мы ее не нарушали. Это сделал он. Зачем было так нажимать на нас, когда мы уже практически забыли об этой истории? Нет, в твоей версии концы с концами не сходятся. - Хорошо, что же тогда происходит? Я пожал плечами. - У нас недостаточно информации, - ответил я, вставая. - Если ты все же решишь обратиться в полицию, не забудь сказать им, что ты и в самом деле украл у него ту вещь, которую он так хочет вернуть. - Ну знаешь, Фред, это удар ниже пояса. - Зато правда. Интересно, какова подлинная цена камня? Я забыл, где проходит граница между мелкой кражей и серьезным ограблением. - Ладно, твой намек принят. А что собираешься делать ты? Я пожал плечами. - Ничего, наверное. Буду просто ожидать дальнейшего развития событий. Дай мне знать, если тебе придет в голову что-нибудь новенькое. - Хорошо. Ты сделаешь то же самое? - Да. Я направился к дверям. - Ты уверен, что не хочешь остаться на обед? - спросил Хал. - Нет, спасибо. Мне надо бежать. - Тогда до встречи. - До встречи. Не принимай эту историю близко к сердцу. Я иду мимо темной пекарни. На стеклах блики света и тени. "ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ МОЙ ВКУС, БРЕД?" - прочитал я. Поколебавшись, я остановился, оглянулся и увидел, что тени создали анаграмму из рекламной вывески. Фыркнув, я поспешил дальше. Куски и обрывки... Ближе к полночи, когда я испытывал новый маршрут, поднимаясь на собор, мне показалось, что я насчитал лишнюю горгулью [рыльце водосточной трубы в виде фантастической фигуры - в готической архитектуре]. Однако, подобравшись поближе, я увидел, что это профессор Добсон, который устроился на контрфорсе - опять выпил и считает звезды. Добравшись до ближайшего карниза, я присел рядом отдохнуть. - Добрый вечер, профессор. - Привет, Фред. Да, ты совершенно прав. Прекрасная ночь. Я надеялся, что ты присоединишься ко мне. Выпей со мной. - У меня низкая сопротивляемость, - ответил я. - Я редко пью. - Сегодня особый случай. - Ну, тогда совсем немного. Я взял бутылку, которую он протягивал мне, и сделал глоток. - Хорошая штука. Очень хорошая, - похвалил я, возвращая бутылку. - Что это такое? И какой сегодня случай? - Старый замечательный коньяк, который я берег двадцать лет ради сегодняшнего вечера. Звезды наконец свершили свой огненный путь и встали на нужные места - посылая мне доброе предзнаменование. - Что вы хотите этим сказать? - Я выхожу на покой, мне больше не придется участвовать в этих отвратительных крысиных бегах. - О, примите мои поздравления. Я ничего не слышал. - Так и было задумано. Мной. Терпеть не могу прощальных речей. Осталось завершить разные мелкие дела, и я смогу уехать. Наверное, на следующей неделе. - Ну, надеюсь, вы получите удовольствие от своей отставки. Мне не так часто удается встретить людей, которые разделяют мои интересы. Мне будет вас недоставать. Он сделал глоток из бутылки, кивнул, но ничего не сказал. Я закурил, посмотрел вниз на спящий город, а потом поднял взгляд на звезды. Ночь выдалась прохладной, ветер был влажным и освежающим. Снизу доносился негромкий шум моторов проезжающих мимо машин - казалось, стрекочут насекомые. Лишь изредка мелькали летучие мыши, на миг закрывая своими крыльями созвездия. - Алькаид, Мицар, Алиот, - пробормотал я, - Мегрец, Фекда... - Мерак и Дубхе, - добавил он, закончив перечисление звезд Большой Медведицы, чем изрядно удивил меня: и тем, что расслышал мои слова и тем, что знал названия остальных звезд. - Они по-прежнему сияют там, где я оставил их много лет тому назад, - продолжал профессор. - Сейчас у меня возникло очень странное чувство - его я и пытаюсь проанализировать сегодня ночью. Доводилось ли тебе вспоминать о каком-нибудь событии из прошлого, которое вдруг становилось таким ярким, что все случившееся с тех пор начинало походить на короткий сон, будто все это произошло с кем-то другим - один майский день и не более того? - Нет, - ответил я. - Однажды, когда это с тобой произойдет, вспомни этот коньяк, - сказал он, сделал еще одни глоток и передал мне бутылку. Я последовал его примеру и вернул коньяк обратно. - Однако в действительности многие тысячи дней едва ползут. Мелкие шажки, не более того, - продолжал профессор. - Умом я все понимаю, но что-то иное отрицает мое знание. Я отчетливо ощущаю разницу, потому что для меня столь велико отличие прошлого от настоящего. Изменения накапливались. Космические путешествия, подводные города, успехи медицины - даже наш первый контакт с инопланетянами - эти события произошли в разное время, но ведь все остальное при этом не менялось. Мелкие шажки. Одинокие новшества. А потом, в другой раз, случается что-то еще. И еще. Не происходит множественных революционных изменений. Однако процесс постоянно нарастает. И приходит время отправляться на покой. Именно тогда у человека появляется время для размышлений. Он вспоминает