ля. Город был пуст. Город был только моим... Совершенно никакого движения вокруг. Даже деревья опустили ветви под солнечным светом и замерли... В жизни каждого человека немало есть того, что, принадлежа всем, на самом деле принадлежит ему одному... Когда это поймешь -- станешь одиноким; когда это станет обычным -- станешь неприступным; когда это перешагнешь -- станешь человеком... Одиноко... Я подошел к многоэтажному дому и прислонился к нему лицом. Я боялся, что он рухнет от моей тяжести... "Я уже устал жить без Наташи... Помоги мне, Господи, отыскать ее..." Белый глянец мраморной стены прохладно примагничивал мои ладони и лоб... "Помоги мне, Господи, отыскать ее..." Я скользнул правой рукой, упругой и тяжелой, за угол здания, мраморная стена продолжалась и там, и вот... К моей руке кто-то прикоснулся! Неожиданно больно кольнуло сердце в груди. Все еще чувствуя это прикосновение, я потянулся к нему всем своим телом. Преодолевая клейкий солнечный свет, я словно отодвинул от себя изгиб мраморного угла, и... о, Боже!.. Там стояла Наташа... В белой фате, она пошатнулась вперед. В тот же момент я устремился к ней, и счастье ослепило меня!.. В одно мгновение вся моя тяжесть будто перетекла в улицу. Теперь улица стала свинцовой, а я и Наташа, словно два бумажных человечка, неслись, гонимые внезапно возникшим ветром, по этой тяжелой улице вниз, к набережной. Через несколько мгновений мы очутились среди вороха серебристых бликов в комнате с видом из окна на зеркально колеблющуюся воду. Я, так долго воображавший, но прозревший скульптор, любовался Наташей, как своим произведением, прикасался к ее удивительным изгибам плеч. Я словно вылепливал Наташино тело! Я вылепливал черты ее лица, утонченную шею, гладил послушные руки. Я вылепливал ее смуглые груди. В пляшущих тенях комнаты лицо у Наташи то вспыхивало солнечным светом, то выразительно заострялось. Наташа чутко улавливала и обвивала полудетскими руками каждое движение любви и наслаждалась им. Ей все было приятно и необходимо. Она ничего не отпускала от себя! Даже сладкие стоны свои она глубоко вдыхала в себя, и они отзывчиво пружинили по всему ее телу. Мы оба поглощены одним наслаждением... Время сомкнулось над нашими головами. Теперь мы лежали рядом, а вся остальная жизнь суетилась там, за ворохом серебристых бликов на потолке, за распахнутым окном во Вселенную Земли. Знакомство Давно прошло выступление агитбригады перед парткомом бетонного завода. Аню приняли в партию. Потом я еще несколько раз встречался с ней, разговаривали о многом, но в основном о проблемах психологии. Были и загадки, и таинственные намеки в ее словах, от которых я, бывало, не мог долго уснуть по ночам. Потом некоторое время мы не виделись и даже не звонили друг другу. И вот в моем рабочем кабинете раздался телефонный звонок, в трубке послышался голос Ани: -- Здравствуй, директор! -- Здравствуй, -- обрадовался я. -- Узнаешь? -- спросила Аня так, словно: "Еще не забыл!" -- Еще бы, сразу узнал. Что так долго не звонила? -- А почему ты не звонил? -- Я? -- Ну ладно, не выпутывайся! Значит, так было лучше! -- помогла моему замешательству Аня и добавила. -- Я теперь на другой работе! -- Что? -- словно опомнился я. -- Приняли во Дворец Здоровья? -- Да, можно поздравить. Я теперь психофизиолог Областного Дворца Здоровья! -- выкрикнула в трубку Аня. -- Ба! -- воскликнул я. -- Да ты умница! Ну, знаешь, с тебя причитается! -- Банкет не обещаю, но в гости очень даже приглашаю! Милости просим во Дворец моей мечты! Я работаю в паре с удивительным человеком. Да ты уже с ним заочно знаком! -- Что-то не припомню... -- А философские рассказы? -- подсказала Аня. -- Корщиков?! -- Он самый, собственной персоной! -- А когда можно будет к тебе подъехать? -- Да завтра вот и приезжай, если сможешь, комната шестьсот двенадцатая. -- Во сколько? -- А во сколько тебе удобно? -- Я завтра же возьму отгул, буду свободен весь день. -- Хорошо. Тогда тебе лучше всего подъехать часикам к одиннадцати, устроит? -- Устроит. Как штык буду! -- Ну, тогда до завтра? -- Всего хорошего, Аня! В трубке послышались короткие гудки... На следующий день на шестом этаже Областного Дворца Здоровья в одиннадцать часов я постучал в комнату 612, немного постоял у двери, несколько раз прочел табличку "Психофизиологи" и постучался еще раз. Директора не любят долго ждать, если ожидание касается лично их. Они избалованы тем, что обычно ожидают их, а не они... Не дожидаясь приглашения, я приоткрыл дверь и заглянул в помещение. Кстати, до сих пор не пойму, почему во многих зданиях такие коридоры: без окон, длинные, с низким потолком -- это, наверное, от духовной закрепощенности, низменности чувств и помыслов, -- червяку не нужен простор и грация, он ползает по отверстию, облегающему его тело; это тебе не храмы и дворцы с высоким потолком, где человек возвышался духом своим; экономя на стройматериалах, с каждым новым подобным зданием теряем высокую душу; такие низкие потолки, и это во Дворце Здоровья, во Дворце!.. В безоконном коридоре желтели электрические полусумерки, а тут вся комната вспыхнула ярким дневным светом! В комнате было тесно. Плохо соображая, ослепленный, я едва разобрал силуэты двух людей в белых халатах. Они сидели лицом к лицу у окна за полированными столами, сдвинутыми вплотную друг к другу. -- Можно? -- спросил я. -- Входите, -- послышался голос какой-то девушки. Я робко шагнул в комнату, словно из-за кулис на крохотную любительскую сцену, и сразу же почувствовал себя исполнителем главной роли. -- Надя, это ко мне, -- словно напомнив о чем-то договоренном, объявился негромко второй голос, тоже голос девушки, но я его сразу узнал: это был голос Ани. Надя встала из-за стола, глянула в мою сторону, улыбнулась и вышла из комнаты, а я, жмурясь, как на ветру, присел в мягкое кресло возле стола Ани. В белом халате Аня казалась мне вылепленной из ослепительного света. Наконец мое зрение полностью адаптировалось, и я разглядел пачку бумаг на Анином столе и какие-то карты с изображением человеческих фигур. В десяток секунд Аня что-то очень быстро дописала на обратной стороне одной из карт и ловко отодвинула гибкими руками все бумаги и карты в сторону, на подоконник. -- Сейчас, -- сказала она, -- придет Корщиков. Надя пошла за ним. -- Да, но мы с тобой даже не поздоровались, -- шутливо возмутился я. -- Конечно, -- запротестовала Аня, -- ввалился в комнату без приглашения! -- Извини, действительно, сам не прав, здравствуй, Аня! -- Это другое дело, здравствуй, Сережа! И тут дверь в комнату быстро открылась и закрылась. Ее движение произошло за какое-то неуловимое мгновение, по крайней мере, мне так почудилось, и в комнате оказался мужчина лет сорока, с неподвижно обвисшей правой рукой. Он прошел мимо меня и сел за стол Нади. -- Саша, -- обратилась Аня к нему, -- познакомься, пожалуйста. Это Сережа, тот самый... Мужчина встал, и я тоже приподнялся из кресла, мы наклонились навстречу друг другу и мягко пожали руки, дружелюбно обменявшись улыбками. -- Саша, Корщиков, -- сказал мужчина. -- Очень приятно, Сережа: Истина, -- ответил я, и тут же обратил внимание, на лице у него крупные очки, одно стекло треснуто. Что-то беспокойное промелькнуло у меня в памяти. Мы снова сели на свои места: он за стол, я в кресло... -- Здесь очень много света, -- сказал я, улыбнувшись в сторону Ани и, снова посмотрев на Корщикова, добавил, -- но потолок низкий!.. -- Низковат, -- как-то двусмысленно подтвердил Корщиков. -- А по мне так -- норма! -- сказала Аня, умиленно глядя на Сашу, как бы завязывая разговор между мною и Корщиковым. -- Да, это интересно, -- сказал я. -- Есть люди, которым и Вселенная кажется подобной комнатой, -- подытожил Корщиков. Аня поняла, что разговор начался, она уставилась в окно, то ли делая вид, то ли действительно что-то разглядывая там внизу, на улице. В общем, всем своим видом она показывала, что не мешает нам пообщаться. -- Аня не давала вам почитать мою работу? -- обратился Корщиков ко мне. -- Нет, -- сказал я, -- кроме ваших рассказов я ничего не читал. А у вас есть своя научная работа? -- Ну, как вы уже догадались, имеется, -- сказал Саша. -- И что, ее можно будет почитать? -- Конечно, -- засуетился Корщиков. Он полез в нижний ящик стола, извлек оттуда папку-скоросшиватель и протянул ее мне. Его правая рука продолжала висеть от плеча, и я понял, что она у него не работает. -- Спасибо, -- сказал я и принял папку. -- Я думаю, что вам не мешало бы еще почитать Владимира Шмакова. У меня есть негативы его трактовки "Священной книги Тота". -- А что это за книга? -- поинтересовался я. -- Вы знаете, я тороплюсь сейчас. Вы уж не обижайтесь на меня, -- сказал Корщиков, -- но в следующий раз я обязательно отвечу на ваш вопрос. -- Ради Бога, извините, что я вас задерживаю, -- спохватился я, но все же спросил еще: -- Совершенно последний вопрос, если можно? -- Да, да, я слушаю, -- остановился Корщиков у двери. -- Когда я смогу получить негативы этой книги? -- Если вы хотите побыстрее... -- Если можно, то лучше -- быстрее, -- обрадовался я про себя такой близкой и действительной возможности прикоснуться к чему-то невероятному. -- Меня две недели не будет на работе, -- отгулы, -- сказал Корщиков. -- Вы можете, если хотите, зайти ко мне домой, ну, хоть завтра. -- Я согласен, -- сказал я. -- Как к вам добраться? -- Улица Ленина, тридцать три, комната двадцать два. Это общежитие. Я бегло записал адрес в блокнот, попрощался с Корщиковым, и он ушел. -- Это очень мужественный человек, -- тихо и как-то особенно нежно произнесла Аня, и я понял, что Корщиков для нее много значит. Она грустно смотрела мне в глаза и продолжала говорить. -- Он жил на Кавказе раньше. Как-то на "Жигулях" свалился в пропасть, получил несколько переломов позвоночника и прочие повреждения тела. Занялся Востоком. Сам себя выходил. Только вот рука осталась отпечатком той трагедии... -- Ясно, -- задумчиво произнес я. Аня предложила мне чаю. И тут меня словно осенило. Я вспомнил, что Вика приобрела книгу "Возрожден ли мистицизм?" у человека тоже в очках, одно стекло -- треснутое... Хотя, успокоил я себя, мало ли на свете треснутых очков!  * Часть третья И ВОТ *  В гостях Дом 33 по улице Ленина... Я поднялся на второй этаж и тут же поморщился: нет ничего противнее запаха сырого белья, перемешанного с запахом борща! Общежитие... Изо всех щелей на меня обрушились стуки, крики, хохот. Вот и комната 22. Она оказалась в самом конце коридора. Я торопливо постучал в белую замусоленную дверь, мне хотелось поскорее скрыться за этой дверью. Я до ужаса ненавижу общежития! Я всегда избегаю долго в них находиться. Все общежития у меня ассоциируются с какой-то заразой, уж лучше снимать квартиру... Общежитие -- это же унижение, уничтожение самостоятельности, творчества и человеческой личности! Здесь как нигде и никогда к тебе лезут изо всех щелей, и ты можешь лезть в каждую щель, и попробуй только закрой свою щель, не пусти! Ты станешь уже не общим, и тогда... Ты сам уйдешь из общежития... Но это еще полбеды! Из общежития можно уйти.. А вот если целая страна является общежитием?! Планета? Как назло, мне не открывали. Пришлось постучать еще и еще раз. Я прислушался: за дверью послышалось то ли шарканье, то ли возня... Я не выдержал и крикнул прямо в дверь: -- Саша, Корщиков! Это я -- Сережа Истина, вчерашний знакомый, -- и я снова прислушался. Щелкнул замок, дверь приоткрылась, послышался голос Корщикова: -- Заходите. -- Что так долго? -- спросил я. Мне хотелось спросить весело, но у меня вышло громко и грустно. Тяжело перестраивать свое настроение в единый момент, а надо бы научиться! В общежитии без этого -- не выжить! -- Т-с-с... Я задремал, -- сказал Корщиков шепотом, -- сынишка еще спит, пожалуйста, тише... Я протиснулся в комнату. Саша оказался передо мной в одних плавках. Он осторожно прикрыл дверь и предложил: -- Проходите сюда, э-э, нет, лучше туда, в кресло у окна. А я сейчас только умоюсь. Кресло слегка поскрипывало, я приютился в нем потихоньку и наконец-таки вдохнул свежего воздуха из открытого окна: на-дышавшись, огляделся по сторонам. За разноцветной шторой у входной двери шипела вода, а здесь, неподалеку от меня, на распахнутом диване спал мальчик лет четырех с очень крупной, как мне показалось, головой. Вскоре из-за шторы появился раскрасневшийся Корщиков. Он надел трико, порылся в книжном шкафу и, достав оттуда черный пакет, протянул его мне. -- Вот, это Владимир Шмаков. Если не трудно, отпечатайте, пожалуйста, экземпляр и для Ани, -- попросил он. -- Конечно, отпечатаю, -- сказал я и, приняв пакет, спросил. -- Когда мне вернуть эти негативы? -- Ну, я думаю, недели три хватит, чтобы все отпечатать?.. -- то ли рассуждая вслух, то ли спрашивая, сказал Корщиков. -- Постараюсь уложиться, -- заинтересованно определил я и добавил, -- хотя работы немало!.. Сколько всего страниц? -- заглядывая внутрь черного пакета, спросил я. -- Чуть более пятисот, -- ответил Саша и сел напротив меня на довольно расшатанный, жиденький, как этажерка, стул. Мы заговорили врастяжку, с паузами, будто на разных языках, как бы прислушиваясь к незримому переводчику, сидящему между нами. Таинственные паузы вкрадывались в наш диалог, эти паузы я тоже осмысливал, и даже, мне показалось, осмысливал не меньше, чем сами слова Корщикова. Я отложил черный пакет в сторону, на подоконник. Пауза продолжала висеть между мною и Сашей. -- Отвратительное место общежитие, не правда ли? -- сказал Корщиков. -- Я бы сказал даже -- мерзкое, -- ответил я. -- Да, но, как бы оно плохо ни было, а только чем ни хуже, тем лучше, -- удивил меня Корщиков. -- Вы сказали: чем ни хуже, тем лучше? -- переспросил я. -- Да, -- подтвердил он. -- Но, тогда, Саша, позвольте вас не понять! -- Сосредоточиваться в безветрии, тишине и покое, -- это хорошо! -- сказал Корщиков. -- Но это такое непрочное умение! От малейшего шороха может рассыпаться... Куда сложнее застолбить свое внимание на чем-либо среди отвлекающей тебя призрачности. Поверьте, в магии, например, это очень важное обстоятельство. -- Ну, это в магии, а в жизни все, скорее, наоборот, -- возразил я. -- Хотя, про себя, мне именно так и хотелось думать! -- Одни говорят -- магия, другие говорят -- жизнь. В чем разница? Суть одна. Названия -- разные, -- пояснил