еника из класса не разрешается, но ведь выгоняют. А что делать, если ученик мешает вести урок и не дает заниматься товарищам? Что делать, если учитель не может справиться с хулиганом, и единственное спасение - выставить его за дверь? Я отправил Сережу в Москву, потому что он демонстративно нарушил мое распоряжение, уверенный в своей безнаказанности. Ну, спрошу, почему он взял грушу. А он скажет: " Подумаешь, обокрал я всех, что ли!" И его друзья будут тихонько наигрывать на гитаре и ласково улыбаться мне. А на другой день от них будет попахивать самогоном: "Угостили местные ребята, не могли же мы отказаться. Да что мы, пьяные, что ли? " Нет, если руководитель уверен в своей правоте и видит, что ни разговоры, ни наказания не помогают, он просто обязан изгнать человека, нарушающего принятый порядок. Изгнать не потому, что и у других может появиться желание подражать нарушителю - этого как раз можно не опасаться, в большинстве люди нормальны - а потому, что благополучие коллектива должно быть защищено. И если коллектив не может защитить себя, это должен сделать руководитель - последняя инстанция, стоящая на страже общих интересов. А как иначе?" Нужно было время, чтобы понять: конфликты в путешествиях - результат просчетов руководителя при подго-товке к нему, и не надо принимать следствие за причину. Но то, что руководитель обязан защищать коллектив от посягательств на его нравственные законы, для меня уже не было предметом обсуждения. В школе-интернате Еще зимой, перед крымской экспедицией, меня усиленно агитировали перейти работать в только открываемые школы-ин-тернаты, суля возможность практически круглосуточного общения с детьми. Это привлекало больше всего, и после Крыма я пришел в школу-интернат No 18, но с первыми своими учени-ками связи не прекратил, продолжая еще год водить их в походы и руководить драматическим кружком. Меня назначили воспитателем пятого класса, и все свободное от уроков время я проводил с ребятами. В основном это были дети из неблагополучных семей, не слишком обогретые родительским теплом, и потому в первый же день они жались ко мне, незнакомому человеку, тесня друг друга, чтобы подержаться за мою руку. После отбоя я посидел в спальнях девочек и мальчиков, а потом еще долго ходил по коридору, потрясенный той жаждой ласки, которую они хотели получить от меня. Первое впечатление не всегда самое верное. Оказались среди ребят лодыри и неряхи, хитрюги, врунишки и любители утащить, что плохо лежит. Но был и мастеровой люд, умеющий уже плотничать и слесарить, были любители книг, и те, в ком я видел своих помощников и будущих организаторов наших многочисленных дел. Конечно, жизнь в интернате отличалась от школьной. Уборка помещений утром и перед сном, уроки, прогулка, самоподготовка, свободное время - все это требовалось налаживать и контролировать. Я быстро понял, что одному воспитателю справиться с этим невозможно, и на каждый участок назначил ответственными толковых ребят. Не все у нас получалось сразу, но постепенно в классе привыкли отчитываться за прожитый день, и тем, кто сделал что-то недобросовестно или набедокурил, крепко доставалось на вечерних собраниях от товарищей. Я придумывал различные игры для прогулок, проводил конкурсы и викторины и, конечно же, начал водить пятиклассников в походы с ночевкой. Помятуя о своих школьных выходах с малышами, я еще в интернате научил ребят ставить палатки и подробно растолковал, что и как нужно делать, когда мы придем на ночной бивак. Были назначены ответственные за сбор хвороста, костровые и дежурные по кухне, командир, замыкающий и ведущие по отдельным участкам маршрута. И хотя я дотошно экзаменовал ребят на предмет знания каждым своего маневра, но все-таки предполагал, что какие-то сбои могут случиться, и готовился к этому. Уже в электричке я увидел разницу между моими школьными группами и нынешней, интернатской. Да, ребята вели себя шумновато, но криков, визга и толкотни не было. Многие не отлипали от окон - они впервые ехали по железной дороге, и все, что проплывало мимо вагона было интересно им. Хорошо прошли установка лагеря и сбор хвороста для костра. После ужина мы немного попели, подурачились, и никаких серьезных замечаний ни в этом, ни в последующих четырех походах, которые мы провели до наступления холодов, у меня не было. Безусловно, порядок во многом определялся тем, что я знал уже всех воспитанников по голосам и хорошо представлял, что можно ожидать от каждого. Но не лишним оказались и предварительный инструктаж, и обучение установке палаток. С каждым походом ребята становились опытней, и командир все чаще распоряжался самостоятельно - ну, чуть-чуть по моей деликатной подсказке. В общем, все бытовые дела в походах выполнялись так, как и должны выполняться в этом возрасте. Никаких поисковых работ мы не вели, я ставил перед ребятами