убе, если смотреть в нее с широкого конца. Под иллюминатором находился штурвал, плотно сидящий на медной оси с блестящей шишечкой на конце и расходящимися от нее тонкими деревянными лучами. Тяжелый прямоугольный в сечении обод штурвала, перехваченный железом, был утыкан рукоятками, отполированными ладонями рулевых, а сверху по нему шла вырезанная полукругом надпись по-латыни: "beati possidentes", что означает: "счастливы обладающие". Справа от штурвала находился компас с покрытым потрескавшейся и частью соскочившей эмалью кругом указателя, на котором нанесены были многочисленные деления. И подзорная труба конечно же тоже лежала на специальной полочке под компасом, сохраняя след капитанской руки на кожаной черной обшивке. Тут же висело на крючке никелированное сооруженьице, по всей видимости секстан, с двумя крохотными зеркальцами, укрепленными на нем странным образом. По левую от штурвала сторону торчала изогнутая и расширяющаяся на конце труба, смотревшая на наших героев весьма требовательно, точно ожидая приказа, который вот сейчас должен провалиться в нее, -- и тогда корабль тяжело и послушно выполнит команду. И наконец, боковые стены каюты занимали полки, на которых стояли в беспорядке книги, разумеется старинные; сложены были карты, причем одна из них свисала с полки, открывая незнакомые контуры материков, лишь отдаленно напоминающие их истинные очертания. Нечего и говорить, что Толик сразу шагнул к штурвалу и, расставив ноги, впился в него мертвой хваткой. Пирошников встал позади и взял подзорную трубу. -- Куда поплывем? -- спросил он суровым голосом. -- На Северный полюс, -- немедленно ответил Толик тоже серьезно. Он легонько повернул штурвал влево, и картина в иллюминаторе медленно поползла вправо. -- Кто будет капитан? -- спросил Толик. -- Ты, -- великодушно предложил Владимир. Мальчик подумал и отказался: -- Ты будешь капитан, а я буду матрос. Ты больше. -- Хорошо, -- сказал Пирошников и крикнул в трубу: -- Всем по местам! С якоря сниматься! Пол под ногами вздрогнул и покачнулся. Сквозь стены каюты проникли внутрь свистки боцманских дудок и топот ног бегущих матросов. Море в иллюминаторе сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей устремилось навстречу, накатываясь бесконечной чередой волн. Вздрогнул и пополз эмалированный кружок компаса, вращаясь внутри другого кружка, а из переговорной трубы внезапно раздался хриплый бас: -- Якорь поднят, сэр! -- Отдать швартовы! -- радостно крикнул Пирошников, и Толик в восторге подхватил: -- Отдать швартовы! О воображение! О божественное и дерзкое мальчишечье воображение! Чего бы мы стоили без тебя? Ты даришь нам временами и как бы походя царственные подарки: далекую жизнь, необитаемый остров, несбывшуюся любовь. Ты разыгрываешь спектакли в гениальной постановке случая, ты таинственно и прихотливо, ты посещаешь смелых и делаешь их обладающими. Не аргументами доказываешь ты свою правоту, а картинами, и твой обман в тысячу раз правдивей реальности, потому что осенен свободой. А на экране между тем показались айсберги, оплывающие под солнцем и изрезанные струями воды по бокам. Толик, повинуясь приказам капитана, крутил штурвал, а лицо его побелело от напряжения и сделалось неподвижным. Он вывернул штурвал вправо до отказа. Стена айсберга сдвинулась вбок и пропала из поля зрения, а на ее месте возникла новая картина. Теперь путешественникам открылась другая стена, состоящая из белых кафельных плиток, на которых был укреплен крючок с висевшим на нем оранжевым махровым полотенцем. Изображение в иллюминаторе поплыло дальше и обнаружило соседку Ларису Павловну, которая склонилась над умывальником и плескала себе в лицо пригоршнями воду. Очевидно, иллюминатор каким-то образом выходил в ванную комнату, где и застал не вовремя Ларису Павловну. -- Лево руля! -- испуганно крикнул Пирошников, и соседка исчезла, но зато снова голубой грудью надвинулся айсберг. -- Правее! -- приказал Владимир. Толик исполнил приказ, и корабль каким-то чудом проскочил между айсбергом и соседкой по узенькой полоске воды. Толик повернул голову к Пирошникову, и молодой человек увидел его глаза. Темные и сидящие глубоко, эти глаза уже не излучали неприязни, но светились вдохновением и ожиданием