воротах стоял Михаил Михайлович, доцент. Он только что из Парижа вернулся, с международного симпозиума. Как раз на матч успел. Стоппером был наш ученый секретарь. Я никогда не видел ученого секретаря в трусах. Оказалось, у него мускулатура. Меня поставили на правый край в нападение. Ты, говорят, только не мешайся. Как получишь мяч, беги по краю и подавай в центр. Там наши забивать будут. Только судья свистнул, подбегает ко мне лысый старичок из команды противника. Левый защитник. Хочет меня опекать. -- Здравствуйте, -- говорю. -- Моя фамилия Верлухин. Будем знакомы. -- Трофимов, -- говорит старичок и пытается шляпу приподнять. А шляпа у него за воротами осталась. -- Как вы думаете, -- спрашиваю, -- кто захватит инициативу? Вы или мы? -- Вы! -- говорит Трофимов. -- Вы ее захватите. У меня только просьба. Когда будете меня обыгрывать каскадом финтов, не очень брызгайтесь. У меня насморк. И показывает на лужу. Как раз на нашем краю лужа неправильной формы, метров триста квадратных. -- Хорошо, -- говорю я. -- Буду выводить мяч из лужи. Вы меня поджидайте в той точке. Там у нас будет единоборство. -- А вы не собираетесь в центр перемещаться, чтобы запутать защиту? -спрашивает Трофимов. -- Нет, -- отвечаю. -- Мне и здесь хорошо. Тут как раз мяч шлепается в лужу и плывет, подгоняемый ветром. Я его аккуратно вывожу в назначенную точку. Трофимов весь напружинился, переминается, собирается выполнять подкат. Я протолкнул мяч вперед и побежал. Бегу, в ушах свистит. Еще раз мяч толкнул и упустил за лицевую линию. Стою, дышу. Через минуту прибегает Трофимов. Дышит. Смотрит на меня с восхищением. -- Что было? -- спрашивает. -- Корнер или офсайт? -- Технический брак, -- говорю. Трофимов обиделся. Стал утверждать, что у него брака не было, а был недостаток скорости. Отдышались мы и опять пошли на исходную позицию, к луже. Но тут судья свистнул на перерыв. После перерыва мы с Трофимовым встретились уже на другом краю. Пожали друг другу руки как друзья-соперники. -- Вот здесь уж поиграем! -- говорит он. -- Сухо и ровно. Посмотрел я на него, и такая меня жалость взяла! Цвет лица у него неважный. Наверняка печенью страдает. На щеках склеротические жилки. И насморк еще, сам говорил. Решил я его больше не обыгрывать, чтобы не добавлять ему неприятностей. Все равно инициатива в наших руках. Пускай будет видимость достойного сопротивления. Дают мне мяч, я иду на сближение, медленно поднимаю ногу, чтобы Трофимов успел приловчиться, -- и мяч уже в ауте. Трофимов порозовел, трусит возле меня рысцой. -- Вы не огорчайтесь, -- говорит, -- это бывает. Потом на нашем краю наступило затишье. Все стали играть у ворот Мих-Миха. Жаль, что его не видели парижские коллеги. Он два раза упал на мокрую землю. И вообще творил чудеса. -- Вы тут постойте, -- говорит Трофимов, -- а я пойду немного в атаку подключусь. Извините. И побежал вдаль. Я по его лысине слежу за событиями. Мяч навешивают на штрафную, свалка, мяч выскакивает, свалка, ученый секретарь сражается как лев, свалка, мяч навешивают... Короче говоря, попадает он на лысину Трофимову, а оттуда в наши ворота. В верхний от вратаря нижний угол. Начали с центра. Подбегает ко мне Трофимов, тихо светится, глаза скромно опустил. На лысине отпечаток мяча. Думает, что я его поздравлять буду! -- Что же вы, -- говорю, -- лысый черт, меня подводите! Нехорошо это. Разве вас не устраивала боевая ничья? Трофимов глазами сверкнул и говорит: -- Мы стремились только к победе! В общем, не разглядел я его волевых качеств. Не учел бойцовский темперамент Трофимова. А мяча мне больше не дали. На разборе игры шум стоял большой. Все кричали. -- Кто держал этого аса? Этого лысого! Он им всю игру сделал! -- Я держал! -- говорю. -- Я! Попробуйте, удержите его! Это же Бобби Чарльтон! Он мне сам рассказывал, что за сборную играл в тридцать восьмом году... Тут все затихли и решили, что сыграли почетно. Культурные ценности Когда наступил юбилей знаменитого композитора, жена сказала, что пора мне приобщаться к культуре. Я так считаю, что на нее подействовал газетный бум. Последний раз я приобщался к культуре на втором курсе института, когда ухаживал за вышеупомянутой женой. Только она тогда еще не была ею. В те времена мы ходили в кукольный театр и в кунсткамеру, от которой у меня навсегда осталось незабываемое впечатление. Примерно как от морга, хотя в морге я не был. На этот раз жена взяла билеты в филармонию по два рубля штука. Я никогда не думал, что музыка такая дорогая вещь. -- Ты бы хоть просветился немного, -- сказала жена. -- Почитал бы что-нибудь перед этим, послушал пластинки... -- Нет ничего ценнее свежего взгляда, -- сказал я. -- Как в науке, так и в культуре. Я всецело за