только познавательные цели: рассказывал, для чего понаставлены на открытых местах высокие вышки - триангуляционные пункты, учил ориентироваться по компасу и местным признакам. Часто мы останавливались и любовались осенним ландшафтом, я читал соответствующие настроению стихи, и мои туристы затихали, зачарованные неброской красотой Подмосковья. Цели руководителя были, естественно, иными. Надо было приучить ребят без споров выполнять распоряжения ответственных за различные дела, а все недоразумения решать с командиром или у вечернего костра. Пятиклассники согласно кивали, но все улетучивалось из их голов, как только начинали отдаваться приказы. - Ты почему не слушаешь Мишу? - вмешиваюсь я в уже назревающую стычку. - А чего он! Я уже два раза ходил за дровами, а он говорит, чтоб еще шел! - Но он ответственный за сбор топлива, ему лучше знать, сколько дров еще надо принести. - Так я уже два раза приносил, - тянет свое обиженный турист, - а он только командует, а сам ничего не делает! - Давай сделаем так: ты сейчас выполняешь приказание, а в следующем походе сам будешь ответственным за дрова. И убедишься, как это трудно - командовать другими. Пацан шмыгает носом и злорадно говорит товарищу: - Вот я тебя тогда погоняю! Вопросы взаимного руководства и подчинения с трудом осмысляются двенадцатилетними людьми. Они не могут понять, почему сосед по парте имеет право приказывать и почему они должны подчиняться. Да и приказывающий не всегда прав, а иногда пользуется своей властью с таким размахом, что рискует получить по шее от разозленного одноклассника. И бывает, что не только рискует, но и получает. Мне редко встречались среди двенадцатилетних хорошие организаторы, которых слушаются не из-за боязни, а потому, что они умеют настоять на своем и знают дело лучше других. Вот если бы со мной постоянно ходили в походы ребята года на два старше моих малышей, был бы совсем другой разговор. Со старшими не поспоришь, а поведение их могло бы стать хорошим примером. Но старших у меня не было, и приходилось обходиться без эталонов, на которые можно указать и на которые хотелось равняться. Из педагогического дневника: " 24 ноября 1958 г. Представляю такую картину: с моими пятиклашками идут в поход Женя Радько и еще трое ребят из моего любимого девятого класса. Они руководят всеми участками работ, а у костра рассказывают о своих первых маршрутах. А малыши сидят между ними и слушают. И учатся общению у взрослых людей. Это и есть передача делового и нравственного опыта от одного поколения другому. При условии, что сам воспитатель уже воспитан." Но все это были только мечты, да и не замыкалась жизнь в интернате на одном туризме. Пионерские дела, режимные моменты, и главное, учеба - на это уходило все время воспитателей. Каждый воспитатель вел уроки по своим предметам, а у меня еще были спортивные секции, и порой я получал нахлобучку от директора, потому что заигрывался с ребятами в волейбол до отбоя. В интернате не было паралелльных классов, а только по одному с первого по седьмой, с расчетом на дальнейший прирост до восьмилетки. Как при таком разрыве в возрастах проводить спортивные соревнования? Ведь ясно, что семиклассники при любых условиях будут выигрывать у малышей. И тогда всех воспитанников разделили на четыре спортивных общества с примерно одинаковым возрастным составом. Неожиданно оказалось, что в этом таится не только практический, но и педагогический смысл. Семиклассники начали тренировать девчонок и мальчишек из шестого класса, подбирая команды для волейбольных и баскетбольных ристалищ, в цене оказались даже первоклассники, с которыми возились лучшие гимнасты. Я видел, с каким терпением проводили ребята тренировки и как старательно учились малыши, даже лучше, чем на моих уроках. Ни криков, ни лишней беготни. А как болели старшие за своих крохотулей, выполняющих на соревнованиях акробатические упражнения! Мы устраивали спортивные празники, отменяя учебные занятия: с утра - легкоатлетические старты на стадионе, после обеда - соревнования на интернатских этажах по настольному теннису, шахматам и шашкам, в классах - спортивные фильмы, конкурсы и викторины, а в зале - волейбольные встречи и выступления гимнастов. И везде рядом с малышами - их тренеры и болельщики. Информация о ходе соревнований передается по радио, и каждое спортивное общество отчаянно переживает успехи и неудачи своих ребят. А призы победителям вручают заслуженные мастера спорта, будущие олимпийские чемпионы - стайер Петр Болотников и боксер Борис Лагутин. Праздник заканчивается всеобщим примирением: сборная волейболистов-воспитанников встречается с воспитателями, и судит игру не кто-нибудь, а чемпион мира, лучший нападающий советского волейбола - Константин Рева! Такое содружество старших и младших воспитанников позволяло создавать единый коллектив интерната. Мы часто говорим: "коллектив завода", "коллектив школы", но ведь это только слова. Какой же это коллектив, когда ученики одного класса незнакомы с теми, кто старше или младше их? Я не хочу вдаваться в теоретические тонкости, но вот американский социальный психолог Т. Шибутани предлагает определять коллектив (группу) по профессиональной принадлежности, и тогда в одну когорту попадают, скажем, все дипломаты земли или все актеры, или солдаты армий всех стран. Что это может дать для практической работы, не представляю. Используя налаженные связи между ребятами в спортивных обществах, мы попробовали организовать шефство старших над младшими в учебе, и это вроде бы стало получаться, но развития не имело - самоподготовка во всех классах проходила в одно время, а отрывать старших от занятий в кружках и спортивных секциях посчитали нецелесообразным. Мне хотелось бы проверить взаимодействие детей разных возрастов и в других областях деятельности, но такая возможность представилась только через пять лет. Естественно, что, как новый воспитатель, я внимательно присматривался к своим пятиклассникам. Даже начал делать какие-то записи с психологическими характеристиками каждого. Но вскорости бросил это занятие: и оценки мои были субъективными, и ничем в работе помочь они не могли. Все оказалось настолько сложным и запутанным, что разобраться молодому учителю во всех переплетениях ребячьих взаимоотношений не представлялось возможным. Я не мог понять, почему наш лучший ученик не пользуется особым уважением в классе, а самые хулиганистые ходят в лидерах; почему те, кому я уже доверял больше других, вдруг выкидывают такие фортели, что только руками развести; и почему между ребятами постоянные ссоры и взаимные оскорбления. Пятиклассники жили какой-то странной для меня жизнью. Вроде бы они постоянно вместе: и в классе, и в спальнях. Но не только дружбы, обычных человечесих симпатий между ними я не улавливал: есть группки из двух-трех человек, есть молчуны-одиночки, особенно среди девочек, и все как-то насторожены, готовы немедленно ощетиниться: не подходи, опасно! Радости и огорчения вспыхивали крупицами магния и тут же гасли в привычной размеренности интернатских будней. Прибегут ко мне мальчишки показать, какой корабль они соорудили в мастерских - глаза горят, мордашки в улыбках - а на другой день корабль валяется в классе возле шкафа: запускать его негде. А еще хуже: не поделят что-то вчерашние корабеллы во время уборки коридора, и стоят друг против друга в боксерских стойках. Правда, драк в классе не было. То ли потому, что ребята все время на виду у воспитателей, то ли четверо сильных мальчишек не позволяли другим распускать руки. Пошумят, погрозятся враги и расходятся по укромным уголкам. А вечером, глядишь - опять в слесарке затевают новое дело. Хотя "укромные уголки" - это неточно сказано. Просто ребятам иногда хотелось уединиться, чтобы не вступать ни с кем в разговоры, отдохнуть от криков и обязательных мероприятий. Одни наслаждаются тишиной в читальне, другие сидят в пустых спальных коридорах или в вестибюле, в который уж раз рассматривая фоторгафии наших спортивных стендов. Скорее всего, ребята уставали от ежедневного вынужденного общения и потому с радостью ждали субботы, чтобы разойтись по домам, к не очень обустроенному, но зато своему быту, где можно спать сколько угодно и гулять сколько вздумается. Но в интернат возвращались с удовольствием: здесь и сытнее, и развлечений побольше. Удобнее жилось тем, кто сам находил для себя дело. Двое мальчишек стучали молотками в каптерке сапожника, человек пять все свободное время обитали в слесарке или столярке. Они же занимались в оркестре и в спортивных секциях. Остальные томились от безделья, и все мои старания привлечь их к чему-нибудь стоящему принимали с нескрываемым равнодушием: мол, так и быть, займемся, если уж вам хочется. Привычка к ничегонеделанию и желание, чтобы их оставили в покое, разъедали добрую половину класса, а встряхнуть, расше-велить моих воспитанников, я не умел. Я присматривался и к другим классам. Очень мне нравился четвертый: тишина на самоподготовке, чистота в спальнях, да и в общих делах у них получается слаженней, чем у других. Их воспитательница, высокая спокойная женщина, держала ребят в жестком кулаке - может быть, так и надо для малышей? А в шестом классе - сплошная анархия: там воспитатель душевной мягкости человек. Так что же лучше? Постепенно я начал понимать, что дело не только в личных качествах воспитателей. Интернат - полузакрытое учреждение, и ребята упакованы в свои классы с приблизительно одинаковым уровнем интересов и информации. Они ничем полезным не могут друг друга обогатить. Сложившиеся отношения между воспитанниками становятся привычными и, по представлениям ребят, единственно возможными. Сравнивать эти отношения не с чем, изменять их тоже нет надобности - отношения сформированы в огороженной от мира интернатской жизни и приспособлены к ней. В домашних условиях, дети общаются со старшими и младшими. На улице и в школе они контактируют с различными группами, определяя для себя, что хорошо и что дурно. У них значительно больший выбор при организации своего времени для подготовки уроков и проведения досуга. Они самостоятельней, и в будущем легче входят во взрослую жизнь. А в режимной замкнутости интерната воспитанники, освобожденные от материальных забот и домашних проблем, привыкают к иждивенчеству. Для них уборка помещений - только принудительная работа, а не стремление поддерживать чистоту там, где они живут. Учеба тоже большинству не нужна: о высшем образовании ребята не помышляют - как-нибудь устроятся после интерната, не пропадут. Кружков в интернате мало: слесарный, столярный, швейный, хоровой, да спортивные секции - они не могут охватить всех, а другие интересные дела - собственные концерты, приглашения артистов и выходы в театры - так ведь это от случая к случаю, они не слишком влияют на развитие ребят. Вот и вертятся разговоры вокруг того, что подадут на обед, и будет ли на полдник молоко с печением или со сдобными булочками. Ограниченность общения с внешним миром делает понятным увиливание самых дошлых воспитанников от трудовых дел, узость их интересов и следование многих ребят тем негласным нормам, которые насаждаются самыми горластыми, агрессивными и физически сильными детьми. Безусловно, и в этих условиях многое зависит от работы воспитателя, но условия изолированности все-таки дают о себе знать. Я видел, что ребятам нужны какие-то общие дела, которыми они бы увлеклись и в которых могли проявить свои творческие способности. Эти дела со своими линиями взаимозависимости и взаимоотвтественности должны выплеснуться за пределы интерната, ввести ребят в круг новых напряжений и создать новых лидеров, даже не подозревающих сейчас о своих возможностях. Я перелопачивал книги по теории воспитания - там все было ясно и очень логично - так и хотелось броситься воплощать умные рекомендации в нашей каждодневной суете. Но в академической солидности ученых книг не было самого важного для меня: что надо сделать конкретно, чтобы девчонки и мальчишки засверкали улыбками, чтобы их энергия сгорала разумно в играх, труде и учебе, и чтобы жизнь их была наполнена предчувствием необычайных открытий. Вот как у К.Симонова: Ложась в кровать, нам надо перед сном Знать, что назавтра просыпаться стоит, Что счастье, пусть хоть самое пустое, Пусть мелкое придет к нам завтра днем. Я уже понимал, что сколько бы не накручивалось ярких интернатских дел, без общей захватывающей цели все дела наши будут только отдельными мероприятиями - с их помощью трудно объединить ребят. Конечно, раскрывать перед пятиклассниками уж слишком далекие перспективы не стоит: к ним может пропасть интерес. Но увлечь чем-то ребят хотя бы на пару месяцев я считал необходимым. А потом поставить еще одну цель, а потом еще. И чтобы общая увлеченность при движении к цели меняла отношение ребят к другим делам, ранее не значимым для них. Например, к учебе и уборке спален. Умозрительно все это было правильным, только не находилось у нас общих длительных дел, ничего у меня не придумывалось. Затеяли мы ставить сцены из спектаклей-сказок, так вышли из этого одни раздоры: девчонки собираются на репетиции, а мальчишки, которые были сначала "за", теперь разбегаются по мастерским - там интересней. Пятиклассники были готовы выполнять отдельные поручения, но чтобы всем вместе - такое случалось редко. Вот когда к нашим делам подключались старшие воспитанники, воз трогался с места. Семиклассники не только были терпеливей моих малышей, но представляли конечный результат наших репетиций и за уши вытаскивали мальчишек из мастерских. Да, на репетициях начали появляться едва уловимые дружеские связи между моими ребятами, но ни на что это особенно не влияло - разве что ссор в классе стало чуть меньше. В который раз я отмечал для себя полезность общих дел младших и старших. Малыши, допушенные в круг семиклассников, принимали их отношение к репетициям, а старшие воспитанники, хоть в малой степени, брали на себя роли взрослых людей, и мне не нужно было следить за порядком или уговаривать главного героя наконец-то выучить текст. И все-таки наше лицедейство до коллективных целей не дотягивало. В других интернатских делах я тоже ничего нужного для сплочения класса углядеть не мог. Делалось для ребят много: "Огоньки", всякие пионерские сборы, конкурсы, спортивные соревнования. Но такого дела, о котором мечтают ночами, у нас не было. Временами у меня появлялось ощущение бесполезности своей работы. Все, что я мог, это потребовать выполнения режимных моментов и проконтролировать выполнение уроков. Ну еще