немедленного счастья. -- Они нас встретят, -- твердо сказал Толик. -- Кто встретит? -- спросил Владимир, все еще находясь под впечатлением белой, как айсберг, соседкиной фигуры. -- Мама и папа. Ах вот зачем они плыли к Северному полюсу! До Пирошникова только теперь это дошло. Они плыли на рандеву с несуществующими родителями мальчика -- поди ж ты! -- и Владимир, обругав себя за несообразительность, подумал, что игра может завести слишком далеко, если обманет ожидания Толика. -- Слушай меня внимательно, матрос, -- сказал Пирошников. -- И крепче держи штурвал... На Северном полюсе нету твоих папы и мамы. Они находятся здесь. Толик не шелохнулся, продолжая смотреть в иллюминатор. -- Они живут теперь здесь, -- продолжал Владимир, уже предчувствуя последующие свои слова. -- Этот корабль они привезли тебе. Это наш корабль. На нем мы все вместе будем путешествовать. И вот оно вырвалось -- это слово "мы", разом объединившее его, Толика и Наденьку, объединившее непреднамеренно, но тем не менее вполне определенно. Толик понял его смысл одновременно с Пирошниковым и, обернувшись, посмотрел на Владимира так, что трудно описать. Крушение легенды, за которую мальчик держался из последних сил, уже было подготовлено в его душе -- и теперь он смотрел на Пирошникова, как будто понимая его шаг и то, как тот ему дался; он смотрел с готовностью поверить и со страхом обмануться, с радостью и страданием одновременно, причем все это было выражено на его лице в крайней степени, так что Пирошников на секунду отвернулся, чтобы проглотить подступивший к горлу камень. -- Смотри прямо, матрос, -- сказал он, кладя руку на плечо Толика. Мальчик отвернулся, и с минуту они молчали. Пирошников кусал губы, но ничего не поделаешь -- слезы стояли в его глазах, а грудь разрывало от боли. Он тряхнул головой, сбрасывая слезинки с ресниц, и попытался проглотить слюну, но во рту пересохло. -- Правее, малыш, -- сказал он, но голос его дрогнул, и Пирошников, обхватив Толика рукой, притянул его к себе и закрыл глаза, чувствуя, как боль покидает его. Толик, очевидно, переживал нечто подобное, но молчал и сдерживался. Владимир отпустил его, и мальчик опять взялся за штурвал. Рука Пирошникова, лежавшая на плече Толика, ощущала сквозь пижамку косточки этого острого и маленького, целиком помещавшегося в ладони плеча, которое слегка дрожало. К счастью, в иллюминаторе вновь возникла ванная комната, где на этот раз находился дядюшка в красной своей майке. Он занимался чисткой зубов. Ни единого звука сквозь иллюминатор не проникало, и было очень забавно смотреть на дядюшку, производящего ритмичные и бесшумные движения щеткой. Эта картина сняла напряжение в каюте. Толик и Пирошников не сговариваясь улыбнулись, и капитан скомандовал: -- Так держать! Внезапно дверь в ванную комнату распахнулась, и на пороге появилась Наденька, судя по ее лицу, чем-то весьма взволнованная. Она пошевелила губами, на что дядюшка оборотился и прекратил движения щетки. Наденька еще что-то сказала, дядюшка пожал плечами и тоже проговорил несколько слов. Лицо Наденьки стало испуганным, она встревожилась не на шутку и скрылась, а дядя Миша, поспешно закончив утренний туалет, выбежал вслед за племянницей. По всей видимости, хватились путешественников. В коридоре за дверью кладовой послышались голоса: -- Они ушли вместе, я видела... -- Да не волнуйся, Надюша! Что он, совсем, что ли, полоумный? -- Толик может простудиться, он же в одной пижамке. -- Господи, как же это? Володюшка ушел, вот беда, вот беда! И с мальчиком, вот несчастье какое! -- Нет, мне этот содом надоел! Я вам решительно заявляю! -- Да погодите вы! Мальчик пропал. -- Это какой еще мальчик? Надюха, твой, что ли?.. Сейчас мы его словим! -- Кирилл, я вам поражаюсь. Вы же интеллигентный... -- Не лезьте не в свое дело, слышите, вы! -- Ах вот как? За дверью затопали, задвигались, потом шум стих, и голоса удалились. Пирошников виновато взглянул на Толика и, посмотрев по сторонам, обнаружил в углу меховую куртку с капюшоном. Он снял ее с гвоздя и надел на мальчика, тщательно застегнув молнию. Куртка оказалась Толику до пят, рукава смешно болтались, а лицо утопало в капюшоне. Пирошников подмигнул мальчику и приоткрыл дверь. В коридоре никого не