а это третий спорщик,- да вы же оба эпигогику забывате. Эпигогику вам, батенька, надо подтянуть, эпигогику! - Граф! - воскликнул меж тем удивленный аббат. - Как вы сюда попали? Вот не думал, что вас может привлекать религиозный диспут... Но зачем вы разделись? Граф Артуа молча кивнул головой, давая знать, что узнал аббата, но не отвечал. Остальные, перестав дискутировать, принялись рассматривать аббата. - Простите, господа, а где я нахожусь? - задал вопрос аббат. - Среди просветленных, дорогой,- отвечал кто-то смуглый и крючконосый. - В самой, слушай, Шангри-Ла! - А! Это место, где скрываются отпетые язычники, дабы пакостить добрым христианам? - припомнил аббат. - Что ж, я с радостью приобщу вас к истине христианского учения. - А в чем заключается эта истина? - последовал вопрос. Аббат окрыл рот, чтобы ответить, и вдруг с изумлением и ужасом ощутил в своей голове полное зияние - он не помнил ни строчки из Писания! Хуже того, вообще все догматы святой веры, как по мановению волшебной палочки, в один миг покинули его ум,- аббат даже не мог вспомнить, кто такой Саваоф и чем он замечателен. И это еще было не единственной неприятностью: аббат вдруг почувстовал, что забыл посетить до начала дискуссии кое-какое помещение, дабы избавиться от излишков жидкости, и теперь этот избыток подавал властные позывы. Но если злые язычники, наведшие на аббата свое помрачение, ожидали, что избранник ордена иезуитов откажется от дискуссии, то они жестоко просчитались. Аббат Крюшон не собирался сдаваться так просто. Ничем не выдавая своего замешательства перед этими еретиками, аббат бойко отвечал: - Нет ничего проще святой истины. Перво-наперво, надо исполнять все заповеди, во-вторых, жертвовать на Божью церковь, в-третьих, почитать священника твоего, ну и, терпеть, потому что Господь терпел и нам велел! Просветленные Шангри-Ла переглянулись. - Хм-хм,- произнес один из них. - А вот хотелось бы знать, какова наипервейшая заповедь? - Ну, если по порядку, то первейшая обязанность каждого христианина - это двести девяносто раз переписать своей рукой Письмо Счастья,- отвечал аббат ни на миг не задумываясь. - Во-вторых - собственно, это даже во-первых,- нельзя громко пускать ветры, находясь в обществе - это очень неприлично. В-третьих, надо стричь ногти и любезно говорить с дамами. Четвертое... - Все, все, достаточно,- прервал его один из отшельников. - А вот хотелось бы еще знать - как надлежит почитать священника твоего? - О,- охотно делился сокровенной истиной аббат,- в этом нет ничего сложного. Нужно всячески ублажать его, вот и все. Например, если ты встретил священника где-нибудь на улице, то надо скорее подойти и предложить ему взаймы деньги, а потом не требовать их назад. Далее, надо как можно чаще звать священника в дом пообедать и готовить самые сытные и вкусные блюда. Потом, подобает почаще водить к нему на исповедь свою жену, а если дочка вошла в пору, то и ее,- и надлежит их оставлять на исповеди на часок-другой, а самому вставать на часы у дверей и следить, чтобы никто не помешал. Тогда жене и дочери уж не вздумается гулять с кем-нибудь, яко блудливой козе. Потом, надо узнавать, нет ли у батюшки каких-нибудь святых занятий,- например, он любит нюхать табак или пить кофе,- ну и, надлежит оказывать ему всяческую помощь в этих молитвенных трудах, покупать месячный запас лучших сортов табаку и кофе. В общем, священника надо почитать всеми доступными способами. Как видите,- закончил аббат Крюшон,- в христианском учении нет ничего непонятного. - Понятно,- протянул кто-то. - Ах, Фубрик, как он излагает! - восхищенно сказал другой. - Заслушаться можно. - Ну что, язычники, будете креститься? - спросил аббат. Не отвечая на его вопрос один из просветленных окинул взглядом свою шайку и спросил: - Ну, мужики, что скажете? Вот ты, Зара? - А что,- задумчиво протянул тот, кого назвали Зарой,- чем это хуже "Популярной Библии в картинках"... - Да и письмо счастья у нас давно никто не писал,- поддержал другой язычник. - Чего там, пущай проповедует! - Но сначала надо испытать его на Страшном