копейки позвонил жене. -- Иду пешком домой, -- говорю. -- Ехать ни туда, ни сюда не могу. Потерял рубль, но сэкономил девять тысяч. Новыми! -- Старыми тоже было бы неплохо, -- мечтательно сказала жена. Таким образом, одно воскресенье в месяц стало свободным. Я его личной жизни посвятил. А потом обстоятельства стали меняться. Как и предсказывал Гена. Жена опять ушла в декретный отпуск, и где-то тут в суматохе я потерял "Москвич" и "Жигули". Сэкономил и на этом баснословную сумму. Мне уже можно было давать премию за экономию средств. Но "Запорожцу" я не изменил. Я приближался к нему медленно, но верно. Как червяк к сердцевине яблока. Развязка наступила неожиданно. Оставалось еще больше тысячи номеров, и обстоятельства могли вот-вот совсем уж измениться. Как вдруг на очередной проверке мне вручают какой-то листок. -- Приходите завтра получать, -- говорят. -- Чего получать? -- спрашиваю. -- Машину. Белого цвета хотите? -- Нет, -- говорю. -- Белого никак не устроит. Хочу розового. -- Розовые тоже есть. -- Хочу двойного цвета. Снизу голубого, а сверху розового. -- Таких нету, -- говорят. -- Ах, нету! -- сказал я. -- Что же вы думаете? Что я всякий металлолом неокрашенный буду покупать? Я денег не печатаю! Это я правду сказал. Я их действительно не печатаю. Я бросил этот листок и пошел домой. У пивного ларька встретил дядю Федю. Выпили мы с ним по маленькой. Он и говорит: -- Слушай, Петьк! Тебе, я слыхал, скоро коляска понадобится? Жену-то свез уже? -- Еще нет. Скоро, кажется, -- сказал я. -- Так об чем я и говорю! У меня внучка уже ходит, бери ейную коляску, задешево отдадим. За три поллитры. -- Только после получки, -- сказал я. -- Идет! Коляска-то еще совсем новая. Двойного цвета: снизу голубого, сверху серого... -- Дядя Федя, а холодильник тебе не нужен? -- спросил я. -- Нужон! -- сказал дядя Федя. Ремонт Неожиданности нас подстерегают на каждом шагу. Например, звонят из парткома и предлагают завтра дежурить в дружине. Или ехать на овощную базу перебирать капусту. То есть не предлагают, конечно. Это не то слово. Но когда без всякого звонка, это уже некрасиво. Короче говоря, я настраивал прибор. Приклеивал пластилином зеркальце, чтобы луч лазера от него отражался под определенным углом. Под каким именно -неизвестно. Это как раз и предстояло определить. Работа тонкая, тут даже чужое сердцебиение мешает. Внезапно дверь в лабораторию открыли и без всякой паузы стали что-то просовывать внутрь. Какую-то конструкцию из необструганных досок, заляпанных к тому же известкой. Вместе с конструкцией ввалились трое. Мужик в кепке с "Беломором" в зубах и две девушки в комбинезонах, гладкие и круглые, как божьи коровки. Только покрупнее. -- Убирайте, -- говорят, -- свою подзорную трубу, а то стеклышки могут загрязниться. Я понял, что это они про лазер, и указал на различные принципы действия подзорной трубы и моего прибора. -- Если на пол грохнуть -- раскокается? -- спросил мужик. Я ответил, что да, пожалуй, раскокается. -- Ну вот! А ты говоришь -- разный прынцип! -- захохотал мужик, ущипнув одну из божьих коровок. Мое зеркальце мигом отвалилось из-за сотрясения воздуха. Девушки стали вносить ведра с жидкостью неаппетитного вида. Потом одна взобралась на конструкцию и принялась размахивать щеткой. В лаборатории пошел мутный дождь. -- Оптика! -- закричал я. -- Она, между прочим, импортная! -- Протрешь, -- заявил мужик. Он погасил "Беломор", ткнув его в вогнутую линзу, как в пепельницу, после чего ушел. Нижняя девушка стала готовить раствор на "Докладах Академии Наук", а верхняя запела, как она любит жизнь, что само по себе и не ново. Когда она дошла до того, что все опять повторится сначала, я опомнился. Я схватил лазер, припудренный белой пыльцой, точно пирожное эклер, и выскочил в коридор. Там под дверью сидел на корточках старичок и методично вынимал плитки паркета из пола. Я споткнулся об него, и он посоветовал мне куда-то идти. Пришлось пристроить лазер в гардеробе и идти в библиотеку. Библиотека была закрыта на ремонт. От ее двери тянулась белая меловая тропинка и терялась в коридорах. Я вышел из института, перепрыгнул канаву, которой утром еще не было, и пошел домой вдоль забора с козырьком. За ним всегда что-то ремонтируют, сколько я себя помню. Дверь подъезда в своем доме я миновал удачно. Одно пятно масляной краски на брюках. Или два. Дверь месяц назад покрасили сверху, а вчера, когда все притупили бдительность, снизу. Значит, скоро покрасят перила. Надо ждать. Я пришел домой и, не раздеваясь, перевернул стол вверх ножками. Потом я застелил газетами диван, сдвинул всю мебель в угол и с удовольствием выплеснул таз воды на потолок. Таким образом, я привел свое жилище в соответствие с окружающей действительностью. Теперь можно было жить. Техника безопасности Время от времени нас проверяют, как мы знаем технику безопасности. Техника безопасности -- это такая наука, которая помогает нам жить, когда жить опасно. Жить вообще опасно. С этой точки зрения светофор на перекрестке является мероприятием по технике безопасности. И милиция тоже. И медицина. Но я отвлекся. На проверке это понятие трактовалось не так широко. Лисоцкий задавал нам вопросы про резиновые коврики и калоши. Оказывается, когда закручиваешь пробки, нужно стоять в калошах на резиновом коврике. Тогда току труднее уйти в землю. Теорию мы знали сносно, и Лисоцкий решил проверить нас на практике. Мы все вместе пошли в лабораторию. Студентки смотрели на нас с благоговением. -- Проверим оказание помощи при поражении электрическим током, -- сказал Лисоцкий. -- Предположим, что эта шина под напряжением... И он цапнул рукой шину заземления. То есть он думал, что это шина заземления. А это была другая шина. К сожалению, мы заметили это слишком поздно, когда Гена уже успел рассказать анекдот про электромонтера, который заземлил дома двухспальную кровать. Гена рассказал и стал ждать, когда Лисоцкий засмеется. Но тот реагировал как-то странно. Лицо у него сморщилось, как от зубной боли. И весь он дрожал крупной дрожью. Можно сказать, его прямо-таки били судороги. -- Что с вами? -- поинтересовался я. Лисоцкий молчал. И трясся. Наконец ему удалось свободной рукой показать на табличку. Там был нарисован череп с косточками. -- Наверное, он под напряжением, -- догадался Гена. -- В таких случаях, говорят, нужно действовать быстро. -- А как именно нужно действовать, ты не помнишь? -- спросил Саша Рыбаков. Саша у нас кандидат наук, он всегда бьет в самую точку. -- Давайте рассуждать логически, -- сказал Гена. -- Поскольку напряжение производит неприятные физиологические действия в организме... -- Не напряжение, а ток, -- поправил Рыбаков. -- Давайте короче, -- предложил я. -- Человек устал стоять под напряжением. -- Под током, -- сказал Рыбаков. Лисоцкий посмотрел на Сашу благодарными глазами. Видимо, он тоже считал, что стоит под током, а не под напряжением. -- Нужно оттащить его за волосы! -- сказал Гена. -- Волосы не проводят электричества. Это показалось правильным, но у Лисоцкого не было волос. Практически не было. А те, что были, не годились для нашей цели. -- Человек умственного труда рано лысеет, -- скорбно констатировал Рыбаков. И тут Лисоцкий рухнул на пол, разорвав падением электрическую цепь. Все облегченно вздохнули. -- Не дотрагивайтесь до него! -- закричал Рыбаков. -- Он сейчас весь наэлектризован. -- Что же, он так и будет здесь лежать? -- спросил я. -- Нужно закопать его в землю, -- сказал Саша. -- На время, конечно. Чтобы из него вышло электричество, -- добавил он, заметив ужас в глазах студенток. Осторожно, чтобы не разрядить, мы вынесли Лисоцкого на носилках во двор и стали закапывать. Как всегда, собрался народ. Стали давать советы. Конечно, ничего путного. Советовали, например, вызвать "Скорую". Да пока она приедет, человек совсем загнется! Лисоцкий был большим человеком, и электричество выходило из него медленно. Во всяком случае, он не подавал признаков жизни. Тогда мы его откопали и понесли наверх. Нам уже порядком надоело с ним возиться, а он все не оживал. Наверное, в него вошло много току. Кто-то предложил делать искусственное дыхание. Лисоцкого положили на стол и начали давить ему на грудь четырьмя руками. А студентки вызвали "Скорую". -- Ну ладно... Хватит, -- слабым голосом сказал Лисоцкий. -- Учебная тревога. На сегодня достаточно. Аттестацию придется повторить. Оказывается, он притворялся для проверки. Вот артист! А "Скорая помощь" его все-таки увезла. Здорово мы его намяли. Марафонец Как-то раз шеф пришел в лабораторию грустный. Ходил между приборами и хлопал себя по животу. А живот у него к тому времени достиг внушительных размеров. -- Вот, Петя, -- говорит, -- к чему приводит сидячий образ жизни. Сердце стало пошаливать. И тут я ему брякнул насчет бега. Это называется "бегом от инфаркта". Шеф заинтересованно прочитал "Советский спорт" и на следующий день достал какую-то брошюру. Если бы я знал, чем это дело кончится, посоветовал бы ему гомеопатические шарики. Они безопаснее. Словом, шеф начал бегать. Сначала у себя вокруг дома, а потом и на работе. Бежит по коридору, согнув руки в локтях, с серьезным выражением лица. От инфаркта он убежал месяца за три. А потом стал бегать просто так. Втянулся. Постепенно все наши сотрудники вошли в хорошую форму. Пробежишься с шефом остановок пять трамвайных, обсуждая на бегу план отчета по теме, и чувствуешь себя человеком. Скоро