онью рот. Тяжелый приступ кашля снова сотрясал ее. -- Это... то, что во мне сидит... убивает цветы... -- бормотала она. -- Не говори со мной, -- сказала Исида. -- И не огорчайся, Бог с ней, с этой гвоздикой. Колен принесет сейчас новые цветы. Воздух в комнате был синий, а по углам зеленоватый. Следов сырости пока еще не замечалось, и ворс у ковра оставался пушистым, но сквозь одно из четырех квадратных окон свет уже почти не пробивался. Из прихожей до них донеслись хлюпающие шаги Колена. -- Вот он, -- сказала Исида. -- Он наверняка принес тебе цветы. В комнату вошел Колен с большой охапкой сирени. -- Вот, Хлоя, возьми!.. Хлоя протянула руки. -- Какой ты милый, мой дорогой! Она положила букет на другую подушку и уткнулась лицом в сладчайшие белые грозди. Исида встала. -- Ты уходишь? -- спросил Колен. -- Да, меня ждут. Я скоро еще приду и привесу цветы. -- Было бы хорошо, если бы смогла прийти завтра утром, -- попросил Колен. -- Я должен искать работу, но мне не хотелось бы оставлять Хлою одну до прихода доктора. -- Договорились, -- сказала Исида. Она слегка наклонилась и осторожно поцеловала Хлою в нежную щеку. Хлоя подняла руку и погладила Исиду по лицу, но головы не повернула. Она жадно вдыхала запах сирени, который в виде облака медленно витал вокруг ее блестящих волос. LI Колен понуро шагал по дороге. Она сворачивала в лощину между увенчанными стеклянными куполами насыпными холмами, тускло поблескивавшими в свете дня. Время от времени он поднимал голову и читал надписи на указателях, чтобы удостовериться, что не сбился с пути, и тогда видел небо, исчерченное грязно- коричневыми и синими полосами. Далеко впереди из-за склона поднималась шеренга труб главной теплицы. В кармине у него лежала газета с объявлением, что требуются мужчины в возрасте от двадцати до тридцати лет для работы на оборону. Колен старался идти как можно быстрее, но ноги его увязали в горячей земле, которая медленно, но неумолимо вновь завладевала территорией, где теперь были воздвигнуты строения и проложены дороги. Растительности вокруг не было никакой. Куда ни глянь повсюду чернела земля. Спрессованная в блоки, наспех наваленные вдоль обочин, она образовывала насыпи, которые, однако, были столь непрочными, что время от времени большие массы земли, вдруг колыхнувшись, медленно оползали, заваливая проезжую часть дороги. Кое-где высота этих насыпей уменьшалась и тогда Колен видел купола, сквозь мутные стекла которых различал какие-то темно-синие тени, двигающиеся на более светлом фоне. Он прибавил ходу, с трудом вырывая ноги из ямок, которые проминал. Но рыхлая земля тут же выравнивалась, словно эластичная мышца, и на поверхности ее оставались лишь едва приметные следы, которые тоже мгновенно исчезали. Трубы заметно приблизились. Колен чувствовал, что сердце его в грудной клетке бьется, как взбесившийся зверь. Сквозь материю кармана он комкал пальцами сложенную газету. Он то и дело спотыкался на скользком грунте, но ноги увязали меньше -- почва заметно твердела. Наконец он поравнялся с первой трубой, торчащей, как вбитая в землю свая. Черные птицы вились вокруг ее горловины, из которой тянулась тоненькая струйка зеленого дыма. У основания труба, сохраняя круглую форму, сильно расширялась, что обеспечивало ее устойчивость. Чуть поодаль тянулась цепь каких-то строений. Дверь была одна. Колен вошел, поскреб подметки о решетку из блестящих острых лезвий и двинулся по низкому коридору, освещенному с двух сторон цепью ламп с пульсирующим светом. Пол и стены коридора были выложены красным кирпичом, а в верхней части стен, равно как и в потолке, были пробиты окошки, прикрытые стеклянными пластинами в несколько сантиметров толщиной, сквозь которые виднелось что-то темное и неподвижное. В конце коридора находилась дверь. На ней табличка с номером, указанным в газете, и Колен вошел, не постучав, как и было оговорено в объявлении. За письменным столом сидел старик в белом халате и читал учебник. Волосы у старика были всклокочены. На стене висели различные виды оружия, сверкающие бинокли, огнестрельные ружья, смертометы различных калибров и полный набор сердцедеров всех размеров. -- Здравствуйте, месье, -- сказал Колен. -- Здравствуйте, месье, -- ответил старик. Голос у него был надтреснутый и хриплый от старости. -- Я пришел по объявлению. -- Вот как! -- удивился старик. -- Уже целый месяц как печатают эти объявления, но без всяких результатов. Работа здесь, знаете ли, нелегкая... -- Знаю, -- сказал Колен. -- Но за нее хорошо платят. -- Бог ты мой! -- воскликнул старик. -- Наша работа, видите ли, выжмет вас в два счета, и вряд ли эти деньги стоят того... Впрочем, не мне оговаривать нашу администрацию. К тому же я еще жив, как видите... -- А вы давно тут работаете? -- спросил Колен. -- Год. Мне двадцать девять лет. И он провел дрожащей морщинистой рукой по испещренному глубокими складками лбу. -- Теперь, как видите, я уже достиг какого-то положения. Теперь я могу целый день сидеть за столом и читать учебник... -- Мне нужны деньги, -- сказал Колен. -- Весьма распространенный случай. Но эта работа настроит вас на философский лад. Месяца через три вам уже меньше будут нужны деньги. -- Мне нужны деньги, чтобы лечить жену. -- Ах, вот что... -- Она больна, -- объяснил Колен. -- А вообще-то я не люблю работать. -- Сочувствую вам. Когда женщина больна, она уже ни на что не годится. -- Я ее люблю. -- Разумеется, иначе вы не пришли бы сюда наниматься. Сейчас я отведу вас на ваше рабочее место. Это этажом ниже. Он провел Колена по стерильно-чистым переходам с низкими сводами, потом по лестнице из красного кирпича до одной из дверей в ряду других дверей, отмеченной условным знаком. -- Вот мы и пришли, -- сказал он Колену. -- Входите, я расскажу вам, в чем будет заключаться ваша работа. Колен переступил порог. Комната была маленькая, квадратная. Стены и пол были из стекла. На полу лежал спрессованный из земли блок в форме гроба высотой в метр, не меньше. Рядом лежало толстое свернутое грубошерстное одеяло. Никакой мебели там не было. В маленькой нише в стене стоял небольшой сундучок из синего железа. Со- провождающий Колена всклокоченный человек подошел к сундучку, откинул крышку и вынул оттуда двенадцать маленьких отполированных металлических цилиндров с про- сверленными по центру крошечными отверстиями. -- Эта земля стерильная, -- пояснил он. -- Сами знаете, что это значит. Для укрепления обороны страны требуются материалы наивысшего качества. Чтобы стволы винтовок росли правильно, без искривления, им необходимо тепло человеческого тела, это уже давно установлено. Впрочем, это относится вообще к любому виду оружия. -- Ясно, -- сказал Колен. -- Вы выкопаете в земле двенадцать лунок. Затем воткнете в каждую по стальному цилиндру, разденетесь догола и ляжете на них ничком, так, чтобы они пришлись вам между сердцем и печенью. Сверху вы накроетесь вот этим шерстяным стерильным одеялом и проследите за тем, чтобы отдавать свое тепло равномерно. У него вырвался надтреснутый смешок, и он похлопал себя по правому боку. -- Первые двадцать дней каждого месяца я высиживал по четырнадцать стволов. О!.. Я был очень сильный!.. -- Ну, а что дальше? -- спросил Колен. -- Дальше вы пролежите так двадцать четыре часа, и за это время стволы вырастут. За ними придут. Потом землю польют маслом, и вы начнете все сначала. -- Они растут вниз? -- Да. Снизу их подсвечивают, -- объяснил провожатый. -- У них положительный фототропизм, но растут они вниз, а не вверх, потому что намного тяжелее земли. Вот их и подсвечивают снизу, чтобы избежать искривлений. -- А резьба? -- Данный сорт вырастает уже с готовой резьбой. Семена выведены селекционным путем. -- А трубы для чего? -- Для вентиляции и для сохранения стерильности одеял, да и вообще теплиц. Специальных мер предосторожности применять не надо, за этим и так очень бдительно следят. -- А с искусственным прогревом не получается? -- Плохо. Для хорошего роста им необходимо человеческое тепло. -- А женщин вы нанимаете? -- поинтересовался Колен. -- Нет, они не пригодны для этой работы, у них не достаточно плоская грудь, чтобы равномерно распределять тепло. Ну, не буду вам больше мешать. Приступайте к работе. -- Я действительно буду получать по десять инфлянков в день? -- Конечно. И сверх того премию, если вам удастся вырастить за раз больше дюжины стволов... Провожатый вышел из теплицы и затворил за собой дверь. Колен сжимал в горсти двенадцать стальных зерен. Он положил их на пол и начал раздеваться. Глаза у него были закрыты, а губы то и дело вздрагивали. LII -- Не понимаю, что происходит, -- сказал приемщик. -- Сперва ведь все было в порядке. Но вашу последнюю продукцию можно будет использовать только для особого вида оружия. -- Но вы мне все же заплатите? -- с тревогой спросил Колен. Он должен был получить семьдесят инфлянков плюс десять инфлянков премиальных. Он старался как мог, но контролер обнаружил в выращенных им стволах явные отклонения от стандарта. -- Поглядите сами, -- сказал приемщик, взял один из стволов и показал Колену его деформированный конец. -- Ума не приложу, -- сказал Колен. -- Мои первые стволы были абсолютно цилиндрическими. -- Конечно, они могут пойти на производство гранатометов, но эта модель была в ходу еще пять войн тому назад, и к тому же у нас ими забит склад. Это очень досадно. -- Я старался, как мог!.. -- Не сомневаюсь. Я заплачу вам ваши восемьдесят инфлянков. Приемщик вынул из ящика стола запечатанный конверт. -- Я велел принести деньги сюда, чтобы вам не пришлось идти в отдел зарплаты. Там иногда месяцами нельзя добиться расчета, а, судя по вашему виду, вам некогда ждать. -- Большое спасибо, -- сказал Колен. -- Я еще ни видел вашей вчерашней продукции, ее вот-вот принесут. Может, подождете минутку? Его дребезжащий сиплый голос терзал слух Колена. -- Хорошо, я подожду. -- Видите ли, мы вынуждены быть очень внимательны к этим деталям, потому что все винтовки должны быть одинаковыми, даже если для них нет патронов... -- Да, -- сказал Колен. -- А патронов у нас по большей части нет. С планом по производству патронов у нас получилась неувязка. Дело в том, что скопились большие запасы патронов, но они годятся только для той модели винтовки, которая уже давно снята с производства, а приказа выпускать патроны для винтовок нового типа мы не получали. Так что пользоваться этими винтовками пока невозможно. Впрочем, все это не имеет никакого значения. Ведь не полезешь же с винтовкой против самоходного орудия. А у противника на каждые наши две винтовки приходится по самоходке. Правда, по количеству стволов превосходство остается за нами, но что самоходному орудию винтовка или даже десяток винтовок, особенно если нет патронов?.. -- А здесь самоходок не делают? -- спросил Колен. Делают, но мы еще только-только справляемся с планом, спущенным нам во время последней войны, поэтому наши самоходки не отвечают современным требованиям, и их приходится тут же пускать на металлолом, а сработаны они на совесть, вот на это и уходит время. В дверь постучали, и на пороге появился заведующий складом. Он толкнул перед собой белую стерильную тележку, на которой лежала, прикрытая белой простыней, продукция Колена за последнюю смену. С одной стороны простыня почему-то приподнималась, а этого не могло бы быть, если бы все стволы имели правильную цилиндрическую форму, и Колен забеспокоился. Заведующий складом вышел, прикрыв за собой дверь. -- М-да... -- сказал приемщик. -- Как-то не похоже, что все уладилось. Он приподнял простыню. На тележке лежали двенадцать синеватых холодных стальных стволов, и из каждого росла прекрасная белая роза, -- ее бархатистые лепестки, чуть кремовые в глубине, должно быть, только что раскрылись. -- О, -- прошептал Колен, -- как они хороши!.. Приемщик ничего не сказал. Он только кашлянул два раза. -- В общем так... -- произнес он раздумчиво. -- На работу вам завтра, пожалуй, не стоит выходить. Его пальцы нервно стиснули край тележки. -- Я могу их взять? -- спросил Колен. -- Для Хлои... -- Они завянут, как только вы их оторвете от стали, -- сказал приемщик. -- Они, видите ли, тоже стальные... -- Быть этого не может! -- воскликнул Колен. Он бережно коснулся стебелька одной из роз и попытался сломать его, но при этом сделал неловкое движение, и лепесток рассек ему кожу на руке. Рана длиной в несколько сантиметров медленно заполнялась густой кровью, которую он стал машинально слизывать. Он глядел на белоснежный лепесток, отмеченный кровавым полумесяцем, и приемщик тихонько похлопал его по плечу и подтолкнул к двери. LIII Хлоя спала. Днем нимфея одалживала ей свою матовую кремовость, но во время сна она, видно, считала, что стараться незачем, и лихорадочный румянец проступал на щеках больной. Глаза ее гляделись двумя голубыми пятнами подо лбом, и издали нельзя было понять, раскрыты они или нет. Колен сидел на стуле в столовой и ждал. Вокруг Хлои стояло много цветов. Поэтому он мог подождать еще несколько часов, прежде чем идти искать другую работу. Он решил чуть-чуть отдохнуть, чтобы произвести хорошее впечатление и получить прилично оплачиваемое место. В комнате было темно. Окно уже почти целиком заросло, оставалась лишь узкая щель над подоконником, шириной сантиметров в десять, сквозь которую сочился белесый свет и падал полосой на его лоб и глаза. Остальная часть лица была погружена в сумеречную тень. Проигрыватель стал плохо работать, для каждой пластинки приходилось его заново заводить, а это утомляло Колена. Да и пластинки стали такими заигранными, что часто уже трудно было узнать мелодию. Он подумал о Хлое. Если ей что-нибудь понадобится, то мышка тут же прибежит за ним. Женится ли Николя на Исиде? Интересно, какое у нее будет свадебное платье? Кто это звонит в дверь? -- Здравствуй, Ализа, -- сказал Колец. -- Ты пришла навестить Хлою? -- Нет, я просто пришла. Они сидели в столовой, в которой из-за волос Ализы то теперь куда светлее. И два стула там тоже еще нашлось. -- Ты затосковала, мне это знакомо. -- Шик пришел, он сейчас дома. -- Он послал тебя за чем-нибудь? -- спросил Колен. -- Нет, -- ответила Ализа. -- Он меня просто отослал из дому. -- Понятно. Он решил заняться ремонтом?.. -- Нет, -- сказала Ализа. -- Он собрал наконец, все книги Партра, а я ему больше не нужна. -- Ты устроила ему сцену? - Нет. -- Он, наверное, неправильно тебя понял, а когда он перестанет злиться, ты ему все объяснишь. -- Он мне сказал, что у него осталось ровно столько инфлянков, сколько нужно, чтобы переплести последнюю книгу