ся к ней. Теперь-то, с растопыренными руками и напряженным лицом, он явно походил на канатоходца, так что Лариса Павловна рассмеялась и подбодрила его: -- Смелее, не стесняйтесь! Она пододвинула ему кресло. Владимир упал в него с облегчением и поспешно закурил, причем, по всем расчетам, кресло должно было бы опрокинуться, но не опрокинулось, и общение продолжалось. -- Как вам здесь нравится? -- спросила хозяйка. Пирошников затравленно оглянулся по сторонам и наконец-то разглядел обстановку целиком. Стояли различной формы подсвечники с оплывшими толстыми свечами (на взгляд Владимира, разумеется, стояли косо), на стенах много было всяческой иностранной дребедени, вроде головы индейского вождя, выполненной маслом на какой-то шкуре, моржового клыка с вырезанным на нем по-английски изречением и тому подобного. Пирошников перевел взгляд на окно и, к удивлению своему, заметил, что окно выходит на улицу почему-то на уровне полуподвала. Да, именно так! Он увидел шагающие ноги прохожих, а пока осмысливал эту новую загадку, Лариса Павловна вздохнула: -- Ах, это единственное неудобство! Мало света, и вообще, знаете... Вот почему я и хочу перебраться в другую комнату, а здесь оставить мать. Впрочем, нет худа без добра! Это окно уже сослужило хорошую службу. И хозяйка таинственно улыбнулась, беря в руки рюмочку. Пирошников, кажется, понял намек, но все же уточнил: -- Вы хотите сказать, что Георгий Романович... -- Давайте выпьем, -- предложила Лариса Павловна, приближая к нему рюмку. -- Я пью за ваше будущее! Они чокнулись и выпили. Постепенно Пирошников освоился с обстановкой, и ему даже показалось, что все в комнате соответствует законам природы. Он сидел, откинувшись в кресле, перед ним стояла пустая рюмка, хо0яйка сидела напротив, а сила тяжести, упрямо тянувшая куда-то в сторону, немного поутихла. Пирошников, как космонавт, привыкал к новым ощущениям. -- Я хочу вас предостеречь, -- сказала Лариса Павловна, щелкая зажигалкой и выпуская из ноздрей дым. -- Будьте тверды. У меня нет желания вдаваться в подробности, но повторяю: будьте тверды и имейте голову на плечах. Иначе вы погибнете. -- Вы имеете в виду Наденьку? -- Наденьку? -- Лариса Павловна рассмеялась. Она еще раз затянулась и проговорила спокойно и почти равнодушно, подчеркнув, однако, свои слова: -- Наденька шлюха. В шестнадцать лет родила неизвестно от кого, ребенка родителям подкинула. Теперь, видите ли, у нее совесть заговорила... После этого Лариса Павловна поднялась с кресла, и Владимир сделал к ней невольное движение, чтобы подхватить, ибо не смог удержаться от впечатления, что хозяйка упадет, настолько сильным был крен. Но Лариса Павловна, удивленно, посмотрев на Пирошникова, отошла немного вверх, к телевизору, под которым на полочке находился магнитофон. Удивительно, что вверх она двигалась с тою же легкостью, что и вниз. Соседка нажала на кнопку, и комната погрузилась в плавную музыку из кинофильма "Мужчина и женщина". -- Я немного опьянела, -- сказала Лариса Павловна. -- Давайте потанцуем. Пирошников не на шутку растерялся. Дело даже не в том, что у него возникло томительное предчувствие соблазна, -- это он мог еще перенести, по крайней мере переносил раньше. Но вот уж решительно не представлял он танцев на подобном полу! Тем не менее он встал и попытался приблизиться к Ларисе Павловне. Она ждала его, улыбаясь. Пирошников сделал мучительный шаг далеко друг от друга. Партнеры образовали несколько скособоченную букву "Л", и Пирошников, изогнувшись, дотянулся до талии Ларисы Павловны с целью начать танец. Хозяйка откинула голову и улыбнулась еще призывнее, но, когда Пирошников сделал первый робкий поворот, Лариса Павловна оказалась, как и должно было произойти, внизу, и тела их скрестились, образуя теперь уже скособоченную букву "Х". На втором же повороте вся эта конструкция разлетелась вдребезги, потому что партнер упал на тахту, увлекая за собою партнершу. Господи, смех и грех! Стыд-то какой! Лариса Павловна совершенно неправильно истолковала это падение. Кажется, она даже оскорбилась, не столь самим фактом, сколько поспешностью его наступления, и, пока Пирошников боролся со своим вестибулярным аппаратом и хватался руками за что придется, чтобы не скатиться с тахты, она, оттолкнувшись от партнера, вскочила на ноги и воскликнула, покрываясь пятнами: -- Зачем же так неинтеллигентно! Я вам удивляюсь! -- Да ну его к черту! -- вырвалось наконец у Владимира. -- Пропади оно все пропадом! -- И еще посильнее мог бы он выразиться, но тут дверь в комнату отворилась, и наверху, на горке, появилась Наташа в беленькой кофточке и с зеленой светящейся брошкой, что почему-то бросилось в глаза Пирошникову, хотя момент был не самый подходящий для посторонних наблюдений. Она окинула всю сцену быстрым взглядом и, не говоря ни слова и резко поворотившись на каблуках, захлопнула дверь, а