Оцените этот текст:





     - Любовь моя, осень, - изрекаю я. - Когда приходит  знание  и  покой,
весна раздражает, пора беспокойства, и я жду сентября.
     - Ста-ре-ешь, - улыбается Анна...
     - Так, - перестаешь проповедовать,  что  раньше  было  лучше,  и  это
старость: ясность и смирение.
     -  Мужчина  излагает  кристально,  -  кивает   бородатый   из   угла.
Грязноволосые эстеты, мудрецы в поисках жратвы  и  аудитории,  богема  без
искусства: шайка идиотов. Отыскиваю на столе невыпитую рюмку. "А в Швеции,
- повествует мымра в свитере, - вместо "Нет выхода"  над  задними  дверьми
автобусов  пишут  "Выход  с  другой  стороны"  -  чтоб   уменьшить   число
самоубийств". Интеллектуи отдают  дань  проблеме  самоубийств  и  мудрости
шведов, прежде чем перейти к обсуждению свободы секса.  Все  они  гении  в
сослагательном наклонении.  Моя  причастность  томительна.  "Не  злись,  -
трогает меня Анна, - лучше мы убьем время, чем оно убьет нас". Туда же.
     - Мы сейчас пойдем в ту комнату и закроем  дверь,  -  говорю,  -  или
побудь-ка одна, моя юная грация тридцати восьми лет.
     - С римской прямотой, - констатирует с удовлетворением бородатый.
     "Вы умрете не от своей руки", - отворачиваюсь.
     - Ты... ты... - Анна изображает готовность к эффектному жесту.
     - Я? Подонок, мм? - Она охает: синяки будут.  Идет  покорно,  опустив
голову в своих химических волосах.
     У Люды были не такие волосы.
     Волосы такие... похожие, м-да... у Маринки были такие.
     Волосы эти легко ласкают мое  остывающее  лицо.  Потом  она  ложится,
прижавшись, и дышит успокаиваясь. Сейчас захочет пить.
     Свет спички слепит. Я курю в тишине.
     - Мы встречаемся, только когда я сама прихожу, - говорит она.
     - Тем лучше, - соглашаюсь я. - Мы встречаемся по твоему желанию.
     Принц  из  андерсоновской  "Русалочки"  был  осел,  каких   поискать.
Русалочка была прекрасна, смертельно любила его - и не говорила ни  слова,
немая. Это ли не идеал женщины? Он женился на другой - надеюсь, получил по
заслугам.
     Прикосновение Маринки приятно. Смытые картинки  тасуются...  я  слышу
собственный всхрап и размыкаю веки. Она приподнимается. Я тяну одеяло.
     - Я не нужна тебе, - говорит она с умеренной скорбью.
     Началось; началось; ох!..
     - Хочешь сливу? Остались.
     - Ты не занят завтра?
     - Я тебе позвоню.
     На меня капает слезинка.
     Из "Мира мудрых мыслей" я почерпнул, что "счастье  есть  удовольствие
без раскаяния".
     Она одевается у окна. У нее красивое тело.
     - Ты не проводишь меня?
     За окном фонарь, дождь; ее профиль изящен.
     У Люды был не такой профиль.
     Линия профиля отсвечивает голубым на летящем фоне снежинок.  Убранные
деревья Александровского сада отдают сумеречный свет.
     - Я так боюсь первой сессии, - говорит Вика. Я успокаиваю солидно.
     Мы гуляем долго после кино, и она не отнимает руки.
     Прожекторы зажглись, звенят куранты Адмиралтейства.
     Я читаю Блока.
     Вика печальна, девочка.
     - У тебя не промокли ноги, Вика? Пойдем пить чай.
     В гастрономе она тоже пытается платить, "позавчера была стипендия".
     Дома я пристраиваю ее сапожки под батареей.
     - За благополучную сессию!
     Вика пьет храбро. Я показываю  стройотрядовские  фотографии.  Пою  ей
наши песенки под гитару. Музыка, свеча. "Ты гладишь меня,  как  кошку",  -
морщит носик.  "Кошек  гладят  те,  кому  больше  некого".  Она  позволяет
целовать себя и смотрит отчаянно.
     - Какая ты красивая, Вик... Я знаю тебя давно,  только  ты  не  знала
этого...
     - Правда?..
     Она гладит мою  щеку  и  в  этом  прикосновении  вдруг  на  мгновение
становится родной, и становится истиной все, что я говорю и делаю.
     - Милая...
     И уже в темноте какое-то время мерцают  отрешенно  и  закрываются  ее
глаза.
     У Люды были не такие глаза.
     Сейчас среди толчеи Невского я упираюсь во взгляд этих глаз.
     - Сережка... - Она смотрит на мое пальто, ботинки. - Что с  тобой?  -
риторически вопрошает с жалостью, но с отмщением... Так всплывает  забытая
боль, чтобы исчезнуть навсегда.
     - О, мать, - говорю  я.  -  Вы  прекрасно  сохранились.  И  элегантны
чертовски.
     В угловом кафетерии она берег нам кофе и пару пирожков мне. Я приношу
чистый стакан.
     - Не угодно? - вынимаю початый портвейн.
     - Нет больше водки с апельсиновым соком,  -  усмехается  Галя.  -  Ты
изменяешь себе.
     - О нет.
     Не могу отказать себе в удовольствии снять шапку.
     Она боится смотреть на мою лысину.
     - Как живешь?..
     - Так. А ты: замужем, дети?
     Подтверждает.
     - Я ж говорил, все будет у тебя  хорошо;  помнишь?  а  ты  не  хотела
соглашаться.
     Выйдя, закуриваем.
     - Дай два рубля, - прошу я. Получаю пятерку.
     Она ищет формулу прощания.
     - Ну что, все бабы твои были? Вся водка выпита? Выполнена  программа?
- говорит она своим красивым голосом.
     У Люды был совсем не такой голос.
     Голос Тани - закрыв глаза на солнце, я забыл о счастье - напоминает:
     - Ты сожжешь плечи, Сергей, - и внутренняя улыбка постоянна в ее лице
и голосе.
     Уже июнь, и трава у залива высокая.  Кузнечики  наяривают  в  ней,  а
позади шуршит о песок  вода.  Песчинки  в  сгибах  истории  и  муравей  на
странице; мы дремлем, касаясь плечами.  Таня  покрывает  мне  спину  своим
платком; ее кожа нагрета и блестит. Рассеянное в  воздухе  светлое  золото
июня отполировало ее.
     - А я загораю лучше, чем ты, - и целует.
     Тени отмечают время. Мы купаемся напоследок. Она не умеет плавать, но
здесь мелко и дно чистое.
     Собравшись, мы уходим  босиком.  Я  переношу  Таню  через  мазутистое
шоссе. Она старается лежать удобнее.
     За листвой видна автобусная остановка.
     - Ты из-за меня совсем не учился сегодня, - говорит Таня. -  Если  ты
получишь четверку, тебе не дадут медаль... Ты не сердишься на меня?
     Она самая красивая девочка в школе. Везение мое щемит  нереальностью.
Мы строим планы.

Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 09:59:43 GMT
Оцените этот текст: