и злоба взяли свое. - Не надумаю ли спуститься? - с издевкой промолвил он. - И отдаться безоружным на милость разбойников и грабителей, чтобы лучше их слышать? Мне и отсюда вас хорошо слышно. Не одурачишь ты меня, Гэндальф. Ты думаешь, я не знаю, где укрыты от глаз подвластные тебе злобные лешие? - Предателю всюду чудится ловушка, - устало отвечал Гэндальф. - Но ты зря боишься за свою шкуру. Если бы ты и вправду меня понял, то понимал бы, что останешься цел и невредим. Напротив, я-то и могу тебя защитить. И оставляю за тобой решающий выбор. Покинь Ортханк своею волей - и ты свободен. - Чудеса, да и только! - осклабился Саруман. - Вот он, Гэндальф Серый - и снисходителен, и милостив. Еще бы, ведь без меня в Ортханке тебе, конечно, будет куда уютней и просторней. Вот только зачем бы мне его покидать? А "свободен" - это у тебя что значит? Связан по рукам и ногам? - Тебе, наверно, из окон видно, зачем покидать Ортханк, - отозвался Гэндальф. - Вдобавок сам подумай: твои орды перебиты и рассеяны, соседям ты стал врагом, своего теперешнего хозяина обманул или пытался обмануть, и, когда его взор сюда обратится, это будет испепеляющий взор. А "свободен" - у меня значит ничем не связан: ни узами, ни клятвой, ни зароком. Ступай, куда знаешь, даже... даже, если угодно, в Мордор. С одним условием: ты отдашь мне ключ от Ортханка и свой жезл. После ты их получишь обратно, если заслужишь; они берутся в залог. Лицо Сарумана посерело, перекосилось, и рдяным огнем полыхнули глаза. Он дико, напоказ расхохотался. - После! - вскрикнул он, срываясь на вопль. - Еще бы, конечно, после! После того, как ты добудешь ключи от Барад-Дура, так, что ли? Добудешь семь царских корон, завладеешь всеми пятью жезлами и достанешь головой до небес? Как бы не так! Немного ж тебе надо, и уж без моей скромной помощи ты обойдешься. Я лучше займусь другими делами. А пока что, несчастный глупец, проваливай-ка подобру-поздорову и, если я тебе вдруг понадоблюсь, приходи, отрезвевши! Только без этой свиты - без шайки головорезов и жалкого охвостья! Прощай! - Он повернулся и исчез с балкона. - Вернись, Саруман! - повелительно молвил Гэндальф. И, к общему изумлению, Саруман появился снова точно вытащенный; он медленно склонился к чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В морщинистом дряхлом лице его не было ни кровинки, а рука, сжимавшая внушительный черный жезл, казалось, истлела до костей. - Я тебе не дал разрешенья уйти, - строго сказал Гэндальф. - Я с тобой разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль. Как много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и безумствовать. Но ты избрал свою участь - грызть капкан, в который сам себя загнал. Что ж, оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет пути. Разве что с востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы. Саруман! - воскликнул он, и голос его властно загремел. - Гляди, я уж не тот Гэндальф Серый, кого ты предал врагам. Я - Гэндальф Белый, отпущенный на поруки смертью! А ты отныне бесцветен, и я изгоняю тебя из ордена и из Светлого Совета! - Он воздел руку и молвил сурово и ясно: - Саруман, ты лишен жезла! Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его упал к ногам Гэндальфа. - Теперь иди! - сказал Гэндальф, и Саруман вскрикнул, осел и уполз. И грянулось что-то сверху, тяжелое и блестящее: в перила, едва не задев Сарумана, возле виска Гэндальфа, на лестницу. Перила дрогнули и рассыпались вдребезги, лестница с треском брызнула огнистым снопом искр. А брошенный шар промчался вниз по ступеням - черный, хрустальный, багровеющий изнутри. И покатился к колдобине - там его успел перехватить Пин. - Подлый негодяй! - воскликнул Эомер. Но Гэндальф пожал плечами. - Нет, - сказал он, - это не Сарумановых рук дело. Брошено из другого, из высокого окна. Гнилоуст, я так думаю, с нами прощается, но неудачно. - Потому неудачно, что он толком не знал, в кого метит, в тебя или в Сарумана, - предположил Арагорн. - Может, и так, - согласился Гэндальф. - Хороша подобралась парочка! Они же заедят друг друга: слова страшнее всего. Впрочем, поделом вору и мука. Но если Гнилоуст выйдет из Ортханка живьем, ему изрядно повезет... Ну-ка, ну-ка, маленький, оставь шарик! Меня бы сначала спросил! - воскликнул он, резко обернувшись и увидев Пина, который медленно всходил по лестнице, точно нес непосильную тяжесть. Он сбежал ему навстречу и поспешно отобрал у хоббита темный шар, обернув его полой плаща. - Дальше мое дело, - сказал он. - Н-да, Саруман бы, пожалуй, не стал такими вещами швыряться. - У него и без этого найдется чем швырнуть, - сказал Гимли. - Если разговор окончен, так хоть отойдем подальше! - Разговор окончен, - сказал Гэндальф. - Отойдем. У подножия лестницы ристанийцы громко и радостно приветствовали своего конунга и склонились перед Гэндальфом. Колдовство Сарумана развеялось: все видели