непосредственное восприятие. Зал филармонии, если кто не был и не знает, это такой белый зал в центре нашего города, с колоннами и сценой без занавеса. Хороши люстры, в каждой из которых насчитывается по тридцать семь лампочек. Некоторые из них уже перегорели. Хрустальные побрякушечки я сосчитать не смог. Дошел до шестисот одиннадцати и сбился. Билетов в тот вечер продали больше, чем было мест. Некоторые люди по бокам стояли, вытянув шеи. Мне их было жалко. Что ни говори, а это непорядок. Когда публика расселась и съела конфеты, на сцену с двумя колоннами вышел оркестр. Без всякого объявления начали что-то играть, какую-то сложную музыку. И не очень громко. Потом выяснилось, что они настраивали инструменты. Между прочим, это можно делать и за кулисами. Потом раздвинулись портьеры в глубине сцены и оттуда легкой походкой вышел дирижер во фраке и весьма приятной наружности, похожий на иранского принца и одесского жулика одновременно. Он поздоровался со старичком слева, у которого была скрипка, больше ни с кем. Вероятно, просто не было времени, нужно было начинать. Дирижер сверкнул глазами в публику и отвернулся. Больше его лица в первом отделении я не видел. Некоторые зрители сидели наверху, над сценой. Они могли видеть его лицо. Наверное, билеты у них были подороже, я не знаю. Начали играть, и играли минут пятнадцать. Когда кончили, я захлопал, а все остальные зрители стали кашлять. В филармонии хлопать полагается в самом конце, а в середине полагается кашлять. Я понял, что ошибся, и в дальнейшем для верности только кашлял. Надо сказать, что публика воспитанная. Никто не показывал на меня пальцем. Несколько дам тонко улыбнулись, вот и все. Стали играть дальше, и играли еще полчаса. Я успел все сосчитать, включая колонны, а потом принялся разглядывать публику. Кое-кто спал, это я вам прямо скажу. Некоторые переживали, особенно старушки. Мужчины сидели тихо. Когда закончили, дирижер поклонился и сразу ушел, как будто его вызвали к телефону. Я тоже хотел уйти, но все хлопали, не двигаясь с мест. Дирижер пришел, поклонился и опять поздоровался со старичком. Забыл он, что ли? После этого он снова ушел. Так продолжалось раз пять, причем музыканты стояли и от нечего делать похлопывали смычками по подставочкам для нот. Наконец кто-то догадался дать дирижеру цветы, и больше он не появлялся. Можно было пойти в буфет. В буфете продавали лимонад и конфеты. Пива не было. Мы пошли в фойе, где публика гуляла по кругу против часовой стрелки. Дамы пожирали друг друга глазами. Немного пожирали и меня, поскольку на мне был новый галстук. Во втором отделении было то же самое, только с роялем. Снова здоровались, но теперь вариантов было больше. Сначала дирижер с пианистом, потом дирижер со старичком, а потом пианист со старичком. В конце опять долго вызывали дирижера, хотя мне показалось, что многие нервно нащупывают в кармане номерок гардероба. Я думал, что сыграют еще что-нибудь для души, но не сыграли. В гардеробе было тесно и совершенно не понять, где конец очереди. Однако ругались мало и очень вежливо. Я высчитал, что следующий юбилей этого композитора будет через сто лет. С удовольствием схожу в филармонию еще раз. Всегда интересно наблюдать обычаи, далекие от нашей повседневной жизни. Банкет После защиты все сразу пошли в кафе. Маршрут был известен. Впереди шел герой дня Саша Рыбаков под руку с официальным оппонентом. Сзади живописными группами шли остальные. Все улыбались, будто совершили доброе дело. В кафе уже стоял накрытый стол, расположенный буквой "Т", как на аэродроме. Бродили какие-то люди. Сервировка стола была на кандидата физико-математических наук. Все по-прежнему улыбались, только более нетерпеливо. Наконец пришел ожидаемый заведующий кафедрой, и можно было начинать. Рядом со мной за столом расположился абсолютный незнакомец. Видимо, он был родственником или школьным товарищем Рыбакова. Незнакомец был близорук и удивленно вскидывал брови, поглядывая на буженину с хреном. -- Товарищи! -- сказал завкафедрой. -- Сегодня мы... И все пошло как обычно. Через две минуты выяснилось, что Саша выдающийся экспериментатор. Пять минут спустя кто-то сравнил его с Ферми. А через некоторое время нерасторопность Нобелевского комитета по физике стала очевидной. Стол был сервирован превосходно. Пожалуй, все-таки лучше, чем на кандидата. Близко к доктору. Уровень коньяка в бутылках падал стремительно, как нравственность в странах капитала. Мой сосед пил каждый тост, показывая незаурядные способности. Брови его заняли устойчивое верхнее положение. Наконец он поднялся с рюмкой в руке. -- Товарищи! -- сказал незнакомец, угрожающе наклоняясь в мою сторону. -- Я специально прилетел из Новосибирска, чтобы сказать этот тост. Все посмотрели на него с уважением. Приятно было, что он не забыл такую мелочь. -- Выпьем, друзья, за вирусы, которым обязан наш диссертант! Мы подняли рюмки, ожидая услышать смешную медицинскую историю. И действительно, этот чудак из Новосибирска оказался остроумным человеком. Он долго говорил о каких-то вирусах, а потом сказал: -- Юра, позвольте мне вас расцеловать! Этого, конечно, не нужно было делать. Когда он приблизился к Саше, который все еще доверчиво улыбался, брови его приподнялись еще сантиметра на три. Хотя казалось, что выше нельзя. -- Кто вы? -- прошептал незнакомец в наступившей тишине. -- Саша, -- сказал Саша. -- А я думал, вы Юра, -- еще тише сказал сибиряк. Горе его было неописуемо. -- Нет, я не Юра, -- мягко, но настойчиво сказал Рыбаков. Саша вообще очень твердый человек. Это делает ему честь. Я бы давно не выдержал и признался, что я Юра, раз это так необходимо. Хотя я Петя. Короче говоря, выяснилось, что сибиряк приглашен в кафе "Север", а у нас "Восток". Поскольку компаса у него не было, ошибка показалась простительной. Сашу он все же расцеловал. -- Может, я еще успею к своим, -- сказал он, взглянув на часы. И отбыл. Вот только мы не спросили, в какой ему нужно было город. Дед Мороз На Новый год меня уполномочили быть Дедом Морозом и возить мешок с подарками по квартирам сотрудников. -- Ты у нас молодой и стойкий, -- сказал парторг. -- Должен справиться. Потом только я понял, что он имел в виду. Меня снаряжали всем коллективом. Шубы не нашлось, ее заменил защитный костюм, оставшийся от занятий по гражданской обороне. Его обшили блестками, а на ноги я надел диэлектрические боты. Когда прицепили бороду и усы, я стал похож на престарелого космонавта. Шеф посмотрел на меня и сказал, что к нему заезжать не надо. У него нервный и впечатлительный внук. Остальные сотрудники были за детей спокойны, и я поехал, взяв такси на средства профкома. Честно скажу, пять адресов я выдержал хорошо. Но у каждого человека есть своя норма. У меня она, если без закуски, примерно граммов триста. А давали без закуски. Некогда было закусывать. Шестой адрес был дяди Феди. Он меня встретил как родного. Кинул внучке мой мешок с подарками, сказал, чтобы выбирала, а сам поволок меня в кухню. Там мы с ним посидели, как всегда. Потом пришла внучка и спросила: -- Дедушка, а Дед Мороз у нас будет ночевать? -- А что! Очень даже может быть! -- закричал дядя Федя. Тут я вспомнил, что внизу ждет такси, и вышел на улицу, держась за мешок, где сиротливо болтался последний подарок. Оставался еще один адрес -- адрес Лисоцкого. Таксист посмотрел на меня с сочувствием и сказал, что так мордовать людей, конечно, нельзя. Посоветовал обратиться в соцстрах, а когда приехали, довел меня до подъезда. -- Дальше уж сам! -- сказал он, придав мне нужное направление. Я полез на пятый этаж, используя перила как страховочную веревку. На площадке между вторым и третьим этажами я увидел еще одного Деда Мороза. Он сидел на батарее отопления и плакал, утирая слезы ватной бородой. -- С Новый годом, коллега! -- приветствовал я его. -- Снегурочка! -- замычал Дед Мороз, обливаясь слезами. -- Где моя Снегурочка?.. -- Хорош г-гусь, -- сказал я. -- Снегурочку потерял! -- А ты без бороды! -- ответил он, на секунду проясняясь. -- Какой же ты Дед Мороз, ежели ты без бороды? -- Ты тоже без бороды, -- сказал я, отрывая ему бороду. -- Пусть, -- дружелюбно кивнул он. -- Куда путь держишь? -- На пятый, -- сказал я. -- И я, -- сказал он, отлипая от батареи. -- Пошли вместе. Вместе у нас больше шансов. И мы пошли вместе, демонстрируя чудеса сплоченности и братства. Дед Мороз дышал сплошным коньяком, и я ему невольно позавидовал. Дойдя до цели, он спросил с усилием: -- Тебе в какую квартиру? -- Сорок семь, -- выдохнул я. -- Мне тоже, -- выдохнул он, и этот выдох меня доконал. Дальше я ничего не помню. Проснулся я на тахте. По правую руку лежал знакомый Дед Мороз, а по левую -еще какой-то Дед Мороз, незнакомый. Мы были как богатыри художника Васнецова, только без лошадей. Я перелез через незнакомого Деда Мороза и вышел из комнаты. В коридоре мне попался Лисоцкий. -- Как себя чувствуете? -- тревожно спросил он. -- Ничего, -- сказал я и поинтересовался, почему такой наплыв Дедов Морозов. И Лисоцкий рассказал, что во всем виноват он. В прошлом году заказанный Дед Мороз не доехал, попал в вытрезвитель. Поэтому на сей раз он для надежности заказал меня, его жена заказала моего коллегу на своей работе, а бабушка вызвала из "Невских Зорь". Зато дети были очень довольны обилием таких разнообразных Дедов Морозов. Путевка Однажды у нас вывесили заманчивое объявление. Вокруг него сразу же собралась толпа. Я думал, это выговор в приказе. Подошел и поинтересовался. В объявлении было написано: "Имеются туристические путевки за полную стоимость: Болгария с отдыхом -- 220 р. Западная Африка -- 800 р. Круиз вокруг Европы -- 850 р. Аргентина с заездом в Бразилию -- 2200 р. Япония теплоходом -- 1200 р. Обращаться в местком". Я никогда не был в Японии теплоходом, а равно иным способом. В Аргентине с заездом в Бразилию, а также наоборот я тоже не бывал. В Западной Африке и подавно. Я не был там в любых комбинациях и сочетаниях. С отдыхом и без отдыха. Собственно, непонятно даже, что мне делать в Западной Африке? Тем не менее объявление меня смутило. Раз имеются путевки, значит предполагается, что кто-то их купит. Интересно, кто бы это мог быть? Немного настораживало, что путевки за полную стоимость. Это указывало на возможность неполной стоимости, которая в данном случае улыбнулась кому-то другому. Надо сказать, что свободных денег у меня в этот момент не было совсем. Не считая свободного рубля на обед. Его каждый день выдает мне жена. Но я все-таки пошел в местком, чтобы там не подумали, что я испугался объявления. В месткоме рядом с несгораемым шкафом сидела симпатичная девушка. В шкафу, по всей вероятности, лежали путевки. -- В каком месяце Западная Африка? -- спросил я небрежно. -- В июле, -- сказала девушка. -- Жаль... -- сказал я. -- Не годится. Там в это время жарковато. -- Возьмите Японию, -- с готовностью предложила девушка. -- Или Аргентину. Туда и туда теплоходом. -- Не переношу качки, -- сказал я. -- Тогда круиз. -- А что это такое -- круиз? -- Да мы сами точно не знаем, -- сказала девушка. -- Так написано. -- Я грамотный, -- сказал я. -- Но мне не хотелось бы платить 850 рублей неизвестно за что. Девушка сказала, что хорошо меня понимает. Я улыбнулся ей, и можно было уходить с высоко поднятой головой. Я сделал все, чтобы приобрести эти самые путевки. -- Ой! А Болгария! -- воскликнула девушка. Я вздрогнул. -- Что Болгария? -- Про Болгарию я совсем забыла! Очень дешевая путевка. Почти даром. Вас это не затруднит. Да еще с отдыхом!.. -- А нельзя Болгарию отдельно, а отдых отдельно? -- спросил я. -- Видите ли, я имею возможность хорошо отдыхать внутри страны. У моего тестя дача. -- Отдельных расценок нет, -- сказала девушка. -- Написано вместе и продаем вместе. -- Знаете что? -- сказал я. -- Я здесь еще не везде был. Дайте мне что-нибудь поближе. -- В таком случае возьмите Пушкинские Горы. Со скидкой. Шестьдесят шесть. -- Это даже излишне дешево, -- пробормотал я и побежал занимать деньги. Через полчаса путевка лежала у меня в кармане. Я ходил вокруг объявления и радовался. Во-первых, не нужно пересекать границу. Говорят, это волнует. Во-вторых, тоска по Родине мне не грозит. Как где-нибудь в Аргентине, у черта на рогах. А в-третьих, как-никак скидка! Наверное, полная стоимость у этой путевки, как в Аргентину. Никак не должна быть меньше, потому что все же Пушкин там жил. Был в ссылке, гулял, писал стихи. А в Аргентине он никогда не был. Между прочим, Пушкин вообще за границей не был. И ничего, прекрасные стихи писал. А в Михайловское он ездил без путевки. Ему эти поездки обходились дороже. Народная тропа Наш поезд отходил вечером. Это был специальный поезд к Пушкину. Он должен был отвезти нас в Псков, подождать там, а вечером увезти обратно. А мы должны были успеть за это время съездить на автобусе в Михайловское. Такая была установка. В моем купе оказалась толстая женщина и супружеская пара средних лет. Мужа звали Вадик. Он сидел за столиком и размышлял, положив голову на кулак. По-моему, он не вполне сознавал, куда его везут. Когда поезд тронулся, Вадик достал из кармана плаща недопитую бутылку. Его жена тренированным движением перехватила бутылку и сказала: -- Спи, убоище! Убоище полезло на верхнюю полку, то и дело срываясь. Наконец оно там угомонилось. Я тоже лег и попытался подготовиться к встрече с Пушкиным. Так сказать, настроиться лирически. Для этой цели у меня имелся томик стихов. "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит..." -- начал читать я. Убоище громко захрапело. Я положил стихи под подушку, стиснул зубы и закрыл глаза. Когда я проснулся, толстая женщина ела пирожки. Вадик выяснял у жены, зачем она взяла его с собой. По словам Вадика, его выгоднее было оставить дома. Незачем ехать так далеко, чтобы выпить. Толстая женщина съела пакет пирожков и запила их лимонадом. Она все делала основательно. Потом она взглянула на часы и спросила: -- Когда завтракать-то будем? Продают путевки, а ничего не предупреждают! Я проглотил слюну и снова стал настраиваться. "Роняет лес багряный свой убор. Сребрит мороз увянувшее поле..." За окном все так и было. Нас привезли, накормили, дали в руки пакеты с сухим пайком и повезли на автобусе к Пушкину. В пакетах были вареные яйца, бутерброд с сыром и печенье. Это чтобы мы не умерли с голоду, потому что прекрасное возбуждает аппетит. -- Приветствуем вас на псковской земле! -- сказал юноша-экскурсовод, и автобус поехал. На холмах желтели убранные поля. Рощи осыпали листья. Вадик благополучно спал. Его жена смотрела журнал. Толстая женщина медленно закипала, потому что экскурсовод молчал. "Унылая пора, очей очарованье!.." -- повторял я про себя. -- А чего это вы молчите? -- вдруг грозно сказала толстая женщина. -- Деньги плочены, а он молчит! Где мы едем? -- Мы приближаемся к Святогорскому монастырю, -- сказал юноша. -- Он что, здесь жил? -- спросила женщина, имея в виду Пушкина. -- В монастырях живут только монахи. -- А я почем знаю, кто он был, -- обиделась женщина. -- Я, может, для того сюда и еду, чтобы мне все объяснили. -- Объясню, объясню, -- пообещал экскурсовод. Мы проехали мимо монастыря. Толстая женщина заволновалась. Она решила, что шофер что-то напутал. -- Так вот же монастырь! -- сказала она. -- Куда же теперь? -- Сначала в Тригорское, -- сказал юноша. -- У меня путевка в Пушгоры, -- настаивала женщина, делая ударение на первом слоге. Юноша успокаивал ее до Тригорского. От шума проснулся Вадик и полез за бутылкой. Он сентиментально посмотрел в окошко и дососал бутылку до конца. В Тригорском толстая женщина первой вскарабкалась на гору, не отходя от экскурсовода ни на шаг. Юноша уже понял, что его ждет. Он печально рассказывал о соседях Пушкиных Осиповых-Вульф. Женщине он сказал, чтобы она запоминала вопросы. Отвечать на них он решил на обратном пути. Вадик на гору не полез. Он устроился на берегу Сороти и кидал камушки в воду. Возглавляемые толстой женщиной, мы пошли в Михайловское. Женщина требовала объяснений у каждого исторического куста. Она жадно впитывала культуру. Особенно ее интересовали любовные увлечения поэта. В аллее Керн она совсем расчувствовалась и принялась делиться с женой Вадика какой-то своей историей. Я нечаянно подслушал. История была аналогична пушкинской. До войны в женщину был влюблен один лейтенант. Все было так же, только стихов он не писал. Наконец мы совсем устали и поехали в Святогорский монастырь. Толстая женщина притихла после воспоминаний. Она с нежностью смотрела на картину "Дуэль Пушкина". Наверное, вспоминала своего лейтенанта. Вадик пожелал сфотографироваться у могилы поэта. Его жена достала фотоаппарат и запечатлела Вадика. Он стоял на фоне мраморного обелиска с таким видом, будто могила его собственная. Один интеллигентный старичок из нашей группы не выдержал. Он подскочил к Вадику и затряс головой. У него даже пенсне свалилось. -- Как вы смеете! -- закричал старичок. -- Это святыня! -- Сгинь, папаша! -- сказал Вадик. -- Искусство принадлежит народу. Старичок кинул в рот валидол и отошел, пошатываясь. -- Расскажите про Дантеса, -- попросила экскурсовода жена Вадика. С Пушкиным ей все уже было ясно. -- У этой могилы я не могу о нем рассказывать, -- тихо сказал юноша. Он повернулся и пошел к автобусу. Все молча пошли за ним. На обратном пути до Пскова экскурсовод отвечал на вопросы. Вопросов было много. Всех интересовали житейские подробности. Сколько у Пушкина было детей, где они жили и какое народили потомство. Будто Пушкин был основателем племени, а не великим поэтом. Никто не попросил юношу просто почитать стихи. Вероятно, стихи были всем известны из школьной программы. Перед самым Псковом юноша поднял на нас грустные глаза и медленно прочитал четыре строчки: Веленью Божьему, о Муза, будь послушна! Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца... Опера Меня вызвали к начальству и сказали, что нужно выступить в парке культуры. Там в воскресенье праздник молодежи. И ее нужно развлекать, чтобы она зря не убивала время. Нужно рассказать молодежи о научных исследованиях в области физики. В воскресенье я приехал ко входу в парк и нашел ответственного за мероприятие. Он нервно прогуливался у билетных касс со списком в руках. Я представился, и ответственный поставил галочку рядом с моей фамилией. В списке было человек семь. Поэт, композитор, несколько певцов, футбольный комментатор и я. Как я понял, предстоял маленький концерт широкого профиля. Подошел композитор с певцами. Певцов было двое, мужчина и женщина. Оба солидной комплекции. На двоих у них имелось штук шесть подбородков, расположенных друг под другом круглыми складочками. Говорят, это улучшает голос. -- А где Мулин? -- спросил ответственный. -- Кто его знает? -- сказал композитор. -- Этот Мулин у меня в печенках сидит. Может, еще и явится. Мы немного подождали Мулина, а потом нас посадили в микроавтобус и повезли к