Суде,- сказал Зара. - Как думаешь, Готама? - Согласен,- кивнул Готама. - А ты, Сен-Пьер? Фома?.. Жомка?.. Киви-Кави?.. Ходжа?.. - Согласен... согласен - понеслось по помещению. - Итак, аббат,- заговорил старший, по видимости, просветленный. - Мы обращаемся вам вот с какой просьбой. Вы ведь верите в загробное воздаяние? - А как же,- подтвердил аббат,- все помрем и к чертям пойдем. - Ну вот, мы и хотим просить вас взять на себя роль судии - разобрать дела усопших и воздать им, что причитается. - Нет ничего проще,- отвечал аббат. - Где тут усопшие? В один миг очертания подземелья расплылись и как бы отодвинулись куда-то далеко, хотя непонятным образом все присутствующие в пещере продолжали оставаться где-то рядом. А перед аббатом возникли души - впрочем, выглядели они вполне телесно. Это были те, чью загробную долю надлежало определить на суде, а также обвинители и свидетели и все прочие, кому полагается быть в подобных случаях. - Говорите, усопшие! - повелел ангел смерти с пылающим мечом в деснице. Вперед выступил большой пестрый кот и человеческим языком произнес: КОТ И СОБАКА - М-мя-я-у! А что хочет услышать НА СТРАШНОМ достопочтенный суд? СУДЕ - Свидетель, расскажите про этих людей, про своих хозяев,- показал мечом ангел. - Как они с вами обращались? Кот горько заплакал. Всхлипывая, он начал горестную повесть о невообразимых издевательствах и мучениях: - Это волосы дыбом, как со мной обращались. Подумать только - назло кормили красной рыбой, сметаной и мясом, чтоб я растолстел и страдал от одышки! Уж не хочу - нет, несут на руках и у чашки посадят - давай, мол, ешь, мы нарочно устриц тебе купили! На улицу пойдут - и того хуже... Бывало, заберешься на дерево, сидишь на верхушке, мяукаешь со страху, так они еще полезут и снимут, чтоб дальше мучать! А то сядут и шерсть расчесывают и бороду чешут, пока совсем не обессилею... Кот зарыдал не в силах дальше продолжать рассказ о перенесенных страданиях. Публика в зале гневно роптала и ахала, сопереживая несчастному животному: - Казнить таких! Бедный котик... Изверги! - Господин судья! - обратился ангел. - Тут у нас еще одно похожее дело. Не соблаговолите ли заслушать и его, а уж потом вынести приговор по обоим делам сразу? - Зовите следующих грешников,- распорядился аббат,- ему, впрочем, уже было ясно, какой вердикт нужно вынести. - Свидетель собака! - громким голосом повелел грозный ангел. - Что вы можете сказать об этих усопших, твоих хозяевах? - Г-гав! - вымахнула вперед кудлатая, тощая как скелет собака. Она принялась вилять хвостом и прыгать на свежеприбывшие души, стремясь лизнуть их в лицо. - Отвечайте же, собака! - потребовал ангел. - Ой, такие хорошие люди, такие хорошие! - начала рассказывать кудлатая собака. - Добрые: целых два раза в неделю, а иногда и чаще плескали в чашку помои, вот как хорошо кормили! А ласковые какие - никогда не было, чтоб долго били - так, огреют палкой разок-другой в шутку да и повалятся спать тут же у конуры. А как играли со мной всегда, как баловали!.. - Как именно, свидетель? Отвечайте! - Возьмут да в шутку сигарку горящим концом в нос ткнут, а потом сами же смеются,- ласково повествовала собака, не переставая махать хвостом. - Родненькие мои!.. Как в раю у них жила, чистые анделы!.. Зал плакал от умиления. - Вот ведь не все такие изуверы, как те,- вздохнула какая-то сердобольая женщина, утираясь платком. - Господин судья! - обратился ангел. - Вы всесторонне ознакомились с показаниями. Каким будет ваше решение по обоим делам? - Удивляюсь, что вы спрашиваете,- отвечал аббат. - Кажется, все и так проще пареной репы. Разумеется, каждому надо воздать по заслугам. - Итак, ваш приговор в отношении кота? - вопросил ангел. - Ну, коль скоро он так страдал,- рассудил аббат,- а ведь сказано: страждущие будут утешены,- то после этих адских мук ему надлежит заслуженное блаженство. Пускай он проживет новую жизнь у добрых хозяев - вот тех самых, что так славно заботились о кудлатке. - 40 - - М-я-я-а-у! - заверещал кот, вытаращив глаза. - Тихо! - грозно приказал ангел, и кот заткнулся. - А какое