развлекать ребят и немного образовывать их. За два года работы в школе я никогда не задумывался, что получится из моих учеников в будущем - вполне хватало сегодняшних забот. Теперь же, возясь с пятиклассниками, я все чаще беспокоился об их дальнейшей судьбе - чтобы не выросли они склочными людьми, себялюбцами, чтобы помимо бытовых забот появились бы у них духовные интересы, и чтобы жить рядом с ними было надежно другим. Но как это сделать, я не знал. Туристский лагерь Я стоял в тихом вестибюле возле наших стендов с фотографиями последних соревнований. Ребята давно улеглись, разошлись по домам воспитатели, и притемненный интернат казался немного другим, торжественно-строгим, без привычных голосов, стука посуды в столовой и гула станков в слесарной мастерской. Я часто уходил последним и потому удивился, услышав на лестнице медленные шаги. Подошла директор интерната, Валентина Ивановна, строгая и резкая женщина, скупая на похвалу и вгонявшая в страх молодых учителей своими вопросами: " Вы почему сидите без дела? Ах, нет урока. И нечем заняться? Ну-ну ". Учительская молодежь, заметив директора в коридоре, ускоряла шаг, показывая, что безумно торопится, а Валентина Ивановна останавливалась и сверлила свеженьких специалистов подозрительным взглядом. Мне встреча с директором ничем не грозила - время было позднее, но Валентина Ивановна не изменила своей привычке: - Вы почему еще здесь? - Да вот, любуюсь стендами. Валентина Ивановна взглянула на фотографии, и я уже приготовился к неизбежным замечаниям. - Мне бы ваши заботы, - вздохнула Валентина Ивановна. - А я не могу распределить ребят по летним лагерям, - Шефы выделяют сорок путевок. Двадцать, ну, пускай, тридцать выбью еще у кого-нибудь, а остальные где взять? И тут я, не подумавши, ляпнул: - Давайте построим свой палаточный лагерь, и все проблемы отпадут. - Это какой еще палаточный лагерь? - насторожилась Валентина Ивановна. И я рассказал, как прошлым летом прожил с ребятами десять дней в лесу. - Надо подумать, надо подумать, - сказала Валентина Ивановна.- До свидания. Я забыл об этом мимолетном разговоре, но через неделю, случайно встретив меня, Валентина Ивановна резко спросила: - Что уже сделано по лагерю? Я сначала не сообразил, о чем речь, а вспомнив наш разговор, развел руками: - Мы ведь ничего не решали, только поговорили... - У меня нет времени впустую разговаривать, - оборвала Валентина Ивановна. - Зайдите ко мне. Валентина Ивановна выслушала меня, быстро задала несколько вопросов, и в этот же день в учительской появился приказ о назначении меня начальником несуществующего туристкого лагеря. Времени было в обрез - всего два месяца. Я быстренько набросал план необходимых работ и список стройматериалов. Требовалось не так уж и много: доски для настила под палатки, для стола и скамеек, да кирпичи для печки. Но оказалось, что достать все это законным путем невозможно - сметой такие расходы не предусматривались. Тогда я разослал ребят искать места, где разбираются старые деревянные дома. Как они там разговаривали с начальством - не знаю, но две машины, доверху груженных полусгнившими досками, во двор интерната завезли. Это были не просто доски, а доски с гвоздями - моя головная боль, потому что покупать их тоже не разрешалось. Оставалось достать палатки. Десять штук было в интернате, а нам требовалось двадцать! Я бегал по организациям, не имевшим к нам никакого отношения, что-то доказывал, особо упирая на заботу партии и государства о детях, и три дышащих на ладан палатки все-таки притащил. Две палатки достал Сергей Михайлович Голицын. Об этом удивительном человеке хотелось бы рассказывать долго. Высокий, худой и слегка сутулый, он смотрел на мир добрыми, чуть прищуренными глазами. За десять лет общения с ним я очень редко видел, чтобы Сергей Михайлович сердился на ребят. Но уж если сердился, то получалось это немного смешно и наивно: он начинал говорить путаясь и слегка заикаясь, а провинившиеся стояли перед ним, ничуть не боясь, изо всех сил стараясь изобразить на лицах полнейшее раскаяние. Отпустив - как он говорил - плохиша и поворчав ему вслед, Сергей Михайлович успокаивался и, обращаясь ко мне, довольно улыбался: - Как я его распушил, а ? Сергей Михайлович не был ни учителем, ни воспитателем. Он нес собственный крест, потому что был писателем. Еще до нашего знакомства я учил ребят ориентированию и глазомерной съемке местности по его книге "Хочу быть топографом", а потом с удовольствием читал "Сорок изыскателей" и "За березовыми книгами" о поисковой работе в путешествиях воспитанников нашего интерната. Потом вышел "Страшный Кракозавр и его дети", где главным героем был Михаил Владимирович Кабатченко, о котором я еще непременно расскажу. Две последних книги Сергей Михайлович написал для взрослых: "Сказания о белых камнях" с фотографиями Александра Сергеевича