и болезнь ли это -- страх высоты?! когда смотришь вниз и тебе хочется прыгнуть, это вовсе не потому, что тебе страшно и ты желаешь поскорее ощутить землю, нет! Напротив, это тебя увлекает высота, она заставляет лететь, но ты не можешь, у тебя нет крыльев, и тогда в могучем сопротивлении себе ты делаешь либо шаг назад, либо жмуришься или за что-нибудь крепко хватаешься, и так, -- удерживаешь свою нестерпимую страсть. Вика сидела у окна, я рядом с ней, Юра -- напротив нас. Мы все втроем мерно покачивались под стук колес, а мне вспоминалось, как Юра сегодня знакомился с Викой: он поцеловал ей руку... Вика обладала магнетизмом! Да и сейчас Юрины глаза светились добродушно будто они смотрели на цветочную поляну, но и "жульничали" тоже, схватывая образ Вики, отворачивались с ним к окну. И когда образ девушки таял в них, эти глаза снова обращались ко мне и будто просили у меня разрешения посмотреть на Вику... Я не сомневался, что Юре Вика приглянулась, но у меня уже не было того тесного чувства в груди, какое испытывал я, стоя вечером на открытом морозе во дворе у Долланского. Потому что внутренне я уже был готов убить Вику. Я знал, что это произойдет в любой момент, как вспышка, и все погаснет... Да, Юра заболевал страхом высоты и этот страх вызывал в нем я. И мне захотелось приблизиться к нему, как земля, и не дать разбиться ему, либо уйти, чтобы он смог лететь... У меня даже появилась мысль: просто, ничего не говоря, встать и выйти на первой попавшейся остановке из электрички, но я одолел себя одним всполохом памяти: Вика была моей! Она прилегла мне на плечо и нежно улыбнулась Юре. Я не знал, что со мной творится! Но понимал, что от всего этого надо отказываться, что все это мои нелепые привязки к моим же мыслям! Но как? Как суметь, как поступить мне? -- Ребята, ради Бога -- не обижайтесь! -- неожиданно сказал Юра. По неловким движениям его рук, которые он потирал, рассматривал, всовывал в карманы куртки и снова потирал, было видно, что он испытывает чувство вины за нашу неблизкую поездку, оказавшуюся теперь напрасной. -- Ничего страшного, -- успокаивал я его, -- подумаешь, великое дело, просто прокатимся! Погуляем, правда? -- обратился я к Вике и слегка притиснул ее к себе за плечо. -- Конечно! Ну когда мы еще сможем выбраться, чтобы пройтись пешком по Подмосковью! -- подтвердила мое настроение Вика, хотя я заметил, что сказал она это с тяжелым удовольствием. Ее сердце было готово на праздник... За одну остановку до Абрамцева, на которой мы собирались выйти, в электричку село множество людей. Вагон оживился, наполнился дыханием и суетой. Все вошедшие люди взволнованно переговаривались, хотя, судя по всему, не были из одной, перезнакомленной компании, но что-то объединяло их, и мы стали прислушиваться к тому, о чем они говорят. И как же мы были удивлены тому, что памятник Сергию Радонежскому, еще при вывозе его из Москвы -- "арестован" и что этот памятник сопровождал некий Облаухов, и он тоже арестован! И что скульптор памятника Сергию Радонежскому, Клыков, как и весь народ, ожидавший открытия, очень расстроен тем, что даже фундамент под памятник был срочно вырыт этой ночью по решению исполкома и вывезен в неизвестном направлении! И еще мы узнали совершенно невероятное: все дороги к селу Радонеж -- перекрыты милицейскими караулами, и что в селе Радонеж сейчас идет антисоветский митинг! Туда никого не пускают, но есть шанс! Надо выйти в Абрамцеве, прошагать километров двадцать: только так можно пробраться в село Радонеж, минуя заслоны... И мы, Вика, Юра и я, тут же решили во что бы то ни стало, но проникнуть на окраину села Радонеж, к собору, где должно было состояться открытие памятника святому, но не состоялось. Проникнуть, хотя бы ради солидарности с теми, кто сегодня там против этой несправедливости. С собою у меня была кинокамера, и я предвкушал хорошие кадры! Когда мы подъезжали к Абрамцеву, то действительно увидели милицейский пост, он стоял в полный рост возле ступенек, ведущих с платформы к автобусным остановкам. Около молоденьких ребят в милицейской форме возвышался огромный деревянный щит, напоминавший страшные кадры оккупации из кинохроники. На нем размашисто, крупными буквами было написано: "Автобусная линия до села Радонеж сегодня не работает -- ремонт дороги. Открытие памятника переносится!" Милиция подозрительно осматривала каждого прохожего и с недоверием сопроводила и нас своими бесцеремонными взглядами, когда мы спускались по ступенькам. Шоссейная дорога и в самом деле оказалась перекопанной. Яма была совсем свежей. И мы пошли пешком, другой дорогой, через все Абрамцево. Но из Абрамцева, как оказалось -- не выпускали никого! Тогда мы снова вернулись в центр поселка. И тут нам повезло! Две молоденькие девочки из абрамцевского