посещаемости церквей в Германии, он рассылал их двум или трем журналам, преданным его делу. Он подсчитал, сколько раз слово "бог" встречается в речах Гитлера, получил внушительную цифру. Он написал маленькую острую статью, в которой доказывал, что травля евреев имеет религиозное происхождение. Он делал все, что мог, но скука томила его, и, по мере того как проходила зима, он все чаще и чаще покидал своих ненавистных коллег ради более человеческого общества Бентли. Толпище талантов, которые в поисках работы осаждали министерство в первые недели войны, схлынуло до ничтожной горсточки. Швейцару в проходной внушили приемы распознавания и отпугивания нанимающихся. Никто больше не хотел реорганизации, по крайней мере в ближайшем будущем Кабинет Бентли стал оазисом культуры в варварском мире. Здесь-то и зашел впервые разговор о башне из слоновой кости. - Искусство для искусства, Джефри. Назад к лилии и лотосу, подальше от пропыленных иммортелей, от одуванчиков на пустыре. - Своего рода новая "Желтая книга", - сочувственно отозвался Бентли. Эмброуз, созерцавший портрет Сары Сиддонс, круто повернулся. - Джефри, как можно быть таким жестоким? - Дорогой мой Эмброуз... - Именно так они это назовут. - Кто они? - Парснип, - со злобой ответил Эмброуз. - Пимпернедл, Пупка Грин и Том. После долгой паузы Эмброуз сказал: - Если б только знать, что готовит будущее. В задумчивости вернулся он в отдел религии. - Это скорее по вашей части, - сказал ему представитель католицизма, протягивая вырезку из швейцарской газеты. В ней говорилось о штурмовиках, присутствовавших на заупокойной службе в Зальцбурге. Эмброуз прикрепил ее скрепкой к листку бумаги, написал: "Копии "Свободной мысли", "Атеисту с объявлениями" и "Воскресному дню без бога в семейном кругу" и сунул в корзинку для исходящих документов. В двух ярдах от него священник-протестант проверял статистические выкладки о посещаемости пивных под открытым небом крупными фашистскими чиновниками. Англиканский священник старался выжать максимум из довольно бессвязных сообщений из Голландии о жестоком обращении с животными в Бремене. Тут нет фундамента для башни из слоновой кости, подумал Эмброуз, нет гирлянды облаков, чтобы увенчать ее вершину, и его мысли жаворонком воспарили в рисованное темперой небо четырнадцатого века, - небо плоских, пустых, сине-белых облаков, с перекрестной штриховкой золотом на обращенных к солнцу боках, в безмерную высь, выведенную мыльной пеной на панно из ляпис-лазури. Он стоял на высокой сахарной вершине, на новоявленной вавилонской башне - муэдзин, выкликающий свое обращение миру куполов и облаков, - а у него под ногами, между ним и нелепыми маленькими фигурками, вскакивающими и падающими ниц на полосатых молитвенных ковриках, лежала прозрачная воздушная бездна, где резвились голуби и бабочки. VII В составленный покойной миссис Сотилл список "Только для приема в саду" входили большей частью люди очень пожилые, те, кто, дослужившись до пенсии в городе или за границей, удалялись на покой, купив небольшой помещичий особняк или дом священника побольше. При таких домах, в свое время содержавшихся на ренту с участка в тысячу акров и десятка коттеджей, теперь имелась только лужайка да обнесенный стеною сад, и их существование поддерживалось исключительно на пенсию и личные сбережения. Сельскохозяйственный характер окружающей местности вызывал особенное неудовольствие этих мелких землевладельцев. Крупные земельные собственники вроде Фредди охотно продавали отдаленные фермы тем, кто хотел вести хозяйство. "Только для приема в саду" страдали при этом и протестовали. Ни расширить узкий клин, ни подрезать дерево, мешающее телеграфным проводам, нельзя было без того, чтобы этого не отметили с сожалением в тех солнечных светелках. Обитатели их были благожелательные, общительные люди; их заботливо урезанное потомство давно уже выпорхнуло из родного гнезда и лишь изредка наведывалось к родителям. Дочери имели квартиры и работу в Лондоне и жили собственной жизнью; сыновья, люди служивые или деловые, также крепко стояли на ногах. Дары империи помаленьку притекали в аграрные края: амбары для хранения десятинного зерна превращались в общинные дома, бойскауты получали новую палатку, а приходская медсестра автомобиль; старые скамьи вытаскивались из церквей, хоры разбирались, королевский герб и скрижали с десятью заповедями выносились из-за алтаря и замещались ширмами из синей шелковой ткани, поддерживаемыми по углам золочеными солсберийскими ангелами; лужайки коротко подстригались, удобрялись и пропалывались, и с их великолепной поверхности вставали пучки пампасной травы и юкки; руки в перчатках из года в год копались в искусственных горках с навалом камней, из года в год работали ножницами на травянистых рубежах; в залах на столах, рядом с подносами для визитных