Владимир, чертыхаясь, сполз с тахты и на четвереньках принялся карабкаться вверх к этой двери, скользя и обламывая ногти. -- Перестаньте, Владимир! Неужели на вас так действует спиртное? Возьмите себя в руки! -- презрительно воскликнула Лариса Павловна, нависая над ним, как Пизанская башня. -- Отстаньте от меня! -- белея от стыда и злобы, закричал Пирошников прямо в пол, не поднимая лица, и, добравшись до двери, толкнул ее и выполз наружу. Там он поднялся и отряхнулся. Внизу отходила к окну наклоненная фигура Ларисы Павловны, играла популярная музыка, голубел табачный дым. Пирошников затворил дверь и побрел по коридору, разыскивая Наташу. Глава 14. Наташа От утренней деловой успокоенности не осталось и следа. Владимир снова пребывал в раздерганности чувств и мыслей, порожденной недолгим общением с Ларисой Павловной и странным ее жилищем. К этому примешалось еще необъяснимое чувство вины перед Наташей, которая конечно же подумает теперь Бог знает что. Поэтому первым делом надлежало найти и по мере возможности успокоить девушку. Он заглянул в Наденькину комнату и увидел, что Толик безмятежно спит, но Наташи в комнате не обнаружил. Неужели она ушла? Пирошников бросился в кухню, но и там не было его вчерашней знакомой, а находилась, как всегда, бабка Нюра, которая взглянула на него с иконописной суровостью. Оставался последний и весьма призрачный шанс обнаружить Наташу в мастерской. Пирошников направился туда, и -- слава Богу! -- Наташа была там. Она сидела посреди комнаты на стуле спиною к двери и, даже не видя еще ее лица, Пирошников представил себе его выражение. Выражение это конечно же должно было быть каменным. Пирошников обошел Наташу и встал так, чтобы ее взгляд падал на него, поскольку излишне объяснять, что Наташа не только не повернула головы, но и глазами не повела в сторону Владимира. Она надменно и безучастно глядела сквозь молодого человека, так что он ощутил себя бесплотным и прозрачным, как тюлевая занавеска. Это рассердило его, ибо он вдруг подумал, что никакой его вины перед Наташею нет, так что ее поведение, в сущности, ничем не оправдано. Тем не менее он осторожно приблизился к ней и взял ее за локоть со словами: "Здравствуйте, Наташа..." -- а девушка, не отстраняясь, ответила: "Здравствуйте", но достаточно холодно. Тогда Пирошников, не испытывая, собственно, ничего, кроме жалости, и словно желая что-то припомнить, наклонился к ней и провел губами по ее мягким и блестящим волосам, но Наташа вдруг закрыла лицо ладонями, плечи ее вздрогнули, и Пирошников увидел, как сквозь сжатые пальцы Наташиных рук пробились две тонкие струйки слез. Он попытался отнять ее ладони от лица, и ему удалось это на мгновение, за которое он успел заметить моментально покрасневший и припухший носик и обесцветившиеся глаза, но его знакомая вырвала руки, нашла платочек и прижала его к лицу. Объяснение начиналось тоскливо и старомодно. Всему виной было, наверное, если не считать эпизода у Ларисы Павловны, вчерашнее поведение лестницы, заставившей Пирошникова взглянуть на себя и Наташу со стороны -- та самая зеркальная стена, раз и навсегда отъединившая его от предполагаемой любви. Наташа, однако, знать ничего не знала о каких-то зеркальных стенах, и это стало ясно еще вчера. Утерев слезы, она вдруг обвила руками шею Пирошникова, который все еще стоял, склонившись над ней, и притянула его к себе с облегчающим чувством прощения. Пирошникова простили! Вчерашний эпизод был вычеркнут, сегодняшнее знакомство с Ларисой Павловной забыто, все начиналось сызнова. Ах, если бы хоть что-нибудь можно было начать сызнова! Для удобства Пирошников опустился на одно колено рядом со стулом и оказался прижатым к беленькой кофточке, непосредственно к зеленой брошке, куда он погрузился глазом, отчего в голове у него все окрасилось в яркие изумрудные тона. Наташа шевелила ему волосы на затылке и глубоко и отдохновенно дышала. Молодой человек закрыл глаз -- изумрудный свет померк, он открыл глаз -- и брошка вновь зажглась, как огонек такси. Ему приятно было такое обращение Наташи, чему мешало, правда, сознание постыдной неадекватности, если можно так выразиться, его состояния состоянию своей приятельницы. Между тем она ожидала ответа, и Пирошников это чувствовал. Он поднял лицо и поспешно поцеловал Наташу, куда пришлось, а точнее, в нос, но тут же поднялся, взял ее за руку и подвел к окну, не отдавая себе отчета в необходимости своих действий. -- Тебе нужно сегодня же выйти. Слышишь? Так не может больше продолжаться, -- проговорила Наташа. Пирошников согласно кивнул, хотя чувствовал, что не все так просто, и черт его дернул за язык рассказать об увиденном в комнате Ларисы Павловны окне, из которого при желании можно было бы выбраться на волю. Наташа недоверчиво посмотрела на него и спросила: -- А ты не ошибся? Как это может быть? -- Откуда я знаю? -- развел руками