Потрясова, учителя по профессии и путешественника по духу, прошедшего с ребятами на байдарках многие реки нашей страны, и "Записки уцелевшего" - книга-воспоминание, книга-исповедь, наверное, главная в его жизни. "Записки уцелевшего" сразу исчезли с прилавков магазинов, мне даже показалось, что книга и не попадала на них. Это един-ственная книга Сергея Михайловича в моей библиотеке без его дарственной надписи - он умер незадолго до выхода ее в свет... Так вот, две палатки принес Сергей Михайлович из Союза писателей, резонно заметив, что ничего страшного не произойдет, если, уходя из лагеря в походы, ребята будут снимать с деревянных настилов свои палатки, и что моя мечта об излишках - это старорежимные замашки, о которых нужно забыть. На что я не преминул тут же ответить: "А вы сами - бывший князь!" На том и поладили. Пока ребята стругали и фуговали доски, я колдовал над структурой лагеря и содержанием его работы. Брать за образец пионерские лагеря не хотелось, и вот почему. Основная ячейка пионерского лагеря - отряд. В отряде до тридцати человек и один вожатый (воспитателей тогда в штате не было). Руководящий состав отряда - его председатель и трое звеньевых с неопределенными обязанностями. Часто ребята знакомятся между собой и с вожатым только в лагере. И в такой, плохо знающей друг друга общности, вожатый должен проводить "мероприятия" и "воспитательную работу". Что это такое - воспитательная работа за двадцать четыре дня лагерной смены, - сколько мне ни втолковывали, я так и не мог понять. Все отрядные мероприятия вожатый старается организо-вать с помощью председателя и актива, и это правильно. Но в отряде тридцать человек: девчонки, мальчишки, все по своим микрогруппам - дружеским, враждующим, нейтральным. А председатель - их сверстник. Может он руководить таким отрядом, с которым и взрослый справляется не всегда? Чтобы не устраивать председателю адовой жизни, я решил сделать отряды по восемь человек, считая командира. Уж таким отрядом авторитетный сверстник - а своих воспитанников мы знали как облупленных - сможет руководить. А что будут делать оставшиеся семь человек? Как что? Тоже руководить! И в каждом отряде появилось семь очень важных должностей: 1. Штурман - ответственный за разработку маршрута и его прохождение. Само название "штурман" мне не понравилось и я написал "первопроходец", но в первые же дни лагеря ребята стали говорить "проходимец", и под этим названием должность вошла в наши анналы. 2. Завпрод - ответственный за продукты в походе и за сухой паек во время сельхозработ. 3. Завхоз - ответственный за походное снаряжение и за получе-ние рабочего инвентаря в лагере (грабли, топоры, молотки и пр.). 4. Санитар - ответственный за гигиену ребят в отряде и за лечение болячек в походе. 5. Краевед - ответственный за походный дневник и за рассказ о походе всему лагерю. 6. Производственный сектор - организатор сельскохозяйствен-ных работ в отряде. Он же ответственный за спортивные мероприятия. 7. Член Штаба лагеря. Здесь требуется пояснение. Штаб планировался из восьми человек - по одному представителю от каждого отряда плюс начальник лагеря. Чтобы не плодить туристскую аристократию, любящую командовать, но не любящую подчиняться, командиры отрядов в Штаб не назначались. Должности в Штабе дублировали должности в отрядах - Начальник Штаба, Главный санитар, Главный краевед и т. д. В результате получилась такая картина: члены Штаба, руководящие всей жизнью лагеря и приносившие ежевечерне в отряды нужную информацию, были в своих отрядах простыми рядовыми, представлявшими резерв, который могли использовать для своих надобностей ответственные за отдельные участки работ. Но на заседаниях Штаба они превращались в больших начальников, и теперь уже перед ними отчитывались и командиры, и другие отрядные сектора. Кроме того, из дежурившего по кухне отряда назначался дежурный командир, отвечавший за точное выполнение режима дня. Я рассматривал эту структуру с разных сторон, стараясь определить, где могут оказаться проколы. Все вроде было логично и не очень громоздко. По моим расчетам, структура не только обеспечивала организационную мобильность, но и не позволяла никому занять в отряде пр ивилегированное положе-ние: каждый был то начальником, то подчиненным, и нормальная жизнь отряда зависела от совместной работы всех его секторов. Теперь следовало заняться кадровым составом. Сколько взрослых должно быть в лагере? Себя как начальника я утвердил без возражений. Не вызывало сомнения и присутствие Сергея Михайловича, бывшего фельдшера, а ныне возведенного в должность медбрата. Трех человек надо отправлять с отрядами в походы. Конечно, можно иметь еще одного туриста-инструктора на подмену, и повар для красивой жизни был бы не лишним, но я уже вывел для себя формулу: взрослых в лагере должно быть столько, сколько