художественного училища -- знали дорогу. И мы ринулись за ними, как за проводниками! Шли очень быстро: по пригоркам и оврагам, спотыкаясь об окоченевшие земляные кочки, путаясь ногами в рытвинах с переплетенными корнями. Снега было мало, он изрядно подтаял от недавней оттепели. Наша тропа извивалась вдоль какого-то, казалось, бесконечного забора из колючей проволоки, а за этим забором располагался бесконечный охраняемый объект. Забор тянулся возле русла узенькой, замерзшей речки. Изредка за ним не так далеко от нас возвышались среди голых веток деревьев деревянные часовые вышки. А иногда нам приходилось перелезать забор, чтобы преодолеть наиболее трудные участки пути, где тропа, видимо, подмытая весенними половодьями, отвалилась от забора в речку. По льду идти мы не решались, и тогда страх пружинил в ногах, хотелось побыстрее перелезть обратно,к речке: так и казалось, что сейчас раздастся автоматная очередь! Но я сдерживал себя и даже специально притормаживал свой ход и начинал громче разговаривать, на что Вика отвечала явно с волнением, и тогда вспоминал, что не я один преодолеваю страх: страх часовых вышек и колючей проволоки... Теперь мы шли по жилистой тропе в густо ветвистом лесу. Деревья и кустарники, опустошенные осенью и обветренные зимой, казалось, рады были встрече с человеком, и каждая веточка, зависавшая над тропою, будто тянулась навстречу, чтобы прикоснуться к нам. Впереди шагали юные художницы. Они, крупные, спортивно сложенные, вырвались намного вперед. Я увлекся их напористым порывом к цели и тоже вышагивал нога в ногу сразу же за ними. Я и не заметил, как Вика и Юра отстали от нас и опомнился от забытья только тогда, когда меня где-то издалека, позади, окликнул протяжно приглушенный голос Вики: -- Се-ре-жа! -- жалобно позвала Вика. Я остановился... Юные художницы скрылись за поворотом и погнались за тропою дальше, а я, отмахиваясь от паривших неподвижно перед моим лицом ветвей, зашагал обратно. Я разыскивал глазами Вику. Вдруг сердце у меня неожиданно екнуло. Я почувствовал, что Вика там не одна, -- с Юрой!.. Через несколько секунд Юра и Вика показались вместе... Юра нес Вику на руках. Нес мою нежность, и она обвивала его шею мягкими руками. У Вики что-то случилось с ногой! Она оступилась в одной из ветвистых рытвин. Мы усадили девушку на широкий пенек. Я ласкал и уговаривал ее не беспокоиться. Юра же, имея диплом медучилища, быстренько стащил с поврежденной ноги сапог, определил небольшой вывих и резко выправил его. Вика вскрикнула. -- Ну, вот и все, малышка, -- сказал он и, стоя на коленях перед нею, посмотрел в глаза девушки: выразительно и покорно. -- Пусть Сережа не обижается, -- сказала Вика. И она нагнулась к Юре и мягко поцеловала его щеку. -- Поцелуй моему спасителю, -- сказала она... Вскоре мы оказались на автостраде в километре от окраины села Радонеж. Движения по шоссе почти не было, а многочисленные толпы людей шли туда и обратно, будто прогуливались по Садово-Кудринскому тротуару, но хмурые и говорливые. Изрядно уставшие, мы приближались по этой дороге к селу. Я на ходу вынул кинокамеру и, приблизив с помощью трансфокатора место людского волнения, отснял несколько метров кинопленки. В конце шоссе, не доезжая до пригорка, на котором располагался небольшой собор, притормаживали и уже вытянулись метров на сто вереницей автобусы, видимо, их пригоняли из Москвы. На пригорке расхаживали милиционеры не ниже капитана, а также, сразу узнаваемые по пристальности взгляда и озабоченности в лицах, агенты в штатском. Людей было много. Они собирались кучками и разговаривали. Митинг уже с час как закончился, мы не успели на него, но зато мы стали бродить от одной кучки к другой, и кое-какие обрывки митинга дошли и до нас. Эхо митинга теперь угасало, вновь подходящие дослушивали его как и мы. Оказывается, памятник "арестован" по причине того, что он выполнен не из того материала, из которого принято законом изготавливать и устанавливать памятник в стране. Якобы его открытие не было согласовано с властями и что его открытие организовало общество "Память", и что даже духовенство Всея Руси не поддержало этого мероприятия, и что открытие памятника обязательно состоится, но позже, по изготовлению такого же, но из другого материала. На месте вчерашнего бетонного основания для памятника мы увидели возвышающуюся в полтора человеческих роста груду всевозможных цветов, и вся эта махина из цветов была уставлена свечками, которые горели красными лучиками. Казалось, что откуда-то с неба, будто из рая, сюда, на землю, рухнула огромная цветочная люстра и угасал ее божественный свет. С другой стороны пригорка, там, внизу, возле рощицы, я увидел группу захвата: человек двести, в специальных комбинезонах, со щитами, в касках, с дубинками