наказание вы назначите этим изуверам, его хозяевам? - Само собой, им должно воздать око за око - то есть теми же муками, которыми они язвили несчастное животное. Пускай,- приговорил аббат,- кот станет их хозяином и воздаст им сполна всем тем, что получал от них. - А значит,- уточнил ангел,- коту присудить и собачью жизнь, и эту? - Вот именно. - А каков ваш вердикт в отношении добрых хозяев и их собаки? - Собачка, само собой, должна отплатить добром за добро,- отвечал аббат Крюшон,- а то есть, приговаривается содержать каждого из хозяев всю их жизнь в условиях такого же блаженства, в каком и они ее держали. - Ну, а чем вознаградить добрых хозяев? - А хозяева, раз они такие веселые люди,- вынес решение аббат,- пусть ложатся, сняв штаны, в лужу задом кверху, вставляют себе в известный проход запаленную сигарку и кричат: ту-ту! мы плывем на "Титанике"! - а сигарка пускай себе сгорает до конца, и пусть вокруг летают херувимы и нежно играют на арфах! Зал поднялся в единодушном порыве и рукоплесканиями встретил историческое решение мудрого судьи. Однако всего через миг все пропало. Аббат не успел насладиться заслуженными почестями, как уже вновь оказался в прежней пещере. - А что, мужики, годится,- произнес тот, кого назвали Фубрик. - Я бы только еще присудил собаке жизнь кота прожить - надо же ей и эту сторону медали узнать. А в остальном - полностью согласен. - Молодцом, аббат! - одобрили и другие язычники. - Ну, аббат,- заговорил старший из просветленных,- со Страшным Судом вы справились, тут ничего не скажешь. Раз так, отдаем вам в приход Некитай - проповедуйте, пока не надоест, все равно хуже не будет. А на память о нашей встрече вот вам подарок. Он протянул аббату какой-то большой бумажный сверток, перевязанный красной тесемкой и скрепленый большой печатью с латинскими буквами. - Что это? - полюбопытствовал аббат. - Здесь послание, в котором ваш высший церковный иерарх по достоинству оценил ваш миссионерский подвиг,- отвечал шамбальеро. Аббат сдела шаг из пещеры и вдруг заметил прислоненную к стене большую дубину. Не раздумывая ни мгновения, аббат схватил дубину и обрушил ее на череп старшему из этих язычников - "С головки начинать надо,- мелькнуло в голове у него. - Вожака прикончу, а там дело легче пойдет!" Увы! - глаз и рука подвели аббата - он промахнулся и вместе с дубиной покатился по каменному полу. - Куда ему, косоглазому,- лениво отозвался один из шамбальеро. - Не созрел еще,- согласился другой голый язычник. А вслед за тем снова послышался сухой громкий треск, и - бум! - аббат вновь оказался у дверей парадной залы во дворце императора. Не утерпев, аббат распечатал дарованный ему - 41 - свиток. Он оказался скрученной в трубку книжицей - тонкой, но состоящей из листов большого размера. На титульной странице был выведен крупными буквами заголовок: "Энциклика и булла его святейшества папы римского. О богомерзких хулах и измышлениях негодного еретика аббата Крюшона на святое учение Господа Нашего Иисуса Христа". В глазах аббата потемнело, он мешком осел на пол и тут, прежде чем потерять сознание, не утерпел вторично: горячая жидкость безо всякого участия воли аббата неодолимо вырвалась на свободу из его телесных недр и весело зажурчала по мраморному полу... Тем временем, пока наш аббат проводил время в теологическом диспуте с просветленными Шамбалы,- а побывал он именно там, ведь Шангри-Ла и Шамбала - это одно и то же, и кто не знает этого, тот негодный бездельник, козел и гондурас, но это нам сейчас обосновывать ни к чему, так как речь пошла о графе Артуа, а он не гондурас и не козел, но благородный гасконец с любвеобильным и отважным сердцем,- так вот, с ним произошло тоже нечто весьма замечательное. Сначала граф ходил взад-вперед, помышляя, как бы ему убраться из дворца да и вообще из этой скверной страны, и не чаял уже ничего хорошего из своего - так думал граф - бесславно погубленного путешествия. Краем уха он ловил обрывки разных разговоров, и иные из них заинтересовали бы его в другое время. Так, прислонившись к одной из колонн, граф услышал, как два