скучно без компании... Да и не успеем уже. - Да, разве что галопом, - согласился он легко. Она взглянула невинно: - Слушай - а почему ты с сумкой? Раз все распалось? - Так я ж прямо с работы, - удивился он. - С утра все с собой взял, иначе не успеть. На часах оставалась минута с половинкой. - Вообще-то мы старые друзья, - неторопливо проговорила она, следя за реакцией на слово "друзья". - Вот и я подумал, - спокойно согласился он, хватая протянутую ему сумку. Запыхавшись, они вскочили в последний вагон при негодующем вопле проводницы. Их кресла были лицом по ходу движения. Оледеневший Ленинград со стуком выпускал путешественников из своего каменного лона. Ларик извлек из сумки бутылочку с коньяком и четыре мандарина. - За благополучный проскок! - приветствовал он. - А то не по-джентльменски получилось бы - пригласить девушку, а потом отказаться. - За джентльменов, - ответила она. Стало тепло: он действительно хотел поехать с ней, а не блефовал. Еще посмотрим, Катенька, чего стоят твои прожекты! А ночевать - вдвоем?.. Отмахнулась от этой мысли: э, разве не спали они в одной комнате. Но мысль посвечивала запретным, тем самым; она не спрашивала ничего. Запасливый Ларик разложил Конан-Дойля и Сименона, - не читалось: болтали, смотрели в окно. В Нарве он добежал до буфета, принес в свертке горячие пирожки и бутерброды, Валя налила кофе из термоса. - Слушай - как мы хорошо едем! Потом он раскрыл коробку со "скрэбл", каковая игра по-русски получила официальное название "эрудит": играли в слова... Летящий пейзаж затягивало темью, электричество задрожало в стеклах, вагон постепенно пустел. Над перроном горела латиницей надпись "Tallinn", звучала непривычная чужая речь, и Валя почувствовала дух заграницы. - Нам теперь куда? - Может, погуляем немного сначала? - Конечно! А сумки не тяжелые? - Да ну, одна на плече, вторая в руке. Пошли... За подземным переходом углубились в витую булыжную улочку. Древняя стена в подсветке прожекторов вздымалась над заснеженным парком. Экспрессивные афиши с непонятными надписями пестрели под фонарем длинной вереницей. Крохотные проулки отделялись от улицы; свежевыпеченной горячей сдобой пахнуло из низких воротец. Улочка трудолюбиво взобралась на взгорбок и распалась между теснящихся углов на рукава; по лесенкам и подворотням Валя и Ларик спустились на игрушечную площадь: трубач на шпиле ратуши пронзал вишнево-черное небо, лепившиеся друг к Другу пряничные домики светились стрельчатыми окнами. Прозрачные серые хлопья плыли на фоне луны, яркой и четкой, как на японских гравюрах. - Красиво-о... - протянула Валя. - Дарю, - простер руку Ларик. - Не жалеешь, что увидела? - Пока нет! Он изучил карманный план города, повел ее за повороты вниз, за перекрестком светилась модерная башня отеля "Виру". - Нам на сороковой автобус. Езды десять минут. Автобус вывернул в конце концов на современную безлико-коробочную улицу. Они куда-то свернули за магазином, обошли крохотный парк и углубились меж двух рядов двухэтажных строеньиц, перед которыми росли елки и рдели в редком свете окошек гроздья рябин. - Ты здесь когда-нибудь уже был? - Впервые в жизни. Просто строители хорошо ориентируются в городской местности. Сверил номер на домике с записанным, взял ее под руку и ввел в подъезд. Не поднялись по лестнице, но спустились на несколько ступенек вниз и оказались перед обычной дверью, ведущей в полуподвал. Валя предполагала, что мастерская будет на чердаке, в мансарде; жаль... но тут тоже неплохо... - А он дома? - спросила она про художника. - Хм. Посмотрим, - ответил Ларик и вытащил из-под кнопки звонка записку: "Уехал до понедельника. Ключ под ковриком. Прошу быть как дома". Нагнулся и из-под половичка извлек ключ. Замок щелкнул. Ларик протянул руку и повернул выключатель: - Прошу входить! x x x Мастерская промерзла. Не раздеваясь, быстро осмотрелись. Крохотная прихожая переходила в кухню, скошенную и безоконную: электроплитка, старенький холодильник, посуда на полке, в углу - поленница вкусно пахнущих березовых дров. - А зачем дрова? Для камина? - Здесь парового нет. Видела трубы на крышах? Она не представляла себе, что где-то сейчас, кроме таежной глуши, люди могут обходиться без центрального отопления. Это внесло романтическую струю: они будут обогреваться живым огнем! Собственно, камин правильнее было бы назвать очагом: грубая печь с отверстым широким зевом, но это выглядело еще стариннее и привлекательнее. Рядом с камином висело растресканное зеркало в старинной раме, а за рамой белела записка: "Ребята, пользуйтесь свободно всем, что есть - кроме красок. Белье на диване чистое, второй тюфяк в шкафу. Счастливо отдохнуть!" - Очаг еще теплый!.. - Ой, он что, специально для нас топил? В комнате с низким окошком под потолком стены полнились картинами: кривая бутылка с воткнутой хризантемой, косо развевающийся черный плащ с рыжим шарфом, женщина из цветных треугольников; на дряхлом письменном столе - тюбики, разбавители, кисти. - А он здесь живет? - Нет, в нормальной квартире. А у отца хутор, он там часто работает. Ларик раскопал в фанерном шкафу складной столик, накрыл куском ткани, поставил свечу в медном шандале с подоконника: - Перезимуем? Радость маленькой девочки: хотелось запрыгать, хотелось чмокнуть его в щеку. Дрова затрещали в очаге. Зашкворчала сковорода на плитке; в холодильнике нашлась снедь и полбутылки водки. - Мне ночью всегда ужасно хочется есть, - призналась Валя, сервируя столик щербатыми тарелками и столовскими вилками. Ларик набрал воды в надбитый кувшин, вышел наружу - принес гроздь рябины и украсил натюрмортом стол: - Прошу выпивать и закусывать! - Из его сумки материализовались бутылочка французского коньяка и шампанское "Мумм". - Ого? - протянула она. - Или плохой праздник? Или не имеем права? "Неужели, вот так и произойдет то самое...",- подумала она, но мысль об этом была как-то нехороша, а все происходящее было хорошо, и очень, и мысль эту она погнала прочь; успокоила: - Имеем, Ларька, имеем. - За огонь, чтоб светил и грел всю жизнь, - поднял рюмку, и они чокнулись. Водку под жареную кровяную колбасу, шампанское под яблоки, коньяк под конфеты: он вел меню грамотно. Вале сначала обожгло горло, но сразу стало тепло, приятно зашумело. Время понеслось неизвестно куда, вот уже и три, хотелось спать, но не хотелось, чтоб все кончилось, Ларик сварил кофе в мятом кофейнике, вытащил из-под хлама запыленную гитару, подстроил. Когда ты научился играть, хотела спросить она, но не спросила, хотелось молчать, слушать, сидеть так рядом с ним, подобрав ноги и укутавшись в плед, и ждать сладко, что будет... Нехитрый перебор вплелся в треск огня и молчание ночи, в тепло коньяка и тонкую горечь оттаявшей рябины, тени на стене и низком потолке, он хрипловатым речитативом выпевал слова о той, с которой не светло, но с ней не надо света, и это было о них... в этот момент она его любила - еще не его, она любила просто - весь мир, жизнь, свое будущее и свою молодость, этот вечер, но рядом был он, он любил ее, ясно ведь теперь, что любил, иначе не может быть, и он был хороший, добрый, умный, храбрый и мужественный, верный, на все готов ради нее, и в этот миг она любила его, и страшилась, что это может кончиться ничем, - боялась, но знала, что должно быть то, что должно, и страшилась только сожалеюще, что он окажется недостаточно решительным, мальчишкой, не таким как надо: женщина жила в ней, жило предощущение счастья, познания, забвения, всего... - Пора спать. - Он отложил гитару, бросил на пол тюфячок, накрыл простыней и одеялом. - Я выйду, ты ложись. Туалет на площадке, - добавил он естественно, просто: проинструктирован. Ах, Том, какой вы благородный, улыбнулась про себя Валя. И хочется, и колется, и мама не велит, подумала она бесшабашно. Если не сегодня, то... Да я что, замуж за него хочу?.. А, да что мучиться! Ей не хотелось ни за что отвечать, принимать решения, пусть решает мужчина, в конце концов... Он вошел, когда она уже легла, плеснул шампанского, сел рядом, протянул ей: - Выпьем за золотую рыбку, - полушепотом сказал он. - Которая исполняет любые желания? - Нет, только одно, и только раз в жизни. Очаг догорал. Он лежал на тюфячке совсем рядом. - Тебе не холодно на полу? - Да нет. Рука его была рядом, коснулась ее пальцев, пальцы сжались на ней, теплые, тонкие, сжались нежно, крепко, и он перетек весь следом за своей рукой, обнял, зарылся лицом в волосы, обмер до судороги, теряя сознание от ощущения того, что руки ее сплелись на его шее, щека ее не отодвигается от его щеки, щекотка ее ресниц, поцеловал в закрытый глаз, теплую щеку, мягкие душистые губы, медленно раскрывшиеся, разрываясь от нежности шептал вне реальности: "Я люблю тебя... умру за тебя... как я мог без тебя жить... как я мог без тебя жить... единственная, родная, любимая, всю жизнь, одна светлая, родина, жизнь моя...", и чувствовал невероятную гладкость ее кожи, все ее тело под мохнатым пледом, вытягиваясь рядом с ней и умирая от прикосновения ее руки на своей спине под свитером, стягивая этот свитер, трясясь, как от озноба, "Тебе не холодно?.. - Нет...", плечи были уже под пледом, рядом с ней, грудь прижалась к ее груди, она не отталкивала его руки, тонкие одежды, ненужные чехлы, сходили с ее тела, он замер, пораженный прикосновением к ней, всей, к ней, не во сне, не в мечтах, освобождаясь от того, что на нем еще было, не надо торопиться, не все сразу, это пока пусть остается, боже мой, это ты, моя любимая, мое чудо, прекраснейшая из женщин, какая ты красивая вся, я сойду с ума, это неправда, какая ты красивая вся, это все - ты, это все - ты, и она с закрытыми глазами чуть меняла положение тела так, чтобы ему было удобнее освобождать ее от всего, от последнего, и уже ничто больше не разделяло их, совсем ничто, боже мой, я сейчас сойду с ума, я сейчас сойду с ума, дыхание ее прерывалось, он ласкал ее всю, игольчатый сладкий ток пронзал, только бы это не кончалось, неужели это правда, неужели, неужели... Огонь угас. Достигла прохлада. Он укрыл ее, встал, перекинув через плечо одеяло римским плащом, подложил дров, вздул головешки. Часы: четверть пятого. Разлил остатки коньяка, выкопал со дна сумки пачку "Честерфилда", дымок прозрачной струйкой потек в очаг, плавно загибаясь над огнем и тая в языках желтого пламени, с гудением улетающих в дымоход. - Разве ты куришь? - Очень редко. Сегодня можно. Я хочу покурить с тобой. Я хочу сегодня ночью выкурить сигарету с тобой, у огня, здесь. Он осторожно вытащил из пачки сигарету, прикурил от своей и вложил ей в губы. - Я не умею... Надо тянуть в себя? - Ага. Вот так. Вдохнуть. Подожди - сначала выпьем по глотку. За город Верону. По последней. - Почему за Верону? - Нельзя спрашивать. Сначала выпить тост, потом вопрос. Она выпила и затянулась. Дымок показался некрепким, сладковатым, приятным, он заполнил легкие и выдохнулся почти незримым продолговатым клубочком. - В Италии есть город Верона, - шепотом говорил Ларик, глядя черными прозрачными глазами на нее и сквозь - в себя, в пространство. - В этом городе, маленьком и старинном, есть тесная, булыжная центральная площадь с колокольней и сторожевой башней. А в середине стоит памятник Ромео и Джульетте. Тихий голос его удалился ввысь, стал едва различимой музыкой, счастливое ощущение легкости и полета объяло Валино тело. Прозрачная струйка сигаретного дыма развеялась и стала деревом, дерево ветвилось, черепичные крыши просвечивали сквозь крону, на сизой, отмытой веками каменной площади светился белизной памятник, и два живые, прекрасные и юные тела сплелись на постаменте, струясь и переливаясь одно в другое. - И если влюбленный положит белую розу к подножию этого памятника, - покачивал и пересыпался музыкальный звон, - то он будет счастлив в любви, и любовь его не изменит ему никогда. Памятник превратился в картину на стене, на его месте появилось пятно неясного цвета, в центре пятна образовался черный четкий прямоугольник, и из него возник Ромео -в коротком плаще, бархатном берете на кудрях, в чулках до бедер, придерживая шпагу на боку. В руке у него благоухала белая роза, бьянка роса. Неслышными шагами приблизившись к ним, он склонился в плавном поклоне и положил розу на стол. Белая роза лучилась в темноте. Из складок плаща Ромео достал коробочку, на белом шелке горело золотое обручальное кольцо, он протянул его Вале и теплой, сухой, крепкой рукой сам надел ей на безымянный палец, опустившись на одно колено. И удалился так же беззвучно, вернулся в пятно света, свет медленно потускнел, померк, и видение исчезло. Валя, ничуть не удивленная, засмеялась, потрогала колечко, потянулась к розе, ощутив упругость свежего стебля, взмахнула ею, понюхала, провела по лицу Ларика: - Это тебе или мне? - Нам. - Значит, мы будем счастливы в любви? - Всю жизнь. - И мы теперь обручены? - повернула руку с кольцом. - Ромео сам обручил нас. - Мы теперь муж и жена? - Да. И этот прекрасный сон принял медленное вращение лазурной воронки тропического моря, и когда Валя закрыла глаза, улетая на теплой волне прибоя, уносящей ее туда, куда она хотела, она не чувствовала ни боли, ни страха, а была только волшебная и бесстыжая сказка, она была свободна свободой полета, и в остром блаженстве сна делала то, что хотела, и умирала раз за разом, благодарная ему за то, что он делает то, что она хочет, они были одно, и когда, паря и уносясь в забвении, она прошептала: - Я люблю тебя... - это была такая правда, правдивее которой она никогда ничего не говорила. ...Она уснула, дыша ровно и бесшумно, а он еще долго лежал рядом, боясь пошевелиться, хотя знал, что она не проснется. Затем повел себя несколько странно. Зажег свечу, всунул в золу очага ее окурок из пепельницы, а на его место, прикурив, положил другой; в золу же последовали еще три сигареты, внимательно извлеченные из пачки. В прихожей он снял ключ с гвоздика, вставил в дверь и повернул поперек. Из глубины письменного стола достал старинную вазу, сунул туда розу, налил воды и спрятал в кухонный шкафчик. Закрыл глухую штору на окошке, которая была отдернута. После чего лег рядом, проверил фонарик, приказал себе проснуться в половине девятого, обнял Валю и растворился в счастливом сне. Проснулся во тьме кромешной. Ежась от холода, помылся ледяной водой на кухне, снял лезвием легкую щетинку, брызнул одеколоном и дезодорантом, ворот свежей белой рубашки раскинул над вырезом черного пуловера. Валя спала, свернувшись калачиком под пледом и одеялом. Из магазина Вернулся со снедью, накрыл завтрак, водрузил бутылку шампанского, поставил повиднее треснутую, матовую от возраста вазу - королевским незапятнанным знаменем роза высилась в ней. Из карманчика куртки вытащил диктофон, проверил кассету, включил - отдернул штору. Комната подсветилась чистым и несильным утренним светом. Музыка звучала негромко. Валя пошевелилась и с сонной улыбкой открыла глаза. Ларик, свежий, улыбающийся, сидел на тюфячке возле столика, и две чашки кофе дымились рядом. Неяркий в свете солнца огонь трещал в очаге. - Доброе утро, - сказал он, подходя и целуя, и это было как продолжение сна и одновременно пробуждение. - Чашку кофе принцессе в постель? Она увидела розу, что-то припомнила, глаза ее изумленно распахнулись. - Послушай... - выговорила она и увидела на пальце кольцо. Шампанское хлопнуло, стакан охолодил ее руку, колечко звякнуло об стекло. - За лучшую из женщин, - сказал Ларик. - За тебя. Она машинально глотнула, отдала стакан, - кропотливо припомнила ночь; не почувствовала ожога от горячего кофе, вспомнила, ахнула... кофе пролился на подушку, расплываясь коричневым пятном, похожим на Австралию. Роза. Кольцо. Ромео! Ночь. - Я люблю тебя всю мою жизнь, - сказал он. - Ты прекраснее всех на свете, - сказал он. Зрачки ее расширились, рот приоткрылся. - Откуда эта роза? - выговорила она. - Я сейчас купил возле магазина. - Откуда это кольцо?.. - Кольцо? - изумился он. - Я надел тебе ночью на палец... ты не помнишь?.. Мы выпили, но... Она помотала головой, глотнула кофе и стала вытирать ладонью впитавшееся пятно. - Мне такое чудилось... странный сон... наваждение. И рассказала ему все. Он сел рядом, обнял, прошептал в лицо: - Если ты жалеешь, мне остается только умереть... - Не надо, - сказала она. - Ты живи. Иначе как же я теперь?.. И потом, в тепле постели, испытывая такую близость с другим человеком, о возможности которой раньше и не подозревала: - Слушай, но ведь так не может быть... А может, я сошла сума... - Мы оба сошли с ума... - Я не думала, что у меня это будет так... - Я тоже... - И ты никогда теперь от меня не уйдешь? - Никогда. До березки. И после смерти тоже. - Хм. Не думала, что я такая бесстыжая. - Любить не может быть стыдно. - А как же она? - спросила Валя, имея в виду Катю. - Есть только ты. Одна ты во всем мире. - А ты мне что-нибудь сказал, когда надевал кольцо? - Я просил тебя быть моей женой. - Да? И что же я ответила? - А ты не помнишь? - По-моему, я сказала, что мы теперь уже и есть. Она села, скрестив ноги, и стала водить пальцем по его лицу. - Слушай, - сказала она, - ты можешь мне ответить сейчас на один вопрос? - Любой. Всегда. - О чем ты сейчас думаешь? Он открыл глаза и потянулся за сигаретой. Она зажгла ему спичку - новым, незнакомым ей самой движением поднесла. - Об одном человеке, - медленно ответил он. - Который вытащил меня в декабре из метро, когда я собирался... не тянуть дальше без тебя... 43. Джентльмены не опаздывают к завтраку. Человек, о котором он думал, в этом момент пожал руку водителю и вышел у гастронома на Чернышевской площади. Отоварившись к завтраку, он набрал код у подъезда за углом, поднялся на пятый этаж и позвонил обычным сигналом: один длинный и два коротких. - Папка приехал! - дочка повисла у Звягина на шее. - А почему ты иногда так звонишь? - Просто в детстве мы со школьным другом часто ходили на станцию - его отец работал машинистом. Тогда по системе знаков оповещения боевая тревога подавалась гудком локомотивов: один длинный и два коротких. Вот - память о дружбе. На лице его не было никаких следов утомления. - Ну, - вопросил он, - где субботний завтрак главе семейства? За столом обе стороны выдерживали характер: женщины не задавали вопросов, а он ждал, чтоб они были заданы. - Быстро ехали? - сухо спросила жена. - Не слишком. - И стоила того поездка? - Надеюсь. - А что в сумке? - Театральный реквизит. (Каковой реквизит и завез вечером Кате для возврата в костюмерную. - Пригодилось? - Вполне. - Хороший спектакль сыграли? - Надеюсь, - Зрители оценили? - Увы - как всегда: сплошные действующие лица и никаких аплодисментов. - А вы жаждете аплодисментов? - Все гении тщеславны, - скромно признался Звягин.) Отзавтракав, он кинул ногу на ногу и сощурился: - Главное всегда - детали, - поучающе поведал. - Смазка дверных петель, чтоб не скрипнули. Не забыть снять штору с окна, чтоб фонарик дал пятно света на стене. Не забыть вынуть ключ, чтоб можно было открыть снаружи. - А что было самое, ну самое трудное? - сгорала от любопытства дочь. - Во-первых, чтоб он не забыл точно выдержать условленное время. Во-вторых, чтобы к этому времени все было готово. В-третьих, не было уверенности, что он ничего не перепутает, и что она выкурит эту сигарету. - А что за сигареты? Я видела, как ты их чем-то заряжал! - Много будешь знать - скоро состаришься. А это девушкам не идет. Стану я тебе объяснять отличия наркотиков группы ЛСД, хмыкнул он про себя. - А если б у него что-нибудь не вышло? - Тогда повесил бы на дверь снаружи клочок бумажки. - Ну, а если бы все равно что-то лопнуло? - Понятия не имею, - лениво протянул Звягин. - Получилось бы в следующий раз что-то другое. Хотя, - добавил раздумчиво, - хорошая организация - залог успеха. - Знаешь, что плохо в твоих историях? - разомкнула наконец уста жена. - Да? Не знаю. - Что они напоминают анекдот про джентльмена и лягушку. - Он приличный? - благонравно осведомилась дочь. - Пока не для тебя. - Согласна на салонный вариант. Или ты как учительница предпочитаешь, чтобы я выслушивала похабные истории от подруг, а между мною и родителями выросла стена отчуждения? - Красиво излагает, - признал Звягин. - Хорошо. Джентльмен вышел на прогулку в сад и увидел на аллее лягушку. Она сказала ему; сэр, возьмите меня на руки. Он был джентльмен, он не мог ни в чем отказать даме, даже если это была лягушка: и он взял ее на руки. Она сказала: сэр, а теперь отнесите меня в вашу спальню. Он был джентльмен... и так далее. Короче, в самый неподходящий момент лягушка превратилась в обольстительную девушку, а в спальню зашла жена джентльмена, - и всю свою жизнь она не могла поверить этой простой и правдивой истории. - Очень жизненно, - согласилась дочка. - Абсолютно правдоподобно, - подтвердил Звягин. - А что будет с ними дальше? - спросила жена. - А мне какое дело? - спросил Звягин. - Хоть бы раз удержалась от этого вопроса. Я не собес. Мавр сделал свое дело, мавр может вымыть тело, Я в душ. Горячая вода идет сегодня, надеюсь? - Твои истории даже рассказать никому нельзя - не поверят, до того неправдоподобны. - А правдоподобные истории неинтересны. И вообще мой любимый герой - барон Мюнхгаузен. Кстати о баронах. Помнишь, я спрашивал тебя, почему фон Рихтгофена прозвали красным бароном? Так вот, это не имело никакого отношения к его убеждениям и политическим пристрастиям, равно как и к цвету кожи, разумеется. Просто "альбатрос" - истребитель, на котором летал этот знаменитейший из асов первой мировой войны, был красного цвета; чтоб издали видели и боялись. - Ас - означает туз, - сообщила дочка, гордясь познаниями. - Верно, на фюзеляже туз и малевали. А почему в картах туз главнее короля и что это означает? Вот именно. Асы - это боги из рода Одина, верховного бога норманов. Разили с небес. Интересно, следует ли из этого, что карточная терминология имеет скандинавское происхождение? Еще не эпилог. ВЕЧНЫЕ ВОПРОСЫ - В чем смысл жизни? - Для этого надо сначала ответить: во-первых, - что такое жизнь вообще, в масштабах Вселенной; во-вторых, - что такое жизнь человеческая, в частности; в-третьих, - что такое смысл; в-четвертых, - почему его надо искать. Разговор этот происходил при обстоятельствах, не совсем для того подходящих: ночной берег, мартовское полнолуние, луч поисковой фары реанимобиля "скорой помощи". ...Сознание спящих в комнате отдыха фиксировало трансляцию, не давая сигнала проснуться, когда команды к ним не относились, - реагируя лишь на номер своей машины и фамилию своего врача. - Десять тридцать два! Доктор Звягин, на выезд. Утопление. Сели на койках, словно включенные, как и не спали. - Утопление - поедем быстренько, - ровно сказал Звягин, выходя в коридор. - Возьми термос с чаем, Гриша. История была довольно глупая, как и все подобные истории. Милицейский патруль, проходя ночью по набережной, услышал сильный всплеск и бултыхание. Бросившись к решетке, увидели в лунном свете расходящиеся круги и голову, раз-другой показавшуюся на черной зеркальной поверхности, где дробились редкие золотые змейки фонарей. Проклиная раззяву, один - хороший пловец - в миг содрал с себя форму и прыгнул в обжигающую ледяную воду. Ему удалось почти сразу поймать тонущего за одежду и подтащить к гранитному спуску. Второй по рации сообщил о происшествии, и уже дежурный в центре вызвал к ним "скорую". Когда звягинская бригада прибыла на место, приходящий в себя утопленник трясся и вяло отплевывался мазутистой во дои, а его спаситель, одевшись, махал руками и делал приседания, чтобы согреться. - Что ты искал в реке, ныряльщик? - ободряюще спросил Звягин, таща с Гришей к машине парня, с которого лили ручьи. И в ответ получил вопрос о смысле жизни, каковой вопрос и разложил невозмутимо на составные части. - Вразумительно, - просипел спасенный. - Обстоятельно. - Мало тебя родитель в детстве порол, - неожиданным мужицким говорком пробасил юный милиционер, влезая следом в салон - посидеть в тепле. - Хлебни чаю и посиди пока рядом с водителем, - выпроводил его Звягин. - Кордиамин сделаем? - спросил Гриша, кидая в угол мокрое тряпье. - Как тебя зовут, Ихтиандр? - Надел иглу на шприц. - Матвей... - Парень проливал чай на курчавую юношескую бородку. Тонкие ребра ходили под голубой пупырчатой кожей. Звягин раскрыл раскисший студенческий билет: третий курс философского факультета. - Как ты сверзился в воду, философ? - В-ва-ва-ва, - простучал зубами философ. Его вдруг заколотила крупная дрожь. - Оступился... - Ой ли? Что, головушка не выдержала мудрости веков? - съязвил Гриша. - Охладиться решил? Отдохнуть? - В-вам эт-того не понять... - простучал Матвей. - Где уж нам, - согласился Звягин, - отставным солдафонам, клистирным трубкам. Нам думать некогда, времени на это не остается. Это вы все философствуете - с моста в реку. Мыслители. Пока ехали в приемный покой на улицу Комсомола, выяснились некоторые подробности как личного, так и общего плана. К первым относилось то, что жизнь Матвея решительно благополучна: из обеспеченной семьи, учится в университете, здоров, умен, - что называется, ничем не обделен. Ко вторым же Звягин прислушивался иронически: по словам впавшего в возбужденную разговорчивость Матвея, существование его стало непрерывной мукой, и не чаялось от нее избавления, потому что причины были какие-то абстрактные и глобальные. - Все бессмысленно, - проповедовал Матвей с носилок. - Почему самые лучшие люди должны в жизни столько мучиться? Зачем чего-то добиваться, если все равно когда-нибудь умрешь? К чему все, если Солнце когда-нибудь погаснет, и жизнь на Земле кончится? Горестные сетования сыпались из него, как в финале античной трагедии. - Бешенство мозга, - поставил диагноз Гриша, и уточнил, - зажравшегося. Вот поработал бы ты на моем месте, когда каждую смену люди у тебя под руками умереть норовят, а ты их откачиваешь - может, и поумнел бы. Понял бы смысл жизни. - А вы уверены, что их всех стоит спасать? - вопросил Матвей. - А если кто-то из них приносит лишь зло? А если кто-то все равно скоро умрет, испытав лишь ненужные мучения?.. - Знакомая постановка вопроса, - одобрил Звягин. - Гуманная. Глубоко философская. А главное - позволяющая ничего не делать. Въехали под арку и остановились во дворе. Гриша поднялся на крыльцо, позвонил. - Мне жаль вас, - соболезнующе сообщил Матвей на прощание. - Живете, не задумываясь... Верите в пользу... Рабочая пчела... Впрочем, вы счастливы. - Видал наглецов, - сказал Звягин, - сам наглец, но такой - это редкость. Мотя-обормотя. Мне бы твои проблемы. - Это не мои проблемы, - проплыл ответ из освещенного коридора. - Это проблемы человечества... И решать их таким, как я, а не таким, как вы... - Глупости, - сказал Звягин. - Кто работает, тот и решает. А кто плачется, тот поплачет и бросит. Он заполнил карту и вернулся в машину: - На станцию. Взлетели на Литейный мост. Гриша спросил: - Леонид Борисович, а теперь скажите - стоило ли его спасать, свинью неблагодарную? Меланхолик высокомерный... - Спасать-то всегда стоит, - неопределенно отозвался Звягин, подремывая в кресле. - А вот что дальше... Назавтра жена, вернувшись из школы, застала его за странным и небывалым занятием: Звягин валялся на диване, задрав ноги на спинку и уставившись в потолок. Вид он имел отрешенный. Через час такого его неподвижного лежания в доме установилось легкое беспокойство: поведение Звягина выглядело беспрецедентным, решительно ни на что не похожим. Лежать, днем, целый час, молча, ничего не делая... - Папа, что случилось? - не выдержала наконец дочка. - У тебя неприятности?.. Жена отреагировала иначе: - Или ты нездоров, или боишься в чем-то признаться. - Я ищу, - ответствовал Звягин. - Что? - Смысл жизни. Привычные ко всему домочадцы впали в краткое остолбенение. - Давно? - ехидно спросила дочка. - Уже полдня. - И где ты его ищешь? - уточнила жена. - На потомке? - Если ты против того, чтоб я искал смысл жизни дома, я могу поехать в Академию наук, - предложил Звягин. - Только не жалуйся потом, что редко меня видишь. - А до сих пор в твоей жизни смысла, значит, не было? - Наверное был. Но я его не очень искал. - А теперь зачем он тебе вдруг понадобился? - Для разнообразия. А то что ж такое, в самом деле: живешь-живешь, а в чем смысл - не знаешь. Каждый должен когда-то задать себе этот вопрос. - Леня, - сказала жена, - ответь, пожалуйста: тебе этот вопрос кто задал - внутренний голос или какой-нибудь новый знакомый? - Какая разница? - возразил Звягин. - Разве смысл от этого меняется? - Послушай, ты всерьез, или ваньку валяешь? - А по-твоему у меня не хватит мозгов в этом вопросе разобраться? - Мудрецы всех эпох бились над этой проблемой! - с учительским пафосом произнесла жена, делая эффектный жест в сторону книжных полок - как бы призывая в свидетели своих слов упомянутых мудрецов всех эпох, написавших библиотеку. - Это еще не повод, чтоб сию проблему не решить, - здраво заметил Звягин, мельком покосившись на ряды книг. - Папа, - заявила дочка не без нахальства, свойственного юности, - у тебя слегка мания величия. Звягин спустил ноги с дивана и добродушно улыбнулся. - Есть одна замечательная история про знаменитого изобретателя Роберта Вуда, - поведал он. - В свадебное путешествие Вуд отправился в Египет, и там ученые показали ему загадочное розовое золото фараонов, секрет которого пытались раскрыть уже сто лет. Будучи человеком бесконечно любопытным, самоуверенным и бесцеремонным, Вуд украдкой сунул одну безделушку в карман, и в номере гостиницы, пока жена спала после обеда, раскрыл секрет при помощи ее маникюрного набора, лака для ногтей и спиртовки. Ученые были просто убиты. И, поскольку от него явно ожидали выводов, заключил: - Не надо впадать в гипноз авторитетов - раз. И надо уметь обходиться подручными средствами - два. Переходя к действиям, он вытащил с полки второй том "Войны и мира" и плюхнулся обратно на диван, заметив: - Давно я собирался прочесть эпилог как следует, да все руки не доходили - скучновато казалось. Недоверчиво проследив за читающим Звягиным, жена занялась на кухне жаркой котлет: при очередных увлечениях мужа, всегда чреватых неожиданностями, домашняя работа действовала на нее успокаивающе. Дочка, прихватив учебник истории, устроилась с ногами в кресле, поглядывая поверх страниц: на решительном лице Звягина было написано намерение постичь смысл жизни непосредственно здесь и сейчас. Однако постижение затянулось. День перетек в вечер, вечер сменился ночью. Звягин увлекся всерьез. Дни отщелкивались, как костяшки счетов. Он зарылся в книги. Все свободные от дежурства дни проводил в Публичной библиотеке. Пролистывал том за томом и отставлял их, пожимая плечами... В конце концов на журнальном столике получили постоянную прописку лишь несколько вещей: "Бесы" Достоевского, "Мост короля Людовика Святого" Уайлдера, "Диалоги" Платона, "Война и мир" Толстого. К ним прибавились "Лирика древнего Востока" из двухсоттомника Всемирной литературы, "Мартин Иден" Лондона и, наконец, школьный учебник обществоведения (старший сын уже стал московским студентом). - Что за дивная профессия - быть философом! - провозгласил он однажды с дивана. - Лежи себе и думай о возвышенном. И почему я не избрал эту стезю?.. Тут недавно по телевизору один аспирант так и выразился: "Я, как философ, считаю..." И всех-то философских мыслей у него в глазах была одна: как скорее защитить диссертацию. Впоследствии жена вспоминала этот месяц как самый спокойный и счастливый в своей жизни. "То было чудесное время, - с умилением рассказывала она. - Леня сидел дома и читал книжки. Что-то выписывал. Такой мирный, задумчивый, спокойный. У меня просто душа отдыхала. По-моему, самое замечательное из всех увлечений - это поиски смысла жизни. Во-первых, этим можно заниматься всю жизнь. Во-вторых, не требуется никаких денежных расходов. В-третьих, это не мешает сидеть дома с семьей. В-четвертых, это благотворно сказывается на характере: появляется такая уравновешенность, терпимость. Я просто нарадоваться не могла." Выписки были небезынтересны. Страницы большого блокнота украсились неожиданными цитатами и рассуждениями. "Признак первосортных мозгов - это умение держать в голове две взаимоисключающие мысли одновременно, не теряя при этом способности мыслить". Скотт Фитцджеральд. (Пометка: "Элементарная диалектика. Единство и борьба противоположностей. Этот парень не был гигантом мысли. На день приближаясь к радостному событию (что хорошо), мы одновременно на день приближаемся к смерти (что плохо), - так и живем; вот простейший пример.) "Я собираюсь посвятить всю оставшуюся жизнь выяснению одного вопроса: почему люди, зная, как надо поступать хорошо, поступают все же плохо ". Сократ, в изложении Платона. (Пометка: "В человеке есть как разум, так и чувства, жажда жизни. Когда безраздельно царит разум - получается легендарный мудрец: питается хлебом и водой, ходит в рубище, и ничего не желает, зато обо всем думает и все понимает. Когда безраздельно царит жажда жизни - получается легендарный авантюрист: через все в жизни пройти, испытать, изведать, всем обладать, всего добиться. В молодости жажда жизни сильнее, сил и желаний больше. Желания заставляют напрягать разум, как этих желаний добиться. Желания развивают разум, жизненный опыт дает пищу для размышлений. С возрастом силы и желания угасают. А чтобы думать, надо меньше сил, чем чтобы действовать. Разум, когда-то разбуженный желаниями, продолжает свою работу - постигать жизнь. И обычно чем больше стареет человек, тем больше им руководит разум и тем меньше - страсти. Недаром легендарные мудрецы - седые старики. Ошибка древних философов в том, что они пытались подчинить жизнь разуму, когда на самом деле разум подчинен жизни. Как говорится, любовь и голод правят миром. Страсти владычествуют над человеком. "Если б молодость знала, если б старость могла..." Старость поучает, но молодость не может принять ее поучений: страсти владеют ею! Каждому времени свое... Когда человек поступает плохо - это победа чувства над долгом. Долг продиктован разумом, чувство - самой жизнью".) Если допустить на одно мгновение, что жизнь человеческая может управляться разумом, то исчезнет сама возможность жизни ". Лев Толстой. (Пометка: "Вот - гений. В жизни действуют объективные законы. Разумом мы можем эти законы постигать. Но никак не можем заменять другими, которые мы придумали потому, что они кажутся нашему разуму более подходящими, нежели те, что есть. Мы можем влиять на мир и человека. Но любое наше действие - это проявление объективных законов, которым подчинен мир и человек. Не мы переделываем мир по своему разумению, а мир изменяет себя при помощи нашего разума. Наш разум - лишь частная деталь в общем механизме мира. Разум познает мир, но не подчиняет его себе, как шестеренка не может подчинить себе все устройство часов. Человеку невредно понять, что он отнюдь не властелин мира, а порождение этого мира, его часть, его деталь, принадлежность".) - Что главное в жизни? - спросил Звягин у Гриши, глядя, как весенний ливень полощет крыши "скорых", выстроившихся под окнами станции. - Чистая совесть, - безапелляционно ответил фельдшер. - И любимая работа. - Да. Молодец. Но я имел в виду другое: без чего человек никак не может обойтись? Что ему в самую первую очередь необходимо? - Воздух. Вода. Пища. - Тогда почему люди иногда отказывались от всего этого - отказывались от самой жизни во имя каких-то высших соображений? - Что вы меня путаете, Леонид Борисович, - Гриша отложил бутерброд. - Чтобы жил организм, ему необходимо дышать и питаться. Но человек жив не хлебом единым, он тем и отличается от животных, что способен жертвовать собой - во имя истины, или прогресса, или спасения чужой жизни. - Животные и птицы тоже жертвуют собой ради спасения потомства. - Это инстинкт продолжения рода! - Гриша решительно укусил бутерброд с той стороны, где колбаса была толще. - А собака жертвует собой ради хозяина. - Из любви. Хозяин для нее - высшее существо, важнее ее самой. - А почему кошка любит валерьянку? Она ведь без нее отлично обойдется? - Валерьянка для нее - наркотик, доставляет наслаждение. К чему вы гнете? Звягин сел на подоконник, покачал ногой. Посвистел. - А вот к чему. Ставился такой знаменитый опыт на крысах. Им вживляли электрод в участок мозга, ведающий наслаждением, и учили вызывать наслаждение, нажимая педальку, замыкающую электрическую цепь. Результат? Крыса прекращала есть и пить, беспрерывно нажимая педальку, и испытывала непрекращающееся наслаждение. Пока вскоре не умирала от нервного истощения и голода. Ясно? - Не совсем... - сознался Гриша. - Вам чаю налить, или будете наслаждаться так?.. - Налей. Нет, разбавлять не надо. Хочешь еще один опыт? Добровольцев помещали в темную звукоизолированную камеру, пристегивали к эластичным гамакам, на руки надевали специальные перчатки. У людей как бы выключались зрение, слух, осязание, обоняние, исчезало ощущение тяжести тела. Через считанные часы появлялись первые симптомы сумасшествия: нервная система расстраивалась, не могла жить нормально без достаточного количества ощущений... - Ага! - сметливый Гриша поднял палец. - Вы хотите сказать, что они жили, но не ощущали жизни? А без ощущения жизни не могли жить? - Ты начал улавливать. А как тебе понравится старинный и жестокий цирковой фокус: гипнотизер прикладывает к руке загипнотизированного линейку и внушает, что это раскаленное железо. И тот с криком отдергивает руку. - Гипноз. - Но на руке появляется ожог!! Гриша поскреб лохматую голову: - Известно, что внушаемому человеку можно внушить почти любую болезнь, и у него появятся ее симптомы... Но чтоб настолько... Неизвестно, чем продолжил бы Звягин свою неожиданную лекцию, если б их не прервал вызов на очередной автослучай. После него их тут же отправили на падение с высоты, и к овладевшей им идее Звягин вернулся только вечером следующего дня, уже дома, отоспавшись и приведя себя в порядок. Усадив жену на диван, он торжественно встал на середину ковра и раскрыл эпилог "Войны и мира": - "В ее жизни не видно было никакой внешней цели, а очевидна была только потребность упражнять свои различные склонности и способности. Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать, поработать, посердиться и т. д. только потому, что у ней был желудок, был мозг, были мускулы, нервы и печень. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком". - Ну и что? -