открытой эстраде. Эстрада располагалась рядом с пляжем. На скамейках сидела и лежала обнаженная молодежь. То есть не совсем обнаженная, конечно. Молодежь недвусмысленно загорала. Рядом сидели старушки. Они были одеты нормально. Мы зашли в комнату сзади эстрады и стали готовиться. -- Вы пойдете первым, -- сказал мне ответственный. -- Постарайтесь, чтобы аудитория не разбежалась. И он вытолкнул меня к микрофону. Я распинался минут пятнадцать. Молодежь не шевелилась, старушки тоже. Не знаю, замечали ли они мое присутствие. Я рассказал им про лазер и другие штучки. Мне рассеянно поаплодировали, и я ушел обратно в комнатку. Там напряженно ждали Мулина. Ответственный объявил поэта, и тот принялся что-то выть в микрофон. Композитор курил и сжимал пальцами виски. -- А зачем вам Мулин? -- поинтересовался я из вежливости. Композитор взглянул на меня, видимо, в первый раз замечая. Потом по его лицу пробежала какая-то мысль. Быстро так пробежала, как мышка. -- Леша, -- сказал он певцу. -- Этот подлец не придет, все уже ясно. Наряжай молодого человека. -- Понял, -- проговорил певец и раскрыл маленький чемодан. -- Вы будете вместо Мулина, -- сказал композитор, глядя мне в глаза, как гипнотизер. И он тут же в двух словах объяснил мне задачу. Предстояло сыграть сцену из оперы. Это была детективная опера, которую композитор сам сочинил. Певец Леша и его партнерша поют сцену расставания. Певец изображает уголовного типа, а певица его мать. Тут входит милиционер и говорит: "Встаньте!" Дальше они еще немного поют, а потом милиционер говорит: "Следуйте за мной!" То есть не говорит, а поет. В опере всегда поют. Партию милиционера пел отсутствующий Мулин. Значит, теперь должен был петь я. Мне даже интересно стало, что из этого выйдет. -- Следите за мной, -- сказал композитор. -- Я дам знак и вы споете: "Следуйте за мной!" -- На какой мотив? -- спросил я. -- Все равно! -- махнул рукой композитор. -- Тут уже не до мотива. -- Меня публика узнает, -- сказал я. -- Я им лекцию о физике читал, а тут вдруг пою... -- Леша, прилепи ему усы, -- сказал композитор. Пока мне прилепляли усы и напяливали фуражку, поэт и футбольный комментатор уже закончили. Я взглянул в дырку на аудиторию и увидел, что она переполнена. Это комментатор постарался. Ответственный вышел и объявил сцену из оперы. Публика потихоньку стала расползаться. Композитор сел за фортепиано и заиграл. Леша с партнершей запели. Текст Леши был совершенно уголовный. Певица его задушевно увещевала. Я должен был вступить после слов: "Нужно было расколоться, но нет, не могу". Они попели минут десять, и Леша красиво исполнил: -- Нужно бы расколоться, но нет, не могу... Я выпрыгнул на сцену, как чертик из коробочки. Есть такая детская игрушка на пружинке. Публика насторожилась, увидев милицейскую фуражку. Я раскрыл рот как только мог, чтобы пропеть свое слово, и тут у меня отвалились усы. -- Я же тебе говорил, что он все врал про физику! -- закричал в первом ряду какой-то голый молодой человек. -- Он артист! Я поспешно поднял свои усы и приложил их обратно к губе под носом. Придерживая усы одной рукой, я рявкнул голосом Шаляпина: -- Встаньте! Старушки в аудитории поспешно вскочили на ноги. -- Да я не вам! -- сказал я, обращаясь к старушкам. Они продолжали стоять, как заколдованные. Певец Леша встал и посмотрел на меня исподлобья. -- Двинь ты ему и чеши! -- посоветовал певцу тот же парень. Певец пошел на меня, как медведь. Не знаю, может быть, так и полагалось по либретто. Но мне это не понравилось. Я отступил на шаг и провел рукой по бедру. -- У меня пистолет, -- пропел я. -- Он заряжен. -- Врет! -- убежденно выкрикнул парень. Композитор от расстерянности продолжал наяривать на фортепиано. Старушки скорбно молчали. Я ужасно разозлился, что мне этот тип не верит, вытянул указательный палец в виде пистолета и громко пропел: -- Кыхх! Леша, видимо, был настоящим актером. Он жил по законам сцены. Поэтому он без звука рухнул на пол. А я совсем вошел в азарт. -- Ну, кого еще? -- заорал я и повернулся к композитору. Тот прекратил играть и поднял руки вверх. Все старушки тоже подняли руки вверх. Голая молодежь была в восторге. -- Следуйте за мной! -- победоносно закончил я, повернулся и ушел. За мной последовали композитор и певица. Леша продолжал с минуту лежать для убедительности, а потом встал, раскланялся и тоже ушел. Старушки, крестясь, принялись покидать аудиторию. Бедный Мулин, вероятно, кусал себе локти, когда услышал об этом моем триумфе. А композитор сказал, что я рожден для оперной сцены. Вода Раздался звонок, и я открыл дверь. На пороге стоял мужчина в шлеме мотоциклиста. Он вызывающе посмотрел на меня и сказал: -- Я ваш сосед снизу. -- Очень приятно, -- сказал