упеньки, вот так! Но я сделал вид, что уже не расслышал ее слов, и поторопился скрыться в кинотеатре. В малом фойе, возле дверей моего кабинета стояла Зоя Карловна. -- Здравствуйте, Зоя Карловна, -- врастяжку поздоровался я, не останавливаясь. Я было направился пройти в большое фойе, дабы заглянуть в кинозал, как там обстоят дела, как библиотекарь тут же выказала свои намерения: оказывается, у дверей кабинета она ожидала меня. -- Сергей Александрович! Cережа! -- окликнула она меня. -- Подожди, пожалуйста, ты мне нужен, -- иногда она позволяла себе называть меня на ты. -- Да, -- остановился я, но краем глаза успел приметить, что контролер, сидевший возле огромного фигурного зеркала в большом фойе ко мне лицом, почему-то вскочил с лавки и моментально юркнул в кинозал, словно как от меня... -- Дайте мне ключи от кабинета, -- попросила Зоя Карловна. -- У меня телефон в библиотеке не работает, а мне срочно позвонить нужно! -- А почему не работает? -- поинтересовался я. -- Да черт его знает, -- возмутилась она, -- вчера еще вечером перестал. Я уже договорилась на заводе с мастером, после обеда обещал посмотреть. -- Хорошо, -- сказал я, -- держите, -- я достал из кармана связку разноцветных ключей от кинотеатра и подал ее Зое Карловне. -- Вот, этот, желтенький... -- указал я ключ от кабинета. -- А вы где будете, Сергей Александрович? -- А что такое? -- Ключ от кабинета мне надо вернуть. -- Ну, вернете, не беспокойтесь, не на Луне же я! -- Да чтобы вас долго не искать! У меня библиотека открыта, Сережа! -- А что же вы ее бросаете? -- Да там подруга! -- Екатерина Васильевна?! -- обрадовался я. -- Она самая! -- Ну, тогда и нечего волноваться! -- сказал я. -- Да, вам нечего! Люди собираются. Она книги не оформляет, только присматривает, -- словно пожаловалась Зоя Карловна. -- Так она там не одна? -- спросил я. -- Нет, конечно! -- Жалко, что не одна, -- сказал я. И я почувствовал, как во мне просыпается то ли наглость, то ли раскрепощенность. -- А вам что до этого? -- поинтересовалась Зоя Карловна. -- Хотел подняться наверх, что-то чаю так хочется, что и полюбить некого! -- изображая серьезный вид, сказал я. -- А вы бы позвонили подольше! А? Зоя Карловна? -- продолжая наглеть в стиле шутки, предложил я. Но, честно говоря, меня прямо-таки манило, во что бы то ни стало, испытать то свободное чреволобзание, которое одурманивало меня на троллейбусной остановке. И что самое интересное, я знал, я был уверен, что это неминуемо, очень скоро должно произойти! В последнее время у меня часто исполнялось то, что я задумывал. Потому я и начинал теперь, лихорадочно, с виду полушутя, но стучаться, тарабанить в первую попавшуюся дверь. Где откроют, -- там и я!.. -- Ну, так как? -- переспросил я в улыбке озадаченно молчавшую Зою Карловну. Она смотрела мне под ноги и часто моргала. -- А-ха-ха-ха-ха! -- расхохоталась она, наконец понявши в чем дело, но замолчала и засуетилась открывать кабинет... Так неожиданно прервалась моя шутка, но не прервалось мое желание! Да, именно желание одолевало мою натуру сейчас. И я это понимал с полной ответственностью перед собою! Проверять себя, -- так проверять!.. "Решайся на что-либо: сразу, мгновенно, или не решайся совсем..." -- вспомнил я наставление Ивана и ринулся в большое фойе через зал... И нестерпимая радость и сила обдавала меня с ног до головы! И я, наверное, слишком сильно дернул кинозальскую дверь на себя, ибо контролер, хотя и громила в плечах и по росту, чуть не вывалился из кинозала ко мне под ноги! Видимо, он стоял в кинозале и держался за ручку двери, и, может, не так уж слабо держался! -- Ой, извините! -- сказал я контролеру спешно, оглядев его с ног до головы. "Но зачем ты держал дверь?.." -- подумал я. -- Ничего страшного! -- ответил контролер. "Если в зале что-то и существовало, чего нельзя мне было видеть, -- думал я, продолжая анализировать, -- то теперь наверняка уж поздно... Этот следы замел! Он в их компании, это вне сомнения!.." -- Ну, как там, все в порядке? -- спросил я. -- Фильм дерьмовый! -- ответил контролер. -- Опять с премией пролетим! -- послышался ехидный голос позади меня. Я обернулся: это подошел Палыч. Круг замкнулся. Отступать было некуда. Мои скандалы с Палычем всегда начинались вот так: с его стороны оттачивались копья для решающей схватки, там, в кинобудке, а с моей стороны, здесь, внизу, в кабинете. А потом возникала подобная ситуация для стычки. Я насторожился. -- Плана в этом месяце опять не будет, Сергей Александрович! -- подтвердил свою позицию контролер. -- А я тут при чем? -- было ощетинился я. -- Вы же директор... -- улыбчиво, умиленно произнес Палыч, чуть ли не в реверансе! -- Ну, так и что же?.. А вы киномеханик! -- съязвил я как можно отрешеннее. -- Это ваше дело: фильмы