ало зеркало, ей было труднее узнавать себя. Эме удалялась в возвышенные и священные места обитания. Вот почему открытие, что человек, которого она любила и с которым была связана нежнейшими клятвами, оказался лжецом и обманщиком, затронуло только часть се души. По всей вероятности, сердце ее было разбито, но это был лишь незначительный и недорогой продукт местного производства. Зато в плане более широком и более высоком она почувствовала, что ситуация упростилась. Драгоценный дар ее согласия нужно было вручить более достойному из противников, и она хотела быть только справедливой. Отныне не оставалось места для колебаний. Искусительные и сладострастные зовы "Яда джунглей" умолкли. И тем не менее ее последнее письмо Гуру Брамину было написано на языке, который дан был ей воспитанием. Мистер Хлам был нечисто выбрит, мистер Хлам был не совсем трезв. "Хлам все больше опускается,- сказал главный редактор.- Заставьте его взять себя в руки или увольняйте". Не ведавший о нависшей над ним угрозе мистер Хлам воскликнул: - Боже мой, опять Танатогенос! Что она там пишет, милочка? Я что-то сегодня даже читать не могу. - Ее постигло страшное прозрение, мистер Хлам. Человек, которого она, как ей казалось, любила, оказался лжецом и обманщиком. - О-о, напишите ей, пусть выходит за другого. - Кажется, так она и намерена поступить. О помолвке Денниса и Эме не было объявлено ни в одной газете, и потому не потребовалось публичного опровержения. Помолвке мистера Джойбоя и Эме были посвящены полтора столбца в "Журнале похоронщиков" и фотография в "Гробе"; что касается местного журнала "О чем шелестит дол", то он посвятил их роману почти весь очередной но- мер. Была объявлена дата брачной церемонии в Университетской церкви. Мистер Джойбой получил баптистское воспитание, и священник, который в "Шелестящем доле" отпевал баптистов, охотно предложил ему свои услуги. Кастелянша подыскала для невесты белое усыпальное покрывало. Доктор Кенуорти выразил желание лично присутствовать на церемонии. Трупы, поступавшие теперь к Эме для дальнейшей обработки, торжествующе ухмылялись. За все время Эме ни разу не встречалась с Деннисом. В последний раз она видела его у могилы попугая, когда он, словно бы вовсе не испытывая смущения, подмигнул ей над маленьким пышным гробиком. На самом деле он был порядком смущен и просто почел за лучшее притаиться на день-другой. А потом он увидел объявление о помолвке. Эме было не так-то просто избежать нежелательных встреч. Она не могла попросту предупредить: "Если придет мистер Барлоу, меня нет дома" - и наказать слугам, чтоб его не пускали. У нее не было слуг, а если звонил телефон, она сама брала трубку. Ей надо было есть. Надо было ходить по магазинам. И в том и в другом случае она оказывалась беззащитной перед возможностью тех будто случайных дружеских встреч, которыми изобилует жизнь американца. И вот как-то вечером, незадолго перед свадьбой, Деннис, подстерегавший ее, прошел за ней в жирножковую и сел рядом у стойки. - Привет, Эме. Хочу с тобой поговорить. - Все, что бы ты теперь ни сказал, не имеет значения. - Но послушай, милая моя, ты, кажется, совсем забыла, что мы с тобой обручены и должны пожениться. Мои теологические занятия продвигаются успешно. День, когда я заявлю о своих жениховских правах, уже не за горами. - Лучше смерть. - Признаться, этой альтернативы я не предвидел. Поверишь, первый раз в жизни пробую эти жирножки. Сколько раз собирался попробовать. Поразительно даже не то, что они такие противные, а то, что они совершенно безвкусные. Но давай поговорим начистоту. Ты что же, отрицаешь, что торжественно поклялась выйти за меня замуж? - Но ведь девушка может и передумать, правда? - Ну, по правде сказать, я в этом не уверен. Ты ведь дала торжественное обещание. -Да, но я была обманута. Все эти стихи, которые ты посылал мне и притворялся, будто сам их написал, и все они такие возвышенные, что я даже наизусть учила отрывки,- оказывается, их написали другие люди, а некоторые из этих людей даже завершили путь сотни лет назад. В жизни так обидно не было, как тогда, когда я узнала. - Так, значит, в этом все дело? - И эти ужасные "Угодья лучшего мира". Ладно. Я лучше уйду. Мне даже есть расхотелось. - Но ведь ты сама выбрала это место. Когда я тебя приглашал, я никогда не кормил тебя этими жирножками, правда? - Если только не я тебя приглашала. - Это несущественно. Но не можешь же ты идти вот так по улице и плакать. Моя машина стоит напротив. Давай я подброшу тебя до дому. Они вышли на улицу, ярко освещенную светом неоновых ламп. - Ладно, Эме,- сказал Деннис,- давай не будем дуться. - Дуться? Ты мне просто отвратителен. - Когда мы виделись в прошлый раз, мы были помолвлены и собирались сочетаться браком. Надеюсь, я могу рассчитывать на какие-то объяснения. Пока единственное, в чем ты обвиняешь меня,- это то, что не я автор нескольких наиболее знаменитых стихотворных шедевров, написанных по-английски. Ну а кто же тогда? Твой Гопджоп? - Ты хотел, чтобы я подумала, будто это ты написал. - Ну, Эме, ты не справедлива ко мне. Это я должен был бы быть разочарован тем, что девушка, на которую я растрачивал свои чувства, не знакома с самыми популярными сокровищами литературы. Но я понимаю, что твои критерии образования отличаются от тех, к которым я привык. Ты, несомненно, лучше, чем я, разбираешься в психологии и китайском языке. Но, видишь ли, в том отмирающем мире, из которого я пришел, цитирование - это поистине национальный порок. Когда-то цитировали античных писателей, теперь лирическую поэзию. - Никогда больше не поверю ни одному твоему слову. - Черт побери, чему ж тут не верить? - Я в тебя не верю. - Вот это уже другое дело. Верить кому-то и верить в кого-то - здесь, конечно, есть существенное различие. - Ох, да перестань ты рассуждать. - Что ж, согласен. Деннис подогнал машину к обочине и попытался заключить Эме в свои объятия. Она сопротивлялась яростно и умело. Он тотчас отступился и закурил сигару. Эме долго всхлипывала, забившись в угол, а потом вдруг сказала: - Эти ужасные похороны. - Попугай Джойбоя? Да. Это я, пожалуй, смогу объяснить. Мистер Джойбой требовал, чтобы гроб был открытый. Я возражал, и ведь, в конце концов, мне виднее. Я изучал это дело. Открытый гроб годится для собак и кошек, они очень естественно сворачиваются в клубочек. Другое дело попугаи. Они выглядят просто нелепо, когда голова их покоится на подушечке. Но я наткнулся на непробиваемую стену снобизма. Раз так хоронят в "Шелестящем доле", значит, так должны хоронить в "Угодьях лучшего мира". Или ты думаешь, он вообще все это подстроил? Может быть. Вполне допускаю, что этот ханжа и зануда пошел на то, чтоб бедняга попугай выглядел так нелепо, лишь бы уронить меня в твоих глазах. Да и вообще кто приглашал тебя на эти похороны? Ты что, была знакома с покойным? - Подумать только, все то время, пока мы встречались с тобой, ты тайком ходил туда, в это место... - Дорогая моя, тебе, как американке, меньше всего пристало презирать мужчину за то, что он начинает с нижней ступеньки социальной лестницы. Я, конечно, не притязаю на столь высокое положение в похоронном мире, какое занимает твой мистер Джойбой, но зато я моложе его, гораздо привлекательнее и у меня свои зубы. А в будущем у меня - Свободная церковь. Я, наверно, уже стану главным священником "Шелестящего дола", а мистер Джойбой все еще будет потрошить трупы. У меня задатки великого проповедника - нечто метафизическое, в стиле семнадцатого века, апеллирующее скорее к разуму, чем к простейшим эмоциям. Нечто в духе Лода - этакое манер- ное, многословное, остроумное и совершенно недогматическое, свободное от предрассудков. Я думал о своем облачении. Широкие рукава, вероятно... - Ой, да замолчи ты. Надоело до смерти! - Эме, как твой будущий муж и духовный наставник, я должен предупредить тебя: с человеком, которого любишь, так не разговаривают. - Я не люблю тебя. - "Пока не высохнут моря". - Понятия не имею, что это все значит. - "Не утечет скала". Это, надеюсь, достаточно ясно. "Клянусь люб-бить тебя..." Уж эти-то слова тебе наверняка понятны. Именно так их произносят популярные певцы. "И дней пески не убегут, клянусь люб- бить тебя". Насчет песков, готов признать, звучит несколько туманно, но общий смысл поймет даже человек, вконец ожесточивший свое сердце. К тому же ты что, забыла о Сердце Брюса? Рыдания утихли, и по наступившему молчанию Деннис понял, что в прелестной и слабой головке, уткнувшейся в