у в лапы? Медведь пошел на крики и, миновав спящего сенешаля, направил- ся к вязу, давая о себе знать ласковым ревом. Король обернул- ся на этот рев, увидал медведя и решил, будто бурый хищник, не иначе, слопал сенешаля - то-то он и не отвечает! - а те- перь косолапый, верно, подбирается, чтобы сожрать и его, ко- роля Луи! - и наш добрый король обделался со страху. Конечно, кто-нибудь другой на его месте рванулся бы посильней и, наве- ки расставшись со своим застрявшим, скрылся бы в чаще леса. Но наш храбрый король до того обессилел, что отважно остался у вяза. А мало кто знает, что все крупные хищники, особенно ме- дведи, большие любители дерьма, особенно человеческого. У львов, например, рацион на пятьдесят процентов состоит из не- чистот, а у медведей, особенно французских, и на все семьде- сят. Вот и этот бурый мишка был сущим говноедом - он обожал говно даже больше меда, да и вообще нрава был совершенно до- бродушного. Но наш король не знал об этом, и когда медведь подошел к нему вплотную, то короля прошиб приступ болезни, медвежьей во всех смыслах. А косолапый очень обрадовался, обнаружив целую кучу любимого лакомства и тут же все слопал - и тут ему прямо в пасть посыпалась новая порция. Медведь решил, что добрый король нарочно его угощает, и стал ждать добавки и проглотил ее в один присест, а после даже вылизал королю угощальное место. Косолапому нетрудно было это сде- лать - ведь зад короля не прикрывали штаны,- они болтались у него между ног внизу. Потом медведь подождал еще немного - не будет ли чего на десерт? - но Луи изверг уже все, что на- копил со вчерашнего ужина. И тогда наш милый бурый мишка встал на задние лапы и с истинно галльской любезностью обли- зал лицо короля справа, а затем зашел с другой стороны и вы- лизал лицо короля слева. Нечаянно он зацепил языком парик и стащил его, а когда из-под парика показалась королевская лы- сина, то медведь и ее облизал с величайшей признательностью, а потом уже ушел к себе в лес. Наш грозный король Луи стоял не в силах поверить в свое чудесное спасение. "Какой странный медеведь",- размышлял Луи, - "сенешаля сожрал, а меня пощадил. Интересно, чем это я за- служил его милость?" Но время шло, и радость короля мало-помалу улетучилась. Хорошо, сейчас-то он спасся, но что дальше? Откуда ждать подмоги? Ведь сенешаль мертв - так полагал король - и некому привести людей на выручку. А если его так и не найдут в этой бескрайней Булонской глухомани? И кроткому королю Луи до слез стало жаль себя. Он уткнулся лицом в ствол и плакал. "Вот так и буду стоять тут",- говорил себе храбрый ко- роль,-"подобно Прометею, прикованному к скале, только к Про- метею летал орел, а ко мне будет ходить медведь. Но скоро и он перестанет навещать меня, ибо я помру от голода у этого проклятого вяза, и никто так и не узнает об ужасной трагедии, разыгравшейся в дебрях Булонского леса. Может быть, потом, когда-нибудь лет через десять, к этому гадкому дереву придут девушки на свой веселый праздник... Как, должно быть, их ис- пугает мой прислоненный к дереву скелет! Возможно, по остат- кам одежды люди и поймут, что это их бедный король, но кто растолкует им всю эту загадочную историю? Кто поведает им о терзаниях несчастного короля, о его муках, о..." - Боже, да что ж это так оно чешется! - вслух возопил король. И тут проснулся сенешаль. Он выглянул из кустов, увидел, что его любимый король по-прежнему находится у вяза и в ве- ликой тревоге вскричал: - О сир! Поберегите свое здоровье! Вы до того колебали злосчастное дерево, что у вас мозги вылезли из-под черепа! - О нет, дружок,- печально отвечал Луи,- это не мозги, это меня облизал медведь-говноед, я думал, что он и тебя съел, сенешаль, как я рад, что ошибся. - Медведь?!. - изумился сенешаль. - Я спал и ничего не заметил... Но почему же, ваше величество, вы не укрылись от него на дереве? - Я не мог,- по-прежнему печально отвечал Луи,- мой су- чок прилип к дуплу. И король поведал о своем бедственном положении. - Я немедля протрублю в свой рог! - вскричал сенешаль, уразумев, в чем заковыка. - Звуки этого рога собирали в гроз- ный час весь цвет французского рыцарства, все дворянство, все войско Франции! Мы спасем вас, сир! - Мне не очень хочется, чтобы сюда собиралось все дво- рянское ополчение,- отвечал наш скромный король,- но делать нечего,- труби, только сначала подложи мне хворосту под пят- ки, а то веришь ли, дружок,- я уже изнемог висеть на... сто- ять на носках, я имею в виду. Сенешаль так и сделал, а потом поднес к губам свой зна- менитый рог сенешаля Франции. Но он не успел еще подуть в него, как вдруг на поляну высыпала вся пропавшая свита, а во главе ее - кто бы вы думали? - мадам Помпадур! Помните о крике, который испустил клюнутый дятлом ко- роль? Этот вопль достиг аж Версаля, и мадам Помпадур своим чутким женским