Партра в гусиную кожу цвета небытия, и что он не допустит, чтобы я с ним осталась, потому что он не может меня ничем обеспечить, и что я стану совсем некрасивой, и у меня будут красные, безобразные руки. -- Он прав, -- сказал Колен. -- Работать ты не должна. -- Но я люблю Шика. Я работала бы ради него. -- Это не выход. К тому же ты не можешь работать, ты слишком красивая. -- Почему он меня выгнал? -- спросила Ализа. -- А я правда была красивая? -- Не знаю, но мне очень нравятся твои волосы и твое лицо. -- Погляди, -- сказала Ализа. Она встала, потянула за колечко молнию, и платье ее упало на пол. Это было платье из светлой шерсти. -- Да... -- прошептал Колен. В комнате стало очень светло, и Колен увидел Ализу всю как есть. Ее груди, казалось, вот-вот вспорхнут и улетят, а продолговатые мышцы ее стройных ног на ощупь были, должно быть, твердыми и горячими. -- Я могу тебя поцеловать? -- спросил Колен. -- Да, ты мне нравишься. -- Ты замерзнешь. Ализа подошла к Колену и села к нему на колени, а из глаз ее тихо потекли слезы. -- Почему он не хочет больше быть со мной? Колен баюкал ее, как дитя. -- Он ничего не понимает. Но, знаешь, Ализа, он все-таки хороший парень. -- Он очень меня любил. Он думал, что сможет разделить себя между книгами и мной, но книги этого не захотели. -- Ты замерзнешь, -- повторил Колен. Он целовал ее и гладил по волосам. -- Почему я не встретила тебя раньше, чем его? Я так любила бы тебя. Но теперь я не могу. Я его люблю. -- Понимаю, -- сказал Колен. -- Я теперь тоже больше люблю Хлою. -- Он поставил ее на ноги и поднял с пола платье. -- Оденься, котенок, ты замерзнешь. -- Нет. И вообще, какая разница. Она машинально одевалась. -- Я не хочу, чтобы тебе было грустно, -- сказал Колен. -- Ты так добр ко мне, но мне очень грустно... Что-то я для Шика, пожалуй, все же сумею сделать. -- Иди к родителям. Они, наверное, хотят тебя видеть... Или к Исиде... -- Там не будет Шика. А мне незачем идти туда, куда он не придет. -- Он придет. Я схожу за ним. -- Нет, -- сказала Ализа. -- К нему нельзя войти. У него теперь дверь всегда заперта на ключ. -- Уж как-нибудь я к нему попаду. А может, он сам придет ко мне. -- Вряд ли. Он уже не тот Шик, что прежде. -- Да нет. Он тот же самый, -- сказал Колен. -- Люди не меняются. Меняются только вещи. -- Не знаю... -- Я провожу тебя. Мне все равно надо идти искать работу. -- Мне в другую сторону. -- Я провожу тебя хоть до подъезда. Они стояли лицом к лицу. Колен положил Ализе руки на плечи. Он ощущал тепло ее шеи, а ее пушистые, вьющиеся волосы почти касались его кожи. Он провел ладонями вдоль ее спины. Она уже не плакала. Она как бы отсутствовала. -- Я не хочу, чтобы ты сделала какую-нибудь глупость, -- сказал Колен. -- О, я не сделаю глупости... -- Если затоскуешь, приходи ко мне. -- Быть может, я еще приду. Ее взор был обращен вовнутрь. Колен взял ее за руку. Они спустились по лестнице. Кое- где они оскальзывались на сырых ступеньках. Перед домом Колен простился с ней. Она стояла и глядела ему вслед. LIV Шик только что получил от переплетчика последний том и теперь поглаживал его, прежде чем поставить на место. Книга была переплетена в толстую гусиную кожу цвета небытия с вытесненным на ней именем Партра. Все тома обычного издания стояли на отведенном для них стеллаже, а все варианты рукописей, первые издания, наброски занимали специально для этой цели пробитые в стене ниши. Шик вздохнул. Этим утром он расстался с Ализой. Он был вынужден ей сказать, чтобы она ушла. У него остался только один инфлянк в кармане, да еще валялся кусок сыра на кухне, к тому же ее платья занимали место в шкафу, где он хранил старую одежду Партра, которую книготорговец чудом ему добывал. Шик уже не помнил, когда он в последний раз целовал Ализу. Он не мог тратить время на поцелуи. Ему надо было срочно починить проигрыватель, чтобы выучить наизусть лекцию Партра. Если вдруг разобьются пластинки, он должен суметь восстановить этот текст от слова до слова. Здесь были собраны все книги Партра, все, что когда-либо печаталось. Роскошные переплеты, надежно защищенные кожаными футлярами, позолоченные застежки, подарочные издания на голубой бумаге с широкими полями, нумерованные экземпляры, малые тиражи, напечатанные на липучке для мух и на туалетной бумаге верже, -- всему этому была отдана целая стенка, разделенная на уютные ячейки, обитые замшей. Каждое сочинение занимало отдельную ячейку. На противоположной стене, сложенные сброшюрованными стопочками, хранились статьи Партра, ревностно вырезанные из газет и журналов, из несметного количества всевозможных периодических изданий, которые он щедро одаривал своим благосклонным сотрудничеством. Шик провел рукой по лбу. Сколько времени прожила с ним Ализа? Колен дал ему инфлянки, чтобы они поженились, но ведь она на этом не настаивала, была рада тому, что могла его ждать. Она вечно ждала его, делила с ним жизнь и этим вполне довольствовалась. Но разве можно допустить, чтобы женщина оставалась с вами просто потому, что она вас любит? Он тоже ее любил. Поэтому он не мог ей позволить попусту терять время, раз она больше не интересовалась Партром. Как можно не интересоваться таким человеком, как Партр?.. Человеком, способным написать, что угодно, на какую угодно тему, и притом с такой точностью... Меньше, чем за год, наверное, Партр выпустит в свет свою Энциклопедию блевотины, и герцогиня де Будуар будет участвовать в этой работе, а значит, появятся новые рукописи невероятной ценности. До этого надо еще успеть заработать достаточно инфлянков, чтобы собрать необходимую сумму и вручить ее книготорговцу в виде задатка. Да, Шик не уплатил налогов. Но предназначенные на это деньги ему были куда нужнее для покупки экземпляра "Клоаки Святой голубки". Ализе, конечно, хотелось бы, чтобы Шик прежде всего уплатил налоги, и она даже предложила ради этого продать что-нибудь из своих украшений. Он не стал ее отговаривать и таким образом получил как раз столько инфлянков, сколько стоил переплет "Клоаки Святой голубки". А Ализа прекрасно обходилась и без колье. Шик не решался выйти из дома: вдруг она стоит за дверью и ждет, когда он повернет ключ. Впрочем, это было маловероятно. Ее каблучки застучали по лестнице, будто молоточки по наковальне и постепенно затихли. В конце концов Ализа ведь может вернуться к родителям и продолжать учебу. Не так уж страшно она отстала. Стоит ей только захотеть, и она в два счета наверстает пропущенные лекции. Но Ализа совсем перестала заниматься. Она была слишком поглощена делами Шика, готовила ему еду и гладила его галстуки. Ну, так он в конце концов вообще не уплатит налоги. Нечего бояться, что налоговый инспектор явится на дом взыскивать задолженность. Разве ему могут привести в пример хоть один такой случай? Нет, этого не бывает. На худой конец можно внести какую-то часть, скажем, один инфлянк, и вас оставят в покое на некоторое время... Интересно, платит ли налоги такой человек, как Партр? Вполне вероятно. Но с точки зрения нравственности похвально ли платить налоги и получить за это право быть арестованным потому только, что все безропотно платят налоги, и на эти деньги содержатся полиция и крупные чиновники. Это порочный круг, который надо разорвать. Пусть отныне никто не платит налогов, и тогда все чиновники умрут от дистрофии и войны больше не будет. Шик снял крышку со своего проигрывателя, у которого было два вертящихся диска и, поставил одновременно две разные пластинки Жан-Соля Партра. Он хотел их слушать именно вместе, чтобы две старые идеи, столкнувшись, породили новую. Поэтому он поставил себе стул на равном расстоянии от обоих динамиков, голова его оказалась таким образом как раз в точке столкновения старых идей и автоматически обогащалась удивительным результатом этого столкновения. С легким поскрипыванием корундовые иголки соскользнули с холостых витков на звуковые дорожки, и в ушах Шика зазвучали слова Партра. Он глядел в окно и видел, как над крышами домов, и там, и тут, поднимались огромные волюты синих домов, чуть подсвеченные снизу красным, словно жгли бумагу. Он машинально отметил про себя, что красный заметно берет верх над синим, а звучащие из динамиков слова, сталкиваясь, вспыхивали ярким светом и убаюкивали его усталое сознание, суля тот полный покой, какой нисходит только на мшистой лужайке в мае. LV Сенешаль полиции вынул из кармана свисток и, использовав его в качестве колотушки, ударил им в огромный перуанский гонг, который висел за его креслом. В ответ на всех этажах раздался топот кованых сапог, грохот следующих друг за другом падений, и шестеро лучших сотрудников кувырком влетели к нему в кабинет. Вскочив на ноги, они похлопали себя по ляжкам, чтобы отрясти пыль, и вытянулись по стойке смирно. -- Дуглас! -- выкрикнул сенешаль. -- Есть! -- браво ответил первый сотрудник. -- Дуглас! -- повторил сенешаль. -- Есть! -- ответил второй сотрудник. Поверка продолжалась. Сенешаль никак не мог запомнить фамилий своих подчиненных и "Дуглас" стало для всех них нарицательным именем. -- Особое задание! -- возвестил сенешаль. Единообразным движением все шестеро разом схватились правой рукой за задний карман брюк, чтобы продемонстрировать боевую готовность своих двенадцатиствольных уравнителей. -- Руководить буду лично я, -- продолжал сенешаль. Он снова яростно ударил в гонг. Дверь распахнулась, и появился секретарь. -- Я отбываю, -- сообщил ему сенешаль. -- Особое задание. Блокнотируйте! Секретарь исправно вытащил блокнот и карандаш и встал в стойку для служебных записей по форме номер шесть. -- Принудительное взыскание налогов у мессера Шика, с предварительной описью принадлежащего ему имущества, -- диктовал сенешаль. -- Незаконное избиение и публичное шельмование. Полная конфискация или даже частичная с нарушением неприкосновенности жилища. -- Записано, -- доложил секретарь. -- Шагом марш, Дугласы! -- скомандовал сенешаль. Он встал и возглавил оперативный отряд. Тяжело ступая, Дугласы двинулись к выходу колонной по одному, похожей на гигантскую многоножку, обутую в сапоги. Все шесть сотрудников были одеты в облегчающие черные кожаные комбинезоны с бронированными подкладками на груди и плечах, а их каски из вороненой стали, напоминающие по форме шлемы, низко спускались на затылок и вместе с тем надежно прикрывали виски и лоб. Сапоги у них были тяжелые, кованные железом. Сенешаль носил такой же комбинезон, но только их красной кожи, а на плечах у него блестели две золотые звезды. Задние карманы у его людей раздулись от двенадцатиствольных уравнителей. Сам он держал в руке маленькую золотую дубинку, а на поясе у него висела тяжелая позолоченная граната. Отряд спустился по парадной лестнице, и часовые стали на выутюжку, в то время как сенешаль поднес руку к каске. У подъезда их ждала спецмашина. Сенешаль сел на заднее сиденье и оказался в полном одиночестве, а его команда разместилась на подножках: четверо худых сотрудников с одной стороны, и двое толстых -- с другой. Шофер был одет также в черный комбинезон, но каски ему не полагалось. Машина тронулась. Вместо колес у нее было множество вибрирующих ножек, таким образом не приходилось опасаться, что шальные пули продырявят шины. Автомобильные ножки зашаркали по асфальту мостовой, и водитель круто свернул на первой же развилке. Ехавшим в машине показалось, что они взлетели на гребень волны, которая тут же разбилась. LVI Ализа глядела вслед Колену, прощаясь с ним всем сердцем. Он так любит Хлою, ради нее он шел теперь искать работу. Ему нужны деньги, покупать ей цветы и бороться с этим ужасом, который пожирает ее, угнездившись в ее груди. Широкие плечи Колена слегка поникли, вид у него был очень усталый, его светлые волосы уже не были расчесаны и уложены, как прежде. Шик бывал таким нежным и проникновенным, когда говорил о Партре или толковал какой-нибудь его текст. А ведь он и в самом деле не может обходиться без Партра; ему никогда и в голову не придет искать себе другого кумира. Партр говорит все то, что он, Шик, сам хотел бы сказать. Нельзя допустить, чтобы Партр выпустил в свет свою энциклопедию. Шик погибнет из-за нее, он, чего доброго, начнет красть или даже убьет какого-нибудь книготорговца. Ализа медленно двинулась вниз по улице. Партр все дни напролет проводит в маленьком кафе, там он пьет и пишет рядом с другими, которые тоже приходят туда пить и писать. Они попивают чаек вприкурку и слабенькие ликеры, благодаря чему им удается не думать о том, что они пишут, да еще люди там то и дело входят и выходят, не кафе, а проходной двор какой-то, а это взбалтывает осевшие в глубине сознания мысли, и тогда легко выудить наугад то одну, то другую, и даже незачем отсекать лишнее, стоит только записать их, а заодно и все лишние тоже, да развести пожиже одно в другом. Такие смеси легче проглатываются публикой, особенно женщинами, которые вообще не терпят ничего в чистом виде. До кафе было рукой подать, и Ализа еще издали увидела, как один из официантов в белой куртке и брюках лимонного цвета подкладывает фаршированную свинью Дону Эвани Марке, знаменитому игроку в сексбол, который не пил, потому что терпеть этого не мог, а поглощал одно за другим острые блюда, чтобы тем самым вызвать жажду у своих соседей. Ализа вошла. Жан-Соль Партр что-то строчил, сидя на своем обычном место. Все столики вокруг были заняты, в зале струилась многоголосая негромкая беседа. Благодаря обыкновенному чуду, что, впрочем, вполне необыкновенно, Ализа увидела свободный стул как раз рядом с Жан-Солем и села. Свою увесистую сумку она поставила на колени и отстегнула замок. Взглянув через плечо Жан-Соля на лист, лежащий перед ним, она прочитала заглавие: "Энциклопедия. Девятнадцатый том". Ализа робко дотронулась рукой до локтя Жана-Соля, и он перестал писать. -- Вы, оказывается, дошли уже до девятнадцатого тома, -- сокрушенно произнесла Ализа. -- Да, -- ответил Жан-Соль. -- Вы хотите со мной побеседовать? -- Я хочу просить вас не издавать вашу энциклопедию. -- Это затруднительно, -- ответил Жан-Соль. -- Ее ждут. Он снял очки, жарко подышал на стекла и снова надел. Глаз его больше не было видно. -- Конечно, -- сказала Ализа. -- Я просто хочу сказать, что надо задержать ее выход. -- Что ж, если дело только в этом, то нам можно потолковать. -- Надо бы отложить ее лет на десять. -- Вот как? -- Да. На десять лет. Или, если угодно, еще на больший срок. Видите ли, людям надо дать возможность накопить деньги, чтобы они сумели ее приобрести. -- Это будет довольно скучное чтение, -- сказал Жан-Соль Партр. -- Потому что даже писать ее мне очень скучно. У меня то и дело сводит судорогой правое запястье. -- Мне вас очень жалко. -- Из-за судороги? -- Нет, -- ответила Ализа. -- Из-за того, что вы не хотите задержать издание. -- Почему? -- Сейчас вам объясню: Шик тратит все свои деньги на покупку ваших сочинений, а денег у него больше нет. -- Было бы куда разумней тратить их на что-нибудь другое, -- сказал Жан-Соль. -- Я лично никогда не покупаю своих книг. -- Ему нравится то, что вы пишете. -- Это его право. Он сделал выбор. -- Я нахожу, что он преувеличивает, -- сказала Ализа. -- Я тоже сделала выбор, но я свободна, потому что он больше не хочет жить со мной, и мне придется вас убить, раз вы отказываетесь задержать издание. -- Вы лишите меня средств к существованию, -- сказал Жан-Соль. -- Как мне получать авторский гонорар, если я буду мертв? -- Это ваше дело. Я не могу все принимать в расчет, поскольку больше всего на свете я хочу вас убить. -- Но согласитесь, что подобный довод не может быть для меня основательным. -- Соглашаюсь, -- сказала Ализа, открыла сумку и вынула оттуда сердцедер Шика, который она уже несколько дней назад взяла у него из ящика стола. -- Расстегните, пожалуйста, ворот вашей рубашки. -- Послушайте, -- воскликнул Жан-Соль, снимая очки. -- Я нахожу, что все это какая-то дурацкая история. Он расстегнул рубашку. Ализа собралась с силами и решительным движением вонзила сердцедер в грудь Партра. Он вскинул на нее глаза, он умирал быстро, и в его затухающем взгляде промелькнуло удивление, когда он увидел, что извлеченное сердце имеет форму тетроида. Ализа побледнела как полотно. Жан-Соль был мертв, и чай его остывал. Она схватила рукопись "Энциклопедии" и порвала ее в клочки. На маленьком четырехугольном столике кровь смешивалась с чернилами, вытекшими из самопишущей ручки, и официант подошел, чтобы вытереть всю эту пакость. Ализа расплатилась с официантом, затем раздвинула концы сердцедера, и сердце Партра упало на столик. Сложив никелированный инструмент и сунув его назад в сумку, она вышла на улицу, сжимая в руке спичечный коробок Партра. LVII Она обернулась. Густой черный дым заволок витрину, и прохожие начали останавливаться. Ей пришлось зажечь три спички, прежде чем занялось пламя, -- книги Партра никак не загорались. Владелец книжной лавки ничком лежал за конторкой, а его сердце, валявшееся рядом, постепенно охватывал огонь -- из него вырывались язычки черного пламени и брызгали струи кипящей крови. Две книжные лавки, расположенные метрах в трехстах от этой, уже пылали вовсю, потрескивая и шипя, а хозяева их были мертвы. Всех, кто продавал Шику книги, ожидает такая смерть, а их лавки будут преданы огню. Ализа плакала и торопилась, она ни на миг не могла забыть выражения глаз Жан- Соля Партра, когда он увидел свое сердце. Сперва она не хотела его убивать, она думала только задержать выпуск "Энциклопедии" и тем спасти Шика от гибели, которой он упрямо шел навстречу. Все книгопродавцы были в заговоре против Шика, они хотели вытянуть у него все деньги, используя его страсть к Партру, они всучивали ему старую одежду, не имевшую никакой цены, и трубки с какими-то там отпечатками, они заслужили свою участь. Вдруг Ализа увидела слева от себя еще одну витрину с выставленными в ней переплетенными томиками. Она остановилась, перевела дух и вошла в лавку. Хозяин тут же подошел к ней. -- Что вам угодно? -- спросил он. -- У вас есть Партр? -- Конечно, -- ответил он. -- Но, к сожалению, в данный момент я не могу предложить вам наиболее редкие издания, потому что все они обещаны моему постоянному покупателю. -- Шику? -- спросила Ализа. -- Да, кажется, его зовут именно так. -- Он больше у вас никогда ничего не купит. Ализа подошла к хозяину лавки и, словно невзначай, уронила платок. И когда тот, кряхтя, нагнулся, чтобы его поднять, она быстрым движением вонзила сердцедер ему в спину. Тут она снова расплакалась и задрожала, а хозяин упал лицом на пол, и она не посмела взять свой платок, потому что он стиснул его застылыми пальцами. Она извлекла сердцедер, между его концами было зажато сердце книготорговца. Ализа раздвинула концы инструмента, и маленькое светло-красное сердце упало на пол и покатилось к своему бывшему владельцу. Надо было торопиться. Ализа схватила кипу газет, чиркнула спичкой, сделала факел, швырнула его под прилавок и завалила остальными газетами, потом сняла с ближайшей полки дюжину томиков Николя Каласа и кинула их туда же. Распаляющееся пламя, дрожа и пыша жаром, охватило книги. Прилавок разом занялся и затрещал, магазин наполнился смрадным дымом. Ализа спихнула в огонь еще один ряд книг, ощупью пробралась к двери, сорвала, выбегая, ручку, чтобы никто туда больше не вошел, и помчалась дальше. Глаза у нее щипало, а волосы пропахли дымом, она бежала, не останавливаясь, и слезы уже не текли по ее щекам, потому что ветер их тут же осушал. Она все приближалась к кварталу, где жил Шик, ей оставалось сжечь еще только две или три книжные лавки, остальные не представляли для него опасности. Она огляделась по сторонам, прежде чем войти в очередную. За ее спиной, вдалеке, поднимались к небу широкие столбы густого дыма, и прохожие спешили туда, чтобы полюбоваться на согласную работу сложных механизмов, которыми Бранд-Мейстер-Зингер оснастил корпус пожарников. Их большие белые машины промчались по улице как раз в тот момент, когда Ализа торопливо и решительно вошла в книжную лавку и притворила за собою дверь. Она поглядела им вслед сквозь стекло витрины, а хозяин подошел к ней и спросил, что ей угодно. -- Вы, -- сказал сенешаль, -- стойте здесь, справа от двери, а вы, Дуглас, -- продолжил он, обернувшись к другому толстому сотруднику, -- слева, -- никого не впускать! Оба сотрудника, получившие приказание, вытащили свои двенадцатиствольные уравнители, прижали руку с оружием, согласно уставу, к правому бедру дулом вниз, и затянули ремни на касках так, что они глубоко врезались в их подбородки. Сенешаль вошел в дом вместе с четырьмя худыми сотрудниками. Там он также поставил по часовому с правой и с левой стороны двери, приказав никого не выпускать, а сам направился к лестнице вместе с оставшимися двумя худыми Дугласами, удивительно похожими друг на друга: смуглые лица, черные глаза и тонкие губы. LIX Прослушав одновременно обе пластинки до самого конца, Шик остановил проигрыватель, чтобы их сменить. Он взял две новые из другой серии. И увидел под одной фотографию Ализы, которую считал потерянной. Ализа была снята вполоборота, освещенная рассеянным светом, но один юпитер фотограф расположил, видимо, сзади, так что казалось, солнце играет в ее волосах. Не выпуская из рук найденную фотографию, Шик снова включил проигрыватель, поглядел в окно и обратил внимание на то, что новые столбы дыма поднимались теперь уже совсем близко от его дома. Сейчас он дослушает эти две пластинки и спустится вниз, чтобы наведаться в ближайшую книжную лавку. Он сел, и взгляд его упал на фотографию, которую он все еще держал в руке. Если вглядеться повнимательнее, нельзя было не обнаружить сходства между Ализой и Партром; и постепенно образ Партра все больше заслонял собою образ Ализы, это он, а не она улыбается Шику с фотоснимка, и, конечно же, Партр поставит свой автограф на любой из его книг. На лестнице раздались шаги, в его дверь постучали. Он положил фотографию на стол, остановил проигрыватель и пошел открывать. Он увидел перед собой черный кожаный комбинезон одного из сотрудников, рядом стоял второй. Сенешаль появился последним. В полутьме лестничной площадки по его красному комбинезону и черной каске то и дело пробегали какие-то отсветы. -- Ваше имя Шик? -- спросил сенешаль. Шик попятился, лицо его стало белым как мел. Он отступал все дальше от входной двери, пока не уперся спиной в стеллаж, где хранились все его сокровища. -- Что я сделал? -- спросил он. Сенешаль порылся в нагрудном кармане, вынул лист и прочел: -- "Принудительное взыскание налогов у мессера Шика с предварительной описью принадлежащего ему имущества. Полная его конфискация или даже частичная, осложненная нарушением неприкосновенности жилища. Оскорбление действием и публичное шельмование". -- Но... я уплачу налоги, -- сказал Шик. -- Несомненно, -- сказал сенешаль. -- Потом вы их уплатите. Но прежде мы должны нанести вам оскорбление действием. А действие у нас такое длинное, что антракта вам не дождаться. Мы всегда выражаемся иносказательно, чтобы людей зря не волновать. -- Я сейчас отдам вам все свои деньги, -- сказал Шик. -- Это само собой, -- сказал сенешаль. Шик подошел к столу и выдвинул ящик, где у него хранились новый сердцедер лучшей марки и никуда уже не годная полицебойка. Сердцедера на месте не оказалось, но полицебойка лежала как пресс-папье на стопке документов. -- Послушайте, -- спросил сенешаль, -- вы в самом деле ищете деньги, а не что-нибудь другое? Сотрудники отошли на несколько шагов друг от друга и вынули свои уравнители. Шик выпрямился, сжимая в руке полицебойку. -- Берегитесь, шеф! -- предупредил один из сотрудников. -- Нажимать на спусковой крючок? -- спросил другой. -- Так просто я не сдамся! -- крикнул Шик. -- Хорошо, -- сказал сенешаль. -- Тогда мы конфискуем ваши книги. Дуглас схватил с полки первый попавшийся том и грубым движением раскрыл его. -- Там чего-то написано, и только, -- доложил он. -- Нарушайте неприкосновенность жилища! -- приказал сенешаль. Дуглас схватил книжку за переплет и стал ее трясти что было сил. -- Не смейте трогать!.. -- завопил Шик. -- Послушайте, почему вы не пускаете в ход полицебойку? -- спросил сенешаль. -- Вы же слышали приказ, там есть пункт: нарушение неприкосновенности жилища. -- Оставьте к