Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае (отрывки из романа) --------------------------------------------------------------- © Copyright Александр Гейман, 1998 Email: geiman@psu.ru Date: 15 Aug 1998 --------------------------------------------------------------- Примечание от АВТОРА: данная вещь на текущее число (20.08.98) находится в работе и будет набрана к 1999 г. Ниже дан отрывок из рабочего варианта, а "Крах трансазиатской экспедиции" и "Два письма" - вставные новеллы, входящие в основную линию. ---------------------------------------------------------------  * Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае *  ................................................................. ...Аббат Крюшон и граф Артуа добрались до Некитая и ожидают приема у императора... ................................................................. ...В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и спросила: - Мужики, здесь лысого никто не спрашивал? - Не знаю,- охотно отвечал аббат,- мы только что прибыли. - А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить приехали? - осведомилась физиономия. Граф побагровел и поднялся с дивана. - Мы посланники его величества короля Франции, и я никому не позволю унижать честь моей страны в моем лице! - произнес он резкую отповедь. Физиономия скривилась и отвечала: - Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у болонки второй фрейлины пальчиком поковырять - я все равно не поверю. - Что?!. - побледнев, спросил граф звенящим голосом. - Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори! Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать: - Успокойтесь, граф! Разве вы не видите - этот клоун нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и все тут! Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась усиленно нюхать воздух. - Фу, какой вонючий! - загадочно произнесла она и закрыла дверь. Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший некитайский вельможа возгласил: - Его величество император Некитая просит вас войти, господа! Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс. - Не стойте столбом, граф,- прошептал на ухо графу Артуа аббат, - это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!.. Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и император мановением кисти усадил их на один из диванов напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места, довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его край. - Что, граф, поджилки затряслись? - торжествующе произнес владыка. - Это правильно - императоров надо бояться. Трепетать перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не трясешься со страху - в колодец тебя или башку отрубить да кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка мой покойный - тот с народом не чикался. Бывало встанет вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит, подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо: мужик, проснись! ты серешь!! - так тот так и повалится наземь да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. Так уж народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он: не буду! - Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю да стоит ухмыляется - все ему нипочем. Во как распустились! А я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю сказал - башку долой! Косо посмотрел на царя - опять башку к хренам! Подумал что не то - в петлю, мерзавца! Вот тогда будут бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо! - 25 - Граф и аббат переглянулись. Император заметил их недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не поймут. Балованые - к демократии привыкли... таким все свободу подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император сделал свойское лицо и заговорщицки произнес: - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру! На самом деле он хотел сказать: - Мужики, вы не думайте, что я такой тиран - я скоро демократию заведу. Но почему-то вместо этого он сказал: - Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись: я в рот беру! А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про демократию, а сказал про "в рот беру". Видя, что граф и аббат в замешательстве переглядываются, император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать: - Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто распить. Но вместо этого он сказал: - Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце, конечно - я для таких дел квартирку в городе снимаю. "Да что же я такое несу сегодня?" - в ужасе подумал император. Он густо побагровел - даже вся лысина стала пунцовой, но решил уж держаться своего до конца - будто все так и положено. - Что, небось адресок хотите? - спросил властитель Некитая. - Так и быть, могу продиктовать. - Да, если не трудно,- любезно откликнулся аббат и достал откуда-то карандаш и бумагу. - Пиши, аббат,- скомандовал император,- дом Гу Жуя на углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо. Постучать четыре раза. - Четыре раза,- повторил аббат, записывая. - Аббат,- грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный граф,- зачем вы записываете этот адрес? А император меж тем словно окаменел - он сидел с таким лицом, будто у него в животе застрял кусок только что съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно - он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь, как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения, император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в двери, которыми они вошли. - Какой милый человек,- ласково произнес аббат, провожая взглядом императора. - Аббат, извольте объясниться,- решительно потребовал граф. - Как вы посмели записать этот адрес? - Так, на всякий случай,- кротко ответил аббат, глядя в глаза графа ясным взором праведника. - Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих? - грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал - то ли придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один только граф: - Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина, - 26 - зачем ты адрес дал? - допытывался визгливый женский голос, выдавая известное состояние женской души, за которым следует цепляние в волосы или битье тарелок. - А тебе-то что? Хочу, вот и дал,- пробубнил в ответ кто-то голосом, весьма схожим с императорским. - Да дурак ты дурак! - вскипела невидимая собеседница императора. - Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага, так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик, пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет, что ты и в секту его запишешься! - Ну и запишусь, что за беда! - угрюмо пробубнил император (если это был император). - Что за беда! - взвизгнул женский голос. - Ну, дурачина же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься? Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да только по нашей вере такого не полагается! - ну, и с чем ты останешься после этого, дурак?!. Новый голос горячо поддержал собеседницу императора: - Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей супруги... Даю слово чести - императрица в точности обрисовала повадку этих подлых иезуитов - они именно так все и делают. Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих пор от них стонут,- император Барбаросса даже утопился из-за этого - скажи, Фридрих! Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф так и позеленел - хуже позора просто невозможно было вообразить. - Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? - гневно вопросил он. В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу. Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с адресом. Порвав ее на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул клочки в лицо аббату. - Ха! ха! ха! - проговорил наглец в лицо аббату и повернулся, чтобы уйти. - Ничего страшного, граф,- незлобиво произнес аббат, улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского всепрощения,- ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки! Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу - какое право тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны, заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что! И налившись от злости, граф оставался на месте, ненавидя и проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака, маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех, включая обожаемого короля Луи, этого паршивца - вот ведь сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в голове зароились кровожадные мысли - вернуться во Францию да устроить хорошую революцию: на гильотину гада! - Вот ведь до чего может дойти человек даже самого редкого благородства в черную минуту уныния и душевной слабости! - 27 - Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они сами. - Ваше сиятельство,- заговорил аббат, - вам не кажется, что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть. Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом, весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил: - Что же вы предлагаете, аббат? - В нашем распоряжении есть несколько способов действия. Мы можем,- начал перечислять аббат,- сидеть тут, дожидаясь, пока о нас не вспомнят. Это во-первых. - А если не вспомнят? - Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет их внимание. Это во-вторых. - Что же именно? - А давайте кричать: пожар! пожар! - предложил аббат. - Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих. - Мне все больше кажется,- холодно возразил граф,- что вы нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы изводить меня. Так вот, имейте в виду - у вас ничего не выйдет. Кишка тонка. Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он терпит безвинно. - Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все время спрашиваете? - кротко заметил он. - А что же вы сами предлагате, в таком случае? - Тут у дверей стоял часовой,- отвечал граф. - Возможно, он вызовет кого-нибудь. Но часового у двери уже не стояло. - Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! - решительно заявил граф. Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был мальчик-негритенок лет десяти. - Дяденька, а вы вправду французский граф? - спросил он. Граф Артуа снисходительно улыбнулся. - Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти... - Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? - перебил любопытный мальчуган. Граф рассердился: - Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе уши! Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату. Он скорчил рожу и сказал: - Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что это лысый лезет! - Аббат! - призвал граф. - А ну, хватайте этого мерзкого сопляка! Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться на месте. Вдруг он пронзительно закричал: - Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!... - 28 - В один миг с разных сторон послышался топот множества ног и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды. Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил: - Что горит? Где?!. Аббат, отфыркиваясь, отвечал: - О, господа, успокойтесь - ничего страшного. Просто граф пожаловался, что сгорает от жажды. Тут же пара ведер воды обрушилась на графа. - Стоп, стоп, стоп! - распорядился один из прибежавших. - Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели утолить жажду? - обратился вельможа к графу. - Да, и перекусить бы не помешало! - тотчас отвечал за него аббат. - О,- удивился вельможа. - Так в чем же дело? Все вас давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте, господа! Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как это бывало и при французском дворе, толклось множество народа. Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них еще никто не уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В наступившей тишине он торжественно возгласил: - Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете - вон они, мокренькие. Прошу любить и жаловать. Императрица сделала любезный кивок и помахала издали веером - графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший знак",- подумал он и взбодрился духом. - Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! - объявил император. Все захлопали в ладоши. - Странно,- сказал граф аббату Крюшону,- сомневаюсь, чтобы тут могли знать французскую кухню! - Чего же не знать,- отвечал один из придворных, стоявший поблизости. - Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает! - На подобное прозвище можно и обидеться,- заметил граф,- но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла. - Да? - язвительно переспросил некитаец. - Только не уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью под окном премьер-министра - я все равно не поверю. - О чем толкует этот недоумок? - громко спросил граф аббата. - Может, так в Некитае принято напрашиваться на поединок? Аббат примирительно отвечал: - Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда им знать христианские понятия! Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную фразу: - Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь! - Вот именно,- гордо отвечал граф. - Не на такого напали, и чем раньше это все поймут, тем лучше! В ответ на это некитаец стал делать губой и руками какие-то странные жесты, явно направшиваясь на ссору. Вокруг них стал собираться кружок. - Что это с графом? - послышалось за спиной у графа Артуа. - 29 - - Да вишь, плохо облили - все еще не остыл парень,- отвечал кто-то. - Так яйца ему надо оборвать - глядишь, и успокоится,- произнес еще кто-то. Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у противоположной стены европейца с моноклем - того самого, что порвал бумажку с адресом. - Прошу прощения,- осведомился граф Артуа у своей дамы,- вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем? Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой. - Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник,- разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте. Рядом с прусским посланник сидел еще один человек европейской внешности - с мясистым красным лицом, с рыжеватыми бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами. - А! - сказал граф. - Понимаю... А кто вон тот, с бакенбардами? - Это британский посланник, сэр Тапкин,- отвечала дама. - Кстати, меня зовут Зузу. - Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом,- сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться.- О, прошу прощения за оплошность, признаться, я не решился поинтересоваться прямо. Кстати, позвольте представиться: наследный граф Артуа из гасконской ветви. - Да уж знаю,- вновь хихкнула дама. В этот момент к столу, где находились граф и аббат, подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга - очевидно, кравчий - громогласно объявил: - Внимание! Специально для наших дорогих французских гостей - национальное французское блюдо. От императора!.. - слуга сделал торжественную паузу. - Лягушачья икра, господа!.. Приятного аппетита. Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал. При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот, а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило. - Я знаю,- прошептал он аббату,- это подлость Пфлюген-Пфланцена! Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с места и объявил в парадном тоне: - Выражаю нашу общую признательность его величеству за внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак нашего доброго отношения, а также не желая себе положения исключительности... мы с аббатом единодушно решили - послать оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин - примите от нас эту икру! Зал разразился рукоплесканиями. - Как благородно! - восхищенно произнесла Зузу. - Вот она, французская косточка! Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на речь графа поднялся британский посланник и произнес: - 30 - - Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как вы выразились, граф, соседей по Европе. Право - мы с бароном сердечно тронуты. - Э! - сказал себе граф Артуа. - Где-то я слышал этот голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах императора всего час назад? Меж тем, Тапкин продолжал: - Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар. Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра - дар императора, а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском дворе, получаем от его величества свою традиционную национальную пищу. Я, в частности,- ростбиф и пудинг с изюмом,- сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки немалый горшок с пудингом. - А барон... - А я получаю,- горделиво заявил барон Пфлюген,- тушеную капусту с сосисками и говяжий студень,- и он показал тарелку с горой сосисок и капустой - у графа и аббата так и заурчало в животе от вида сосисок и ростбифа. - Так что,- заключил Тапкин,- мы вынуждены отказаться от великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте, господа, свою икру сами! Зал снова зааплодировал. - Тоже очень велкодушно,- растроганно промолвила Зузу. - Ах, вы, европейцы такие воспитанные! А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний, назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг еще не сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат поднялся с места и заявил: - Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться. Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! - спасибо за адресок, то есть,- поправился аббат,- я хочу сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться - пусть эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии - и да здравствует простота и скромность! Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо возразила: - Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы, граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей,- правда, дорогой? - обратилась она к супругу. - Да пускай едят свою икру, чего там,- великодушно согласился император. - Ешьте, мужики, сколько влезет, не стесняйтесь! Я уже распорядился - вас теперь каждый день будут так кормить. Так что кушайте на здоровье! - Приятного аппетита! - хором произнес весь зал, а Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись. Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо, но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками. "Еще немного - и я сойду с ума",- подумал граф. Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и - 31 - теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства. Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и, рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста. - А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок ветчины - вот такой,- увлеченно излагал аббат. - А Варсонофий, как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! - этот кусок - вот так! - видите? да и ням его - ням! ням! - и весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок... - О,- улыбнулась дама, - Как вы, французы, любезны! - Да уж, мы такие,- отвечал аббат и, складывая окорок на тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска. Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась другая - графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на стол. Но граф не потерялся и тут - он сделал вид, будто уронил на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел, граф - чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения относительно истинной причины своего нырка под стол - пожал ей коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно сморкаться в рукав - его платок, как назло, куда-то запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки - разумеется, с тыльной нижней стороны - и выбрался наружу. Он продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере надобности, наклоняясь под стол и мазая о ее сиденье - с нижней стороны - новую порцию соплей. Так он повторял свою проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа, сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему новые испытания - каковы они, будет видно из дальнейшего рассказа. Послышался чей-то крик: - Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет этот негодник! Взоры всех обратились в сторону императора - крик исходил от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже знакомого графу чернокожего мальчишку. - Это учитель словесности, наставник нашего принца,- разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа. - Как! - потрясенно воскликнул граф. - Вот этот негритенок - сын императора, наследник престола?!. - Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца,- ласково улыбнулась Зузу. - Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть за ухо! - сказал граф сам себе. - Хорошо, что аббат мне помешал. Меж тем словесник продолжал на весь зал: - Ваше величество! Я велел написать этому сорванцу сочинение "За что я люблю папу" - и что же? - А что такое? - спросила государыня, сойдя с трона и нежно обнимая свое дитя. - А вы прочитайте! - потребовал словесник и сунул императору листок. Император начал было читать, но словесник снова потребовал: - Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали! Император начал было читать: - За что... что я не... - побагровел и сказал: - Что-то я не разбираю почерка. - Дайте сюда, я сам прочитаю,- словесник забрал бумагу из руки императора и громко зачитал: - За что я не люблю папу. Сочинение. ЗА ЧТО Я НЕ Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю ЛЮБЛЮ ПАПУ его. По-моему, он козел. Один раз я налил ему в ночной горшок апельсинового сока. Так этот додик стал бегать и всем доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал пробовать. Он совсем додик - придет, че-то хнычет, хнычет... К тому же, он мне не папа. Мой папа - конюх Ахмед. Мама сама сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник. Поскорей бы это случилось. Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба - император то наливался багровым цветом, как пион, то белел, как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и тут император заговорил. - Эта молодежь... - с глубокомысленным видом произнес он. - Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских порывов и... - император мелко закивал головой, что должно было изображать мудрую снисходительность,- и жизнь берет свое. Мы все были романтиками, а теперь вон... - и государь снова мудро закивал,- жрать-то охота, небось! Зал облегченно перевел дыхание. - Да, да! - послышался отовсюду хор восклицаний. - До чего точно сказано! У мальчишек - у них всегда в голове романтика. Аббат Крюшон поднялся и громко сказал: - Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо,- хотя никто не говорил ничего подобного,- а я говорю, что в его возрасте подобная возвышенность ума чрезвычайна похвальна! - да и адрес мы помним без всякой бумажки!.. Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво кивнул ему. Посыпались новые восклицания. - Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад души, это замечательно! - Конечно, конечно, сразу видать будущего поэта! С места поднялся один из придворных и сказал: - Ваше величество! Но если у наследника такая романтическая душа и к тому же - незаурядные литературные способности, почему бы с ним не позаниматься кому-либо из наших мэтров? - Да, да! Например, Ли Фаню! - тотчас отозвался зал. Император несколько нахмурился - он был в размолвке с Ли Фанем. Императрица же немедленно ухватилась за эти слова: - У мальчика литературный талант, а из-за твоего Тарзана,- накинулась она на супруга,- наш лучший писатель Ли Фань удален от двора (хотя Ли Фань сидел в это время за одним из столов). - А кто же будет заниматься с ребенком? Тут встал из-за стола редактор одной из двух местных газет Ван Вэй: - Ваше величество! Мы тут посоветовались и единогласно решили... У нас тут есть избранный кружок любителей изящного - "Золотой аргонавт". Мы туда, конечно, только самых лучших стихотворцев берем, но у принца такой талант, что и обсуждать-то нечего... В общем, мы его записали в почетные члены с присвоением звания "золотой аргонавт". Так что пусть приходит, мы его вырастим во всемирного поэта! "Золотой аргонавт" гордо оглядывался по сторонам, корча рожи всем сразу. - Ну, вот видишь, обошлись и без Ли Фаня! - засмеялся император. Зал дружно поддержал, вежливо похихикивая. - А я, ваше величество, из своего детства могу похожий случай рассказать! Можно? - заговорил один из некитайцев, и граф узнал в нем того, кто предлагал оборвать ему яйца. - Кто это? - спросил граф Зузу. - Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем,- охотно объяснила Зузу. - Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла держал - ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит, была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня моложе. Я уж ее и там тискал, и тут, - ну, кое-как сговорил придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика как на додика посматриваю - ну, еще бы, первая любовь. А старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то на конюшню пошел, захожу - а старик-то мой телку уже завалил да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать - не лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю ее и валял, пока не натешился,- ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка! Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг встал Ли Фань и громко произнес: - Гу Жуй, ты потаскушка! - Почему это? - обиделся Гу Жуй. - Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы подольститься, да еще отца своего измарал, подлец! Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже оправдываться: - Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя - для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного? Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу Жую: - Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь! - Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй. - А кто же бутерброд с таким говном будет есть! - отвечал император и злорадно засмеялся. Императрица тоже была недовольна. Она досадливо наморщилась и выговорила Гу Жую: - Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам хоть у наших французских гостей! - А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. - Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье мажет. Граф Артуа побледнел: - Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий клеветник! - гневно закричал он, выскакивая из-за стола. - Ничего не клеветник,- стоял на своем Гу Жуй. - Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что, боишься проверки? - Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,- торжественно заявил граф,- или мы будем драться на шпагах! - Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно спросил Гу Жуй. - Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно закричали по залу. К графу подошло несколько некитайцев: - Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул? - Пожалуйста,- холодно отвечал граф, торжествуя про себя - он-то знал, что ничем не рискует. Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но ведь он же ее не касался!.. - Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их намазать на мой стул?!. Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу. - Я думала, по-французски так принято ухаживать... - виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она заметила любезность графа и решила ответить ему тем же. Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать. Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу возмутиться их жестами - он был полностью потерян. - Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно,- укоризненно попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман! Действительно, всяк согласится, что граф поступил опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало: думаешь одно, а выходит другое. Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя только из-за голосов позади него: - Ты смотри, как икру наворачивает! Все-таки свое, родное - его ничем не заменишь! - Ну, национальное блюдо есть национальное блюдо, да дело - 35 - здесь не в этом,- возразил другой голос. - Я верно слышал, от икры потенция раз в десять сильнее - вот он и лопает за обе щеки. - Так ты думаешь, он уж затевает к нашей государыне подкатиться? - спросил первый голос. - Факт! - подтвердил второй. - Он еще только в залу вошел, а я уж вижу: он к государыне в постель задумал. - Эх, как жрет-то все-таки - залюбуешься! - восхитился первый. - Даже не солит! "О чем это они?" - с удивлением подумал граф и только теперь заметил, что он вовсю уплетает лягушачью икру - огромное блюдо перед ним было уже наполовину пусто, а граф как раз остановил руку с полной горстью икры у самого своего рта. Минутой позже он ощутил мертвую тишину, царящую в зале, а еще через миг осознал и причину ее: оказывается, все вокруг прекратили свои занятия и во все глаза таращились на графа - как он пожирает свое блюдо. - Кушайте, кушайте, граф, что же вы перестали! - любезно попросила государыня и ласково улыбнулась. - Мы все любовались, глядя на ваш аппетит! - Я вас щиплю, щиплю! - прошипел аббат Крюшон. - Вы чавкали на весь зал, прошу прощения, как свинья над корытом! Не понимаю, как вы можете есть эту гадость? Графа едва не вывернуло прямо при всех, но, к счастью, в этот самый миг император объявил: - Теперь, когда последний