Корщиков. -- Ну, уж я не соглашусь с вами, что жизнь и магия -- одно и то же. -- Согласитесь или нет, от этого суть все равно не изменится, -- сказал Корщиков. Он абсолютно уверенно посмотрел мне в глаза. Все-таки пауза великая вещь! Ничего на свете нельзя делать без пауз. А разговор без пауз -- не разговор, а так, информативное общение, и только... Я молчал с полминуты. -- Вы можете смело расспрашивать меня по своему усмотрению, -- предложил Корщиков. -- Вы знаете, -- сказал я, -- не люблю "вечера вопросов и ответов". -- Понимаю, -- кивнул Корщиков, -- чувствуете напряженность? Ну, что ж... -- Совершенно верно, чувствую! -- Тогда... Спрошу я. Можно? -- Спрашивайте. -- Хорошо... Что побудило вас заинтересоваться Шмаковым, ну и так далее? -- Э-э... Как вам сказать... Мне порою кажется, что тяга к необычному у меня в крови, она скорее неосознанная, чем направленная, и больше символична, чем рассудительна... Здесь и вера в Бога, и в приметы, ну и конечно же состояния восторга, радости, таинственности, если хотите, -- даже страха! Корщиков улыбнулся, но как-то по-доброму, и эта улыбка меня ничуть не смутила. -- Например, в детстве, -- продолжал я, -- каждое лето я проводил у своей бабушки в деревне. Напротив ее двора жила одинокая старая женщина -- настоящая монашка! -- баба Домна... Она никогда в жизни не была замужем! Я часто бегал к ней в гости, через дорогу, и подолгу засиживался за чтением Евангелия и других священных книг. А рассказывала баба Домна так интересно о жизни святых и Христа! Царство ей небесное, пусть ей земля пухом будет... -- я приумолк. -- Да... Впечатления детства, -- медленно проговорил Корщиков, -- но это, -- предрасположенность души, а в чем же мелодика вашего интереса? -- Мелодика? -- Да, мелодика, -- подтвердил Саша. -- Не так давно, -- сказал я, -- я узнал, что мой двоюродный дед был колдун! -- Аня рассказывала мне об этом, -- остановил меня Корщиков. Снова наступила пауза. Я раздумывал: говорить о Наташе или не говорить?.. -- Говорите, говорите! -- возник неожиданно голос Корщикова. Я удивленно посмотрел на Сашу: -- У меня создается впечатление, что вы даже знаете, о чем я должен говорить! -- сказал я. Корщиков промолчал... -- Ну, хорошо... -- решился я. -- Понимаете, Саша, у меня есть девушка. Божественно красива, неземная душа... Я люблю ее... Мы познакомились во сне... А на другой день узнали друг друга наяву, как старые знакомые!.. В этой истории я так запутался. -- Не переживайте... Если вам суждено, -- разберетесь, -- сказал Корщиков, -- все зависит от вас самих. А раз началось, значит -- суждено! Он смотрел мне в глаза совершенно спокойно, уверенно, непоколебимо, а я только посматривал в его глаза, как бы заглядывая на мгновения... -- У меня был друг, -- продолжал я, -- он давно умер, но он приходил ко мне во сне и показывал, как они живут. Там я и познакомился с Наташей. -- Так ту девушку зовут Наташа? -- спросил Корщиков. -- Да. Ее зовут Наташа. -- Что ж, такое бывает, -- определил он, и тут же, как-то особенно оживившись, спросил: -- Вы что-то хотели у меня спросить вчера в лаборатории?.. -- Да, я хотел попросить вас рассказать о Священной книге Тота, -- ответил я. -- О Священной книге Тота можно говорить часами, если не веками. Ведь это -- самая древняя книга на Земле! Корщиков поднялся со стула, продолжая смотреть на меня. Его правая рука неподвижно висела от плеча. Потом он сделал несколько шагов от стула, постоял у книжного шкафа и снова вернулся и сел на стул. Я молча ожидал... -- Мой экземпляр Священной книги Тота сегодня у приятеля, но это не беда! Я перескажу вам кое-какие соображения по поводу ее происхождения и значимости, основываясь на вступительном слове Владимира Шмакова. Саша помедлил еще несколько секунд... Я уловил в глазах Корщикова такую выразительную силу и надежность, что мне почудилось, будто эти глаза управляют его телом!.. И Корщиков заговорил. -- Множество веков пронеслось над Землей. Но там, в бездонном океане времени, среди всего смертного находится один-единственный Памятник, великий Памятник!.. Кто поставил этот Памятник и откуда он родом?! -- никто на Земле не знает и, возможно, не будет знать никогда... Все нити и дороги человеческого познания за всю нашу планетную жизнь начинались там, от этого памятника. В Европе этот Памятник известен под именем Священной книги Тота -- Великих Арканов Таро... Корщиков говорил плавно, словно внушая мне каждое слово. -- Владимир пишет в своем Предисловии, что десятки веков назад господствующая ныне Белая Раса на земле имеет этот Памятник Божественной Мудрости от своей предшественницы, и что это Божественное откровение определяет основу всех Посвящений. Его сущность усматривается в каждой религии. Поверьте, Сережа, что это так, -- добавил