Способного явить существо по-настоящему мужского, а не бабского свойства, а значит, шагнуть выше войн к абсолютным ценностям мира. Деньги зарабатывать стыдно. Недостойно настоящего мужика. Как стыдно большому переростку тянуться к мамкиной сиське, отталкивая слабеньких братьев. - А если и их наши бабы сломают? - Похоже все идет к какому-то отвратительному финалу. Одно я знаю точно - отсталых народов нет. Дикарь может отличаться от европейца, как жень-шень от морковки. Сумма достижений цивилизации и плодов внутренней духовной жизни у всех народов одна. Только они перераспределяются куда-то не туда. Я взглянул в ее лицо. - Что такое Философский Камень? Она внимательно посмотрела на меня, задумалась, и сказала: - Хороший вопрос. Прежде алхимики так называли средство, которое могло бы любое дерьмо переделать в золото. Астрологи верили, что в нем запрятана тайна жизни. Мироздания. А может быть и бессмертия. И как будто он все лечит. С чего это ты спросил? - Я думаю, что у меня он есть, - и вытащил из кармана свое приобретение. Женщины посмотрели на него с интересом. - Это хризолит? - предположила Маша. - А кажется, что черный гранат. - высказалась Ольга Ивановна. Они увидели свое, понял я. И ответил: - Просто он с гипнозом. Спрятал обратно и ушел к подкатившему мусоровозу. Сегодня у работников нашего РЭУ выходной. Месяца три назад контора получила долгожданные деньги на капитальный ремонт ветхих домов. Тут как Дед Мороз прибыл среди лета с мешком подарков. Холодильники, ковры, современная сантехника для хорошего дома, ну, не все ж мимо носа! В общем, остатки отдали на пропой. - Эй, дворник! - кричит, пробегая, Гавриловна, наша начальница, - Дуй срочно в вышестоящую организацию, меня туда вызывают, а послать некого. Иду в Дирекцию. Внутри, как на затонувшем "Титанике". Все дорого, прикручено и люди с лицами вальяжной обреченности. Сунул физиономию в кабинет. Тут же, увидев чужого: - Выйдите вон без записи! Но потом поймали и сказали так: - Что пьете - хорошо, а вот, что без нас - плохо. Кто вам денег дал? А кто больше не даст? Директор сунул какие-то документы. Выправить лицензию в "Горлицензии" на производство работ в дурдомах. Договор заключим с ближайшим. Тихо говорю: - А наш участок чем хуже? - У дураков деньги возьмем, у себя истратим, - так же тихо, - на то дураки и есть! - Но надо ж будет что-то делать! - Иди отсюда! Прихожу к Гавриловне, рассказываю. Она достает связку денег, заворачивает в газетку, чтоб непонятно было, но не совсем, и отправляет в "Горлицензию". Я этого парня заприметил на входе в метро. Печать какой-то отрешенности. Как будто он находится не в нашем мире. Чудной парень. Я показываю поддельный проездной и прохожу. А он показал протянутые руки. "Ты псих?" - спрашивают. "Это руки моих отцов и дедов, что строили метро" говорит. "Оно мое по праву наследства". Позвали милицию. Ему заломили эти самые руки и поволокли в свой мордобойник. "Блаженный какой-то" - смеялись и ругали его свидетели события. "Давить таких надо!" "Вот ты, старая, едва концы стягиваешь, - говорю бранящейся бабке,- а вот нефть, газ и прочее, что раньше общими были и тебя кормили, ведь отняли, украли попросту говоря. Что ж ты не возмущаешься этим?" "А потому, - отвечает, - что, кто сумел украсть, тот и молодец." В вагон метро заходит мордоворот в форме, похожей на СС прошлой войны, и голосом, не допускающим возражений, громко на одной ноте, объявляет: - Приготовьте проездные документы! Ваш билет! - к мужичку. Тот засуетился, зашарился по карманам. Наконец, обрадованный, протянул пенсионное удостоверение. - Ваш? - к следующему. - Я, знаете ли, прошел по жетону. - Где квитанция об уплате за проезд? - Какая? Откуда? - Вы, что? Читать не умеете? Билет сохранять до конца сеанса! На покупку и услугу требуйте чек или квитанцию! Короче! Или штраф на месте в пятикратном размере или пройдемте со мной! Многие проникают через колодцы! Будем проверять. Мордоворот и визави встретились взглядом и последний сдался. Далее все пошло, как по маслу. Оплатившие штраф готовы были сожрать упирающихся. Не имевшие квитанций ругали новые порядки, отсчитывали названную сумму. И просили квитанции об уплате. - Скажите, если спросят, что прошли контроль Вола. Это наш код. - А как расшифровать? - пристал любопытный. - Военной лаборатории. - А форма такая откуда? - От Кристиана Диора, болван. В лицензионной конторе толпа бестолковых просителей. Местный наткнулся на одного из них. - Вы к кому? - строго. - Я, видите ли, лицензию... - А я не спрашиваю зачем, а к кому! Не знаете? Надо знать! И в какое время. Когда узнаете, тогда и приходите! Всем очистить помещение! - потребовал он. Я подхожу к нему и говорю тихо и со значением: - С пакетом про дурдом. Он понял все мгновенно. Открывает свою дверь и