свою юность в Кембридже и видит юношу, сидящего на крыше здания. Он смотрит на звезды. Он чувствует под руками черепицу крыши. Все, что произошло вслед за этим, - сплошное калейдоскопическое мелькание в монохроме. Только что он находился здесь, а теперь он уже там. Все остальное мираж. Два различных мира, Фред, два совершенно различных мира - и тот юноша в самом деле не видит, как все произошло, он не заметил момента, когда один мир превратился в другой... Всю сегодняшнюю ночь меня преследует эта мысль. - А это приятная мысль или нет, - спросил я. - Сам не знаю. Я еще не успел обдумать эмоциональную сторону вопроса. - Когда вы придете к какому-нибудь выводу, сообщите о нем мне, ладно? Вы меня заинтриговали. Профессор рассмеялся. Я тоже. - Забавно, что вы так и не бросили лазать на крыши, - сказал я. Он немного помолчал, а потом ответил: - Насчет крыш, тут все странно получилось... Конечно, когда я был студентом, была такая традиция, хотя мне это нравилось больше, чем другим. Я продолжал заниматься этим еще несколько лет после окончания университета, а потом стал подниматься на крыши зданий все реже и реже, по мере того как переезжал с одного места на другое. И все же порой меня вдруг охватывало сильное желание куда-нибудь забраться. Тогда я брал отпуск и отправлялся туда, где была подходящая архитектура. Ночь за ночью я лазал по крышам зданий и забирался на высокие шпили. - Акрофилия, - заметил я. - Верно. Однако окрестить явление еще не значит понять его. Я никогда не мог объяснить, почему я это делал. По правде говоря, и сейчас не могу. Довольно долго я этим не занимался. Возможно, тут все дело в гормональных переменах - средний возраст и все такое. Кто знает? Потом я приехал преподавать сюда. Здесь я вскоре услышал о твоих развлечениях, и ко мне вернулось прежнее влечение, я вновь начал путешествовать по крышам зданий. С тех пор занимаюсь этим постоянно. Теперь я гораздо чаще размышляю о том, почему люди перестают лазать, чем о том, почему начинают. - Это кажется таким естественным. - Именно. Профессор глотнул немного коньяка и предложил мне. Я бы с удовольствием выпил еще, но свою норму я хорошо знал, а сидя здесь на карнизе, я не мог себе позволить перебрать спиртного. Тогда он отсалютовал бутылкой небу. - Да здравствует дама, которая всегда улыбается! - воскликнул он и выпил двойную порцию - за себя и меня. - За скалы империи, - добавил он в следующий момент, указав на другой сектор звездного неба, после чего сделал новый глоток. Сектором он, правда, ошибся, но это не имело значения. Профессор не хуже меня знал, что нужный участок еще находится за горизонтом. Он откинулся назад, нашел сигару, зажег ее и задумчиво произнес: - Интересно, сколько глаз у тех голов, что сейчас разглядывают "Мону Лизу"? Может быть, они фасетчатые? Неподвижные? Какого они цвета? - Только два. Вы же знаете. Вроде как карие - такие они, во всяком случае, на фотографиях. - Неужели тебе так хочется положить конец моей романтической риторике? Кроме того, Астабиган посещает множество представителей других рас, которые тоже будут рассматривать картину. - Верно. Могу только добавить, что драгоценности, принадлежащие британским монархам, сейчас находятся у народа с серповидными зрачками. А глаза у них цвета лаванды, если не ошибаюсь. - Достаточно. Благодарю тебя. Падающая звезда прочертила небосвод, а вслед за ней полетел окурок моей сигареты. - Я иногда думаю, было ли это честным обменом? - проговорил профессор. - Мы не понимаем принципов работы машины Ренниуса, и даже инопланетяне не вполне уверены в том, что именно представляет из себя звездный камень. - Ну, это ведь не обмен в чистом виде. - Два сокровища Земли были отданы им, а мы получили два сокровища инопланетян. Как же еще можно это назвать? - Звено в цепи кула, - сказал я. - Я не знаком с этим термином. Расскажи мне о нем. - Когда я читал о деталях сделки, мне пришла в голову одна параллель. Кула - церемониальное путешествие, которое предпринималось в разные времена жителями Тробриандских островов и папуасами Меланезии к востоку от Новой Гвинеи. Нечто вроде двойной цепочки - движение в противоположных направлениях между островами. Цель церемонии состояла во взаимном обмене предметами, не обладающими очевидной функциональной ценностью, но представляющими культурное достояние каждого племени. Обычно это были украшения - ожерелья, браслеты, наделенные именами и красочными историями. Они медленно перемещались вдоль цепи островов, сопровождаемые рассказами, которые множились и расцвечивались разнообразными подробностями, а потом ими обменивались. Сам обмен представлял из себя чрезвычайно торжественную церемонию, цель которой состояла в том, чтобы создать некое единение, наложить на племена взаимные обязательства и сказать о доверии. Теперь, полагаю, вам очевидно сходство этого обычая