда, исключителен по своему цинизму. Но если бы он был иным? Романтиком или благодушным простаком? Природа стариков - приобретателей молодых жен - не украшается никаким обрамлением. Ни положением, ни заслугами, ничем. Всякий брак по расчету был и остается буржуазным, капиталистическим браком. - Капиталистическим? - Алина пожала плечами и, желая обезоружить Баранова, спросила: - Так что же выходит?.. Если есть капиталистический брак, значит, в противоположность ему, должен быть и коммунистический. Какой же он, этот брак? Баранов ответил так: - Я, разумеется, не являюсь теоретиком и провидцем браков будущего. Но я думаю, что брак в идеальном виде - это такое соединение женщины и мужчины, когда их сводит воедино любовь. И только любовь, без всяких побочных соображений и примесей корысти, выгоды и прочих материальных зависимостей. Любовь, и только любовь, в коммунистическом обществе будет цементирующей, и очень прочно цементирующей, силой супружеской пары. Я верю в это. Согласны ли вы с этим? - Умозрительно - да. Но практически даже в наши дни существует достаточно всякого-разного. Приходится принимать во внимание многое. - Вы правы. Пока существует экономическое неравенство, пока есть возможность обманывать, наживаться, стяжать, рецидивы капитализма будут давать себя знать и в браке. С этим нужно бороться, но как? Могли бы, например, закон, суд, печать, прокурор запретить вам вступить в брак с господином Ветошкиным? Никто не мог воспрепятствовать вам, кроме вашего сознания, а оно, какие бы доводы вы ни приводили, оказалось не на высоте. - Значит, в вашей душе нет для меня прощения? - При чем здесь мое прощение? Я не суд