его озлобленное бессилие и жалкий позор. - Ну, вот и все, - вздохнул Гэндальф. - Надо бы Древню сказать, чем дело кончилось. - А ему это невдомек? - удивился Мерри. - Могло, что ль, кончиться иначе? - Да нет, наверно, не могло, - сказал Гэндальф, - хоть и висело на волоске. Но пришлось на это пойти - отчасти из милосердия, а отчасти... Надо было показать Саруману, что голос его теряет привычную власть. Деспоту не стоит прикидываться советником. И уж если тайное стало явным, то дальше его не утаишь. А мудрец наш как ни в чем не бывало принялся обрабатывать нас порознь на слуху друг у друга - нерасчетливо поступил. Но все-таки надо было дать ему последнюю возможность отказаться от мордорского лиходейства, а заодно и от своих замыслов. Загладить постыдное прошлое: он ведь мог бы нам очень помочь. Лучше всякого другого знает он наши дела, и захоти он только - нынче же все пошло бы иначе. Но он предпочел свою бессильную злобу и надежную твердыню Ортханка. Не желает помогать, а желает начальствовать. И живет-то в ужасе перед тенью Мордора, а тянется к верховной власти. Вот уж кто несчастный дурак! Если с востока до него доберутся - пиши пропало. Мы-то не можем, да и не станем крушить Ортханк, а Саурон - тот, пожалуй что, и сокрушит. - Ну а если победа Саурону не достанется? Ты тогда что с ним сделаешь, с Саруманом? - спросил Мерри. - Я? С Саруманом? Да ничего я с ним делать не стану, - сказал Гэндальф. - Всякая власть мне претит. А вот что с ним станется, этого я не знаю. Жалко все-таки: столько добра и столько могущества пропадает задаром. Зато нам-то как повезло! Вот уж не угадаешь заранее, злоба - она сама по себе в ущерб. Если бы мы даже вошли в Ортханк, то и среди всех тамошних сокровищ вряд ли нашлось бы равное тому, которое вышвырнул Гнилоуст. Раздался и осекся яростный вопль из высокого открытого окна. - Похоже, Саруман со мной согласен, - сказал Гэндальф. - Вот теперь давайте отойдем подальше! Они вернулись к разрушенному входу и едва вышли из-под арки, как тут же, откуда ни возьмись, к ним зашагали онты, дотоле скрытые за грудами камней. Древень шел во главе, и Арагорн, Гимли и Леголас в изумлении уставились на лесных великанов. - Вот, кстати, три моих спутника, Древень, - сказал Гэндальф. - Я тебе про них говорил, но ты их еще не видел. И представил их, одного за другим. Старый онт внимательно оглядел каждого и с каждым немного побеседовал. Последним оказался Леголас. - Так ты, стало быть, сударь мой эльф, явился из так нынче называемого Лихолесья? Как оно ни зовись, а лес там был, помнится, хоть куда! - Да наш лес - он и сейчас ничего себе, - скромно сказал Леголас. - Но ведь деревьев сколько ни есть, а все мало! Больше всего на свете хочется мне побродить по Фангорну, дальше опушки-то и побывать не привелось, а уж так тянуло! Радостно замерцали глубокие глаза Древня. - Ну что ж, авось еще и горы не очень постареют, как твое желанье сбудется, - сказал он. - Надо, чтоб сбылось, - подтвердил Леголас. - Я условился с другом, что если мы останемся живы, то непременно наведаемся в Фангорн - с твоего позволения, конечно. - Мы эльфам всегда рады, - сказал Древень. - Друг мой, как бы сказать - не соврать, не из эльфов, - заметил Леголас. - Это Гимли, сын Глоина, вот он стоит. Гимли низко поклонился, топор его выскользнул из-за пояса и брякнул о камни. - Кгм, хм! Вот тебе и на! - сказал Древень, тускло взглянув на него. - Гном, да еще с топором! Ну, не знаю, не знаю! Кгм! Эльфам, я говорю, мы всегда рады, но это уж слишком, а? Н-да, подобрал себе дружка! - Друзей не выбираешь, - возразил Леголас. - Одно скажу: покуда жив Гимли, я без него в Фангорн - ни ногой. А топор у него не на деревья, о владыка бескрайнего леса! Он им оркам головы рубит. В одном последнем бою четыре с лишним десятка завалил. - Кхум! Дела, дела! - сказал Древень. - Ну, это, само собой, приятно слышать. Ладно, пусть будет как будет: торопиться нам некуда. А вот расставаться пора. Вечереет, а Гэндальф сказал, что вам надо выехать до ночи: повелитель Ристании торопится в свой золотой чертог. - Да-да, ехать надо немедля, - сказал Гэндальф. - И твоих привратников я с собой заберу. Ты и без них прекрасно обойдешься. - Обойтись-то обойдусь, - сказал Древень, - но отпускать их жалко. Мы так с ними быстро, прямо сказать, второпях подружились, что мне и самому удивительно - видно, в детство впадаю. Но ежели порассудить, то, может, и дивиться нечему: сколько уж веков не видел я ничего нового под солнцем и под луною, а тут на тебе. Нет, кто-кто, а они у меня в памяти останутся, и в перечень я их поместил, велю онтам переучивать: Онты-опекуны явились к древесным отарам - Исполины собой, земнородные водохлебы; И хоббиты-хохотуны, лакомки-объедалы, Храбрые малыши, человечьи зайчата. Так теперь он и будет читаться, покуда листья растут на деревьях. Прощайте же! Если до вашей прелестной