постарался припомнить все, что Гурджиев говорил о космосах: "Каждый космос - это одушевленное и разумное существо. Каждый космос рождается, живет, умирает. В одном космосе невозможно понять все законы вселенной; но три космоса, взятые вместе, заключают в себе все законы вселенной: или два космоса, один высший, другой низший, определяют космос, расположенный между ними. Переходя в своем сознании на уровень высшего космоса, человек в силу одного лишь этого факта переходит и на уровень низшего космоса." Я чувствовал, что здесь в каждом слове скрывается ключ к пониманию структуры мира; но этих ключей оказалось слишком много, и я не знал, с какого начинать. Как будет проявляться движение из одного космоса в другой, где и когда это движение будет исчезать? В каком отношении найденные мной цифры находятся к более или менее установленным величинам космических движений, например, к скорости движения небесных тел, скорости движения электронов в атоме, скорости света и т.д.? Когда я начал сравнивать движение разных космосов, я получил несколько весьма поразительных соотношений; например, период движения Земли вокруг своей оси оказался равен одной десятитысячной секунды, т.е. времени разряда электрической искры. Сомнительно, чтобы при такой скорости Земля могла замечать свое движение вокруг оси. Если бы человек вращался с такой быстротой, его вращение вокруг Солнца занимало бы около одной двадцать пятой секунды, что составляет скорость моментальной фотосъемки. Принимая во внимание огромное расстояние, которое за это время придется пересечь Земле, необходимо сделать вывод, что Земля не может осознавать себя такой, какой знаем ее мы, т.е. в форме сферы; она должна осознавать себя, как кольцо или длинную спираль из колец. Последнее более вероятно на основании определения настоящего времени как времени дыхания. Кстати, это было первой мыслью, пришедшей мне в голову, когда год тому назад, после первой лекции о космосах, Гурджиев заметил, что время - это дыхание. Тогда я подумал, что он, быть может, хочет сказать, что дыхание представляет собой единицу времени, иными словами, что непосредственное ощущение воспринимает период дыхания как настоящее время. Отправляясь от этого положения и предполагая, что ощущение самого себя, т.е. своего тела, связано с ощущением времени, я пришел к заключению, что для Земли с одним дыханием в восемьдесят лет ощущение самой себя должно быть связано с восемью-десятью витками спирали. Я получил совершенно неожиданное подтверждение всех заключений и выводов "Новой модели вселенной". Перейдя к низшим космосам, т.е. к тем космосам, которые в моей таблице стояли слева от человека, я уже в первом из них нашел объяснение того явления, которое всегда казалось мне самым загадочным и необъяснимым в работе нашего организма, а именно: удивительной быстроты многих внутренних процессов, протекающих почти мгновенно. Я считал, что не придавать должного значения такому факту это со стороны физиологов почти шарлатанство. Конечно, наука объясняет только то, что в состоянии объяснить. Но в данном случае ей, по-моему, не следует скрывать непонятного факта и избегать упоминания о нем, как будто он вообще не существует; наоборот, необходимо постоянно привлекать к нему внимание, упоминая о нем в каждом удобном случае. Человека, не размышлявшего о проблемах физиологии, возможно, не удивит тот факт, что, когда он выпивает чашку кофе или стакан коньяку или вдыхает дым сигареты, это немедленно ощущается во всем теле, изменяет все соотношения сил внутри организма, форму и характер всех реакций; но физиологу должно быть ясно, что за ничтожный промежуток времени, равный приблизительно одному дыханию, в организме совершается множество длительных и сложных химических и прочих процессов. Вещество, поступившее в организм, подвергается тщательному анализу, который немедленно отмечает самое незначительное отклонение от нормы; в процессе анализа вещество проходит через ряд лабораторий, разлагается на составные части и смешивается с другими веществами, а потом в виде этих смесей добавляется к тому топливу, которое питает различные нервные центры. Все это должно было бы занимать гораздо больше времени. На самом деле процесс завершается в течение нескольких секунд нашего времени, и это обстоятельство сообщает ему фантастический и чудесный характер. Но фантастическая сторона отпадает, когда мы понимаем, что для крупных клеток, которые, очевидно, управляют жизнью организма, одно наше дыхание продолжается более двадцати четырех часов. Можно представить себе, что все указанные процессы будут совершены в обычном порядке, точно так же, как на большой и хорошо оборудованной фабрике, располагающей услугами разных лабораторий, - за двадцать четыре часа, даже за половину этого времени или за треть, т.