необходимо, и на одного меньше. Только при этом условии можно серьезно расчитывать на ребячье самоуправление, а не на игру в него, и только при этом условии почти у каждого может формироваться понятие ответственности - та нравственная категория, без которой любое начинание может с треском провалиться. Значит, взрослых у нас будет пятеро на шестьдесят воспитанников из пятых, шестых и седьмых классов. Понятно, что воспитателей в отрядах не предусматривалось. И хотя я на всякий случай, не уведомляя ребят, закрепил за каждым взрослым по два отряда, это оказалось излишним и забылось само собой. Четвертый класс мне не отдали: и палаток для них не было, и, как сказала директор, жизнь - хорошая штука, и вычеркивать из нее малышей она не позволит. Поэтому четвертый класс решили поселить в ближайшей от лагеря сельской школе под присмотром их воспитателя. Ну, а дальше все было просто или почти просто. 5-е - 7-е классы получили задание найти лесную поляну в районе Звенигорода с удобными подъездами к ней и вблизи от Москва-реки. Этот район был выбран по двум соображениям: во-первых, он богат историческими памятниками и народными промыслами, а во-вторых, туда было удобно выезжать из нашего интерната. Конечно, мы посылали туристов не наобум, а указывали на карте места, где следует проводить поиски. Каждый класс подробно рассказывал о своих находках, до хрипоты доказывая, что лучшего места нет во всем Подмосковье, но мне не нравилось то одно, то другое, пока шестиклассники не поведали о двух больших полянах в двух километрах от Звенигорода, с крутым спуском к реке. Я выехал туда - место оказалось великолепным, и в тот же день без особых хлопот я получил разрешение в звенигородском горисполкоме и лесничестве на строительство временного палаточного городка. В последних числах мая ударная группа завезла на поляну строительные материалы, и работа началась. В темном провале леса, где недавно водились стаи непуганого воронья, поднялась печь, стрельнула первым угольком - и синий дымок, еще пахнущий сырой глиной, запутался и осел в соседних кустах. Рядом соорудили непонятного жанра навес для столовой, а из подгнивших досок сколотили настилы под палатки, расположив их по самому краю поляны. Продукты нам обещали завозить еженедельно, поэтому вместо погреба мы воздвигли большой шалаш, обернув его клеенками - полиэтиленовых пленок тогда еще не было. На пятый день вкопали перед палатками мачту для флага - вот, собственно, и все. Строительная бригада работала дружно по 9-10 часов, у каждой группы было свое задание и свой график, и подгонять никого не требовалось. В день приезда воспитанников мы убрали территорию от строительного мусора и долго сидели на поляне, любуясь делом рук своих. Преподаватель труда Юрий Александрович и интернатский сапожник Алексей Иванович, под началом которых велись все работы, в ответ на мои восторги только довольно хмыкали: мол, чего уж, на том и стоим. Если бы мне три года назад сказали, что такой лагерь могут построить ребята, которых в обычной школе принято считать малышами и за которыми нужен постоянный догляд, я бы только рукой махнул. Но вот она сидит рядом, наша строительная бригада - две девочки и трое мальчишек из моего пятого класса и пятеро шестиклассников. С такими же ребятами я начинал свои первые походы и чуть было не уверовал, что кроме буйства и лености, это младое незнакомое племя ни на что не способно. А тут оказалось, что наши строители совсем не похожи на своих крикливых и плохо управляемых сверстников. Почему? Думаю, не ошибусь, если скажу, что многое определило присутствие Юрия Александровича и Алексея Ивановича, не делавших скидок на возраст своих помощников. Они говорили с ребятами на равных, изредка поругивая тех, у кого что-то не получалось, и так быстро, так ловко исправляли огрехи, что отлынивать от работ никому и в голову не могло прийти. Я, как начальник лагеря, а пока начальник строительства, таскал ведрами воду из Москва-реки - а это по крутяку вверх, да еще с полкилометра до нашей поляны - или стучал молотком в паре с кем-нибудь из ребят. И то, что все делали общее дело, создавало тот особый настрой, когда ощущение собственной нужности не позволяло отвлекаться, и девчонки ругали нас, потому что обед или ужин стыли на грубо сколоченных и еще не покрытых клеенками столах. Мы не подводили итогов ежедневных трудов, а неторопливо беседовали за кружками чая о всяких разностях, как это бывает у хорошо поработавших людей. Но о чем бы ни говорили, разговор все равно поворачивал на строительство, и, посмеявшись над рассказом Алексея Ивановича о том, как он в первый раз доил корову, кто-нибудь спрашивал: - А чего это навес над столовой еще толью не покрыт? - Гвозди ржавые, гнутся все время, - похлебывая чаек, говорит шестиклассник. - Да и работать неудобно: одной рукой стучишь, а