Пирошников. -- Здесь все может быть! -- Это нужно обязательно использовать! Это единственный выход! -- горячо и без особых раздумий заявила Наташа, не учитывая некоторых связанных с подобным выходом трудностей. -- Боюсь, что она обиделась. Я не совсем вежливо с нею простился, -- сказал Пирошников, криво усмехаясь. -- Какое это имеет значение? Она должна понять... В конце концов, она ведь тоже женщина, -- серьезно объяснила Наташа и уже намеревалась что-то делать, куда-то идти, но Владимир, засомневавшись вдруг в правильности своих наблюдений, вскочил на подоконник и открыл форточку. -- Да... -- заключил Пирошников нехотя, спрыгнув с подоконника. -- Окно действительно внизу. Черт знает что! Пятый этаж и полуподвал в одной квартире! -- Сейчас это не имеет значения, -- решительно произнесла Наташа. -- Пойдем! -- Куда? -- К соседке. Ты ей все объяснишь... -- Да не надо ей объяснять. Она все прекрасно знает. -- Тем более. Чего ты медлишь? Я бы на твоем месте просто бросилась к этому окну! -- Угу, -- буркнул Пирошников, представив Наташу на наклонном полу выполняющей этот головоломный трюк. Однако, покоряясь ее настойчивости, он дал вывести себя в коридор, и через минуту они стояли у двери, которую Пирошников открыть сразу же все-таки убоялся. Он отошел к комоду и закурил, выигрывая время. Наташа смотрела не него требовательно, не понимая подобной нерешительности, и наконец не выдержала: -- Ну чего же ты? Иди!.. -- Она взяла его за руку и мягко прильнула, вдохновляя, но Владимиру стало вдруг до крайности тоскливо. Он не знал, как ему отделаться от Наташиного участия. -- Я спущусь и встречу тебя на улице. Хочешь? И мы пойдем по городу! Ты только представь! -- восторженно шептала Наташа. "Да, -- подумал молодой человек капризно, -- куда это мы пойдем, интересно знать? И главное -- зачем? Ну, положим, мы отправимся гулять, а потом придем ко мне... И что дальше? То же самое? У меня там, должно быть, беспорядок отменный..." Он вдруг, к удивлению своему, понял, что не слишком-то хочет попасть домой, даже и с Наташей. Нет, именно с Наташей меньше всего, поскольку такое посещение накладывало новые обязательства. Еще он сообразил, что почему-то вообще не рвется выбраться из этой квартиры сейчас, словно не все, что положено было сделать, им сделано... Толик? Странно, но он вспомнил о Толике, который, по всей вероятности, еще сладко спал, и Владимиру показалось неудобным -- что вовсе уж смешно! -- уходить, не попрощавшись с Наденькой. Наташа истолковала его молчание благоприятным для себя образом. Она встала на цыпочки и поцеловала Пирошникова, а потом подтолкнула к двери Ларисы Павловны, за которой все еще играла музыка. Убедившись, что молодой человек подготовлен для решительного шага, она сбегала за шубкой и с нею под мышкой направилась быстрым шагом к выходу из квартиры, откуда, оглянувшись, махнула Пирошникову рукой, мелко пошевелив при этом пальчиками. Засим она скрылась из виду. Пирошников, как вы понимаете, снова попал в идиотское положение. Опять ему предстояло обмануть надежды. Но для очистки совести он все же решился сделать попытку, заранее уверенный в неуспехе. Он понуро поплелся в комнату Наденьки, где оделся, но никаких прощальных слов писать не стал, а лишь взглянул на спящего Толика и поправил тому одеяльце. Набрав в грудь воздуха, Пирошников постучал к Ларисе Павловне. -- Открыто! -- донеслось из-за двери, и он с замиранием сердца потянул ручку на себя. Принципиально, так сказать, комната Ларисы Павловны не претерпела изменений. Пол по-прежнему имел сумасшедший наклон. Отличие от предыдущего посещения заключалось в том, что пол на этот раз был наклонен в другую сторону и резко задирался от самой двери вверх к окну. Неизвестно, каким образом Лариса Павловна регулировала трансформации своего жилища, но факт остается фактом: Пирошников в пальто стоял у подножия соседкиной комнаты, а сама хозяйка находилась в глубине, точнее на высоте, занимая место в кресле, которое по-прежнему непонятно каким чудом удерживалось на паркете. Интересно отметить, что окно, как и в первый раз, выходило наружу на уровне тротуара, а не на крышу, к примеру, как можно было бы предположить. Там, за окном, Пирошников сразу же заметил видимую лишь своей нижней частью фигурку Наташи, уже ожидавшей условленной встречи. -- Я вас слушаю, -- царственно проговорила с высоты соседка. -- Я хотел... Простите... Может быть, мне тоже будет позволено?.. -- смешался Пирошников, просительно подняв голову вверх. -- Выражайтесь яснее, -- сказала Лариса Павловна. -- Я хочу выйти через ваше окно, -- без обиняков сказал Владимир, на что хозяйка, откинувшись на спинку кресла, ответила мелодичным и торжествующим смехом. -- Положим, это еще нужно заслужить, -- продолжая смеяться, проговорила она и оглянулась на окно, где заметила придвинувшееся к самому стеклу тревожное