е. за восемь часов; а такой отрезок нашего времени как раз и равен одной секунде для крупных клеток. Перейдя далее к космосу малых клеток, который стоит на границе или даже за границей разрешающей способности микроскопов, я вновь понял, как можно объяснить необъяснимое. Таковы, например, случаи почти моментального заражения при большинстве эпидемических и инфекционных заболеваний, особенно когда причины, вызывающие заболевание, еще не обнаружены. Если период жизни маленькой клетки такого рода, не превышающий трех секунд, равен долгой жизни человека, тогда можно представить себе, с какой скоростью происходит размножение этих клеток, для которых пятнадцать секунд оказываются равными четырем столетиям! Перейдя к миру молекул, я прежде всего столкнулся с почти неожиданной идеей кратковременности существования молекул. Обычно предполагают, что, хотя структура молекулы весьма сложна, сама молекула представляет собой основание, так сказать, живое нутро кирпичей, из которых состоит материя, и что она существует так же долго, как и сама материя. Нам придется отказаться от этой приятной и успокаивающей мысли. Ибо молекула, живая внутри, не может быть мертвой снаружи; будучи живой, она, как и все живое, должна рождаться, расти и умирать. Срок ее жизни, равный времени разряда электрической искры, или йдной десятитысячной секунды, слишком мал, чтобы непосредственно воздействовать на наше воображение; чтобы понять, что это такое, необходимо какое-то сравнение, аналогия. Близко к подобной идее нас подведет представление о смерти клеток нашего организма и их замене новыми клетками. Неживая материя, например, железо, медь, гранит, обновляется изнутри быстрее, чем наш организм, фактически меняется на наших глазах. Если вы глянете на камень и закроете глаза, а затем сразу же их откроете, это будет уже не тот камень, на который вы посмотрели: в нем не останется ни одной молекулы из тех, которые вы только что видели. Но и тогда вы видели не сами молекулы, а только их следы. Я вновь возвратился к "Новой модели вселенной". Это объясняет также причину, по которой мы не способны видеть молекулы, о чем я писал во втором разделе книги, касающемся этой новой модели вселенной. В последнем космосе, т.е. в мире электрона я с самого начала почувствовал себя в мире шести измерений. У меня возник вопрос: нельзя ли вывести соотношение измерений? Электрон как трехмерное тело слишком неудовлетворителен. Начать с того, что он существует одну трехсотмиллионную долю секунды. Этот промежуток времени находится далеко за пределами нашего воображения. Считается, что электрон движется по своей орбите в системе атома со скоростью, выражаемой числом с пятнадцатью нулями. И поскольку вся жизнь электрона в секундах равна единице, разделенной на девятизначное число, отсюда следует, что за время своей жизни электрон совершает вокруг своего "солнца" количество оборотов, которое выражается шестизначным числом, а если принять во внимание коэффициент, - то семизначным. Если рассмотреть Землю, вращающуюся вокруг Солнца, тогда, согласно моей таблице, она совершит за время своей жизни одиннадцатизначное число оборотов вокруг Солнца. Кажется, что между семизначным и одиннадцатизначным числом огромная разница; но если сравнить электрон не с Землею, а с Нептуном, то разница окажется значительно меньшей - она будет выражаться отношением семизначного числа к девятизначному, т.е. составит два знака вместо четырех. Кроме того, скорость вращения электрона в атоме представляет собой весьма приблизительную величину. Следует помнить, что в нашей системе разница в периодах вращения планет вокруг Солнца представляет собой трехзначное число, потому что Меркурий вращается в 460 раз быстрее, чем Нептун. Отношение жизни электрона к нашему восприятию представляется следующим. Кратчайшее зрительное восприятие равно одной десятитысячной секунды. Существование электрона меньше этого промежутка в тридцать тысяч раз, т.е. составляет одну трехсотмиллионную секунды; за это время он совершает семь миллионов оборотов вокруг ядра. Следовательно, если бы мы могли увидеть электрон в виде вспышки, мы увидели бы не электрон в полном смысле этого слова, а след электрона, состоящий из семи миллионов оборотов, умноженных на тридцать тысяч, т.е. спираль с тринадцатизначным числом колец, или, по выражению "Новой модели вселенной", 30 тысяч возвращений электрона в вечности. Согласно полученной мной таблице, время, несомненно, выходило за пределы четырех измерений. Меня заинтересовала мысль, нельзя ли применить к этой таблице формулу Минковского ш-1 с х, где время обозначено как "четвертая мировая координата". "Мир" Минковского, на мой взгляд, в точности соответствует каждому из космосов, взятому в отдельности. Я решил начать с "мира электронов" и взять в качестве х длительность жизни электрона. Это совпадало с одним из положений "Новой модели вселенной" - о том, что время - это жизнь. Результат должен показать расстояние (в километрах), которое свет проходит за время жизни электрона. В следующем космосе это должно быть расстояние, которое свет проходит за время жизни молекулы, потом - за время жизни малой клетки, за время жизни большой клетки, за время жизни человека и так далее. Результаты для всех космосов должны получаться в линейных измерениях, т.