заказывать, Сергей Александрович! -- раздраженно выкрикнул он, глянув на контролера. Начиналась атака. -- Конечно! -- предательски подтвердил контролер. Но я уже успокоил себя полностью. Мне даже стали они безразличны оба: контролер и киномеханик. "Какой-то глупый разговор", -- сказал я про себя. -- "Надо его заканчивать..." Палыч набирал обороты. Это было хорошо видно по его манере входить в раж: кулаки в карманах брюк, и от этого карманы оттопырены, немного покачивается всем туловищем, плечи приподняты. И тут в зале неожиданно послышался разношерстный свист и какие-то крики. В следующее мгновение из зала выскочил и наткнулся на Палыча мальчик, лет десяти, худенький. Он жалко потирал свое плечо, потому что ударился о киномеханика. -- Шпаненок, куда летишь?! -- возмутился тот. -- Дядя, звука нет! -- сказал мальчик. Наверное, Палыч чувствовал, как его авторитет безупречного работника падает в моем лице. Он побелел от злобы, прикусил нижнюю губу от досады. -- Сколько раз я тебе говорил, -- рухнул его гнев на ошалевшего контролера, -- в зале надо быть. Стоишь здесь... мать твою. Рот разинул! Контролер тут же, вслед за мальчиком, исчез в зале, а Палыч будто десятилетний кинулся к себе в кинобудку через фойе, поскользнулся у дверей и едва не растянулся. -- Кирилыч! -- заорал он где-то на лестнице своему напарнику. -- Ого! -- отозвался тот радостно. -- Звука, звука нет в зале! Мать твою! -- и еще что-то орал Палыч, но уже было не разобрать что. Дверь в кинобудку с оглушительным треском захлопнулась! Словно затрещину отвесила! Мне доставил удовольствие такой ход событий. Это сработал во мне Человек-Ветер. Я торжествовал!.. На втором этаже занималось несколько групп ритмической гимнастики. Этим самым удавалось как-то, худо-бедно, подрабатывать наличные деньги для различных нужд нашего скромного увеселительного заведения. Открывалась возможность приобретать необходимые культ- и канцтовары, стоящие больше десятирублевых чеков, установленной разовой нормы по смете. Поскольку в кинотеатре материально-ответственным лицом является директор, мне приходилось три раза в неделю выставлять и убирать комплект радиоаппаратуры. Она хранилась в библиотеке, и мне ее надо было каждый раз перетаскивать в комнату напротив и обратно в библиотеку. Правда, за это я получал доплату в сорок рублей, но зато и косились на меня в кинопрокате, а непосредственное начальство даже пыталось искать пути запретить мне подрабатывать! Я зашел в библиотеку. На книжных полках, напротив стола, в расшатанных книжных рядах рылись дети: две девочки и мальчик. За столом величественно восседала Екатерина Васильевна. Мы обменялись приветствиями. -- Как у вас тут с любовью? -- спросил я у Екатерины и, напрямик подойдя к ней, нагнулся и поцеловал ее в щеку. -- О-о!.. Какой вы!.. Сергей Александрович... -- обалдело сверкнув лукавыми глазами, произнесла она умиленно. Но ничего не говоря больше и не делая красивой сцены с продолжением, я отвернулся от Екатерины Васильевны и пошел прочь по своим делам. Ощущая пристально-изумленный взгляд ее у себя на спине, я быстренько, за два прихода, перетащил аппаратуру куда полагается. Я закрыл комнату на ключ. Я потом буду еще подробно вспоминать об этом. У Тани, девушки-выпускницы хореографического отделения культпросветучилища, имелся свой ключ от этой комнаты. Дверь в мой кабинет была немного приоткрыта. Я хотел уже войти к себе, как услышал: -- А-а- ха-ха-ха-ха! Вы шутник! -- послышался хохотливый голос Зои Карловны. Она все еще разговаривала по телефону. Я остановил свою руку, и она неподвижно зависла в воздухе, едва не коснувшись двери. Так я и оставался стоять на месте и вслушиваться: -- Нет, нет!.. Я же сказала -- нет!.. Вы меня не так поняли!.. Я сегодня занята!.. Что?.. Хо-хо!.. А?.. Да!.. Да!.. Еще будет!.. Я говорю -- еще будет! Да, Да!.. Безусловно!.. Конечно!.. Как и договорились!.. Адью, Остап Моисеевич!.. -- В кабинете послышались шаги. "Значит, разговор закончился". -- подумал я и резко открыл дверь: деловито прошел к вешалке и стал озабоченно раздеваться. Мне казалось, что у меня на лбу было написано, что я подслушивал. И поэтому я отвернулся от Зои Карловны, испытывая неловкость. Человек-Ветер улетучился, чувства и навязчивые образы повисли надо мною и засасывали мою сущность в себя. Возникло состояние дискомфорта. -- Спасибо, Сергей Александрович, -- поблагодарила библиотекарь. -- Да, да... Не за что... Зоя Карловна... -- отрывисто отвечал я, потому что уже нервно выдергивал в этот момент из рукавов кожаной куртки на меху свои руки. -- Давайте помогу! -- обратилась Зоя Карловна. -- Нет... Спасибо... Я сам... -- отчеканил я, краснея от усердия. Зоя Карловна направилась к двери. Наконец-то мне удалось стащить с себя куртку. Я повесил ее на