в руках. Люди наперекор всему начали веселиться, танцевать, петь, читать стихи. Милиционеры активно призывали в рупоры всех расходиться. Они вежливо зазывали в автобусы, на которых гарантировался бесплатный проезд до ближайшей станции электрички. Я снова нажал спуск кинокамеры и отснял все происходящее вокруг. По моему плечу кто-то похлопал, я повернул голову назад: капитан милиции, представший во всем своем величии, ростом выше меня на голову, тихо сказал: -- Ваши документы, -- и мне стало ясно, что он обратился ко мне, а не к кому-то другому, хотя сказал он эту фразу совершенно не глядя мне в глаза, а так, исподволь, чтобы никто не обратил внимания. Я полез во внутренний карман куртки, достал свой паспорт и подал его капитану, а тот взял документ и так же тихо проговорил: -- Прошу следовать за мной. -- За что? -- спросил я. Вика и Юра в это время находились в стороне, возле одной из гудящих людских кучек и увлеченно слушали перекрестные разговоры, и я не решился позвать их, дабы не ввязать в эту ситуацию тоже. -- Пройдемте со мною, -- непоколебимо подтвердил капитан мою участь и махнул рукой вдаль. От железного частокола, невысокого заборчика, что окружал весь храм вокруг, отделились два здоровенных человека в штатском и направились к нам. Я понял, что обстановка осложняется, и тут же повиновался, и покорно пошел в сопровождении капитана навстречу этим парням и тому, что меня ожидало. Меня завели за храм. Здесь стояла огромная машина -- радиостанция на колесах, как я понял, когда оказался внутри ее. Капитан предложил мне сесть, переписал данные моего паспорта карандашом на какой-то листок бумаги. -- Ну, давай, -- сказал он. -- Что? -- недоумевая, спросил я. -- Засвечивай пленку. Ничего не говоря, я вскрыл крышку кассетного отделения кинокамеры, вытащил кассету, размотал всю кинопленку и подал пустую кассету и скомканный пучок кинопленки капитану. Он взял это у меня из рук и, морщась, как от заразы, выбросил в корзину для мусора, стоявшую тут же, возле железного стола, за которым он сидел. -- Вы сюда специально приехали? -- спросил он. Я понял, что говорить правду ему нельзя, ибо я вырвался с работы всего на два дня, тайком, незаконно, никто из начальства моего об этом не знал! Теперь надо было выкручиваться и рассчитывать на судьбу. В любом случае я попытался, а что будет, то и будет! -- Нет, -- сказал я. -- Как попали сюда? -- поинтересовался капитан. -- Я в гостях у друга в Москве, а об открытии памятника узнал случайно, на вокзале... -- И... меня отпустили, а я даже не испугался своего зловещего пребывания, но когда вышел из машины и сделал несколько шагов от нее, то вслед себя я услышал: -- Иногда птицы могут и клевать! Я обернулся и увидел, как мой капитан скрылся в машине, захлопнул дверь. "Может, мне и послышалось!" -- подумал я. Все это произошло настолько быстро, что Вика и Юра даже и не заметили моего отсутствия. Я подошел к ним, но промолчал о случившемся. Побродив по пригорку еще с полчаса и вдоволь наслушавшись всевозможных разговоров, которые смутно жужжали в моем сознании, мы спустились вниз к автобусам. Люди наотрез отказывались ехать в них и наперекор услужливым приглашениям направлялись в сторону станции пешком. У Вики побаливала нога, и потому мы вынуждены были направиться в готовившийся к отправлению автобус. Автобус уже дернулся на месте, и нам пришлось немного пробежаться. Но тут произошло неожиданное! Только я и Юра посадили Вику в автобус, как двери его со скрежетом захлопнулись, и автобус тронулся, и поехал, и стал набирать скорость. Я и Юра бежали за ним метров двести, Вика металась по автобусу, но он не останавливался, видимо, такова была установка властей. В надежде на то, что Вика будет ожидать нас на станции, мы бегло зашагали вслед удаляющемуся автобусу. По пути мы с Юрой обменивались короткими фразами, на длинные не хватало дыхания, надо было спешить! Я видел, как Юра волновался: он постоянно оглядывался назад в надежде, что следующий транспорт догонит нас и все-таки подхватит, подвезет до станции... Я же в абсолютном спокойствии перебирал ногами, как во сне, и хорошо, что мы стремительно шли, ибо одышка вполне походила на взволнованность и озабоченность о случившемся, и, таким образом, я мог скрывать от своего друга мои чувства. -- Послушай! -- обронил Юра на ходу. Он размашисто шагал, раскачивая в такт широкими плечами. -- Что? -- тут же отреагировал я на обращение друга. -- Вика тебе кто? -- В смысле? -- спросил я, будто не понимал, в чем дело. -- Я имею в виду, -- Юра сглотнул воздух, -- невеста? -- Не знаю... -- Не понял... -- удивился Юра. -- А кто же знает? -- Я шучу, -- сказал я. Мы свернули на обочину и пропустили прошумевшую крутыми шинами "Волгу". -- Так все же? -- настаивал Юра на продвижении разговора. -- Соседка! -- определил я. Юра замолчал... и уже проплыло справа от нас три-четыре телеграфных столба, как друг снова обратился ко мне. -- А Вика... -- задохнулся он от быстрого шага,- сказала, что вы... поженитесь!.. -- Нет! -- отрезал я. -- Ты опять шутишь? -- заволновался Юра и в который раз оглянулся назад в надежде на попутный транспорт. -- Я серьезно! -- подтвердил я. -- Поругались? -- поинтересовался Юра, перешагнув большой, угловатый камень на обочине, о который едва не споткнулся я. -- Нет! -- сказал я. -- Разлюбил? -- Нет! -- снова ответил я отрицательно. -- Ну, хватит... Сереж... Я промолчал, но тоже оглянулся назад и продолжал идти, и думал: "Сколько же слов людьми было обронено на этой дороге!.. И многие слова теперь дремлют под асфальтом автострады... Наверное где-то здесь же можно прислушаться и услышать незримо зависшие на века слова Сергия Радонежского, а сейчас сквозь них проезжают автобусы, проносятся "Волги", шагаем сейчас и мы!.." -- Ну, так что? -- опять спросил меня Юра. -- Это... Долго объяснять! -- сказал я. -- Ясно... А мне Вика понравилась, -- застенчиво признался Юра. -- Я женился бы... Не раздумывая! -- сказал он. -- Ну и женись!.. В чем же дело?! -- определил я. -- А что... Женился бы! -- подзадорил себя Юра. -- Она хорошая, -- сказал я и опять обернулся назад: метрах в ста нас догонял, свирепо рыча, автобус. Мы остановились и стали усердно махать, сигнализируя руками шоферу. Через минуту мы уже сидели в полупустом салоне автобуса и мчались в сторону станции. -- Откуда ты узнал об открытии памятника? -- поинтересовался я у Юры. -- В литинституте, ребята подсказали, -- ответил он. -- Ты что, и в "Памяти" состоишь? -- Нет, но в группе у нас есть люди оттуда. Мы помолчали и проехали с полкилометра. -- Откуда этот отрывок? -- спросил Юра. -- Какой? -- не понял я. -- Тот, в твоем письме, -- уточнил Юра. -- А-а, -- вспомнил я. -- Приедем в Москву, расскажу... Вику Юра заметил первым: она стояла на обочине шоссе. Мы разразились криками на весь автобус так, что ошеломили всех пассажиров! Шофер остановил машину... Снова мы были все вместе: Юра, Вика и я. Вика очень радовалась! Она хотела меня поцеловать, но я, глянув на погрустневшего Юру, игриво увернулся от поцелуя. Вика рассказала, что она долго протестовала в салоне того, увезшего ее, автобуса, и в конце концов надоела шоферу, и он высадил ее на полдороге... Теперь, уже не спеша, мы пошли к ближайшей станции электрички, пошли напрямик, через редкий лесок. Юра шел впереди метрах в десяти по тропе, вымощенной деревянными досками, выложенной, видимо, жителями неподалеку расположенного поселка. По всему было видно, что Юра старался не мешать мне разговаривать с Викой. Он, вероятно, еще надеялся на то, что я пошутил, и все-таки примечал я, как он нет-нет, да прислушивается к нам. -- Смотри! -- театрально воскликнул я для Вики, так, чтобы и Юра услышал. Он обернулся и глянул на нас. -- Смотри внимательно на деревья! -- предложил я все так же громко Вике. -- А что? -- насторожилась Вика, озираясь вокруг. -- Ты видишь -- это все женщины! И мужчины! А не деревья! -- С чего ты взял?! -- удивилась она. -- Смотри, смотри, внимательнее! Деревья с одним-единственным стволом -- это мужчины, а деревья, стволы у которых ветвятся на двое, трое, -- это женщины, они все закопаны головою в землю, по пояс! Видишь: и две ноги у этих деревьев-женщин, и кривые полоски -- между ног!.. Что же эти полоски напоминают, -- разыгрывал я ситуацию. -- Сейчас вспомню! Минуточку!.. -- Вот дурак! -- весело крикнула на меня Вика и пихнула меня в плечо с деревянной тропинки. -- А что, разве я не прав?! -- выкрикнул я, как бы окликая тем самым Юру и приглашая его в разговор. -- Да, есть что-то похожее, -- поддержал меня друг. Он на мгновение оглянулся в мою сторону: я шел неподалеку от деревянного настила: Вика не пускала меня на него и мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку, чтобы не угодить в заснеженные по колено рытвины. -- Ну ладно, иди по тропе! -- заботливо окрикнула меня Вика, сжалившись. -- Не хватало, чтобы еще и ты себе ногу вывихнул! -- Я повиновался. -- Вот, слушай, -- сказал она, когда я уже снова шел с нею рядом по деревяшкам. -- Я сейчас вспомнила! Скажи: ты знаешь, что такое -- бесстрашный, бескорыстный, бесстыдный?! -- она тоже говорила громко, чтобы слышал и Юра, который шагал теперь метрах в пяти от нас. -- В общем, что значит все слова, начинающиеся на "бес"? -- договорила Вика. -- Нет! -- шутливо ответил я. -- Не знаю! -- Ну!... Бес же! Бес! -- улыбаясь, вопрошала Вика и как бы пытаясь подсказать ответ интонацией своего голоса. -- Не знаю! -- снова ответил я. -- Бес!.. Дьявол значит! Недогадливый ты! -- торжествующе выкрикнула Вика и глянула на Юру. -- И что же получается: бес страшный! -- Вика хохотала, а я продолжал перечислять, -- бес стыдный! Слушай! -- остановился я, обращаясь к Вике. -- А как же тогда понимать бес корыстный, ведь само слово -- бескорыстный -- хорошее слово?! -- В том-то и дело, что -- нет! -- объяснила Вика, забегая вперед меня и, тем самым, притесняя меня с деревянной тропы. -- Ведь люди, -- говорила она, -- двойные и корыстные, как ни крути! Двойные и корыстные в своей душе, а бескорыстный только притворяется таким, а на самом деле он -- дьявол в маске. Бес корыстный, такой же бескорыстный, как, помнишь, в сказке "Коза и семеро козлят!, -- волк шкуру одевал и голосок утончал! "Козлятушки -- ребятушки!", а сам о себе думает, о желудке. -- Откуда ты такого нахваталась?! -- удивился я. -- Это не я! -- А кто? -- Мария Федоровна! -- Какая Мария Федоровна? -- припоминая, спросил я. -- Ну что ты, не помнишь! Соседка моя! Бабушка! -- воскликнула Вика. -- А-а... -- только и вымолвил я с понимающим видом, шутливо оттопырив губы. -- Мудрая бабушка! -- отозвался Юра впереди... До Москвы мы добрались без проблем... Всю ночь напролет я пробеседовал с Юрой полушепотом, сидя у окна в его комнате в общежитии. Вика сладко спала на Юриной кровати, и Юра нежно, время от времени поглядывал на нее. На следующий день Юра проводил нас в аэропорт рано утром, я спешил объявиться на работе, так как та запись карандашом моих паспортных данных, сделанная капитаном милиции в помещении радиостанции, помнилась, хотя и холодно, но близко, и мне надо было, на всякий случай, хотя бы упредить сообщение о моем, если таковое последует, задержании. Тогда, по крайней мере, один день можно будет объяснить, как отгул. О засвеченной пленке я так никому и не сказал... Надо было кончать с Викой. Всю дорогу в самолете я хладнокровно обдумывал, а точнее, настраивался это сделать. Еще утром, там, в Москве, у Юры, когда мы все втроем завтракали, я сидел молчаливо, и Вика наверное начинала понимать или чувствовать приближение чего-то нехорошего, потому что в самолете она уже совсем расстроилась, ей было неуютно сидеть в тесном кругу моего молчания, а если я и отвечал на ее какие-нибудь вопросы, то очень кратко и сухо... Но, к моему счастью, все произошло абсолютно свободно, без паники, легко для меня... Вика мешала мне, она являлась свинцовой привязкой, может быть, именно она больше всего удерживала меня в моем теле! ... Когда мы оба приехали из аэропорта на такси, и поднялись на Викин этаж, и остановились у ее двери, она уже была готова к убийству... Ее глаза метались по сторонам под непоколебимостью моего взгляда. Ко мне она не прикасалась, а просто -- стояла рядом. Нет! Я вовсе не был зло настроен к этой девушке, и я не ревновал! Я должен был выполнить задуманное: убить Вику сейчас. -- Вика, -- сказал я. -- Что? -- тут же отозвалась она, и в ее глазах еще промелькнула надежда! "Нет!.. -- подумал я. -- Пора!.." -- Уйди прочь! -- резко сказал я и равнодушно впялился глазами в бедную девушку. -- Уйди прочь! -- сказал я еще раз Вике в упор, и добавил. -- Я больше не хочу тебя видеть!.. Вика прислонилась к своей двери и тихо заплакала так, будто доплакивала то, что уже отрыдалось в душе. Так я убил Вику... Проститутка И снова одинокий в поселке, опустошенный от суеты дня кинотеатр. Приземистый, доверчивый свет ночника. Я хожу в кабинете по скрипучему полу и думаю. Прошел целый месяц, как Вика убита... С тех пор я ее даже не видел! Но я до сих пор так и не в силах был покинуть свое тело, хотя и продолжал заниматься энергетическим дыханием и жить по образу, определенному учителем. Всего один раз, с неделю назад, мое тело, когда я лег было уже спать, разуверившись научиться покидать его, начала сотрясать неведомая мне сила! Будто могучие волны перекатывались от ступеней до макушки. Тело содрогалось как резиновое, волны словно ударялись в какое-то препятствие и пружинили в голове. Но, не находя выхода -- метались по всему телу! И улеглись наконец... Как в прошлый раз, -- не случилось хлопка в макушке (будто вылетевшей пробки), и волны не вырвались наружу, как я ни силился им помочь: будто мою макушку заварили, запаяли, заклеили!.. И все... И больше ничего, даже подобного, до сих пор... И все-таки я понимал, Вика, Вика держала меня!.. Она несомненно вспоминала Сережу и мешала ему.. А думала она обо мне все потому, что я сам был в этом виноват, все потому, что где-то что-то никак не могло отключиться у меня в сознании, как я ни настаивал на этом! А может и потому, что я слишком настаивал, хотел опустошенности памяти о девушке и тем только усугублял свою принадлежность к этому, воспитанному мною символу... Несомненно нужно было построить противоположность, довести свою бессознательную привязку к Вике -- до абсурда, до противоречия, до самоотрицания. Надо было сжечь, растворить мыслительную тропу, по которой так долго и нежно прогуливалась девушка в моем сознании. На любовь ни в коем случае нельзя тратить энергию! Лучше, когда тебя любят, а ты хладнокровен, чем когда любишь ты и сгораешь! Когда любят тебя, -- тебе посылают, передают энергию, но этой же энергией, если ты среагировал на нее положительно, связывают тебя по рукам и ногам!.. Неожиданно дверь кабинета резко открылась настежь! Я встрепенулся!.. Еще бы!.. В двух шагах от меня, я сразу же узнал ее, стояла в разноцветном восточном халате, и кто бы мог подумать, -- Екатерина! -- Екатерина Васильевна? -- пробормотал я и отступил пару шагов назад. -- Не ждали? -- сказал она своим осипшим от сигарет голосом. В этот момент на моей руке прожужжали электронные часы. Машинально я протянул потяжелевшую руку к лицу, чтобы глянуть, который час. -- Не трудитесь, Сергей Александрович, -- двенадцать! Самое время, не правда ли? Я ничего не сказал на это, молчал... Не шевелившись, стоял я в тупике кабинета... Нет, я не боялся ведьму, это мое тело, оно упрямилось подчиняться мне... -- Ну, что? -- спросила Екатерина. -- А что? -- переспросил я. -- От тебя не требуется много, -- сказал она. -- Но одну-то ты в состоянии сегодня обслужить? -- Тебя? -- поинтересовался я. -- Да! -- подытожила ведьма. -- Пойдем наверх, в библиотеку, попьем чайку. -- Пойдем, -- согласился я. Когда мы вышли в темную тишину малого фойе, в руках у Екатерины откуда-то появилась зажженная свеча... Мы поднимались по ступенькам на второй этаж, и две наших тени властно сопровождали нас, проплывая над нами. Вскоре мы оказались в книгохранилищной комнате библиотеки. Здесь, прямо на полу была разостлана кипельнно-белая постель. Ведьма поставила свечу на стол и обратилась ко мне: -- Садись, попою чайком... Я послушно сел на стул, но задрал на секунду голову на потолок и глянул на тени, а когда снова обратил внимание на стол, то убедился, что передо мною уже стоит в черной подставке стакан горячего чая. Чай золотисто шевелился в стакане, будто кипел. -- Не бойся, не обожжешься! -- успокоила Екатерина. Я взял стакан, осторожно поднес его к напряженным губам и только хотел сделать крохотный глоток, как чая в мгновение не стало! Даже черной подставки со стаканом не оказалось у меня в руке... Ведьма неистово расхохоталась! Потом она подошла ко мне и бесцеремонно уселась на колени. -- Ты хотел сделать глоток? Тебя мучает жажда? Да? Я тебе помогу ее утолить! Екатерина умело стянула с меня свитер. Затем расстегнула и сняла с меня рубашку, освободила меня от майки... -- Ну, что, голенький мой?! -- спросила она и, не дожидаясь ответа, сочно вцепилась своими горячими губами в мои губы и гибко обвила руками мою шею. Я сидел, будто вкопанный, и повиновался. Нацеловавшись, ведьма погладила мою мускулистую грудь, нащупала и расшевелила своими острыми пальчиками смуглые ядрышки моих сосков и принялась покусывать их острыми зубками. И вот ведьма встала с моих коленей, подошла к постели, остановилась, помедлила секунду-другую и сорвала с себя разноцветно переливающийся халат. С минуту я продолжал сидеть на стуле, околдованный блеском голого тела ведьмы. Я ощущал, как обсыхают обслюнявленные ядрышки моих сосков... Я встал со стула и потянулся к ведьме. И когда я обнял ее, она, будто подкошенная, ослабела, обмякла у меня в руках, и тяжесть ее тела начала увлекать меня за собой на постель. Екатерина ложилась так женственно и уступчиво, но слегка капризничая в едва ощутимых движениях бедер, что, когда я подмял ее тело, у меня все преждевременно содрогнулось, и мне стало не по себе, и я стыдливо оставил Екатерину, и, глубоко вдохнув, лег рядом с нею на спину, и замер... -- Слабачок, -- просипела возле моего уха ведьма и пожурила меня, потрепав за щеку. -- Что поделать, -- снова вздохнул я. -- Я уже месяц не был с женщиной... -- Ладно, на первый раз прощаем, -- сказала ведьма. Где-то с пару минут мы пролежали молча... Я набирался новых сил. -- Екатерина, -- позвал я. -- Что, уже?! -- обрадовалась она. -- Да... Прошло часа два -- два с половиной. Мы лежали, утомленные, поодаль друг от друга, отдыхая. Приподнявшись на локти, я предложил ведьме: -- А хочешь, я тебе прочту стихотворение? -- Новое? -- весело поинтересовалась ведьма в искорках радости. -- Да! -- подтвердил я ее догадку. -- Читай! И я заговорил, снова опрокинувшись на спину, заговорил громко и облегченно и посматривал на почему-то сказочно до сих пор не догоревшую свечу на столе: Включать сегодня, почему-то, Электролампу не хочу! Я запалю огарок, чудо, - Медово-желтую свечу... Смотрю я влажными глазами, Как обливается, горя, Она горячими слезами, - Моя настольная ЗАРЯ!.. Я закончил читать. Екатерина