угол, мыслительный процесс идет полным ходом. - Это Брюс, что ли, написал стихотворение? - спросила она наконец. - Нет. Но имена этих людей настолько похожи, что разница просто несущественна. Последовала пауза. - А этот Брюс или как там его, он не оставят никакого выхода для тех, кто дал клятву? Деннис не возлагал больших надежд на обет, данный в церквушке Олд-Лэнг-Сайн. Он и упомянул-то о нем неизвестно зачем. Но теперь он поспешил использовать свое преимущество. - Послушай, ты, сладостное и безнадежное создание. Ты сейчас стоишь перед дилеммой - это по-нашему, по-европейски, а по-вашему - ты попала в переплет. - Отвези меня домой. - Хорошо, я могу объяснить тебе все по дороге. На твой взгляд, в мире нет ничего прекраснее "Шелестящего дола", разве только рай небесный. Я тебя понимаю. На свой грубый английский манер я разделяю твой восторг. Я даже собрался написать об этом один опус, но боюсь, что не смогу в этой связи повторить вслед за Доусоном: "Если вы его прочтете, все поймете вы". Ты не поймешь в нем, милая, ни единого слова. Но это все так, между прочим. Твой мистер Джойбой - это воплощенный дух "Шелестящего дола", единственное промежуточное звено между доктором Кенуорти и простыми смертными. Итак, оба мы, ты и я, одержимы "Шелестящим долом", "в целительную смерть полувлюблен", как я сказал тебе однажды, и, чтобы избежать дальнейших осложнений, позволь мне сразу добавить, что эти стихи тоже написал не я. Так вот, ты баядерка и девственная весталка этого заведения, и совершенно естественно, что меня влечет к тебе, а тебя влечет к Джойбою. Психологи объяснят тебе, что подобное случается на каждом шагу. Вполне может статься, что с точки зрения Сновидца, моя репутация небезупречна. Попугай выглядел в гробу просто ужасно. Так что из этого? Ты любила меня и поклялась любить вечно самой священной клятвой во всем религиозном арсенале "Шелестящего дола". Теперь тебе понятна та дилемма, перед которой ты стоишь, тот тупик или переплет, в который ты попала? Святость неделима. Если целовать меня через сердца Бернса или Брюса - это не священный акт, то и ложиться в постель со стариной Джойбоем тоже не священный акт. Она молчала. Деннис и не ожидал, что его слова произведут на нее такое глубокое впечатление. - Ну, мы приехали,- сказал он наконец, остановившись перед домом, где она снимала квартиру. Он знал, что всякое проявление мягкости сейчас неуместно.- Вылезай. Эме ничего не сказала и вначале даже не двинулась с места. Потом она прошептала: - Ты мог бы освободить меня. - Да, но я не хочу. - Даже если я совсем забыла тебя? - Но ведь ты не забыла. - Забыла. Когда я отворачиваюсь, я даже не могу вспомнить, какой ты. А когда тебя нет, я совсем о тебе не думаю. Когда Эме очутилась одна в железобетонной клетке, которую она называла своей квартирой, на нее набросились все демоны сомнения. Она включила радио, безрассудная буря тевтонской страсти захватила ее и вынесла на крутой обрыв безумия, потом музыка вдруг оборвалась. "Мы передавали музыку по заявке компании "Кайзеровские персики без косточки". Помните, что ни один другой сорт персиков, из поступающих в продажу, не гарантирует ни столь полного отсутствия косточек, ни столь высокого качества. Только покупая кайзеровские персики без косточек, вы покупаете полновесную, сочную персиковую мякоть без всяких посторонних..." Она сняла телефонную трубку и набрала номер мистера Джойбоя. - Пожалуйста, ну пожалуйста, приезжайте. Я так мучаюсь. В трубке слышался оглушительный гвалт человеческих и нечеловеческих голосов, и среди этого гвалта тихий, слабый голос повторял: - Погромче, роднуля-детуля. Не совсем понял. - Я так несчастна. - Я совсем тебя не слышу, роднуля-детуля. У мамули новая птица, и мамуля учит ее разговаривать. Может, мы просто отложим наш разговор на завтра? - Пожалуйста, дорогой, приезжайте сейчас, вы могли бы? - Что ты, детуля-роднуля, конечно, я не могу оставить мамулю в первый вечер, когда у нее новая птица, как можно? Каково ей будет, подумай! Сегодня у мамули большой праздник, детуля-роднуля. Я должен быть с ней. - Это касается нашего брака. - Ну да, детуля-роднуля, это понятно и где-то естественно. Целый ряд небольших проблем и вопросиков. Утро вечера