было. Владимир вывел мальчика из кладовой, и тут же, откуда ни возьмись, перед ними предстала бабка Нюра. -- Ох, наделали делов, -- прошептала она, глядя на Пирошникова и Толика почему-то с одобрением. -- Небось понравилось там-то?.. А все вас побегли искать. Ну, да я никому не скажу, уж не бойтесь. -- Где Наденька? -- спросил Владимир. -- Первая сорвалась. Плачет, -- доложила бабка, крепче сжимая мягкий меховой рукав, внутри которого еле прощупывалась тоненькая Толикова рука, и увлекая мальчика за собой. Они прошли по коридору к двери на лестницу. Дверь была открыта и легонько поскрипывала от ветерка, продувающего квартиру от лестничной площадки до кухни. -- Володюшка, как же не одевшись? -- вскрикнула бабка, но Пирошников лишь махнул рукой. Они с Толиком переступили порог, и уже оттуда, с лестничной площадки, Пирошников оглянулся, чтобы увидеть длинный коридор с крашеным полом, свисающую с потолка на голом проводе лампочку и старушку Анну Кондратьевну с выражением надежды и печали на лице. Глава 21. Восхождение Пирошников рывком захлопнул дверь квартиры, отчего по лестнице прокатилось короткое, как выстрел, эхо. На лестничной площадке было холодно. Вероятно, внизу был распахнут подъезд, и декабрьский воздух распространялся по лестнице. Тем не менее Владимир, будучи даже без пиджака, в одной рубашке, начал спускаться вместе с Толиком к выходу на улицу, ибо требовалось немедленно разыскать Наденьку и успокоить ее. О том, что придется снова кружить по этажам, он в этот момент не думал, однако новая встреча в лестницей заставила его, уже наученного печальным опытом, насторожиться. На первый взгляд лестница не подготовила ничего сверхъестественного. Они спустились на один этаж, и тут Пирошников услыхал голоса, поднимающиеся снизу. В говорящих он узнал соседку Ларису Павловну и дядю Мишу, которые шли вверх и вели, как ни странно, вполне мирную беседу. Пирошников остановился и прислушался, высунув голову за перила. Толик, любопытствуя, тоже поднялся на носки и заглянул вниз. Дядюшки и соседки видно не было. Судя по всему, они поднимались медленно, устав от безуспешной погони за нашими героями. -- ...может совсем сбиться с пути, -- говорил дядюшка. -- Теперь они все такие. Вот у меня, к примеру, Васька. Слова не скажи! А в голове ветер... -- Абсолютно правильно пишут, что общественность должна влиять, -- заметила Лариса Павловна тоном классной дамы. -- Помочь нужно парню, -- вздохнул дядюшка. -- Потребовать и призвать к порядку, -- решительно возразила Лариса Павловна. -- И требовать, не без того... Пирошников осторожно оторвал Толика от перил и подтолкнул его наверх, шепча: -- Ну их совсем! Обождем, пока пройдут. Толик кивнул, показывая, что встреча тоже не доставит ему особой радости. Стараясь не шуметь, они стали подниматься, преследуемые голосами. -- Грамотный он шибко, -- с болью сказал дядюшка. -- Усложняет... На что соседка с живостью возразила: -- Ах, это все напускное! Поверьте мне. -- О себе, видать, много думает, -- продолжал вслух размышлять дядюшка, причем Пирошников в этот момент почувствовал легкий укол совести и подивился дядюшкиной наблюдательности. -- Я вас предостерегаю в отношении Нади. Она ведь очень молода. Я желаю ей только добра, -- внушительно проговорила соседка. Дядюшка загадочно вздохнул: -- Молодо-зелено... -- Но нравственность не должна страдать, не правда ли? -- Вроде и так, -- с тоской сказал дядя Миша и замолчал. Пирошникова передернуло. Лариса Павловна рассуждала о нравственности! Он ускорил шаг, и Толик, ведомый за рукав, вынужден был почти побежать. Они поднялись еще выше, однако дверь их квартиры не появилась. Пирошников чертыхнулся, понимая, что опять начинается вся эта свистопляска, которая сейчас была совсем уж ни к чему. -- Ничего, малыш, -- сказал он. -- Мы их всех, конечно, скрутим, хоть всех скрутить ужасно трудно. Скандируя этот стих так, чтобы ударения приходились на каждую ступеньку, Пирошников с мальчиком поднялись еще этажа на четыре. Голоса дядюшки и Ларисы Павловны пропали совсем, и на лестнице наступила тишина. Пирошников продолжал подъем размеренным шагом, экономя силы и дыхание. Толик с серьезным видом вышагивал рядом и не задавал никаких вопросов. -- Понимаешь, малыш, -- объяснял