Наташино лицо. Наташа, щурясь, высматривала происходящее в комнате и, должно быть, изрядно волновалась. -- Боюсь, что у вас не получится, -- разом прерывая смех, довольно сухо произнесла соседка. -- Впрочем, пожалуйста... И она встала с кресла, направляясь к окну. Пирошникову страшно было смотреть на ее спину, опрокинутую высоко над ним, но Лариса Павловна, казалось, не испытывала никаких неудобств со стороны законов природы. Она, словно надутый гелием дирижабль, поднялась к окну и раздернула занавески, на что мгновенно отреагировала Наташа, отпрянув и скрывшись из глаз. Хозяйка же распахнула форточку квадратной формы и внушительного размера и жестом пригласила Пирошникова выполнить задуманное. Отойдя к противоположной стене коридора, Владимир разбежался и впрыгнул в комнату, как десантник. Он сделал несколько быстрых шагов и достиг почти середины комнаты, но тут инерция разбега была потеряна, и Пирошников застыл на паркете в неловкой позе, чувствуя, что малейшее движение лишит его равновесия и опрокинет. Проклятые ботинки на коже! Они были хуже коньков на льду и так же норовили со свистом выскользнуть из-под него. Пирошников, не отрывая ступней от пола, попытался изогнуться, чтобы рукою достать угол шкафа, но пальцы его схватили воздух, ион принужден был, чтобы не упасть, опереться ими о паркет. Лариса Павловна смотрела на эту сцену, сохраняя олимпийское спокойствие. Она передвинулась к журнальному столику и закурила, скрестив руки на груди. Пирошников, покрасневший от напряжения, кинул на нее почти умоляющий взгляд, но хозяйка осталась к нему безучастна. Секунда -- и он поехал вниз, ко входу, убыстряя движение. Там, в коридоре, он с яростью разбежался вновь и на этот раз добежал-таки до шкафа, где ему удалось сделать передышку. Подумав, он опустился на четвереньки и медленно пополз вверх, не обращая уже внимания на исключительную комичность своего положения. Пальто стесняло его движения. Пирошников вспотел, но упрямо продолжал карабкаться к желанной цели под холодным и внимательным взглядом Ларисы Павловны. Он сопел, больше от злости, но приближался к окну, где в этот момент снова возникло искаженное от сочувствия лицо Наташи. Наконец он достиг батареи отопления и выпрямился, держась за трубу, которая оказалась горячей. Окно нависало над ним. Пирошников ухватился за тонкую раму форточки, которая торчала внутрь комнаты, и отпустил руку от трубы. -- Осторожно! -- вскрикнула Лариса Павловна, но было поздно. Форточка с треском оторвалась, оставшись у Пирошникова в руке, а сам он нелепо дернулся и, опрокинувшись, поехал на спине вниз, снося на своем пути кресла и стулья, об один из которых, конечно, разбил стекло форточки, осыпав паркет грудой осколков, которые, как льдинки на реке, поплыли к двери, набирая вместе с ним скорость. С грохотом, ругательствами и под крик Ларисы Павловны Владимир выехал в коридор, сопровождаемый звенящими осколками и прыгающим стулом. Он ударился с размаху о противоположную стену и уткнулся лицом в рукав своего пальто, закусив его в остервенении. Так оно все и было, никакого преувеличения здесь нет! Не успел, так сказать, рассеяться дым сражения, как Пирошников, поднял голову, узрел стоящих над ним Ларису Павловну и дядюшку, уставившегося на него с последней степенью беспокойства; а за спиною дядюшки заметил внушительную фигуру женщины в ватнике и с белым фартуком дворника; где-то на заднем плане маячила старушка Анна Кондратьевна, молитвенно шевелящая губами. В дополнение ко всему в распахнутую из коридора на лестницу дверь через секунду влетела запыхавшаяся и растрепанная Наташа и тоже устремилась к поверженному Пирошникову. -- Вот он, красавец, -- сказал дядюшка в полной тишине, а Наташа -- верная, бедная, ни в чем не виновная Наташа -- опустилась перед Пирошниковым на колени, расстегивая ему ворот пальто. Пирошников глубоко вздохнул и поднялся -- осунувшийся, бледный и несчастный. Глава 15. Черный ход Теперь представьте, как это выглядело со стороны. Пирошников в расстегнутом пальто, потерпевший очередное, можно даже сказать -- запланированное, крушение надежд, стоял в центре полукруга, образовавшегося в коридоре квартиры и состоящего из Наташи, Ларисы Павловны, дядюшки, дворничихи в белом фартуке и божьей старушки на заднем плане. Первой свои намерения заявила дворничиха, ибо именно для этого была приведена сюда дядюшкой, испытавшим уже красоты Эрмитажа и успевшим даже пропустить стаканчик для поднятия духа. -- А вот ты, голубчик, предъяви паспорт, -- ласковым басом произнесла дворничиха, глядя на Пирошникова, если можно так выразиться, без душевного волнения. -- Нету, -- буркнул он, еще не предполагая всех страшных последствий неимения паспорта. -- Участковому заявлю, что без прописки живешь, -- сделала ход дворничиха. -- Заявляйте. -- Хулиганишь! -- гнула свое дворничиха с жуткой уверенностью в своих силах. Пирошникову надоел этот разговор, как ни к чему не ведущий, и он направился в мастерскую. Дворничиха вперевалку последовала за ним; пошел туда и дядюшка, ступая с подчеркнутой определенностью. Последней со страхом на лице двинулась Наташа, а Лариса Павловна, молча пожав плечами и подобрав с пола стул, затворилась у себя. Бабка Нюра растаяла, как всегда, бесследно. Вошедши в мастерскую, Пирошников вялым движением скинул с себя пальто и уселся на раскладушку, вперив взгляд в пол. Давно он не чувствовал себя таким усталым и разбитым, а тут еще непрошенные помощники, которые, войдя вслед за ним, с интересом наблюдали за его дальнейшими действиями. Когда выяснилось, что Пирошников предпринимать ничего не намерен, а намерен предаться размышлениям, дядюшка, до сей поры не участвовавший в игре, не утерпел и подступил к молодому человеку. -- Ну и чего сел? А если она и впрямь участкового позовет? -- сказал дядюшка, кивая на дворничиху, которая тут же с готовностью показала, что подобная акция в ее силах. -- Вставай, вставай! Пошли... -- Куда вы его? -- встрепенулась Наташа, увидев, как дядюшка нежно взял Пирошникова за плечи и попытался оторвать его от раскладушки. -- Ничего, ничего... -- проговорил дядя Миша, успокаивая ее жестом руки. -- По лестнице мы не пойдем. Мы пойдем иначе... Молодой человек вяло поднялся и, подталкиваемый дядюшкой, направился к двери. Однако на пути его возникла Наташа с расширенными по-прежнему глазами. Она, по всей вероятности, самым серьезным образом переживала за Пирошникова. Наташа встала в дверях, и лицо ее от напряжения побелело. -- Куда ты идешь? -- крикнула она задыхаясь. -- Возьми себя в руки, слышишь! Ты тряпка, идиот, что ты со мной делаешь? Ну, проснись! И она, подступив к Пирошникову, быстро и ловко ударила его по щеке и тут же отступила в ужасе, прижимая ладонь к виску. Да, вот так, ни за что, ни про что она ударила почти незнакомого молодого человека и, естественно, сама этого испугалась. Однако Владимир, посмотрев как бы сквозь Наташу, плавным движением отстранил ее и в сопровождении дядюшки вышел из комнаты. Видимо, у дяди Миши имелся какой-то план, ибо он весьма целенаправленно потащил Пирошникова в кухню, где их встретила бабка Нюра. Дядюшка подошел к серой и грязной тряпке, что висела над бабкиным сундуком, и решительно отдернул ее в сторону. Веревка, на которой держалась занавеска, не выдержала и оборвалась, и перед глазами предстала неопрятного вида дверь, когда-то бывшая белой, но теперь потрескавшаяся и со следами копоти. Дядя Миша с той же решимостью отодвинул от двери старухин сундук, причем на полу под ним открылся запыленный и замусоренный прямоугольник, показывающий, что сундук не был отодвигаем со своего места уже давненько, после чего дядюшка, оборотившись к старухе, спросил: -- Где ключ? -- Заколочена она, батюшка, -- пролепетала бабка и засуетилась, доставая веник и принимаясь подметать обнаружившийся сор. -- Топор! -- приказал дядюшка, как хирург на операции. Зрители в лице Наташи и дворничихи, затаив дыхание, наблюдали за событиями. А события разворачивались стремительно, как в немом кино. Старушка, порывшись в кладовой, действительно нашла топор и передала его дяде Мише, после чего отстранилась от дальнейшего участия в сцене. Пирошникова мало-помалу заинтересовали действия дядюшки, апатия прошла, и теперь молодой человек с живостью наблюдал происходящее, стараясь предугадать, что же выйдет из этой очередной попытки его освобождения. Правда, сам он ничего не делал, позволяя себе лишь иронически улыбаться по привычке. А дядюшка уже с кряхтеньем отгибал толстые гвозди у основания двери и в косяке. Справившись с последним, он поддел дверь топором и нажал. Дверь шурша приоткрылась, дядюшка рванул ее уже рукою и распахнул настежь. -- Так, -- произнес он удовлетворенно. -- Теперь поглядим, что ты на это скажешь! Но не успела она ступить за порог, как оттуда, из пыльного и затхлого полумрака, показалась неожиданная и странная фигура человека в сильно помятой, с обвисшими краями зеленой шляпе, в пиджаке, надетом на грязную майку, небритого и тусклого, который с неопределенным мычанием устремился навстречу дворничихе. -- Куды? Куды? -- замахала она толстыми ватными руками, и человек, покорно повернувшись, исчез так же быстро, как и появился. Это видение не остановило экспедицию. Дворничиха вышла первой, за нею последовал дядюшка, приглашая за собою Владимира убедительными знаками и как-то значительно подмигивая и улыбаясь. Пирошников пошел следом, а за ним двинулась бочком и Наташа, все еще пребывавшая в раздерганных чувствах, но притихшая. Когда Пирошников вышел из квартиры, дворничиха уже начала спуск по лестнице черного хода, которая была крайне узка, с железными перилами и небольшими, по четыре ступеньки, пролетами, каждый из которых был повернут относительно