и нашего обмена с инопланетянами. Культурные реликвии являют собой символ взаимного доверия. В процессе движения от одного народа к другому они неизбежно вызывают некие общие чувства. Именно в этом и заключается истинная цель цепочки кула, как я ее понимаю. Поэтому мне не нравится слово "обмен". - Очень интересно. В тех отчетах, которые попадались мне на глаза, я ни разу не видел подобных рассуждений - кроме того, я нигде раньше не встречал упоминаний о феномене кула. Скорее принято описывать этот процесс, как плату за вступление в галактический клуб, цену, которая назначена за выгоды торговли и обмен новыми идеями. Нечто в этом роде. - Подобные заявления были сделаны скорее с пропагандистскими целями, чтобы ослабить протесты общественности, возмущенной утратой земных сокровищ. Нам было обещано, что мы получим свои сокровища обратно. Я уверен: со временем мы приобретем и кое-что еще, но это не будет прямым следствием обмена. Нет. Наши правительства решили воспользоваться старым, проверенным временем принципом: народу дается простое, понятное объяснение сложного процесса. - Да, теперь мне многое стало ясно, - сказал профессор, потягиваясь и зевая. - По правде говоря, твое объяснение мне нравится куда больше официального. Я зажег другую сигарету. - Благодарю. Однако я просто обязан отметить, что меня всегда ужасно привлекали идеи, которые нравились мне с эстетической точки зрения. Космический взгляд на проблему - межзвездная цепочка кула - подтверждающий различия и в то же самое время подчеркивающий сходство всех разумных рас Галактики, связывающий их вместе, создающий общие традиции... Эта мысль мне очень нравится. - Естественно, - согласился он, а потом показал на верхнюю часть собора. - Послушай, ты собираешься сегодня забраться на самый верх? - Наверное, немного погодя. А вы хотите сделать это прямо сейчас? - Нет, нет. Мне просто любопытно. Ведь обычно ты поднимаешься на самый верх, не так ли? - Да. А вы? - Не всегда. На самом деле последнее время я больше держался средних высот. А спросил потому, что у тебя сегодня, похоже, настроение пофилософствовать. - Это заразно. - Ладно. Тогда скажи мне, что ты чувствуешь, когда оказываешься на самом верху? - Эмоциональный подъем. Ощущение, что я добился чего-то. - Перед тобой открывается лучший вид. Ты можешь видеть дальше и больше деталей пейзажа. Значит, дело в этом? Лучшая перспектива? - Может быть, частично дело в этом. Но когда я оказываюсь на самом верху, меня всегда преследует желание забраться еще выше, и я всегда чувствую, что могу это сделать, что вот сейчас у меня все получится. - Да, правда, - согласился он. - А почему вы спросили? - Даже не знаю. Наверное, мне хотелось, чтобы ты мне напомнил. Юноша из Кембриджа сказал бы то же самое, но я почти забыл об этом. Изменился не только мир. Он отпил еще коньяка. - Интересно, на что это было похоже? Первая встреча с инопланетянами... Трудно поверить, что с тех пор прошло уже несколько лет. Правительства, конечно, дают нам конфетную версию того, что произошло; вряд ли нам когда-нибудь суждено узнать, что было сделано и сказано на самом деле. Случайная встреча: ни мы, ни они не были знакомы со звездной системой, где два корабля оказались одновременно. Проводили исследования. Для них это, конечно, было куда меньшим потрясением - ведь они знакомы с множеством других рас нашей Галактики. И все же... Я помню неожиданное возвращение наших космонавтов. Миссия исполнена - на полвека раньше, чем предполагалось. Вместе с ними прилетело разведывательное судно с Астабигана. Если объект достигает скорости света, он превращается в тыкву. Это известно каждому. Но инопланетяне нашли возможность обманывать пространство и лишать его урожая тыкв - они провели наш корабль через туннель, созданный _п_о_д_ пространством. А может быть, они построили мост ч_е_р_е_з_ пространство? Или что-то в этом роде. Математикам будет где разгуляться. Странное чувство... Все произошло совсем не так, как я ожидал. Знаешь, так бывает, когда взбираешься на шпиль или купол - дело действительно трудное, - и вот ты уже наверху и теперь уже совсем просто добраться до самого верха. Ты поднимаешь голову - и видишь, что кто-то там уже сидит. Вот мы и вступили в галактическую цивилизацию - свободную конфедерацию народов, которая существует многие тысячелетия. Нам повезло - это вполне могло бы занять пару столетий. Или нет. Мои чувства были и остаются неоднозначными. Разве можно забраться еще выше после таких событий? Они научили нас строить корабли, которые защищены от эффекта тыквы. И еще нас предупредили о правах на небесную собственность. Они предоставили нам место в своей программе обмена, вряд ли нам удастся проявить в ней себя с самой лучшей стороны. В последующие годы изменения будут происходить все быстрее и быстрее. Мир может даже начать меняться