Корщиков. Он опять поднялся со стула, порылся в каком-то чемодане, извлек оттуда общую тетрадь в зеленой обложке, снова сел на стул, немного полистал эту тетрадь... -- Вот, -- сказал он, -- что говорит Елена Петровна Блаватская в своей работе "Тайная доктрина", -- и он зачитал отрывок: "Говорят, что Таро "индийского происхождения", потому что оно восходит к первой подрасе Пятой Расы -- Матери, до окончательного разрушения последнего остатка Атлантиды. Но если оно встречается у предков первобытных индусов, то это не значит, что оно впервые возникло в Индии. Его источник еще более древен и его след надо искать не здесь, а в Himaleh, в Снежных Цепях. Оно родилось в таинственной области, определить место нахождения которой никто не смеет и которая вызывает чувство безнадежности у географов и христианских теологов, -- области, в которой Браман поместил Свою Kallasa, гору Меру и Parvati Pamir, извращенный греками в Парапамиз" <$F"La Doctrine Secrete. Syntese de la science de la religion et de la philosophie" par H.P. Blavat'sky. Praduction francaise, 5-e volume, Miscellanees, pp. 105-106.>. -- Так, -- сказал Корщиков, -- Блаватская попыталась опровергнуть цитату, которую она использовала в своей "Тайной Доктрине" с какого-то манускрипта о Таро -- Священной книге Еноха. Если Вы не возражаете, то я зачитаю и саму цитату тоже! -- обратился он ко мне. -- Обязательно зачитайте, -- отозвался я, -- мне это очень интересно! -- Итак, вот как звучит эта цитата: "Есть лишь единый Закон, единый Принцип, единый Агент, единая Истина и единое слово. То, что вверху, по аналогии подобно тому, что внизу. Все, что есть -- результат количества и равновесий. Ключ затаенных вещей, ключ святилища! Это есть Священное слово, дающее адепту возвышенный разум оккультизма и его тайн. Это есть квинтэссенция философий и верований; это есть Альфа и Омега; это есть Свет, Жизнь и Мудрость Вселенские... Древность этой книги теряется в ночи времен. Она индийского происхождения и восходит до эпохи несравненно более древней, чем время Моисея. Она написана на отдельных листах, которые раньше были сделаны из чистейшего золота и таинственных священных металлов... она символична, и ее сочетания обнимают все чудеса духа. Старея с бегом веков, она, тем не менее, сохранилась -- благодаря невежеству любопытных -- без изменений в том, что касается ее характера и ее основной символики в наиболее существенных частях". Зачитав цитату, Корщиков продолжал молча перелистывать тетрадь. -- Ну, пока хватит, -- сказал он, захлопнув тетрадь и отложив на подоконник. -- Честно говоря, -- произнес я, -- то ли мир сходит с ума, то ли еще что?! Но я все больше не распутываю, а наоборот, с каждым днем ввязываюсь крепче, ухожу во что-то такое -- невероятное. -- То ли еще будет, Сережа, -- хитро прищурился Корщиков. -- Давайте начистоту?! -- предложил я. -- Что меня ожидает? -- Вы забеспокоились об обратной дороге? -- спросил Корщиков. -- Да нет... Хотя, все-таки, мне кажется, я имею право знать, куда я иду?! -- И не вернуться ли назад? -- словно предложил от моего лица он. -- Ну, если хотите, пусть это прозвучит именно так, -- согласился я. -- Тогда, -- сказал Саша, -- я вас должен сразу предупредить: обратной дороги -- нет! -- Весьма крылатая фраза! -- сказал я. -- Да, но здесь она как никогда уместна, -- подытожил Саша. -- Ясно... -- призадумался я, -- и насколько это серьезно, я хотел сказать -- опасно? -- Смертельно... Может быть, и смертельно, -- немного смягчил он. -- Значит, степень опасности зависит от чего-то? -- Да, зависит. -- И вы мне можете сказать, от чего? -- Это не секрет... Ну, вот скажите: сможете ли вы выдержать ряд испытаний? -- Каких испытаний? -- Скажем, вам будут угрожать -- смертью, избиением, тюрьмой, над вами будут издеваться, насмехаться. Вам не будут верить, будут вкрадываться в вашу душу, выискивать в ней слабые места и потом соблазнять женщинами, деньгами, горем, потерями -- опустошать. Пресыщать радостями и тут же отбирать их... и еще многое и многое другое... Даже пьянство будет подавать вам руку дружбы, хмельной откровенности. И в любом из того, что я перечислил, вы вполне сможете утонуть навсегда, кануть в иллюзию! -- Я не отношусь к категории людей, которые берут время на обдумывание, -- я согласен на любое из этих испытаний, -- сказал я. -- Если бы вы решили обдумывать, то это значило бы, что это не ваш путь! -- пояснил Саша. -- Это мой путь, я его выбираю! -- Хорошо... Но только учтите, что с такой же легкостью, с какой вы согласитесь пойти этим путем, вам не сойти с него. Вы сможете остановиться на каком-то этапе, чтобы потом снова продолжить свое движение, но не более того! -- Потом, это когда? -- спросил я. -- В следующем рождении, -- пояснил Корщиков. -- А