ка была всемогуща. И впервые Митенька уставился на нее с почтительным любопытством... Ни он, ни Клавка не подозревали, что в эту минуту дядьки запирают чердачную дверь на громадный висячий замок, скрежещущий своими челюстями. 5 Сережка сидел и смотрел, как Вера зашивает его рубаху. Ему неловко было. он стеснялся своего полуобнаженного вида, своих мускулов, развившихся от занятий в секции самбо. И синяков Сережка стеснялся. На отдельных частях тела были такие синяки, что ладонью не закроешь. -- Где подрался-то? -- Я не дрался, -- сказал Сережка. -- Я восстанавливал справедливость. -- Восстановил? -- Частично. Их было трое на одного, этих лбов. Вера откусила нитку. -- Представляю, что осталось бы от рубахи, если бы ты полностью восстановил... Возьми гладильную доску за дверью. Пока нагревался утюг, Вера выглянула в окно. Просто так, бесцельно. И вдруг Сережка услышал, что она присвистнула. -- Смотри, куда Митька с Клавой забрались! Загорают... Соседний дом был ниже, и его двускатная крыша из белесого оцинкованного железа была на уровне Вериного этажа. Явственно виднелись обсиженные голубями, давно бездействующие трубы, новенькая телевизионная антенна, треугольное слуховое окно с переливчатыми стеклами. -- Шугануть? -- спросил Сережка. -- Обожди. Окошко чердачное закрыто... -- А как же эти Фантомасы забрались? -- Тут монтеры меняли антенну. Ушли, окно закрыли. А их, наверно, не заметили... -- Что делать? -- Сделаем так... Сережку всегда потрясала ее мгновенная реакция. Нормальный человек еще с мыслями не собрался, еще опомниться не успел, а Вера уже действует. Однажды Сережка схватил с плиты горячую сковородку. Известно, что тут срабатывает рефлекс -- рука отдергивается. Сережкина рука тоже отдернулась, и брызгающие маслом, шкворчащие котлеты полетели на Верино платье. Верней -- полетели бы. Неизбежность была стопроцентной. Вера не ожидала, что Сережка выпустит сковородку. Вера не могла к этому подготовиться. И все-таки она сделала мгновенный полуоборот, прижала подол платья рукой -- и котлеты, описав плавную траекторию, шмякнулись на пол. Имей Сережка такую реакцию, он стал бы чемпионом по самбо. -- Найди дворничиху, -- сказала Вера. -- Возьми ключи. Если нет -- взламывай дверь на чердак. Только не напугай. Самое опасное -- их напугать сейчас!.. -- -- Свесясь из окна, Вера смотрела на ребятишек, стараясь не выдать встревоженности. В этот миг Клавка выронила из рук полосатый мяч, а Митенька кинулся его догонять. Все произошло оттого, что минуту назад Митенька впервые поглядел на Клавку с почтительным любопытством. И девчонка Клавка, ощутив на себе этот взгляд, моментально зарделась. Непроизвольным движением она подняла руки, чтобы поправить растрепавшуюся прическу. Нет на свете женщины, которая под ласковым взглядом не начала бы прихорашиваться... Мяч выскользнул из Клавкиных рук, покатился под уклон, и Митенька бросился его ловить. Митенька желал угодить Клавке. Нет на свете мужчины, который, ласково глянув на избранницу, тем бы и ограничился... Катился мячик. Бежал за ним Митенька. Бежать по склону было легко; певуче вызванивали под ногой железные листы. Мячик подпрыгнул, ударившись о желоб на самом обрезе крыши. С разлету Митенька ухватился одной рукой за прутья ограждения и попытался поймать мячик. Ограждение, как и весь этот дом, было старое. Качались его стойки, слоистые от ржавчины. Именно поэтому пожилой монтер привязывался к трубе веревкой -- ограждение могло рухнуть. Митенька, уцепившись за ржавый прут, тянулся к мячику. Мячик застрял в желобе, и никак не удавалось маленькой пятерней поддеть за скользкий нейлоновый бок. -- Митя! -- беззаботным тоном окликнула Вера. -- Брось ты его!.. Хочешь, я приду и вытащу? Надо было заставить Митеньку отойти от обреза крыши. Пока Митеньке везло. Он еще не понял, не осознал опасности. Он не успел еще вниз посмотреть... -- Митя, оставь его там! Выпятив губы, Митенька изо всех сил тянулся к мячу. Пальцы скребли по нейлону. Качнувшись, мяч перевалился через бортик и полетел вниз. Крутясь, уменьшаясь с неожиданной быстротой, превращаясь в розовую точку, он падал все ниже и ниже -- туда, в глубокое ущелье переулка, наискось поделенного светом и тенью, туда, где полз по узенькой мостовой автобус, похожий на спичечный коробок, и где суетились человечки, этакие булавочные головки на тоненьких ножках... Митенька нагнулся, следя за падавшим мячом. И увидел всю глубину, всю жуткую пропасть под собой. Даже Вера заметила, как напряглась и побелела Митенькина рука, державшаяся за прут. Митенька оцепенел. Он не мог шевельнуться, но все смотрел вниз -- в гулкую эту пропасть. Вера вспрыгнула на подоконник. Еще раньше она увидела, что по стене -- через весь фасад -- тянется неширокий, местами облупившийся карнизик. По нему можно добраться до соседней крыши. Вера не думала, насколько это страшно. Она не знала, сумеет ли вообще пройти по этой узкой полосочке, где и ступня-то не помещалась целиком. Нельзя было раздумывать про это. Держась за оконную раму, Вера сползла на карниз. Кое-как выпрямилась. Отпустила раму и сделала первый неуверенный шаг... Спиной она чувствовала штукатурку стены, неожиданно холодную, совсем не нагревшуюся от осеннего солнца; песчинки скрипели под подошвами. Щелкнув крыльями, сорвался с карниза голубь, и Вера едва удержалась, чтоб не проводить его взглядом... 