карточек, стояли лубяные корзинки. Сейчас, в мертвых глубинах зимы, когда пруды с кувшинками были затянуты толстым слоем льда, а огороды застилались на ночь мешками, эти славные люди каждый день подкармливали птиц крошками со своего стола и заботились о том, чтобы ни один старик в деревне не остался без угля. Таков был тот неведомый мир, который Безил рассматривал на забранных в кожу страницах адресной книги покойной миссис Сотилл, - рассматривал так, как хищный зверь глядит с холмов на тучные пастбища; как пехота Ганнибала глядела с высоты вечных снегов, когда первые слоны, опробовав ногой вытравленные в снегу островки почвы, уводящие вниз на равнины Ломбардии, покачиваясь и трубя, переступали через гребень хребта. После успешной битвы при Северном Грэплинге Безил доехал с Дорис в городок по соседству, щедро накормил ее жареной рыбой с хрустящим картофелем, сводил в кино, позволил ей жать его руку жестоким и липким пожатьем на протяжении двух бездонно сентиментальных фильмов и привез ее обратно в Мэлфри в состоянии восторженного послушания. - Вы ведь не любите блондинок, правда? - с тревогой спросила она его в машине. - Очень даже люблю. - Больше, чем брюнеток? - Да нет, мне все равно. - Говорят, свой своего ищет. Она-то темная, - Кто она? - Ну, та, которую вы зовете сестрой. - Дорис, ты должна выкинуть это из головы. Миссис Сотилл в самом деле моя сестра. - И вы в нее не влюблены? - Ну разумеется, нет. - Значит, вы любите блондинок, - печально сказала Дорис. На следующий день она улизнула в деревню, таинственно вернулась с каким-то небольшим свертком и все утро скрывалась в холостяцком крыле. Перед самым вторым завтраком она явилась в оранжерею с головой, обвязанной полотенцем. - Я хотела вам показать, - сказала она и обнажила копну волос местами бледно-желтого, местами первоначального черного цвета, местами в пестрых пятнах всевозможных переходных тонов. - Господи боже, деточка! - сказала Барбара. - Что ты наделала? Дорис глядела на Безила. - Вам нравится? Сегодня вечером я попробую еще. - Я бы не стал, - ответил Безил. - Я бы оставил как есть. - Вам нравится? - На мой взгляд, просто великолепно. - А я не слишком полосатая? - В самый раз. Если до сих пор внешности Дорис чего и не хватало до полной страховидности, то сегодня утром она восполнила этот пробел. Безил любовно изучал адресную книгу. - Подыскиваю новый дом для Конноли, - сказал он. - Безил, мы должны как-то выправить голову бедного ребенка, прежде чем передадим его дальше. - Ничего подобного. Это ей идет. Что тебе известно о Грейсах из Старого дома священника в Эддерфорде? - Это прелестный домик. Он художник. - Богема? - Нисколько. Очень утонченный. Рисует портреты детей акварелью и пастелью. - Пастелью? Это подходяще. - Она как будто слаба здоровьем. - Превосходно. Конноли пробыли в Старом доме священника два дня и заработали двадцать фунтов. VIII Лондон был снова полон. Те, кто поспешно уехал, вернулись; те, кто отдавал последние распоряжения, намереваясь уехать после первого налета, остались. Марго Метроленд закрыла дом и переселилась в отель "Ритц"; открыла дом и переселилась обратно; решила в конце концов, что в "Ритце" ей больше нравится, и снова закрыла дом, на этот раз, сама того не подозревая, навсегда. Руке слуги не суждено было вновь отвести ставни, прикрывавшие высокие окна; они оставались на запоре до тех пор, пока в конце года их не выбросило взрывом на Кэрзонг стрит; мебель все еще стояла под чехлами, когда ее разбили в щепы и сожгли. Сэра Джозефа назначили на высокий, ответственный пост. Теперь его частенько можно было видеть с генералами, а то и с адмиралом. "Наша первоочередная военная задача, - говаривал он, - состоит в том, чтобы не допустить вступления Италии в войну до тех пор, пока она не окрепнет настолько, чтобы стать на нашу сторону". Внутреннее положение в стране он характеризовал следующим образом: "Противогаз берут на службу, но не в клуб". Леди Сил больше не беспокоила его по поводу Безила. - Он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, - говорила она. - В армии сейчас все забито. Вот когда у нас будут потери, тогда все станет намного легче. Сэр Джозеф кивал, но в глубине души был настроен скептически. Больших потерь быть не должно. Он разговаривал в "Бифштексе" с одним очень интересным человеком, который знаком с немецким профессором истории; сейчас этот профессор в Англии; о нем очень высокого мнения в министерстве иностранных дел; профессор утверждает, что в Германии насчитывается пятьдесят миллионов немцев, готовых завтра же заключить мир на наших условиях. Вопрос лишь в том, чтобы свалить тех, кто сидит в правительстве. Сэр Джозеф видел, и не раз, как сваливают правительства. В военное время это делается запросто - ведь свалили же запросто Асквита (в скобках заметим, что он был куда лучше Ллойд Джорджа, который пришел на его место). Потом свалили Ллойд Джорджа, потом свалили Макдональда. Кристофер Сил - вот тот знал, как это делается. Он бы в два счета свалил Гитлера, будь он в живых и будь он немцем. Пупка Грин и ее приятели были в Лондоне. - Эмброуз стал фашистом, - сказала она. - Не может быть! - Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили, и он издает новую газету. - Фашистскую? - А то нет. - Я слышал, она будет называться "Башня из слоновой кости". - Это и есть фашизм, если хотите. - Эскепизм. - Троцкизм. - У Эмброуза никогда не было пролетарского мировоззрения. Просто не представляю, как мы до сих пор его терпели. Парснип всегда говорил... Питер Пастмастер вошел в бар Брэттс-клуба, в боевой форме, на плече - нашивка части, в которой он раньше не служил. - Привет. Ты чего это так вырядился? Питер ухмыльнулся, как может ухмыляться только солдат, которому известен важный секрет. - Да так, ничего - Тебя что, вышибли из полка? - Временно отчислен для выполнения особого задания. - Я сегодня уже встретил пятерых переодетых ребят, ты шестой. - То-то и оно - надо хранить тайну, сам понимаешь. - Да в чем дело? - Со временем узнаешь, - отвечал Питер с безграничным самодовольством. Они подошли к стойке. - С добрым утром, милорд, - сказал Макдугал, бармен. - Как вижу, вы тоже собрались в Финляндию? Сегодня ночью отправляются очень многие наши джентльмены. Анджела Лин вернулась в Лондон; с госпиталем было все в порядке, сын, доставленный в начале войны с восточного побережья в Дартмур, был в частной школе. Анджела сидела "дома" - так она называла то место, где теперь жила, - и слушала по радио последние известия из Германии Местом этим была квартира с отельными услугами, такая же индифферентно-элегантная, как она сама, - пять больших комнат в мансардном этаже только что поставленной каменной коробки на Гровнер-сквер. Декораторы отделали ее, когда Анджела была во Франции, в том стиле, что сходит за ампир в фешенебельных кругах. На будущий год, в августе, она собиралась отделать квартиру заново, но помешала война. В то утро она провела час со своими коммерческими агентами, отдавая четкие, разумные указания относительно того, как распорядиться ее состоянием; она завтракала одна, слушая по радио новости из Европы, а после завтрака одна же пошла в кино на Кэрзон-стрит. Когда она выходила из кино, уже смеркалось, а теперь и подавно темно было снаружи, за тяжелыми малиновыми портьерами, перевязанными золотыми шнурами, отороченными золотой каймой, которые ниспадали множеством пышных витых складок, скрывающих новые черные ставни. Вскоре она отправится обедать в "Ритц" вместе с Марго. Питер куда-то уезжал, и Марго хотела устроить ему проводы. Анджела смешала себе большой коктейль; главными составными частями были водка и кальвадос. На сервировочном помпейском столике декораторы забыли электрический шейкер. Это было у них в обычае - сорить дорогими пустяками такого рода в домах, где они работали; прижимистые клиенты отсылали вещи обратно; люди порассеяннее усматривали в них подарки, за которые они забыли кого-то поблагодарить, пускали их в ход, портили и платили за них через год, когда присылались счета. Анджела любила всякие механические приспособления. Она включила шейкер и, когда коктейль был готов, взяла стакан с собою в ванную и медленно пила его в ванне. Она всегда пила коктейли только наедине; в них ей чудилось - слабым, лишь ей одной внятным намеком - предложение доброго приятельства, едва различимое приглашение к интимности, возможно восходящее к поре сухого закона, когда на джин перестали смотреть глазами Хогарта {Намек на картину Хогарта "Улица Джина", где образно трактуются дурные последствия джина.} и увидели в нем великолепную вещь; ей чудилась в них некая эманация ослушничества, компромисс каприза и уголовщины, они напоминали о друзьях отца, провозглашавших тосты в ее честь, о мужчине на пароходе, сказавшем "A tes beaux yeux" {За твои прекрасные глаза (франц.).}. А так как всякое общение с людьми, которые вечно лезли со своим, было в тягость Анджеле, то она и пила коктейли в одиночестве. В последнее же время она все дни проводила одна. От пара из ванны стенки стакана сперва запотели, потом покрылись крупными каплями. Она допила коктейль и ощутила в себе иные пары. Она долго лежала в воде, почти без мыслей, почти ничего не чувствуя, кроме теплой воды вокруг и алкоголя внутри. Она позвала из соседней комнаты служанку и велела принести сигарету; медленно выкурив сигарету, она попросила пепельницу, а затем полотенце, и вскоре была полностью готова к встрече с темнотой, пронизывающим холодом и компанией, подобранной Марго Метроленд для обеда. Внимательно осмотрев себя в зеркале напоследок, она заметила, что утлы ее рта начинают чуть-чуть опускаться. Это не была та гримаска разочарования, которую она видела у многих своих друзей; так - ей случалось это наблюдать - бывают опущены углы рта у маски смерти, когда челюсти плотно сжаты, а лицо застыло в морщинах, говорящих тем, что собрались у постели, что воля к жизни ушла. За обедом она пила виши и разговаривала, как мужчина. Она сказала, что от Франции теперь мало проку, и Питер заклеймил ее как представителя "пятой колонны" - эта фраза только-только начинала входить в моду. Потом они пошли танцевать в "Сьюиви". Она танцевала, пила виши и разговаривала толково и саркастически, как очень умный мужчина. На ней были новые серьги в виде тоненьких изумрудных стрел с рубиновыми наконечниками, словно пронзавшими ей мочку; она сама их придумала и зашла за ними сегодня утром, на обратном пути от своего поверенного. Девушки в их компании заметили ее серьги; они заметили все особенности ее туалета: Анджела была одета лучше всех женщин здесь, как и везде, куда бы ни приходила. Она оставалась до тех пор, пока не стали расходиться, и одна вернулась на Гровнер-сквер. С начала войны лифтер дежурил только до полуночи. Она захлопнула двери кабины, нажала кнопку мансардного этажа и поднялась в свою пустую, молчаливую квартиру. Разгребать пепел в камине не надо было; подсвеченные стеклянные угли вечным жаром горели в элегантной стальной корзине; температура в комнатах оставалась неизменной зимой и летом, днем и ночью. Она смешала большую порцию виски с водой и включила приемник. По всему миру без устали говорили голоса - одни на своем родном, другие на иностранных языках. Она слушала и крутила ручку настройки. Иногда ей попадались взрывы музыки, один раз молитва. Немного погодя она смешала еще виски с водой. Служанка Анджелы жила отдельно, и ей было сказано не дожидаться хозяйки. Когда она пришла утром, миссис Лин лежала в постели, но не. спала. Платье, в котором она выходила накануне, было не беспорядочно разбросано по ковру, как случалось порою, а аккуратно повешено. - Я сегодня не встану, Грейнджер, - сказала она. - Принесите мне приемник и газеты. Потом приняла ванну, снова легла, проглотила две таблетки снотворного и тихо проспала до той поры, когда надо было вставлять в рамы окон черные фанерные щиты и прикрывать их бархатными портьерами. IX - Как насчет мистера и миссис Преттимэн-Партридж из Солодового Дома в Грэнтли Грин? Безил выбирал цели на крайней периферии квартирьерского района Мэлфри. Север и Восток уже потерпели от его ударов. Деревня Грэнтли Грин лежала на юге, где край горных отрогов и лощин, сглаживаясь, переходил в равнину сидровых садов и огородов с коммерческим уклоном. - Кажется, это очень старые люди, - отвечала Барбара. - Я их совсем не знаю. Погоди, мне что-то на днях говорили о Преттимэн-Партридже. Нет, непомню. - Славненький домик? Много хороших вещей? - Вроде бы. - Размеренный образ жизни? Любят покой? - Как будто так. - Тогда подойдет. И Безил склонился над картой, прослеживая дорогу на Грэнтли Грин, по которой собирался поехать на следующий день. Отыскать Солодовый Дом не составило труда. В семнадцатом веке в нем была пивоварня, затем он был превращен в жилой дом. Он имел широкий правильный фасад, облицованный камнем и выходящий на деревенскую лужайку. Занавески и фарфор на окнах свидетельствовали о том, что он в "хороших руках". Безил с удовлетворением отметил про себя фарфор - большие черные веджвудские вазы, ценные, хрупкие и, несомненно, дорогие сердцу хозяев. Когда дверь отворяли, открывался вид прямо сквозь весь дом на белую лужайку с заснеженным кедром. Дверь отворила красивая крупная молодая женщина со светлыми вьющимися волосами, белой кожей, огромными бледно-голубыми глазами и крупным робким ртом. Она была одета в костюм из твида и шерстяной джемпер, как на прогулку, но мягкие, подбитые мехом туфли говорили о том, что она все утро сидела дома. Все в ней было крупное, мягкое, округлое и просторное. Ее, пожалуй, не взяли бы манекенщицей в магазин готовой одежды, но толстой ее назвать было нельзя. В век более рафинированный ее сочли бы изумительно сложенной; Буше нарисовал бы ее полуобнаженной, в развевающихся сине-розовых драпировках, а над персиково-белой грудью непременно парила бы бабочка. - Мисс Преттимэн-Партридж? - Нет. Только, ради бога, не говорите, что пришли что-нибудь продать. Стоять в дверях ужасно холодно, а если я попрошу вас в дом, придется купить ваш товар. - Я хочу видеть мистера и миссис Преттимэн-Партрпдж. - Они умерли. Вернее сказать, один из них. Другой этим летом продал нам дом. Простите, это все? Я не хочу быть невежливой, но я должна закрыть дверь, не то я замерзну. Так вот что слышала Барбара о Солодовом Доме. - Разрешите войти? - О господи, - сказало великолепное создание, проводя его в комнату с веджвудскими вазами. - Вы что-нибудь продаете? Или с какими-нибудь анкетами? Или просто какая-нибудь подписка? Если продаете или анкеты, тут я ничем не могу помочь: мой муж служит в йоменской части, его нет дома. Если подписка, то деньги у меня наверху. Мне сказано дать столько же, сколько даст миссис Эндрюс, жена доктора. Если вы к ней еще не заходили, зайдите еще, когда выяснится, на сколько она раскошелилась. Все в комнате было новым, точнее говоря, новой была покраска, новыми были ковры и занавески, и вся мебель была размещена заново. Перед камином стоял очень большой диван, подушки которого, обтянутые набивкой, еще хранили отпечаток форм красивой молодой женщины: она лежала на нем, когда Безил позвонил. Он знал, что положи он руку в округлую вогнутость, где перед тем покоилось ее бедро, рука ощутила бы тепло, знал, какие подушки она подоткнула под локоть. Книга, которую она читала, валялась на коврике из Овечьих шкур, лежавшем перед камином, Безил мог бы в точности воссоздать положение, в каком лежала хозяйка, раскинувшись на подушках во всей неге первейшей молодости. Она как будто почувствовала бесцеремонность его осмотра. - Между прочим, - сказала она, - почему вы не в форме? - Работа общенационального значения, - ответил Безил. - Я приходский квартирьер. Ищу подходящее место для троих эвакуированных детей. - Ну, надеюсь, этот дом вы не назовете подходящим местом. Помилуйте! Я даже не могу присмотреть за овчаркой Билла, я и за собой-то не могу как следует присмотреть. Что мне делать с тремя детьми? - Это, я бы сказал, исключительные дети. - О, разумеется. У меня-то своих нет, слава тебе господи. Вчера ко мне заходила одна чудачка, некто миссис Харкнесс. Казалось бы, можно и пообождать с визитами до конца войны, как вы думаете? Так вот, она ужас что такое рассказывала о детях, которых к ней прислали. Им пришлось подкупить того человека, подкупить буквально, деньгами, лишь бы этих зверенышей от них забрали. - Это те самые дети. - Господи помилуй, с какой же стати вы выбрали меня? Ее большие глаза ослепляли его, как ослепляют кролика фары автомобиля. Это было восхитительное ощущение. - Видите ли, я, собственно, остановился на Преттимэн-Партриджах... Я даже не знаю вашего имени. - А я вашего. - Безил Сил. - Безил Сил? - В ее голосе вдруг прозвучала заинтересованность. - Вот чудно. - Почему чудно? - Так просто, я много слышала о вас в свое время. У вас не было подруги по имени Мэри Никольс? - Мэри Никольс? Была ли у него такая? Мэри Никольс... Мэри Никольс... - Она часто рассказывала о вас. Она была намного старше меня. Я обожала ее, мне тогда было шестнадцать. Вы познакомились с ней на пароходе по пути из Копенгагена. - Очень может быть. Я бывал в Копенгагене. Молодая женщина смотрела теперь на него с пристальным я не вполне лестным вниманием. - Так вы, значит, и есть тот самый Безил Сил. Вот уж никогда бы не подумала... Это было четыре года назад, дома у Мэри Никольс в Южном Кенсингтоне. У Мэри была небольшая гостиная окнами во двор, на первом этаже. В ней Мэри угощала подружек чаем. Туда она приходила много дней подряд, садилась перед газовым камином, ела пирожные с грецкими орехами от Фуллера и слушала подробный рассказ о Переживании Мэри. "Неужели ты больше не увидишься с ним?" - спрашивала она. "Нет, это было так прекрасно, так законченно". - После своего Переживания Мэри запоем читала романтиков. "Я не хочу это портить". - "Миленькая, мне кажется, он ни капельки тебя не стоит". - "Нет, он совсем не такой. Ты не думай, что он как те молодые люди, с которыми знакомишься на танцах..." Она тогда еще не ходила на танцы, и Мэри это знала. Рассказы Мэри о молодых людях, с которыми она знакомилась на танцах, были очень трогательны, но не в такой степени, как повествование о Безиле Силе. Это имя глубоко запало в девичью душу. А Безил, все еще стоя, перерывал свою память. Мэри Никольс? Копенгаген? Нет, это не говорило ему ни о чем. Какое утешение, думал он: доброе дело всплывает из толщи времени, чтобы облагодетельствовать благодетеля. Человек закатывает кутеж с девчонкой на пароходе. Потом она уходит своим путем, он своим. Он про все забывает: благодеяния подобного рода были для него не редкость. Но она помнит, ив один прекрасный день, когда он меньше всего этого ожидает, Фортуна бросает ему на колени спелый плод награды - это сладостное создание, в полном неведении дожидающееся его здесь, в Солодовом Доме в Грэнтли Грин. - Вы не предложите мне выпить? С разрешения Мэри Никольс? - Боюсь, в доме ничего не найдется. Как видите, Билла нет. Он хранит кое-какой запас внизу, в погребе, но дверь заперта. - Я думаю, мы сумеем открыть ее. - О нет! Я на это не решусь. Билл будет рвать и метать. - Ну, едва ли он сильно обрадуется, когда вернется на побывку и увидит, как Конноли разносят дом на куски. Между прочим, вы их еще не видели. Они там, в машине. Я приведу их. - Ради