меня - вовнутрь. И дверь на замок. - Где пакет? Показываю. Нормально. - Есть справка, что прошли специальные медицинские курсы на санитаров? Нет? А допуск к вредным условиям? Нет? А разряды? А аттестованное оборудование? А что у вас есть? Показываю на пакет. - Приходите завтра. Принесете столько же. Уходя, я остановился в дверях и сказал. - Знаете, а я Вам завидую. Тот вскинул брови вопросом. - Мне бы такую уверенность в собственной необходимости. - Главное, чтоб быть полезным людям. - И он помог мне выйти. - Потренируйся, - говорит Гавриловна, - у специалистов. И привела к неопохмеленным сантехникам. - Вот что, - смотрят на меня, - ты за президента или хрен знает за кого? За "Спартак" или наоборот? - Меня к дурдому. - Тогда беги к палатке. Там спросишь - зачем. Палатка называлась "Эврика". Опохмелились, велели тащить за ними банку с керосином. В подвале дома, в котором требовалось провести капитальный ремонт труб, специалисты соединили к ним принесенную банку, всыпали еще какой-то химии и стали промывать насосом систему. - А теперь, - говорят, - бегай по дому и нюхай, где пахнет. Сам дьявол не поймет, чем только в том доме не воняло. Было признано, что все прошло нормально. Поймали какую-то общественницу и она подписалась, что у нее к нам никаких претензий нет. "Героический век!" - почему-то подумалось мне тогда. Того Блаженного из метро я увидел избитого и выброшенного из милиции, сидящего на корточках у ее стены. Я подошел к нему и сел рядом. Закурил и неспешно завел разговор. - Я знаю тебя. Ты Блаженный. Тот посиневшим глазом смотрел на землю и, видимо, соглашаясь, молча кивнул. - Ты, парень, - продолжал я, - видать, не можешь жить без неприятностей. Впрочем, оно понятно. Каждый имеет право на собственное несчастье. И потому ищет его повсюду. Тебе обязательно надо быть здесь? - Я не знаю, где мне надо быть. - ответил тихо.- А кто это знает? - А почему бы не пойти домой? - Здесь мой дом. - Милиция? Тюрьма - твой дом? Он глазами пустыни посмотрел вокруг и вздохнул: - Мой дом повсюду, где я есть. А я всегда в тюрьме. Я даже ношу ее с собой, она во мне, и не могу вырваться из своей тупой ограниченности! Мне к свету надо - в грязи сижу. Ноги, руки перебираю, но вяжет она! Воплю о свете с мешком на голове. Душа обгрызана, живот я ненавижу. А в окружении какой-то бред. Милиция - нам зеркало. Она показывает нам нас же схематично. - Бред не имеет отраженья! - Наша болезнь демонстрирует самую себя нам же яснее всего во всей кровавой ясности не в какой-нибудь печати, а именно - в милиции. В органах воздействия на нас. Милиция - не инопланетяне! Это - мы! Наши отцы, братья, маленькие мальчишки, попки которых мы отмывали. И вот он бъет меня резиновой палкой, мной же сделанной, с такой ненавистью, словно у него никогда не было матери, не было брата, любимой, как будто его кто-то вырастил в колбе! Или вытащил из ада. За просьбу мою прочесть мне их же обвинение, которое я должен был принять. Безысходная тупая злоба образовалась в моем доме. Печать беспомощна в освещении природы человеческой низости, породившей эту же самую печать. Что останется печати, если вдруг порок исчезнет? Она и требуют от окружения компенсации сволочизмом. Дай преступление любой ценой! Чтоб на обличении заработать. И вал насилия идет. Никто не скажет, для чего. В порядке видится покорность, с регламентом страха и ненависти. "Человек рожден для счастья". Взять счастье и перья ощипать, чтоб вглубь вглядеться! Что в нем? Был классик прав: "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!" Я видел, что Блаженный распаляется. Его надо бы увести от этого опасного места, где мы птенцами у пасти сидим. И я вмешиваюсь в монолог. - Люди, что обидели тебя, не виноваты в том, что они, не понимая того, обречены быть жертвами происходящей революции жлобов. Идем со мной. Движенье нам поможет. Мы поднялись и я его повел к себе. - Ты, Дворник, видно хочешь навести порядок в моем уме. Спасибо, ненапрасный труд. В моем уме, действительно, порядка мало. Откуда взяться порядку для него? - От природы, например. Совершенная гармония есть в ней. - Глупость, Дворник, то, что дуракам кажется умным. Раз у гармонии больные дети, то не гармония она. Совершенство единственно. Как истина. И потому не может плодиться, чтоб далее поиски себя продолжить. Да кому известно, что есть гармония и совершенство? Где Философский Камень смысла? - Зачем он тебе? - Чтоб остановить безумие, происходящее в моем доме. - Блаженный, безумие поддерживает самое себя, найдя в себе восторг. Оно будет биться за себя. Даже жизни положит, чтоб только не кончаться. Как безумие наркотического дурмана. Человечество в таком дурмане. И не захочет выйти из него. Невероятное усилие нужно для его спасения. Посмотри: люди воруют, хватают, тащат, а