вешалку рядом со своей спортивной шапочкой. -- Ну, я пошла, -- сказал Зоя Карловна, уже в дверях. -- Ключи настоле, -- добавила она. -- Ага! -- ответил я, подкивнув. Дверь в кабинет захлопнулась. Я остался один. "Остап Моисеевич..." -- прозвучало у меня в голове... Из разговора по телефону я, конечно же, ничего не понял, но... "Остап Моисеевич" снова прозвучало у меня в голове... "Это он... Вчерашний... К Богу! -- мелькнуло у меня в голове. -- Прочь, прочь лукавые!" Я быстро достал из сейфа крохотную библию в нежно-мягком зеленом переплете из полиэтилена, сел за рабочий стол и разлистнул этот священный памятник человечества наугад, где придется. Я загадал, что меня ожидает, и начал читать вслух: "И пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим, и сказал: Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю, о которой клялся отцам вашим -- дать вам, и сказал Я: "Не нарушу завета Моего с Вами во век. И Вы не вступайте в союз с жителями земли сей; жертвенники их разрушьте". Но вы не послушали гласа Моего. Что вы это сделали? И потому говорю Я: не изгоню их от вас, и будут они вам петлею, и боги их будут для вас сетью. Когда Ангел Господень сказал слова сии всем сынам Израилевым, то народ поднял громкий вопль и заплакал. От сего и называют то..." В дверь неожиданно резко постучали... Я замер... Постучали еще раз, внушительнее. -- Да! -- выкрикнул я. -- Войдите, -- и испуганно притаился за столом, сидя. Дверь уверенно раскрылась нараспашку! В кабинет вошла, вот я совсем не ожидал, Катя! И я успокоился. Кате было всего четырнадцать лет, живет напротив кинотеатра, известна своим легким поведением. Частенько я замечал, как три-четыре подростка затаскивали ее по вечерам в одну из беседок кинотеатра за плетень из дикого винограда. Катя очень красивая: курносая, круглолицая, с голубыми глазами, через плечо толстая белая коса крепко заплетена. Эта девочка мне нравилась своим прямым и игривым нравом. -- Можно? -- спросила она. -- Ты же уже вошла, и видишь, что я не против. Значит, проходи! -- сказал я. -- И правда! -- воскликнула театрально Катя. -- Ты по делу? -- спросил я. -- Нет, -- сказала она, -- просто поболтать!.. Мне можно раздеться? -- Конечно... Вон, пальто на вешалку повесь. -- Да вижу я, куда вешать... -- А что тогда спрашиваешь?!! -- Проверить: злой ты или нет, Сергей Александрович. -- Как видишь, добрый! -- Это еще надо подтвердить! -- сказала Катя. -- Если надо, подтвердим! -- отпарировал я. Катя сняла пальто. Я не встал ей помочь, потому как сомневался, что подобные манеры с моей стороны окажутся в ее стиле. Она еще никогда не заходила ко мне в гости. Изредка мы переговаривались в малом фойе или на улице, да и то больше по части порядка. А сегодняшнее посещение меня удивило. Словно выявилось подземное течение и потекло серебристым ручейком снаружи... Теперь, раздевшись, Катя выглядела совсем привлекательно! Ее отец работал директором бетонного завода, и одевалась она внушительно! На Кате уютно и красиво сидела короткая джинсовая юбка, индийская, с золотыми переливами на черном фоне, кофточка. Катя расстегнула кофточку, и под ней обнаружилась приталенная коттоновая рубашка. На правой руке у девочки сиял золотой перстень с граненым рубином. Катя, проходя от вешалки, не останавливаясь, по пути захватила стул и села на него слева от меня, облокотившись на стол. Мы смотрели друг на друга. -- Ну, что? -- спросила она. -- Ничего! -- ответил я, будто вовлекаясь в игру. -- Что у тебя новенького, Сергей Александрович? -- Да вот же, ты пришла! -- сказал я и протянул руку, провел указательным пальцем Кате по носу, едва прикоснувшись к нему. -- А дальше что? -- спросила она. Настроение у меня поднималось, я отодвинул библию в сторону. -- А ты хотела бы что-то еще? -- спросил я, не отводя глаз от Кати. -- Ну, ты же сам хочешь, я вижу! -- сказала девочка, нагловато улыбаясь мне в лицо. -- Да... Нюх у тебя собачий! -- сказал я. -- Хочу! -- Так в чем же дело, давай, -- предложила Катя. С минуту я молчал и сидел неподвижно. Во мне шла борьба! Снова меня щекотало и подталкивало на решительность соблазнительное чувство свободы прикосновений! Но ей же четырнадцать лет! "Решайся или не решайся!" -- диктовал я себе. -- "Раз уж ты впустил птичку, то... ты уже решился! И все остальное будет лишь отговорками!" Я подсел поближе к девочке и посмотрел ей в глаза. Больше я ничего не говорил Я расстегивал пуговицы на коттоновой рубашке. Катя едва водила плечами, и ее груди казались отзывчивыми, оживали в моих ладонях!.. Я почувствовал прилив неистового наслаждения во всем своем теле. Я не ведал, что я творил!.. -- Ой, Сереженька!.. Хватит... Не могу... О-е-е-е-ей!.. -- металась Катенька. Наконец все закончилось. Катя медленно встала с моих коленей и только начала застегивать рубашку, как в кабинет кто-то требовательно постучал! "Господи! -- воскликнул я про себя, -- я же не запер дверь!" Катю будто неведомая сила отнесла в сторону на соседний стул, она сгребла одним движением коттоновую рубашку у себя на груди в том месте, где не успела застегнуть пуговицы. Поодаль от меня сидела молодая проститутка и застегивала свои злополучные пуговицы, на столе у меня лежала в стороне раскрытая библия, и это кабинет директора! Едва я успел захлопнуть книгу и сунуть ее в верхний ящик стола, как в кабинет, не дожидаясь ответа на вторичный стук, вошел участковый милиционер! Он приостановился, словно оценивая ситуацию, присмотрелся к девочке. Катя сидела согнувшись, полубоком от участкового. От сокрушительных ударов сердца у меня подрагивала голова, руки дрожали, и я их убрал со стола на колени. -- Здравствуйте, -- наконец-то решился негромко вымолвить я. -- Здравствуйте! -- громыхнул тяжелым голосом участковый. -- Чем занимаетесь? -- поинтересовался он. -- Вот, -- указал я кивком на Катю. -- Профилактическая беседа. Уговариваю Катю, после десятого поступать в культпросветучилище. -- После десятого на постоянную работу в беседку? -- громыхнул милиционер. -- А, Катька? -- А вам какое дело! -- повернулась к нему девочка. Тайком она уже успела дозастегнуть все оставшиеся пуговицы, и теперь ее могло выдать лишь раскрасневшееся лицо и вспотевшая челка. -- Ты что, здесь физзарядкой занималась? -- хохотнул он. -- Танцевала! -- ядовито выкрикнула Катя. -- С голой задницей? -- прищурившись, подморгнул мне лейтенант и состроил отвратительную гримасу девочке. -- Да нет! -- опомнился я. -- Она в самом деле танцевала! -- С чего это вдруг?! -- спросил, недоумевая, милиционер. -- А просто так! -- выкрикнула девочка, вскочила со стула, схватила пальто и выскочила из кабинета под звериный хохот участкового. -- Ишь ты!.. Ха-ха-ха!.. -- крикнул он и вдогонку успел шлепнуть Катю по заднице своей громадной рукой. Я молчал. А что я мог сказать!.. "Однако я очень чувствительно на все прореагировал!" -- мысленно подчеркнул я свое состояние. -- Сергей Александрович! -- властно обратился ко мне уча-стковый. -- Я тут у вас в кабинете с одним человеком побеседую, -- он даже не спросил разрешения. -- Да, да, пожалуйста, -- не задумываясь согласился я, будто вслух для самого себя, потому что лейтенант даже не обратил внимание на мое согласие, ибо в это время он уже громыхал раскатисто своим голосом в малое фойе: -- Тряпкин!.. Заходи сюда!.. В кабинет зашел Тряпкин: худой, длинный, но плечистый, лет тридцати пяти. Они оба, участковый и Тряпкин, прошли по кабинету и сели друг против друга, точно явились ко мне на прием... Тряпкин выглядел ужасно, на руках всевозможные завитушки татуировок, переносица вмята и сдвинута в сторону, глаза грязного цвета, губы тонкие, жестокие, лицо длинное, лоб скошенный, волосы короткие, ежиком. В руках он перебирал по кругу замусоленную шапку, сидел в расстегнутой фуфайке, на груди красовалась тельняшка, на шее висела половинка потрепанного шарфа. Участковый начал: -- Ну что, косой! Я твою блатхату скоро прикрою... Когда прекратишь? -- Клянусь я, Сень, -- обратился Тряпкин к милиционеру. -- Я не знал. Вот, на палец -- отрежь, если не так! -- Да пошел ты к черту со своим пальцем! Все ты прекрасно знал! Баланду мне заправляешь! -- Нет, Сень... Слышь, я правду говорю, -- участковый отмахнулся рукой. -- Ну вот, не веришь! -- сказал Тряпкин. -- Ну не знал я!.. На палец, вот, держи!.. Режь, если знал! Гадом буду, не знал! -- А что это за запах? -- спросил участковый, вынюхивая воздух вокруг себя. -- Сень, ты че? -- недоумевая, спросил Тряпкин. -- Сергей Александрович, вы чувствуете, чем пахнет? -- обратился милиционер ко мне. -- А чем, я что-то не чувствую, -- удивился я. -- Ну как же чем, перегаром! Кто же это пиво пил, а? -- пристально прищурившись, поинтересовался участковый, то ли у меня, то ли Тряпкина, и я насторожился... Дело в том, что я утром сегодня и в самом деле выпил за завтраком стакан пива... "Ну и нюх же у Дубинина!" -- притаившись, подумал я. -- Сень, я чист, как стеклышко... Вчера -- да... Сегодня... -- Да нет же, -- не отступал участковый. -- Пивом же прет вовсю! -- и он еще раз принюхался. Но тут в кабинет постучались. -- Войдите, -- поскорее выкрикнул я своему спасителю. Я испытывал угрызение совести перед ни в чем неповинным, трезвым Тряпкиным, но не мог же я признаться Дубинину! Спасителем оказался мой кассир. Он принес мне письмо из кинопроката. Я распечатал конверт, кассир стоял и ожидал, что там. Я прочел. В деловом тексте говорилось, что наш кинотеатр имеет некую задолженность за конец прошлого года и что по этому поводу мне надлежит срочно явиться в кинопрокат для выяснения причины задолженности. Я сообщил об этом кассиру, тот пожал плечами и посоветовал поехать в кинопрокат с бухгалтером, и сегодня же. В письме красовалась приписка: "...