так стремительно, что это станет заметно. Что тогда? Когда закончится продвижение вперед мелкими шажками, все могут оказаться в таком же недоумении, как старый, пьяный лазатель по соборам, который был удостоен возможности узреть миг, превративший юношу из Кембриджа в нынешнего профессора. Что тогда? Узреть пружину часового механизма и превратиться в тыкву? Уйти на покой? Алькаид, Мицар, Алиот, Мегрец, Фекда, Мерак и Дубхе... Они были там. Они знают их. Возможно, в глубине души я хотел, чтобы мы были в космосе одни - чтобы могли заявить, что все принадлежит нам. Или чтобы инопланетяне, с которыми мы встретимся, были во всем, хоть немного, но позади нас. Завистливый, гордый, самовлюбленный... Верно. Оказывается, мы всего-навсего провинциалы, да поможет нам Бог!.. Осталось еще достаточно, чтобы выпить за наше здоровье. Отлично! Давай выпьем! Я плюю в лицо Времени, которое преобразило меня! С ходу на это я ничего не смог сказать, поэтому просто промолчал. Я готов был согласиться с профессором кое в чем, но не более того. Тут я пожалел, что он допил весь свой коньяк. Некоторое время спустя профессор сказал: - Не думаю, что сегодняшней ночью я полезу дальше. Я вынужден был признать, что это очень разумная мысль, поскольку и сам решил отказаться от дальнейших приключений, и мы стали спускаться вниз по спирали, пока не оказались внизу, а потом я проводил доброго профессора до дому. Обрывки и кусочки. Кусочки... Прежде чем улечься спать, я успел прослушать конец сводки новостей. Удалось пролить свет на историю с Полом Байлером, профессором геологии, который ранее подвергся нападению вандалов в Центральном Парке, лишивших его не только денег, но и сердца, легких, печени и почек. Глубокой ночью мой мозг выплеснул из темного аквариума образов переплетение ускользающих снов, балансирующих на блистающих в ночи прозрачных гранях сознания, мелькающих словно ослепительные лики, не говоря уже о кинестетических/синестетических "ТЫ МЕНЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ЛЕД?", которые длились много дольше, чем все остальное, потому что позднее, много позднее, третья чашка утреннего кофе превратила их в грошовые извивы цвета. 3 Вспышка, всплеск. Мрак. Танец звезд. Массивный золотой кадиллак Фаэтона разбился, но никто этого не услышал. Загорелся, вспыхнул в последний раз и погас. Совсем как я. По крайней мере, когда я снова проснулся, была ночь, а я чувствовал себя премерзко. Руки и ноги у меня были связаны прочными кожаными ремнями, песок и мелкие камешки служили подушкой, а заодно и матрасом, рот, нос, глаза и уши забиты пылью - отличная добыча для всяческих микробов. Я хотел пить, был голоден, весь в синяках и меня отчаянно трясло. Вспомнились слова одного из моих бывших кураторов, доктора Мерими: "Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего". Из этих слов ясно, что Мерими специализировался на французской литературе середины двадцатого века. И все же, все же, может быть, его искаженные толстыми стеклами очков глаза как раз и заглянули в самую суть моего нынешнего положения. Несмотря на то что он покинул университет уже довольно-таки давно, окутанный дымкой какой-то скандальной истории, в которой были замешаны девушка, карлик и осел - или как раз благодаря этому, - Мерими в последние годы стал чем-то вроде оракула в моем личном космосе, и его слова теперь часто возвращаются ко мне в обстоятельствах, не имеющих ничего общего с предварительной беседой, которую проводит куратор со студентом в начале семестра. Обжигающий песок окатывал меня этими словами целый день, а потом холодный ночной ветер шептал их, словно надоевший припев песенки, мне в ухо, которое превратилось в подгоревшую телячью отбивную: "Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего". Если задуматься над этими словами, их можно интерпретировать множеством самых разнообразных способов, а у меня была масса свободного времени - в данный момент. С одной стороны, можно подумать о сущем. С другой, о живом. Или, например, об абсурдности. Ах да. Руки.. Я попытался пошевелить пальцами и не понял, слушаются они меня или нет. Вполне может быть, что их там и вовсе нет, а я стал жертвой фантомных болей. На случай, если пальцы все-таки на месте, я некоторое время размышлял о гангрене. Проклятье. И еще раз - проклятье. Очень огорчительно все это. Семестр начался, и я уехал. Договорившись о пересылке всей моей корреспонденции Ральфу, с которым мы вместе владели антикварной лавкой, я направился на запад, задержался по дороге ненадолго в Сан-Франциско, Гонолулу и Токио. Прошло несколько недель. Тихо и спокойно. Потом я провел пару дней в Сиднее - ровно столько, сколько мне было нужно, чтобы получить причитающуюся мне дозу неприятностей. Они возникли в тот момент, когда я решил взобраться на напоминающий громадную рыбину оперный театр, выстроенный на мысе Бенелонг, совсем недалеко от гавани. Я покинул город хромая и с дисциплинарным взысканием в кармане. Полетел в Алис-Спрингс. Забрал там воздушный скутер, который заказал заранее. Отправился в путь ранним утром, до того как невыносимая дневная жара и свет разума вступили в свои законные права. Местность показалась мне подходящей для тренировочных занятий будущих святых, чтобы они заранее могли подготовиться к тому, что их ждет. Несколько часов ушло на поиски подходящего места и на устройство лагеря. Я не предполагал, что пробуду здесь долго. В том районе найдены наскальные рисунки, довольно старые, занимающие площадь, равняющуюся примерно двум тысячам квадратных футов. Местные аборигены утверждают, что не имеют ни малейшего представления о том, откуда взялись эти рисунки и с какой целью были сделаны. Я видел фотографии, но мне хотелось взглянуть на них собственными глазами, сделать несколько своих снимков, скопировать парочку рисунков и потратить немного времени на раскопки. Я вернулся в тень своего убежища, выпил лимонада и, попытавшись успокоиться, начал рассматривать высеченные на камне рисунки. Хотя сам я очень редко занимаюсь рисованием на стенах, я всегда сопереживал тем, кто считал необходимым именно таким способом осчастливить своих потомков. Чем глубже ты погружаешься в прошлое, тем интереснее тебе становится. Возможно, правы те, кто утверждает, что наскальная живопись родилась во времена троглодитов, когда какой-нибудь новоиспеченный художник находился в месте, служившем сортиром, - что-то вроде изобразительной сублимации самого примитивного, с точки зрения эволюционного процесса, способа разметки территории. Однако, любому должно быть очевидно, что, когда люди начали штурмовать горы и карабкаться на стены для того, чтобы оставить там примеры своего искусства, из обычного времяпрепровождения этот вид деятельности превратился в одну из форм живописи. Я не раз размышлял о том парне из времен мастодонтов, который первым остановился возле скалы или стены пещеры и начал с интересом ее разглядывать. "Интересно, - задавал я сам себе вопрос, - что заставило его вдруг полезть наверх, чтобы нацарапать на камне свои каракули?" Меня страшно занимало, что он чувствовал в тот момент. И как отнеслось к этому общественное мнение. Собратья вполне могли проделать в художнике достаточное количество дырок, чтобы вселившийся в него подозрительный дух мог спокойно покинуть бренное тело. А может, смелая инициатива была охотно подхвачена многими, потому что творческие способности наших далеких предков только и ждали подходящей возможности вырваться наружу, и их необычное проявление считалось таким же естественным, как откручивание ушей. Невозможно ответить на все эти вопросы наверняка. И очень трудно оставаться равнодушным. Как бы там ни было, днем я сделал собственные фотографии рисунков, а вечером и на следующее утро выкопал несколько ямок. Большую часть второго дня я посвятил копированию рисунков и фотографиям. Продолжал раскопки и нашел предмет, похожий на тупую каменную стамеску. На следующее утро мне не повезло: я не раскопал ничего интересного, хотя работал гораздо дольше, чем собирался. Потом я вернулся в тень своей палатки, чтобы обработать ссадины и царапины и восстановить баланс жидкости в организме. Сделал заметки о том, чем занимался все утро, и записал несколько собственных, достаточно свежих мыслей на предмет всего этого предприятия. Около часа дня я перекусил, а потом снова вернулся к своим записям. Почти сразу после трех над палаткой пронесся аэробиль, повернул и начал снижаться. У меня его поведение вызвало легкое беспокойство, поскольку я не имел никакого официального разрешения заниматься тем, чем занимался. Где-то на листке бумаги или на карточке, а может быть, на пленке - впрочем, возможно, на том, другом и третьем - я числился туристом. Мне не было известно, нужно ли иметь разрешение на то, что я тут делал, но я всерьез подозревал, что получение такого разрешения - процедура обязательная. Время значит для меня очень много, бумажная волокита отнимает его, а я всегда был уверен, что имею полное право делать то, что мне никто не может помешать делать. Иногда, правда, приходится прикладывать достаточные усилия для того, чтобы моя деятельность оставалась скрытой от посторонних глаз. Все это совсем не так плохо, как звучит, поскольку я приличный, цивилизованный и приятный во всех отношениях парень. Итак, прикрыв глаза рукой от ослепительно ярко-синего сияния, я пытался придумать способ убедить в этом представителей власти. Пожалуй, лучше всего будет что-нибудь наврать. Аэробиль приземлился, и из него вышли двое. На вид они совсем не были похожи на официальных лиц, но я всегда делал скидку на обстоятельства и местные обычаи, поэтому встал, чтобы поприветствовать их. Один из мужчин был примерно