Оцените этот текст:





     Близился полдень, и редкие прохожие спасались в тени.  Море  блестело
за крышами дальних домов, а здесь, в  городе,  набирали  жар  белые  камни
улиц.
     Базарное утро  кончалось.  Оглушенные  курортницы  слонялись  в  чаду
шашлыков среди яблок и рыбы.
     Резал баян.
     Безногий баянист в тельнике набирал неловкую дань у ворот.
     Один оглядел  калеку,  пожал  плечами.  Выходя  с  горстью  тыквенных
семечек, сплевывая в пыль их  бледные  облатки,  опустил  в  черную  кепку
червонец.
     - Вот... - растрогался баянист. - Спасибо, браток!..
     Человек стоял, чуждый жаре, сухощавый, в светлом с иголочки костюме и
ярком галстуке.
     - Из моряков сам?
     - Нет. Сделай "Ванинский порт".
     ...Он вернулся с  коньяком.  Подстелив  газету,  сел  рядом.  Инвалид
достал из кошелки стакан и четыре абрикоса.
     - Прими-ка.
     Выпил с чувством, прикрыв глаза.
     "Эх, дороги!.." - рванул.
     Человек слушал: "Амурские волны", "В лесу прифронтовом".
     - Сделай еще что-нибудь. "Таганку" можешь?
     Отмерили еще.
     Рукопожатие заклещили:
     - Виктор.
     - Гена. "Виктор"... победитель, значит... - пояснил.  -  Топчи  землю
крепче, победитель! - принял.
     - В точку, - налил себе ровно. - Чтоб руки не подвели, верно?
     - Руки-то служат покуда. - Баянист  сплюнул,  закурил.  -  Ты  сам-то
командировочный, или отдыхаешь здесь?
     - Командировочный.
     - А специальность какая?
     - Специальность? Научный сотрудник. Биолог.
     - Из Москвы?
     - Из Харькова, - улыбнулся легко.
     Звякнул в кепку гривенник.
     - А вот скажи мне, Виктор, такую  вещь:  ты  с  большим  образованием
человек, ученый, а вот пьешь со мной, сел рядом?
     - Да захотелось.
     Гена пересыпал мелочь в мешочек, оставив в кепке несколько монет.
     - И много выходит?
     - До червонца и больше.
     - Куда тебе - пьешь?
     - Мне для дела... - наставительно.
     - Какого дела?.. - плеснул остаток.
     Коньяк был крепок,  да  крепко  жгло  солнце,  человек  молчалив  без
жалости, и Гена скоро поведал свою историю, где была  деревня  на  севере,
красавица жена, новороссийский десант и много тяжких раздумий.
     Человек посоображал.
     - Бабе, значит, отсылаешь?
     - Жене, Витек. Жене.
     Витек посвистал.
     - Хочешь слово? Дуй к ней.
     - Неправильно. Обрубок... Я ж, Витек, первый  парень  был:  работник,
гармонист, чуб в золоте... Анька из всех самая.  Поначалу-то...  Позору  -
девки завидовали...
     - Ну так!..
     - Со стороны... а в доме калека - обуза скорая. Ждать-то  -  иначе  в
представлении. Да более двадцати прошло - что ждать...
     Он установил баян: "Эх, дороги..."
     - А может, думает, сошелся я с кем. Так тогда не посылал бы... Хоть и
из разных городов с людьми - чует, поди... А что я могу...
     Человек следил за движением чаек над бухтой.
     - Покой души за деньги имеешь?.. - спросил он.
     - Не имею, - сказал безногий, - и обиды моей тебе не достичь, хоть  и
поил ты меня. - Он вынул из кошелки заткнутую  бутылку  и  налил  молодого
вина.
     - Обида... - Человек пожал плечами, выпив. - Не люблю  просто,  когда
....., - словцом выразил.
     - ....., - прошептал безногий...
     В молчании и зное, в охмелении глаза его вперились в свою даль.