я. -- А мне не очень приятно, потому что у меня течет. -- Что именно у вас течет? -- предельно вежливо осведомился я. -- Вода. С потолка. Я приехал, а она течет. Вот пойдемте, посмотрим. Я охотно согласился, хотя при желании мог представить себе, как она течет. Мы спустились на восьмой этаж. По лестничной площадке прохаживался какой-то тип в пижаме и шлепанцах. -- Акт будем составлять или как? -- спросил он мотоциклиста. -- А что такое? -- Вчера молотком стучал, а сегодня протечка. На мотоцикле разъезжаешь, а у меня два часа течет. Долото куда-то запропастилось, а то дверь тебе надо было сломать, вот что! -- Значит, и у вас течет? -- обрадовался мотоциклист. Я тут ни при чем. Это все девятый этаж! Посмотрим сначала у меня, а потом к вам. Потолок у мотоциклиста был красивый, как акварель. Он плакал крупными, увесистыми слезами. -- Побелка пятнадцать рублей, мытье полов -- пять, -- резюмировал Седьмой этаж. Я мысленно умножил на два, и мы спустились ниже. В квартире на седьмом этаже шла оживленная полемика, в которой участвовали хозяйка с шестого этажа и жена типа в шлепанцах. -- Вот он! -- сказали Седьмой и Восьмой, вводя меня в квартиру, как арестанта. -- Господи! Что за люди! В такой момент! -- сказал Шестой этаж. -- У нас же дит[cedilla] купают! Оно же простудиться может! На ходу оценив ущерб, мы двинулись на шестой этаж. Купание было в полном разгаре. Всем пришлось включиться. Мотоциклист следил за температурой воды. Седьмой этаж давал советы, а я поддерживал головку дитя на нужном уровне. Вокруг было очень много воды. -- А что это пятый этаж молчит? -- задумчиво сказал тип в шлепанцах, посмотрев на пол. Судя по количеству воды на полу, поведение пятого этажа, действительно, представлялось загадочным. Шестой этаж, довольный результатами купания, выдал нам сухую обувь, и мы пошли дальше. Пятый этаж сидел с зонтиком перед телевизором и смотрел футбол. -- Как на стадионе! -- крикнул он нам. -- Присаживайтесь! Плащи есть? "Зенит" выигрывает! В перерыве мы ели сосиски и пили кофе. "Зенит" выиграл. Меня растерли скипидаром и одели в чистую сухую сорочку. Сорочка оказалась весьма кстати, потому что на четвертом этаже праздновали свадьбу. Молодые в плащах болонья сидели во главе стола и были счастливы. -- Я так люблю, когда осень и дождь. И падают листья... -- призналась мне невеста. Она с любовью посмотрела на жениха. -- Он у меня такой хороший, замечательно все организовал, правда? Седьмой этаж в пижаме произнес очень теплый тост. Я даже не ожидал. Второй и Третий этажи тоже оказались в числе гостей, и, когда все кончилось, мы пошли прямо на первый. Первый этаж, маленький белый старичок, сидел на диване, поджав ноги. Он смотрел на пол. На полу были расставлены тазы, кастрюли и банки. -- Вспоминаю молодость, -- сказал он, снимая шлем с мотоциклиста и подставляя его под капли. -- Наводнение двадцать четвертого года. Я, молодой, сильный, несу по Васильевскому -- представляете? -- свою барышню... Радикулит схватил, но, как видите, живу. Здравствую, так сказать... Кажется, Экзюпери сказал про радость человеческого общения. Когда старичок дошел до второй мировой войны, тип в пижаме посмотрел на потолок и сказал: -- Чего это она не останавливается? -- Да-да! -- сказал старичок. -- Пожалуй, надо пойти сказать, чтобы закрыли кран. -- Кран? -- спросил я. О кране я как-то не подумал. И мы все вместе отправились закрывать кран. Старичка мы несли на руках, потому что лифт, как всегда, не работал. Крестный отец Шеф поймал меня в коридоре и сказал, пряча глаза: -- Вот что, Петя... Кафедра решила дать вам дипломанта. Пора вам попробовать свои силы. Я вас рекомендовал. Времени, правда, в обрез, но, я думаю, вы справитесь. Разговор этот, между прочим, происходил в начале декабря, когда до защиты дипломов оставалось два месяца. Поэтому я насторожился. Шеф разъяснил, что в силу ряда причин дипломант на старом месте кончить работу не может. Излучение там какое-то, неприятное для здоровья. Поэтому нужно взять теоретическую тему и быстренько что-нибудь состряпать. Вот в таком разрезе. -- Идите, -- сказал шеф. -- Я ее послал в лабораторию, она вас там дожидается. "Она! -- подумал я. -- Два месяца! Теоретическая тема! Попробуй тут попробовать свои силы!" Дипломантка сидела на краешке стула, тихая, как мышка. На коленях она держала портфель. -- Ну, -- бодро начал я, -- будем знакомиться! -- Надя, -- сказала она, поднимаясь. -- Петя, -- проговорил я упавшим голосом, потому что ряд причин, о которых упоминал шеф, обнаружился сразу с убийственной отчетливостью. Собственно, ряда причин не было. Одна была причина. Живот у новой дипломантки был, извините, как первый искусственный спутник, такой же круглый. Только без антенн. Чувствовалось, что она, как говорится, готовится стать матерью. И довольно скоро. -- Петр Николаевич, -- поправился я, глотнув воздуха, и добавил без дальнейших околичностей, косясь на спутник: -- Как вы думаете, мы успеем? -- Должны успеть, -- сказала она твердо. -- Мы все рассчитали. Как выяснилось, мы -- это она и ее муж, который, добросовестно все рассчитав, отбыл служить в Советскую Армию. Таким образом, все упало на меня, включая советы из книги "Наш ребенок", дородовый период. Их я пересказал популярно со слов своей жены. Начали мы с ней теперь рассчитывать совсем другое. Разные там взаимодействия на предмет выяснения зонной структуры. Надо сказать, дипломантка попалась сообразительная. Косинус от фикуса она отличала четко. Хотя в общем ей было наплевать и на то и на другое, и я ее понимал. Она больше интересовалась своим внутренним содержанием. Я ей толковал про волновые функции и по ее лицу отмечал, когда там, внутри, о н о трепыхало ручкой, ножкой или еще чем. В эти моменты Надя смущенно улыбалась, будто отвечала за его поступки. Вообще же, о н о могло появиться в любой момент. Это я знал по своему жизненному опыту. Диплом Надя переписала красиво, и мы стали планировать защиту. Я настаивал на самых ранних сроках. -- Ой, -- сказала она, и я вздрогнул. -- Давайте лучше потом. -- Когда потом? -- не понял я. -- Ну, когда из больницы выйду... Приеду и защищусь. -- Когда вы выползете из больницы, -- проговорил я с видом знатока, -условия будете диктовать не вы. И не я. Их будет диктовать о н. Вы знаете, сколько нужно времени, чтобы сказать речь, ответить на вопросы, дождаться решения комиссии и получить значок с аплодисментами? -- Нет, -- сказала она. -- А сколько времени проходит между двумя кормлениями? -- Не знаю, -- вздохнула она. -- То-то! -- сказал я. -- И вообще, зачем нам упускать такой козырь? С вашими внешними данными вы пройдете как по маслу. А если потом, то вы уже будете, так сказать, на общих основаниях. -- Ой! -- сказала она, и я опять вздрогнул. Оставшиеся до защиты дни я провел тревожно. Все время подходили товарищи по работе и, понизив голос, интересовались: -- Ну как? -- Терпим, -- отвечал я значительно. Защита прошла, как я и предсказывал. Комиссия тактично смотрела куда угодно,только не на дипломантку, будто от одного взгляда могли начаться схватки. В сущности, так оно и было. Никто не кашлял, не чихал, не барабанил пальцами по столу. Дышать старались через нос. Когда раздали значки и прозвучали аплодисменты, Надя тихо сказала "Ой!" -- и я помчался вызывать "Скорую помощь". Сына назвали Петей, а меня на кафедре прозвали крестным отцом. Экономия средств Перед Новым годом пронесся слух, что в январе будет запись на машины всех марок. Такие вопросы почему-то всегда волнуют широкие массы общественности. Все начали обсуждать технические данные, сравнивать лошадиные силы и ругать ГАИ. Стало ясно, что настает эра всеобщей автомобилизации. После праздника мы отправились записываться. Меня взяли за компанию. Шеф шел записываться на "Волгу", поскольку сдал докторскую в переплет, Гена рассчитывал избраться в доценты и шел на "Москвич", Саша шел на "Жигули", а я шел от чистого сердца. Приходим, а там толпятся мужчины. Пар изо рта идет, глаза блестят, над толпой носится дух наживы и еще что-то. Не обходится и без мата, но в умеренных дозах. Публика все больше интеллигентная. Стали записываться. Я потолкался, потолкался, да и не выдержал. Записался на "Запорожец". А тут шеф подбегает. -- Быстрей! -- говорит. -- На Волгу сейчас немного народу стоит! Чего ты теряешь? Потом разберешься! И я побежал записываться на Волгу . -- "Волгу" хочу! -- говорю. -- И чтоб цвета морской волны! -- Будет тебе морская волна, дорогой, -- отвечает какой-то грузин. Подошел Гена с пятизначным номером. Счастливый. -- Послушай! -- шепчет. -- А вдруг обстоятельства изменятся? Давай уж записывайся на всю катушку! И я записался на "Москвич". И на "Жигули" тоже записался. А потом побежал в соседний магазин и записался на холодильник "ЗИЛ". Для ровного счета. Пришел я домой возбужденный. По дороге купил кефир и 150 граммов колбасы "отдельной". Мы с женой поужинали и на ночь затвердили наши номера. И еще поговорили про гараж. А потом начались суровые дни. Вернее, суровые воскресенья. Каждое воскресенье я ездил отмечаться. То на "Запорожец", то на "Волгу", то еще на что. И на холодильник тоже. Меня уже там узнавать стали. -- Вон, -- говорили, -- миллионер идет! Так продолжалось три месяца. А потом я лишился "Волги". Торопился отмечаться и улицу в неположенном месте перебежал. Нарвался на штраф. Порылся в карманах, выскреб всю мелочь -- рубль и две копейки. Рубль я отдал, а на две