как надолго эти испытания? -- Это может продолжаться неведомое количество времени. -- Отчего же так? -- Оттого что здесь отсчет идет не на количество, а на качество, -- сказал Корщиков, и он добавил. -- А еще, мне хотелось бы сказать вам вот о чем: не ищите во мне единственного учителя! Все зависит от вас самих, все содержится в вас самих! Вся жизнь, весь мир -- ваш великий учитель!.. Вот, возьмите, хотя бы и нарочно, для начала, и с сегодняшнего дня начните прислушиваться ко всему на свете, всматриваться во все на свете, и, поверьте, если вы научитесь -- воспринимать и оценивать... Этого уже будет немало!.. -- Ну, хорошо!.. Предположим, что я уже научился весьма совершенно воспринимать и оценивать, и что тогда? -- Научиться воспринимать и оценивать -- это первый этап, за которым следует овладеть собственной реакцией и отношением к воспринятому и оцененному, но и этого мало! Третий этап -- проявление реакции, вашего отношения вовне, в среду, можно сказать -- обратная связь... Вот тут-то и подстерегают вас всевозможные испытания, о которых я уже упоминал... -- Господи, тогда как же несовершенен простой смертный, не умеющий даже воспринимать и оценивать, я не говорю уже о его реакции -- она будет непредсказуемой! -- ужаснулся я. -- Тут и зарыты все распри человечества, все его конфликты, -- сказал Корщиков. -- Но надо полагать, что правильно оценивать и реагировать -- это еще не все? -- поинтересовался я. -- Да, и это еще не все! -- подтвердил Саша, -- но мне бы не хотелось, как говорится, забегать вперед, -- сказал он, -- всему свое время! -- Думаю, что вы правы, -- согласился я. -- Надо же! -- воскликнул Корщиков. -- Вы интуитивно делаете успехи. -- Я не заметил успехов, -- сказал я, -- если не секрет, в чем они? -- Вы произнесли: "Думаю". -- Ну и что же? -- А то, что это хорошо!... Вам предстоит заменить слово "хочу" на слово "думаю", -- определил Саша, -- у вас эти проблески уже появляются. -- Отчего же мне предстоит менять свой лексикон? -- Оттого, что "думаю" -- всегда изначально, а "хочу" -- оно всегда вторично. Когда вы это поймете путем личного истинного опыта, тогда вы со мной согласитесь осознанно. И все ваши испытания в единый момент прекратятся, ибо вы будете "думать", а не "хотеть"!.. Но к этому вы придете все-таки путем испытаний, и неминуемо!.. -- Похоже, что испытания -- это что-то вроде зловещих тренировок, -- сказал я. -- Да, это действительно тренировки, но только не зловещие, а очистительные. -- Значит, надо переучиваться говорить? -- Ни в коем случае! Не надо специально браться перестраивать свой лексикон. -- Вы же сказали, что мне это предстоит? -- Понимаете, Сережа, перестройка лексикона должна быть внутренней. К примеру, у девочки, хочет она того или нет, в конце концов -- вырастают груди... Если вы будете намеренно исправлять свой лексикон, в данном случае слово "хочу" заменять на слово "думаю", то это слово "думаю" будет у вас выглядеть как слово "хочу", между "думаю" и "хочу" появится лишь разница в произношении. -- Почему же, Саша? -- А потому что внутренне это будет звучать примерно так: "я хочу заменить слово "хочу" на слово "думаю"! В основе остается "хочу". Вы понимаете, остается "хочу"! -- Хорошо!.. А если эта внутренняя установка прозвучит по-другому. Скажем так: "я думаю заменить слово "хочу" на слово "думаю". Тогда как? -- Но это же будет только самообман, и не более того! -- Почему же? -- возразил я. -- Потому, что если вы волевым решением, а не внутренней естественной потребностью заменяете слово "хочу" на слово "думаю", то это будет актом воли вашей, а значит, вы все равно обязательно подразумеваете слово "хочу". Это как мальчик, который желает, чтобы у него отросли груди!.. -- Да, -- сказал я, -- такому мальчику прежде всего надо стать девочкой, и груди отрастут сами собой! -- Ну, вот вы и поняли меня, -- обрадовался Корщиков. -- Значит, все-таки -- испытания?! -- спросил я. -- Ничего не поделаешь! -- ответил он. -- А вы знаете, я теперь догадываюсь, откуда у Ани такая острота восприятия слова! -- сказал я. -- Разговаривая с вами -- это понять немудрено! Но Корщиков не ответил на эти слова похвалы... На диване зашевелился спящий до сего времени мальчик. Саша подошел к нему, присел на краешек дивана и погладил сынишку по его крупной голове. Мальчик открыл глаза и тут же уселся молча на диване. Его отец ловко, одной рукой натянул ему трусы. Потом он положил возле сына стопку книг и снова вернулся к окну. Усаживаясь на все тот же этажерчатый стул, Корщиков спросил у меня: -- Не правда ли, очень крупная голова? -- Да, я об этом подумал, еще как только вошел сюда, в комнату, и меня это удивило... В самом деле, отчего такая крупная голова?.. Наверное, ваш сын вырастет очень умным человеком? -- Может быть, -- сказал Корщиков и слегка усмехнулся, как-то очень доверчиво. Мальчик старательно перелистывал книги, ощупывал и рассматривал их страницы. Он совершенно не обращал на нас никакого внимания. -- Да, -- словно опомнился Корщиков, -- только вы, -- обратился он ко мне, -- не думайте о своей исключительности относительно испытаний!.. Все человечество, каждый человек, животное, птица, дерево, травинка, звезда, пылинка, -- несут тяжкое бремя своих испытаний, необходимых только им в их посвящении. Все, абсолютно все и все посвящаются в истину, медленно или быстро -- не имеет значения, но посвящаются! -- Тогда, -- удивился я, -- к чему меня было предупреждать об испытаниях, если испытания -- присущи всему и всем на свете? -- Маг, -- сказал Корщиков, -- тем и отличается от про-фана, что он, Маг, нарабатывает опыт путем осознанным, направленным, а профан, в том числе и ученый профан, нарабатывает опыт бессознательно, методом проб и ошибок, в лучшем случае интуитивно! Такое посвящение -- тоже посвящение, но довольно медлительное, хотя и естественное. Оно, порою, растягивается на баснословное количество воплощений, смертей и жизней!.. Вы хотите остаться профаном? -- спросил Корщиков. -- Нет. Конечно же нет, -- ответил утвердительно я. -- Папа, я хочу молока, -- неожиданно отозвался мальчик на диване. -- Я сейчас, малыш, -- тут же отреагировал на просьбу сына Корщиков. -- Извините, я только подогрею ему молока, -- сказал он мне. Вскоре малыш пил свое молоко вприкуску с магазинным сухарем и поглядывал на меня, а я спросил у Корщикова: -- А почему именно я? -- Вы хотите сказать: почему именно вы удостаиваетесь в Посвящении осознанном? -- пояснил Корщиков. -- Да, я имел в виду это. -- Как я уже сказал вам, что исключительности у вас нет, как нет ее ни у чего и ни у кого на свете! Все и все посвящаются в истину... -- И все-таки, почему же именно я? -- повторил я вопрос. -- Почему именно вы? -- Да, да, почему? -- я теперь смотрел Корщикову в глаза. -- В этой вашей инкарнации, -- сказал он, -- в сегодняшнем воплощении, ваше Посвящение дошло до уровня, когда само Посвящение пора осознать как таковое! То есть ваше Посвящение не противоречит естественному развитию Всеобщего Вселенского Посвящения, оно также протекало и протекает, как у всех и у всего! Просто в этой, сегодняшней жизни вашей вы, наконец, доразвились, путем баснословных предыдущих испытаний в других воплощениях, до осознанности! Поверьте, каждый про-фан, в конце концов, обязательно придет к моменту осознанности своего Посвящения, только в какой из своих инкарнаций, земных воплощений это произойдет -- неведомо никому!.. У вас этот момент наступил... -- А могу я не успеть завершить свое Посвящение и в этой жизни, -- спросил я и озабоченно облокотился на подоконник. -- Не завершите в этой, все равно продолжите завершение в следующей! -- сказал Корщиков. -- Как же это? -- настаивал я. -- Скажем, -- пояснил Саша, -- родитесь в семье Посвященного. Мы приумолкли. Было слышно, как малыш грызет сухарь... Я опустил глаза и долго смотрел себе под ноги, размышляя. Прошло некоторое время. И вот у меня возникла противоречивая мысль: -- Знаете, о чем я подумал сейчас? -- не поднимая глаз, произнес я. -- О чем же? -- отозвался Корщиков. -- Я подумал: истина -- это Бог? Так? -- Предположим, так, -- подтвердил Саша. -- Тогда как же объяснить существование дьявола и Посвящение в его ряды? Ведь такое Посвящение -- тоже существует?! -- и я уставился Корщикову в глаза. За все время беседы он ни разу не отвел своего взгляда в сторону! Мне начинало казаться, что он всегда упорно смотрит на меня, даже когда подогревает молоко! -- Я уже осведомил вас, что Посвящение существует только одно, -- в истину! -- сказал Саша. -- Но все же, как быть с дьяволом? -- настаивал я. -- И дьявол, -- улыбнулся Корщиков, -- и, как вы выразились, его Посвящение, -- все это -- разновидности, э-э, различные по степени испытания. -- Значит, человека может отбрасывать и назад на пути Посвящения? Но тогда вы, по-моему, противоречите сами себе! Не вы ли сказали, что человек продолжает свое Посвящение с того уровня в следующей жизни, на котором он остановился в предыдущей?! -- Верно, я говорил так и не отрицаю ничего. Но противоречия здесь никакого нет. И вот почему. Если человека отбросит назад и в следующей инкарнации своей жизни он будет не человеком, а, скажем, -- деревом! Сможет ли он продолжить свое Посвящение в истину, будучи деревом, с того этапа, на котором он остановился в образе человека?! -- Я думаю, что не сможет! -- Вы совершенно правы, Сережа. Не сможет! Не сможет, пока не отработает определенные качества в образе дерева, и потом, снова, в какой-то из последующих жизней не станет человеком подобного уровня