одного со мной роста - то есть немного меньше шести футов, довольно плотного телосложения, с небольшим животиком. Светлые волосы и глаза, легкий загар. И пот - ручьями. Его приятель, который был на несколько дюймов выше и на несколько тонов темнее, сердито откинул прядь непослушных черных волос со лба, когда пошел в мою сторону. Худой, в прекрасной спортивной форме. На ногах у обоих были городские башмаки, а не подходящие к данному случаю сапоги. Отсутствие головных уборов в такую жару показалось мне несколько странным. - Фред Кассиди? - спросил первый мужчина, остановившись в нескольких шагах от меня и повернувшись, чтобы рассмотреть стену с рисунками и траншею, которую я выкопал. - Да, - ответил я. - Собственной персоной. Он достал удививший меня своей изящностью тонкий носовой платок и вытер им лицо. - Нашел то, что искал? - А я ничего особенного не искал, - сообщил я ему. - Такое впечатление, что ты тут неплохо потрудился, - хихикнув, заявил мне толстяк, - чтобы найти это "ничего". - Это исследовательская траншея, - объяснил я. - А что ты тут исследуешь? - Может, скажете мне, кто вы такие и почему задаете вопросы? - поинтересовался я. Ноль внимания. Толстяк направился к моей траншее, прошел вдоль нее, несколько раз остановился, чтобы заглянуть внутрь. Пока он этим занимался, его приятель подошел к моей палатке, потянулся к рюкзаку, и я что-то крикнул ему, но он все равно открыл рюкзак и высыпал содержимое на землю. Я добрался до него как раз в тот момент, когда он разглядывал мои бритвенные принадлежности. Он скинул мою руку, а когда я снова попытался схватить его, сильно толкнул меня. Я споткнулся. И, еще не успев упасть, сообразил, что они не полицейские. Не поднимаясь на ноги, я сильно врезал ему по голени каблуком сапога. Результат получился не таким впечатляющим, как в тот раз, когда я ударил Пола Байлера в пах, но для моих целей этого было вполне достаточно. Вскочив на ноги, я нанес парню прицельный удар в челюсть. Он упал и остался неподвижно лежать. Совсем неплохо для одного удара. Если бы я смог это сделать, не держа в руке камень, то представлял бы опасность для окружающих. Мой триумф длился всего несколько секунд. А потом мне на спину обрушился целый мешок пушечных ядер - такое, во всяком случае, у меня возникло ощущение. На меня напали сзади и швырнули на землю, что было совсем неспортивно. Толстяк оказался гораздо подвижнее, чем можно было судить по его внешности, и когда он ловко заломил мне руку за спину и схватил за волосы, я начал понимать, что большая часть его массы приходилась на тренированные мышцы. А то, что я принял за животик, было железобетонным брюшным прессом атлета. - Ну ладно, Фред. Кажется, пришло время поговорить, - сказал он. Звездный танец... Я лежал на земле и ничего не понимал: я был избит, оглушен, наполнен болью и думал о том, что профессор Мерими оказался очень близок к неподвижному, холодному центру всего сущего, где обитают определения. Абсурд - мертвец протягивает мне руку помощи. Я лежал и беззвучно ругал себя, вспоминая свои действия, пока краем глаза не заметил, как по южной границе моего тела двигается маленькое темное пушистое существо. Оно остановилось, посмотрело на меня и снова устремилось вперед. Я ни секунды не сомневался, что это какой-то хищник. После отчаянных попыток унять дрожь мне удалось сделать вид, что я пожимаю плечами. Звать на помощь не было никакого смысла. Абсолютно никакого. Покинув этот мир таким способом, я смогу одержать верх над своими врагами. Некоторое утешение. Так что я попытался развить в себе стоицизм, одновременно стараясь получше рассмотреть зверя. Он дотронулся до моей правой ноги, и я конвульсивно дернулся, хотя и не почувствовал никакой боли. Прошло некоторое время, и зверь перебрался к левому боку. Может, он съел мою онемевшую ногу? Интересно, понравилась она ему? Спустя еще несколько секунд существо вновь повернулось и двинулось наверх, вдоль моего левого бока, а я, наконец, сумел его рассмотреть - это был маленький сумчатый зверек, довольно глупый на вид, в котором я узнал вомбата [сумчатое травоядное животное, обитает в Австралии] - безобидного, любопытного и совершенно не собирающегося употреблять в пищу мои конечности. Я вздохнул и немного расслабился. Он мог нюхать меня, сколько ему заблагорассудится. Когда вы собираетесь умирать, даже вомбат покажется вам приятной компанией. Я вспомнил о повисшей у меня на спине тяжести и о том, как здоровенный подонок, не обращая внимания на своего лежащего на земле приятеля, заломил мне руку и, усевшись на меня верхом, сказал: - Единственное, что мне от тебя нужно, это камень. Где он? - Камень? - произнес я с вопросительной интонацией. Давление на мою руку усилилось. - Камень Байлера. Ты знаешь, о чем я говорю. - Да, знаю! - согласился я. - Только не надо так сильно давить на мою руку, ладно? Тут нет никакого секрета. Я все расскажу. - Давай, - лениво отозвался здоровяк, чуть-чуть ослабив хватку. Тогда я рассказал ему все, что мне было известно о нашем пресс-папье и о том, как оно к нам попало. Я выложил ему все, что знал об этой проклятой штуке. Как я и опасался, он не поверил ни единому моему слову. Более того, его партнер оклемался, пока я говорил, тоже пришел к выводу, что я лгу, и с видимым удовольствием проголосовал за продолжение допроса. Чем они и занялись незамедлительно и с большим энтузиазмом, а когда прошло несколько весьма запоминающихся красных, электрических минут и они остановились перевести дух и помассировать костяшки пальцев, высокий сказал тяжелому: - Очень похоже на то, что нам рассказывал Байлер. - Похоже на то, что Байлер говорил, что этот тип рассказывал ему, - поправил его другой. - Если вы уже встречались с Полом, - вмешался я, - то вряд ли я смогу сообщить вам что-нибудь новое. Как мне показалось, Пол Байлер имел некоторое представление о том, что происходит, - чего не могу сказать о себе, - а я доложил ему все, что мне было известно о камне: то же самое я только что рассказал вам. - О да, мы поговорили с Полом Байлером, - доверительно сообщил высокий, - а он с нами. Можно даже сказать, что он открылся нам... в буквальном смысле слова. - Однако тогда мы не были уверены, являются ли его слова правдой, - со вздохом проворчал толстяк. - Теперь же я и вовсе сомневаюсь в том, что нам наплел твой дружок. Что ты сделал, как только Байлер отбросил копыта? Направился туда, где он провел не один год и начал копаться в земле. Вот как я все это понимаю: вы были с самого начала заодно и заранее договорились, что рассказывать. Я думаю, камень спрятан где-нибудь поблизости. У меня нет ни малейшего сомнения, что ты только и ждешь подходящего случая наложить на него руки. Так что ты нам все выложишь, приятель. Можешь сделать это сразу или после некоторых мучений. Выбирай. - Я уже говорил вам... - Как угодно, - заявил он. Последовавший за этими словами промежуток времени не принес удовлетворения ни одной из заинтересованных сторон. Мои мучители не получили ничего из того, на что рассчитывали, - впрочем, я тоже. В тот момент я больше всего боялся какого-нибудь увечья. От любых побоев я со временем оправлюсь. А вот если кто-нибудь захочет отрезать мне пальцы или выколоть глаз, вопрос о жизни и смерти встанет куда более остро. Но когда подобное дело начато, остановиться уже невозможно. До тех пор, пока жертва продолжает сопротивляться, допрашивающий должен придумывать что-нибудь новенькое; и тогда, рано или поздно, наступает момент, когда смерть становится более привлекательной, чем жизнь. Когда допрос подходит к этой грани, между сторонами начинается соревнование; одна стремится к смерти, а другая пытается получить необходимую информацию. Конечно, очень важным фактором здесь является уверенность в том, что допрашивающая сторона готова идти до конца. В данном случае я не сомневался, что они на это способны - ведь мне было известно о судьбе Байлера. Толстяка, совершенно очевидно, не устраивала история, рассказанная Байлером. Если я достигну той самой поворотной точки, а потом выиграю соревнование, он опять останется ни с чем. Так же толстяк не желал поверить в то, что я и в самом деле ничего не знаю, он, должно быть, пришел к выводу, что у меня есть некий запас стойкости. Именно поэтому он и решил действовать осторожно, что, впрочем, никак не могло изменить окончательного результата. Все это я сообщил ему в качестве преамбулы к его заявлению: "Давай-ка положим этого типа на солнце и понаблюдаем, как он превратится в большую сладкую изюмину". В предвкушении моей реакции он принялся тщательно вытирать лоб своим шелковым платочком. Однако их ждало очередное разочарование. Тогда они оставили меня на солнышке подсыхать, видимо, дожидаясь, пока я нальюсь сахаром и потемнею, а сами решили наведаться в холодильник своего аэробиля. Потом они удобно устроились в тени моей палатки, время от времени проводя для меня персональную рекламу холодного пива. Так прошел день. Позднее они решили, что ночь на ветру под звездами среди песка просто необходима для моего быстрейшего обращения в изюм. Достав из аэробиля спальные мешки, мои гости плотно поужинали и стали устраиваться на ночь. Если они думали, что от запаха пищи мне захочется есть, они ошибались. Меня от всего этого просто тошнило. Я внимательно наблюдал за тем, как день перемещался на запад. Не знаю, как долго я был без сознания. Со стороны лагеря не доносилось никаких звуков, там было совсем темно. Вомбат отполз вправо и издавал оттуда негромкие ритмичные звуки. Он слегка касался моей руки, и я чувствовал, как он двигается и дышит. Мне до сих пор не были известны имена моих обидчиков, к тому же мне не удалось узнать ни одного нового