любила стихи, и сейчас, завороженная, прижалась ко мне. -- Хорошо! -- сказал ведьма. -- Ты знаешь, а я тебе, пожалуй, скажу одну очень важную для тебя вещь. -- Какую? -- спросил я. -- Ведь меня специально подослали, чтобы совратить тебя! -- Организовать новую привязку? -- уточнил я. -- Да!.. Чтобы ты не научился выходить из тела! У тебя золотистое начало, правда, с помесью светло-коричневого и коричневого, но и этого достаточно! Ты мешаешь кое-кому!.. -- Я понимаю, -- проговорил я. -- Но почему же ты мне все это выложила? -- Потому что ты -- настоящий мужчина и поэт! И мне тебя жаль... Они тебя погубят... Так задумано... Ведь все равно ты где-то, да промахнешься, и тогда... -- она замолчала. Я тоже молчал... -- О чем думаешь? -- через некоторое время спросила ведьма. -- О Наташе... -- ответил я. -- О той, что похоронили? -- поинтересовалась Екатерина. -- Как -- похоронили?! -- подскочил я с подушки от неожиданности. -- Да так!.. Как всех хоронят! -- А когда? Она же была жива?.. -- С месяц назад, -- сказал Екатерина и добавила, припоминая. -- Да ты как раз в Москве был, вот, на открытии... -- и больше она ничего не сказала, умолкнув. Но меня уже не интересовало то, что им известно: где и зачем я был, я снова, но опечаленно, лег на подушку. -- Красивая она была в гробу: лежала в подвенечном платье, -- вспоминала ведьма, будто и не для меня, а просто так, вслух. -- А дочь?! -- опомнился я и всполошился. -- А дочь? Ее дочь жива?! -- Какая дочь?! -- удивилась Екатерина. Тихо я перевернулся лицом в подушку и проговорил про себя: "Вот и все..." Разговор с телом Тело!.. Освободи меня, дай мне вольную!.. Я раб твой, крепостной житель... Мне все чаще и все нестерпимее хочется порою прикоснуться к горизонту, погладить Луну, разбушевать океан или заглянуть по ту сторону пространства, а ты, мое неуклюжее тело, -- на это не способно, и ты не позволишь мне этого сделать, потому что тебе этого -- не понять!.. Ты повелеваешь мне жить в своем одномерном пространстве, где такая спрессованная теснота и духота, что с непостижимым трудом едва вмещаюсь в тебя, и зачем же я в тебя втиснулся! Но как только я начинаю протестовать и отвергать тебя, то ты, мое тело, таешь и тускнеешь! И уверен, что если мне удастся вырваться надолго из твоего заключения, а если повезет -- навсегда, то ты погибнешь, растворишься в пространстве моего сознания!.. Вот почему я нужен тебе, и вот почему ты ежесекундно привязываешь меня к себе страстью всех новых и все больших ощущений! Ты хочешь, чтобы я забыл о Свободе, забыл о своей Родине!.. А иногда, когда я совсем отчаиваюсь верить в удачу покинуть тебя, я пробую распирать тебя, шевелиться в тебе, мое тело -- изнутри! И это, хоть нанемного, но открывает передо мною иные возможности. И я начинаю ощущать: упругость твоих мышц, тело, и прочность твоих костей!.. О! Мое тело! И тогда я хватаю в руки музыкальные инструменты, и многие окружающие восторгаются, будто твоей изумительной игре, тело; я принимаюсь ласкать женщину, и она не нарадуется опять же тобою, тело!.. Каждый день ощущать твой соблазнительный вкус, мое тело, и оставаться собою, это ли не мука!.. Все, все вокруг думают, что это ты такое красивое и веселое, мое тело, что это ты поднимаешь тяжести и творишь грациозные жесты, что это ты, и то -- тоже ты... А на самом деле -- это я, и даже, когда ты якобы -- плачешь, плачу я, а не ты, мое тело!.. Но мало кто об этом догадывается!.. Отпусти меня, тело, дай мне вольную или я начну убегать из тебя в "самоволку"!.. И когда-нибудь уйду и не вернусь. Я раб твой.. Но почему же это так?! Ведь это я в тебе хожу, думаю, ем, сплю, целуюсь, а не ты во мне!.. Ты должно служить мне!.. И я добьюсь этого, ты слышишь, тело?! А пока, уже тридцать лет подряд, я сижу в твоей одиночной камере, в тюрьме твоих страстных ощущений, и потому одинок океан и некому его разбушевать так, как я смог бы это сделать, одинок горизонт, и никто к нему не прикоснется, пока ты не отпустишь меня, тело, и одинока Луна, и никто не погладит ее так, как это смог бы сделать я... И вот что еще удивительно: я стал замечать, что все люди обязательно проходят через тюрьму!.. Одни проходят -- застенки своего тела, а те, кого сильно увлекают страсти твоих ощущений, тело, те, кто из-за этого забывает о твоей телесной тюрьме, попадают в еще одну, земную тюрьму людей, чтобы там, в теснине камеры, наконец-таки понять и осознать свою истинную тюрьму, тебя, тело!.. Итак, я отсидел в тебе, мое тело, уже тридцать лет, и одному Богу ведомо, сколько мне осталось еще... Но, видимо, еще много... Я твой раб, тело, но, позволь мне хотя бы иногда, хотя бы ненадолго, хотя бы в ошейнике и на цепи, но покидать твои застенки, где каждая стена окровавлена мною и полна наслаждения и боли!.. Записки