соседнего на некоторый угол, так что лестница сильно напоминала винтовую. Посередине, обвитая лестничными ступеньками, располагалась круглая железная труба значительного сечения, которая скрывала перспективу передвижения. С другой стороны винтовая лестница ограничивалась стеною, в которой кое-где были утоплены двери, часто обитые дряхлой клеенкой с торчащими из-под нее кусками коричневой ваты, почему-то казавшимися жирными на ощупь. Двери, судя по всему, никогда не открывались. Черная лестница освещена была слабыми фонарями в металлических сетках, расположенных над дверными проемами, -- впрочем, лампочки сохранились лишь в немногих, так что спускавшимся то и дело приходилось пересекать волны мрака и света. На узких ступеньках лестницы поблескивали металлические пробочки винных бутылок, напоминавшие пятикопеечные монетки, но с характерными изломанными хвостиками -- по мере спуска их становилось все больше, -- а на стенах и железной трубе то и дело встречались налепленные винные и пивные этикетки. Пирошников увидел приткнувшийся под дверью стакан -- мутный, захватанный грязными пальцами, с засохшей на дне темно-красной жидкостью. Перед каждым очередным поворотом Владимир ненадолго терял из виду дядю Мишу и дворничиху, и всякий раз, возникая из-за трубы, фигуры их казались ему мельче, что он приписал некоторой странной винтовой перспективе. Лестница становилась все уже, и потолок ее, образованный верхними пройденными ступеньками, опускался все ниже и ниже. Наконец наступил момент, когда Пирошников стукнулся о потолок лбом и принужден был идти дальше, все более наклоняясь. Наташа двигалась еще свободно, поскольку была меньше ростом, но вскоре и она начала испытывать затруднения. Черный ход становился в действительности черным, похожим на какой-то лаз. Совершив новый поворот, Пирошников обратил внимание на то, что дядя Миша, как это ни странно, идет прямо, не задевая головою о верхние ступеньки. Пирошников посмотрел на Наташу и увидел, что она, будучи ростом поменьше дядюшки, тем не менее уже идет сильно согнувшись. "Что за черт!" -- подумал Владимир, и для этого имелись основания, ибо фигуры дядюшки и шедшей впереди дворничихи, как стало очевидно, уменьшались пропорционально сужению лестницы. Она все более напоминала теперь морскую раковину с винтом, сходящим на нет. Двигаться дальше становилось все затруднительнее. Не опускаться же, в самом деле, на четвереньки! Двери, расположенные вдоль стены, уменьшались до размера дверок кухонного шкафчика, что было бы чрезвычайно забавно наблюдать, если бы не тревога Пирошникова и Наташи, вызванная этими новыми трансформациями. Наконец дядюшка оборотился и с минуту смотрел на Пирошникова, что-то соображая. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, а потом поднялся к Владимиру, и тут оказалось, что дядюшкина макушка приходится по пояс нашему герою. Дядюшка стоял перед согнутым в три погибели Пирошниковым, маленький, как пятилетний ребенок, и ему, как ребенку, вероятно, хотелось плакать. Произошло что-то совсем уж невероятное! Гигант Пирошников, склоненный над дядюшкой, вдруг рассмеялся так громко, что смех его раскатился далеко по черной лестнице и застрял в последних и мелких ее завитках. Рассмеялась и Наташа, поскольку дядюшкино появление напоминало ей представление лилипутов в цирке, а дядя Миша, взмахнув коротенькой своей ручкой, схватился за голову и побежал вниз, уменьшаясь, пока не скрылся за трубой, тоже, кстати, сужающейся и напоминавшей скорее воронку. Пирошников и Наташа, пятясь и держась руками за потолок, начали молчаливое отступление, ибо стало ясно, что через черный ход никак не протиснуться. Лестница раскручивалась в обратном порядке, увеличиваясь в размерах; снизу доносились шаги дядюшки, который догонял их так же резко, как минуту назад бежал от них. Уж не повредился ли он в рассудке? Короче говоря, Пирошников с Наташею снова очутились в кухне перед взором старухи, а через мгновение впрыгнул туда и дядюшка, слава Богу, оказавшийся вновь мужчиной среднего роста и нормальных пропорций, разве что взволнованным сверх меры. Дядюшка вошел и с силою захлопнул дверь на лестницу, как бы показывая, что данная возможность исчерпана полностью. Старушка Анна Кондратьевна тут же придвинула к двери сундучок и взгромоздилась на него, поправляя сорванную занавеску. Еще через минуту кухня приняла свой прежний вид. Куда девалась дворничиха -- неизвестно. Неужели она достигла выхода? Но тогда ей пришлось стать размерами со шкалик, никак не больше. Не помешает ли это ей выполнять служебные обязанности -- вот в чем вопрос? Ну, да Бог с нею!.. А между тем едва все возвратились домой, как их ушей достиг непонятный шум, берущий начало где-то в недрах квартиры. Несомненно, это был шум голосов, причем голосов раздраженных, а смиренный и даже несколько подавленный вид бабки Нюры с достоверностью