их бъют, уничтожают, отстреливают, заклинают перестать, но они, как одержимые, не понимая даже - зачем они это делают, все продолжают стаскивать добро к себе. Ими движет рефлекс накопления, который сильнее жизни. Вот родители посылают мальчиков своих убивать других мальчиков от других родителей. Знаешь - почему? Потому что насилие, как гнев, им доставляет наслажденье, как облегченье при туалете. И они не могут противостоять помешательству своему. А мальчики с той и другой стороны идут на заклание, как завороженные счастьем свершения смерти. Их нельзя остановить! Если б они имели внутренний запрет к убийствам, никакая б сила не смогла бы затолкать в их руки оружие. Но смерть манит и без приказа. Мальчишки мечтают об автоматах. Изготовители их еще не прокляты людьми! Они в доблесть возведены! И уважения хотят! Политики и офицеры лишь организуют эту похоть. А маниакальная страсть власти? При полном отсутствии понимания ее порочности, как средства углубления идеи насилия, несущей обманную цель. Тяга к пороку, чтоб стать им. Как остановить жажду безумия? Чем? Потрясением? Разумом? Нет ключей к человеческой сути. - Есть, Дворник. В обнаженном сердце. Но оно должно гореть огнем и заражать других. Мы подошли к нашему дворовому клубу. Животовский смотрит на небо, умиротворенно зажав стакан. На столе стоит бутылка водки. Маша с Витей-Прыщем и студентом Альбертом обсуждают способы войти в контакты с заграницей. Маша полагается на удачный брак с принцем Брунея Джефри. Витя за прорыв всей сопливой бандой на тибетской границе. А студент - подавшись в шпионы. Все - равно - в какие. Или в "Гринпис без границ". Они пришли к выводу, что будущее человечества за миром грез и иллюзий. Начало тому положено книжками, кинопродукцией, сектами, эротическими вакханалиями, хорошими шоу, кабаками, вот сейчас - наркотиками, а там - виртуальными компьютерами с одурманивающей музыкой. Зачем с этим бороться? Ведь счастье - цель! Цель достигнута - умирай! Зачем его всю жизнь по крошкам собирать? Все равно - умрем! Зачем жить сто лет до миллиона болезней, когда за двадцать можно будет получить этого счастья столько, сколько полагается на десять жизней? Счастье растить своих детей? А им, этим детям, оно нужно? Чтоб их родили, учили, воспитывали? Ученые не могут понять, почему молодые по-варварски относится и к родителям, и ко всему окружению? Да они не виноваты в том, что их родили в этом сумашедшем доме. И вправе требовать компенсацию за это. А компенсации нет. Так чего ж не мстить за свое рождение? Человечество должно быть благодарным за открытие мира грез, иллюзий, счастья, куда каждый желающий может уйти. Итак, масштабы проекта предполагали перенимание передовых зарубежных технологий в этом направлении. Но для этого требовалось вначале влиться в тамошную атмосферу. - Птицы перелетные, - говорит Животовский, - а кому вы там нужны со своим менталитетом? Студент обиделся. - На что Вы намекаете? - Вы вроде медведя из леса, мечтающего переселиться в цирк. Тесны вам будут нравственные нормы, да и загадите тот цирк. Вы там никогда не будете в своей тарелке. И еще одно. Если ваш мозг когда-нибудь освободится от страсти по скверне, он опустошится вовсе. От чистоты бациллы гибнут. Ползучия депрессия отравит вас. - А Вы не заблуждаетесь по поводу стерильной чистоты там? - это Витя. - Там нашего брата не меньше, чем тут. - Да, в каждой стране свои бандиты. Но уровни разные. На разных языках условностей ведутся диалоги между обществом и бандами. Не забывайте положительную роль банд. Ведь их формирует само общество. Банды высвечивают его пороки, олицетворяя их собой. Они не страшны, находясь под контролем общества. Страшны, когда выходят из-под контроля. Те бандиты - аналитики несовершенства. Нет в них ничего такого, чтобы не было бы запрятано в обществе. Да вот общество не делают верных выводов. Отлавливают и прячут их, наивно полагая, что с пороком покончено. Будто металл, очищенный от ржавчины, при тех же условиях больше ржаветь не будет. Те бандиты - кристаллы того общества. Чужеродным там не место. У нас же вся страна в бандитских помыслах. Рай для них. И инкубатор. Полетели к чертям собачьим законы экономики. Законы банд оказались сильнее. Не удивительно, что другие страны обкладывают нас военным блоком НАТО. Странно, что церковь благославляет все диковатые наши дела. И даже вписалась в общий хор. Ходят попы с коробками для подаяний. Не откажутся от подаяний вашего брата. Вливаются в потоки грязи, поддерживая ее круговорот. Смотреть тошно. Смеется Витя. - У меня есть друг. Вол. Контролирует метро. Он обеспечивает попам охрану. Почему мы дружим с церковью? Чтоб не раскачать лодку. А грести мы будем сами. Церковь, брат, дает престижность. И доверие людей. Попы и сами прониклись рынком. Только