     - Вот ты скажи, Витек, ты ж образованный, -  заговорил  себе  тихо  и
быстро, - отчего ж запутанно все так... Ах, браток, как  запутанно-то  оно
все! Получается вот:  верность  там,  любовь,  навязываться  не  желает  -
благородно выходит... по совести же вроде... И так оно! -  да  только  это
разве... Если б я, конечно, к ней сразу поехал. Так ведь думал же все, как
тут не думать... дни и ночи все думал. Извелся; решусь, думаю,  успокоюсь,
- напишу тогда все, да и двину. А пока-то  ничего  не  писал.  Играть  вот
как-то пока сам стал. Деньги стали, значит - я ей-то деньги и послал пока;
себя ни фамилии, ничего не указал. Молчал столько - так  теперь  подкоплю,
сообщу все сразу, и поеду. Сам колеблюсь, конечно, иногда, сомневаюсь,  но
все же думаю: поеду, успокаиваюсь на этом, привыкаю к мысли, что поеду все
же. Деньги пока еще послал. И вместе с мыслью этой  привычной  -  время-то
идет! - и жизнь моя мне привычная  становится!  Время-то  идет!  а  я  все
откладываю - и привыкаю! Привыкаю!.. Да ехать же надо, подумаю!  уж  какой
есть, нешто не примет?  еще  слезами  умоется  в  счастье,  что  живой  да
вернулся. Руки у меня хваткие, соображение тоже имеется, - прокормимся.  А
то - как представлю жизнь эту жалостливую,  -  да  хрен  ли  мне  в  этом,
думаю... А сам это время все больше привыкаю!.. Деньги есть легкие, в обед
выпил, утром похмелился, - душа наша матросская, когда мы  сдавались!  Так
что я?.. работать уж и забыл, выпить есть  с  кем...  подумаешь  когда:  а
нравится ведь жизнь-то такая... вот страшно что - нравится! Щемит  только:
она-то ждет там, мучится... а самому-то и приятно в то же время,  что  вот
ждет она и мучится... и жутко даже оттого, что  приятно  это...  Хоть  бы,
думаю когда, разыскала как-то сама, увезла бы! - а ведь упирался бы еще, и
благодарен был бы до гроба - а и куражился... И что за черт такой сидит  -
представишь, что делает она тебе как сам же  хочешь  -  и  что-то  в  душе
сопротивляется! И себя жалко - и ненавидишь порой, и ее  жалко  -  и  тоже
ненавидишь, что есть она на свете, любит еще поди, и опутана, связана душа
любовью ее этой. Хоть бы, мечтаешь, был ты  один-одинешенек  на  свете,  и
всем-то наплевать, и ни перед кем ответа  держать  не  надо;  вот  душа-то
свободна как птица была бы, вот было бы  счастье-то!  Да  хоть  бы,  думаю
когда, померла она, мне все легче стало бы; грустил бы в  думах,  и  покой
был бы  душе,  и  облегчение.  Хоть  бы  забыла  меня  совсем,  совсем!  А
представишь так - и тоска-злоба наваливается: хочешь ведь,  чтоб  мучилась
она по тебе - а сам же жизнь отдать готов, только б  мучений  ее  этих  не
было! Как же это так человек-то устроен?..  Иногда  кажется  -  все  же  я
правильно, хорошо решил. Может, вышла она давно за хорошего человека, дети
уж большие; на ней глаз  многие  держали.  Счастья  иногда  просишь  ей  и
плачешь... А зачем тогда я посылаю-то  ей?  Я  здесь  как  собака,  а  она
поплакала да забыла? - ну нет... злоба берет!.. А и обратно - ведь прожила
б уж она как-то без денег моих, - зачем  же  я  душу-то  ей  рву,  о  себе
напоминаю?.. Да что ж теперь... свыкся, со всем свыкся. Это  все  поначалу
больше... а дальше все по привычке становится. У меня ведь и кореша  есть,
и бабы тоже бывают; жизнь - она ведь у всякого жизнь. И только хочется все
же, наверно, чтоб уверилась она, что нет уж меня давно на  белом  свете...
чтоб успокоилась бы душа ее, - и моей бы тогда спокойней было.
     Он высморкался, вина выглотал, закурил...
     - Такую услугу я тебе могу оказать, - помолчав, сказал человек.
     - Ты чо?
     - Буду скоро в тех краях.
     Гена поморгал:
     - Да тебе что ж за охота?..
     На пустеющих прилавках собирали непроданное и пересчитывали  выручку.
Движение с сетками и пляжными сумками почти прекратилось.
     - Говори - хочешь?
     - Ты всерьез, что ли?..
     - Сделаю я тебе. Точку поставлю,  -  и  определенность.  Будет  покой
тебе, и ей будет.