показал, что в квартире неладно. Дядюшка вопросительно взглянул на старуху, но та лишь вздохнула, укрывшись на своем сундуке. А клубок голосов покатился по направлению к кухне, и через секунду туда ворвалась Лариса Павловна с пятнами на лице, свидетельствовавшими о крайней степени возбуждения. Глава 16. Скандал в благородном семействе Интересно все-таки знать, к чему более склонно человеческое существо -- к общественному или, как сказать, индивидуальному обитанию? Вроде бы давно доказано и показано, хотя бы и на примере потерпевших кораблекрушение моряков, попавших на необитаемые острова (Робинзон Крузо не в счет), что человек не может один, одиночество неизбежно превращает его в зверя. Но позвольте! Разве лучше действует обитание в коммунальной квартире? И таких примеров несравненно больше. Наблюдать, как живущий рядом индивид изо дня в день делает все не так (не так, как нам бы хотелось), например, заводит кошку, не гасит, извините, света в туалете, приводит не тех гостей, улыбается исключительно нагло и несимпатично -- нет, это выше сил, это хуже необитаемого острова, это мука! Неудивительны посему и те смерчи, которые проносятся от времени до времени в коммунальных коридорах, с хлопаньем дверьми, качающимися от сотрясения воздуха лампочками, с выражениями такими, что не дай Бог слышать их вам, читатель, -- и грустно, грустно все это, и слезы капают из глаз, когда видишь подобные недоразумения. Сколько трагедий разыгралось вокруг выеденного яйца, которое, оказывается, было разбито не с того конца. Впрочем, об этом уже писал один английский писатель. В данном случае в роли, так сказать, яйца преткновения выступал Пирошников. Это стало ясно уже по первым репликам Ларисы Павловны. Она вдруг ворвалась в кухню, как пантера, -- во всяком случае, мышцы на ней играли, перекатываясь округлыми волнами под тугим джемпером. Окатив молодого человека взглядом высокой температуры, причем досталось и бедной Наташе, Лариса Павловна воскликнула: -- Вы учтите, что я этого не допущу! У нас квартира, а не публичный дом! И, подошедши к своему холодильнику, она рванула ручку так, что с кухонной полочки свалилась крышка от кастрюли и с жалобным дребезжаньем подкатилась к ногам Пирошникова. Молодой человек с достоинством поднял ее и протянул соседке, а та, выхватив крышечку, захлопнула холодильник, так и не достав из него ни единого предмета, после чего прибор вздрогнул и загудел. Тут, в кухне показалась и Наденька в своем всегдашнем халатике. Она вошла как-то боком, причем глаза ее, сузившиеся и злые, устремлены были на Ларису Павловну. Дядюшка при этом весь подобрался, готовясь вступить в бой на стороне племянницы. Скучно, скучно!.. Дальше произошла обычная перестрелка, в которую оказались втянутыми все находившиеся на кухне. -- Вы не имеете права, -- произнесла Наденька страшным шепотом. -- Да что ты с ней разговариваешь, с куклой! -- выпалил дядя Миша, отчего Лариса Павловна зашипела, как мокрая тряпка под утюгом, и двинулась грудью на дядюшку. -- Ах вот как? Скобарь! Алкоголик!.. -- И прочее, и прочее, что совершенно неинтересно. -- Ишь, фифа! -- сказал опешивший дядюшка. Из дальнейших переговоров выяснилось, что соседка обвиняет Наденьку в незаконном сожительстве и сводничестве, причем из реплик Наденьки явствовало, что Ларису Павловну тоже монашкой не назовешь. Впрочем, Наденька говорила это в порядке активной обороны, выведенная из себя необоснованными -- видит Бог! -- обвинениями соседки. -- А вот и еще шлюшка! -- внезапно сделала выпад в сторону Наташа Лариса Павловна. Наташа, разрыдавшись, выбежала из кухни, а за нею последовала Наденька; бабка Нюра всплеснула руками -- вообще произошло замешательство. Дядюшка -- так тот вовсе оцепенел после таких слов, какие вряд ли доводилось ему слышать от женщин в его добропорядочной провинции. Интересно, что Пирошников сохранял полное равновесие души, с нескрываемой иронией наблюдая за действиями сторон. Даже чудовищные слова Ларисы Павловны вызывали в нем не гнев, а усмешку, поскольку были лишены основания. Лариса Павловна как заведенная продолжала свою филиппику, к которой Пирошников пару раз позволил себе сделать остроумный комментарий, чем лишь подлил масла в огонь. Однако мало-помалу ему становилось все тяжелее на душе -- и совсем не потому, что уши его устали от склоки. Приходя в подобное расположение духа, Пирошников всегда про себя знал, что оно проистекает от причин внутренних, от мгновенно возникающего, точно всплывающего со дна души ощущения собственного ничтожества. Ему присущи были такие приступы отвращения к собственной личности -- отвращения, правда, особого рода, ибо даже в самые жестокие минуты ненависти к себе Пирошников одновременно чувствовал, что именно это испытываемое им ощущение приподымает его душу и является искуплением. Он бывал в равной мере ничтожен и значителен в