товаром стало отпущение грехов. То есть стирка совести. Мы друг друга уважаем. На нас никто не обратил особого внимания. Пришли, ну, и располагайтесь. Животовский протянул стакан, я наполнил его и дал побитому бродяге. - Выпей за компанию. - В компании пьют за свое одиночество. Здесь оно наиболее глубоко. И пьют с самим собою, себя же опасаясь. А стук стаканов, хохот, песни - обман звуками предчувствия тревоги. В абсурде логика беды. Она идет тропой веселья. В иконах смеха нет. Маша: - Кто это чудо? - Позвольте Вам, сударыня, ответить. - сказал Блаженный. - Вот бросьте зернышко на землю. Земля вернет вам множество таких. А бросьте в пасть? Так чем она вернет? Правильно. Она вернет дерьмом. Так в чем мораль? Вот если Вы между землей и пастью, и кормите бездонную ее, то я с обратной стороны. Я землю опекаю. - Так Вы крестьянин? - Да, я христианин. Кто-то ж должен им стать, когда бог покинул эту землю. Чтоб плоть рожала мысль. Но суть ищу. - Найдете? - Да. Найду. - Блаженный! А знаете ли Вы, что людям это не дано? Что это "вещь сама в себе", как говорил старик Философ. - Кому не следует, тому и не дано. - Давно ли ищете? - Вся Маша в любопытстве. - Уж много столетий. Клубники переглянулись. Очевидно, они присутствуют при разговоре с ненормальным. - Но люди столько не живут! - Поиск мой живет. Вступился Витя: - Про пасть и про дерьмо, то есть - про нас - сейчас Вы говорили? - Увы. Про Вас. - Ну так скажите, в чем же мы не правы? Блаженный развел руками, как бы очерчивая все окружение. - Скажите, для чего все это существует? - А хрен его знает. - Скажите, для чего существуют ваши родители? - Мужик, если не хочешь по ушам схлопотать, оставь родителей в покое. Полудурки они. Если они не знают, откуда нам-то знать? - Я вижу, что Вы относитесь к ним с болью. Что ж, хорошо. Без веских причин, равнодушно дети не убъют их. То есть обычный стиль отношений, приложенный к другим, не распространяется на них. Это так? - Ну, положим. - А к дедам? - Ты, видать, совсем чокнутый. Причем тут вся родня? - А люди все - не братья? В каких-то коленах все связаны между собой! Вы можете обозначить ту черту, которая разделяет своих и чужих? Плоть и кровь ваша не общая ль по всей земле? Проливая чью-то кровь, не свою ли льете? А отняв у другого себе, не наказываете ли прадедов своих, братьев, детей общих поколений? Не раскачиваете злобу в своей семье? Не честнее ли было убить себя, как прокаженного в ней? Что сделало из вас изгоев и негодяев? Разве не психическое заболевание? - Так ведь рынок! - Рынок, господин, сформировавшийся образ общественной психической болезни. Это ее закон. Заступивший на место потухшей совести в семейных отношениях. Скоро он опустится до отношений Вас с родителями. И когда он войдет в вашу собственную суть, вам останется свихнуться. - Что ж, по-твоему, все люди - психи? - Известно ли вам, молодой человек, что такое "я" человека? - Известно. Обозначение самого себя. Так психика ощущает себя, когда человек не спит. Все посмотрели на Витю с уважением. У него была эциклопедическая голова. - Я так и думал, - грустно сказал Блаженный, - только психика осталась. Бездонная глубина мироздания покинула людей. Мир людей без все охватывающих душ. То есть, мир мертвых людей. Блуждает бездна одиноких зомби. Обставляющих бытие сценарием абсурда. В котором бегают, дерутся. И рынок ваш - театр абсурдных отношений. Мертвые не психи. А полумертвых - как назвать? Животовский: - А технический прогресс на свалку? Все, что облегчает жизнь, и делает ее разнообразней и свободней? Блаженный: - Он сейчас идет как самоцель. Вот в этом и беда. Делайте, что хотите, дерзайте, но знайте - для чего. А этого знания нет ни у кого. Миллионы технологий есть творить предметы. Но ни одной - творить душу. Искусство отражает ее, но оно не технология. А воспитание - то же искусство. Церковь же, учредив безраздельное владение душой, загнало ее в тюрьму своих догм. Вызволите ее на свободу и не гоните прогресс, пока слабенький еще Дух не окрепнет. Не нарушайте баланс дела и смысла его. Разве Вы не видите, что техника, лишенная души, углубляет одиночество? Что дали телефон и телевизор? Думаете - сблизили людей? Они опустошили их. Исчезло таинство взгляда. Подтекст жеста и тона ушли в шаблоны. Где задушевность очистительных бесед, оставляющих след на года? Во что превратился ритуал изливания чувств? Не сомневаюсь, что сам прогресс скоро приведет или в тупик, или к необходимости учета пространства Смысла, освещенного Духом. Объясните мне, господа, какой одухотворенный смысл движет вами? А не знаете его, так остановите свой прогресс! Задумайтесь, куда и зачем вы несетесь? Потом опомниться, быть может, будет поздно. Нельзя нестись в потемках! Вы все поражены чудовищной болезнью бессмысленности. Что не для морали - то против нее. Витя-Прыщ заключил глухим голосом: - Я поначалу думал, что ты просто ненормальный, а ты, мужик, к тому же - враг народа. Тебя в психушку надо. Тебе, видать, никто не объяснил, что глас народа - глас божий. А не болтавня самодельного умника. Люди требуют своего куска, а за пределом его пусть все летит к чертовой матери! Смысл лежит в кошельке и в кастрюле! А с твоей душой ни в ресторан не сходишь, ни в океане не искупаешься! Людям нужны коттеджы, а не лачуги! За них мы и на смерть пойдем, если надо будет! Живем один раз! И пожить хотим достойно - в достатке! От желания - сознание, а от сознания - весь быт. Да, с драками, с обманом и с войной! Каждый только за себя! В этом основной закон реформ. И умчался, как от чумы, взяв в свидетели Альберта. Животовский заторопился. - Вы вот что. Идите-ка отсюда. Они в милицию пошли. Витя состоит в партии защиты реформ. Пришьют агитацию к свержению политического строя. Но дело не в том. Вы оскорбили его достоинство. Это у них не прощается. И тоже убежал. - Достоинство? - изумился Блаженный! - В чем оно? Я велел Маше, чтобы она отвела безумного ко мне, а сам побежал за бутылкой. Ну, вроде, пьяный был. Чего с него возьмешь. Ну, побъют, да отпустят. Бывает. Когда вернулся в дом, застал своих гостей в странном виде. Закутанный во все теплое Блаженный сидел, ссутулясь, на табурете и что-то говорил Маше, глядя в пол. А та, обнаженная, с кушаком на талии и разбросанными волосами стояла у стены спиной к нему, и, жаркая, раскинув руки, прислоняла тело к ее прохладной поверхности. На мое появление они никак не реагировали и продолжали свой разговор. Блаженный: - Разве ты не видишь, что современная любовь потеряла себя? Любовью называют случку. Она может только оскорбить. Она оторвалась от своих изначальных корней. А Маша будто бы стене. - Ты говоришь о зачатии детей? - Я говорю о том, что любовь сбилась с дороги поиска абсолютной, а не сопутствующей в виде зачатия детей, цели, дороги, намеченной природой созданием двух противостоящих начал для продвижения к той цели. Мы отказались от поиска в ней себя и сбились на постельно-бытовые кольца. Секс и дети - вот и вся она. - Зачем так сложно? Вот мое обнаженное тело. Разве оно не пленит? Как ты можешь быть холодным? - Никакая конкретная женщина не может разогреть меня. Их призывы леденят. - Ты боишься собственных эмоций? - Они безумствуют во мне, как легионы пьяных вакхов. От них спасенья нет. Но они требуют натурального продукта. Нет, не конкретной женщины, - она лишь тень, - а женского начала в чистом виде! Такого, что сотворило всех женщин и составило их соль, предельное отличие от мужчин. Встречаясь с любой из женщин, я ненавижу время, отданное ей. Потому что в ней всегда обман. Она - лишь часть. Ее мне мало! - Тогда ты женоненавистник. И обречен прожить в мученьях. - Нет, не так. Я ненавижу жалкую конкретность. А женщины все олицетворяют ее, словно скользят по ней. И то, что мне в действительности надо, к чему я испытываю трепет неземной любви, то - истинное женское начало - представленное во всех трагедиях и драмах сразу, представленное в горениях, лукавствах, заблужденьях, представленное во всех творца явлениях любви, от безыскусного доверия без граней и шторма жесточайших битв, до взрыва бешенства Вселенной, что царствует повсюду, как восторг, того, что надо мне - его ни в ком конкретно нет. - Ты мне напоминаешь Отелло Шекспира. - Он задушил ее действительно за обман, но не обман неверности в любви. Она не сумела сыграть роль истинной женщины, сдав позиции ее. В ней умерла страсть его игры или ее в бедняге и не было вовсе. Выйдя на поле шедевра, Дездемона не подняла ей брошенный вызов неистовой любви. На ней была пустая оболочка. И не взяла подъем. Чем выбила из строя мавра. Величие трагедии Шекспира заключается в том, что она содержит шифр, разгадку бытовых явлений, как следствие падения с космических высот, когда расходятся опоры. - Мне кажется, что ты отрицаешь саму возможность любить. Поскольку некого любить. - Любовь - божественное благоволение, исходящее от Всевышнего, как награда. Я - часть Вселенной и полностью принадлежу ей. И нет меня другого. В мире есть одна единственная любовь. И все, что происходит в мире, - истечение ее. Многочисленные истории человеческих привязанностей и страстей - ее фрагменты или тень. Так вот я - участник той обобщенной любви и только ей полностью принадлежу. Как некого любить? А женское начало во Вселенной? А весь бездонный мир? А вся судьба Вселенной- не боль всех настоящих чувств, что слиты с ней? Как можно мечтать о некой малой части, находясь у ног большого? Зачем мне малое, когда с большой любовью кипеть я буду в смертном и бессмертном. - Но где тот бог, который так и мне позволит? Кто озарит отсутствием границ, как страха бездны жизни - смерти? В это время взрывом разлетелась дверь в комнату и в проеме оказались люди в милицейской форме, белых халатах и с ними - Витя-Прыщ. Безумный махнул рукой, будто желая изгнать наваждение. И - Маше. - Если нет богов, которых ты знаешь, молись смерти. Моли расположения ее к тебе. Вглядывайся в нее и она откроется тебе. Истина за гранью. Там, за тончайшей ее пленкой буду я. Я же буду вглядываться через нее в тебя. Мы увидим, почувствуем друг друга и ты ощутишь, что нет ничего страшного ни в смерти, ни в жизни. Опасности нет вообще. Страх предназначен для рабов своих. А несчастье - вторая часть его. Ни страха, ни несчастья нет для тех, кто с богом. Не держись за прошлое и страх пройдет. Не память, а смысл имеет ценность. Если не в этой жизни, то после смерти я открою его тебе. Как тайну истинной дороги. И жених поведет по ней строптивую невесту к вечному их ложу счастья! - Мне не понятны твои странные слова. Он усмехнулся. - Слова - всего лишь коды мысли. Их поймет лишь тот, кто дойдет до таких слов сам. Словами не передают мысль, а будят ее и ищут единомышленников. Блаженный поднялся и пошел к вошедшим, которые все это время находились в непонятном оцепенении. - Ты хочешь, чтобы и после моей смерти мы были рядом? - Я хочу, чтобы и до твоего рождения я была беременна тобой. - Блаженный, - закричал я, чтоб уходящий повернулся, - что остается, когда ничего не остается? - Смысл и завтра. Они ушли. Прыщ уходил последним. - Знаешь, - спросил он меня на выходе, - какое самое гениальное изобретение придумало человечество за всю свою историю? Нет? Не знаешь? Выключатель! И вырубил свет. Мартини был из технического спирта, напополам разбавленным сырой водой. Маша спала мертвым сном. Я сбросил с кровати тряпье и оторопел. Из под них вырвался ослепительный изумрудный свет, устремленный туда, куда ушел Блаженный. СОМНЕНИЕ Президент шел в валенках и тулупе по заснеженной аллее, оформленной в стиле изысканного классицизма. Небо застыло серой пеленой. Он шел угрюмо, сгорбившись, чего никогда не позволял себе. День выдался тяжелый и напряжение, вцепившееся в мозг и сердце, покинуло мышцы. Он просил, чтобы этот участок сада не расчищали, как для царских приемов, однако, услужливые дворники, зная, что усердие поправляемо, но не наказуемо, привели аллею в слегка небрежный вид пейзажа, что, видимо, требовало немалых творческих усилий и сомнений невдохновленного вкуса. Инерция ума калейдоскопом прокручивала принятые решения в бессильном порыве найти формулу правильности их. "Что правильно?" - в который раз с яростью спрашивал он. И не знал, к кому обратиться. Не к соратникам же своим, пропитанным одним желанием: не уронить себя со своего места, да насытиться им так, чтоб удовлетворение пришло. Их ответственность в - отлучении от него, его же - в пропасти, покрытой мраком. И это различие отодвинуло всех, образовав безжизненное пространство, оставив единственного человека, беззащитного и ранимого, для ударов беспощадных проблем, наваждением летящих со всех сторон и толкающих в раскрытую пасть бездны. Его взгляд привлекла стая ворон, терзающих неведомо откуда взявшуюся дохлую крысу. Эта картина поразила его предчувствием отдаленной аллегории. Он остановился. Невдалеке стояла запорошенная летняя скамейка. Подойдя, тяжко сел на нее и незряче стал смотреть на дикое пиршество. Сердце болело занудно и неотвратимо, как проклятое. До тошноты. До дрожи. Недавняя операция на нем оказалась неудачной. В том смысле, что она хоть стала меньшим злом против грядущего, но большим, чем он предполагал. И настолько, что вкрадывались сомнения об оправданности ее. Президент молчал о них, молчал о боли, потому что даже физическая мука израненного старика не признавалась его личной бедой и не имела права на существование. Он знал точно, что пошатнись его здоровье или воля, и на арене политического балансирования, предельно неустойчивого, а если быть честнее - проигранного, все созданное им рухнет. Боль утихала, когда он принимал лекарство, но вечерами она непременно рваными когтями впивалась в него. И он снова и снова вступал в единоборство с ней. Человек огромного мужества, редкой целеустремленности и честолюбия, Президент лишил себя права на поражение. По-стариковски прибегал к лукавству в своем дружелюбии к боли. Сорвавшись в ярость, силой рвал ее, обессиленный сдавался процедурам и врачам, ненавидя себя и их за это. Нарастало ощущение западни. Противостояла ему только уверенность, предпосланная абсолютным знанием в исторической неизбежности избранного пути, в предначертанности судьбой страны именно ему роли праведника и мученика. Однако, постоянно находясь в окружении людей и событий, он, обманывая их жизнеутверждающей отдачей себя им, периодически