другой за крышу держишься. - Витек, ты бы ему лестницу сколотил, - говорит Алексей Иванович. - Ладно. Мне нравились эти вечерние негромкие посиделки, нравились спокойные мужские разговоры отдыхавших после работы ребят - я знал, что и в лагере они будут во всем помогать мне, потому что заботы теперь у нас были общими. Во второй половине дня на поляну въехало два автобуса и грузовик с матрасами и спальным бельем. Пока шла разгрузка, я подошел к Валентине Ивановне. Как обычно сухо поздоровавшись и быстро спросив, все ли в порядке, она начала осматривать лагерь. - Это, как я понимаю, столовая, - резко говорила Валентина Ивановна. - Крыша не течет? Почему не знаете? Ах, не было дождей. А когда пойдут, на что расчитываете? Не слушая объяснений, заглянула в продуктовый шалаш: - Погеб поленились вырыть? Мы переходили от заготовленных дров к рукомойникам, потом к выгребной яме, и везде что-то не нравилось нашему директору. Наконец, обстучав печь и приподняв на плите конфорки, Валентина Ивановна сказала: - Идите, занимайтесь своими делами. Мне провожатых не надо. Дела у меня были не такими уж сложными: я должен был сидеть у своей палатки и ничего не делать. Всю заботу о приеме ребят взяла на себя строительная бригада. И первое, что она сотворила, - это поставила возле мачты табурет и на веревке подвесила ватманский лист с крупным текстом: "Стол справок и ответов на глупые вопросы. Разговариваем только с командирами". Отряды были сформированы еще в интернате, а теперь у палаток стояли таблички с их номерами, так что и спрашивать-то было нечего. Но мы все-таки пустили по лагерю трех ребят с планшетками на груди: " Показываю, где туалеты, рукомойники и выгребная яма " " Отведу к врачу" " Принимаю потерянные вещи". Я сидел у своей палатки и смотрел, как ловко управляются мои девчонки с выдачей постельного белья. Никого, кроме отрядных завхозов, специально выделенный шестиклассник из строительной бригады к ним не подпускал. - Получай, - быстро говорили девчонки. - Восемь простыней, восемь пододеяльников, восемь наволочек и восемь полотенец. Пересчитай. Теперь распишись. Следующий! Возле грузовика командиры отрядов получали одеяла, подушки и матрасы. И везде полный порядок, так что я мог, ни о чем не заботясь, беседовать с приехавшими воспитателями, готовыми немедленно рвануться в бой. Мы не заметили, как из-за палатки вышла Валентина Ивановна. - Отдыхаете? - спросила она. - И заняться, конечно, нечем? Позвольте напомнить: вы не на курорт приехали. Воспитатели встали, но так как работы у них пока не было, затоптались на месте, и неловкая пауза начала затягиваться. - Валентина Ивановна, - сказал я, - вы доверили мне детей, так может быть, доверите и делать то, что сочту нужным. - Не кипятитесь, - Валентина Ивановна тяжело опустилась на рюкзак. Она посмотрела на ребят, таскающих в палатки матрасы, и неожиданно улыбнулась: - А вы молодец. В общем, все здесь хорошо. Садитесь, товарищи, - кивнула она воспитателям. - Напутствий никаких не будет. Вы люди взрослые, и я верю вам. Мы поговорили о каких-то пустяках, и Валентина Ивановна поднялась: - Соберите ребят, будем прощаться. Это не очень вписывалось в мои планы. Я думал сначала потолковать с командирами и показать каждому место его отряда на линейке, но спорить не стал. Горнист протрубил сбор, и я прокричал, чтобы все бросили свои занятия и подошли к мачте. Ну конечно же, ребята собирались долго - одни в это время стелились в палатках, другие распаковывали свои рюкзаки, и пришлось обратиться к воспитателям, чтобы они подогнали нерасторопных. На линейке началась толкотня и споры из-за места; я видел, как Валентина Ивановна поджала губы, и, упреждая ее замечания, громко скомандовал: - Лагерь, равняйсь! К рапорту директору стоять смирно! Равнение на сердину! Четко повернувшись, отпечатал к Валентине Ивановне несколь-ко шагов: - Товарищ директор школы-интерната! Туристы лагеря по Вашему приказанию построены! Я сделал строевой шаг в сторону, чтобы встать чуть за спиной директора, и на ходу сквозь зубы шепнул: - Скажите " Вольно! " - Что? - спросила Валентина Ивановна. - Скажите " Вольно! " - просипел я. - Вольно, - сказала Валентина Ивановна. - Вольно! - прокричал я. - Выдумщики! - сказала Валентина Ивановна и улыбнулась. Заурчали машины. Строительная бригада толпилась возле Юрия Александровича и Алексея Ивановича, пожимая им руки по нескольку раз. Им не хотелось уезжать, и с какой бы радостью я оставил в лагере этих двух педагогов без дипломов о педагогическом образовании! Качнулся на повороте проселочной дороги кузов грузовика, разбрелись по поляне ребята, и началась наша лагерная жизнь. Ребячье самоуправление Перед ужином я собрал Штаб лагеря, командиров отрядов и воспитателей. С планом работы все были знакомы, поэтому решались только текущие вопросы: порядок умывания в Москве-ре