6 Сережка ссыпался вниз по лестнице и лишь во дворе сообразил, что забыл надеть рубаху. Но возвращаться было некогда. Пришлось выставить синяки на обозрение всему двору. И пришлось сбросить скорость возле скамеек, где сидели умиротворенные мамаши с колясками. Паника сейчас не нужна. Ощущая каждый свой синяк вообще чувствуя себя, как под перекрестным огнем, Сережка проплыл мимо скамеек с ленивым выражением на лице. -- Дворничиху не видели? -- спросил он Николая Николаевича. Тому, вероятно, до смерти хотелось поговорить. Поделиться мыслями, навеянными столь замечательной погодой. Близоруко прищурясь, Николай Николаевич осмотрел Сережкин торс. -- Когда-то и я увлекался физической культурой... -- сообщил он. -- Тоже получал синяки. Это ничего... Сейчас, правда, некоторая вольность в одежде не позволяет их скрыть... Х-гм. Предпочитаете бокс или французскую борьбу? -- Самбо, -- сказал Сережка. -- Где дворничиха, Николай Николаич? -- Я ее в магазин отправил. Самбо? Ага, вспоминаю... В мое время это называлось джю-джицу. -- Джиу-джитсу -- это другое. Она скоро придет? -- Это не другое. По тогдашней транскрипции следовало писать "джю-джи-цу"... Затем появился термин "дзю-до". Отлично помню, как я осваивал эту... х-гм... науку по самоучителю. Прежде были многочисленные самоучители! А дворничиха, я полагаю, вернется еще не скоро. -- Это точно? -- Я попросил ее сдать стеклотару. Знаете, не могу взять в толк, почему это -- неразрешимая проблема. Колоссальнейшие очереди во всех приемных пунктах! -- Спрос превышает предложение! -- наобум ляпнул Сережка, отступая от скамейки. Стеклотара была сейчас далека от Сережкиных интересов. -- М-да? -- сказал Николай Николаевич. -- Тонкое наблюдение. Х-гм... Знаете, синяки синяками, а я все-таки сторонник гармонического развития личности. Грустно, когда превалирует что-то одно. Бицепс, например. Только этого комплимента и не хватало Сережке. -- Я не думал над этой проблемой, -- сказал он. -- Но я обещаю подумать, Николай Николаич. Скрывшись за кустами, Сережка набрал скорость, близкую к рекордной. Через минуту он был у себя в квартире, где запасся связкой ключей и туристским топориком. А еще через минуту, злой и запыхавшийся, Сережка возник перед чердачной дверью. Замок на ней был внушителен. Кажется, во времена Николая Николаевича такие замки прозывались "амбарными". Сережка глядел на замок и молил бога, чтобы сейчас бицепсы не подвели. Пусть они в этот момент превалируют. Ни один ключ не подходит, шарахнуть по замку топором нельзя -- жильцы сбегутся. Вся надежда на бицепсы. Действуя топориком как рычагом, он стал выдергивать замок. Чертов механизм артачился. Недаром говорят, что прежде кое-какие товары были лучшего качества... -- Не лает, не кусает и в дом не пускает... шипел Сережка, налегая на топор. Сломался не замок, а петля. Современная петля. Хвала некачественным товарам! Сережка выдохнул со свистом, потянул на себя дверь. Она не открылась. Сережка рвал за ручку, дергал в бессмысленной ярости, пока не понял, что дверь заперта еще на второй замок. Внутренний. Странно, что дверь не загорелась под Сережкиным взглядом. Он опять вытащил связку ключей и, смиряя дрожь в пальцах, принялся отыскивать подходящий. Наконец один из ключей повернулся в скважине. И дверь, гнусаво заскулив, отворилась сама собой. Вздымая пыль, как самосвал на деревенской дороге, Сережка пронесся по чердаку, нашел окно, распахнул, выбрался на крышу... Тут его ждал новый сюрприз. За кирпичной трубой, схоронившись от ветра, загорали на разостланной одежке Клавка, Митенька и подруга Вера. Да, и Вера была здесь. -- Ты откуда?!. -- Присаживайся, -- сказала Вера. -- отрегулируй дыхание. Сережка нашел взглядом окно Вериной квартиры, увидел карнизик на стене. Долго пялился на него, уже все понимая и не соглашаясь поверить... -- Ты... совсем чокнулась?!. Зачем лезла?! Девчонка Клавка, вертя на пальчике локон, объяснила: -- У нас мячик выронился, мы хотели достать... Митя, подвинься, мне неудобно! Недотепа какой! Митенька отодвинулся без спора. Он был притихший, непохожий на себя, с тусклыми глазами. А девчонка Клавка наоборот -- вела себя независимо. -- Всех бы вас здоровенной палкой!.. -- сказал Сережка. -- Теперь шуметь незачем, -- усмехнулась Вера. -- -- На дворе было по-прежнему сонно, безмятежно. Как лодки в тихой гавани, покачивались коляски с младенцами. А две шерстяные собачонки играли с нейлоновым мячом. -- Митя, забери у них! -- распорядилась Клавка. Митенька побежал не прекословя. Вера смотрела на него со смешанным, неопределенным чувством. Она еще помнила, каким оцепеневшим от ужаса Митенька был там, на крыше. Первый раз в жизни он перепугался по-настоящему. И этот испуг, наверное, не скоро пройдет. На дворе одним разбойником станет меньше, и облегченно вздохнут Митенькины родители. И все-таки жалко, что глаза у него стали тусклые и покорные. Страх -- не самый лучший учитель... Вера думала об этом и еще не знала, что главные-то переживания -- впереди. -- -- Уже на лестнице попахивало горелым, а когда они вошли в квартиру, там плавал дымок. Он неплохо смотрелся бы на речном берегу, над рыбацким костром, а в комнате выглядел лишним. -- Ты утюг забыла!!! Включенный утюг приобрел за это время немыслимую радужную окраску. А подставка, тоже раскаленная, прожгла в Сережкиной рубахе три сквозных дыры. Загасив мерцавшую искрами ткань, Вера подняла рубаху, расправила. -- Прямо следы от пуль... -- Это уже от снарядов, -- сказал Сережка. -- Представляю, как мать обрадуется. Была новая рубашка, не успел надеть, как превратил в лохмотья... Ты думаешь, на кустах рубашки растут? Даром они достаются? -- Вещи надо беречь, -- сказал Сережка. -- В них вложен труд. Вот будешь зарабатывать, поймешь! -- Ладно. Кланяйся в ноги. На эти дырки я тебе присобачу накладной карман. -- А где возьмешь материю? -- Женская изобретательность не имеет границ. А ты сгоняй пока на чердак, привинти обратно замок. И вообще уничтожь следы. -- Надо ли? Надо. Чтоб матери с ума не посходили. Сережка привык ей подчиняться. И он не был упрямым. Но сегодня ему надоело разгуливать нагишом по двору. Это уже смахивало на систему, на какой-то однообразный стриптиз. -- Лучше дождусь, пока ты зашьешь... -- Майки надо под рубаху надевать! -- закричала Вера. -- Модники! Отправляйся немедленно! Сережка ушел оскорбленный, сопя от ярости. Наверно, этот гнев и задурил ему голову на ближайшие десять минут... Вера принесла ножницы, иголку с нитками, попробовала взяться за шитье. Ничего не получалось. Дрожали руки. Она не заметила, когда это началось -- еще во дворе или уже в доме, -- но руки дергались, будто под электрическим током, и унять их было невозможно. -- Спокойно... -- шептала себе Вера. -- Спокойно... Все ведь кончилось, все позади... Надо же, какая ерунда. Страх пережит, можно его забыть. А руки дергаются, будто помнят, как шарили по стене, по холодной скрипучей известке, боясь оторваться от нее... Неужели и для Веры этот случай не пройдет бесследно? Неужели и в ней что-то сломалось, как сломалось в бывшем разбойнике Митеньке? Что делать, если безотчетный страх будет возвращаться, напоминать о себе, как отрава? Она не предполагала, что вот так бывает. Что можно бояться не будущего, а прошлого... Чья-то тень заслонила окно. Вера оглянулась. Хрипло дышащий, с белыми от известки ладонями, вскарабкивался на подоконник Сережка. Спрыгнул на пол, вытер ладони об штаны. На физиономии -- самодовольство. -- Доказал? -- спросила Вера. -- Ничего я не доказывал... Просто решил себя проверить... Подумаешь, трудность. Он лез по карнизику, чтоб себя проверить. Прекрасная цель для героя, самбиста, великовозрастной орясины. И стоит довольный, ничегошеньки не понимая... Вера хрястнула его по щеке и заплакала, не сдерживая слез. -- -- Николай Николаевич заметил Митеньку, бегущего из подворотни с мячом. -- Наигрался? -- спросил Николай Николаевич. -- Хочешь, научу тебя в шахматы сражаться? Митенька смотрел безучастно. -- Это превосходная игра! Если заняться ею с раннего возраста, то... х-гм... добьешься особенных успехов! -- Мне надо мячик отдать. -- Неси, а потом возвращайся! Да, кстати, как ты на моем балконе очутился? Помнишь, весной? -- Там лесенка снизу, -- сказал Митенька. -- И дверка. -- Подожди, это что же -- там, оказывается, люк?! -- Люк. -- И ты забрался по лесенке, открыл его и влез на балкон? -- Я больше не буду, -- сказал Митенька. Николай Николаевич растроганно смотрел на него, чувствуя необоримое желание потрепать разбойника по затылку. А над двором опять разнеслось: -- Митя-а, домой! И Митенька, бережно неся перед собой мячик, послушно затрусил к подъезду. ШЕСТАЯ ГЛАВА