факта, касающегося предмета их расследования - звездного камня. Правда, особого значения это не имело, разве что в академическом смысле. Во всяком случае, на данном этапе звездный камень меня не очень занимал. Я не сомневался, что жить мне осталось совсем не долго. Ночь оказалась холодной, зубы у меня стучали не переставая, а если со мной не покончит холод, это сделают мои мучители. Из курса физиологической психологии я помнил, что восприятие зависит прежде всего не от того, в каком состоянии находятся органы чувств, а от скорости происходящих с ними изменений. Таким образом, если я смогу лежать совершенно неподвижно, то сумею соперничать с японцем, забравшимся в горячую ванну, тогда ощущение холода пройдет. Впрочем, в данном случае речь скорее шла о вопросах удобства, а не выживания. И хотя в данный момент я думал только об облегчении своих страданий, неожиданно я почувствовал в сознании какое-то постороннее присутствие. Однако я не очень расстроился по этому поводу, потому что методы, которыми действовал чужак, вроде бы приносили мне пользу - это, естественно, был еще один способ показать мне, насколько я слаб и нерешителен. А я и не собирался ни с кем спорить по этому поводу. Занимаясь в классе йоги, я часто прибегал к дыхательным упражнениям, которые помогали согреваться. Я начал упражнение, но дыхание с хрипом вырвалось из моей груди, и я закашлялся. Вомбат повернулся и прыгнул мне на грудь. Я открыл рот, чтобы завопить, но зверек засунул мне лапу прямо в глотку. Левой рукой я схватил его за шею и изо всех сил сжал - только тут я сообразил, что моя левая рука свободна. Зверек начал отбиваться от меня всеми четырьмя конечностями, потом приблизил мордочку прямо к моему лицу и хрипло прошептал: - Вы опасно усложняете мою задачу, мистер Кассиди. Немедленно отпустите мою шею и не шевелитесь после этого. Так, значит, у меня уже начался бред. Впрочем, даже в бреду я, казалось, стремился к достижению определенных удобств, поэтому я отпустил вомбата и попытался кивнуть. Он тут же убрал лапу из моего рта. - Отлично. Ваши ноги уже свободны. Мне нужно только развязать правую руку, и мы будем готовы уйти. - Уйти? - спросил я. - Ш-ш-ш! - прошептал вомбат и занялся ремнем. Самая потрясающая галлюцинация за довольно длинный промежуток времени. Интересно, какой из моих неврозов вылился в такую странную форму. Ничего определенного в голову мне не приходило. Впрочем, доктор Марко утверждает, что неврозы это такая хитрая, заковыристая штука, что нужно относиться к ним с уважением, особенно когда речь идет об их стремлении оставаться в тени или об их способности завладевать вами самыми необычными способами. - Ну вот! - прошептал вомбат через несколько минут. - Ты свободен. Следуй за мной! И начал отходить от меня. - Подожди! Он остановился, повернулся ко мне и спросил: - В чем дело? - Я не могу сдвинуться с места. Послушай, нужно, чтобы восстановилось кровообращение. У меня онемели руки и ноги. Зверек фыркнул и подошел к тому месту, где я лежал. - Самое лучшее лекарство - это движение, - сообщил он и, схватив меня за руку, заставил сесть. Для галлюцинации он был на удивление силен. Вомбат безостановочно тянул меня за руку, пока я не свалился вперед и не оказался на четвереньках. Я чувствовал слабость, но держался. - Прекрасно, - похлопав по плечу, похвалил меня вомбат. - Пошли. - Подожди! Я умираю от жажды. - Прости. Я путешествую налегке. Впрочем, если ты последуешь за мной, могу обещать, что со временем дам тебе напиться. - Когда? - Никогда, - взорвался он, - если будешь продолжать сидеть здесь! Мне кажется, из лагеря доносятся какие-то звуки. Пошли! Я пополз к нему. А зверек сказал: - Пригнись. Совершенно ненужный совет, поскольку я все равно не мог подняться на ноги. Он начал двигаться в противоположную от лагеря сторону, направляясь на восток, параллельно горному хребту, возле которого я работал. Я следовал за ним очень медленно, так что он время от времени останавливался, чтобы я мог его догнать. Прошло несколько минут, и я почувствовал пульсирующую боль в конечностях. Падая, я произнес что-то очень непристойное. Вомбат бросился ко мне, но я успел прикусить язык до того, как он повторил свой фокус с засовыванием лапы мне в рот. - Тебя очень трудно спасать, - укоризненно заявил вомбат. - Система кровообращения, манера поведения и самоконтроль находятся у тебя на самом примитивном уровне. Мне в голову пришло еще одно непристойное ругательство, однако его я выговорил шепотом. - Что ты и продолжаешь демонстрировать, - добавил зверек. - Ты должен делать только две вещи: идти за мной и молчать. У тебя плохо получается и то, и другое. Так что можно подумать... - Давай двигай! - сказал я. - А я пойду за тобой! Что же касается твоих эмоций... Я бросился к нему, но он ловко отскочил и направился дальше. Не обращая ни на что внимания, к