погружался в пучину бездонного своего одиночества. А там таились, поджидая его, будто липкие, отвратительные чудовища - сомнение и неуверенность, питаемые страхом. В такие минуты его брал в свои руки сидящий в нем маленький сибирский мальчик, еще не ведавший страстей и упреков, чтобы напомнить ему о причинной сути своей, да так брал жестко, что бездне, казалось, уже не затянуть его. Этот маленький мальчик готовил взрослого человека к встрече с собой, когда в последние мгновения жизни он должен будет отчитаться перед ним в оправдание рождения его, как будто перед богом о созданном или уничтоженном, о благе или зле, привнесенных им в этот мир. Президент не верил в бога, вернее в его рациональную роль в организации жизни на земле. Он верил в ум, руки людей, в их способность творить чудеса для облегчения собственной жизни и далее организовать прорыв в развитие ее качества. Имеется обоснованная и апробированная теория. Живут же другие страны лучше нас! Ему было все ясно. Была ясна конечная цель. Остается лишь организовать старт и нужные условия, а потом будет видно. Им овладел азарт спортмена со сводящей с ума жаждой победы, кидающего любые жертвы на ее алтарь. Он утонул в своей страсти, бессильный что-либо поделать с этим наваждением. Тело застыло, потеряв гибкость. Страна превратилась в лошадь одержимого наездника. Народ большинством избрал его Президентом, он доверил ему жезл поводыря. За бескомпромиссную решительность и властную жесткость в час смещения перестраивающейся и сознательно демонополизирующейся власти коммунистов. Они упустили политический контроль над ситуацией. Допустили роковую раздробленность идеи и центра. Две ошибки Генерального секретаря обусловили их поражение. Первая заключалась в романтичном, а точнее, в авантюрном походе к тяжелейшей проблеме, в отсутствии крепко сколоченной стратегии и идеологического предварения. Вторая - в переоценке культуры народа и недооценке растления и ретроградства армии чиновников, жаждущих разрыва обветшалых пут в стремлении захвата власти и национального богатства. Однако, в истории ошибок нет. Слишком высока, непосильна высота для смертного человека, взявшегося перевести неподготовленное общество на эту высоту, миную гигантский виток развития общественного сознания. Потребовался срыв вниз для созидания новой нравственной базы. Именно нравственной, а не материальной, потому что уродство души выявляется в делах. Революция, которая казалась народной, и истинно - это было так - растущий организм рвал рубашки и требовал новой пищи, оказалась революцией чиновников. Они, бывшие руководители, очернили коммунистическую идеологию, умело переложив на нее ответственность за собственную подлость. И теперь составили основную силу созидания новой страны. Их мораль, мораль маргиналов стала ведущей. Организм покрылся растущими проникающими язвами. Не было у страны больше ничего. Глядя на терзаемый вороньем труп крысы, усталый человек мучительно искал ответ на упрямый вопрос: Что есть правильное? В сражениях им не задаются. Есть враг и его надо бить. Но что сейчас враг? И к тому же невозможно бесконечно интеллектуальные задачи подменять политической дракой, непритязательной ни по уму, ни по морали. Куда идти, какими шагами? Ему предстояло понять: куда ведет диалектика развития человечество, Россию и какая роль историей отводится ему в этом процессе? Он метался, словно слепой ночью, гонимый сзади. Шагая интуицией и страстью, покинутый озареньем, обнимался с президентами чуждых стран и отталкивал их, зная, что они-то точно воронье для парализованной страны, им крайне важно, чтоб непостижимая их узкому уму Россия, уподобившись им, заняла ими отведенное ей место в хвосте их колонны для сброса дряни и выкачки ресурсов. И выбросила из головы ту дурь Российскую, которую веками пестовала ее история. Безрассудную удаль, глубину проникновенных чувств, осязаемость души, жертвенную безоглядность, ушедшие из элиты и хранимые ныне в человеческих недрах, - вот это все они затеяли выкупить за доллары, навязав стране свою идеологию и своего сатанинского бога - капитал. Должен ли он, как агнца божия, душу Российскую отдать им на заклание? В чем состоит историческое предназначение России? Он не знал. И чувствовал, что ситуация ускользает из его, казалось бы, крепких рук. Чувствовал, что он уже не понимает ни людей, ни логики исторических событий, угадывая начало немыслимых виражей диалектики, рвущей в клочья ясный курс. Он приближался к полосе сомнений в существовании вообще какой-либо положительной роли личности в истории, которая всегда умнее этой личности и будет противостоять попыткам скроить ее по своему вкусу, а, поддавшись, будет долго мстить за это. Приближался к осознанию степени высочайших требований современности к эрудиции и