     - Покой... Одна в жизни точка, - поделился Гена  из  своих  истин,  -
остальное запятые все.
     Тот угол рта скривил.
     Из мягкого вагона он сошел на перрон северного  городка  в  последних
числах августа -  в  белом  югославском  плаще,  с  вкусно  поскрипывающим
польским чемоданом.
     Позавтракал в кафе на пустыре центральной площади.
     - Не поеду, - отрезал таксист.
     - Пять.
     - На перевал не вытяну.
     - Семь.
     - И обратно пустым.
     - Червонец.
     Разъезженная "Волга", верно,  еле  тянула  подъем.  Сосны  на  сопках
уходили вдаль теряющими цвет  волнами  -  от  табачно-зеленого  к  сизому.
Кричали сойки. Желтая морошка крапила мхи.
     С  перевала  открылся  серый  в  блестках  залив.  Песчаные  островки
лучились соснами.
     Шофер опустил козырек от солнца.
     - Красиво, - сказал Виктор.
     Шофер жевал папиросу.
     Остановились в деревне у мостика. Соломинки  неслись  в  ручье.  Коза
косила ясным глазом. Куры квохтали за забором. Велосипед  косо  катил  под
стриженым мальчишкой.
     Виктор остановил его за руль.
     - Прасол где живет, Анна Емельяновна?
     - Вон, в третьем доме. - Насупясь, мальчишка дергал велосипед.
     - Проводи-ка.
     - Она, наверно, на ферме.
     - Посмотрим.
     - Меня мамка послала, дяденька, - угрюмо сказал мальчишка.
     Виктор наградил его полтинником.
     В калитку мальчишка треснул ногой.
     - Тетя Аня-а! Тетя Аня! Спрашивают вас тут...
     Женщина вышла, вытирая руки о передник.
     - Здравствуйте, Анна Емельяновна.
     - Здравствуйте...
     - Меня зовут Гурча, Виктор Сергеевич.
     - Вы проходите, проходите, - заторопилась она.
     В комнате ("Простите, прибиралась я...") сели...
     Юнолицый  Гена  с  заглаженным  чубом   был   ответственно-суров   на
фотографии над кроватью с тремя подушками горкой.
     Виктор Сергеевич выставил на скатерть бутылку вина.
     Напряженно читая  его  взгляд,  она  стала  механическими  движениями
собирать на стол.
     - Много лет все думал приехать к вам...
     - А... - Она сглотнула. - Устали, поди, с дороги...
     - Вы сядьте.
     Она подчинилась в отчаянии.
     Он налил стопки, посмотрел ей в глаза, на фотографию,  отвел  взгляд,
вздохнул и кивнул коротко...
     - Гена, - сказала женщина и упала головой на стол.
     Она прихлебывала воду и аккуратно промокнула тряпочкой  мокрое  пятно
на скатерти. Виктор Сергеевич загасил папиросу, встал со стопкой:
     - Светлая его память...
     Спокойная слеза затихла на ее подбородке и упала.
     Он помолчал и кашлянул для разговора.
     - Вы расскажите, - произнесла Анна Емельянова тоскуя и томясь.
     Он заговорил с паузами, затягиваясь глубоко, приопуская веки.
     - ...И когда зашел на катер  второй  раз  пикировщик,  -  жал  он,  -
раненые, лежим рядом... И дали мы с ним тогда слово друг другу,  -  крепко
выделил, - матросское фронтовое слово  дали:  живой  кто  останется  -  не
забудет другого и волю его последнюю исполнит.
     Рассказ его был краток.
     Женщина слушала с обескровленным неподвижным лицом.
     - Вы ешьте, - сказала она и вышла.
     Он выпил и закусил.
     Кот приблизился, потерся об ноги. Он поднял его за шкирку.
     - Вот так, - сказал он коту и подул на него.
     Женщина вернулась с сухими глазами.
     - Не верю я вам, - сказала она. - Неправда это все. Я ведь  чувствую.
Он специально прислал вас. Где он?
     Ах ты черт. Ай да баба! Знал Гена, кого выбрать.
     Виктор Сергеевич покачал головой.
     -  Милая  Анна  Емельяновна...   Правда.   Я   работаю   в   Коломне,
представителем завода по эксплуатации электровозов, -  мягко  объяснил.  -
Получаю много, жизнь в командировках, - вот и посылал иногда.
     - Да зачем же, зачем!.. Лучше б вы не приезжали...
     Ветер отдувал занавеску.
     - Простите меня... - проговорила она наконец.
     - Ничего.
     - Нет, вы простите.  Да  и...  я  ведь  вам  всю  жизнь  обязана.  Не
отблагодарить. А сказали вы правду. Я  знаю,  правду.  Да  только...  Ведь
ждала. Двадцать два годочка все ждала. Жила этим. И теперь уж не перестану
ждать, сколько осталось мне. Знаю, - а не могу не ждать.
     - ...Мы за то воевали, чтоб жизнь была счастливая.
     - И деточек у нас не было...
     - У меня тоже нет детей.
     - Вы что же, не женаты?
     - Женат.
     Он не спеша с папироской по дороге, перекидывая с руки на руку легкий
чемодан.
     - Удружил, - усмехался. - А хрен его знает. Два дня  поревет,  а  там
привыкнет - легче станет. Полная определенность. Крути не крути,  раз  все
ясно - точка. Полбанки с тебя, Гена.
     Собирал малину с придорожных кустов. Спустился к заливу.  Раздевшись,
вошел в жгучую воду, отмахал туда-обратно. Ухая, растерся  -  поджарый,  в
отметинах.
     Попутная машина подкинула его до города.
     - Опять к нам? - улыбнулась официантка в кафе.
     - Моя славная, - подмигнул. - Два бифштекса, бутылку "три  звездочки"
и плитку шоколада.
     Когда принесла, шоколад пододвинул ей.
     - Спасибо, - мотнула она завитушками.
     - После работы свободна?
     - А быстрый вы.
     - Быстрый, - подтвердил он.
     Он сидел до закрытия, слушал музыку, еще заказывал: угощал соседей.
     - Анечка, будешь ждать меня двадцать два годочка?  -  в  сгустившемся
гомоне подсек официантку. Она сделала глазки:
     - Пьете вы много.
     - Ничего, - сказал он. - Я умею.
     - Это вы все умеете.
     Из погасшего кафе они вышли под руку в половине первого.
     Их ждали.
     - Что, - весело оскалил Гурча золотые зубы, - поговорить надо?
     - Догадливый, - порадовался передний, столб.
     - Разойдемся миром, ребята, - сказал Гурча.
     - Конешно разойдемся. Морду тебе набью и разойдемся, ты не бойсь. А с
тобой, Анька, разговор отдельно, шкура дешевая.
     - Те-те-те, - поцокал Гурча и ударил правой. Столб согнулся и лег  на
землю.
     - С дороги!
     Трое насели разом в беспорядочном махании. Он  отпрыгнул  к  витрине.
Плюнул в лицо - лягнул в пах - один скорчился под ногами.
     - Калечить буду... - прорычал Гурча.
     Длинный вставал. Слева кряжистый нацелил мощный кулак - он  уклонился
- загремела обсыпаясь витрина - отскочил.
     -  Все,  падла...  -  длинный  достал  нож.  Четвертый,  придвигаясь,
пристраивал на руке кастет.
     Гурча  качнулся  влево-вправо  согнувшись,  с  криком  прыгнул  вбок,
пятерней ткнув ему в глаза.
     Милицейский свисток рассверлил слух. Быстро придвигался топот.  Гурча
побежал вдоль стены к черному проходу между домами, но брошенный  с  шести
шагов вдогонку самодельный литой кастет попал ему в затылок, и он  с  маху
распластался на асфальте, раскинув полы белого плаща,  подломив  под  себя
левую руку и выбросив вперед правую с золотым перстнем на мизинце.
     Ночью он сидел в камере на нарах, осторожно трогал разбитый  затылок.
Зло затягивался добытым чинариком.
     "Так сгореть, - щурился, аж скулы сводило в презрении... -  Подрывать
отсюда, пока не расчухали. Запросы, идентификация, тра-та-та, мотай чалму:
семь отсидки, да три за побег, да  здесь  довесят.  Пришить-то  ничего  не
сумеют - вот уж шиш, чисто все; мало и так не будет.  Эть  твою,  не  было
печали. Ну как сопляк, как фраеришка. И за каким хреном? Не-ет,  подрывать
отсюда".

Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 09:59:45 GMT
Оцените этот текст: