цифрами, - словно он был оплаченным счетом, - и приблизился к столу. Он двинул слона на шесть клеток по диагонали. Звукосниматель Хозяина плавно подъехал к черному королю, и произвел рокировку. Глава восьмая. Заговорщики - Джу? - Да? - Наверное, он действительно с тобой разговаривал, - сдавленно сказал Никки (не привыкший признавать свою неправоту). - Знаешь... он, похоже, умеет - ну, вроде как мысли читать. - Именно разговаривал, - категорическим тоном заявила она. - Ну, ты могла бы хоть в чем-то мне уступить. Она уже почти не злилась на него и потому с некоторой подозрительностью сказала: - Ты бы уступил, так и я бы уступила. - Ладно, значит, разговаривал. - Честно? - Честно. - Ох, Никки, тогда, может, он то самое и делал. - Что? - Да мысли читал. Хотя это и не имеет значения. Если мы с тобой понимаем друг друга, то ведь все равно, как это у нас получается, правда? И вообще, Никки, чего ты так носишься с этим? Почему ты на него взъелся? - Ты говорила, будто он тебе все объяснил, - так что же он объяснил? - Это трудно пересказать. - Он рассказывал, что они тут делают или что собираются делать, - зачем они вообще тут сидят? - Да. - Ну так зачем? - Он сказал, что они заняты хорошим делом. - Но каким, Джуди, каким? Возможно, - из-за того, что они были близнецами, - разум Никки, имевший сходство с ее, обладал способностью влиять на разум сестры в большей степени, чем разум любого другого человека. Возможно, оттого, что между Джуди и братом существовала внутренняя связь, ее сознание не удалось погрузить в такую же глубокую спячку, как сознание техников и рыбаков. Она принялась нервно теребить, развязывая и снова завязывая, поясок на своей рубашке, и вид у нее стал встревоженный. В синем свете ночника Никки подошел к ее койке и присел, почесывая Шутьку. - Пожалуйста, Джуди, постарайся припомнить. Она с трудом выговорила: - Я не помню его объяснений. - Ты разве не понимаешь, что не могут они заниматься хорошими делами и при этом стрелять в людей? - Может быть, это они по ошибке? Да, конечно. Он так и сказал. - Да не бывает таких ошибок. И если мы с тобой здесь на каникулах, то почему мама и папа не пришли попрощаться с нами? И почему нас запирали? Джуди расплакалась. - Ну, ладно, Джу, шут с ним. Мы еще успеем все это обдумать. - Нет. - Что нет? - Давай думать сейчас. Никки сидел, боясь пошевелиться и стараясь не дышать. Братцыкролики, думал он, похоже я ее все-таки вытянул. Только не торопись. Она сказала: - Я совсем не помню, что он мне говорил. Все будто смазалось. По-моему... А ты не чувствовал, что засыпаешь? - На меня это вообще не подействовало. - Что? - То, что он делает с помощью глаз или мозга, или я не знаю чего. - Но он же с тобой разговаривал? - Он произнес латинскую фразу - на радостях, что меня не проняло. Да и то, прежде чем он смог ее выговорить, ему пришлось выпить еще один стакан виски. Мне кажется, он вообще без виски говорить не может, - так, как мы говорим. Сам-то он разговаривает не то с помощью глаз, не то лба, не то еще чего-то. - Как муравьи, - совершенно нормальным тоном сказала Джуди. -Они прижимаются друг к другу усиками. Я читала в учебнике биологии. - Вот что-то похожее он с тобой и проделал. - Ник, как интересно! Это значит, что я могу разговаривать, как муравьи, а ты не можешь. - Это значит еще, что он способен прочесть любую твою мысль, и заставить тебя думать все, что ему захочется. - Так вот что он с техниками сделал! - Да. - Ужас какой! - Захочет - и заставит тебя думать, что ты колбаса, - сказал Никки, развивая успех. - Ну уж этого он не сумеет. - Еще как сумеет. - Колбаса же вообще думать не может. Никки открыл было рот и снова закрыл. - Если... - Никки, а если мне захочется кое-куда, он и об этом узнает? - Наверняка. - Гадость какая! Так он тогда... Выходит, он меня загипнотизировал, а это уж такая подлость, что я и не знаю. - Наконец-то ты поняла. Она поняла или, вернее, была готова понять. - Если этот человек... Никки запнулся. Всей своей герцогской душой он желал назвать Хозяина "этим человеком". И не мог. Получалось фальшиво. При первых же своих словах он вспомнил его глаза. - Если Хозяин, - сказал он, и оба посмотрели на дверь, - если Хозяин... Они сидели молча, освещенные, словно на сцене, и смотрели на ручку двери. Когда разговор возобновился, оба уже шептались. - Мы должны что-то предпринять. Разобраться что тут к чему. Если мы не сделаем этого, нам никогда не вернуться к папе. Ясно же, что этот летчик, и доктор, и Пинки работают на них, я хочу сказать, на Него и на Китайца, и мы должны знать, чем они занимаются. Тут что-то ужасно важное, Джуди, и дурное. - Да, но как мы это выясним? - Придется провести расследование. Звук этого слова подействовал на Никки живительно, и он прибавил еще: - Придется порыться в их грязном белье. - А это обязательно? - Люди из ФБР всегда так делают. - А-а, ну тогда ладно. Она не очень отчетливо представляла себе, что такое ФБР, и оттого ей оставалось лишь согласиться. - Главное дело, пока мы не выясним, чем они тут занимаются и кто они такие, мы не сможем ничего предпринять. - Не сможем. - Значит, нам придется за ними следить, как будто мы шпионы. - Думаешь, у тебя получится? - с сомнением спросила Джуди, проявляя куда более глубокое понимание характера Никки, чем он мог от нее ожидать. - Что это ты хочешь сказать? - Ну... И подумав, она как можно мягче сформулировала свои сомнения: - Это ведь не то, что играть в индейцев. Никки не одобрял критических суждений на свой счет, даже неявных, а потому рассердился. - Я... - Никки, тут же дело не в том, чтобы расспрашивать людей, обещая им, что ты ничего никому не скажешь, или подслушивать у замочных скважин. По-моему, это больше похоже на то, что ты и сам не должен сознавать, что ты делаешь. - Можно и сквозь замочные скважины подслушивать. - Ну тогда ладно, - сказал она, почувствовав облегчение от того, что дело предстоит не очень серьезное, больше похожее на игру, - я думаю, это у нас получится. - И потом, мы можем следить за ними. - Сесть им на хвост. - Точно. - В кафельных коридорах не больно-то на хвосте посидишь. - Можно обыскать их комнаты, - неуверенно сказал он, - когда их там не будет. Чем практичнее становились их предложения, тем тише они говорили. - А если нас застукают? Он не знал, что тогда может случиться, - на этот счет у него никакого опыта не было. Вряд ли шпионы отделываются взбучкой или тем, что их пораньше отправляют в постель, - во всяком случае не там, где стреляют из пистолетов. Как и Джуди, он понимал, что глупо двенадцатилетним детям пытаться сорвать осуществление огромного заговора. И все-таки он знал, что они правы. Прежде всего, они попали в положение, которое в определенном смысле диктовало им образ действий. А с другой стороны, Никки испытывал уверенность, что он, если подопрет, сможет надуть кого угодно. Дети, когда они дают себе труд позабыть, в чем, собственно, состоит правда, лгут с большим мастерством. И кроме того, он сознавал свое превосходство перед взрослыми по части находчивости, как и то, что детям обычно грозит меньшая опасность, чем взрослым. Удобно, когда тебя принимают за незрелого простофилю (хоть Никки и не понимал, что к нему именно так и относятся), особенно если ты намерен податься в шпионы. Поведение детей становилось все более разумным, - не глядя друг на друга, они переговаривались почти беззвучно: - Здесь могут быть подслушивающие устройства. - В любой комнате могут быть. - Прежде всего, нам нужно разобраться в людях. - Придется обшарить весь остров. - Читать все, что удастся найти. - Спрашивать. - Думать. Он прилег на кровать, прижал губы к ее уху и выдохнул, так, словно делился чем-то сокровенным с собственной душой: - Только не стоит начинать прямо с Хозяина. Начать надо с когонибудь, кто попроще. Она начала поворачиваться - украдкой, словно за ними следили, и поворачивалась, пока не уткнулась ртом в его ухо. - Давай начнем с Пинки. - Почему? - Мне кажется, он добрый. - А как? - Просто подружимся с ним. Вытянувшись в постели, Никки ощущал покой и блаженство оттого, что сестра снова вернулась к нему. И только совсем перед тем, как сон одолел его, в мозгу мелькнула неприятная мысль. А что если Хозяин сумеет опять все повернуть по-прежнему, - едва только снова пошлет за ней? Глава девятая. Доктор - Что толку разговаривать с Пинки, когда он немой? - Может, он писать умеет? - Фью-ю! Выяснилось, однако, что у негра просто шариков в голове не хватает. Он замечательно разбирался в сложных механизмах, и был, возможно, одним из лучших в мире часовщиков, почему его и держали на Роколле, но, похоже, никаких представлений, более сложных, чем те, что присущи ребенку, у него не имелось. Джуди оказалась права, он действительно был добрым человеком. - Пинки, куда подевался твой язык? Пинки красивым наклонным почерком, какой можно увидеть в старинных прописях, написал на грифельной доске: "Пропал". Детям как-то не захотелось спрашивать, кто к этой пропаже причастен. - А с чем это ты возишься? Он с гордостью показал им маленькие выпуклые локаторы, но, как выяснилось, и понятия не имел, для чего они предназначены. - А майор авиации Фринтон - он кто? Некая боязнь мешала им задавать более существенные вопросы. Пинки написал: "Хороший". Джуди внезапно спросила: - Кто украл Шутьку? Об этом он знал, потому что похитителю приходилось обращаться на кухню за едой для собаки. Повизгивающим мелком он написал: "Доктор". И словно вызванный заклинанием, явился Доктор. - Ага! - сказал он, первым делом бросив взгляд на доску. - Упомяни в разговоре ангела и ты услышишь, шелест его крыл! С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром. А почему это наши детективы произносят имя целителя всуе? Нет-нет, не надо отвечать. Это лишь шутка, уверяю вас. Ни малейшего осуждения. Друзья Трясуна Мак-Турка имеют полное право обсуждать его сколько душе угодно, в сущности - это честь для него, к которой он относится более чем чувствительно - или чувственно, как правильнее сказать? Но могу ли я осведомиться, в чем состоял ваш столь лестный для меня вопрос? Никки, ничтоже сумняшеся, ответил: - Мы спрашивали, зачем вы украли Шутьку. Доктор расстроился. Доктор был оскорблен в лучших чувствах. Доктор поразмыслил, чем бы ему избыть свое горе, и простер к детям руки. - Дорогие мои, я должен вам все объяснить. Нам необходимо держаться друг за друга. Недопонимание между друзьями - это ужасно. - Так зачем же? - Нынче такой погожий денек, - ответил Доктор. - Не подставить ли нам тела наши Господнему солнышку, чтобы там, на приволье, закрыть этот сложный вопрос? Денек оказался отнюдь не погожим. Из дверей ангара они ступили в плотный туман, оставлявший впечатление жемчужин, растворенных в снятом молоке. Сгустки тумана цеплялись за гранитные выступы. Туман был настолько плотен, что даже вел себя наподобие какого-то твердого тела, возвращая им эхо их голосов, и заставляя шаги их звучать, словно в гулкой комнате или пещере. Даже поступь босых детских ног отзывалась в этом тумане. Птицы, сидевшие наверху по краю, не вспорхнули, когда растворились двери. Они не могли себе этого позволить. Им приходилось сидеть, где сидится, бесхитростно покорствуя стихии. Когда исчезает надежда, исчезает и страх, а у птиц не было сегодня надежды, что им удастся взлететь. - Чего ради мы сюда вылезли? Мы же промокнем насквозь. - Скорее уж свалимся. - Держи Шутьку. - Шутька! Шутька! Иди сюда, глупая! Упадешь! - Терпеть не могу, когда Шутька гуляет вдоль обрыва, - сказала Джуди. - Я знаю, считается, что собака не способна споткнуться и все такое, но разве можно быть в этом уверенной? Кроме того, она от рождения идиотка, правда, лапушка моя? - Хорошаясобачея, - сказал Доктор. - Бедная собачея. И тем обрек себя в глазах детей на вечное проклятие. Ибо никто не вправе называть собак "собачеями". - Ну, так как же? - Как весьма основательно заметила твоя сестренка, нам, может быть, лучше вернуться вовнутрь, пока мы не вымокли окончательно. Войдя в ангар, Доктор в нерешительности остановился, не зная, куда повести детей. Он хотел выйти с ними наружу, потому что, как и они, боялся микрофонов. Трансляционная система относилась к числу тех тайн, в которые его не посвящали. А поговорить было нужно. - Может быть, ко мне, в операционную? Это помещение было оборудовано победнее, чем те, в которых располагалась техника. В нем царил беспорядок. Столик на колесах хаотически покрывали сыворотки, ампулы, пузырьки, заткнутые неподходящими пробками, дифтерийная сыворотка соседствовала с пенициллином, а рядом валялись сломанные иглы для подкожных инъекций и та штука, которой, заглядывая в горло, прижимают язык, - ее покрывала ржавчина. Близнецы присели бок о бок на черную кожаную кушетку. Джуди с неодобрением заметила, что в эмалированном ведерке так и валяются заскорузлые куски окровавленной корпии вперемешку с окурками. - Так как же? Доктор тяжело вздохнул. - Важно было увести вас подальше от негра, детки. Я был обязан извлечь вас оттуда. Они обдумали сказанное, ничуть не веря в него. - Он не в своем уме, - пояснил Доктор. Джуди подумала: "Пожалуй, он простоват немного. Но разве сумасшедшие так себя ведут?" Доктор понял, о чем она думает. - Нет-нет, он непростачок, все гораздо хуже. Он производит такое впечатление, потому что душа у него добрая. И все-таки он живет в иллюзорном мире, - как настоящий безумец. Советую вам быть поосторожнее, когда остаетесь с ним один на один, и самое главное, не доверяйте тому, что он говорит. Правильнее сказать, что пишет. У нас, докторов, это называется галлюцинаторным безумием. Прислушайтесь к словам человека, получившего медицинское образование, детки, - это необходимо, поверьте, - иначе вы можете попасть в чрезвычайно опасное положение. Несчастный малый! Потомуто мы и держим его на острове, для него остров - что-то вроде лечебницы. Большую часть времени Пинки кроток, как агнец, такой услужливый, - сама доброта, - хотя в голове у него полная каша. Потом вдруг, бах! Маниакальная депрессия. Так что не верьте ни одному его слову. - Он сказал, что это вы забрали Шутьку. - Ну вот, видите. Потому мне и пришлось вас увести. Скажи ему слово поперек, оспорь хотя бы единое из его представлений, - и беды не миновать. Даже это утверждение опасно было бы отрицать в присутствии Пинки. - Значит, не вы? Доктор сожмурился. - Ой, ну что вы, право! Вообще-то говоря, они и не видели, что могло бы его к этому подтолкнуть. - А зачем вы говорили на разные голоса, когда мы сидели взаперти? На лицеДоктораобозначилось обиженное выражение, придавшее ему почти достойный вид. - Всемувинойприсущеемнечувство юмора, - высморкавшись, заявил он. - Живем мы на острове, от детей отвыкли. Вам следует простить меня за это. Дружеское заблуждение. - Почему нас здесь держат? - И чем вы тут занимаетесь? - добавила Джуди. - Пока вы нам не скажете, мы не сможем верить вашим словам, нам все будет казаться неправдой. - Об этом я и хотел побеседовать с вами. Погодите минутку, помоему, у меня где-то были конфетки. Он порылся в ящике стола и извлек оттуда покрытый пятнами бумажный пакетик, содержавший то ли пилюли от кашля, то ли какието пастилки, - близнецы с неохотой приняли их. Цвета "конфетки" были черного, а на вкус отзывались смесью лакрицы с черной смородиной. - Я расскажу вам все с самого начала. Нам придется разговаривать тихо. Перетяните кушетку в этот угол, подальше от двери. - Так вот, детки, - начал Доктор. - Вы несомненно слышали такие слова: "совершенно секретно". Они относятся к вещам, о которых разрешается упоминать только в Кабинете министров, да и там еще не всегда. Разве что сэр Уинстон Черчилль может позволить себе обсуждать их по закодированному телефону. Вот над такими вещами мы и работаем на Роколле. Я сильно сомневаюсь, следует ли мне говорить об этом, даже с вами! - Если это такой секрет, - сказал Никки, - то не говорите. - Обстоятельства принуждают меня к этому, - вот именно, вынуждают обстоятельства. Ваше появление здесь, - свершившееся, я мог бы сказать, по воле случая, заставляет меня открыть правду. Доктор подумал над сказанным и добавил: - Вы понимаете, что мы пытались вас уничтожить? Трагический выбор, детишки, но необходимый. Когда на одной чаше весов лежит существование миллионов, какие-то две жизни приходится сбрасывать со счетов. Таков научный подход. - Мы догадываемся, что не сами в себя стреляли. - Да. Да. Гхм! Ну что же, вам должно узнать правду, всю правду и ничего, кроме правды. Тогда вы сможете составить суждение касательно вставшей перед нами дилеммы. Голос его упал до беззвучного кваканья, затем кое-как выправился и превратился в шепот. Он наклонился к близнецам и сказал: - Мы работаем над тем, чтобы обезвредить водородную бомбу. Близнецы ждали продолжения. - Сдерживание, - сказал Доктор, - или Защита. Вам еще предстоит услышать споры на эту тему. Вы можете либо сдерживать врагов, изготавливая все больше бомб и при этом все лучших, либо вы можете изобрести контр-оружие, которое сделает их безвредными. Я хочу сказать, сделает безвредными бомбы. Повисло выразительное молчание, которое нарушил Никки: - А вы хорошо разбираетесь в бомбах? - Нет. Что нет, то нет. Я врач, скромный служитель, задача которого заботиться о здоровье и вообще о благополучии этих великих умов, - мне следовало бы даже сказать, этих незаменимых людей. Собственно, по этой-то причине я вам все и рассказываю. Значит, он еще не закончил. Доктор Мак-Турк переместил запыленный термометр из фасолевидной ванночки в стакан с водой, уже содержавший запасную пару вставных челюстей. - Задача моя трудна. Глаза его скользнули, впрочем, не заметив ее, по треснувшей колбочке термометра. - Разум! - воскликнул он - Человеческий разум - вот в чем главное затруднение. Эти великие мыслители, чьи колоссальные мозги недоступны пониманию простого человека, предрасположены, -неизменно предрасположены - к аномальным, невротическим состояниям. Я же, как врач, обязан хранить скорее душевное здравие Хозяина, чем физическое. Причем одно сказывается на другом. Дорогие мои детки, вы едва ли способны даже вообразить те трудности, с которыми мне приходится сталкиваться. Вам недостает для этого познаний в области медицинской психологии. Он извлек термометр из стакана и швырнул его в ведерко для использованной корпии. - Я постараюсь объяснить вам это в простых выражениях. Если Хозяин заболевает, мысли его начинают путаться. Если мысли его путаются, он заболевает. Вам понятно? Они кивнули. - И когда мысли у негопутаются, он не доверяет собственному врачу. Подождав, когда они хотя бы отчасти усвоят этот тезис, он двинулся дальше: - А для врача чрезвычайно важно все время следить за работой его мозга. - Невозможно, - вскричал он, буквально ахнув кулаком по столу, - поставить диагноз, когда от тебя скрывают симптомы. Хозяин - больной человек. Он не желает мне верить. Он отказывается принимать от меня лекарства. Я бессилен в моем стремлении быть опорой, нет, защитой для наиважнейшей из тайн, существующих в мире! Кулак, ударивший по столу, разжался и теперь лежал на столе плоской ладошкой. Краска сбежала с докторского лица, мгновенно осветившегося вкрадчивой улыбкой. Вид у Доктора был невинный, как у младенца. - Вы можете мне помочь. - Как? - Рассказав мне, о чем он с вами беседовал. Казалось, они не питают такого желания, и потому Доктор продолжил свои объяснения. - Все, что говорит или делает Хозяин, каждый поступок пациента, каждое движение его ума, все это связано с состоянием его здоровья, - здоровья, бесценного для страждущего человечества. - Так кто же такой Хозяин? - Величайший из ныне здравствующих ученых. - А если... - начал было Никки, но Джуди наступила ему на ногу. Отвечать стала она: - Ну, мы на самом-то деле просто поговорили о наших частных делах. Меня он загипнотизировал, но с Никки у него это не вышло. На долю секунды Доктор вдруг просиял, словно включили и тут же выключили свет. - Сколько он выпил? - Три стакана. - Три?! - И с Никки ему пришлось именно разговаривать, потому что он не сумел прочитать его мысли. - Я так и знал! Так и знал! Это уже четвертый случай. - Четвертый случай чего? - Не ваше дело, - ответил он, но тут же спохватился, вспомнив, какой он добряк и миляга. - Профессиональные тайны, дорогие мои. Клятва Эскулапа. Врач не в праве что-либо рассказывать о своих пациентах, просто не в праве, - вы ведь уже достаточно взрослые, чтобы это понять? Уставясь в пол, Доктор поразмыслил с минуту. Когда он поднял взгляд, лицо у него было усталое. - Согласитесь ли вы помочь старому доктору? Поскольку дети молчали, он с пафосом добавил: - Дело идет о судьбах мира. - Хорошо, - сказала Джуди, прежде чем Никки успел вставить слово. - Мне нужно, чтобы вы сделали два дела. Слушайте внимательно и запоминайте. А кстати, как вас зовут? - Никки и Джуди. - Я хочу, чтобы ты, Никки, как можно чаще виделся с Хозяином. Подружись с ним. Он вскоре начнет заниматься твоим образованием, так что встречаться вы будете. Запоминай все его слова и поступки и после передавай мне. Что же касается тебя, Джуди, постарайся вообще с ним не встречаться, насколько это в твоих силах. Твоим образованием он заниматься не станет, так что это тебе будет нетрудно. Вы понимаете, что все это нужно, чтобы помочь больному? - Да. - Чтобы установить контакт с разумом пациента? - Да. - Вы очень умные детки! Вы сделаете все это ради старого Трясуна, а также ради спасения мира? - Мы изо всех сил постараемся сделать как лучше, - сказала Джуди, отнюдь не кривя душой. - Вот речи истинных Британцев! Пока дети с отвращением переваривали определение, которое он им дал, Доктор переменил тему разговора. - Ну и ладушки. И довольно об этом. Пожалуй, мне пора уже заняться приготовлением моих снадобий. И он подмигнул детям весело и живо. - Медикамент, - воскликнул он, - ты ангел-исцелитель! Лечить, лечить и лечить. Пузыречек туда - пузыречек сюда. И кто знает, - быть может, даже успокоительное для нашего досточтимого Хозяина? Дети уже закрывали дверь, когда Доктор снова окликнул их: - Вы слыхали про Закон о разглашении государственной тайны? - Да. - Ни единого слова ни единой душе, - вы хорошо это поняли? - Да. - Ни Пинки, ни Фринтону, ни Китайцу, ни даже Хозяину? - Да. - Не забывайте об этом, - сказал Доктор. - Это не игра, здесь все всерьез и ничего понарошку. Когда они добрались до своей комнаты, Никки без с некоторой робостью спросил: - Ты ему хоть немного поверила? - Разве что самую малость. Он даже грязь из-под ногтей не выковырял. Глава десятая. Джуди думает Однако по части образования он оказался прав. В тот же день после обеда, не дав близнецам заняться Фринтоном или кем-либо иным, Китаец открыл дверь больничной палаты и кивком подозвал Никки. Перед тем как им уйти, он отвесил Джуди поклон и сказал: "С вашего разрешения". Считается, что в большинстве своем китайцы не выговаривают букву "р", так что у них вместо "жаренного риса" получается "жаленный лис". Но этот китаец не принадлежал к большинству. Его выговор был безупречен. Он говорил на настоящем старосветском английском, - эдвардианском, если точно сказать. Он бы, наверное, даже сказал (как водилось в ту пору среди людей высшего света) "благодарствуйте" вместо "благодарю", - разумеется, если бы ему вообще пришла в голову мысль прибегнуть к этому слову. Никки последовал за Китайцем по коридору. Они миновали черную дверь и оленьи рога, аксминстерский ковер и дверь с нарисованным на ней камышом. В будуаре Хозяина, - ибо таково одно из слов, позволяющих описать выдержанное в тонах пожелтевшей зелени убранство этой комнаты, впрочем, имевшей, быть может, больше сходства с холостяцкой квартирой Шерлока Холмса на туманной Бейкер-стрит, по которой медленно движутся кэбы, - в будуаре Хозяина их ожидал откидной письменный стол, уже застеленный чистой промокательной бумагой с чернильницей и мягким стальным пером поверх нее. На столе лежал также отпечатанный на машинке список экзаменационных вопросов. О Господи, подумал Никки, совсем как на вступительных экзаменах в Итоне! Совсем так оно и было. Перед Никки предстал уже знакомый нудный набор: уравнения, прямоугольные треугольники с их жалкими вершинами, именуемыми A, B и C, вопросы насчет того, что производят в Чикаго, да как называется столица Сиама, да когда произошла Французская революция, и даже кусочек "De Bello Gallico" на предмет перевода - вся компания была в сборе. Цезарь! И еще пущую неправдоподобность, - хотя, пожалуй, не для Никки, ибо до сей поры экзамены играли в его жизни роль куда более заметную, нежели гангстеры, - придавал положению Китаец, оставшийся в комнате, чтобы присматривать за экзаменуемым. Никки уныло уселся за письменный стол, а желтолицый человек, сунув ладони в широкие рукава, застыл за его спиной. Почему все они так не любят разговаривать? - сердито думал мальчик, берясь за перо. Чего они на себя таинственность напускают? Уж "с добрым-то утром" они, судя по их виду, сказать умеют. И Никки нарочно поставил 1066 против вопроса о дате открытия Америки. Это было что-то вроде экзаменационной работы по проверке общего кругозора. Как они могут, как они могут сегодня стрелять в тебя, а завтра устраивать проверку твоего кругозора? Чаепитие у Болванщика да и только! Сидя в одиночестве на больничной койке и стискивая в разгневанном кулачке немалый клок Шутькиной шерсти, - Шутька, понимавшая, что она помогает хозяйке справляться с какой-то горестью, безропотно сносила боль, - Джуди размышляла о безобразной несправедливости женской доли. Во-первых, титул достается твоему брату. Во-вторых, тебе приходится носить на приемах юбку. В-третьих, считается, что ты не должна лазить по деревьям. В-четвертых, тебя гипнотизируют. Впятых, он получает образование. Он получает, а ты нет. О, будь прокляты, будь прокляты всеобщее скотство и фаворитизм! Но нет, я не стану злиться, сказала она себе, никто не увидит, что я задета, и вместо того, чтобы нюнить, я все обдумаю и с блеском разберусь в ситуации, и когда Никки вернется, всем будет ясно, что я не просто Игрушка, Которую Можно Засунуть В Угол, но Личность, С Которой Нужно Считаться, которая Совершает Открытия, вот вам. И странное дело, в полном несогласии с тем, к чему обычно приходят обуреваемые мстительными чувствами люди, Джуди действительно совершила открытие, как и намеревалась. - Главное тут вовсе не в том, что Никки мальчишка, - неожиданно для себя самой громко сказала она. Главное в том, что его мысли прочесть невозможно, а мои - пожалуйста. Потому доктор Мак-Турк и захотел, чтобы за Хозяином шпионил он, а не я. Про меня-то Хозяин мигом узнал бы и что я слежу за ним, и по чьей просьбе. Понятно-понятно. Они захватили нас, чтобы шантажировать папу и дядю Пьерпойнта, а когда поняли, что Никки нельзя загипнотизировать, то обрадовались, потому что такие люди полезны в их делах. Потому они и решили его обучать. Только чему? А доктор Мак-Турк со всей его болтовней про атомные бомбы и умственные заболевания и с просьбами никому ничего не говорить, - он попросту хочет с помощью Никки подобраться к Хозяину, потому что Хозяин не может узнать, что думает Никки, но скорее всего очень даже может узнать, что думает Доктор, а Доктор боится Хозяина до смерти и это означает, что он скорее всего строит против Хозяина какие-то козни, вот ему и приходится действовать через Никки, которого не видно насквозь. Так? Так. Снадобья. Что-то он такое говорил про медикаменты. Если доктору Мак-Турку хочется отравить Хозяина, то сам он этого не может, потому что старик сразу бы разобрался в его намерениях. Кстати и не удивительно, что он трясется от страха при каждой встрече с Хозяином. Боится, что тот его раскусит. Ему приходится обходить Хозяина стороной. При любой встрече, в любую минуту Хозяин может прочитать его мысли. Это все равно что написать на лбу печатными буквами: "Я СОБИРАЮСЬ ВАС ОТРАВИТЬ" и расхаживать вокруг, дожидаясь пока на тебя обратят внимание. Конечно, он собирается его отравить. Это же очевидно. Скажет Никки, что Хозяин отказывается принимать лекарство, которое принесет ему пользу, и попросит, чтобы Никки тайком дал это лекарство Хозяину - так, чтобы тот ни о чем не догадался. А сразу он Никки об этом не попросил потому, что не знает, закончил ли Хозяин изготовление той штуки, так что пока Никки нужен ему как информатор, и конечно он собирается его отравить, чтобы зацапать эту штуку! Восторг, который вызвали в Джуди столь блистательные дедуктивные выкладки, несколько охладила внезапно пришедшая ей в голову мысль. Джуди подумала: Отравить? Этого просто не бывает, и уж не толстеньким человечкам, похожим на Санта Клауса, заниматься такими делами. Пожалуй, я несколько увлеклась. Но тут же мелькнула другая мысль: А стрелять-то они в нас стреляли. И она смиренно заключила свои размышления так: во всяком случае, Никки мои догадки могут заинтересовать. Никки, когда он вечером вернулся с экзамена, ее догадки заинтересовали и еще как. - Джуди, ты просто колдунья! Ты в самую точку попала! Все его хитрости за милю видать! Ты помнишь, как он сказал: "успокоительное для нашего досточтимого Хозяина"? Конечно, он хочет его убить, это самое подходящее дельце для таких, как он, сальных людишек. И конечно, из жадности. Ему нужна эта штука. - Но что это за штука? - А Бог ее знает. - Может быть, Секретное Оружие? - Все что угодно, Джуди. По моему сегодняшнему опыту судить, так она может оказаться даже квадратом гипотенузы! И он рассказал ей о радостях образования. - Зачем им нужно, чтобы ты знал дату открытия Колумба? - Наверное, хотят выяснить, какой у меня коэффициент умственного развития. - А загипнотизировать тебя они не пытались? - Да там и Хозяина-то не было. - А Китаец как себя вел? - Стоял в сторонке. - Хотела бы я знать, что он собой представляет. - Ну, во-первых, он способен разговаривать без слов. Это мы видели. Помнишь, насчет Шутьки. - Ты думаешь, он такой же старый, как Хозяин? - Все может быть. - А сколько Хозяину лет? - Под рогами есть пластинка с датой, когда их добыли. Там написано 1879. - Их мог добыть и отец Хозяина. - Да, - но мог и он сам, и уже достаточно старым человеком. Это ничего не доказывает. - Вид у него такой, словно ему около ста. - Или двухсот. - Ну, Никки, этого уже быть не может! - Если на то пошло, ты же не можешь разговаривать без слов. Или загипнотизировать целый миллион рабочих. Или выдолбить изнутри скалу в самой середине Атлантики. Да практически ничего ты не можешь, что могут они. И без особой радости поразмыслив над этим, Никки спросил: - Как по-твоему, Джуди, возможно ли, чтобы нам удалось перехитрить таких людей? - Знаешь, - ответила она, обдумав вопрос, - мне кажется, что у детей хоть и нет такого опыта, как у взрослых, но зато они иногда гораздо умнее. Возьми, например, хоть бедного старичка Трясуна. Ведь этот его лепет про государственные секреты и таракана-то не обманет. Глава одиннадцатая. Конец Трясуна Если бы им довелось сейчас взглянуть на Трясуна, они отвели бы глаза. Стояла ночь, и темный Атлантический океан, уcмиренный туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней луны. Большие валы, чьи ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в двести футов, казалось, скользили вдоль лунной дорожки, почти не возмущая ее подъемами и падениями, и это при том, что они поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду. Перед закатом туман пролился дождем. Теперь разведрилось и влажный воздух взбодрил чету буревестников, часто вылетающих ночью. Незримые в темноте, они неслись быстро. Зримыми они становились, пересекая лунную дорожку, тогда было видно, как они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с ними, как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе, поддерживая себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: "Сам виноват!" и "Это враки!". Черная глыба Роколла темнела на бархатистом и серебряном фоне, будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный из головки. Хоть и светила луна, звезды казались колючими, до такой чистоты был промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы по его окоему, - чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки лежали на брюшках, будто высиживали яйца. Вообще-то на острове имелся радар, предупреждавший о нежелательных соседях. Но нынче соседей не было, и окно гостиной Хозяина - одно из трех отверстий в отвесной стене утеса - стояло настежь. Густой свет его ламп изливался на зачарованную волну золотистым сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и одинокой среди одичалых вод, - ибо до ближайшей суши отсюда было двести пятьдесят миль. Если бы под рукой у нас оказалась сейчас кинокамера, она отыскала бы в крутизне окошко и въехала внутрь, чтобы обнаружить внутри ученого старца, сидевшего в большом раскладном кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со светом ламп в ночь лилась и она. Фонограф был включен на половинную громкость. И мы бы увидели, как кружит на нем долгоиграющая пластинка, - фуговая математика Баха. Впрочем, музыки Хозяин не слушал. Он сидел в старомодном кресле, неподвижный, как кобра, и не спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп поблескивал на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа. Дверь, на которую он смотрел, отворилась и вошел доктор МакТурк. Появление его представляло собой жутковатое зрелище - из тех, от которых волосы начинают шевелиться на голове. Прежде всего, он вступил в комнату медлительно и безмолвно. Кролик, зачарованный горностаем, замирает и принимается верещать, Доктор же, хоть и против собственной воли, но двигался - и молчал. Перемещался он медленно, ставя одну ступню перед другой, поочередно вытягивая перед собою каждую ногу, словно купальщик, пробующий воду, - ноги волочились, не отрываясь от пола, как будто доктор к чему-то подкрадывался, сам того не желая. Дверь отворилась с такой же медлительностью, с какой двигался доктор. Человек, входивший в комнату, смахивал на существо, вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не тревожить, - на обомлевшую жабу или лягушку, которую тянет к себе немигающий взгляд зеленой мамбы. Хозяин все-таки вызвал Доктора. Он приближался к старику, замедленными, словно в кошмаре, движениями, оба неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока доктор приближался, старик поднялся из кресла. Так и не издав ни единого звука, они постояли лицом к лицу. Затем движение пошло в обратном порядке, - словно волна, докатившаяся по песку до положенного ей предела, утратила силу и ее потянуло назад, - Доктор, передвигаясь вперед спиной, вышел из будуара, преследуемый обладателем страшного черепа. Они шли попрежнему медленно, мелкими шажками, на неизменном расстоянии один от другого, уставясь друг другу в глаза. Доктор, заведя за спину руку, нашел дверную ручку так легко, словно видел ее. На аксминстерском ковре оба поворотили налево и шаг за шагом стали сходить по лестнице, нога одного мягко спускалась ступенькой ниже, одновременно с ней выдвигалась вперед нога другого. В узкой прихожей жертва скоро почувствовала, как деревянный сундук уперся сзади ей в ноги чуть ниже колен. Доктор поднял руку над головой и обхватил рога, которых ни разу еще не касался. Часть стены отъехала в сторону. Похоронным шагом, приноравливая ритм своего продвижения к бескровным баховским фугам, они вступили в лабораторию. Доктор положил палец на выключатель, расположение которого было ему неведомо, нажал, и в ответ послышался тонкий вой включенной машины. Пустая, выложенная плиткой стена перед ним замерцала. Шествие завершилось. Затем - с придушенным, леденящим душу взвизгом - доктор Мак-Турк вытянул руки над головой и прыгнул, буквально прыгнул навстречу пронзительному, тонкому пению вибратора. Глава двенадцатая. Полоний Близнецы сразу заметили, что Доктор куда-то пропал, но странное дело, ни разу и не обмолвились о пропаже, словно могли, не упоминая события, помешать ему воплотиться в реальность. Бриллиантовый блеск звезд в ночь исчезновения Доктора был результатом дождя, а не его предвестием. Снова установились знойные дни, подобные тому, в какой дети приплыли на яхте к острову. Целыми днями, не считая послеобеденных часов, когда Никки приходилось учиться, дети валялись на прокаленной вершине островка. Они лениво следили за тем, как деловитая Шутька раз за разом получает по носу, ссорясь с глупышами. Они разговаривали о родителях, о столь далекой от них сельской Англии в разливе ее зелени, о своих пони, пасущихся на траве домашнего парка, - о чем угодно, кроме Доктора. Почти неделя прошла, прежде чем дети решились заговорить даже о собственных проблемах. - Когда вертолет прилетит? - Мистер Фринтон сказал, что не вернется до субботы. - Похоже, он тут не очень засиживается. - Может, ему этого и не хочется. - Вот если бы мы могли выбираться отсюда, как он. Никки не ответил, - вытянув ноги и опершись на локти, он лежал и смотрел на горизонт. Море под ними отливало неправдоподобной синевой, словно на рекламном проспекте путешествия во Флориду. Несколько раз мимо них то в одну сторону, то в другую со свистом пропархивал тупик, так близко, что они могли разглядеть малиновое кольцо вокруг глаза, охваченное стального отлива треугольником. Забавные птицы эти тупики, подумал Никки, важных клоунов вот кого они напоминают! Наверное, из-за глазных треугольников, у клоунов точно такие же. Потому люди и дают им прозвища, вроде "Забулдыга" или "Томми-простачок". Это скорее из-за глаз, чем из-за радужного клюва. - Джуди, ты видишь? Он лапки сложил! - Кто? - Тупик. Вон там, смотри! - Точно! - Засунул под фалды. Как олдермен. - С ума сойти! Никки порылся в памяти и прибавил: - Я в какой-то в книге читал, что одно из его прозвищ - "Римский Папа". - Не иначе как он молится на лету. Ты не заметил, ладошки он не сжимал? - А славный из него вышел бы Папа - толстенький, коротконогий, нос бутылкой и размалеван, как в цирке. - И переваливается на ходу. - Да, ходит он скорей по-моряцки, вразвалочку. - Знаешь, Никки, люди в "Bello Gallico", может, и не самые симпатичные, а все же приятно смотреть на птицу и не чувствовать себя дураком. Хорошо, что ты читаешь про птиц. Садясь на воду, тупик вытягивал и широко разводил по сторонам от хвоста красные лапки, - пользуясь ими, как самолет элеронами. - В книге сказано, - пояснил Никки, принимая ее похвалу, - что ту