сердцем поняла, что с ее милым произошло что- то неладное. Она тут же поскакала в Булонский лес, разыска- ла заблудившуюся свиту, возглавила поиски пропавшего короля - и, как видите, ее женская интуиция безошибочно вывела ее к месту пленения несчастного короля Луи. Усилиями множества слуг король был выпилен из злополуч- ного дерева, причем главное королевское сокровище, к счастью, ничуть не пострадало. Порученное заботам мадам Помпадур оно уже через неделю могло радовать всех подданых подвигами во славу Франции и любви. Но, увы, всегда найдется какая-нибудь дур устроила ни в чем не повинному королю разнос, допытыва- ясь, от какой это дряни он принес ей гадких насекомых. А это были дятловошки, они прямо-таки кишели в пухе дятла, том са- мом, что верный сенешаль достал для короля из дупла. Когда же им стало тесно на новом месте, то все дятловошки дружно перебрались на королевский кустик, а уж оттуда и к мадам Пом- падур, так что всему виной была нечистоплотность дятла, а ни- какая не дрянь, да только мадам Помпадур не желала ничего слушать. И тогда наш справедливый король, разгневавшись, при- казал вырубить повсеместно во Франции все вязы до единого, и вот почему на месте бескрайних вязовых рощ нынче во Франции одни пеньки. - Ах, какой сумасброд этот король Луи! - крутя головой и посмеиваясь, произнес император Некитая, выслушав рассказ. - Подставить член под клюв дятлу! Ну и ну!.. Хоть бы наперсток сначала одел на конец! Экий он... - Незадачливый,- подсказал аббат. - Да какое там незадачливый... Не король, а... прямо додик какой-то, получается! - Совершенная истина, ваше величество,- немедленно согласился аббат Крюшон,- додик, каких поискать, да и только. - А этот хмырь сенешаль - он ведь тоже додик? - спросил император. - А как же, ваше величество! Наш король таких себе и подбирает - сплошь додики,- подтвердил аббат. - Ну, если так, то не удивительно, что в вашей Франции все с ума посходили,- резонно заметил владыка Некитая. - Немцам все войны проиграли, туркам зад готовы лизать, тебя вон в аббаты поставили, рецензента Мишо - в педирасы... то есть наоборот,- педираса Мишо - в рецензенты... - Совершенная правда, ваша величество,- сокрушенно согласился аббат,- у нас во Франции куда ни плюнь всюду додики. Но,- сделал паузу аббат Крюшон,- зато граф Артуа - он святой, истинно святой, ваше величество! - Ну, граф Артуа,- протянул император и развел руками - тут уж ему крыть было нечем. - Да, если бы не граф Артуа... я бы давно всыпал вашей Франции и всей Европе... святой человек, что говорить!.. И получалось так, что, несмотря на плачевное состояние дел во Франции и Европе, тот факт, что там мог родиться и явиться миру такой светоч святости как граф Артуа, сводил на-нет всю эту европейскую ущербность и безделоватость. Недаром говорится, что один святой весь мир перетянет! (вот только куда?) А на следующий день аббат пустился в воспоминания о святом отце Жане, игумне его монастыря, и вдруг икнул, всхлипнул - и снова замолчал с лицом, печатлеющем скорбную задумчивость. - Что такое, аббат? - забеспокоился император. - Опять брат Изабелла? - Ах, нет, ваше величество. Я тоскую о судьбе моей милой Франции - что-то станется с ней и ее лесами из-за бесчинств нашего сумасбродного короля! - А что такое? - удивился владыка Некитая.- Ты же сказал, что там уже вырубили все вязы до единого, на том и конец? - Вот вы говорите, что на том и делу конец, а дело этим вовсе не кончилось,- жарко возразил аббат. - А что еще произошло? Неужели Луи снова поехал на охоту? - Проницательность вашего величества бесподобна,- воздал должное аббат Крюшон. - Именно так и поступил наш незадачливый король, едва только вывел этих мерзких дятловошек. - Но куда же он мог податься? Не к дереву же любви? - недоумевал император. - Нет, его срубили вместе со всеми вязами Франции. - Ага! - Но,- добавил аббат,- наш король направился вместо этого в дубовую рощу. И там он со своим верным сенешалем остановился возле большого дуба. - Зачем? - Наш обожаемый король Луи захотел познать его дупло как мужчина познает дупло... ну, вы поняли... - Не может быть! - изумился весь двор вместе с императором Некитая. - Разве Луи забыл про пакостного дятла, что клюнул его так неудачно в прошлый раз? - Нет, он не забыл, поэтому заранее послал сенешаля проверить, все ли в порядке, и подготовить своему королю рабочее место. Сенешаль же предусмотрительно захватил с собой длинный шест и с его помощью лихо махнул на ветку дуба. - Вот как! - Да, а потом он своей рукой повышвыривал из дупла всякий мусор вроде ненужных белок и дятлов и постарался, чтобы все было в идеальном порядке, включая увлажнение и отсутствие древесной стружки. Затем наш добрый король был поднят вверх с помощью системы блоков и тросов. - Что, они тоже оказались с собой у преданного сенешаля? - Да, он учел упрек короля в недальновидности и стал с тех пор ужасно запаслив, сопровождая короля на охоту. Даже лошадь брал с собой непременно обученную, хотя этого королю уже не требовалось. - Но зачем же Луи все же понадобилось чпокать дупло дуба? - Он не мог вынести прошлой неудачи и решил взять реванш за фиаско у вяза. А впрочем,- добавил аббат,- не исключено, что король стал с тех пор древосексуалистом и изнывал от страсти повторить божественные ощущения единства с природой. - Так, и что же было дальше? - Увы,- вздохнул аббат,- нашему королю вновь не повезло. Веревочная система была не отработана, и несчастный король Луи с первого раза не попал в дупло. - Но куда же он попал, в таком случае? - Сначала он с размаха треснулся о ствол своим телом и... - соболезнующе вздохнул аббат,- немного ушибся. Затем, когда король слегка попенял сенешалю за неточность прицела, сенешаль отрегулировал высоту блоков и с помощью осевого троса направил обожаемого короля точно к дуплу. На этот раз Луи попал в него... - Ну, слава Богу! Все-таки сумел! С какого же расстояния? - С четырех метров. Он висел на ветке соседнего дуба,- пояснил Крюшон,- а сенешаль качнул его к дуплу с помощью осевого троса. И король запросто залимонил точно в дупло, правда,- тяжело вздохнул аббат,- не тем, чем хотел. - Не тем, чем хотел? - переспросил в недоумении император. - А чем же? Чем он хотел и чем он попал? - Наш король,- охотно разъяснил аббат Крюшон,- всегда хочет одним и тем же местом. Однако в дупло он попал головой. - О! - Да, но худшим было не то, что он туда попал головой, а то, что он не мог оттуда головой выпасть. - То есть он опять застрял? - Именно, ваше величество! - Какой ужас! Что же было потом? - Потом прибежал медведь-говноед и стал требовать своей доли. - Вероятно, он сидел с раскрытой пастью под дубом и громко ревел? - предположил валдыка. - Сначала да, но заминка была в том, что наш обожаемый король забыл загодя снять штаны, и все лакомство настырного медведя попало в них, не достигая вожделеющей пасти хищника. - Так, так! - Ну и,- продолжал аббат,- медведь полез вверх и принялся лапой стаскивать вниз угощение, которое он уже считал принадлежащим себе - стаскивать, разумеется, вместе с тем, где они находились. - А что же сенешаль? - Сенешаль упал в обморок на соседнем дереве и ничем не мог воспрепятствовать не в меру сластолюбивому медведю. И медведь буквально выгрыз в штанах короля огромную дыру. К счастью, наш находчивый король Луи, для которого нет безвыходных положений, догадался, вися головой в дупле, руками приспустить свои штаны. А то бы этот навязчивый хищник выгрыз бы и ту промежность, что они облегали. - А что же дятловошки, дятел? - расспрашивал чрезвычайно заинтересованный император. - Или в этот раз их не было? - Не было,- признал аббат. - В этот раз были муравьи. Они ползали туда-сюда по дубу и мимоходом покусывали зад несчастного короля. А проклятые дрозды, охотясь за муравьями, так и норовили склюнуть муравьев с нежного королевского тела. - Ай, ай! - сочувствуя собрату по королевскому ремеслу, стал сокрушаться император. - Но что же свита? - Свита подоспела как раз вовремя, чтобы отогнать зарвавшегося медведя-говноеда. Потом, конечно же, они вынули нашего страдальца-короля из дупла, потом распутали сенешаля, хотя король Луи и велел его оставить болтаться на канате под соседним дубом. - Почему же не было исполнено высочайшее повеление? - нахмурился император. - О, это вышло совершенно непроизвольно,- заверил аббат Крюшон. - Просто когда стали перерубать веревки, опутавшие короля, то сенешаль сам полетел вниз и рухнул на землю. - Рухнул? А что же - он так и не очнулся от обморока? - Очнулся, ваше величество! В полете сенешаль вскрикнул, хотя и несколько истошно, что выдало полную ясность его сознания. Правда, соприкоснувшись с землей, он вновь его несколько затуманил. - Ну, а мадам Помпадур? Аббат только развел руками. - Она, увы, была вне себя. Нашему доброму королю едва удалось ее умиротворить - он был вынужден подарить ей манто из пингвиньих лапок и половину Тюильри. - Ну, славу Богу, все окончилось благополучно! - вздохнул император Некитая. - Отчего же вы плачете, аббат? - Я... - отвечал Крюшон голосом, прерывающимся из-за рыданий,- я... о-о-о... скорблю... о-о-о... дубовых... рощах... а-а-а... Франции! Они пали жертвой любострастия... а-а-а... нашего возлюбленного монарха-а-а!.. - Так что же,- поразился император, его супруга и весь двор,- король Луи и теперь велел срубить все дубы до единого?!. - О да,- заливаясь слезами, отвечал аббат. - Все до единого! - Ну и древосек же ваш король Луи! - от души высказал император свое заключение. - Истинная правда, ваше величество,- тотчас признал аббат. - Абсолютный древосексуал, иначе и не скажешь. - А этот Версаль, придворные, свита,- они что - тоже древосеки? - Ну, конечно, ваше величество! - подтвердил аббат гениальную догадку некитайского властителя. - Ай, ай! - сокрушенно качал головой император. - Да у нас в Париже, почитай, все древосеки,- присовокупил аббат. - Древосеки да гомосеки. Додики, одним словом. - Ну и место же этот ваш Париж! - удивился государь. - Одни додики! - Зато граф Артуа... - напомнил аббат Крюшон. - Он святой! - Граф Артуа,- с благоговением повторил император. - Ну, граф Артуа... И опять этот козырь крыть было решительно нечем. На следующем приеме аббат опять заплакал среди разговора с императором. - Что, опять безумный король Луи? - догадался государь. - О да, ваше величество! - плача отвечал аббат. - Но что же на сей раз выкинул этот сумасброд Луи? - вскричал император в величайшем изумлении. На сей раз сумасброд Луи отправился в ореховую рощу. По повелению мадам Помпадур по всему пути следования короля заранее были вырублены все деревья выше человеческого роста. Про место охоты и говорить нечего - там деревьев не осталось вообще, одни пеньки да кустики. Разумеется, это не остановило удальца-короля - он оторвался от свиты и с гиканьем устремился в сексуальную атаку на зорко замеченный большой пень. Все придворные ловили своего монарха по всему полю между торчащих пней и остатков орешника, но неудержимый король, как заправский регбист-форвард, прорвался сквозь все заслоны и с сенешалем, висящим на пятах, попытался овладеть пнем. По несчастью, в пне оказалась большая щель, и туда-то и угодил невезучий Луи - угодил, естественно, тем, чем он всегда хотел. И тут как тут подлый крот,- впрочем, нет, это был коварный удод - своим твердым и наточенным как игла клювом долбанул несчастного короля Луи в то, чем король всегда хотел. Сделав это, удод улетел, король же остался на месте, несмотря на свое желание догнать удода и обсудить с ним кое-какие личные вопросы. Точнее, Луи был вынужден остаться, потому что в предательскую щель пня был изменнически воткнут топор, оставленный там каким-то ротозеем-древосеком. И вот этот-то топор и схватил так опрометчиво несчастный король, корчась от неприятных ощущений и желая отомстить за них удоду. После этого щель сжалась; то, чем король, всегда хотел, оказалось защемлено пнем; вопли короля резко услилились; медведь-говноед был тут как тут - бегал вокруг пня, отгоняемый алебардами подоспевших стражников, и недовольно ревел; вскоре из Тюильри прибыла мадам Помпадур; она была крайне разочарована произошедшим; орешник исчез с лица Франции. Ну и, разумеется, после этого в Некитае окончательно выяснилось, что король Луи - бесподобный, непревзойденный, неповторимый додик; его придворные - додики; все подданные - додики; мать короля - додик; отец короля - додик каких свет не видел; Париж - додик; мадам Помпадур - тоже додик; кардинал Ришелье - отпетый додик. Зато граф Артуа - святой: он ни разу не онанировал. Прошла неделя. Бескрайние леса Франции косила гигантская коса. В считанные дни французскую землю покинули бук, тисс, граб, клен, сосна, береза, ива, акация, липа, тополь, каштан, самшит, осина, ольха, баобаб, эвкалипт и все остальные деревья. Гибельное дыхание смерти уже нависало и над кустарниками, так как в последний раз неудержимый король Луи в своем древосексуальном бесчинстве попытался овладеть кустом шиповника, но был вероломно поранен шипами. Хуже того, дело шло к тому, что аббат Крюшон вскоре начнет сокрушаться о судьбе не одной только Франции, но всей Европы. В последний раз, рыдая в конце своего рассказа о горькой доле прекрасных шиповников Франции, аббат был спрошен потрясенным императором Некитая: - А что же, этот додик Луи один такой у вас в Европе или другие есть такие же? - Что вы, ваше величество,- отвечал аббат, живо вытерев слезы. - Другие короли в Европе не то что такие, а гораздо того такие! - Неужели все додики? - поразился император. - Именно так, - заверил аббат Крюшон. - Поголовно все додики или хуже. Да они и сами не спорят: мы, говорят, додики. Бывало соберутся где на конференцию, поглядят друг на друга, да только рукой махнут - мол, додики мы тут все, чего с нас взять - головы понурят да и по домам. Вот спросите хоть нашего барона или лорда Тапкина. Они про своих королей тако-ое знают! Оба названных от неожиданности коротко хрюкнули, но тотчас замолчали, опустив головы. - Взять, к примеру, германского императора Барбароссу,- продолжал аббат. Фон Пфлюген подскочил на месте, коротко взвыв, но тут же осел и опустил голову - он вспомнил, чья очередь завтра вечером везти во дворец аббата. - Или вот еще,- продолжил аббат,- есть Дания, там принц та-акой додик! Недаром Гамлетом зовут. Затеет, значит, театр. Сару Бернар там пригласит, этуалей всяких. Ну, съедутся короли чужие, пресса. А он, стервец этакий, могилы разроет, а потом на спектакле выскочит из-за кулис, череп достанет и давай им в гостей кидаться! Мать ему: страмина! Мы тут сидим тихо, культурно, а ты что? А он: сама виновата - тебе лучше знать в кого я такой додик уродился! И привидение-то свое с поводка спустит. Все визжат, а он череп целует: папа, папа! бедный папа! быть мне или не быть? - Ай, ай! - вздыхала императрица. - Это так с матерью разговаривать! Неужели в Европе не понимают строгого воспитания? - Ну, не то чтобы совсем,- отвечал аббат. - Вот, к примеру, взять эту англичанку королеву Елизавету,- добавил он, кинув взор в сторону подпрыгнувшего на скамье Тапкина. - Она на гвардию такого шороху может навести - куда наш Луи. - А что же - английская королева тоже древосек? - поинтересовалась императрица. - Ну, не то чтобы древосек,- отвечал аббат. - Она, ваше величество, скорее сучкоруб. - Нежели она лазит по деревьям и ищет сучки? - поразился император. - Не то чтобы лазит,- отвечал аббат. - Королева в поисках сучков ходит по земле, а именно - по своей любимой аллее, где растут молодые кленки. Она это делает, направляясь к купальне. При этом королева так спешит окунуться в воду, что обнажается еще в начале аллеи. Ну, а после купания она берет в руки садовые ножницы и возвращается к месту, где сбросила свои одеяния. И если по пути августейшая садовница замечает на кленках сучки, то собственноручно скусывает их ножницами, огромными и острыми как бритва. - Но, аббат, а вы не находите такую прогулку по аллее несколько опасной для ее величества? - поинтересовался Ли Фань. - А вдруг кто-нибудь кощунственно соблазнится наготой королевы и дерзнет напасть на беззащитную женщину? - Да, разумеется, опасность есть,- признал аббат,- но все предусмотрено - между кленками расставлена цепь гвардейцев, которые стоят на страже их августейшей и возлюбленой госпожи. - Погодите-ка, аббат,- спросил государь,- неужели же им не возбраняется созерцать августейшую обнаженность? - Конечно же, возбраняется,- заверил аббат Крюшон. - Гвардейцам дан строжайший приказ крепко зажмурить глаза и бдительно нести охрану. Королева лично взяла на себя воспитание гвардии и сама проверяет соблюдение этого приказа. - Каким же образом? Вероятно, королева, возвращаясь с купания, вглядывается им в лица? - Ну, не совсем в лица,- уточнил аббат. - Все гвардейцы, в целях проверки исполнения приказа, раздеты снизу до пояса. Королева же, проходя по аллее кленков, зорко вглядывается в стволы и, если замечает где строптивый сучок, то немедленно удаляет его ножницами. - Вот как! Но ведь членкам... то есть кленкам это же больно! - вскричала императрица. - Мне кажется, что английская королева излишне ревностный сучкоруб. - Возможно,- отвечал аббат,- зато как это служит для воспитания в гвардии выдержки и боевого духа! Недаром полк молодых членков... - то есть кленков,- поправился аббат,- их так и зовут в народе, "кленки" - недаром полк кленков так и просится на поле боя и готов рвать своего противника в клочья буквально голыми руками. Это с их помощью англичане дали шороху врагу при Гастингсе и под Дюнкерком! - Ой, ой,- запрыгала императрица на троне,- я тоже хочу воспитывать боевой дух у наших гвардейцев! Только я не буду рубить сучки, хорошо, милый? - обратилась она к супругу. - Неужели вы это стерпите, лорд Тапкин? - злобно прошипел фон Пфлю своему соседу. - Где ваше национальное самолюбие? - Вам легко говорить, вы-то уже свою смену отвели, а мне эту сволочь еще до дому везти вместе с этим боровом-итальянцем! - отвечал с неменьшей злостью британец - и вдруг побагровел как зад павиана, что-то замычал - и внезапно повалился на пол, потеряв сознание. "Вот симулянт,- возмущенно подумал Пфлюген,- это он нарочно, чтобы аббата из дворца не везти!" Впрочем, взаимное неудовольствие не помешало следующим утром состояться тайной встрече британца и немца. Долгих дебатов не было - обе стороны признали сложившееся положение крайне опасным и нетерпимым. Былые распри из-за распределения часов работы былы забыты, и оба сменщика согласились, что единственный выход - это держаться заодно. Двое послов скрепили возобновленный союз крепким рукопожатием. - Хотя я знаю,- угруюмо прибавил при этом Тапкин,- что вы в дороге наговаривали на меня аббату всякую гадость и подстрекали де Перастини поискать меня в моем доме вместе с моим слугой! - Я тоже знаю,- язвительно отвечал фон Пфлюген-Пфланцен, саркастически сверкнув моноклем,- что вы подряжали Гринблата шпионить за мной! - Ладно, барон, оставим это,- примирительно сказал Тапкин, отнимая руку,- не время! Они коротко посмотрели друг на друга и перешли к животрепещущему вопросу: что делать. Тапкин вовремя вспомнил: - Знаете что, барон, я слышал,- у аббата был кое-какой инцидент в местной харчевне. - Да, мне доносили. И что? - Помнится, один здоровяк хотел там одним пинком оторвать нашему попрыгунчику-аббату оба яйца. - Дас ист очень плохо, что это не произошло,- сказал с искренним сожалением фон Пфлю. - Верно, весьма жаль,- согласился британец,- но, может быть, еще не все потеряно. Если кто-то нам способен помочь, то, полагаю, это тот самый мужик. - Но тогда аббат не пользовался таким влиянием при дворе,- возразил пруссак. - Это очень скверно, что его спутник оказался святым. Согласится ли теперь этот самый здоровяк осуществить свой замысел? - Смотря как повести дело,- отвечал Тапкин. Разузнав, где разыскать того здоровяка, о котором они толковали меж собой, двое союзников устроили с ним встречу. Она состоялась в том самом трактире "Клешня", где аббат Крюшон читал проповедь этому некитайцу о вреде чревоугодия и пользе воздержания в пользу ближнего своего. Имя мужика было Синь Синь, и он, действительно, был тем самым, кто благоговейно внимал благой проповеди, а потом, не совсем точно уяснив себе ее суть, возжелал немедленно исполнить просьбу Божьего человека - так, как он ее понял, а именно - изо всей силы пнуть аббату по яйцам. Работал Синь Синь в этой самой харчевне - с утра водовозом, а вечером вышибалой. В этот ранний час он как раз имел обыкновение подкрепляться пищей у своего хозяина. Пфлюген и Тапкин подсели к нему с боков и предложили: - Как, парень, не против пары кружек пива с утра? Странное дело - когда с Синь Синем говорил другой иностранец, а был это наш славный аббат Крюшон, то водовоз почему-то слышал совсем не то, что ему говорили. Но в этот раз Синь Синь прекрасно все расслышал и в точности усвоил содержание высказывания двух послов - его тему, рему, предикат, коннотацию и прочее наполнение произведенного речевого акта. - Угостите ежели, дак пошто же против,- отвечал водовоз-вышибала, простецки улыбаясь. Он залпом выдул принесенную кружку и отхлебнул из другой. - Ну, дык чего? Воду, что ль, куда отвезти или отжать кого? - догадливо спросил здоровяк. Но лучший ученик Дизраэли лорд Тапкин знал дипломатию и не стал заходить в лоб. Он сделал огорченное лицо и сказал: - Хороший ты мужик, Синь Синь. Жалко нам - пропадешь ни за что. Синь Синь залпом допил остаток второй кружки и поднялся с места. Он обиженно произнес: - Ну, коли такие разговоры пошли, дык я тоже тогда пошел... - Еще две кружки! - скомандовал хозяину Пфлюген. - И еще две! - добавил Тапкин. Водовоз сел на место. Он выдул еще две кружки и принялся смаковать оставшееся пиво. - Ну, чего это вам меня жалко, говорите! - потребовал он. - Ты помнишь, как французский аббат за твой счет на шаромыжку отобедал? - спросил Тапкин. - Ты еще яйца хотел ему отпнуть,- подсказал Пфлюген. - Че не помнить,- отвечал, ухмыляясь, Синь Синь. - Хороший человек, а дурак - яйца-то пуще глаза надо беречь. - Этот хороший человек тебя тоже не забыл,- сообщил Тапкин зловещим шепотом. - Да? - отхлебнув пива, равнодушно переспросил водовоз. - Ага,- подтвердил Тапкин, - не забыл, как ты хотел пнуть ему,- ну и, хочет теперь поквитаться. - Это за что же? - изумился вышибала. - За яйца, за что же еще! - объяснил Тапкин. - Ну, вот и делай людям добро после этого,- обиделся Синь Синь. - Сам же меня уговаривал, а теперь - поквитаться. - Он такой,- пожаловался потомственнй барон фон Пфлюген-Пфланцен. - Этому аббату сколько добра ни делай, он в ответ одно говно. Ему все чужие секреты доносишь, всю подноготную, про друзей своих, а он после этого припрется да какого-то педика-итальяшку в дом запустит, чтобы тот все ошманал. - Верно, верно,- поддержал Тапкин,- иезуит, одно слово. У них всегда так: сначала пожрут на халяву, а потом подкараулят где-нибудь в темном закоулке... - ...и долбанут по башке кастетом! - бухнул Пфлюген. Водовоз-вышибала недоверчиво перевел взгляд с одного на другого. - Да меня не так-то легко долбануть,- ухмыльнулся амбал. - Тем более этому коротышке-аббату. - А ты видел, какая у него заточка? - спросил Тапкин. - А ты видел, какой у него кастет? - спросил Пфлюген. - А пусть придет и покажет,- лениво отвечал вышибала. - Я и не таких обламывал, хоть на дубинах, хоть на перьях. - Ха! ха! ха! - деревянно рассмеялся Пфлюген. - Ты думаешь, он с тобой в честную сойдется, перо против пера? Он тебя подкараулит где-нибудь в закоулке... - ...да долбанет из-за угла кастетом,- закончил Тапкин. Водовоз задумчиво поскреб голову. - А вы, мужики, сами-то кто будете? - спросил он. - Еще два пива! - крикнул Тапкин. - Мы есть послы Британии и Германии, о да,- отвечал Пфлюген. Синь Синь скривился. - Еще четыре пива нам сюда на стол! - крикнул Пфлюген. - И рыбки вяленой! - прибавил Тапкин. Синь Синь принялся задумчиво цедить кружку за кружкой. После пятой он сказал: - А это без булды, что аббат на меня злобится? - Бля буду! - поклялся Тапкин. Пфлюген поддержал: - Я сам явился свидетелем того факта, что прошлый раз во дворце аббат имел беседу, на которой убеждал августейшего государя, что подданые, пинающие проповедников ниже пояса, представляют собой угрозу для законопослушного общества и подлежат искоренению как подрывные элементы. Какого же, извините меня, члена тут еще сомневаться! Водовоз снова принялся скрести голову. - Ну, и что делать? - спросил он наконец. - Мне что - на дно теперь залечь? - Ха-ха-ха! - рассмеялся Тапкин. - От этого иезуита нигде не скроешься, у него руки длинные - везде найдет. Пфлюген дополнил: - Подкараулит ночью и... - Долбанет меня по башке кастетом,- закончил Синь Синь. - Да, хреново дело. Может, мне его первому долбануть? - Вот! - в голос воскликнули Тапкин и Пфлюген. - Сам теперь видишь, что другого выхода нет. - Только по-умному надо,- наставлял Тапкин. - Ты его на сходняк позови, мол, отступного дать ему хочешь. Ужин обещай, выпивку поставить, девочек - все как положено. Ну, он придет, а ты его попроси проповедь прочитать,- хочу, дескать знать, как мне надлежит почитать священника моего - этого аббата хлебом не корми, дай ему проповедь об этом прочесть. - Точно, забодал в корягу! - сверкнул моноклем барон. - В общем, он соловьем зальется, а ты знай кивай головой да винца ему подливай. А потом вскочи с места да ка-ак... - воодушевленный Тапкин сам вскочил при этом со скамьи и со зверским лицом показал это "ка-ак" ногой по пустой лавке напротив - ...ка-ак бац ему ногой по яйцам! Бац! И снова бац! - И по башке кастетом! - Пфлюген, заразившись энтузиазмом своего друга, тоже не удержался на месте и свирепо оскалившись принялся рубить рукой воздух: - Вот так ему! Бац!.. Бац!.. А-а!.. Козлина! Вот тебе! А-а!.. - Эй, эй, господа! - закричал встревоженный хозяин. - У меня тут приличное заведение! Шумно дыша, оба посла сели за стол. Синь Синь перевел глаза с одного на другого и покачал головой, - Да, мужики, достал он вас... - протянул наконец водовоз. - А вы не думаете, что меня после такого бац-бац того... ну, вы поняли... Аббат-то, я слышал, нынче у нашего государя первый фраер, нет? - Еще четыре кружки пива! - крикнул Тапкин. - И закусить,- дополнил Пфлюген. - Жаркого сюда! - Раков! - Воблы вяленой! Синь Синь съел и выпил все поданное, выдохнул "уф-ф!", похлопал себя по животу и сказал: - Че-то, мужики, вы меня нынче напоили совсем, а? Я как воду-от буду возить? А? - Поможем,- обнадежил Тапкин. - Сами все развезем. - А вы сможете? - Не боись,- успокоил Пфлюген. - Поросенка-аббата возили с этим боровом-итальяшкой, а уж воду-то! Увезем! Так вот и получилось, что двое союзников, британец и германец, в этот день выдали две нормы извоза - одну водяную, другую - пассажирско-рикшную. Но душевный подъем и надежды двоих друзей на скорые перемены перевешивали эту нагрузку и делали их тяготы более выносимыми. В этот вечер рикша, подражающий Тапкину, даже дважды одолел весьма крутой склон, чем весьма поразил де Перастини и аббата. Они пришли к выводу, что некитайцы-рикши не такие уж задохлики, какими кажутся с виду, а с другой стороны, утверждал аббат, помогла пивная тренировка, устроенная ими рикше. Но, увы, англо-немецкие надежды и чаяния евда не были похоронены уже на следующий день - при новой встрече Синь Синь решительно не мог вспомнить вчерашнего разговора, и лорду Тапкину и барону Пфлюгену все пришлось начинать сначала: пиво, задушевная беседа, франко-клерикальная угроза, "долбанет по башке кастетом" и все прочее, включая "че-то вы меня сегодня совсем напоили" и развоз воды двумя послами вместо отрубившегося вышибалы. Работа в две смены длилась целую неделю и порядком вымотала послов, а лечение водовозной амнезии что-то не продвигалось. В конце концов лорд и барон резко снизили количество пивных кружек при задушевной беседе, и Синь Синь как будто бы стал склоняться к плану двоих послов. Тапкин, меж тем, счел нелишним зайти и с другой стороны, а именно - вовлечь в игру уже и самого аббата. Здесь у британца был свой план, в котором важное место отводилось другу аббата де Перастини. Дело в том, что пока британец и немец пестовали свой заговор, у аббата возникли определенные сложности со своим неизменным утешителем-итальянцем. Что-то странное творилось в последнее время с де Перастини. Надежды на скорую встречу с Верди, очевидно, все более ослабевали в его душе, и теперь, когда аббат посылал де Перастини поискать барона Пфлю вместе с Гринблатом, итальянец стонал уже не так экзальтированно, как в былое время. Он покидал дом прусского посла со скучающим и как бы разочарованным выражением лица, а Гринблат-Шуберт выглядывал из окна как-то надувшись и уже не махал вслед ручкой. В последний раз он даже повернулся к ним спиной, как бы сердясь невесть на что. До аббата доходили какие-то нелепые слухи о каком-то якобы поясе верности, который одевал на Гринблата то ли какой-то загадочный немец, то ли какой-то неизвестный итальянец - и якобы, ключ от пояса выдавался Гринблату всего несколько раз в день по нужде. Но это, конечно, были самые несусветные домыслы. Аббат не сомневался, что нико из троих не стал бы терпеть ничего подобного, и уж де Перастини, во всяком случае, не задумался бы ошманать рикшу, похожего на Пфлюгена, чтобы изъять такой ключ. Нет, это были дурацкие сплетни, а вот явью было непонятное поведение де Перастини. Он все назойливее пытался исповедаться аббату. Ехал в коляске, садился близко, дышал жарко, прижимался тесно и, наконец, стонал: - Ах, аббат, я такой грешник... - Да, да, - рассеянно соглашался Крюшон,- все мы грешны, сын мой. Один только Бог благ да еще граф Артуа, ибо он свят... - Боже, какая верность, какая верность! - вздымал руку и болтал в воздухе итальянец и тут же принимался за свое: - Отче, я хочу открыть вам свое сердце... - Не нужно, чадо,- кротко останавливал аббат. - Для искушенного пастыря всякое сердце как открытая книга. - Значит, вы все знаете? - возопил де Перастини. - Конечно, чадо,- вы хотите меня утешить в моей скорби из-за разлуки с милым графом Артуа. - Боже, какая верность! - вновь стонал де Перастини. - Ах, аббат, ну, нельзя же так убиваться - он не стоит этого! - Вот вы говорите, что граф не стоит этого, а милый граф Артуа еще не этого стоит,- горячо возражал аббат. Но де Перастини не унимался. После одной из поездок во дворец он проводил аббата до самой двери его дома и бухнулся на колени прямо на крыльце, на виду у некитайца А Синя и рикши, косящего под Тапкина. - Ваше преподобие! Я хочу немедленно исповедаться вам!.. Ах, я такой грешник! Я... - Остановитесь, чадо! - вскричал аббат Крюшон. - Вы едва не совершили серьезного проступка. Неужели вы не знаете? - я не могу исповедать вас. - Да-а?.. - простонал в изумлении итальянец. - Но, отче, почему же? - Очень просто,- отвечал Крюшон,- эдикт предыдущего папы, его святейшества Пия, строжайше воспрещает французским аббатам, особенно иезуитам, исповедывать итальянцев. - Да-а-а?.. - протянул еще более изумленный де Перастини. Он поднялся с колен и недоверчиво вперил взгляд в лицо аббату. - Что-то я об этом не слыхивал раньше. - Ничего удивительного, вы - мирянин, сын мой. Меж тем это хорошо известный факт. Конклав кардиналов умолял папу при- нять этот эдикт, и непогрешимый наш пастырь внял их голосу. - Но как же так,- возразил ошеломленный де Перастини,- я хорошо помню, как епископ Турский исповедывал старейшину цеха ассенизаторов Джакомо Мальдини. - Епископ Турский? - живо переспросил аббат. - Ну, так он ведь бельгиец родом, а не француз. К тому же, эдикт не распространяется на ассенизаторов. - Но вот другой случай,- продолжал спорить итальянец. - Почти что у меня на глазах архиепископ Парижский принял исповедь от Чезаре Скилаччи, старейшины цеха живодеров. - О, тут вновь ничего странного,- разъяснил Крюшон. - Архиепископ Парижский - перекрещеный мавр. К тому же, на живодеров эдикт также не распространяется. - Хорошо, но кардинал Ришелье, будучи в Риме как-то раз исповедывал... - Сын мой,- решительно прервал аббат,- мать кардинала Ришелье изменяла мужу со шведами, к тому же кардинал Ришелье масон и вольтерьянец, и к тому же - не аббат, а кардинал! - А отец Жан из... - Его мать изменяла мужу с турком! - А... - Он тяжко согрешил и будет гореть в аду! - Но, святой отец,- продолжал кощунственно сомневаться в словах пастыря неугомонный итальянец,- пусть так, но ведь до эдикта папы Пия французские аббаты иногда исповедывали итальянцев? - Верно, такие случаи иногда имели место,- признал аббат,- но ввиду того, что они участились свыше всякой меры, его святейшество наш непогрешимый папа и был вынужден издать свой эдикт. Так что знайте вперед - если вы видите, что французский священник исповедует итальянца, то тут одно из двух: или исповедник не француз, или кающийся не итальянец. - А... - Спокойной ночи, сын мой,- быстро произнес аббат, не давая вякнуть уже открывшему рот де Перастини. - Поправьте-ка повязку - она сползла у вас с глаза. - Аббат! - простонал назойливый собеседник. - Моя мама изменяла мужу с армянами, а папа - перекрещеный румын. Это же не ита... Но аббат, вырвав руку, проворно шмыгнул за дверь и захлопнул ее перед носом у де Перастини. Он вздохнул - его все не оставлялал печаль разлуки с милым другом графом Артуа. "Ах, Артуа, зачем ты оставил меня одного!" - прошептал Крюшон. И вдруг будто молния сверкнула в его мозгу. Ну конечно! - сообразил аббат Крюшон - он два раза ложился на эти ступеньки, задрав сутану и громко стеная. И оба раза сразу после этого появлялся святой граф Артуа. Значит, если аббат в третий раз ляжет на лестницу с голым задом и начнет стонать, то и граф появится в третий раз! Это же так очевидно! И как он раньше не догадался? Ошалевший от радости аббат уже хотел было исполнить свое намерение, как вдруг черная рука сом