в случае... прекратится выдача кинофильмов по плану". Я извинился перед участковым, объяснил ему, что мне необходимо немедленно отлучиться в город. Участковый неохотно вывел Тряпкина в малое фойе, а я быстренько оделся, вышел из кабинета и закрыл его. Со второго этажа доносилась ритмичная музыка, -- это начались занятия гимнастикой.С огромным удовольствием я освободился от помещения кинотеатра и вышел на улицу. В кинопрокат я поехал один. Бухгалтера должен был подослать кассир, которому я дал задание сходить к бухгалтеру домой и предупредить его о письме; у нашего финансиста был сегодня выходной, но я надеялся на встречу кассира с ним, на везение. Троллейбусные окна были забелены морозом, будто витринные стекла магазина, в котором идет ремонт. А когда человека заключают в какие-то пространственные рамки, того же троллейбуса, он начинает видеть вокруг и замечать то, на что бы не обратил внимание раньше. Пространство улицы отсекалось и ощущалось только его течение. Пассажирам разглядывать и замечать приходилось только то, что в салоне. Простор всегда порождает снисходительность и доброту, иногда безумие! А теперь пространственная теснота проявила суету и мелочность. Я стоял, беспокойно покачиваясь на месте, и раздумывал о кинопрокате... Неподалеку от меня сидел у окна какой-то парень, где-то моих лет: откусывал большие куски от сливочного мороженого в вафельном стаканчике. Над его головой красовался красненький компостер. -- Сынок, пробей! -- протянула помятый талон этому парню какая-то грязно одетая старуха. -- У меня руки заняты, -- отрезал парень и спокойно продолжал есть лакомый кусочек замороженного молока. Талон выхватил у старухи из рук и нервно пробил наискось, как попало, пассажир, сидящий рядом с жующим парнем. -- Будьте добры! -- некая женщина похлопала все того же парня по плечу. -- Пробейте, пожалуйста, -- и она протянула к его лицу свой талон. Парень глянул на нее и отвернулся, ничего не сказав. Женщина, недоумевая, снова потянулась и похлопала парня по плечу. -- Молодой человек, -- сказала она раздраженно. -- Прокомпостируйте талон, пожалуйста! -- Чем? -- повернувшись к возмущенной женщине лицом, азартно спросил парень, показывая ей руку с мороженым. И этот талон, снова, нервно пробил пассажир, сидящий рядом с жующим парнем. Так ситуация повторялась в разных вариантах, а парень все твердил: -- Чем?! -- и показывал руку с мороженым. Обстановка зрела скандальная. И вот на очередной вопрос жующего парня "Чем?!" выкрикнул ответ тоже парень, но чуть помоложе, он стоял у соседнего кресла, выдерживал натиск толпы. -- Рукой! Рукой! -- крикнул он. Жующий парень повернулся на этот протест всем туловищем и оказался сидящим полубоком к нему: -- Да пошел ты! -- огрызнулся он. -- Понапридумывали!.. Все личность хотят воспитать!.. Вы же стадо!.. Как в тюрьме живете!.. С какой стати я должен, обязан, видите ли, пробивать тебе талон! А?! Да я, может, в упор видеть и слышать никого не хочу!.. Ну и страна! Невозможно быть независимым! Попробуй только поступить по-своему!.. Так тебе и вонючие талоны начнут под нос подсовывать, и по плечу хлопать, врываясь к тебе, словно ты кому-то что-то обязан!.. Да пошли вы все к черту!.. Живите своей жизнью, а я буду жить своею!.. Удивительно, но парня никто не перебивал. Все слушали или делали вид, что не обращают внимания. -- Все, -- выкрикивал парень, словно лозунги, -- как нарочно придумано!.. Какой-то придурок сообразил компостеры расположить так, чтобы обязательно кто-то являлся общественным контролером!.. Да пошли вы все!.. -- Я плачу за проезд и не хочу оказывать никаких услуг! Я еду, и все!.. С какой стати вы мне в душу лезете? А?! В нос тычете, по плечу хлопаете!.. Орете на меня, приказываете! Все сделано, как нарочно, чтобы разозлить человека, привести его в ярость, чтобы не застоялся, не задумался, что он человек!.. -- Ну, что?! -- будто злил публику парень, -- зацепили, поиздевались, а теперь приумолкли, безвинно, да?! Дьяволы! Будьте вы прокляты!.. Подоспела моя остановка, я выскочил из троллейбуса. "И все-таки в чем-то этот парень был прав.." -- подумал я, стоя на перекрестке и ожидая зеленого сигнала светофора. ... В здании кинопроката находился и Совет по кино, и Союз кинематографистов, и студия кинохроники. Я шел по его длинному, длинному коридору. По пути перехлопывались, перестукивались двери со всевозможными табличками. Это звучал своеобразный язык стуков и хлопков, двери жили и, наверное, уставали за день не меньше людей... Мне казалось, что двери помоложе вертелись на своих никелированных петлях туда-сюда легко и свободно, бесшумно витая в воздухе, а двери постарше скрипели, точно от боли в суставах своих!.. Я проходил и такие двери, которые, было похоже, открывались и закрывались, будто на цыпочках. Это были двери больших и маленьких начальников... Словом, здесь повсюду суетились люди: неожиданно сходились в кучку и так же неожиданно рассыпались на все четыре стороны, исчезали и появлялись, будто призраки, или мне просто это все так представлялось: расплывчато и нереально. Когда я вошел в бухгалтерию, там уже сидел мой перепуганный бухгалтер и о чем-то спорил с главным, кротко высказывая свою правоту. Оказалось, что наш финансовый бог кинотеатра успел прикатить сюда вперед меня на такси! Здесь меня и его песочили часа три, не меньше... Мы уже сидели в изнеможении. На столе главного выросли целые стопы толстых папок с бумагами и бумажками, в которых рябило от цифр и всевозможных символических описаний, столько было перерыто документов, дабы определить подтверждение задолженности... Но... Все оказалось тщетным, словно таинственная задолженность нашего кинотеатра выросла ниоткуда, а письмо отпечатано и прислано в наш адрес по прихоти чьей-то злой руки и души, но поскольку злополучное письмо это было подписано рукой самого главного, то он продолжал упорные, сонливые поиски и в конце концов нам повезло! Определилось обратное -- кинопрокат за прошлый год задолжал нашему кинотеатру семь рублей двадцать копеек! На эту сумму денег мне выдали на складе кинопроката пачку агитафиш некогда шедших кинофильмов, и я уже собирался с рулоном этих афиш под мышкой выйти из здания кинопроката, как со второго этажа меня окликнула девушка из опостылевшей бухгалтерии: -- Сергей Александрович!.. Не уходите!.. -- она показалась мне взволнованной. -- Вас к телефону. -- Мой бухгалтер, успокоившись, уже уехал домой продолжать жить свой выходной день, а я снова, лениво на этот раз, поплелся на второй этаж. Мне подали трубку. -- Алло! -- сказал я в полном безразличии. -- Алло! Сергей Александрович?! -- послышался рыдающий голос Тани, той самой выпускницы культпросветучилища, что вела у меня в кинотеатре группы ритмической гимнастики. Я был озадачен и даже немного встревожен. -- Кто вас обидел? Что случилось? Почему вы плачете?.. Да не ревите же вы, -- потребовал я. -- Сергей Александрович!.. -- приостановив рыдания, всхлипывая, сообщила Таня. -- У меня магнитофон украли! -- Как? -- Да, вот так -- украли! -- Когда? -- Сейчас только! -- Может, кто пошутил? -- Нет... -- всхлипывала тяжело Таня. -- Я все обегала! -- снова разрыдалась она. -- Тьфу ты! Подождите реветь! Успокойтесь. Ну, я прошу вас. Умница. Все. Танечка, как это произошло? -- Я вниз перекусить пошла, минут десять меня не было... -- А комнату, конечно же, не заперли? -- возмутился я. -- Забыла, Сергей Александрович! -- опять зарыдала Таня. -- Татьяна, перестаньте!.. Вы милицию вызвали? -- Да. Они уже приезжали, все обследовали... -- И что? -- Нам с вами нужно сегодня к ним в отделение подъехать, -- снова ревела Таня. -- Ладно... Выезжайте сейчас же, и я тоже еду! -- приказал я. -- Вы слышите меня или нет. Да прекратите же реветь! -- Слышу, Сергей Александрович. -- Слушайте внимательно: через полчаса я жду вас в отделении. Все, -- строго сказал я и положил трубку. И я направился в милицию. Ровно через полчаса у входа в районное отделение милиции я ожидал Татьяну. Минут через десять-пятнадцать подъехала и она, заплаканная, ее сильно беспокоило, что придется за свою халатность выплачивать кинотеатру стоимость исчезнувшего магнитофона. Мне с большим трудом удалось тогда достать этот злополучный магнитофон для нужд кинотеатра, рекламу тоже делали с его помощью, и вот теперь он пропал! Канул! -- Вряд ли мы его найдем! -- сообщил следователь мне и Татьяне после нескольких часов изнурительного допроса, кто и как поставил аппаратуру, кто и как запер проклятую дверь, кто и где, почему находился во время кражи, и прочее, и прочее... -- А сейчас, -- сказал следователь, откладывая дело по нашему магнитофону в сторону, -- пройдите, пожалуйста, в комнату напротив и оставьте свои отпечатки пальцев для следствия. Тут я совсем сник. Татьяна опять разревелась и мне пришлось договориться со следователем, что главная виновница пропажи откатает свои отпечатки через пару дней, как успокоится. Гадостно, неприятно и мерзко откатывать свои отпечатки пальцев! Меня посадили за стол, какой-то парень в штатском каждый мой палец усердно пачкал в чем-то черном и прикладывал к листу бумаги, разлинованному на ячейки. У меня взяли даже отпечатки ладоней. Потом этот в штатском куда-то ушел ненадолго, вернулся, извинился и снова стал откатывать мои отпечатки на другом листе. -- Начальнику не понравилось, -- объяснил он. -- Ладони получились не четкими. И опять я морщился и меня даже подташнивало. Когда все закончилось, мне дали небольшую картонную коробку с порошком для мытья рук и полотенце. За этот день я так переутомился, что когда уже вечером возвращался домой, все время оглядывался назад. Мне чудилось, что за мною следят, незримо идут по следам. И хотя я был полностью уверен в себе, в голову все же лез какой-то бред! "А вдруг как участковый дознался у Кати обо всем! А магнитофон -- предлог... Отпечатки взяли специально!.. Если так, то я -- пропал... Господи! Только бы все обошлось..." У моего подъезда на крупной деревянной лавке сидели две бабки. Они были в валенках, затертых шубах из черного каракуля, в пуховых платках! Вокруг все обледенело, снег порошит, а эти сидят! Я их ненавидел!.. Одна из них, толстая, низкорослая, любительница ходить в гости из квартиры в квартиру по всему нашему дому, выспрашивать, осведомлять, словом, переносчик заразы! Другая занималась тем же самым, но выглядела иначе: худая, высокая, детвора так ее и дразнила -- "Щепка". В последнее время я стал замечать удивительное: как только у меня появлялось плохое настроение или же я испытывал некую духовную неуютность, физическое недомогание, так эти две бабки обязательно попадаются мне на глаза! Они будто чувствуют мое отвратительное состояние, будто нагоняют его на меня исподволь из своих квартир, а потом выходят посмотреть: как я там себя чувствую! От одного только вида этих особ у меня возникала раздражительность, агрессивное сопротивление и неприятие! Это происходило еще и оттого, что очень часто я проходил мимо них и здоровался, а они промолчат, сделают вид, что не услышали или же заговорились. Я перестал с ними здороваться! Всегда молча проходил мимо. Но они окликали меня ехидно, словно посмеиваясь, будто мимо прошел ненормальный! Еще бы! По их понятию, если парню за тридцать и он не женат, значит, тут что-то неладное! В их тоне звучала убежденная, якобы здравомыслящая снисходительность к убогому! А может, это мне просто казалось? Все может быть. Только в одном я уверен: человек неминуемо чувствует недоброжелательность... Эти две бабки являлись для меня словно лакмусовой бумагой моего состояния, энергетической силы и независимости. Наверное, у каждого человека есть подобные бабки или другие люди, предметы, но не каждый человек обращает на это внимание. А может, я жертва отзывчивого воображения. Они, эти бабки, сидели сегодня на лавке. Меня обдало жаром, когда я их увидел. Мой взгляд забегал по сторонам, меняя объекты своего внимания, будто выбирая, на чем остановиться, но все вокруг было словно перепачкано нестерпимо-ощутимым присутствием этих двух несносных старух! Прошмыгивая мимо своих одухотворенных врагов, я вспомнил один прием и стал смотреть прямо перед собой, но только усилием воли понизил резкость изображения в глазах. Это мне очень помогало! Мир становился расплывчатым, менее реальным. -- Здравствуйте, Сереженька, -- снова ехидность послышалась мне вслед. -- Что же ты проходишь и не здороваешься?! ... Я поднимался по лестничной клетке, грустный, опустошенный. Хотелось есть, даже ноги и руки дрожали. Где-то впереди неожиданно открылась чья-то дверь. -- Сережа, -- услышал я голос Вики. -- Да... -- среагировал я и пошел на открытую дверь. Я боялся выглядеть резким -- Вика обняла меня приветливо, но настороженно. -- Сережа, -- прошептала она, -- сегодня тобою интересовалась милиция. -- Как? И здесь тоже? -- с печальной покорностью спросил я. Теперь Викино лицо туманилось перед моими глазами. -- Ты что, выпил? -- робко поинтересовалась Вика. -- Любимая, -- сказал. -- Сереженька, -- снова обняла меня Вика, -- что же ты натворил?! -- Я?! Я пойду, девочка... -- опустошенно сказал я. И я пошел к себе наверх... Я открыл на ощупь ключом дверь в свою квартиру и вошел в прихожую. Из зала ко мне навстречу вышла взволнованная мама. -- У нас был следователь, он, насколько я знаю, обошел все квартиры в нашем подъезде. Что это значит, Сережа? -- Не знаю, -- ответил я. -- Ты что-то натворил? -- испуганно произнесла мама. -- Я? Нет... Вроде, нет... -- Что значит, вроде? -- заволновалась мама еще больше. -- А что ему, следователю, было нужно? -- словно приходя в себя, уже более заинтересованно спросил я и глянул на маму резко, и сразу же обрушилась на меня чудовищность и нелепость моего положения! -- Я так толком и не поняла, -- отвечала мне мама, -- но вопросы этот следователь задавал удивительные! -- Какие? -- абсолютно опомнившись, спросил я. -- Самые различные... -- Мама немного подумала. -- Даже невероятно, к чему? К чему ему понадобилось знать, какая у меня была девичья фамилия? Где и кем я работаю, интересы? Все о твоем отце... Все о тебе и даже чем ты болел в детстве? -- А что еще он спрашивал? -- Еще многое... Часа два