е. в километрах или долях километра. Умножение числа километров на квадратный корень из минус единицы демонстрирует, что мы имеем дело не с линейными измерениями и что полученное число представляет собой меру времени. Введение в формулу квадратного корня из минус единицы не меняет количественной величины формулы, показывая, что формула в целом относится к другому измерению. Таким образом, по отношению к миру электронов формула Минковского принимает следующий вид: ш-1х300000х3х10 в минус 7-й степени т.е. квадратный корень из минус единицы надо умножить на 300 000 ("с" или скорость света, которая составляет 300 000 км в секунду) и на одну трехсотмиллионную секунды, т.е. на длительность жизни электрона. Умножение 300 000 на 1/300000000 дает 1/1000 км, или один метр. "Один метр" показывает расстояние, которое проходит свет за время жизни электрона, двигаясь со скоростью 300 000 км в секунду. Квадратный корень из минус единицы делает "один метр" мнимой величиной, показывая, что в данном случае линейная мера в один метр есть "мера времени", т.е. четвертая координата. Переходя к "миру молекул", мы получаем по формуле Минковского следующую величину: ш-1х300000х1/10000 Одна десятитысячная секунды, согласно таблице, есть длительность жизни молекулы. Умножение 300000 на 1/10 000 даст 30 км. "Время" в мире молекул получается в форме ш-1х30. 30 километров изображают расстояние, которое свет проходит за время жизни молекулы, т.е. в 1/10000 секунды. Далее, в "мире малых клеток" формула Минковского приобретает следующий вид: ш-1х300000х3 или: ш-1х900000. 900000 км, умноженные на квадратный корень из минус единицы, представляют собой расстояние, которое проходит свет за время жизни малой клетки, т.е. за 3 секунды. Продолжая эти вычисления для следующих космосов, я получил для "крупных клеток" одиннадцатизначное число, показывающее расстояние, которое свет проходит за 24 часа; для "микрокосмоса" - шестнадцатизначное число, показывающее расстояние, которое свет проходит за 80 лет; для "тритокосмоса" - двадцатизначное число; для "мезокосмоса" - двадцатичетырехзначное число; для "дейтерокосмоса" двадцатидевятизначное число: для "макрокосмоса" - тридцатичетырехзначное число; для "айокосмоса" - тридцативосьмизначное число; для "протокосмоса" - сорокадвухзначное число, или ш-1х9х10 в 41 ст.; иными словами, это значит, что в течение жизни "протокосмоса" луч света проходит 900 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 километров. Однако, согласно последним выводам науки, луч света движется по кривой и, обойдя вокруг вселенной, возвращается к своему источнику приблизительно через 1 миллиард световых лет. В данном случае 1 миллиард световых лет представляет собой окружность вселенной, хотя мнения разных исследователей во многом отличаются друг от друга, и цифры, относящиеся к окружности вселенной, никоим образом нельзя считать точно установленными, даже если учесть все соображения, ведущие к ним, например, плотность материи во вселенной. Во всяком случае, если взять указанное среднее число, относящееся к предполагаемой окружности вселенной, тогда, разделив 9х10 в 28-ой степени на 10 в 9-й степени, мы получим двадцатизначное число, которое показывает, сколько раз луч света обойдет вокруг вселенной за время жизни "протокосмоса". Применение формулы Минковского к таблице времени в том виде, в каком я ее получил, на мой взгляд, весьма отчетливо указывает, что "четвертую координату" можно установить только для одного космоса одновременно; и тогда этот космос являет собой "четырехмерный мир" Минковского. Два, три или более космосов нельзя считать "четырехмерным миром", ибо для своего описания они требуют пяти или шести координат. В то же время, совместная формула Минковского показывает для всех космосов отношение четвертой координаты одного космоса к четвертой координате другого. И это отношение равно тридцати тысячам, т.е. отношению между главными периодами (четырьмя) каждого космоса и между одним периодом одного космоса и соответствующим, т.е. имеющим сходное наименование, периодом другого космоса. Мир электронов ш-1х300000.1/300000000 = ш-1.1/10000 Мир молекул ш-1х300000.1/10000 = ш-1х30 Мир малых клеток ш-1х9х10'5 Мир крупных клеток ш-1х3х10'10 Микрокосмос (человек) ш-1х9х10'14 Тритокосмос (органическая жизнь) ш-1х3х10'19 Мезокосмос (планеты) ш-1х9х10'23 Дейтерокосмос (Солнце) ш-1х3х10'28 Макрокосмос (Млечный Путь) ш-1х9х10'32 Айокосмос (все миры) ш-1х3х10'37 Протокосмос (Абсолют) ш-1х9х10'41 Следующей вещью, интересовавшей меня в "таблице времени разных космосов", как я ее назвал, было отношение космосов и времени разных космосов к центрам человеческого тела. Гурджиев неоднократно говорил об огромной разнице в скоростях разных центров. Рассуждение о скорости внутренней работу организма, которое я процитировал ранее, привело меня к мысли, что эта скорость принадлежит инстинктивному центру. Взяв это за основу, я попытался перейти к мыслительному центру, приняв за единицу его работы время, необходимое для одной полной апперцепции, т.е. для восприятия внешнего впечатления, его классификации, определения и соответствующей реакции. Тогда, если центры в самом деле относятся друг к другу как космосы, в совершенно одинаковое количество времени через инстинктивный центр может пройти одна апперцепция, через высший эмоциональный и половой - 30000, а через высший мыслительный - 30000 во 2 степени апперцепций. В то же время, согласно указанному Гурджиевым закону о соотношении космосов, инстинктивный центр по отношению к голове, или мыслительному центру, должен охватывать два космоса, т.е. второй микрокосмос и тритокосмос. Далее, высший эмоциональный и половой центры, взятые в отдельности, должны охватывать третий микрокосмос и мезокосмос. Наконец, высший мыслительный центр должен охватывать четвертый микрокосмос и дейтерокосмос. Но последнее относится к более высокому развитию, к такому развитию человка, которое невозможно приобрести случайно или естественным путем. У человека же в нормальном состоянии колоссальный перевес над всеми центрами имеет половой центр, работающий в тридцать тысяч раз быстрее инстинктивного или двигательного центра и в 30 000 во 2 степени быстрее интеллектуального. В общих соотношениях между центрами и космосами, на мой взгляд, открывается немало возможностей для исследования. Следующей вещью, которая привлекла мое внимание, был тот факт, что моя таблица совпала с некоторыми идеями и даже цифрами "космических вычислений времени", если можно так выразиться, которые существовали у гностиков и в Индии. "День света - это тысяча лет мира: и тридцать шесть с половиной мириад лет мира (т.е. 365 000) - это один год света". ("Пистис-София"). Здесь цифры не совпадают; но в индийских писаниях в некоторых случаях обнаруживается бесспорное совпадение. Они говорили о "дыхании Брахмы", о "днях и ночах Брахмы", о "веке Брахмы". Если мы возьмем цифры, обозначающие годы в индийских писаниях, тогда махаманвантара, или "век Брахмы", или 311040000000000 лет (пятнадцатизначное число), почти совпадает с периодом существования Солнца (шестнадцатизначное число); а "день и ночь Брахмы", т.е. 8 640 000 000 лет (десятизначное число), почти совпадают с "днем и ночью Солнца" (одиннадцатизначное число). Если рассмотреть индийские идеи космического времени безотносительно к числам, появляются другие интересные совпадения. Так, если принять Брахму за протокосмос, тогда выражение "Брахма вдыхает и выдыхает вселенную" совпадает с таблицей, потому что дыхание Брахмы, или протокосмоса, двадцатизначное число, совпадает с жизнью макрокосмоса, т.е. нашей видимой вселенной, или звездного мира. Я много говорил с 3. о "таблице времени", и нас очень интересовало, что скажет о ней Гурджиев, когда мы его увидим. А время шло своим чередом. Наконец - было уже начало июня - я получил телеграмму из Александрополя: "Если хотите отдохнуть, приезжайте ко мне". Это была телеграмма от Гурджиева! Через два дня я выехал из Петербурга, Россия "без власти" представляла собой любопытное зрелище. Было такое ощущение, как будто бы все существует и держится просто по инерции. Однако поезда все еще двигались регулярно, и на станциях часовые выгоняли из вагонов негодующие толпы безбилетных пассажиров. Я ехал до Тифлиса пять дней вместо обычных трех. Поезд прибыл в Тифлис ночью. Ходить по городу было невозможно, и мне пришлось дождаться утра в вокзальном буфете. Вся станция была забита солдатами, дезертирующими с кавказского фронта. Многие были пьяны. Всю ночь на платформе перед окнами буфета шли "митинги", принимались какие-то резолюции. Во время митинга состоялись три "военных суда", и здесь же, на платформе, были расстреляны три человека. Появившийся в буфете какой-то пьяный "товарищ" объяснил всем, что первый был расстрелян за воровство; второго расстреляли по ошибке, приняв его за первого, а третьего - тоже по ошибке, приняв его за второго. Мне пришлось провести день в Тифлисе, потому что поезд в Александрополь отходил только вечером. На следующее утро я был уже там. Я нашел Гурджиева; он устанавливал для брата динамо-машину. И снова, как и раньше, я наблюдал его поразительную способность приспосабливаться к любой работе, к любому делу. Я познакомился с его семьей, с отцом и матерью. Это были люди старой и очень своеобразной культуры. Отец Гурджиева был любителем местных сказок, легенд и преданий, кем-то вроде "сказителя", и знал наизусть тысячи и тысячи стихов на местных языках. Они были малоазиатскими греками, но у них дома, как и у всех жителей Александрополя, говорили по-армянски. Первые несколько дней после моего приезда Гурджиев был настолько занят, что у меня не было возможности расспросить его о том, что он думает о положении дел и что собирается делать. Когда наконец я заговорил об этом, Гурджиев ответил, что он не согласен со мной, что, по его мнению, все скоро успокоится, и мы сможем работать в России. Затем он добавил, что, во всяком случае, хочет поехать в Петербург и посмотреть, как торговки на Невском продают семечки (о чем я ему рассказал), и на месте решить, что лучше всего делать. Я не мог всерьез принять то, что он говорил, потому что к этому времени знал его манеру разговора; и стал ждать дальнейших событий. Действительно, с видимой серьезностью Гурджиев говорил и нечто совершенно другое - что было бы хорошо уехать в Персию или даже дальше, что он хорошо знает место в горах Закавказья, где можно прожить несколько лет, и никто об этом не узнает и т.д. В целом у меня осталось ощущение неуверенности; но я все-таки надеялся по пути в Петербург уговорить Гурджиева уехать за границу, если это будет еще возможно. Гурджиев, очевидно, чего-то ждал. Динамо-машина работала безукоризненно, но сам он не двигался. В доме оказался интересный портрет Гурджиева, который очень многое открыл мне о нем. Это была большая увеличенная фотография Гурджиева, снятая, когда, он был еще совсем молод; на ней он был одет в черный сюртук, и его вьющиеся волосы были зачесаны назад. Портрет Гурджиева позволил мне с несомненной точностью установить, чем он занимался в то время, когда была сделана фотография, хотя сам Гурджиев никогда об этом не рассказывал. Открытие принесло мне много интересных мыслей; но поскольку оно принадлежало лично мне, я сохраню его для себя. Несколько раз я пробовал поговорить с Гурджиевым о своей "таблице времени в разных космосах"; но он отклонял всякие теоретические разговоры. Мне очень понравился Александрополь; там было много необычного и оригинального. Армянская часть города по внешнему виду напоминает города в Египте или северной Индии. Дома с плоскими крышами, на которых растет трава. Древнее армянское кладбище, расположенное на холме, откуда можно видеть покрытую снегом вершину Арарата. Замечательный образ Пресвятой Девы в одной из армянских церквей. Центр города напоминает русский уездный городок; но тут же расположен базар целиком восточный, особенно ряд медников, которые работают в открытых будках. Есть и греческий квартал, где расположен дом Гурджиева; по внешнему виду этот квартал наи- менее интересен. Татарское предместье в оврагах весьма живописно; но, как говорят в других частях города, место это довольно опасно. Не знаю, что осталось от Александрополя после всех этих автономий, республик, федераций и т.п. Пожалуй, я бы мог поручиться только за вид на Арарат. Я почти не видел Гурджиева одного, и мне редко удавалось поговорить с ним. Много времени он проводил с отцом и матерью. Мне очень понравилось его отношение к отцу, исполненное необыкновенной предупредительности. Отец Гурджиева был крепкий старик среднего роста, в каракулевой шапке и с неизменной трубкой во рту. Трудно было поверить, что ему уже за восемьдесят. По-русски он говорил очень плохо. Но с Гурджиевым он, бывало, разговаривал по несколько часов; и мне нравилось наблюдать, как Гурджиев слушает его, иногда немного посмеиваясь, но, очевидно, ни на минуту не теряя нити разговора и поддерживая его вопросами и замечаниями. Старик, по-видимому, наслаждался этими разговорами, и Гурджиев посвящал ему все свое свободное время и не только не выказывал ни малейшего нетерпенья. но, наоборот, постоянно проявлял большой интерес к тому, что говорил ему старик. Даже если его поведение частично было игрой, оно не могло быть целиком наигранным, иначе в нем не было бы никакого смысла. Меня очень заинтересовало и привлекло это явное выражение чувств со стороны Гурджиева. Всего я провел в Александрополе около двух недель. Наконец в одно прекрасное утро Гурджиев сказал, что через два дня мы поедем в Петербург, и вот мы отправились в путь. В Тифлисе мы видели генерала С., который одно время посещал нашу петербургскую группу; мне показалось, что разговор с ним дал Гурджиеву новый взгляд на общее положение дел и заставил кое в чем изменить свои планы. Припоминаю интересный разговор с Гурджиевым по пути из Тифлиса, на одной из небольших станций между Баку и Дербентом, где наш поезд долго стоял, пропуская поезда "товарищей" с кавказского фронта. Было очень жарко; в полуверсте сверкало Каспийское море; вокруг нас не было ничего, кроме блестящей гальки, да в отдалении виднелись силуэты двух верблюдов. Я стремился вызвать Гурджиева на разговор о ближайшем будущем нашей работы. Мне хотелось понять, что он собирается делать и чего хочет от нас. - События против нас, - сказал я. - Совершенно очевидно, что среди этого массового безумия делать что-то невозможно. - Именно сейчас это только и возможно, - возразил Гурджиев, - и события вовсе не против нас. Просто они движутся чересчур быстро, в этом вся беда. Но подождите пять лет. и вы сами увидите, как то, что сегодня нам препятствует, окажется для нас полезным. Я не понял, что этим хотел сказать Гурджиев. Ни через пять, ни через пятнадцать лет мне это не стало яснее. С точки зрения "фактов" было трудно представить себе, каким образом нам могут помочь события, присущие гражданской войне: убийства, эпидемии, голод, всеобщее одичание России, бесконечная ложь европейских политиков и общий кризис, оказавшийся явным результатом этой лжи. Но если смотреть на все не с точки зрения "фактов", а с точки зрения эзотерических принципов, тогда мысль Гурджиева становится более понятной. Почему этих идей раньше не было? Почему мы не получили их тогда, когда Россия существовала, а Европа была удобным и приятным местом, "заграницей"? Здесь, вероятно, и лежит разгадка непонятного замечания Гурджиева. Почему этих идей не было? Видимо, как раз потому, что они могут прийти в такое время, когда внимание большинства людей отвлечено в каком-то другом направлении, и эти идеи могут достичь только тех, кто их ищет. С точки зрения "фактов" я был прав, и ничто не могло нам помешать сильнее, чем эти "события". Вместе с тем, вероятно, именно "события" позволили нам получить то, что мы имеем. В моей памяти остался еще один разговор во время этой поездки. Однажды поезд задержался на какой-то станции, и наши соседи гуляли по платформе. Я задал Гурджиеву вопрос, на который сам не мог ответить и который касался деления личности на "я" и "Успенского", - как усилить чувство "я" и его деятельность? - С этим ничего не поделаешь, - сказал Гурджиев. Это должно прийти в результате всех ваших усилий (он подчеркнул слово "всех"). Возьмите, например, себя. В настоящее время вы должны чувствовать свое "я" иначе, чем раньше. Постарайтесь спросить себя, замечаете вы разницу или нет. Я попробовал "почувствовать себя", как нам показывал Гурджиев, но вынужден был ответить, что не замечаю никакой разницы по сравнению с тем, как чувствовал раньше. - Это придет, - сказал Гурджиев. - И когда придет, вы это узнаете. Не сомневайтесь в том, что это возможно. Ваше ощущение совершенно переменится. Позднее я понял, о чем он говорил, о каких чувствах, о каких переменах. Но я начал замечать это лишь через два года после описанного разговора. На третий день нашего путешествия из Тифлиса, когда поезд ждал в Моздоке отправления, Гурджиев сказал нам (нас было четверо), что я должен ехать в Петербург один, а он со спутниками сделает остановку в Минеральных Водах и поедет в Кисловодск. - Сделайте остановку в Москве, затем езжайте в Петербург, - сказал он мне. - Скажите всем нашим в Москве и Петербурге, что я начинаю здесь новую работу. Желающие работать со мной могут приехать. Советую вам долго там не оставаться. В Минеральных Водах я распрощался с Гурджиевым и его спутниками и отправился дальше один. Было ясно, что от моих планов уехать за границу ничего не осталось. Но это меня более не беспокоило. Я не сомневался в том, что нам придется пережить очень трудные времена, но сейчас для меня это было неважно. Я понял, чего боялся - не реальных опасностей, а глупого поступка, т.е. не уехать вовремя, когда я прекрасно знаю, что нас ожидает. Теперь всякая ответственность перед самим собою как будто была с меня снята. Я не изменил своего мнения, я мог сказать, как и прежде, что оставаться в России - безумие. Но мое отношение к подобному образу действий было совершенно безразличным. Решение было не моим. Я ехал все еще по-прежнему, один в купе первого класса. Около Москвы меня заставили доплатить за билет, потому что место было заказано на одно направление, а билет на другое. Иными словами, все шло так, как следовало. Однако газеты, купленные мною по пути, пестрели новостями о стрельбе на улицах Петербурга. Теперь в толпу стреляли большевики: пробовали свою силу. К тому времени подлинное положение вещей начало определяться. На одной стороне находились большевики, которые еще не вполне представляли себе, какой невероятный успех их ожидает, но уже почувствовали отсутствие сопротивления и действовали все более и более дерзко. На другой стороне находилось второе "временное правительство", в котором многие серьезные люди, понимавшие положение, пребывали на второстепенных постах, зато главные посты занимали ничтожные болтуны и демагоги. Затем была еще и интеллигенция, сильно пострадавшая в результате войны, а также остатки прежних партий и военные круги. Все эти течения, в свою очередь, делились на две группы. Одна из них, невзирая на все факты и требования здравого смысла, считала возможными мирные переговоры с большевиками, которые очень хитро воспользовались этим, постепенно завоевывая одну позицию за другой. Другая, понимая невозможность каких бы то ни было переговоров с большевиками, была, тем не менее, разъединена и не выступала активно и открыто. Народ безмолвствовал, хотя, пожалуй, никогда за всю историю России воля народа не была так ясно выражена. И эта воля заключалась в том, чтобы прекратить войну! Кто мог прекратить войну? Это был главный вопрос дня. Временное правительство на это не решалось; от военных кругов такое решение, естественно, исходить не могло. Но власть неизбежно должна была перейти к тому, кто первым произнесет слово "мир". И, как это часто бывает в таких случаях, верное слово раздалось с неверной стороны: слово "мир" произнесли большевики. Прежде всего потому, что им было совершенно все равно, что говорить. У них не было ни малейшего намерения платить по векселям, поэтому они могли подписывать их сколько угодно. В этом заключалось главное преимущество большевиков, их главная сила. За всем этим скрывалось еще и другое: разрушать всегда легче, чем созидать. Насколько легче поджечь дом, чем его построить! Большевики были носителями разрушения. Ни тогда, ни впоследствии они не могли быть ничем иным, несмотря на все свое хвастовство, несмотря на всю поддержку своих открытых и тайных друзей. Они могут только разрушать - и не столько даже своими делами, сколько самим своим существованием, разлагающим и разрушающим все вокруг них. Это особое свойство объясняло их приближающуюся победу и все, что случилось гораздо позже. Мы смотрели на вещи с точки зрения системы и могли увидеть не только то, что все случается, но и как это случается, т.е. как легко все катится под гору и разбивается, как только сделан хоть один толчок. Я не остановился в Москве; но мне удалось повидать несколько человек, пока я ожидал вечернего поезда в Петербург, и я передал им то, что сказал Гурджиев. Затем я уехал в Петербург, где передал его послание членам наших групп. Через двенадцать дней я снова был на Кавказе. В Пятигорске я узнал, что Гурджиев живет не в Кисловодске, а в Ессентуках; и через два часа уже был у него в небольшом доме на Пантелеймоновской улице. Гурджиев подробно расспросил меня обо всем, что я видел, о том, что сказал каждый, кто должен приехать, а кто нет и т.д. Назавтра приехали еще трое, последовавшие за мной из Петербурга, потом еще двое и т.д. Всего, кроме меня и Гурджиева, собралось двенадцать человек.ГЛАВА 17 Август 1917 года. - Шесть недель в Ессентуках. - Гурджиев раскрывает план работы в целом. - "Школы настоятельно необходимы". - "Сверхусилие". - Согласованность центров. - Главная трудность работы над собой. - Человек - раб своего тела. - Трата энергии вследствие ненужного напряжения мускулов. - Гурджиев показывает упражнения для управления мускулами и для их расслабления. - Упражнение "стой". - Требования к упражнению "стой". - Гурджиев рассказывает об одном случае с упражнением "стой" в Средней Азии. - Влияние упражнения "стой" в Ессентуках. - Привычка к разговорам. - Опыт поста. - Что такое грех? - Гурджиев показывает упражнения на внимание. Эксперимент с дыханием. - Понимание трудностей пути. Необходимость больших знаний, усилий и помощи. - Нет ли какого-нибудь пути за пределами "путей"? - "Пути" как помощь, которая дается людям в соответствии с типом. "Субъективные" и "объективные" пути. - Обыватель. Что значит "быть серьезным"? - Только одна вещь является серьезной. - Как достичь подлинной свободы. - Трудный вопрос о рабстве и повиновении. - Чем готов пожертвовать человек? - Сказка о волке и овцах. - Астрология и типы. Демонстрация. - Гурджиев объявляет о роспуске группы. Последняя поездка в Петербург. Я всегда испытываю странное чувство, когда вспоминаю этот период. На этот раз мы провели в Ессентуках около шести недель. Однако сейчас мне это кажется совершенно невероятным. Всякий раз, когда мне случается разговаривать с кем-то из бывших там, они с трудом могут поверить, что все пребывание в Ессентуках длилось шесть недель. Даже в шесть лет трудно было бы найти место для всего, связанного с этим временем, - до такой степени оно было заполнено. Половина всех собравшихся, в том числе и я, жили все это время вместе с Гурджиевым, в небольшом домике на окраине станицы; другие приходили туда утром и оставались до позднего вечера. Ложились спать мы очень поздно, вставали очень рано, спали часа четыре, от силы пять. Мы выполняли всю домашнюю работу, а остальное время было заполнено упражнениями, о которых я расскажу позже. Несколько раз Гурджиев устраивал экскурсии в Кисловодск, Железноводск, Пятигорск, на Бештау и т.д. Гурджиев надзирал за кухней и часто сам готовил обед. Он оказался замечательным поваром и знал сотни удивительных восточных блюд. Каждый день у нас был обед в стиле какой-нибудь восточной страны; мы ели тибетские, персидские и другие блюда. Я не пытаюсь описать все, что происходило в Ессентуках: для этого потребовалась бы целая книга. Гурджиев вел нас быстрым шагом, не теряя ни минуты. Многое он объяснял во время наших прогулок под звуки музыки, игравшей в Ессентукском парке, и среди домашней работы. В общем, во время нашего краткого пребывания в Ессентуках Гурджиев развернул перед нами план работы в целом. Мы увидели начало всех методов, всех идей, их звенья, связи, направление. Многое осталось для нас неясным, многое мы поняли неверно, в противоположном смысле; но, во всяком случае, нам были даны некоторые общие положения, которыми мы могли бы руководствоваться впоследствии. - Идеи, которые нам довелось к этому времени узнать, подвели нас к ряду вопросов, связанных с практическим пониманием работы над собой; они, естественно, вызвали многочисленные обсуждения среди членов нашей группы. Гурджиев всегда участвовал в этих дискуссиях и объяснял разные аспекты организации школ. - Школы настоятельно необходимы, - сказал он однажды, - прежде всего, из-за сложной организации человека. Человек неспособен к продолжительному наблюдению за своей личностью, т.е. за всеми ее различными сторонами. Это может сделать только школа, школьные методы, школьная дисциплина; человек чересчур ленив; многое он будет делать без должной напряженности или же вообще ничего не станет делать, воображая при этом, что нечто делает. Он будет напряженно работать над чем-нибудь таким, что не нуждается в напряженности, и пропустит те моменты, где эта напряженность насущно необходима. Человек щадит себя; он боится сделать что-то неприятное. Самостоятельно он никогда не достигнет необходимой интенсивности в работе. Если вы наблюдали за собой, вы согласитесь с этим. Когда человек ставит себе какую-то задачу, он очень скоро начинает потакать себе, стараясь дать на эту задачу простейший ответ и т.д. Это не работа. В работе учитываются только сверхусилия, т.е. усилия, превышающие нормальные, необходимые; а обычные усилия в счет не идут. - Что значит "сверхусилие"? - спросил кто-то. - Это усилие, превосходящее то, которое требуется для достижения данной цели, - отвечал Гурджиев. - Вообразите, что я шел пешком целый день и очень устал. К тому же стоит плохая погода, холодно, льет дождь. Вечером я прихожу, домой, пройдя, скажем, сорок верст. Дома готов ужин, так тепло и уютно. Но вместо того) чтобы сесть за ужин, я вновь выхожу под дождь, чтобы пройти по дороге еще три версты и лишь потом вернуться домой. Это и будет сверхусилие. Когда я шел домой, я совершал обычное усилие, которое не в счет. Я шел домой; холод, голод - все это подгоняло меня. А во втором случае я иду потому, что сам решил идти. Подобного рода сверхусилия становятся еще труднее, когда я решаю идти не сам, а повинуюсь учителю, который р непредвиденный момент требует от меня свершения новых усилий, когда я решил, что на сегодня усилий хватит. "Другая форма сверхусилия - это выполнение какой-либо работы в более быстром темпе, чем требует характер этой работы. Вы делаете что-то, скажем, моете полы или колете дрова. Это работа на час. Сделайте ее за полчаса - это и будет сверхусилием. "Но в обычной практике человек не способен на последовательные и длительные сверхусилия. Для того, чтобы их совершать, необходима воля другого человека, которой чужда жалость и которая обладает методом. "Если бы человек мог работать над собой, все было бы просто, и школы не требовались бы. Но он на это неспособен, и причины лежат глубоко в его природе. Я на мгновение оставлю его неискренность по отношению к самому себе, постоянную ложь и т.д. и рассмотрю только разделение центров. Одно это уже делает невозможным ведение человеком самостоятельной работы над собой. Вы должны понять, что три главные центра - мыслительный, эмоциональный и двигательный - связаны друг с другом и у нормального человека работают согласованно. Их согласованность и представляет главную трудность в работе над собой. Что означает такая согласованность? Она означает, что определенная работа мыслительного центра связана с определенной работой эмоционального и двигательного центров, т.е. известного рода мысли неизбежно связаны с известного рода эмоциями или душевным состоянием, и с известного рода движениями или положением тела; одно вызывает другое; определенные эмоции или душевные состояния, вызывают определенные мысли и движения, а определенные движения или позы вызывают определенные эмоции и так далее. Все связано, и одно не может существовать без другого. "Теперь представьте себе, что человек решает думать по-новому. Но чувствует он по-старому. Вообразите, что ему неприятен Р. (он ука