История о поломанном буфете, о нескольких фокусах с водой и огнем, о безработице и надеждах на завтрашний день 1 Была середина короткого осеннего дня. Родители еще не вернулись с работы -- еще светила впереди парочка счастливых часов. Привинтив маленькие тиски к буфету, Жека обдирал напильником ржавую металлическую пластинку. Буфет был старый, рассохшийся, он скрипел и пошатывался, когда Жека посильней налегал на напильник. То и дело приходилось укреплять тиски. Раздался звонок в двери. -- Кто? -- спросил Жека, выйдя в переднюю. -- Хозяева дома? Можно на минуточку?.. Приглушенный ответ был неопределенным. Жека помялся, раздумывая, а потом стал открывать. Ему показалось неудобным переспрашивать во второй раз. Да потом -- он тоже был хозяином этой квартиры. А замки, конечно же, опять заело. Особенно нижний -- массивную такую щеколду с дырками. Вероятно, у всех новоселов происходят вот такие мучения с замками... Наконец щеколда, лязгнув, соизволила отпереться; Жека приоткрыл дверь. У порога стоял хорошо одетый пожилой человек с кожаным изящным чемоданчиком. -- Родители-то дома? -- спросил он, рассматривая Жеку. -- Не-а. -- И никого из старших? -- Нет. А что вы хотели? -- Да ничего. Без старших не столкуемся. Извини. Человек кивнул, прощаясь, и ушел. Жека вернулся к своим тискам, очень раздосадованный, что его зря оторвали от работы. Едва он взял напильник, как милицейской трелью заголосил телефон. -- Да! -- сказал Жека в трубку. -- Да... Почему -- недовольный? Голос как голос... Ну, мам, конечно! И котлеты съел... Нормально. Тоже нормально. Английским занимаюсь. Пришел, поел и сел заниматься. Не забуду. Нет. Ну, мам, честное слово! Ну, пока!.. Телефонный разговор с матерью был привычным -- такие велись каждый день. И Жека, отвечая в трубку, все поглядывал на свои тиски, на зажатую в них металлическую пластинку. Ему не терпелось заняться делом. И через минуту он с удовольствием скрежетал напильником, и это удовольствие не могли отравить даже шатающийся, скрипучий буфет и свежая ссадина на пальце. Вскоре металлическая пластина была очищена и доведена до нужных размеров; Жека вынул ее из тисков, любовно осмотрел. И начал прилаживать к какому-то самодельному ружью с коротким деревянным стволом. Тут опять раздался звонок в двери. Чертыхнувшись, Жека пошел открывать -- и конечно же, щеколду снова заело. Сопя, Жека тряс дверь, как яблоню с неспелыми плодами. Мужчина с изящным чемоданчиком стоял на площадке. -- Тьфу ты!.. -- проговорил он. -- Я же ведь был у тебя... Извини. -- Ничего, -- пробормотал Жека, двигая взад-вперед ненавистную щеколду и облизывая новую ссадину на пальце. -- Заедает? -- Все руки пообдирал! -- Дверь садится, -- сказал мужчина. -- Вон шурупы-то -- все молотком заколочены. Эх, люди, шуруп лень завернуть... Ну-ка, дай поглядеть. Мужчина вошел в прихожую, осторожно прикрыл дверь; потом задвинул щеколду. -- Скобу надо переставлять. И у верхнего замка тоже. Не догадался? -- Я не умею, -- сказал Жека. -- Учись. Показать, как это делается? Мужчина поискал глазами вешалку, бросил на нее шапку, повесил пальто. Раскрыл чемоданчик. В этом кожаном, дорогом чемодане лежали столярные инструменты -- рубанки, стамески, узкая пила со съемной ручкой. Жека смотрел, удивленный. -- Может, не надо? -- сказал он. -- А что? -- Да мать хотела мастера вызвать. Из конторы. -- Боишься, сделаем хуже? -- спросил мужчина, отвинчивая скобу. -- Да нет, я вообще... -- Не бойся. Уж как-нибудь не опозоримся. -- Да не боюсь я! -- сказал Жека. -- Но откуда я знаю: вдруг она уже вызвала? Записалась там? Мужчина, продолжая вывинчивать шуруп, подмигнул: -- И это не беда. Не погибнет контора. Жека, поразмышляв, отправился в комнату. Выдвинул ящик у буфета. Небольшая пачка трехрублевок была в этом ящике, и Жека взял верхнюю трешку. Оглянулся на работавшего мужчину. Добавил еще одну трешку. Но теперь сумма показалась ему чрезмерной. Поколебавшись, Жека отправил вторую бумажку обратно, задвинул ящик и вернулся в прихожую. Мужчина, пощелкивая автоматической отверткой, уже привинчивал скобу на новое место. -- Сколько вам за работу-то? -- спросил Жека. -- Э, велик труд, -- сказал мужчина. -- Вот, все и готово. Маслица машинного не найдешь? -- Нету у нас. -- Эх, жители. А вазелин? -- Вазелин где-то был. -- Тащи. Жека прошел в ванную, впопыхах уронил там какую-то баночку с материнскими снадобьями, она закатилась в угол. Жека долго ее доставал. А когда вернулся, то увидел, что мужчина стоит в комнате. Около буфета. Инстинктивно Жека замер в дверях, следя взглядом за мужчиной. Тот постоял перед буфетом, изучая его. Протянул руку. Дотронулся до ящика. Погладил пальцами, пощупал дерево на