Хоббитании дойдут какие-нибудь новости, дайте мне знать! Вам ведь понятно, о чем я? Я про онтиц: вдруг да чего увидите или прослышите. И сами ко мне выбирайтесь! - Мы выберемся! - сказали в один голос Мерри с Пином и поспешно отвернулись. Древень молча поглядел на них и задумчиво покачал головой. Гэндальфу же он сказал: - Саруман, значит, убоялся выйти? Ну, я так и знал. Нутро у него гнилое, как у последнего гворна. Правда, если бы меня одолели и истребили все мои деревья, я бы тоже небось затаился в какой-нибудь дыре и носа не казал наружу. - Зря сравниваешь! - сказал Гэндальф. - Ты ведь не собирался заполонить мир своими деревьями в ущерб всякой иной жизни. А Саруман - да, он предпочел лелеять свою черную злобу и вынашивать новые козни. Ключ от Ортханка у него не отнимешь, а выпускать его оттуда никак нельзя. - Не тревожься! Онты за ним приглядят, - пообещал Древень. - Следить будут денно и нощно, и без моего соизволения он шагу не ступит. - Вот и ладно! - сказал Гэндальф. - Я только на вас и надеялся; хоть одной заботой меньше, а то мне, право, не до него. Но вы уж будьте начеку: воды схлынули, и боюсь, одними часовыми вокруг башни не обойдешься. Наверняка из Ортханка есть глубокие подземные ходы, и Саруман рассчитывает тайком улизнуть. Уж коли на то пошло, затопите-ка вы Изенгард еще разок, да как следует, пока он весь не станет озером или ходы не обнаружатся. Заткните ходы, наводните пещеры - и пусть Саруман сидит в башне и поглядывает из окон. - Положись на онтов! - сказал Древень. - Мы обшарим каждую пядь и перевернем все камушки до единого! И насадим вокруг деревья - старые, одичалые. Они будут называться Дозорный Лес. Любую белку в тот же миг заприметят. Будь покоен! Семижды минет срок наших скорбей, которых он был виною, но мы и тогда не устанем его стеречь! Глава XI. ПАЛАНТИР Солнце опускалось за длинный западный хребет, когда Гэндальф со спутниками и конунг с дружиной покинули Изенгард. Мерри сидел позади Гэндальфа, Арагорн взял Пина. Двое вестовых стрелой помчались вперед и вскоре исчезли из виду в долине. Остальные тронулись мерной рысью. Онты чинно выстроились у ворот, воздев свои длинные руки и замерши как истуканы. Мерри и Пин точно по команде обернулись у поворота извилистой дороги. Небо еще сияло солнечным светом, но серые развалины Изенгарда сокрыла вечерняя тень. Древня пока было видно: он стоял одиноко, словно древесный ствол, и хоббитам припомнилась их первая встреча на залитом солнцем горном уступе близ опушки Фангорна. Подъехали к столбу с Белой Дланью: столб высился по-прежнему, но изваяние было сшиблено с верхушки его и расколото на куски. Посреди дороги валялся длинный мертвенно-белый указующий перст с кроваво-черным ногтем. - До чего же основательный народ эти онты! - заметил Гэндальф. Они проехали мимо. Сумерки сгущались. - Долго ли нам нынче ехать, Гэндальф? - спросил Мерри немного погодя. - Тебе-то небось все равно, что сзади тебя болтается жалкое охвостье, а охвостье еще прежде того устало, ему не терпится отдохнуть. - А-а, расслышал и даже обиделся! - сказал Гэндальф. - Скажи лучше Саруману спасибо за вежливость! Он на вас крепко глаз положил. Если угодно, можешь даже гордиться - сейчас он только про тебя с Пином и думает: кто вы такие, откуда взялись, что вам известно, вас или не вас захватили в плен и как же вы спаслись, когда всех орков перебили, - над такими вот мелкими загадками бьется наш великий мудрец. Так что, любезный друг Мериадок, будь польщен его руганью. - Благодарствуйте! - сказал Мерри. - Но мне еще более льстит мотаться у тебя за спиной, хотя бы потому, что я могу повторить свой вопрос: долго ли нам нынче ехать? - Вот неугомонный хоббит! - расхохотался Гэндальф. - К каждому магу надо бы приставить хоббита-другого, дабы они, маги, следили за своими словами. Прости, что оставил тебя без ответа, даром что и ответ проще простого. Сегодня мы не спеша проедем несколько часов и выберемся из долины. Завтра поскачем галопом. Мы хотели ехать от Изенгарда степным путем в Эдорас, да передумали. К Хельмовой Крепи отправили гонцов, оповестить о завтрашнем прибытии конунга и созвать ополчение: на Дунхерг пойдем горными тропами. Отныне в открытую - ночью или днем, все равно, - ведено будет ездить по двое, по трое. - То от тебя слова не допросишься, то получай дюжину, - сказал Мерри. - Я ведь только и спросил, долго ли до ночлега? Почем мне знать, что это за Хельмова Крепь и разные Эдорасы? Я, может, чужестранец! - Так разузнай, коли хочешь что-нибудь понять! А меня больше не тереби, не мешай мне думать. - Ладно, ладно, сядем у костра, и я пристану к Бродяжнику, он не такой гневливый. Скажи только, чего ради нам таиться, разве мы не выиграли битву? - Оттого и таиться, что выиграли: победили мы покамест на свою голову. Изенгард напрямую связан с Мордором - ума не приложу, как они обменивались вестями, а ведь обменивались! Сейчас Око Барад-Дура вперится в Колдовскую логовину и зарыщет по Ристании. Чем меньше оно увидит, тем лучше. Дорога вилась по долине, то дальше, то ближе слышалось клокотание Изена. Ночная тень наползала с гор. Туманы развеялись, подул холодный ветер. Бледная полная луна блистала на востоке. Горная цепь справа стала чередой голых холмов. Широкая серая гладь открывалась перед ними. Наконец повернули коней с дороги налево, на мягкий и упругий травяной ковер, и через лигу-другую наехали на лощину за округлым зеленым подножием Дол-Брана, последней горы Мглистого хребта, густо поросшей вереском. Скаты лощины устилал прошлогодний папоротник, сквозь настил из сырой пахучей земли пробивались плотные, крученые молодые побеги. По краям тянулись сплошные заросли боярышника. Примерно за час до полуночи путники спешились и развели костер в ямине под корнями раскидистого куста, большого, как дерево, старого и корявого, однако все ветви его были в набухших почках. Выставили пару часовых, остальные поужинали, укутались в плащи и одеяла и мигом уснули. Хоббиты приютились в уголке на груде папоротниковой листвы. У Мерри слипались глаза, но Пину почему-то не спалось. Он вертелся с боку на бок, шурша и хрустя подстилкой. - В чем дело? - спросил Мерри. - На муравейник улегся? - Да нет, - сказал Пин. - Просто неудобно. Вспоминаю, сколько я уже не спал в постели. Мерри сладко зевнул. - Сочти на пальцах! - сонно сказал он. - Чего мудрить-то, от Лориэна и не спал. - Да, как же! - хмыкнул Пин. - В настоящей постели, в спальне. - Тогда от Раздола, - сказал Мерри. - А я сегодня и на иголках заснул бы. - Тебе-то хорошо, Мерри, - тихо сказал Пин, помолчав. - Ты с Гэндальфом ехал. - Ну и что? - Ты у него что-нибудь узнал, вытянул из него? Или не удалось? - Вытянул - куда больше обычного. Но ты же все слышал: ехали рядом и говорили мы громко. Ладно уж, поезжай ты с ним завтра, ежели думаешь больше выспросить - и если он согласится. - Да? Можно? Вот здорово! А он такой же скрытник? Ничуть не изменился! - Очень даже изменился! - сказал Мерри, приочнувшись от дремы и не понимая, почему другу неймется. - Правда, это объяснить трудно. По-моему, он стал и добрее, и жестче, и веселее, и суровее. Словом, другой он стал, но вроде и не совсем другой - пока не разберешь. Ты вспомни, чем кончилось с Саруманом! Саруман-то раньше был главнее Гэндальфа в ихнем каком-то Совете, не знаю уж, что это за Совет. Он был Саруман Белый. А теперь Белый - Гэндальф. Саруману ведено было вернуться - он и вернулся, и жезл его тю-тю, велели убираться - он и уполз на карачках! - Не знаю, не знаю, только скрытности у него еще прибавилось против прежнего, - возразил Пин. - Взять хоть этот... ну, хрустальный шар. Вроде он доволен, что его заполучил. То ли он знает, то ли догадывается, что это за шар. И нам - ни полслова, а ведь шар-то я поймал, без меня бы он в пруду потонул. "Ну-ка, маленький, оставь шарик!" - и весь сказ. А правда, что это за шар? Тяжелый такой... - Пин говорил совсем-совсем тихо, точно сам с собой. - Ага! - сказал Мерри. - Вон ты чего ворочаешься! Слушай, дружище Пин, ты вспомни-ка присловье Гаральда, которое Сэм любил повторять: "В дела мудрецов носа не суй - голову потеряешь!" - Ну, знаешь, за эти месяцы мы в делах мудрецов поневоле по уши завязли, - сказал Пин. - И головой только и делаем, что рискуем. Невелика была бы награда - посмотреть на этот шар! - Спал бы ты, честное слово! - сказал Мерри. - Все в свое время узнаешь. Между прочим, по части любопытства пока еще ни один Крол Брендизайка не обставил, и ты, значит, решил на ночь глядя постоять за честь рода? Ох, не вовремя спохватился! - Да ну тебя! Я всего-то и сказал, что хочу на этот шар поглядеть, а на него поглядишь, как же, Гэндальф лежит на нем, будто собака на сене. Тут еще ты заладил: нельзя да нельзя, спи да спи! Спасибо на Добром слове! - Пожалуйста, - сказал Мерри. - Ты меня прости, Пин, но уж как-нибудь потерпи до утра. Отоспимся, позавтракаем, загоримся любопытством - авось на пару и распотрошим мага! А сейчас не могу больше, до ушей зеваю. Покойной ночи! Пин в ответ промолчал. Лежал он неподвижно, однако сна у него не было ни в одном глазу, и он досадовал на мирно засопевшего Мерри. Чем тише становилось, тем назойливее вертелся у него перед глазами черный шар. Он точно снова оттягивал ему руки, и снова мерещилась ему багровая глубь, в которую Пин успел на миг заглянуть. Он опять принялся ворочаться и старался думать о чем-нибудь другом. Но это у него никак не получалось. Наконец он сел и огляделся. Его пронизала дрожь, и он запахнулся в плащ. Ярко-белая луна холодно озаряла лощину, кусты отбрасывали угольно-черные тени. Кругом все спали. Часовых было не видать: может, отошли на гору, а может, укрылись где-нибудь в папоротниках. Движимый какой-то непонятной и неодолимой силой, Пин тихонько подкрался к спящему Гэндальфу и заглянул ему в лицо. Маг хоть вроде бы и спал, но с полуприкрытыми веками: из-под его длинных ресниц поблескивали белки. Пин поспешно отступил, но Гэндальф не шелохнулся, и хоббит, точно его что подталкивало, обошел его со спины. Поверх одеяла маг был укрыт плащом, и рядом, у него под правой рукой, лежал круглый сверток в темной тряпице - казалось, рука Гэндальфа только что соскользнула со свертка на землю. Едва дыша, Пин подбирался все ближе и ближе, наконец встал на колени, воровато протянул обе руки, ухватил сверток и медленно поднял его - он был вовсе не такой уж тяжелый. "Пустяки, всего-то какая-нибудь стеклянная безделушка", - со странным облегчением подумал он, однако на место сверток не положил, а выпрямился, прижимая его к себе. Потом его осенило: он отошел на цыпочках и вернулся с большим булыжником. Снова встав на колени, он разом сорвал тряпицу с круглого предмета, закутал в нее булыжник и подсунул его поближе к руке Гэндальфа. И наконец посмотрел на гладкий хрустальный шар, черный и тусклый, лежавший возле его колен. Пин поднял его, торопливо обернул полой плаща и хотел было вернуться к своему ложу, но тут Гэндальф зашевелился во сне и что-то пробормотал на чужом языке; рука его вытянулась, ощупала круглый сверток, он вздохнул и опять затих. "Болван ты стоеросовый, - неслышно увещевал себя Пин. - Вляпаешься - не выберешься! Сейчас же положи обратно!" Но колени его тряслись, он не смел подойти к магу и обменять свертки. "Не выйдет, я его разбужу, - мелькнуло у него в голове, - надо сперва успокоиться. Так что уж ладно, посмотрю хоть, чтобы не зря. Только не здесь!" Он прокрался к зеленому холмику неподалеку от своего травяного ложа. Луна вдруг выглянула из-за края лощины. Пин сел, сдвинул колени, пристроил на них шар и низко склонился к нему - точь-в-точь голодный мальчишка, стащивший миску с едой, - наконец отвел плащ и посмотрел. Тишина сомкнулась и зазвенела у него в ушах. Сначала шар был темный, янтарно-черный, сверкающий в лунных лучах, потом медленно засветился изнутри, впиваясь в его глаза, неотвратимо притягивая их. Шар вспыхнул и закрутился, нет, это в нем закрутился огненно-багровый вихрь - и вдруг погас. Хоббит ахнул, застонал и попробовал оторваться от шара, но только скрючился, сжимая его обеими руками. Он приникал к нему все ближе и ближе, потом оцепенел, губы его беззвучно шевелились. С придушенным криком он опрокинулся навзничь. Крик был ужасающий. Часовые спрыгнули в лощину. Весь лагерь мгновенно пробудился. - Ах ты, воришка несчастный! - сказал Гэндальф, поспешно набросив плащ на хрустальный шар. - Ну, Пин, вот уж не было печали! - Он опустился на колени подле простертого, застывшего хоббита, чьи раскрытые глаза неподвижно глядели в небо. - Что же он успел натворить и чего нам теперь ждать? Лицо мага резко осунулось. Он взял Пина за руку и прислушался к его дыханию, потом возложил ладони ему на лоб. Дрожь пробежала по телу хоббита, и веки его сомкнулись. Он вскрикнул, сел и уставился на склоненные к нему в лунном свете бледные лица. - Не для тебя эта игрушка, Саруман! - пронзительно и монотонно прокричал он. - Я тотчас же за нею пришлю. Понятно? Так и передай! Он вскочил и бросился бежать, но Гэндальф перехватил и удержал его - бережно и крепко. - Перегрин Крол! - молвил он. - Вернись! Хоббит успокоение прижался к надежной и твердой руке. - Гэндальф, это ты! - воскликнул он. - Прости меня, Гэндальф! - Простить? - нахмурился маг. - Сперва скажи, за что? - Я ук... унес шар и заглянул в него, - запинаясь, проговорил Пин. - И я увидел очень страшное, а уйти было нельзя. Он явился, и допрашивал меня, и стал на меня глядеть, и... и я больше ничего не помню. - Нет, так не пойдет, - строго сказал Гэндальф. - Что ты увидел, о чем он допрашивал, что ты ему сказал? Пин закрыл глаза и мелко задрожал, но не произнес ни слова. Все молча смотрели на него, кроме Мерри - тот отвернулся. Лицо Гэндальфа было по-прежнему сурово. - Отвечай! - велел он. Пин начал снова - глухим, непослушным голосом, но речь его с каждым словом становилась все отчетливее. - Я увидел темное небо и высокую зубчатую башню, - сказал он. - И крохотные звезды. Казалось, видится то, что было давным-давно и далеко-далеко, но видится ясно и четко. Звезды меркли, мерцали: их точно гасили какие-то крылатые чудища - казалось, огромные летучие мыши вьются над башней. Я их насчитал девять. Одна полетела прямо на меня, разрастаясь и разрастаясь. У нее было жуткое... нет, нет! Нельзя об этом говорить. Я хотел отдернуться - вдруг она оттуда вылетит, но она заслонила весь шар и исчезла, а появился он. Слов он не говорил, только глядел, и мне было все внятно. "Ты возвратился? Почему так долго отмалчивался?" Я не ответил. Он спросил: "Кто ты?", а я все молчал, терпел дикую боль и, когда стало совсем уж невмоготу, сказал: "Хоббит". А он будто вдруг увидел меня - и