таланту человека его поста. Цели, желания и воли мало. Существовало нечто такое, чего он был лишен. Все было отвратительно. Он уже не понимал, что там внутри болит у него. Сердце озябло и мгла упала вниз. ВЕЛИКИЙ СИНКЛИТ. АКТ ПЕРВЫЙ. Материя и Дух. В сумашедшем доме очередное заседание Великого Синклита. Бывшая красная комната забита обитателями его. Свет не включали. Посередине стол. На полу вокруг него начертаны концентрические круги, все плотнее сбивающиеся к периферии. От этого находящиеся в центре казались значительными и большими, а отдаленные - все меньше и меньше. На столе массивная зажженная свеча. Вокруг члены суда. Они же подсудимые. Их четверо. Философ, который выглядел Профессором, не представляя при этом никакую из наук, напротив его - Убийца, он же Разбойник, Вор, а между ними - по представителю из духовной и материальной сфер. Никто из них не имел фиксированного образа, одевая словно блуждающие маски ипостасей своих сфер в зависимости от оттенков вопроса. Ведение заседания было поручено Философу. Иногда в разных местах возникал Идиот со своими замечаниями, его безуспешно выгоняли, и, учитывая, что кроме издевательств, за ним ничего не водилось, терпели, как назойливую муху. Тени от судей закрывали публику и отовсюду во мраке жаркими угольками светились жадные глаза. Ждали Президента. Но он задерживался. У него был трудный день и он ушел на прогулку. Решили начинать без него. - Дамы и Господа, - обратился к присутствующим Председатель - не соблаговолите ли ответить согласием освободить умы Ваши от призрачных забот суетного дня и открыть очередное заседание Великого Синклита. Присутствие затихло, осмысливая задачу, затем осторожно ответило "Будет так". Лица судей опустились, приняв это. - Не будет ли возражений с чьей-либо стороны, если вести протоколы заседания я попрошу единственного потустороннего для нас человека, из присутствующих здесь, - Дворника. И возвести его в ранг Словописца. Я поднялся и подошел к столу. Философ осветил меня свечой. Свет прожег меня наскозь и я почувствовал себя в эпицентре напряженных глаз. Возражений не поступило. Только Идиот требовал, чтобы назначили его, как это было прежде, но ему резонно возразили тем, что уже весь мир свихнулся от чтения его писательской галиматьи и посему пришел к убеждению о полной бессмысленности происходящего. Тогда он потребовал мой паспорт. Кто-то из окружения дал мне бумагу, перо с чернилами и я сел на пол, невдалеке от стола, готовый к выполнению своего поручения. А Идиот уселся рядом. "Паспорта у меня нет" - шепотом сообщил я ему. - "Я знаю, - также шепотом ответил он, - просто я дурак." "Это увлечение?" "Нет, направление. Умные тянутся к дуракам, а я - к умным." - Посвятим заседание совершеннейшей задаче познания Смысла всех явлений и выявления вины каждого из нас в его искажении. Зал заволновался, шум сопровождался восклицаниями, а Идиот зашелся в хохоте: - Искажения не имеют вины, являясь явлением Смысла! Поднялся невыразимый гвалт. Смысл мне напомнил о Блаженном. Прошло немало времени, как он ушел в неизвестность. Уже наступила зима. Я по заданию начальства приступил к выполнению его задач на новом для меня объекте. Дурдом живет своей загадочной жизнью, пациенты, санитары, врачи и даже обслуживающий персонал погружены в общие свои проблемы, выявляющие привод самодвижения в поиске места успокоения кровоточащих ран умов и сердец. Я верил, что только сюда рано или поздно закатится Блаженный. В мире нет ему места. Поэтому и носил постоянно с собой потемневший философский камень. Сегодня он вел себя беспокойно и беспорядочно вспыхивал в кармане слабым изумрудным угольком. Философ жестом унял словопрения. - Представителем обвинения сегодня выступит Поэт. Из мрака вышла нескладная долговязая фигура. Рубище, длинные, неряшливые волосы и узкая, редкая бородка. Рука тряслась, глаз подмигивал. - Прошу Вас, изложите свое дело, - предложил Философ и осторожно посмотрел на вериги, свисавшие с худой шеи. - Господа Великий Синклит! - начал Поэт. - Все меняется, все движется. Неизменен абсурд. Крайняя необходимость принудила меня обратиться к вам. Помощи ждать неоткуда. Если и вы мне откажите в ней, даже ад не растопит лед. Освободите от моего наваждения! Мальчиком я услышал странную историю, которой и не придал особенного значения. Меня волновали краски музыки и музыка тишины. Я писал сонеты, вирши, стансы, непостижимый мир грез кружил голову сладким дурманом. Я отдавался музам поэтической гармонии. Но постепенно в облаке озарений стали проявляться позабытые образы той драмы. Ненавязчивые, как некий подтекст обусловленности искусства, они как бы будили мое пренебрежение к ним и этим сковывали мое воображение. Они приближались, кружились, издевались, никогда не переходя границы осязания. О