развития, который он уже имел до отступления назад в образ дерева... Разве здесь есть противоречие? Человек действительно продолжает свое Посвящение в следующей инкарнации, здесь, скорее, можно подразумевать не в следующей, а в последующей инкарнации подобного уровня!.. Вот почему важно не терять чистоту Посвящения в каждой инкарнации, в каждом земном воплощении, чтобы не отступать назад, дабы заново заслуживать путем новых и возможно неисчислимых испытаний возврата к уровню Посвящения, которого ты достиг уже сегодня, чтобы продолжить его... -- Корщиков умолк. -- Что же, Саша, -- вы убедили меня, -- согласился я. Снова наступила пауза. Корщиков наклонился и поднял с пола валявшиеся там очки. Он стал протирать их салфеткой. Я увидел, что одно стекло у этих очков продолжало оставаться треснутым. "Может, тот безбилетный тип из автобуса по описанию Вики, -- это все-таки он, Саша?" -- подумалось мне. И я решился: -- "Возрожден ли мистицизм?", у вас есть эта книга? -- спросил осторожно я. -- Была, -- тут же ответил Корщиков, продолжая усердно протирать очки. -- А куда она делась? -- поинтересовался я, испытывая некоторую неловкость за учиненный допрос. -- Я продал ее, -- спокойно ответил Саша, жарко подышав на линзы, и они запотели. -- В автобусе? -- уточнил я. -- Да... -- ответил он. -- А знаете, ваша книга у меня! -- сказал я и принялся ожидать реакции Корщикова. Он продолжал протирать очки, шли секунды. -- Вы ее прочли? -- спросил Корщиков как ни в чем не бывало. -- Да, -- робко ответил я... И тут в нашу комнату кто-то постучал. -- Извините, я пойду открою, -- сказал Саша. Хлопнула дверь. Из-за разноцветной шторы в комнату вошла молоденькая девушка. Она подмигнула малышу на диване, и тот улыбнулся. Девушка в сопровождении Корщикова подошла ко мне. -- Это Сережа, -- сказал Корщиков ей. Я встал с кресла. Девушка протянула мне руку: -- Оля, -- сказала она. -- Моя жена, -- добавил Саша. Зек От Корщикова я возвращался очень поздно. Уже было далеко за одиннадцать, когда я сел в троллейбус. В салоне находилось десятка полтора человек. Все сидели. Я закомпостировал талон и уселся к окну напротив средней двери. Колеса, как резиновые мячи, жестко пружинили на многочисленных выдолбинах когда-то заасфальтированного узенького переулка. Троллейбус раскачивался на ходу и гремел всем своим железным телом. Вдруг мой взгляд обнаружил знакомое для меня лицо сидящего впереди пассажира. Я его сразу же узнал. Правда, узнал чисто визуально, имя не помнил. Это был парень лет тридцати, коротко подстриженный и, по-моему, слегка навеселе. Он сидел полубоком. Настроение у меня было великолепное. Я ощущал его всем телом. Я не мог удержаться, и мое лицо осветилось улыбкой. И дернуло же меня! -- Что ты улыбаешься? -- обратился он ко мне и полностью развернулся через плечо в мою сторону лицом так, что чирканул своим носом меня по щеке. Я не придал этому значения, немного подался назад, пристально рассматривая парня. -- Привет, -- сказал я совершенно беззаботно. -- Напомни, откуда я тебя знаю? -- спросил парень голосом, ничего хорошего не обещающим. -- Мне твоя физиономия знакома! И тут меня осенило, но и настроение упало: -- Мы с тобой в молодости были знакомы по Тарасу. Я друг Тараса, -- и я осекся, сказав это. -- Друг? -- как-то пренебрежительно передразнил парень меня. -- Да, когда-то мы дружили, -- неохотно проговорил я. -- Друг, -- прошипел парень, -- а ты знаешь, где сейчас Тарас? -- Парень словно требовал от меня этого знания. Слов ему показалось мало, и он всем телом навалился на железный поручень кресла, перевесился через него ко мне и уперся своим лбом в мой лоб. -- Да, он сидит, -- постарался ответить я как можно спокойнее, -- сядь, пожалуйста, на свое место, -- попросил я, -- на нас люди смотрят... Парень неохотно сел на место, но ненависть шевелила его черные зрачки, и он казался почти безумным. "Нет, он не пьян, он обкурен", -- подумал я, и у меня все содрогнулось внутри. Скотский страх выпарил из меня всю радость без остатка. -- А ты почему не сидишь?! -- заорал парень. -- Собственно говоря, почему я должен сидеть? -- словно оправдывался я. -- Плохого я ничего не делал... -- Но ты же друг!! -- опять заорал парень. Я видел, как некоторые пассажиры искоса поглядывали на нас, другие отводили свои взгляды, словно ничего не замечали и не слышали. Страх одиночества и беспомощности овладел мною. Лет пять назад я стоял на загородной станции электрички и вот также отводил свои глаза. На платформе было человек четыреста, не меньше, и никто, в том числе и я, не помешали избивать цепями группе пьяных оглоедов из местной деревушки одногоне понравившегося им подростка. Одиночество, одиночество! Мы стремимся к нему и от него погибаем часто... -- Но ты же друг?! -- напомни