крышке. Затем повернулся и пошел в прихожую. -- Отыскал? -- спросил он у Жеки. -- Вот. -- Чуть-чуть посандалим, чтоб не скрипело... Если будешь смазывать, то мажь изнутри, и совсем капельку. А то одежду перепачкаете. Мужчина выдавил из тюбика вазелин, в двух местах аккуратно помазал щеколду. -- Закрывай теперь. Жека попробовал. Дверь закрылась безо всяких усилий, и замки повернулись легко, бархатно. -- Открывай. С той же легкостью замки повернулись в обратную сторону. Щеколда теперь повиновалась одному прикосновению пальца. -- Вот так, -- сказал мужчина. -- Я зазор тут оставил, и если опять дверь сядет, все равно закроются. -- Спасибо, -- улыбнулся Жека. -- Не за что. Пустяки. -- Вы вправду денег не возьмете? -- Сказано же тебе. Разреши, я по телефону позвоню? Мужчина прошел в комнату, набрал номер. Долго слушал, как монотонно пищат в трубке гудки. -- Нету... -- проговорил он. -- Ну ладно. Слушай, мужик, давай вот этот буфет починим! -- Буфет?! А зачем?.. -- Зачем вещи чинят? Чтоб в порядке были. -- Не надо, -- сказал Жека, на этот раз непреклонно. Мужчина шагнул к буфету, посмотрел на тиски. -- Ружье, что ли, мастеришь? Эх... Доску вон изрезал. А эта доска -- не верстак ведь, она для другого служит... Зачем так варварски? -- Подумаешь. -- Вот и подумал бы сначала. Эти доски -- и здесь вон, и здесь -- для удобства. Перебирает хозяйка посуду, выдвинет доску -- все можно поставить. Или из ящиков вынуть да сюда положить, покуда порядок наводишь. -- Мать все равно эту бандуру продаст, -- сказал Жека. -- Зря... Это не бандура. Это замечательной работы вещь, только неухоженная. Вон какой-то дурак ее масляной краской покрасил. А там ведь полировка была... Давай счистим, так мамаша и не захочет продавать. Жека, злясь от обиды и неловкости, спросил с вызовом: -- Бесплатно? -- Что -- бесплатно? -- Ну, чинить-то будете? Дверь починили бесплатно -- спасибо вам. А его вот -- тоже бесплатно? -- Чего ты разволновался-то? -- спросил мужчина. -- А зачем вы спрашиваете -- чинить, не чинить? Знаете же, что без отца с матерью я ничего не знаю! Начнете работать, а мне скандал закатят! -- Ну, сразу и скандал. -- Потому что не мое это дело! И все вы понимаете! -- Знаешь, -- сказал мужчина, -- честно говоря, не нужны мне ваши деньги. Я без них проживу. -- Зачем же по квартирам ходите? -- И по квартирам я не хожу, -- сказал мужчина. -- Так вышло. Один мой приятель в этот дом переехал. Больной человек. Я подумал -- вдруг надо помочь по хозяйству. Приколотить чего, поправить -- знаешь, как на новом месте бывает... Вчера звонил, сегодня звоню -- нету его. Вот и решил у соседей спросить, куда он подевался. -- Какая квартира? -- Наверху, двадцать четвертая. -- Озеров? -- Он самый. Ты его знаешь? -- Он опять в больнице, -- сказал Жека. -- Мы к нему ходили с ребятами. -- Ах, ты!.. Опять, значит, его прихватило... Ну, теперь хоть буду знать. Навещу в больнице. Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои отвертки и стамески. Жека, минуту помолчав, спросил: -- Ну, а с буфетом-то этим... Чего он вам сдался? -- Да так, -- сказал мужчина. -- Посмотрел -- и поработать захотелось, руки зачесались. Хорошая вещь-то. -- А мать говорит -- рухлядь. -- Знатоки... Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку какую-нибудь. Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от колючих металлических опилок. Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную блестками новогоднюю свечу. -- Добро... -- Мужчина огляделся. -- И окошки бы завесить еще. Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело. Было похоже на приготовления к киносеансу. Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу. -- Нет, -- сказал он. -- Не показывает себя. Погоди... Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее -- по комнате разнесся запах спирта, -- затем протер доску. Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с зеркала. -- А теперь гляди... -- Мужчина поднес свечку поближе к доске. Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза. Мужчина еще ближе подвинул свечку. Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них, троился, и казалось -- вся доска пронизана винно-красным переливающимся светом. -- На что похоже? -- спросил мужчина. -- Как огонь в печке... -- Верно. Этот рисунок дерева так и называется -- "пламя". Живой огонь... Весь буфет когда-то вот так сиял. -- Мы не знали, -- сказал Жека. -- Жалко, доску ты покарябал. -- Не придет же в голову -- свечку тут зажигать. -- Свечка для наглядности, -- сказал мужчина. -- Эту мебель давно делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение рассчитывал... Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные струйки. -- Раздерни окошко, -- сказал наконец мужчина. Он погасил свечку, вставил доску на место. -- Тиски привернуть? -- Не надо, -- сказал Жека. -- Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел -- ружья-то мастерить. Оно для кого? Для брата младшего? -- Для меня, -- сказал Жека неохотно. -- Ты, вроде, вышел из детского возраста. -- Это не игрушка, -- сказал Жека. -- Это фоторужье. Сюда надевается аппарат, чтоб удобней снимать. В лесу, например. -- Вон что. А я уж удивился. -- Верстак негде поставить. Нету места. -- В такой здоровенной квартире? -- Они новую мебель покупают, -- сказал Жека. -- Старую выбрасывают, новую покупают. Один буфет остался, который позволяют трогать. Вот я здесь и работал. Мужчина выдвинул ящик с покосившейся передней стенкой. Из ящика тотчас вывалилось донышко. -- Видите? -- кивнул Жека. -- Мать говорит -- он свое отслужил. -- Знатоки... -- насмешливо повторил мужчина. Он разобрал тонкие ящичные стенки, осмотрел их. Каждая стенка заканчивалась фигурными шипами, похожими на птичьи хвосты. -- Отслужил? Легко постукивая ладонью, он собрал ящик. Вогнал донышко в пазы. И, держа ящик на одной руке, как чашу, прошел к столу, взял графин с водой. Струя воды плеснула на дно и забулькала. Испуганно улыбаясь, Жека смотрел на этот фокус. Пол в квартире был недавно отциклеван и помазан лаком: мать не разрешала ходить по нему в ботинках... Если вода прольется -- беги из дома. Но ящик не протекал. Даже капля не просочилась. Мужчина подождал еще, протянул ящик Жеке: -- Иди вылей. И когда Жека вернулся, сказал, не скрывая гордости: -- Вот работали мастера! Понимаешь, никто ведь этого не требовал. Ящик -- не кастрюля, герметичность не нужна. А мастер иначе не умел. -- Я думал -- это вы так починили. -- Это он так сделал, -- сказал мужчина. -- Я сразу почерк увидел. Это, брат, мастер высшего класса! Он шурупы молотком не заколачивал. Он себя уважал, и работу уважал... Зазвонил телефон. -- Да! -- сказал Жека в трубку. -- Ага. Почти все выучил. Ну, мам, ну, конечно... Вот соберусь и пойду. Хорошо, не буду задерживаться. Нет, никто не приходил. И не звонили. Все в порядке. Ладно, ладно, я оденусь теплей. Пока Жека разговаривал по телефону, мужчина все осматривал, все поглаживал буфет ладонью. -- Слушай, -- спросил он, -- а ты ружье тайком мастеришь? Чтоб не видели? Жека обернулся: -- Откуда вы взяли? -- Догадался, брат. -- Ну и что? -- сказал Жека с вызовом. -- Я про вас тоже догадываюсь, да молчу. -- А ты скажи. -- Чемоданчик нарочно такой взяли? Чтоб никто не подумал, что в нем инструменты? -- Ух ты, -- сказал мужчина. -- Вот это глаз! -- Кое-что вижу. -- Сейчас все шабашники так ходят, -- сказал мужчина. -- При галстуках, в шляпах. Зачем же мне выделяться? Я вот только невезучий... Инструмент есть, а халтурку не сшибить. Озеров в больнице, у тебя мамаша строгая... -- Вам же деньги не требуются! Мужчина усмехнулся: -- Действительно, может, взять да приплачивать? Предложи мамаше: один чокнутый шабашник согласен платить за работу... Да, приятель, положение трудное. И ты от своих прячешься, и я тоже прячусь. У сына этот чемодан взял. -- Вам-то чего прятаться? -- Тоже скандалов не хочу. -- Вы взрослый, сами можете командовать. -- Не выходит, -- сказал мужчина. -- Я тихий, сговорчивый. Вот не хотел на пенсию, а меня уговорили. Сын уговорил: бросай, мол, физический труд, переезжай к нам, поживи спокойно. Я переехал. Живу, как барин. А без дела-то черт-те как тошно! Брожу неприкаянный, не знаю -- то ли напиться, то ли утопиться. -- Ну и работали бы, -- недоверчиво сказал Жека. -- Сын обижается. Ему зазорно. Вдруг кто-то подумает, что у такой знаменитости отец нуждается... -- Можно ведь объяснить. -- Он не поймет, -- сказал мужчина. -- Он свою работу не любит. Вот и знаменитый, и способный, и передовой, а позволь не работать, он бы и не пошел. Ему непонятно -- любить работу. -- Тогда разругались бы! -- Ты со своими ругаешься? -- спросил мужчина. -- Не так оно просто. Семья, родные люди. -- У меня отец неродной, -- сказал Жека. -- Плохой? -- Нет, он ничего. Только угодить очень старается. Ну, в общем... как задобрить хочет. Я не прошу, а он всякую ерунду покупает -- рубашечки там, носочки. Ему хочется, чтоб я благодарный был. Если это ружье увидит, обязательно купит магазинное. А я не нуждаюсь. -- Своими руками лучше? -- Конечно. Никому не обязан. -- А чего ты этой обязанности боишься? -- спросил мужчина. -- Ну, сказал ему "спасибо", и все тут. -- Он же хочет, чтоб его любили. Как родного. -- Ну и что? -- Так не за подарки же эти... -- Понятно, -- сказал мужчина. -- И тебе, приятель, тоскливо бывает? Ну, дела... -- Раньше