из гостей наелся, самое время и малость встряхнуться. Танцы, господа! Все повскакали со своих мест, и множество пар закружилось по полу в танцах, не слишком похожих на французские - они были неизмеримо изящней по рисунку и по грациозности танцующих. Граф и аббат, однако, не вошли в число танцующих - аббат как лицо духовное, а граф был слишком подавлен. Он мрачно слонялся из стороны в сторону в каком-то обалделом состоянии - не то лунатик наяву, не то... хрен знает кто. Но не то аббат - он был в самом приподнятом настроении и, расхаживая по залу, уже выбирал, с кого бы ему начать обращение в первоапостольскую католическую веру. Он заговаривал то с одним, то с другим, знакомился, раскланивался, любезничал с дамами - в общем, не терял времени даром. Однако аббат не подозревал, что каждое его движение внимательно наблюдает пара настороженных глаз. Глаза эти принадлежали императорскому палачу. Человек он был весьма достойный и почтенный, однако у палача была одна черта - он во всех и каждом подозревал конкурентов. Ему почему-то казалось, что все как один стремятся занять его место, что они постоянно только о том и помышляют и строят всякие козни с этой целью. Особенно ревниво он относился к вновь прибывшим, а что до аббата Крюшона, то его палач возненавидел с первого взгляда. Ему сразу стало совершенно ясно: этот иезуит прибыл в Некитай исключительно с целью оттеснить его от должности и самому стать императорским палачом. Соответственно этому подозрению палач воспринимал и все действия Крюшона с момента его появления во дворце: аббат улыбался и заговаривал с каким-нибудь сановником - палач кожей чувствовал, что аббат склоняет вельможу подговорить императора в пользу аббата, аббат смотрел в сторону трона - само собой, думал палач, французский колдун пытается мысленно уговорить императора отрешить от должности палача - ну, и все в таком роде. - 36 - В это время аббат присмотрел себе кандидата в первые прихожане - одну из дам, увядающую, полную и с томными глазами, что, по опыту аббата, выдавало натуру, склонную к религиозности. Он заговорил с ней: - Дочь моя, ты ведь давно мечтаешь услышать наставления об истинной христианской вере, правда? Палач не слышал этих слов, но по постному выражению на лице аббата мгновенно распознал: аббат выпрашивает себе его должность! Он не мог долее выносить этого. Палач подскочил к аббату с самым решительным видом и крикнул тому в лицо: - Да хватит уже, аббат, прекратите это! Когда же вы наконец поймете - император не поставит вас на фелляцию! Аббат не знал, что такое фелляция, и не понял слов палача, однако моментально сообразил, что необходимо немедленно дать отпор наглому язычнику. Он вытащил заветную заточку, принял надлежащую позу и кротко процедил сквозь зубы: - Вот вы говорите, что император не поставит меня на фелляцию, а император поставит меня на фелляцию! И аббат победоносно посмотрел прямо в глаза своему противнику. Окружающие их придворные тотчас разделились на две партии. Большинство приняло сторону палача и накинулось на аббата: - До чего довести человека! А ведь и пяти минут не беседуют! - Аббат, вам же сказали! Вас же не поставят на фелляцию, зачем вы изводите нашего палача? Однако у аббата нашлись и союзники. Так, Гу Жуй, несмотря на свою давешнюю размолвку с одним из французов, по достоинству оценил прямоту и полемический задор аббата. Он восхитился: - Нет, вы только посмотрите! Только-только приехал в Некитай, а уже довел до белого каления нашего палача! Нет, господа, это просто талант - остается только шляпу снять! - Что это там происходит? - полюбопытствовал император, заметив с высоты трона эту полемику. - Аббат с палачом ведут диспут о вере,- доложили властителю. - Теологический диспут с палачом? - поразился император. - Но зачем же аббату тратить свой жар проповедника на палача! Отведите, немедленно отведите аббата к нашим подвижникам - вот с кем он сможет потолковать всласть. К аббату подошли двое придворных и предложили: - Святой аббат, император спрашивает - не хотели бы вы изложить свое учение в более подобающей обстановке? Наши богословы жаждут вашего выступления! - Как христианский миссионер могу ли я уклониться от религиозной дискуссии? - отвечал аббат. - Конечно, я всегда готов исполнить свой долг - наставить в истинной вере. Аббата повели куда-то прочь из залы, потом спустились в какое-то подземелье, потом вошли в какую-то странную комнату, перед входом в которую качалось какое-то подобие белой ладони размером в рост человека из неизвестного белого материала, похожего на слоновую кость. Аббат проскочил под ладонью и проник в эту комнату, и вдруг - послышался резкий сухой треск, будто рвалось полотно, и - аббат неожиданно очутился в некоем подземелье или пещере. Впрочем, она была довольно вместительной - в пещере находилось человек пятнадцать или больше. С изумлением аббат узнал в одном из них графа Артуа, только тот был почему-то совершенно обнажен и лежал на полу, задумчиво подперевшись рукой. Впрочем, раздет был не только граф - на половине этих пещерных жителей не было никакой одежды. Человека три увлеченно толковали меж собой. - Да нет же,- горячо доказывал кто-то лысый в очках,- вы не понимаете! Все дело в том, что 4собственно логический, или формально-логический, или просто логический момент в предметной сущности слова необходимо тщательнейшим образом отличать как от эйдетического момента, так и от разных диалектических моментов эйдоса, например, от энергийно-символического, и уж подавно от тех моментов слова, которые относятся не к предметной сущности слова, а к его абсолютно меональным оформлениям, например, к аноэтической энергеме, рождающей из себя психическое!5 - Это дискутабельно! - мгновенно возразил другой язычник в набедренной повязке. - Васубандху совершенно иначе трактует проблему едино-множествености пуруш! - Э, господа,- отвечал н