сановника вполголоса обсуждали ляпсус с сочинением принца: - А ты заметил, как император-то задергался, когда при нем это пакостное сочинение прочитали? - Да? А что такое? - Как что - так весь и перекосился, так и побагровел... - Да? Но он же сказал - его романтика принца растрогала? - Да какая к свиньям романтика - императору в рот при всех нагадили, а он и притворился, чтобы сраму меньше было! - Ай-ай! А мы ему верим... - То-то - верь да оглядывайся - вон, у него уже и граф шпионит, да не туда смотришь, вон он - за колонной спрятался. Граф отошел от колонны, не вступая в спор с подозрительными придворными. Он только постарался получше запомнить их лица, чтобы при случае узнать имена, а там... видно будет. Граф бросил взгляд в сторону престола и увидел, что его соседка по столу, Зузу, взошла к трону и что-то оживленно рассказывает императрице, хихикая и поглядывая на графа. Государыня, внимая рассказу своей фрейлины, тоже бросала в сторону графа пылкие взоры. "Хм,- приободрился граф Артуа,- это что-то значит!" Чутье опытного сердцееда не подвело графа - к нему пробрался слуга и негромко пригласил: - Граф, государыня умоляет вас оказать ей честь личным знакомством и беседой тет-а-тет... Прошу вас - следуйте за мной. Он повел графа прочь из зала и немедля за своей спиной граф Артуа услыхал голоса досужих завистников: - Ну, что я говорил! Уже к императрице побежал, кобель! - Само собой, а зря что ли он лягушачью-то икру горстями ел! - А я сразу сказал - он только вошел, я уж вижу - жиголо это! Вишь, французы - самого породистого прислали: злой, нос крючком, ляжки во, от сопель так и лопается - жеребец лучшего завода! - Это они против англичан интригуют, фаворит чтоб свой был. - Э,- возразил кто-то на это,- какой хошь фаворит, а Ахмеда ему все равно не переплюнуть! - Ну, Ахмеда куда переплюнуть! - согласились все хором. - Это конечно, но для новинки-то, на переменку с Ахмедом!.. Ты, смотри, как побежал!.. Графу страсть как захотелось повернуться и отразить эти измышления в стиле аббата Крюшона: вот вы говорите, что мне не переплюнуть Ахмеда, а мне его запросто переплюнуть! Но благородный граф счел ниже своего рыцарского достоинства вообще пререкаться с этими ничтожествами - и то сказать, их-то не звали в будуар императрицы для частной беседы. А графа ввели именно туда. Императрица сделала слуге знак удалиться и ласково позвала графа к себе: - Ну же, граф, придвиньте ваш табурет ближе... Еще ближе, еще... вот так, да... Я хочу побеседовать с вами как с другом - запросто. Их колени уже почти соприкасались. - Моя Зузу,- поведала императрица,- рассказала мне о вашей галантности за столом - вы ведь не будете сердиться на эту кокетку, ведь правда? Мы, женщины, бываем так откровенны между собой... - Мадам,- отвечал граф как истинный рыцарь,- мое правило - никогда не сердиться на даму, что бы она ни сделала... - О,- с восхищением протянула императрица, - как это благородно! Ах, граф, нам так недоставало человека, подобного вам! Вы представить себе не можете - я так одинока... Государыня коснулась руки графа Артуа безотчетным движением человека, ищущего участия. От этого прикосновения графа обожгло как гальваническим разрядом. В один миг все исчезло, все рассеялось - и нелепые дорожные происшествия, и выходки аббата, и оплошность с обсморканным стулом - что могла значить вся эта суета сует и всяческая суета, когда на графа смотрела Она, и Она была в двух шагах, Она нуждалась в его помощи, Она взывала к нему!.. - а больше ничего и никого не существовало в этой прекрасной вселенной, пылающей светом Любви во всех звездах своего прекрасного неба. - О, мадам,- мужественным голосом отвечал граф,- вы не одиноки более - мое путешествие привело меня сюда, чтобы здесь, подле ваших ног... - Чтобы что? - слегка улыбнувшись, спросила императрица, жадно внимавшая словам своего собеседника. - Чтобы служить вам любым способом, каким вы пожелаете, прекраснейшая из прекрасных,- отвечал граф и встал на одно колено. Глаза государыни сияли как звезды. Ее грудь трепетно вздымалась, выдавая обуревающие