у меня звери всякие жили, -- сказал Жека. -- Черепаха была, суслики. А один год я пчел на балконе держал, все удивлялись даже... Но сюда переехали, и мать взялась порядок наводить. Просто помешалась на этом порядке. -- А он? -- Потому и обидно. Должен ведь понимать. Раньше-то улыбался: "У тебя призвание!" А теперь не вспомнит. -- Он у тебя кто? -- спросил мужчина. -- Музыкант. На трубе играет. -- Знаменитый? -- Так себе. -- А у меня знаменитый, -- сказал мужчина. -- Институтом заведует в тридцать два года. Мировая величина. Но работает -- будто крест несет на Голгофу. -- Наш-то старательный, -- хмуро сказал Жека. -- Посуду на кухне моет. Коврик выбивает каждый день. Суетится. -- А мой -- общественник. Бегает из гостей в гости, лишь бы ничего не делать. Жека начал собирать учебники в портфель. -- Приходите завтра! -- вдруг сказал он решительно. -- Если хочется, так приходите! И починим этот буфет. Сейчас мне на английский идти, а завтра я промотаю! -- Хочешь самостоятельность проявить? -- Буфет мы со старой квартиры привезли, -- сказал Жека. -- Он наш. И если ценный, так имеем право оставить. -- Для тех, кто понимает, он подороже новой мебели. -- Ну вот, -- сказал Жека. -- И пусть не думает, что мы приехали нищие. Я вам буду помогать завтра, ладно? Мужчина о чем-то думал, пощипывая себя за бровь. -- Может быть, ты и прав, -- произнес он. -- Почему надо от кого-то зависеть? Я работать хочу. Нравится мне работать. Вот приложу руки, и этот буфет -- на всемирной выставке показывай... Ведь второго такого не подвернется. А вообще -- наймусь в пэ-тэ-у, буду ребятишек учить. Он считает, с меня обузу снял. А мне тошно. И на него глядеть тошно: я не привык, что на работу идут, как на каторгу! -- Так придете? -- спросил Жека. -- Приду. Спецовку возьму, старый чемодан. И мы с тобой покажем, на что способны. -- Что мы -- плохого хотим? -- сказал Жека. -- Вот именно! -- Может, сегодня не пойти на английский? -- Жека поддал ногой незастегнутый портфель. -- Надоело. Зря ходить надоело. -- Отстаешь по английскому? -- Если бы! Нормально занимаюсь. А они придумали в английскую школу записать на будущий год. Догоняю одаренных детей. -- А зачем? -- "Ты, -- говорят, -- можешь догнать. Напрягись". А я же знаю, что бесполезно. -- Да, брат, задачка. -- Еще в фигурное катание записали бы! "Теперь у нас есть возможности тебя развивать!" не пойду никуда. Не пойду, и все тут. Мужчина засмеялся: -- Ладно. Сегодня сходи. А новую жизнь начнем завтра. -- Лучше сразу, сегодня. -- Я спецовку возьму, инструмент настоящий. Это ведь не инструмент, а так, игрушки. Мужчина взял свой чемоданчик, Жека -- портфель, и они вместе вышли из квартиры. 2 Вечером на лестничной площадке слышалось громыханье, будто груженую телегу вкатывали наверх. -- Надо же: взял и открылся! -- приговаривала мать, распахивая дверь. -- Он живет самостоятельной жизнью, этот замок! Хочет -- откроется, хочет -- закапризничает... Заносите в комнату, в комнату! Вот сюда! -- А упаковку где снимем? -- Упаковку, разумеется, на лестнице! Чтоб не мусорить! В прихожую, пятясь друг за дружкой, протиснулись двое грузчиков, тащивших какие-то разобранные полки, щиты, дверцы. -- Показывай место, хозяйка! А мать уже торопливо опустошала буфет, снимая с его полок посуду и сваливая на стол. -- Сюда!.. Она здесь встанет, здесь! -- А это? -- Грузчик показал на буфет. -- Это теперь на свалку. Я сейчас освобожу... Вам придется его разобрать. -- Зачем? -- Да он не пролезает в двери! Когда втаскивали, все косяки ободрали, такая бандура нескладная! И в лифт не помещается! Грузчики подошли к буфету. Обозрели с неудовольствием. -- Он, хозяйка, не разбирается. -- Разломайте тогда! -- С ним до ночи прокантуешься. Это блиндаж в три наката, его бомбой не взять... -- Я отдельно заплачу, -- сказала мать. -- Вы уж помогите. Без вас мы погибнем с этим сооружением. Грузчики выжидательно молчали, отворачивая лица. -- Я хорошо заплачу, обижаться не будете! -- Ну, Семен? -- спросил первый. -- Дак чего, раз обещают по-человечески... Надо выручить. -- Тащи снизу ломик, топор захвати тоже. Ну, хозяйка, только ради любезности, по-свойски... За спиной у матери, складывавшей посуду, раздался первый тяжкий удар -- и затрещало, застонало раздираемое дерево. 3 И вот на том месте, где стоял нескладный буфет, возникла стройная, матово поблескивающая финская "стенка". Ее верхние полки мать заполнила книгами, а на средних и нижних расставила посуду и разные безделушки. -- Ну, каково? -- Замечательно, -- сказал Аркадий Антонович. -- Нравится? Только искренне, искренне! -- Конечно, нравится. Еще бы не нравилось. А буфет где? -- Знаешь, сначала я думала -- сдам в комиссионку. Но там полно рухляди, и стоит она такие копейки, что нет смысла возить! Я плюнула и решила выбросить. А эти штуки удивительно удобные! Места не занимают, но все помещается! -- Там у Женьки доска была. Для работы. -- Господи, для какой работы? Для баловства! -- Пилил он что-то. Сверлил. -- А что? Ты видел, что именно? Деревянное ружье. Я его тоже выкинула. -- Может, ему надо? -- И пчел надо было разводить, -- сказала мать. -- Помнишь, на балконе-то? -- Да уж, этого я не забуду. -- До сих пор небось почесываешься? -- Мать оглянулась на него, смеясь. -- Ему, Аркаша, пора от всего прежнего отвыкать... А тебе пора быть с ним решительнее. Ты к нему относишься, как к грудному. Знаешь -- несет папа из родильного дома такой сверток -- и уронить боится, и покрепче взять боится... -- Не знаю, -- сказал Аркадий Антонович. -- Я ведь не носил. Мать снова оглянулась. -- Прости, я неудачно выразилась. Но все равно -- тебе надо привыкнуть, что он взрослый, нормальный парень. Попроще с ним, посмелее. Он поймет. -- У нас с ним не получается, -- сказал Аркадий Антонович. -- Вроде все благополучно, но я чувствую: не получается. Ты не смейся, но год назад мне было легче. -- Когда он тебя выгонял? -- Да, как ни странно... Он меня выгонял, а мне надо было добиться, чтоб он стал меня уважать, чтоб согласился на нашу с тобой свадьбу... Я знал, чего добиваться! А сейчас я теряюсь, не понимаю его... Он на все согласен. Как-то странно на все соглашается! -- И слава богу, Аркаша. Неужели тебе хочется, чтоб вы ругались? Аркадий Антонович, сгорбясь, присел на диван, сцепил худые руки на коленях. -- Иногда люди ругаются, -- сказал он, -- но ощущают близость друг друга. -- Скандалов, Аркаша, было достаточно. -- Конечно. Я помню. Но в те дни Женька не выглядел побежденным. А сейчас он все делает, как побежденный. Ты замечала? -- Господи, тебе это мерещится! -- Вчера ты прогнала его с кресла, а он -- ни слова. Ушел как побитый! -- А что он мог сказать, Аркаша?! Я и тебя прогоню, если будешь пачкать обивку. В доме наконец появился порядок, давайте его беречь! -- А тебе не кажется... -- Аркадий Антонович еще больше сгорбился, взглянул на нее снизу. -- Тебе не кажется, что мы неправильно начали совместную жизнь? -- А как надо было? -- Я не знаю. Может, правильнее начать с другого. А не с этой мебели, например. Мать обернулась недоуменно: -- Почему? Она же тебе нравится? Или ты боишься сказать правду? -- Нравится, -- подтвердил Аркадий Антонович. -- Но мы это устраиваем для себя. Для нас двоих. А Женька? -- Думаешь, ему будет хуже в прилично обставленной квартире? Аркаша, не усложняй ситуацию. Если говорить откровенно, Женька привык жить, как на вокзале. Настоящего дома у него никогда не было. И слава богу, что он теперь появился! Научится жить, как люди. -- Разве этим определяется людское житье? -- сказал Аркадий Антонович, не меняя своей неудобной, неустойчивой позы. -- А чем? Он опять глянул снизу, но не ответил. -- Что же ты молчишь? -- Мать перестала возиться с посудой и стояла выпрямившись. -- Говори! Аркадий Антонович все молчал. -- Если я зря старалась, почему ты не сказал этого раньше?! Я бы не носилась как сумасшедшая, не бегала после работы по магазинам! Ты считаешь, все это легко достается? -- Нет. -- Он качнул головой, поморщился. -- Нет. Я представляю, каково тебе. Но, может, ты... чересчур увлеклась? Мать подвинула к себе стул, оперлась на его спинку. Отвернулась. Аркадий Антонович вдруг сообразил, что она беззвучно плачет. -- Ты что, Зоя?.. -- Он вскочил, подбежал. -- Ну что тыИзвини, я совершенно не хотел обидеть! Зоя, что ты!.. -- Надеюсь, ты не думаешь, -- сказала мать, -- что я, как голодная на хлеб, накинулась на эти покупки... -- Зоя! -- Я надеюсь, -- повторила она упрямо, -- ты не считаешь меня стяжательницей! -- Перестань, Зоя!! Она подняла к нему мокрые глаза: -- Ведь обидно, Аркаша. Я так старалась. Я так хотела, чтоб вам понравилось... -- Милая, ну извини, я сказал глупость. -- Нет, Аркаша. Дело не в словах. Я тоже чувствую, что у нас не ладится... Только мебель здесь ни при чем. -- Ты устала. -- Мы все устали, пока это тянулось -- и дурацкий развод, и ссоры с Женькой, и переезд сюда... И ты устал, и Женька устал. А меня одна надежда грела: вот все это кончится, забудется -- и пойдет нормальная жизнь. -- Я тоже так думал. -- И вот мы дождались. У нас все есть. У нас все есть для хорошей, нормальной, счастливой жизни... Так почему же?.. -- Она не начинается? -- Да. Почему нет и нет этой счастливой жизни? Мы же старались! Мы же все сделали! В прихожей щелкнул ключ в дверях. Оба они повернули головы: мать втерла щеки, чтобы Жека не заметил ее слез