бога, не надо! Голубые коровьи глаза глядели на него с неподдельным страданием и мольбой. - Ну, хотя бы взгляните на них в окно. Она пошла и взглянула. - Боже милостивый, - сказала она, - Миссис Харкнесс была совершенно права. Я думала, она преувеличивает. - Ей стоило тридцати фунтов избавиться от них. - Ах господи, у меня нет столько. - Опять страдание и мольба в больших голубых глазах. - Билл присылает мне часть своего жалованья. Деньги приходят раз в месяц. Это фактически все, что у меня есть. - Я согласен на оплату натурой, - сказал Безил. - Вы имеет в виду херес? - Рюмка хереса мне бы не помешала, - сказал Безил. Когда они приступили с ломом к двери погреба, стало ясно, что отважная молодая женщина идет на это с большой охотой. Погребок оказался трогательно мал - сокровищница бедного человека. Тут было с полдюжины бутылок рейнвейна, целая загородка с портвейном, дюжины две кларета. "Почти все - свадебные подарки", - объяснила хозяйка. Беэил нашел херес, и они посмотрели его на свет. - У меня сейчас нет прислуги, - объяснила она. - Женщина приходит раз в неделю. В буфетной они нашли рюмки и штопор в столовой. - Ну как, сойдет? - с тревогой спросила хозяйка, когда Безил попробовал вино. - Превосходный херес. - Я так рада. Билл знает толк в винах. Я - нет. Они начали говорить о Билле. Он женился на этом милом создании в июле, у него хорошая работа в архитектурном бюро в соседнем городе, он поселился в Грэнтли Грин в августе, а в сентябре зачислился рядовым кавалеристом в йоменскую часть... Через два часа Безил вышел из дома и вернулся к машине. КОнноли послушно сидели на своих местах живыми свидетельствами неотразимой силы любви. - Ну и долго же вы, мистер, - сказала Дорис. - Мы совсем заледенели. Мы выходим? - Нет. - Мы не будем уродовать этот дом? - Нет, Дорис, этот нет. Я везу вас обратно. Дорис блаженно вздохнула. - Тогда ничего, что мы так замерзли, раз нам можно вернуться с вами. Когда они вернулись в Мэлфри и Барбара снова увидела детей в холостяцком крыле, ее лицо вытянулось. - Ах, Безил, - сказала она, - ты подвел меня. - Не совсем так. Преттимэн-Партриджи умерли. - Я знала, что с ними что-то случилось. Но как же долго ты ездил! - Я встретил подругу. Точнее, подругу одной моей подруги. Очень славная девушка. Думаю, ты должна что-нибудь для нее сделать. - Как ее зовут. - Мм... видишь ли, я так и не узнал. Но вот ее мужа зовут Билл. Он кавалеристом в одном полку с Фредди. - Чья же она подруга? - Мэри Никольс. - Никогда не слыхала. - Это моя старая любовь. Нет, честное слово, Бэб, она тебе понравится. - Ну что ж, пригласи ее на обед. - Барбара была отнюдь не в восторге. Слишком многих приятельниц Безила она знала. - Уже пригласил. Беда только, у нее нет машины. Ты не будешь возражать, если я за ней съезжу? - Милый, у нас просто нет на это бензина. - Можно воспользоваться дополнительным. - Милый, я так не могу. Это же не имеет никакого отношения к устройству эвакуированных. - Хочешь верь, хочешь не верь, Бэб, - имеет. Х Морозы отпустили, снег сходил. Колони-бог, Бэгшот-хит, Чог бем-коммон и прочие небольшие, поросшие утесником и кустарником полигоны между шоссейными дорогами Суррея, - клочки дикой земли, обозначенные на указательных знаках буквами "В. в.", а на географических картах "учебное поле номер такой-то", - вновь вылезли на свет божий после краткого периода заснеженной красоты. - Можно двигать дальше с тактической подготовкой, - сказал командир части. Три недели подряд они чертили взводные схемы и ротные схемы. Капитан Мейфилд лишал себя досуга, изыскивая способы превращения в поле боя тех немногочисленных акров закрытой болотистой местности, которые находились в его распоряжении. С точки зрения солдат все схемы отличались одна от другой лишь расстоянием от лагеря до учебного поля и расстоянием, которое приходилось преодолевать перед прекращением огня. Потом три дня подряд командир части выезжал с начальником штаба в броневике; каждый имел при себе палетку. "Организуем батальонные учения, - говаривал капитан Мейфилд. Его солдатам было все равно. - Это наши первые батальонные учения. Крайне необходимо, чтобы каждый в роте был на высоте". Аластэр мало-помалу постигал новые разновидности языка. Существовал простой язык, с неизменным повторением непристойного присловья при каждой фразе, на нем говорили его собратья солдаты. Этот нечего было изучать. Но существовал еще язык, на котором говорили офицеры, и иногда они обращались на этом языке к нему. Когда капитан Мейфилд впервые спросил его: "Вы на высоте, Трампингтон?" - он решил, что имеется в виду его положение на местности, а он в ту минуту стоял в траншее по колено в воде, в каске, украшенной орляком - так велел ему Смолвуд, их взводный. "Нет, сэр", - браво ответил он. Капитан Мейфилд был скорее доволен таким, признанием. "Поднимите этих людей на должную высоту, Смолвуд", - сказал он, после чего взводный стал нудно и неубедительно толковать о неспровоцированном нападении Юга на Север (который не подписал Женевский протокол о запрещении применения боевых отравляющих веществ), о том, как надо поддерживать батареи, ББМ, ПКО и так далее. Аластэр узнал также, что все схемы кончаются так называемой "бойней"; вопреки его опасениям, эта "бойня" не имела ничего общего с кровавым побоищем, а означала восстановление на краткий срок личной свободы передвижения: все разбредались куда глаза глядят, Смолвуд свистел в свисток, а капитан Мейфилд кричал: "Смолвуд, будьте любезны, уберите отсюда ваш взвод ко всем чертям и постройте его на дороге!" В день батальонной схемы они маршем вышли из лагеря в составе батальона. Аластэра назначили взводным минометчиком. Разыгрывалась азартная игра, и шансы ее горячо обсуждались. Минометов у них сейчас не было, и ему дали взамен легкую, удобную в обращении деревянную болванку, которую он нес на ремне поверх вещевого мешка, избавившись таким образом от винтовки. Пока что это была выгодная мена, но близился день, о котором говорили: "Вот когда получим вооружение по форме 1098" - и тогда после этого мрачного события ему придется маяться хуже любого стрелка. Еще два солдата попросили, чтобы их сделали истребителями танков, и это был опрометчивый шаг: вопреки всем ожиданиям, Противотанковые ружья вдруг прибыли. Один солдат благоразумно заболел перед учениями, другой заболел после. Так вот. Наполнили фляги, уложили в котелки неприкосновенный запас и из-за упрямства Севера в Женеве нацепили противогазы, сгубившие в корне старания тех, кто изобретал снаряжение, сделать все, чтобы солдатская грудь дышала свободно. Через десять минут марша, после команды "вольно!", начали петь "А ну, кати бочонок", "На Зигфрида на линии просушим мы белье" и "Квартирмейстерскую". Затем был дан приказ перейти на марш в предвидении встречи с противником. Что это такое, было досконально известно: тащись по канаве, спотыкаясь на каждом шагу; пение прекратилось; истребитель танков заунывно ругался. Потом была подана команда "надеть противогазы!", и все надели противогазы; стенанья истребителя танков заглохли под маской. - Химическая тревога - отбой! Не кладите противогазы сразу в подсумки. Пусть немного просохнут. Пройдя около восьми миль, они свернули с большака на проселочную дорогу и наконец остановились. Было одиннадцать часов. - Батальон прибыл в район сосредоточения! - выкликнул капитан Мейфилд. - Командир только что ушел вперед на разведку с разведгруппой. Впечатление было такое, будто он выкликает перед толпой паломников: "Это Ватикан! Папа только что прошел в Сикстинскую капеллу!" - Так гораздо интересней. Когда пытаешься понять, что к чему, - как бы оправдываясь, сказал Смолвуд. - Да, да, курите, курите. Рота уселась на обочине и стала уничтожать неприкосновенный запас. - Послушайте, - сказал Смолвуд. - Для обеда будет привал. Они продолжали есть. Почти все молчали. - Скоро командир пришлет за группой наблюдения! - выкликнул капитан Мейфилд. Немного погодя явился вестовой, со своей вестью явно не спешивший, и увел капитана Мейфилда. - Командир части послал за своей группой наблюдения, - сказал Смолвуд. - Ротой теперь командует капитан Браун. - Командир части отдал приказ! - выкликнул капитан Браун. - Сейчас он размещает первый эшелон штаба. Теперь ротные командиры ведут разведку. Скоро они пошлют за своими группами наблюдения. - Ума не приложу, на кой мы им тут сдались, - сказал истребитель танков. Прошло три четверти часа. Затем явился связной с письменным распоряжением для капитана Брауна. - Вы должны встретить командира роты во втором "А" квадрата "Пасека", - сказал тот троим взводным. - Я веду роту в "П" того же квадрата. Смолвуд вместе со своим связным и денщиком покинули командный пункт взвода и нерешительно откочевали в кустарники. - Построить роту, старшина. Создавшаяся ситуация не сильно радовала капитана Брауна; рота зигзагами тянулась за ним по пустырю; сделали несколько остановок, во время которых капитан Браун ломал голову над картой. Наконец он сказал: - Вот ротный район сосредоточения. Сейчас ротный командир отдает приказ наблюдательной группе. Как только люди начали устраиваться на позицию, появился капитан Мейфилд. - Куда делись взводные командиры, черт побери? - спросил он. - И что делает здесь рота? Я сказал: пункт "П" квадрата "Пасека", а это второе "А". Завязался спор, до Аластэра долетали только отдельные фразы: "Кольцевой обвод", "Сопряжение трасс" и то и дело повторяющееся: "Да, ошибка в карте". Капитан Браун как будто выходил победителем; во всяком случае, капитан Мейфилд отправился искать свою наблюдательную группу, оставив роту иод его командованием. Прошло полчаса. Капитан Браун счел своим долгом объяснить заминку. - Взводные командиры ведут разведку, - сказал он. Немного погодя появился командир части. - Это третья рота? - спросил он. - Так точно, сэр. - В чем дело? Вам сейчас следует быть на рубеже атаки. - Затем, поскольку было ясно, что пробирать капитана Брауна за оплошку бесполезно, он сказал тоном, которого тот так страшился: - Я каким-то образом проскочил мимо ваших часовых, когда шел к вам. Будьте любезны, объясните мне систему вашей непосредственной обороны. - Видите ли, сэр, мы остановились тут просто так... Командир части увел с собой капитана Брауна. - Сейчас ему вставят фитиль, - констатировал истребитель танков, впервые за весь день испытывая удовлетворение. Капитан Браун вернулся сам не свой и начал лихорадочно расстанавливать посты воздушного оповещения и химического наблюдения. В самый разгар его деятельности прибыли взводные связные и повели взводы в районы сосредоточения. Аластэр прошел со взводом еще полмили. Затем они остановились. Появился Смолвуд и собрал вокруг себя командиров отделений. Командир части был тут же и слушал, как Смолвуд отдает приказ. Когда тот кончил, командир сказал: - Мне кажется, вы забыли упомянуть о БМП, Смолвуд, не так ли? - БМП, сэр? Да, сэр, похоже, я не знаю, где он. Командир увел Смолвуда за пределы слышимости. - А теперь ему вставят фитиль, - ликуя, возвестил истребитель танков. Командиры отделений вернулись к своим людям. Приказ Смолвуда распухал от подробностей: рубеж атаки, час "Ч", разграничительные линии включительно и исключительно, объекты наступления, огневая поддержка. - Так оно всегда и бывает, - сказал капрал Дин. - Они там, мы тут. А потом давай в атаку. Прошло еще полчаса. Появился капитан Мейфилд. - Ради Христа, Смолвуд, ведь вы сейчас должны наполовину подняться на высоту. - О! - сказал Смолвуд. - Простите. Пошли. Вперед! Взвод собрал снаряжение и вступил в бой, с трудом продвигаясь по склону холма. Вдруг впереди появился майор Буш, заместитель командира части. Его с восторгом обстреляли холостыми патронами. - Накрылся, - сказал солдат, ползший рядом с Аластэром. - Вы попали под сильнейший обстрел, - сказал майор. - Большинство из вас ранены или убиты. - Сам ты убит. - Так что же вы намерены предпринять, Смолвуд? - Спускаться обратно, сэр. - Ну так спускайтесь. - Спускаться обратно! - приказал Смолвуд. - А что вы намерены предпринять дальше? Смолвуд в отчаянье озирался Вокруг, словно ища источник вдохновенья. - Поставить дымовую завесу, сэр. - Ну так ставьте дымовую завесу. - Поставить дымовую завесу! - приказал Смолвуд Аластэру. Майор пошел дальше, морочить взвод у них на фланге. - Вперед, - приказал Смолвуд. - Надо же преодолеть этот проклятый холм. Так уж лучше сейчас. Путь вышел короче, чем казалось поначалу. Через двадцать минут они достигли вершины, где их ждала продолжительная "бойня". Мало-помалу сюда с разных сторон стянулся весь батальон. Третья рота собралась и построилась; затем их распустили на обед. Обед был давно съеден, и они просто лежали на спине и курили, По пути в лагерь командир части сказал: - Не так уж плохо для первого раза. - Не так уж плохо, полковник, - отозвался майор Буш. - Несколько медленны на подъем. - Да, несколько неповоротливы. - Смолвуд оказался не на высоте. - Он был очень туг на подъем. - Но мне все же кажется, мы кое-чему научились. Люди были заинтересованы. Это было сразу заметно. Батальон добрался до лагеря уже затемно. Они парадным маршем прошли мимо караулки, разделились на роты и стали на ротном плацу. - Винтовки протереть до ужина, - приказал капитан Мейфилд. - Взводным сержантам собрать стреляные гильзы. Осмотр ног повзводно. Улучив минуту, Аластэр прошмыгнул к телефонной будке и успел позвонить Соне до того, как капитан Мейфилд вынырнул из-за угла барака с электрическим фонариком, чтобы осматривать ноги. Аластэр надел чистые носки, сунул под соломенный тюфяк форменные ботинки, переобулся в штатские туфли и был готов. Соня уже ждала его в машине перед караулкой. - Милый, от тебя сильно пахнет потом, - сказала она. - Что ты делал? - Ставил дымовую завесу, - гордо отвечал Аластэр. - Все наступление задерживалось, пока я не поставил дымовую завесу. - Какой ты молодец, милый. У меня на обед бифштекс из консервов и пудинг с почками. После обеда Аластэр расположился в кресле. - Не давай мне заснуть, - сказал он. - К полночи я должен вернуться в часть. - Я разбужу тебя. - Хотелось бы мне знать, насколько этот бой похож на настоящий, - успел он сказать засыпая. Заморская операция, к которой готовился Питер Пастмастер, не состоялась. Питер вновь надел свою прежнюю форму и вернулся к прежнему образу жизни. Его полк был расквартирован в бараках в Лондоне, мать, как и прежде, жила в "Ритце", а большинство друзей, как и прежде, можно было встретить за стойкой бара Брэттс-клуба