из дневника 1 Где-то на протяжении трех часов состоялось несколько выходов! Такое -- впервые, как по количеству, так и по качеству. Если раньше мне приходилось самому усиленно работать и удавалось вылезать по пояс, малоосознанно, но, сглотнув слюну, возвращаться тут же -- обратно! Или же вообще не смочь выскочить, сложно, что-то закупорено -- только порывы, и не более того! Но теперь все стало по-другому! Усилий минимум, осознанности максимум!.. Под утро, около четырех часов, в состоянии, достаточном для ощущения сна, а также и для ощущения себя в состоянии бодрствования (полное ощущение личности и хода времени!), вспыхнуло мое тело, словно оно превратилось в колыхания, во всполохи ветра и вот: слышится шум, будто проносишься с невероятно огромной скоростью куда-то, шум, слегка напоминающий отдаленный гул реактивного самолета. Бездна и тьма вокруг, а тела твоего нет, оно как бы не существует, ты -- ветер! Вместо тебя -- всполохи ветра, но ты в полном резком сознании себя! Через некоторое время, будто ты вонзился и замер в объемном кадре, пробуешь незримый трансфокатор, и он -- срабатывает, хотя, как ты его передвигаешь -- неведомо! Видимо, с помощью мысли, чувств! Трансфокатор приближает, очень близко, землю под твоими воображаемыми ногами, приближает настолько близко и резко, что ты начинаешь видеть мельчайшие трещинки ее, соринки и пылинки! Озираюсь по сторонам, оказывается, я на старой улице, там, где я начинал свою жизнь, с пеленок! Да, чуть не забыл: освещение вокруг какое-то едва уловимое, необъяснимое, то ли фиолетовые полусумерки, то ли еще что-то подобное?! Появляется желание (понимаю, что здесь, в этом мире, в котором я сейчас нахожусь -- дозволено все!), желание отыскать какую-нибудь девушку, чтобы утолить свой пыл, но нет, совесть подсказывает, чтобы я попробовал как ветер -- просто отрешенно пощупать ее, сделать то, что мы так часто себе не позволяем в обществе -- свободу движения и мыслей, их неразрывную гармонию! Проплываю или прохожу мимо частных домов: где же, в каком из них может быть девушка? Потому что, чувствую, что смогу пройти сквозь любое препятствие: забор, стену. Для моих размышлений и реализации желаний -- нет преград!.. Сворачиваю налево, в сторону таксопарка, полулечу... Появляются мысли, что я еще все-таки невежественный человек в своих помыслах и желаниях! О девушке забываю сам, легко и свободно! Ощупываю себя сзади, вот это -- да! -- у меня небольшой хвост! Хохочу! Но снова мысль: "Мира и добра всему окружающему меня..." -- и вдруг: навстречу, такой же, как и я, с небольшим хвостом, человек, и тоже -- полулетит! Он тоже говорит, но не так, как говорим мы обычно, а говорит как бы -- мысленно: "Мира и добра, мира и добра!" Я понимаю, что это он мне желает. Проплываем мимо друг друга. Он -- крестится, я -- тоже! Потом: еще и еще один, такой же проплывает мимо меня, один из них особенно черный! А мы все -- серые... А вот какой-то очень крупный! Я думаю: "Наверное, вышел подраться!" Его мышцы так и играют, что-то заставляет меня обратиться к нему, хотя я его и боюсь немного. Меня тянуло к этому крупному, проплывающему медленно мимо меня. Начинаю думать: "Нет, я тянусь к нему, к своей опасности, для того, чтобы преодолеть страх". Я предполагаю, что мы, те, что помельче, -- все-таки добрее тех, кто покрупнее, здесь, в переулке, и начинаю обращаться к этому крупному, которого я заметил первым и к которому я потянулся: "Давайте мы, те, что добрые, и вы, "злые", -- но это я говорю не впрямую, а только подразумеваю такой смысл, как это происходит -- не понимаю, -- давайте между нами проведем философскую беседу!" -- говорю я. Вокруг меня и него останавливаются еще другие крупные и такие, как я, помельче, они оживленно разговаривают, соглашаясь на философскую беседу. И тут... у меня не хватает энергетики, -- все тает, и я возвращаюсь в свое физическое тело, лежащее на диване у меня в комнате... 2 Отделяюсь от тела, поднимаюсь к потолку в свой комнате, останавливаюсь в углу, там, где стыкуются две стены и потолок. Очень отчетливо вижу мельчайшие детали поверхности потолка, покачивается крохотная паутинка, прилеплена какая-то соринка... Рук нет, но я начинаю мысленно воображать, что я дотрагиваюсь до потолка руками, но на самом деле рук своих -- даже не вижу, и все же, -- дотрагиваюсь до потолка! Неведомо чем, но ощупываю его! Мыслями или чувствами... Потом, словно уцепившись за потолок, я начинаю подтягиваться к нему весь, целиком, своим энергетическим воздушным пузырем. Подтягиваюсь и вхожу, втискиваюсь в потолок! И вот бездна, тьма, ощущение все того же полета, мое тело -- всполохи ветра, гул турбинный, приглушенный. Я начинаю понимать, что я в Космосе! Потому что звезды роятся впереди меня, но тускло! Мысль