своих глазах от причастности, с одной стороны, к жалкому миру суеты, глупости и пороков, а с другой стороны -- к высокому своему предназначению, о котором уже говорилось, но которое пока никаким образом не давало о себе знать. В особенности же изнывала душа, когда замечала признаки того самого омертвения чувств, то есть неспособности к живому восприятию: к боли, к счастью, к горю, к состраданию, к радости -- точно сердце вдруг обнаруживало на себе сухую и твердую корку, накрепко приставшую к горячей и ранимой плоти. Вот это было самым ужасным для Пирошникова, и он, выражаясь фигурально, ломал ногти и раздирал пальцы в кровь, стараясь сорвать эту корку, причем, естественно, испытывал боль. Еще надо упомянуть, что переходы от одного состояния к другому совершались у него быстро и незаметно для окружающих. Вот и теперь, посреди сражения, тень надвинулась на лицо молодого человека. На мгновенье он, по своему обыкновению, мысленно отодвинулся от происходящего, залетел куда-то высоко и далеко, чтобы оттуда увидеть себя, иронизирующего и равнодушного старика, умершего несколько столетий назад, окаменевшего сердцем да еще любующегося собой в те моменты, когда реплики его попадали в цель. Владимир с отчаяньем сорвал присохшую корку, и рана закровоточила. Он увидел плоское от кухонного чахлого света лицо Наденьки, которая вернулась уже на место действия с выражением внешнего спокойствия; он увидел ее глаза, в которых сейчас не было злости, а только боль; он увидел и топчущегося на месте дядюшку, откровенно страдавшего, и Ларису Павловну, которой, будем справедливы, тоже несладко было от склоки, и старушку Анну Кондратьевну, вечную приживалку, охающую на своем сундуке. Все эти люди, в отличие от Пирошникова, жили -- худо ли, бедно, мучаясь, страдая, но жили, а он лишь обозначал свое присутствие, притворяясь живым. Конечно, приятно, должно быть, сознавать себя существом, стоящим выше страстей, тем более довольно прозаических, существом разумным и даже не лишенным юмора, но, право, в этом ли счастье? Пускай всезнайки с мертвым сердцем посмеются над Пирошниковым, но все же он сорвал корку и сразу стал беззащитен. Вернувшаяся Наденька посмотрела на Владимира как-то отчужденно и равнодушно, ибо его поведение до сего момента и вправду показывало полную незаинтересованность молодого человека в происходящих событиях, словно они и не его вовсе касались, словно Наденька не из-за него терпела нападки, -- и это ее в глубине души обидело. Однако Пирошников, посмотревший вдруг на вещи по-иному, подошел к ней и заговорил, не обращая внимания на Ларису Павловну. -- Наденька, прости меня, слышишь! Я не стою ни твоих, ни Наташиных слез, не истязайте свои души, забудьте обо мне, не тревожьте себя моим спасением. Вы пропадете ни за что... Сами понимаете, что давать такие козыри в руки Ларисе Павловне не следовало. Соседка сразу приободрилась, обнаруживши вдруг незащищенность и слабость Пирошникова, доселе от нее скрытые. -- Вы подумайте, какое благородство! -- воскликнула соседка и оглянулась по сторонам, как бы ища слушателей. -- А разве это не вы, молодой человек, совсем недавно ползли на четвереньках пьяным в моей комнате? Разве не вы умоляли меня помочь вам? Но я вас быстро раскусила! Ваш образ действий лучше подойдет для нее... -- И Лариса Павловна протянула руку с отставленным мизинцем, на кончике которого горел рубиновый ноготь, в направлении Наденьки. -- Ей не привыкать! -- Не обращай внимания, Наденька! -- шепнул Пирошников. -- Пускай говорит, -- ответила Наденька, которую, казалось, вполне успокоили последние слова Пирошникова, так что теперь она смотрела на него мягко, а тирады соседки облетали ее стороною, не задевая. -- И скажу! Не прикидывайся мадонной с младенцем, милая, эта роль тебе не подходит! Кстати, расскажи своему рыцарю, как ты прижила ребеночка. Ему будет интересно. Наденька лишь на секунду отвела глаза от Пирошникова, но даже это последнее замечание Ларисы Павловны не вывело ее из равновесия. Видимо, Наденька уже решилась в душе на что-то, и теперь никакие Ларисы Павловны не могла ей повредить. Слава Богу, она безошибочно и вовремя почувствовала перелом, произошедший в Пирошникове, -- может быть, раньше, чем он его заметил. Что же касается других участников кухонной битвы, то бабка Нюра лишь забилась поглубже в свой угол, а дядя Миша, напротив, совершенно ошеломленный заявлением соседки о каком-то ребеночке, сжал кулаки и, растопырив руки, как боксер, зарычал: -- Ты что, с ума спятила? Что ты такое несешь? -- Говорю, значит, знаю! -- парировала Лариса Павловна, отмеряя положенную дядюшке порцию убийственного взгляда, под которым дядя Миша сник, и, почуяв, что соседка действительно не с потолка взяла свое чудовищное утверждение, горестно махнул рукою и пошел к выходу. Пирошников же, подошедший к Наденьке, положил руки ей на плечи и