шефу стало тесно в городе. Он по воскресеньям стал бегать в Зеленогорск и обратно. Перед отпуском, как всегда, навалилось много работы. Мы с шефом закончили один эксперимент и хотели писать статью. Но тут выяснилось, что у него в субботу начинается пробег. -- Приходите завтра на Дворцовую площадь, -- сказал шеф. -- Мы там за полчасика все обсудим, а потом я побегу. Что-то меня задержало, и я приехал на площадь в тот момент, когда судья выстрелил из пистолета и все рванули со старта. Я успел увидеть, как шеф с номером на спине скрывается под аркой Главного штаба. Пришлось бежать за ним. На Исаакиевской площади я его догнал, и мы начали обсуждение статьи. Вокруг бежала большая толпа солидных людей. Я там выделялся своей молодостью. Вокруг нас с шефом стали концентрироваться физики: три профессора и один член-корреспондент. Они тоже захотели принять участие в дискуссии. Получился небольшой симпозиум. -- Виктор Игнатьевич, а куда пробег? -- осторожно поинтересовался я. -- Собственно, мы бежим в Харьков, -- сказал шеф. -- Но сегодня только до Луги. И все профессора согласно закивали. Да, мол, только до Луги, чтобы не переутомляться. -- А как там, в Луге, с медицинским обслуживанием? -- спросил я. -- Дышите, Петя, дышите, -- посоветовал шеф, хотя я и не думал прекращать дышать. Я только этим и занимался. К Гатчине мы закончили обсуждение экспериментальной части статьи. То есть они закончили. Мне уже было все равно. Я бежал только на самолюбии и из чувства уважения к шефу. На восемьдесят пятом километре пришло второе дыхание. Вообще оно могло бы прийти и пораньше. Теперь оно мне было как-то ни к чему. Шеф не мог бросить меня среди полей, но и остановиться он тоже не мог. Это сорвало бы пробег. Пришлось бы бежать сначала. Мы ворвались в Лугу вечером. На вокзальной площади меня поймали и успокоили. Говорят, я порывался бежать почему-то в Монтевидео. Но об этом я узнал уже утром от санитаров. Шеф к этому времени пробегал Псков. Он мне оставил записку: "Петя! Когда будете бежать обратно, подумайте о первой главе диссертации. Дышите только носом!" Я бежал, дышал носом и думал о первой главе. За сто тридцать километров многое можно передумать. Я понял, почему у шефа так много идей. Если бы я добежал с ним до Харькова, моя диссертация была бы готова. Ее осталось бы только записать. Это была бы по мне хорошая память. Сом Я решил сделать жене приятное. Сумма, которой я располагал, была не очень значительна, но все же. Я мог сделать жене приятное на три рубля. Если бы я делал приятное на три рубля себе, то все было бы понятно. Я хочу сказать, что не возникало бы вопросов, как их употребить. Но в данном случае многое было неясно. Я подумал и зашел в магазин, где не было винного отдела. Проявил силу воли. Я зашел в магазин "Рыба". Там была очередь к мутному зеленому аквариуму, на дне которого лежали темные рыбы. -- Сом! -- сказала женщина впереди. -- Царская рыба! Позже я узнал, что царская рыба -- это форель. Она перевелась вместе с царями. Подошла моя очередь. Продавщица выловила указанного мною сома и с ожесточением хлопнула его палкой по голове. Звук был такой, будто выстрелила пушка на Петропавловке. -- Будет знать! -- ласково сказала продавщица. Через минуту я выходил из магазина с увесистой рыбиной, завернутой в газету. В городе был час пик. Из проносящихся автобусов торчали женские сумочки, ботинки и другие части туалета. Газета под мышкой намокла и прилипла к сому. Радужное настроение улетучивалось с каждой минутой. Подошел автобус с креном на правый бок. Из раскрытых дверей выпал какой-то старичок, а я был вдавлен на его место. Осторожно, но вместе с тем настойчиво я стал ввинчиваться в толпу. Когда я был уже посередине, сзади раздался возмущенный женский голос: -- Прекратите хулиганить! Удивительное безобразие! Я оглянулся. Ничего удивительного я не обнаружил, за исключением некоторого волнения. -- Ой! -- завопил мужчина в плаще. В голосе его было столько ужаса, что мне стало стыдно за него. Волнение в машине достигло нескольких баллов. -- Он скользит! Держите его! -- кричали наперебой. -- Это рыба! -- закричала женщина. -- Это, кажется, сом. Я морду видела! Я похолодел. Левой рукой я попытался нащупать своего сома, но обнаружил под мышкой только обрывки мокрой газеты. Судя по всему, сом был еще там, у самой двери. -- Товарищи! -- спокойно сказал я. -- Это мой сом. Передайте мне его, пожалуйста. Автобус даже качнуло от всеобщего возмущения. -- А вот пятнадцать суток получишь, тогда узнаешь, -- пообещал мужчина в плаще. -- Берите его за жабры, -- посоветовал кто-то. -- А где он? -- Да не сома, а этого типа! Надо сдать его в отделение. Я понял, что меня сейчас возьмут за жабры. -- Граждане, успокойтесь! -- сказал я. -- Сом мертв. Он безвреден. -- А кто мне капрон прокусил? -- донеслось сзади. -- Не знаю. Спросите вашего соседа. -- Ну ты мне поговори! Поговори! -- отозвался сосед. Автобус с увлечением занимался поимкой сома. Сом оказался на редкость подвижен. Порой казалось, что в автобусе хозяйничает целый косяк сомов. Было такое впечатление, что они расплодились. Сом возникал то впереди, то сзади, а иногда в трех местах одновременно. Схватить его никому не удавалось. Он был скользкий. Наконец мне удалось выбраться на улицу. В заднем окне отъезжающего автобуса я увидел морду сома, который нагло ухмылялся. -- Три рубля, конечно, тю-тю! -- сказала жена дома. Бесполезно было рассказывать о моей борьбе за сома. Я промолчал. А часа через три к нам в гости пришла приятельница жены. Она была возбуждена, плащ на ней был помят и подозрительно блестел. -- Вы не представляете! -- сказала она. -- Всю дорогу в автобусе ловили какого-то сома. До чего дошло хулиганство! Голову нужно отрывать за такие вещи. -- И что, поймали? -- спросил я. -- Да нет же, нет! -- сказала приятельница. И я преисполнился гордости за своего сома. Конференция Внезапно выяснилось, что нашему институту исполняется семьдесят пять лет. Для такого возраста он сохранился вполне прилично. Многие в его годы уже впадают в старческий маразм. А наш институт еще нет. Все сразу почувствовали, что эту дату надо чем-то ознаменовать. У нас в лаборатории принято ознаменовывать любое событие новыми достижениями. И на этот раз мы хотели сделать так же, но вспомнили, что только что ознаменовали этими достижениями Новый год. Мы ломали головы, когда пришел шеф и внес ясность. Оказывается, в этот раз можно обойтись без новых достижений, потому что будет проведена какая-то научная грандиозная конференция. А на ней мы будем рассказывать о тех достижениях, которые уже были. Шеф сказал, что народу будет тьма. Все стали готовиться. Шеф решил доложить главу своей докторской диссертации, которая в свое время подверглась сокращению из-за слишком большого объема. Рыбаков взял дипломные работы своих студентов за ряд лет и компоновал из них доклад. А я от нечего делать написал на двух страницах сообщение, в котором предлагал новую модель атома. В этой модели не было отрицательных и положительных частиц, а были только частицы, меняющие знак. Они меняли знак очень быстро, отчего и возникали электромагнитные колебания. Я считал, что таким образом мне удалось объяснить дуализм "волна -- частица". Мне очень понравилась моя модель, и я уже предвкушал аплодисменты зарубежных коллег, которые приедут на нашу конференцию. Когда мы пришли на пленарное заседание в актовый зал, я совсем обрадовался. Мне было приятно, что такое количество народу узнает наконец, как выглядит атом. Но оказалось, что выступить в актовом зале мне не дадут. Мне разрешалось потрясти основы физики лишь на заседании секции. Ну, секция так секция. На следующий день перед выступлением мы собрались в лаборатории и прочитали друг другу наши доклады. Это была репетиция. Кроме нас присутствовал Гена и лаборантка Неля. Она ничего не понимает в науке. Но очень болеет за лабораторию. К моему докладу подошел Лисоцкий, который пронюхал про новую модель атома. После докладов у нас разгорелась научная дискуссия. Особенно досталось мне. Шеф назвал меня "резерфордом с маленькой буквы". -- Наш резерфорд с маленькой буквы, -- начал он, -- не учел того обстоятельства, что... И дальше он в очередной раз продемонстрировал свою эрудицию. Репетиция прошла хорошо, и мы в том же составе пошли на секцию. У нашей секции было какое-то длинное название. Я его не запомнил. Секция помещалась в учебной лаборатории, рассчитанной на двадцать пять человек. В аудитории сидела женщина-секретарь и скучала. -- А где слушатели? -- спросил шеф. -- Как где? -- удивилась женщина и показала авторучкой на нас. -- Вам что, мало? На других докладах было и меньше. -- Ну, тогда начнем, -- упавшим голосом сказал шеф. Мы заняли места, и шеф объявил нам о начале заседания секции. Потом мы один за другим прочитали наши доклады и провели по ним ту же самую дискуссию, что за полчаса назад в лаборатории. Правда, шеф не назвал меня "резерфордом с маленькой буквы", потому что женщина вела протокол. Шеф выразился дипломатичнее. Хотя бы один зарубежный ученый пришел! Или кто-нибудь из соседней лаборатории заглянул! Ни одного человека. Мы так и просидели вшестером, правда, с протоколом. Обычно наши внутрилабораторные разговоры не протоколируются. Одно меня удивляет: неужели никому неинтересно знать, как устроен атом? Пожар Казимир Анатольевич Лисоцкий погорел. В буквальном и переносном смысле слова. Пожар возник внезапно и непредсказуемо, как ремонт в буфете. А шумовых и световых эффектов было гораздо больше, чем при ремонте. Вот как Лисоцкий погорел буквально. Он отвечает у нас на кафедре за технику безопасности, включая сюда и противопожарное дело. Естественно, что лаборатория Лисоцкого служит примером в этом смысле. Ей каждый год присуждают первое место. У них на стене даже щит висит, на котором гвоздиками прикреплена лопата, багор и красное ведро. А разных предупредительных плакатов там вообще навалом. И в этом году Лисоцкому тоже благополучно присудили его первое место, он получил грамоту, повесил ее на стене рядом с огнетушителем и ушел домой обедать. Он всегда обедает дома, говорит, что это полезнее. Только Лисоцкий ушел обедать, как в его лаборатории появился какой-то молодой человек в спецовке. Я не видел, но так рассказывают. Говорят, что в руках у молодого человека был некий прибор. Этот специалист будто бы сказал: -- Трубу перерезать вызывали? Ему сказали, что Лисоцкий, действительно, заказывал человека перерезать водопроводную трубу. Но сам заказчик сейчас обедает. -- Вот и хорошо! -- сказал молодой человек. -- Значит, я никому не помешаю. Он чудовищно ошибся, так заявляя. Все вышли из лаборатории и направились курить, а молодой человек настроил прибор, который оказался автогеном, и подступил с ним к трубе. Вообще он действовал решительно и не затруднял себя излишними сомнениями. Все это я рассказал с чужих слов, а теперь начинаются мои личные наблюдения. Я тоже стоял в коридоре и курил, как вдруг из лаборатории Лисоцкого выскочил парень, который горел во многих местах. А точнее, у него горели брюки, спина и левый рукав спецовки. Беспорядочно что-то крича, парень пробежал мимо, отряхиваясь от огня. Ему это плохо удавалось. Я не разобрал, в чем дело, но побежал за ним, стаскивая с себя пиджак. Я это сделал бессознательно, а впрочем, пиджак был старый, его не жалко. За нами пристроились еще несколько человек. Все вместе мы загнали парня в угол и потушили его нашими телами и моим пиджаком. Только после этого он догадался сказать: -- Там... Горит... И махнул рукой куда-то в сторону. Мы все побежали в указанном направлении. На ходу мы открывали двери лабораторий и кричали: -- Где горит? Что горит? Из лабораторий выскакивали люди и бежали за нами. Мы добежали до лаборатории Лисоцкого и распахнули дверь. Можно было ничего не спрашивать. Там все горело буйным бешеным пламенем, которое отбросило толпу от двери и осветило наши искаженные недоумением лица. Все на мгновенье застыли, а потом бросились врассыпную. Лично я бросился к телефону и вызвал пожарную команду. А остальные стали плескать в дверь водой из разной посуды. Посуда была мелкая, потому что единственное противопожарное ведро на кафедре горело в лаборатории вместе с багром и лопатой. В общем, когда пришел Лисоцкий, все, что могло сгореть, уже сгорело. Перед входом в наш корпус толпились красные машины. Красный цвет придавал происходящему праздничный оттенок, как на первомайской демонстрации. По этажам, раскручивая брезентовые рукава шлангов, бегали пожарники в комбинезонах. Они уже залили лабораторию Лисоцкого, но вода в машинах еще осталась, и пожарники поливали ею соседние лаборатории для профилактики. Лисоцкий вошел в лабораторию, где было черным-черно и очень мокро, приложил ладони к вискам и прошептал: -- Диссертация... И тут мы поняли, что он погорел в переносном смысле. Погибли черновики его диссертации и результаты опытов за множество лет. Кроме того, сгорели все грамоты за призовые места по технике безопасности. Да что там грамоты! Сгорели два осциллографа, огнетушитель, железный стул и несгораемый шкаф. Сгорели мечты, надежды и чаяния. Когда привели этого Герострата с автогеном и стали восстанавливать картину поджога, выяснилось, что вместо водопроводной трубы он перерезал газовую. Получился очень приличный огнемет. Удивительно, что сам автогенщик спасся. -- Ничего! -- сказал дядя Федя, выслушав его показания. -- Слава Богу, хоть так! Ежели бы ты водопровод перерезал, наводнение бы случилось. Наводнение -оно еще хуже пожара. Я видел. Анкета Однажды приходит к нам один товарищ. Повертелся в лаборатории, на потолок зачем-то посмотрел, языком поцокал. Мы думали, из пожарной охраны. Приготовились к самому худшему. -- Я из лаборатории социальной психологии, -- говорит. -- По вопросу изучения творческой атмосферы. А у нас что? Атмосфера как атмосфера. До мордобития, во всяком случае, дело еще ни разу не доходило. -- Нормальная, -- говорим, -- атмосфера. Души друг в друге не чаем. Он хмыкнул и ушел. Мы думали, что отстал. Убедился, так сказать, что нас голыми руками не возьмешь. Но товарищ оказался настырный. Приходим на работу через несколько дней, а на столах лежат аккуратненькие листочки. А на них напечатаны типографским способом разные вопросы. И разъяснено, как на них отвечать. Тут, конечно, шуточки начались по поводу использования листочков. Исключительно грубый юмор. Многие, между прочим, так и поступили. А я подошел к вопросу серьезно. Дело в том, что в последнее время вокруг какие-то разговоры о сокращении участились. И не просто, что, мол, будут сокращать, а уже более конкретно: кого, когда и за что. Я сопоставил факты, и получилось, что анкета эта неспроста. Поэтому я дела оставил и углубился. Рекомендовалось писать правду, а своей фамилии можно было не указывать. Только пол, возраст и должность. Ну, меня так просто не проведешь! А почерк? По почерку не то что фамилию, а даже характер и тайные наклонности можно установить. Поэтому я принял меры предосторожности. Я ушел в фотолабораторию, запер дверь, включил красный фонарь и взял авторучку в левую руку. Теперь можно было начинать. "Каковы Ваши отношения с непосредственным начальством?" -- прочитал я. "Замечательные", -- написал я левой рукой. "Довольны ли Вы занимаемой должностью и зарплатой?" "Очень", -- написал я печатными буквами и подчеркнул два раза. "Есть ли у Вас возможности для творческого роста?" "Сколько угодно", -- написал я при свете красного фонаря. "Ощущаете ли Вы заинтересованность коллектива в Вашей работе?" "Всегда", -- написал я и помахал левой рукой. С непривычки она устала. Тут кто-то в дверь постучал. -- Занято! -- закричал я голосом лаборантки Нели. -- Проявляю и печатаю! Не мешайте! За дверью тихонько выругались тем же голосом и отошли. А я поехал дальше. "Какого рода Ваши взаимоотношения с сослуживцами?" А у меня с ними разного рода отношения. Поэтому я написал дипломатично: "С мужчинами мужского рода, а с женщинами -- женского". Пускай сами разбираются. А последний вопрос был с подковыркой. "Что, по Вашему мнению, следовало бы изменить в организационной структуре Вашей лаборатории (кафедры, факультета)?" На институт они не замахнулись. "И в самом деле, что?" -- подумал я. "А НИЧЕГО!" -- нацарапал я, держа авторучку в зубах. Потом я подписался: "Пол женский. 67 лет. Лифтерша". Военная тайна То, что я офицер запаса, это не военная тайна. Это можно. То, что офицеров запаса призывают на учебные сборы, -- это тоже можно. Вот куда призывают -- это уже нельзя. Поэтому я и не буду. Нас привезли на автобусе и быстро переодели в форму с погонами. Мы стали одинаковые, как билеты денежно-вещевой лотереи. И такие же зеленые. После этого с нами можно было говорить. -- Учтите, товарищи, -- сказал полковник. -- Никогда. Никому. Ни при каких обстоятельствах. И я подписался о неразглашении. То есть обязался не разбалтывать сведения, составляющие военную тайну. Теперь оставалось только узнать, что составляет эту самую тайну, а что нет. Иначе попадешь в глупое положение. Когда полковник ушел, остался майор. Он с тоской посмотрел на горизонт и сказал: -- Так вот. Значит, здесь вы и будете заниматься. -- Чем? -- не выдержал я. -- Жара, -- сказал майор, игнорируя мою бестактность. -- Расписание работы столовой вам известно. Просьба не опаздывать. Вечером мы долго спорили, куда нас привезли. Одни утверждали, что это танковые войска, другие -- десантные. Одно было ясно. Это не было военно-морским флотом. На следующее утро нас повели за колючую проволоку. Проволока была в три ряда. Вот тут я уже затрудняюсь. Может быть, это тайна, что в три ряда, а может, и нет. Но замысел этого сооружения я понял. Пока шпион пролезет через три ряда, он весь исколется и умрет от заражения крови, потому что проволока ржавая. Ее специально ржавят. -- Разрешите обратиться, -- сказал я майору по всем правилам. -- Обращайтесь. -- Когда нас отпустят? Майор посмотрел вверх. Наверное, он определял, не пролетает ли над нами шпионский спутник. На всякий случай он сделал каменное лицо. Я понял, что коснулся тайны. Поэтому я не разбалтываю, когда нас отпустили. Но, в общем, я уже тут. В конце первого месяца появилась уверенность, что мы в каких-то технических войсках. Совершенно случайно выяснилось, что майору знакомо слово "конденсатор". Впрочем, он стал оправдываться, говорил, что еще в школе занимался радиолюбительством, и так далее. Я служил хорошо. В столовую не опаздывал. И мне дали увольнение на родину. Я переоделся в гражданское и сел в автобус. Там было полно старух с мешками. -- А что, второй дивизион дежурит нынче, али первый? -- спросила одна, обращаясь в пространство. -- Второй, второй! -- загалдели остальные. -- Пора, значит, косить, -- заключила первая старуха. Я насторожился. Очевидно, эти старухи никогда не давали подписки о неразглашении. Иначе я не могу объяснить последующего разговора. Они стали обсуждать какую-то ракету, которая вчера якобы упала с заряжающей установки и сильно помялась. Называли фамилии и звания лиц, ответственных за это происшествие. Обсуждали возможную формулировку приказа. Вышел небольшой спор относительно модификации упавшей ракеты. Упоминали какие-то цифры, но я не запомнил. В общем, когда мы подъехали к станции, я довольно сносно знал тактико-технические данные. Один вопрос меня заинтересовал дополнительно. -- Бабушка, -- спросил я, -- а по наземным целям стреляют? Старуха подозрительно на меня посмотрела и поджала губы. -- А ты кто такой будешь? -- спросила она. -- Чужой он, -- заявила другая. -- Раз не знает, значит, и есть чужой. Наши все знают. Надо сдать его в комендатуру. И меня, между прочим, сдали в комендатуру. И совершенно правильно и бдительно поступили, потому что нечего совать нос не в свои дела. Японец Как выяснилось позже, разговор был следующий. -- Жалко, что вы не японец, -- сказал японец. -- Вы не знаете вкуса настоящего риса. Рис у нас едят палочками, вот так. И он пошевелил пальцами, показывая, как. -- Нет, извините, денег у меня с собой нет, -- сказал я, разводя руками. -Понимаете, в данный момент нет ни копейки. -- Это ничего, что вы не умеете, -- вежливо сказал японец. -- Я бы вас научил. Через неделю вы смогли бы взять палочками вот такое маленькое зернышко. И он показал, какое. -- Я же вам говорю, что ни вот столечко! -- заволновался я. -- Вы поймите, деньги для меня не главное. Мне и так все твердят: деньги! деньги! У меня это вот где сидит! И я показал, где это сидит. -- Почему вы не любите риса? Мы все любим рис. Рис полезный. Знаете, сколько в нем витаминов? И он показал, сколько в нем витаминов. -- Ну и что? Подумаешь, шесть лет учился! Если бы я диссертацию защитил, тогда другое дело. Диссертация, знаете? Вот такой толщины талмуд. И я показал, какой толщины талмуд. -- Нет-нет, я не пью! -- испугался японец. -- У нас мало пьют. Мы любим рис. Некоторые люди, правда, гонят из него сакэ, но это гадость. И он сплюнул. -- Вот и я им говорю, что мне на диссертацию плевать! Я занят любимым делом. Вы понимаете: любимым! А мне говорят -- ты пропащий человек. -- И я махнул рукой. -- Зря вы так относитесь к рису, -- заметил японец. -- Хотите, я сварю вам небольшую чашечку. Рис нужно есть только из круглой чашечки. И он показал, из какой. -- Я с вами согласен, -- сказал я. -- Все дело в детях. С детьми недопустимо класть зубы на полку. И я показал, как класть. -- Не сомневайтесь! -- сказал японец. -- Вашей вставной челюсти ничего плохого не будет. Когда рис хорошо сварен, он тает во рту. И японец сладко зажмурился. -- Это я уже слышал. Мне это все говорят. Ты, мол, живешь в царстве грез. Ты должен обеспечить семью! У тебя двое детей. И я показал, сколько у меня детей. -- Хорошо, -- сказал японец. -- Я сварю вам две чашечки. И через некоторое время он принес мне две чашечки дымящегося риса с набором палочек, похожих на дирижерские. -- Извините, -- сказал я. -- Но я сам в состоянии прокормить своих детей. Я работаю в научном учреждении и зарабатываю не так уж мало. И я показал, сколько. -- Странный вы человек, -- задумчиво сказал японец. -- Совсем не похожи на японца. То вам мало, то много. Ну хорошо, возьмите хотя бы палочки. Палочки эти я подарил жене. Теперь она вяжет ими свитер. А разговор с японцем пересказал мне потом Саша Рыбаков. Он у нас полиглот. Экономия времени Шеф купил автомобиль. Говорил я ему, что не стоит этого делать. Даже если он и профессор. У нас вполне достаточно тротуаров, чтобы передвигаться в свое удовольствие. -- Темп жизни возрос, Петя, -- объяснил шеф. -- Нужно экономить время. И шеф стал его экономить. Месяца три он сидел над засаленной книжкой, где были нарисованы цветные кружки. Синие, желтые и красные. Это были дорожные знаки. Шеф смотрел на них, шевеля губами, а они смотрели на него. Потом три месяца шеф ходил сдавать на права. Таким образом, еще не приступив к эксплуатации машины, шеф успешно сэкономил полгода. Наконец он надоел капитану, который права принимал. Капитан сказал, что он со своей женой реже встречается, чем с шефом. И поставил ему зачет по вождению. Шеф получил права и на следующий день приехал на автомобиле на работу. Он приехал к обеду. Я уже успел по нему соскучиться. Шеф был возбужден до предела! -- Вы не представляете, где я побывал! -- воскликнул он. -- А где? -- спросил я. -- Долго рассказывать! -- сказал шеф и махнул рукой. Мы поработали как всегда. Шеф за письменным столом, а я за приборами. Потом мы оделись и вышли во двор. Шеф подошел к своей машине и погладил ее, как ручное животное. -- Садитесь! -- предложил он. -- Чего вам трястись в трамвае? Сэкономите время. Через пять минут будете дома. Мы сели рядышком, и шеф стал нажимать на педали. Машина зарычала, как озверевшая толпа, но с места не двинулась. Тогда шеф изменил последовательность нажимания на педали. В результате заглох мотор. -- Удивительные выпускают машины... -- пробормотал шеф и достал книжечку. -Читайте, Петя! -- Включите зажигание, выжмите педаль сцепления и установите первую передачу, -- прочитал я. -- Плавно нажимая на педаль газа, отпустите педаль сцепления... -- И что, она должна поехать? -- с сомнением спросил шеф. -- Должна, -- сказал я. Шеф все так и сделал. Машина взревела и затряслась. Было такое впечатление, что мы сейчас взлетим. Но мы не взлетели и не поехали. -- Дурацкая книга! -- крикнул шеф, забрасывая учебник на заднее сиденье. -- А что это такое? -- спросил я, указывая на красную ручку. -- Петя, вы гений! -- сказал шеф. -- Это ручной тормоз. Он вырубил тормоз, и машина рванулась с места. Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут мы уже сэкономили. Мы выехали на улицу. Шеф на дорогу не смотрел, а смотрел куда-то вверх, где висели знаки. Из-под наших колес непрерывно выпрыгивали пешеходы. Опомнившись, они смотрели нам вслед и крутили указательным пальцем у виска. -- Сейчас направо, -- предупредил я. -- Здесь только прямо, -- сказал шеф. Только прямо было еще километра два. Потом мы сделали красивый поворот и поехали дальше. -- Что это за улица? -- спросил шеф. -- Не знаю, -- сказал я. -- Я здесь впервые. -- Ничего, зато посмотрим наш город, -- успокоил меня шеф. Оказывается, когда едешь на машине, нужно ехать туда, куда показывают знаки. А совсем не туда, куда тебе нужно. Кроме того, необходимо ехать в правильном ряду и по правильной стороне. Шеф все время чего-нибудь путал. Водители такси, обгоняя нас, кричали шефу разные слова. Я никогда не слышал, чтобы к профессорам обращались так запросто и непринужденно. Шеф молодец, он тоже огрызался. Когда мы сэкономили два часа и объехали весь город, у шефа кончился бензин. Еще час мы заправлялись. Я понял, что мы будем ездить, пока с кем-нибудь не столкнемся. Тем более что такая возможность возникала поминутно. Наконец шефу удалось подвезти меня к дому. Было около полуночи. Я поблагодарил его, и шеф поехал мучиться дальше. Я даже представить себе не мог, сколько он еще сэкономит времени. На следующее утро шеф позвонил на работу из больницы. -- Все-таки не умеют у нас ездить, -- сообщил он. -- У этого самосвала не было преимущественного права. Я сообразил, что шеф имел встречу с самосвалом. Причем самосвал без всякого преимущественного права превратил машину шефа в украшение витрины ГАИ. Благодаря этой встрече шеф сэкономил еще два месяца. Его и машину ремонтировали параллельно. Если так пойдет дальше, шеф может сэкономить целую вечность. А ведь он еще нужен науке. Лифт Я еще никогда не застревал в лифте. Поэтому, когда такое случилось, я даже немного обрадовался. Как-никак новое впечатление в моей обыденной жизни. А лифт, между прочим, застрял между седьмым и восьмым этажами в доме, где живут мои знакомые. Я был у них в гостях. Лифт застрял как раз посередине, так что образовались две щели: одна захватывала низ восьмого этажа, а другая верх седьмого. Первым делом я нажал кнопку. Потом открыл и закрыл дверцы. Потом попрыгал немного. Потом опять нажал. И так далее. Конечно, никакого результата. Тогда я нажал кнопку "вызов". Кого "вызов", чего "вызов", было неясно, но я стал ждать. Примерно через полчаса пришла девушка в очках и с конторской книгой под мышкой. -- Вы, что ли, вызывали? -- спросила она, равнодушно раскрывая книгу. -Фамилия? -- А зачем фамилия? -- осторожно спросил я. -- Вы, гражданин, будете называть фамилию или будете время тянуть? Я назвал фамилию. -- Где проживаете? Я сказал, где проживаю. Девушка очень рассердилась. -- Так вы же не с нашего участка! -- сказала она, захлопывая книгу. -- Так бы сразу и сказали. Только зря книгу испортила! И она повернулась, чтобы удалиться. -- Эй, девушка! -- закричал я, наклоняясь к нижней щели. -- А лифт вашего участка? -- Не имеет значения. Раз вы не здесь живете, это делается по другой форме. Нужно писать заявление на бланке. -- А где же взять бланк? -- совсем растерявшись, спросил я. -- Сейчас принесу. Ездят всякие, отрывают людей от дела! И она ушла, оскорбленная в лучших чувствах. Пока ее не было, я успел познакомиться со многими жильцами. Потом девушка принесла бланк, я его аккуратно заполнил, свернул трубочкой и просунул обратно сквозь сетку. -- Скоро будет эксперт, -- заявила девушка. -- Номер вашего заказа 315. Я лег на пол и свернулся калачиком. Эк