тут сидел, тебя дожидался, и все записывал мои показания. Да вот, -- мама протянула мне какую-то бумажку. -- Он оставил тебе повестку. Завтра ты должен будешь явиться к нему в отделение... Сынок! -- негромко выкрикнула мама, кинулась и обняла меня. -- Ну, что ты натворил? Родной! -- Мамочка, -- заговорил я, обнимая ее за плечи. -- Я даю тебе честное слово, что это какая-то чепуха! Поверь, завтра все прояснится! Иди спать, пожалуйста, я тоже устал. У меня был сегодня трудный день... И мама, может, впервые за последние годы, как-то боком, недоверчиво оглядываясь, попятилась к себе в комнату. Нет, есть я не стал. Я вошел к себе в комнату, сел на диван. Посидел несколько минут с закрытыми глазами. -- Да что это я! -- насильно, будто оживляя себя от властительной дремоты, сказал я вслух. Работу Корщикова я уже давно прочитал и успел вернуть ее обратно автору. Потому что мало что понял в прочитанном, я никак не отозвался о ней -- промолчал, а Саша и не спросил. А вот Священная Книга Тота... Она манила меня, будто символ какой, хотя и не была на виду, но она озаряла мою комнату, привлекала... Я встал с дивана и движением воли отбросил от себя весь хлам сегодняшних впечатлений. Несколько секунд они еще пытались снова обрушиться на меня, но я жестко удержал их на расстоянии. Алеф Давно я уже отпечатал Священную Книгу Тота, но долгое время не решался приступить к ее изучению. Я прочел только предисловие и Введение. Сражу же после промывки фотографии этой таинственной книги раскладывались по всему полу моей комнаты на газетах для сушки. Я брал по одной, еще влажной, фотографии и читал. Остановившись на Первом Аркане, я понял, что нуждаюсь в осмыслении, и я отложил книгу до того момента, когда почувствую внутреннюю сосредоточенность, готовность к ее восприятию. Теперь я, неожиданно для себя, вытащил запрятанные среди старых книг моей домашней библиотеки две стопки переплетенных фотографий, открыл первую и прочел с начала до конца -- все пять параграфов Первого Аркана: "О Божестве Абсолютном; О Божестве Творящем, Его Триединстве и Божественном Тернере; О Мировом Активном Начале; О Воле и Вере; О Человеке совершенном и Иероглифе Аркана Первого". Одного раза мне показалось мало, и я прочел все параграфы еще и еще раз. Для того, чтобы лучше усвоить, ближе ознакомиться с материалом, я попробовал набросать своеобразный конспект-размышление на темы параграфов Первого Аркана. Время шло быстро. Я почувствовал, что устал. Тогда, допечатав на пишущей машинке последнюю страничку, своего, своеобразного конспекта-размышления -- я отложил свое занятие в сторону. Теперь, я понимал, что, то, что я произвел сейчас, не совсем конспектразмышление, а скорее своеобразный, чуть ли не дословный перевод мною Владимира Шмакова на иной текст. Иначе говоря, то же самое, но намеренно другими словами. Допечатав, я почувствовал, что устал, и я оставил пишущую машинку, надежно спрятав все бумаги. "По-моему, неплохой прием для осознанного запоминания и ориентировки в изучаемом", -- подумал я и тут же добавил вслух: -- Все, на сегодня хватит. Позвоночник -- Ива-ан! -- отчаянно выкрикнул я. Оказалось, что я стоял в небольшой квадратной комнате. В ней было все, абсолютно все черного цвета. Даже штора, за которой я предполагал окно, тоже была из черного бархата. Этот бархат, и стены вокруг, и потолок, и пол, -- все имело какую-то пространственную, космическую глубину для взгляда, и вместе с тем я ощущал, именно ощущал, а не созерцал, что стены, и пол, и потолок, и штора все же являлись таковыми. Невероятно, но я будто бы парил в безграничном пространстве квадратной комнаты, хотя и чувствовал опору под ногами, и мог прикоснуться к стенам. Только штору отодвигать я не решался. В комнате царил неведомо откуда непонятный свет. Словно светилось само пространство и мне было почему-то необъяснимо страшно, жутко находиться здесь одному. Это был страх предчувствия. Вдруг стена, что находилась напротив черной бархатной шторы, вспыхнула гаммой самых ослепительных красок! Я отпрянул в сторону и стал протирать свои будто воспламененные, светящиеся во тьме глаза. Наконец, мои глаза как бы потускнели, но точно фиолетовые угольки еще догорали в них. Я снова мог открыть глаза и видеть. Я обернулся и оторопел! Боже мой! То, что я увидел, то, что теперь мог отчетливо различать и осознавать умом и сердцем, заставило меня остаться на месте в состоянии удивления и очарованности. В двух метрах от меня располагался массивный стол, выполненный полностью из серого камня. Его увесистая столешница опиралась на две вертикальные стенки, соединенные посредине перекладиной. Позади этого стола висел массивный занавес кроваво-красного цвета, наполовину отодвинутый в сторону, и тем самым собранный в ровные складки, сам