мудренее, детуля-роднуля. Тебе надо выспаться хорошенько. - Я должна вас увидеть. - Ну-ну, детуля-лапуля, папочка будет строгим. Сейчас же сделай, как велит папуля, а то папуля не на шутку рассердится. Она повесила трубку и снова прибегла к высокой опере, лавина звуков захватила и оглушила ее. Это было нестерпимо. В наступившей затем тишине сознание ее стало понемногу оживать. Телефон. В редакцию. - Я хочу поговорить с Гуру Брамином. - А он по вечерам не работает. Очень жаль, но... - Это очень важно. Вы не могли бы дать его домашний телефон? - У нас их двое. Какой из них вам нужен? - Двое? Я не знала. Мне нужен тот, который отвечает на письма. - Это мистер Хлам, но он у нас с завтрашнего дня не работает, да и дома его в это время все равно не застанешь. Попробуйте позвонить в "Салун Муни". Там наши из редакции чаще всего сидят вечером. - Его действительно зовут Хлам? - Так он, во всяком случае, мне говорил, рыбонька. Мистер Хлам был в тот день уволен из газеты. Этого события давно ждали все сотрудники редакции, кроме самого мистера Хлама, и вот теперь он излагал историю о том, как его предали, в разных питейных заведениях, где ее выслушивали безо всякого сочувствия. Бармен сказал: - Вас к телефону, мистер Хлам. Сказать, что вас нет? В его теперешнем состоянии мистеру Хламу казалось вполне вероятным, что это звонит его редактор, исполненный раскаяния. Он потянулся через стойку бара за трубкой. - Мистер Хлам? - Да. - Наконец-то я вас разыскала. Это Эме Танатогенос... Вы меня помните? Еще бы ему было не помнить. - Конечно,- сказал мистер Хлам после продолжительной паузы. - Мистер Хлам, у меня большое несчастье. Мне нужен ваш совет. Вы помните того англичанина, о котором я вам писала?.. Мистер Хлам поднес трубку к уху своего собутыльника, ухмыльнулся, пожал плечами, потом положил трубку на стойку, закурил сигарету, выпил и заказал еще. С замызганной деревянной стойки едва доносилось взволнованное бормотанье. Эме потребовалось довольно много времени, чтобы изложить суть своих затруднений. Затем поток звуков оборвался и сменился прерывистым, всхлипывающим шепотом. Мистер Хлам взял трубку. - Алло... Мистер Хлам... Вы слушаете? Вы слышите меня?.. Алло. - Ну-ну, рыбонька, что там? - Вы меня слышали? - Конечно же, прекрасно слышал. - Ну и что... что мне теперь делать? - Что делать? Я тебе скажу, что делать. Садись-ка ты в лифт и поезжай на самый верхний этаж. Подыщи окно поудобнее и прыгай. Вот что тебе остается. Послышалось тихое, сдавленное рыдание, а потом спокойное: - Спасибо. - Я сказал ей, чтоб она совершила прыжок в высоту. - Слышали. - А что, скажете, я не прав? - Тебе видней, друг. - Бог ты мой, с такой-то фамилией! В ванной Эме, в шкафчике среди инструментов и химических препаратов, столь необходимых для женского преуспеяния, лежал темный тюбик со снотворным, столь необходимым для женского отдохновения. Эме проглотила огромную дозу, легла и стала ждать, когда придет сон. И он пришел наконец, вторгся бесцеремонно и грубо, без предупреждающей сонливости и обволакивающей неги. Не было блаженного прилива, осторожного прикосновения, приподнимающего и несущего куда-то освобожденный разум. Без двадцати десять Эме уже снова лежала без сна, безутешная в своем горе, с мучительной болью, сжимающей виски, потом слезы выступили у нее на глазах, она зевнула; потом вдруг стало двадцать пять минут шестого, и она снова лежала без сна. Еще не начинало светать; небо было беззвездное, а пустынные улицы залиты огнями. Эме встала, оделась и вышла из подъезда на свет дуговых фонарей. Короткое расстояние от своего дома до "Шелестящего дола" она прошла, никого не встретив. Золотые Ворота запирали после полуночи, но для ночной смены обычно оставалась незапертой боковая калитка. Эме вошла в калитку, и знакомая дорога привела ее к возвышению у церквушки Олд-Лэнг-Сайн. Здесь она села на скамью и стала ждать рассвета. Душа ее была теперь совершенно спокойна. Неизвестно где и неизвестно как обрела она утешение и совет в глухой час непроглядной ночи; быть может, она связалась с духами своих предков, того нечестивого и одержимого племени, что, покинув алтари старых богов, садилось на корабли и пускайтесь по свету, гонимое неведомыми страстями по неведомым улочкам среди неведомых варварских языков и наречий. Отец ее посещал храм Истинного Евангелия, мать пила. Аттические голоса пророчили Эме более высокую участь; голоса, прилетавшие издалека, из другого века, пели ей о Минотавре, что в нетерпении бьет ногами в самом конце подземного лабиринта; нежно шептали ей про тихую водную гладь у Беотийского побережья, про вооруженных воинов, что стояли молча безветренным утром, про флот, недвижно застывший на якоре, про Агамемнона, отвращавшего свой взор; говорили ей об Алкестиде и гордой Антигоне. Восток светлел. В круговращении суток только первые, самые ранние часы остаются незахватанными людьми. В этой части континента встают поздно. Эме, застыв в экстазе, наблюдала, как бесчисленные статуи, едва мерцавшие в полумраке, начинают белеть, как все четче проступают их очертания, а серебристо-серый покров лужаек становится зеленым. Теплый луч коснулся ее. И тогда все близ нее и дальше по склонам, насколько хватало глаз, превратилось в пляшущее море света, в миллионы крохотных радуг и язычков пламени. Это дежурный в своей будке повернул рычажок орошения, и вода брызнула из бесчисленных отверстий укрытой от человеческого глаза системы труб. Появились садовники с тачками и садовыми инструментами и разбрелись по своим делам. День наступил. Эме быстро спустилась по усыпанной гравием дорожке к зданию похоронной конторы. В приемной дежурные ночной смены пили кофе. Они взглянули на нее без всякого любопытства, когда она молча проскользнула мимо них: срочную работу выполняли здесь в любое время суток. Эме поднялась в лифте на верхний этаж. Там царила тишина и не было никого, если не считать накрытых простынями покойников. Она знала, где искать то, что ей было нужно,- широкогорлую синюю бутылочку и шприц. Она не писала прощальных писем, ни у кого не просила прощения. Она далека была сейчас от обычаев общества и обязательств перед людьми. Оба героя - и Деннис, и мистер Джойбой - начисто стерлись в ее памяти. Речь шла о ней самой и о божестве, которому она служила. То, что она выбрала для инъекции стол мистера Джойбоя, было чистой случайностью. Глава Х Мистер Шульц подыскал на должность Денниса какого-то молодого человека, и последняя неделя, проведенная Деннисом в "Угодьях лучшего мира", ушла на то, чтобы посвятить его в секреты производства. Это был очень способный молодой человек, живо интересовавшийся что почем. - У него нет вашей обходительности,- сказал мистер Шульц.- У него не будет вашего индивидуального подхода, но, думаю, свое жалованье он оправдает иным путем. В день смерти Эме Деннис, отправив ученика чистить топку крематория, принялся было за уроки заочного курса для проповедников, который он получил по подписке, когда дверь конторы вдруг отворилась, и Деннис, взглянув на гостя, с изумлением узнал в нем человека, с которым был едва знаком и который был его соперником в любви, а именно мистера Джойбоя. - Мистер Джойбой,- сказал он.- Неужели снова попугай - и так скоро? Мистер Джойбой сел. Вид его был ужасен. Убедившись, что они одни, он начал всхлипывать. - Эме,- выговорил он наконец. Вопрос Денниса был полон глубочайшей иронии: - Надеюсь, не ее похороны вы хотите нам заказать? Вопрос этот вызвал у мистера Джойбоя неожиданный взрыв страсти: - Вы знали об этом! Вы, наверно, ее убили. Убили мою детулю- роднулю. - Вы с ума сошли, Джойбой. - Она умерла. - Моя невеста? - Моя невеста. - Сейчас не время для пререканий, Джойбой. С чего вы взяли, что она умерла? Вчера вечером она была жива и здорова. - Она там, на моем столе, под простыней. - Да, это, конечно, то, что ваши газеты назвали бы "только факты". Вы уверены, что это она? - Еще бы не уверен. Она отравилась. - Неужели? Жирножками? - Цианистым калием. Сделала себе укол. - Тут есть о чем подумать, Джойбой.- Деннис помолчал.- Я любил эту девушку. - Нет, это я любил ее. - Прошу вас. - Моя детуля-роднуля. - Я бы попросил вас не употреблять в нашем серьезном разговоре этих интимных и довольно странных эпитетов. Как вы поступили? - Я осмотрел ее, потом накрыл простыней. У нас есть стенные холодильники, мы иногда храним в них незаконченную работу. Я спрятал ее туда. Он бурно зарыдал. - А зачем вы пришли ко мне? Мистер Джойбой хрюкнул. - Не понял. - Помогите,- сказал мистер Джойбой.- Вы виноваты. Вы должны что-нибудь сделать. - Сейчас не время для взаимных обвинений, Джойбой. Позвольте лишь напомнить вам, что это вы официально помолвлены с ней. При подобных обстоятельствах некоторое проявление чувств естественно, однако не впадайте в крайности. Я, конечно, никогда не считал ее совершенно нормальной, а вы? - Она была моя... - Не произносите этого слова, Джойбой. Не произносите, не то я вас выгоню. Мистер Джойбой принялся рыдать с еще большим самозабвением. Ученик Денниса открыл дверь и замер, пораженный этим зрелищем. - Заходите,- сказал Деннис.- У нас клиент, который только что потерял любимое существо. На вашей новой должности вам придется привыкать к подобным проявлениям горя. Вы что-нибудь хотели? - Я только хотел сказать, что газовая печь снова работает нормально. - Отлично. А теперь очистите похоронный фургон. Джойбой,- продолжал Деннис, когда они снова остались одни,- прошу вас взять себя в руки и прямо сказать, что вам от меня нужно. Пока что я ничего не могу разобрать в этом семейном надгробном плаче, кроме каких-то мамуль, папуль и детуль. Мистер Джойбой издал какие-то новые звуки. - На сей раз это прозвучало как "доктор Кенуорти". Именно это вы хотели мне сказать? Мистер Джойбой всхлипнул. - Доктор Кенуорти знает? Мистер Джойбой застонал. - Он не знает? Мистер Джойбой всхлипнул снова. - Вы хотите, чтобы я сообщил ему эту новость? Стон. - Вы хотите, чтобы я помог скрыть от него? Всхлип. - Знаете, это похоже на гадание с медиумом. - Крышка,- произнес мистер Джойбой.- Мамуля. - Вы полагаете, что карьера ваша пострадает, если доктор Кенуорти узнает, что вы храните труп нашей отравленной невесты в холодильнике? И что надо не допустить этого ради вашей матушки? И вы хотите, чтобы я помог вам избавиться от тела? Всхлип и снова поток слов. - Вы должны помочь мне... все из-за вас... простодушное американское дитя... липовые стихи... любовь... мамуля... детуля... должны помочь... должны... должны. - Мне не нравится, Джойбой, что вы без конца повторяете "должны". Знаете, что сказала королева Елизавета своему архиепископу - вот, кстати, кто был воистину священник Свободной церкви: "Запомни же, ничтожный, что слово "должны" не годится для разговора с монархами". Скажите, кроме вас, имеет кто-нибудь доступ к этому холодильнику? Стон. - Понятно, можете идти, Джойбой. Отправляйтесь на работу. Я обдумаю этот вопрос. Приходите снова после обеда. Мистер Джойбой вышел. Деннис слушал, как отъезжала его машина. А потом он ушел на собачье кладбище, чтобы остаться наедине со своими собственными мыслями, которыми он не стал бы делиться с мистером Джойбоем. Размышления его были прерваны появлением человека, с которым он также был некогда знаком. День выдался прохладный, и сэр Эмброуз Эберкромби надел по этому случаю костюм из твида, накидку с капюшоном и охотничью войлочную шляпу - одеяние, в котором он сыграл столько комических ролей в фильмах из жизни английской деревни. В руке у него был пастушеский посох. - А, Барлоу,- сказал он,- трудитесь в поте лица. - Сегодня спокойное утро. Надеюсь, вас привела сюда не тяжелая утрата. - Нет, упаси Боже. Никогда не заводил здесь животных. И надо сказать, без них скучно. Вырос среди лошадей и собак. Думаю, что вы тоже, так что вы правильно меня поймете: тут для них место неподходящее. Спору нет, удивительная страна, но человек, который по- настоящему любит собаку, никогда не привезет ее сюда. Он помолчал, с любопытством оглядывая скромные памятники. - Неплохое у вас местечко. Жаль, что вы уходите. - Вы получили мою карточку? - Да, вот она. Сперва подумал, что кто-то подшутил над нами, довольно глупо. Но кажется, это не подделка, не так ли? Откуда-то из глубин своей накидки он извлек карточку с печатным текстом и протянул ее Деннису. Там говорилось: "Майор авиации преподобный Деннис Барлоу оповещает о том, что в ближайшее время он открывает контору на Арбакл-авеню, 1154, Лос-Анджелес. Все обряды Свободной церкви отправляются быстро и по сходным ценам. Специализация на похоронах. Надгробные речи в стихах и прозе. Тайна исповеди строго сохраняется". - Да, это не подделка,- подтвердил Деннис. - Так. Этого я и опасался. Они снова помолчали. Деннис сказал: - Карточки эти, как вам известно, рассылает агентство. Я не думал, что вас это особенно заинтересует. - Однако меня это заинтересовало. Мы могли бы здесь поговорить где-нибудь? Размышляя, уж не придется ли ему именно от сэра Эмброуза выслушать первую покаянную исповедь, Деннис повел гостя в контору. Там оба англичанина уселись друг против друга. Ученик Денниса просунул на мгновение голову в дверь и доложил, что с фургоном все в порядке. Наконец, сэр Эмброуз заговорил: - Так не пойдет, Барлоу. Позвольте мне, старому человеку, сказать вам это без обиняков. Так не пойдет. Ведь вы все-таки англичанин. Они тут все прекрасные люди, но вы сами знаете, как это бывает. И среди самых прекрасных людей может найтись несколько отпетых клеветников. А международную обстановку вы знаете не хуже моего. Всегда найдутся какие-нибудь политики и журналисты, которые только и ждут оклеветать наше Отечество. Поступок, подобный вашему, будет лить воду на их мельницу. Мне не понравилось, когда вы начали здесь работать. Я вам тогда об этом прямо сказал. Но это было ваше частное дело. С религией же все обстоит иначе. Вы, наверно, мечтали о каком-нибудь милом сельском приходе у нас на родине. Но здесь религия совсем не то. У вы мне поверьте, я знаю эту страну. - Странно слышать это от вас, сэр Эмброуз. Одна из главных задач, которые я перед собой ставил,- достичь более высокого положения в обществе. - Тогда бросьте эту затею, мой мальчик, пока еще не поздно. Сэр Эмброуз пространно заговорил о промышленном кризисе в Англии, о том, как нуждается их родина в молодежи и в долларах, о титанических усилиях, которые затрачивают они тут, в кинематографе, чтобы не уронить марку. - Отправляйтесь на родину, дорогой мой. Там ваше настоящее место. - Собственно говоря,- начал Деннис,- с тех пор, как я дал это объявление, обстоятельства несколько переменились. Зов, который я услышал, звучит теперь несколько слабее. - Вот и отлично,- сказал сэр Эмброуз. - Но у меня есть некоторые затруднения практического характера. Все мои сбережения я вложил в занятия богословием. - Нечто в этом роде я предвидел. Тут-то и придет на помощь крикетный клуб. Надеюсь, никогда не настанет такое время, чтобы мы не смогли прийти на помощь соотечественнику в беде. На вчерашнем заседании комитета как раз упомянули и ваше имя. И было достигнуто полное согласие. Короче говоря, мы отправим вас домой, дружочек. - Первым классом? - Туристским. Но мне говорили, что там потрясающий комфорт. Что вы на это скажете? - И вагон-салон? - Нет, салона нет. - Ладно,- сказал Деннис.- Полагаю, что, как священник, я должен теперь привыкать к некоторому аскетизму. - Достойное решение,- сказал сэр Эмброуз.- Чек у меня с собой. Мы его вчера же и подписали. Через несколько часов снова пришел похоронщик. - Вы уже взяли себя в руки? Тогда садитесь и слушайте внимательно. Перед вами две проблемы, Джойбой, и разрешите подчеркнуть, что это ваши проблемы. Это у вас хранится труп вашей невесты, и это ваша карьера сейчас под угрозой. Итак, у вас две проблемы - как избавиться от трупа невесты и как объяснить ее исчезновение. Вы пришли ко мне за помощью, и так уж случилось, что я, и только я, могу помочь разрешить обе эти проблемы. В моем распоряжении прекрасный крематорий. У нас тут легкая жизнь. Все у нас делается просто, без лишних формальностей. Если я приезжаю с гробом и говорю: "Мистер Шульц, у меня овца, ее нужно сжечь", то он говорит мне: "Валяйте". Вы, кажется, склонны были смотреть на нас свысока из-за этой свободы обращения. Теперь, по всей вероятности, вы отнесетесь к этому иначе. Единственное, что остается сделать,- это забрать нашу Незабвенную, если вы простите мне этот термин, и привезти ее сюда. Сегодня вечером после работы - самое подходящее время. Вторая проблема - как объяснить ее исчезновение. У мисс Танатогенос почти не было знакомых и не было родных. Она исчезает накануне свадьбы. Известно, что я некогда ухаживал за ней. Может ли быть более правдоподобное объяснение, чем то, что ее врожденный хороший вкус в последний момент восторжествовал и она сбежала со своим прежним поклонником? Единственное, что требуется,- это чтобы я исчез одновременно с ней. Как вам известно, никто в Южной Калифорнии не интересуется тем, что происходит там, за горным хребтом. Возможно, что наше поведение осудят в первый момент как аморальное. На вашу долю может выпасть не совсем приятное вам сострадание. Но этим все ограничится. Меня в последнее время стала несколько угнетать непоэтическая атмосфера Лос-Анджелеса. Мне нужно закончить одну работу, а здесь для этого место не подходящее. Только наша юная подруга удерживала меня здесь - она да еще скудость моих средств. Кстати, о скудости, Джойбой. Я полагаю, у вас должны быть солидные сбережения? - Есть некоторая сумма, вложенная в страховку. - А сколько вы могли бы получить под нее? Тысяч пять? - Нет-нет, ни в коем случае. - Две? - Нет. - Сколько же тогда? - Ну, может, тысячу. - Так получите их, Джойбой. Нам понадобится вся сумма. И заодно получите деньги вот по этому чеку. Тогда мне как раз хватит. Вам это может показаться сентиментальным, но я хотел бы уехать из Соединенных Штатов с таким же комфортом, как приехал. Гостеприимство "Шелестящего дола" не должно уступать гостеприимству студии "Мегалополитен". Из банка зайдите в туристическое агентство и купите мне билет в Англию, причем чтоб до Нью-Йорка в салон-вагоне, а оттуда на теплоходе компании "Кунард", в одноместной каюте с ванной. В дороге у меня будет много всяких расходов. Так что оставшиеся деньги принесите мне вместе с билетами. Вы все поняли? Отлично. Я приеду с фургоном к вам в покойницкую сразу после ужина. Мистер Джойбой ждал у служебного входа в покойницкую. "Шелестящий дол" был идеально оборудован для беспрепятственной транспортировки мертвых тел. На быстроходную и бесшумную тележку фирмы они установили самый большой из похоронных контейнеров Денниса, сначала пустой, потом полный. После этого они отправились в "Угодья лучшего мира". Там, конечно, было больше кустарщины, однако вдвоем им без особого труда удалось перенести на руках свою ношу в крематорий и поставить в печь. Деннис повернул рычажок и зажег газ. Пламя рванулось из всех отверстий кирпичной кладки. Он закрыл железную дверцу. - Полагаю, на все потребуется часа полтора,- сказал Деннис.- Вы хотели бы присутствовать? - Мне больно думать, что она уходит вот так,- она любила, чтобы все было по правилам. - Я подумал, не отслужить ли мне заупокойную службу. Мою первую и последнюю службу в лоне Свободной церкви. - Этого я не перенесу,- сказал мистер Джойбой. - Ну что ж. Тогда я прочту вместо службы небольшое стихотворение, написанное мной специально по этому поводу. Эме, красота твоя - Никейский челн дней отдаленных... - Эй, не смейте! Опять липовые стихи. - Джойбой, не забывайте, пожалуйста, где вы находитесь. Что мчал средь зыбей благовонных Бродяг, блужданьем утомленных, В родимые края! - Просто удивительно, до чего же эти стихи подходят к случаю, вы не находите? Но мистер Джойбой уже покинул помещение. Пламя бушевало в кирпичной топке. Деннису предстояло дождаться, пока оно поглотит свою пищу. Ему предстояло еще разбросать в топке жаркие угольки, разбить кочергой череп, а может, и тазобедренные кости, перемешать их кусочки с золой. А пока он зашел в контору и сделал отметку в специальном журнале. Завтра и в каждую годовщину смерти, до тех пор, пока будут существовать "Угодья лучшего мира", мистер Джойбой будет получать почтовую карточку: "Твоя маленькая Эме виляет сегодня хвостиком на небесах, вспоминая о тебе". Никейский челн дней отдаленных,- повторял Деннис,- Что мчал средь зыбей благовонных Бродяг, блужданьем утомленных, В родимые края! В этот свой последний вечер в Лос-Анджелесе Деннис думал о том, что ему еще повезло. Другие, более достойные, чем он, потерпели здесь крушение и погибли. Побережье усеяно их костями. А он уезжает отсюда не только не обобранный, но даже обогащенный. Он тоже не избежал крушения; он оставил здесь нечто давно ему досаждавшее - свое молодое сердце; вместо него он увозит багаж художника - огромную, бесформенную глыбу пережитого опыта, увозит ее домой, к древним и безрадостным берегам, чтобы трудиться над ней потом упорно и долго, один Бог знает, как долго. Для минуты прозренья иногда мало и целой жизни. Деннис взял на столе роман, забытый мисс Поски, устроился поудобнее и стал ждать, пока не сгорит до конца его незабвенная.