его хохот мучил, как медленная пытка. Я противился из последних сил. Он сказал: "Погоди немного. Скоро снова свидимся. Пока скажи Саруману, что эта игрушка не для него. Я тотчас же за нею пришлю. Понял? Так и передай". И снова злорадно захохотал, как клещами жилы вытягивал, страшнее всякой смерти... нет, нет! Об этом нельзя говорить. Больше я ничего не помню. - Посмотри мне в глаза! - сказал Гэндальф. Пин встретил его взгляд, не сморгнув. Длилось нестерпимое молчание. Потом лицо мага потеплело, и по нему скользнула тень улыбки. Он погладил Пина по голове. - Ладно! - сказал он. - Будет! Ты уцелел. Глаза твои, вижу, не лгут. Ну, он недолго с тобой говорил. Олухом ты был и остался, но ты честный олух, Перегрин Крол. Будь на твоем месте кто поумнее, он бы, может, вел себя хуже. Но запомни вот что! Тебя и твоих друзей уберег, что называется, счастливый случай, но другой раз не убережет. Допроси он тебя толком, ты бы не вынес пытки и рассказал ему все, что знаешь, к нашей общей погибели. Но он поторопился. Одних сведений ему показалось мало, он решил немедля заполучить тебя и не спеша замучить в темнице Черной Башни. Нет уж, ты не дергайся! Суешь нос в дела мудрецов, так и хвост не поджимай! Ладно уж, я тебя прощаю. Все не так худо обернулось, как могло бы. Он бережно отнес Пина на папоротниковое ложе. Мерри сел возле друга. - Лежи смирно и попробуй уснуть, Пин! - сказал Гэндальф. - А впредь больше доверяй мне! Зазудит опять - скажи, есть от этого средства. И уж, во всяком случае, не вздумай опять подкладывать мне камни под локоть! Побудьте вдвоем, это вам полезно. Маг вернулся к остальным; они в угрюмом раздумье стояли над ортханкским камнем. - Беда явилась за полночь и застала нас врасплох, - сказал он. - Спаслись мы чудом! - А что хоббит, что Пин? - спросил Арагорн. - Думаю, с ним все обойдется, - отвечал Гэндальф. - Пытали его недолго, а хоббиты - на диво стойкий народ. Память о пережитом ужасе, и та у него быстро выветрится. Пожалуй, даже чересчур быстро. Не возьмешь ли ты, Арагорн, на сохранение этот камушек? Хранить его, конечно, опасно, но... - Кому как, - сказал Арагорн. - У него есть законный владелец. Этот камушек - палантир Ортханка из сокровищницы Элендила, и установили его здесь гондорские князья. Роковые сроки близятся. И мой палантир может мне пригодиться. Гэндальф взглянул на Арагорна и затем, к общему изумлению, с глубоким поклоном протянул ему завернутый камень. - Прими его, государь! - сказал он. - И да послужит он залогом грядущих дней! Но позволь все же посоветовать тебе: до поры не гляди в него! Остерегись! - Был ли я тороплив и тщеславен хоть раз за долгие годы испытаний? - спросил Арагорн. - Ни разу. Не оступись под конец пути, - отвечал Гэндальф. - По крайней мере храни его в тайне. И вы все, свидетели ночного происшествия, пуще всего берегитесь ненароком выдать хоббиту Перегрину, где хранится камень! Он его будет по-прежнему притягивать, ибо, увы, он держал его в руках еще в Изенгарде - это я недоглядел. Но я был занят Саруманом и не догадался, что это за Камень. Потом я был близок к разгадке, но меня сморила усталость и одолел сон. Лишь сейчас все открылось! - Да, и вне всяких сомнений, - сказал Арагорн. - Теперь воочию видна связь между Изенгардом и Мордором - объяснилось многое. - Диковинно могущество наших врагов, и диковинна их немощь! - сказал Теоден. - Издавна говорят: нередко зло пожрется злом. - Чаще всего так оно и бывает, - подтвердил Гэндальф. - Но в этот раз нам неимоверно повезло. Проступок хоббита, кажется, спас меня от чудовищного промаха. Я думал было сам изучить этот Камень, проверить его на себе. Сделай я это - и пришлось бы состязаться в чародействе с величайшим колдуном, а я не готов к такому испытанию, оно, может статься, и вообще не для меня. Но если б я и не подпал под его власть, узнан все равно был бы, а это пагубно для нас - пока не настанет время выступить в открытую. - По мне, так оно настало, - сказал Арагорн. - Еще нет, - возразил Гэндальф. - Покамест враг в заблуждении, и это нам на руку. Прислужник Саурона думает, будто Камень в Ортханке; с какой стати нет? Значит, там же заключен и хоббит. Саруман для пущей муки принуждает его глядеть в чародейное зеркало. Ему запомнились голос и лицо хоббита, он ждет свою безвольную жертву - и ошибка его обнаружится еще не сейчас. Но мы-то что ж упускаем время попусту? Мы были слишком беспечны. Скорее в путь! Нечего медлить неподалеку от Изенгарда. Я поеду вперед и возьму с собой Перегрина Крола: нынче спать ему не придется. - При мне останутся Эомер и десять дружинников, - сказал конунг. - Прочие пусть едут с Арагорном и мчатся во весь опор. - Можно и так, - сказал Гэндальф. - Вместе или порознь - спешите в горы, к Хельмову ущелью! В этот миг их накрыла огромная тень, яркая луна вдруг погасла. Дружинники с криком припали к земле, закрывая головы руками, словно защищаясь от удара сверху: их обуял слепой ужас и пронизал цепенящий холод. Еле-еле отважились они поднять глаза - и увидели огромную крылатую тварь, черным облаком затмившую луну. Она описала круг и вихрем умчалась на север; звезды тускнели на ее пути. Ристанийцы поднялись на ноги, но двинуться с места не было сил. Гэндальф провожал чудище глазами, опустив крепко сжатые кулаки. - Назгул! - крикнул он. - Посланец Мордора! Буревестник Саурона! Назгулы пересекли Великую Реку! Скачите, скачите, не ждите рассвета! И не дожидайтесь отстающих! Скачите! Он кинулся прочь, кликнув на бегу Светозара. Арагорн быстро помог ему собраться. Гэндальф подхватил Пина на руки. - На этот раз поедешь со мной, - сказал он. - Светозару лишняя ноша нипочем. Серебряный скакун уже поджидал его. Гэндальф закинул за плечи свой легкий мешок, вскочил на коня и принял из рук Арагорна укутанного в одеяло и плащ Пина. - Прощайте. Не мешкайте! - крикнул он. - Вперед, Светозар! Красавец конь гордо тряхнул головой, его пышный хвост переливчато заблистал в лунном свете. Он прянул, взмыв над землей, и умчался, как северный ветер с гор. - Приятная и спокойная выдалась ночка! - сказал Мерри Арагорну. - Везет же некоторым! Ему, видите ли, не спалось - он и не спал, захотелось ехать с Гэндальфом - пожалуйста! А надо бы ему окаменеть и остаться здесь в назидание потомкам. - Если б не он, а ты подобрал ортханский камень, думаешь, ты бы себя лучше показал? - спросил Арагорн. - Сомневаюсь! Словом, тебе не повезло: повезу тебя я. Иди собирайся и, если Пин что позабыл, прихвати. Мигом! Светозар мчался по темной степи, его не надо было ни понукать, ни направлять. Прошло меньше часа, а они уже миновали Изенгардскую переправу и высокий серый курган, утыканный копьями. Пин мало-помалу приходил в себя. Он угрелся, лицо овевал свежий бодрящий ветер. Гэндальф был рядом. Ужас, затягивающий в камень, уродливая тень, затмившая луну, - все это осталось позади, как дурной сон или горный туман. Он вздохнул полной грудью. - А я и не знал, что ты ездишь без седла и уздечки, Гэндальф! - сказал он. - Обычно я по-эльфийски не езжу, - отозвался Гэндальф. - Но Светозар не терпит сбруи: либо он берет седока, либо нет. Если берет, то уж позаботится, чтобы ты не упал - разве что нарочно спрыгнешь. - А быстрота его какая? - спросил Пин. - Ветер так и свищет в ушах, а как плавно едем! Почти не касаясь земли! - Сейчас он мчится быстрее самого быстрого скакуна, - сказал Гэндальф. - Но для него и это пустяки. Здесь идет подъем, и степь неровная. Однако смотри, как на глазах близятся Белые горы под звездным пологом! Вон та, островерхая, трехрогая - это Трайгирн. Недалеко уж до развилки, а там рукой подать и до Ущельного излога, где две ночи назад бушевала битва. Пин ненадолго примолк. Он слушал, как Гэндальф мурлычет себе под нос обрывки песен на чужих языках, и миля уходила за милей. Наконец маг пропел целый стишок из понятных слов, и хоббит расслышал сквозь немолчный посвист ветра: Короли привели корабли, Трижды их было три. А на кораблях - что они привезли Из дальней своей земли? Семь светлых звезд, семь зрячих камней И Саженец - белый как снег. - О чем это, Гэндальф? - спросил Пин. - Я перебирал в памяти древние стихи и песни, - отвечал маг. - Хоббиты их, наверно, давно позабыли - даже и те немногие, что знали. - Не все мы позабыли, - возразил Пин. - И сочинили много-много своих, хотя у тебя сейчас не хватит на них любопытства. Но этих стихов я никогда не слышал. Что это за семь звезд и семь камней? - Палантиры королей древности, - отвечал Гэндальф. - Какие такие палантиры? - "Палантир" - значит "дальнозоркий". Ортханский камень - из них. - Стало быть, его вовсе... вовсе не Враг изготовил, этот Камень? - Нет, не Враг, - сказал Гэндальф. - И не Саруман. Такое мастерство недоступно ни ему, ни Саурону. Да и никому в Западном Крае, палантиры - они из Эльдамара, изготовили их эльфы Ноддора. Может статься, это дело рук самого Феанора, дело дней столь давно минувших, что с тех пор потерян и счет векам. Однако же злая воля Саурона все на свете пятнает скверной. На этом и попался Саруман, как мне теперь понятно. Опасны орудия, свойства которых превыше нашего разумения. Однако и сам он не без вины. Он сокрыл этот Камень ради собственных тайных целей и в Совете о нем не заикнулся. А мы за грохотом сотрясающих Гондор нашествий да распрей и думать забыли о древних палантирах. Из людской памяти они тоже едва ли не исчезли: даже в Гондоре мало кто помнит о них, да и в Арноре немногие из дунаданцев поймут загадочные слова древней былины. - А зачем они были людям древности? - спросил Пин, восхищенный и изумленный тем, что на все его вопросы отвечают, и спрашивая себя, долго ли это продлится. - Чтобы видеть незримое очами и беззвучно разговаривать издали, - сказал Гэндальф. - Они тайно охраняли целость Гондора. Камни водрузили в Минас-Аноре, в Минас-Итиле и в нерушимом Ортханке, посреди неприступного Изенгарда. Но главенствовал над ними Камень в Звездной Цитадели Осгилиата, ныне лежащего в руинах. Остальные три увезли на далекий север. От Элронда я слышал, будто один из них был в столице Арнора Ануминасе, другой - в Амон-Суле, Ветрогорной Башне, а главный Камень, Камень самого Элендила, - на Подбашенных горах, откуда виден Митлонд и серебристые корабли в Полумесячном заливе. Палантиры отзывались друг другу в круговой перекличке, и во всякое время любой из гондорских был открыт взору из Осгилиата. И вот оказывается, что одна лишь скала Ортханка выдержала напор времени и в тамошней башне сохранился палантир. Сам-то по себе он лишь крохотное зрелище давно минувших времен и событий. Тоже неплохо, но Саруману, видать, этого было мало. Он впивался взором все глубже и глубже и наконец разглядел Барад-Дур. Тут-то он и поймался! Кто знает, куда подевались пропащие арнорские и гондорские Камни? В земле они схоронены или зарылись в ил на речном дне? Но один из них так или иначе достался Саурону и сделался его орудием. Должно быть, Камень из Минас-Итила, ибо эту крепость он взял давно и превратил ее в обитель ужаса - она стала называться Минас-Моргул. Теперь-то легко догадаться, как был пленен и прикован блуждающий взгляд Сарумана и как его с той поры исподволь улещали и запугивали. Изо дня в день, год за годом приникал он к колдовскому зеркалу и под надзором из Мордора впитывал мордорские подсказки. Ортханкский зрячий камень стал волшебным зеркальцем Барад-Дура: ныне всякий, кто взглянет в него, - если он не наделен несгибаемой волей, - увидит и узнает лишь то, что угодно Черному Владыке, сделается его добычей. А как он притягивает к себе! Мне ли этого не знать! Меня и сейчас подмывает испробовать свою силу, проверить, не смогу ли я высвободить палантир и увидеть в нем за океанской далью времен прекрасный град Тирион, немыслимое творение зодчества Феанора, увидеть в цвету и Белое Древо, и Золотое! Он вздохнул и замолк. - Жалко, я этого ничего не знал, - сказал Пин. - Вот уж истинно не ведал, что творил. - Отлично ведал, - сказал Гэндальф. - Как же не ведал ты, что поступаешь дурно и по-дурацки! Ведал, и сам себе говорил это, и сам себя не послушал. А я тебя раньше не остерег, потому что сейчас только до всего этого додумался. Но если бы и остерег, тебя бы это ничуть не охладило и не удержало. Напротив! А вот как, ожегшись на молоке, станешь дуть на воду, тут и добрый совет кстати придется. - О чем говорить! - сказал Пин. - Разложи теперь передо мной все эти семь Камней - я только зажмурюсь покрепче и заложу руки в карманы. - Рад слышать, - сказал Гэндальф. - Затем и рассказано. - Вот еще хотел бы я знать... - начал Пин. - Смилостивись! - воскликнул Гэндальф. - Если ублажать твое любопытство рассказами, то остаток моих дней мне рта закрыть не удастся. Ну, что еще ты хотел бы знать? - Я-то? Названия звезд небесных и зверей земных, историю Средиземья, Верховья и Нездешних Морей. Всего-то навсего! - рассмеялся Пин. - Но мне это не к спеху, могу и подождать. Я спрашивал про ту черную тень... Ты крикнул: "Посланец Мордора!" Какой посланец? Зачем ему надо в Изенгард? - Это был крылатый Черный Всадник, кольценосец-назгул, - сказал Гэндальф. - А зачем? Ну вот, например, забрать тебя и доставить в Барад-Дур. - Но он ведь не за мной летел, нет? - пролепетал Пин. - Он же не мог еще знать, что я... - Никак не мог, - сказал Гэндальф. - По прямой от Барад-Дура до Ортханка добрых двести лиг, и даже назгул их меньше чем часа за три-четыре не пролетит. Но Саруман, конечно, наведывался к Камню после вылазки орков и волей-неволей выдал многие свои тайные помыслы. Вот и полетел посыльный разведать, что он там поделывает. После нынешней ночи и второй наверняка прилетит вдогон. И пропал Саруман, как та птичка, у которой увяз коготок. Откупиться пленником он не может. Камня у него не стало, он даже не знает, чего от него хотят. А Саурон заведомо подумает, что пленника он прячет и придерживает, а Камня чурается. Даже если Саруман расскажет посланцу всю правду, это Саруману не поможет. Изенгард - верно, разрушен, но он-то отсиживается в Ортханке, почему-то цел и невредим! Словом, Саурон непременно сочтет его мятежником, а ведь он затем и спешил с нами расплеваться, чтобы и тени таких подозрений не было! И как ему быть теперь, это сущая загадка. В Ортханке он, пожалуй, сможет кое-как отбиться от Девятерых: попробует, если придется. Может, даже попробует осадить какого-нибудь назгула, убить под ним крылатую тварь. Если у него это выйдет - пусть ристанийцы получше глядят за своими вороными конями! Как это обернется для нас - тоже не знаю. Может быть, Враг собьется с толку, его на время ослепит гнев против Сарумана. Или же проведает, что я стоял на крыльце Ортханка, а позади невдалеке болтались хоббиты.