Владимир мальчику, -- ты ничему не удивляйся и не вешай носа. Когда устанешь, скажи мне. Мы должны найти маму, правда? Толик кивнул, но посмотрел на Пирошникова с беспокойством. Мальчик уже заметил несуразности в поведении лестницы и теперь искал у молодого человека уверенности. -- Теперь я ее знаю, -- продолжал Пирошников, обращаясь одновременно к себе и Толику. -- И теперь мы вместе кое-что знаем, верно?.. А поэтому мы сильнее! И Владимир, улыбнувшись, залез рукой под капюшон Толикиной зюйдвестки и потрепал его волосы. Толик оказался взмокшим под меховым капюшоном, и Пирошникову прибавилась новая забота -- как бы мальчик не простудился. Они сделали передышку. Владимир откинул капюшон с головы Толика и вытер ему пот со лба. Сейчас он думал уже не о встрече с Наденькой, а больше о том, что бы побыстрее доставить Толика в теплое и безопасное место, где он мог бы передохнуть. -- Надо идти, -- сказал Владимир. -- А ну-ка!.. И он подхватил Толика под мышки и посадил себе на плечи. Толик вскрикнул от неожиданности и уже на плечах радостно рассмеялся, а Владимир, как альпинист, плотно ставя ноги на каждую ступеньку, продолжил восхождение. На лестнице, дотоле пустынной, стали попадаться люди, спешившие вниз. Они обходили Пирошникова осторожно, боясь задеть и поглядывали на него с оттенком уважения, точно на заботливого и сильного отца. А он шагал и шагал вверх, придерживая Толика за коленки. Лестница неторопливо уходила назад, не собираясь сдаваться. Более того, она становилась все круче, а ступени выше. К тому же некоторые из них были выщерблены, так что Владимир пару раз терял равновесие, когда ступня попадала в выемку. В глазах становилось все темнее, но что-то заставляло его продолжать путь. -- Тебе тяжело, -- сказал Толик. -- Я пойду сам. Пирошников опустил его вниз и почувствовал, как заныли мышцы спины и шеи. Вдобавок и в груди закололо, когда он нагнулся, поправляя Толику куртку. Владимир расправил плечи и несколько раз глубоко вздохнул, а потом, утерев пот со лба, упрямо пошел дальше. В нем уже закипала нешуточная ярость. Впервые в жизни он действовал с таким упорством -- и надо же! -- здесь оно растрачивалось на бессмысленное восхождение. "Нельзя идти вниз. Вниз нельзя", -- твердил он про себя. Пирошникову показалось, что круги лестницы становятся все шире, а возможно, она уже начинает раскручиваться и выпрямляться. Это придало ему сил, он стиснул зубы, и так, сквозь зубы, что-то запел с остервенением, какой-то марш. Толик поспешил за ним, высоко поднимая коленки, он дышал тяжко и жалобно выглядывал из-под капюшона. Пирошников взял его в охапку и прижал к груди, продолжая движение. Толик обхватил его за шею меховыми рукавами, концы которых повисли за спиною Пирошникова, и лицо мальчика оказалось совсем рядом с лицом Владимира. Он заставил себя улыбнуться, чувствуя, что силы уже на исходе, и прошептал: -- Ничего, малыш! Ничего... И тут он увидел наконец, что стоит на площадке перед последним и коротким лестничным маршем, заканчивающимся голубой дверью, у которой он уже был однажды, но на этот раз открытой. Владимир собрал все силы и, пошатываясь, медленно одолел пролет. Не спеша, сдерживая шумное дыхание, поставил Толика за высокий порог двери, а потом шагнул к мальчику. За голубой дверью был чердак. В темноту уходили бревенчатые треугольники стропил, почерневшие от времени; пол, усыпанный толстым слоем золы, проминался под ногами, а по нему была проложена тропка из узких качающихся досок. Пирошников пошел по ним, подталкивая впереди себя Толика и не веря еще, что удастся выбраться на волю. Собственно, можно было рассчитывать попасть лишь на крышу, но и это его устраивало. Пускай хоть на крышу! Пускай хоть таким способом будет преодолена лестница! Где-то в глубине показалось светлое пятно, и Пирошников сообразил, что оно должно происходить от чердачного окна. И действительно, тропка без всяких приключений привела их к четырем деревянным ступенькам, поднимающимся к распахнутым створкам этого окошка, расположенного, как обычно, в торце треугольного выступа над крышей. -- Погоди, Толик, -- сказал Пирошников, обходя мальчика. -- Тебе туда нельзя. Я сейчас... И он без излишней спешки, на взгляд довольно спокойно, поднялся по ступенькам и, держась руками за перекладину над окошком, просунул в него сначала ноги, а потом и вылез на крышу полностью. Толик взошел на вторую ступеньку и высунул нос на воздух, следя за Пирошниковым. Владимир осторожно выпрямился на чрезвычайно покатой поверхности крыши, покрытой слежавшимся в лед зернистым и грязным снегом, и первым делом взглянул в небо. День был великолепный. Солнце стояло высоко, облизывая снежные крыши домов горячими своими лучами, отчего те блестели, как леденцы, и обрастали сосульками у карнизов. Везде были крыши, крыши, крыши -- самые разнообразные, плоские и островерхие, с трубами и без, расположенные на разных уровнях и будто составляющие вместе танцующую рыбью чешую, где каждая чешуйка перевернута под углом к соседней и переливается на солнце. Владимиру показалось, что по этим крышам можно уйти хоть на край света -- так тесно они примыкали друг к другу, скрывая узкие пропасти улиц. Лишь одна пропасть лежала открытой в трех метрах от Пирошникова. Это была улица, которую он уже хорошо изучил, рассматривая из окна Наденькиной комнаты. Там, внизу, на проезжей части, виднелась коротенькая фигура дворничихи, которая стояла, задравши голову, и следила за происходящим на крыше. Тротуар возле дома был обнесен веревкой и с навитыми на ней красными тряпочками, что указывало на опасность. Взглянув вправо, Пирошников увидел воткнутый в снег железный лом, а подальше двух рабочих, обвязанных веревками вокруг пояса. Рабочие, стоя над пропастью, сбивали ледяные наросты сосулек с карниза. Сосульки отрывались и проваливались за кромку крыши, а потом снизу доносился звонкий взрыв. Пирошников оглянулся на Толика и засмеялся, счастливый. -- Мы вышли, малыш! -- крикнул он. Оторвавшись от чердачного окна, он шагнул к железному лому и вырвал его из снега. Город лежал перед ним, показывая свои красоты: выпирал в дымке позлащенный купол Исаакия, тянулись к небу острые шпили, вдалеке был виден клочок набережной с седыми от инея фасадами домов. Пирошников размахнулся и с силою всадил лом в ледяную корку. Броня треснула, и Владимир, поддев льдину ломом, вывернул ее вбок и толкнул. -- Володя, Володя! -- донеслось сзади. Пирошников оглянулся. Кричала Наденька, высунувшаяся из чердачного окошка и прижимавшая к своему заплаканному и смеющемуся лицу головку Толика. Молодой человек засмеялся от радости, хотел что-то крикнуть, но вдруг его нога скользнула по льду, Пирошников дернулся, теряя равновесие, и упал на твердый лед. Лом вырвался из руки и рыбкой юркнул вниз, а через мгновенье зазвенел страшным звоном на асфальте. Пирошников расставил руки и почувствовал, что неудержимо сползает книзу. Он глядел на Наденьку и не мог вымолвить ни слова, а она, окаменев, спрятала лицо Толика у себя на груди, крепко сжимая пальцами его голову. Ногти Пирошникова царапали лед, а ноги пытались найти опору, но безуспешно. Движение ускорялось! Сердце бешено и грубо стучало изнутри по ребрам, прижатым ко льду. Владимир уже готов был закрыть глаза и расслабить тело, но тут Наденька наконец, отпустив голову Толика, крикнула каким-то птичьим призывным криком: -- Держись! Пирошников уткнулся лицом в лед, стараясь хоть зубами уцепиться за что-нибудь. Рот его наполнился острыми осколками льда, которые мгновенно таяли и смешивались с соленой кровью, сочащейся из губ. Лед царапал ладони и грудь, вонзаясь в тело сквозь рубашку. Пирошников вздрогнул всем телом и напрягся, ощутив себя в этот миг монолитным куском камня, и тут носок его ботинка, уже провалившийся было за кромку, но усилием воли возвращенный назад, уперся во что-то твердое. Это был проржавевший край водосточного желоба, закованный в лед и выступающий над ним на какие-нибудь несколько сантиметров. Пирошников почувствовал, как начала крошиться ветхая ржавчина под тяжестью его тела, замершего на краю крыши в странной, нелепой позе; он услышал незнакомые голоса сбоку и снизу, которые кричали ему: "Держись!" -- и, приподняв голову, заметил боковым зрением спешивших ему на помощь людей, а прямо перед собою -- в проеме чердачного окна, увидел Наденьку с Толиком, которые, затаив дыхание, смотрели на него, словно взглядом этим, всей силой своей любви, удерживали на краю пропасти.