ее чувства. Она взяла ладонь графа в свои ладони и нежно сжала ее. - Вы так взволновали меня, граф... Она прижала его руку к своей груди: - Вы слышите, как бьется сердце? - она медленно опускала ладонь графа все ниже и оставила ее на своей коленке. Граф, как бы в рассеянности, подвинул ее несколько глубже вдоль прекрасной ноги. Императрица сдвинула ноги, крепко сдавив руку графа на полпути к дикой розе, и прошептала срывающимся голосом: - Мне так не хватает понимания, сочувствия, ласки... - Вы найдете это в моем сердце, ваше величество,- пылко отвечал граф, пытаясь продвинуть свою руку еще глубже к заветной цели, но, однако, безуспешно. - Ах, граф, вы так горячны! - пролепетала императрица, почти уже не владея собой. - Пожалуй, вам не стоило есть столько лягушачьей икры! Граф не успел ответить, ибо в эту самую минуту скрипнула дверь, и в будуар внезапно вошел государь со свитой. Он нес в руках какую-то бутыль с желто-зеленой жидкостью. - Дорогая! Поздравь меня... - начал император с порога и замолк с открытым ртом, узрев пикантную сцену. Безотчетным движением граф попытался вырвать свою руку, заключенную между сжатых ног своей дамы, чтобы придать происходящему вид мало-мальской благопристойности. Но, очевидно, под влиянием неожиданности, ноги императрицы свела судорога - рука графа была словно зажата в стальных тисках, и он едва не вскрикнул от боли из-за своего безуспешного рывка. "Как, однако, сильны бедра императрицы!" - вторично поразился граф. Он был вынужден так и оставаться - с рукой между ног чужой жены на виду у ее мужа и всех прочих. Весь в красных пятнах, император жалко улыбнулся и попытался съязвить: - Вы бы хоть форточку открыли, а то так и воняет потом! Бледная как мел государыня вся задрожала от едва сдерживаемого гнева. - Карды-барды! - тихо, но злобно процедила она сквозь зубы. Императрица глядела на своего супруга исподлобья, как затравленный зверек. Смешавшийся было император попятился на шаг, но тут же овладел собой и гордо провозгласил: - Народу необходима уринотерапия, я иду проповедовать уринотерапию! - О, да, ваше величество! - поддержал хор придворных. - Да! Шветамбары уже во дворе, ваше величество! И вслед за тем император высоко вскинул голову, развернулся и покинул покои императрицы вместе со свитой. "Н-да, положеньице!" - подумал бледный граф. Он снова попытался пошевелить своей рукой - и не смог. - Государыня! - взмолился граф. - Да отпустите же, наконец, мою ладонь! - А я и не держу ее,- отвечала императрица неожиданно спокойно. Она раздвинула ноги, перекинула правую через руку коленопреклоненного графа, встала с кресла и отошла к окну. Граф с изумлением увидел, что его рука действительно была в стальном кольце - из дна кресла выставлялись два стальных полуокружья, и между ними-то и оказалась его запястье! Он попытался разжать эти кандалы - и не мог. Императрица меж тем курила у окна спиной к графу. Граф хотел снова окликнуть ее и вдруг ощутил больный укус сзади. Он обернулся - это были проделки принца: пакостный мальчишка издали тыкал в зад графа неким подобием кусачек, приделанных к двум длинным прутам. - Прекратите, принц! - гневно воскликнул граф. - Что вы себе позволяете?!. - Ты зачем к моей мамке под подол лазишь, гнида? - отвечал на это "золотой аргонавт". Граф отпихивал эти удлиненные челюсти то свободной рукой, то ногами, но его маневры были затруднены из-за прикованной руки. Наконец он воззвал: - Ваше величество! Помогите же - я не могу высвободить руку. Императрица отвечала не оборачиваясь: - В левом подлокотнике защелка, нажмите ее. Граф, кое-как уворачиваясь от щипков, ухитрился отыскать рычажок и нажать его. Наручники сдвинулись, и граф вытащил руку. - Ну, я тебе покажу, паршивец! - в сердцах произнес он и хотел схватить негодного принца. Но тот сделал графу нос и нырнул куда-то за занавеску. - Граф, подойдите ко мне! - позвала меж тем государыня. Потирая пораненное запястье и почесывая слегка укушенный зад, граф приблизился к ней. - Взгляните-ка в окно! - предложила императрица. - Наверняка вам в своем Париже не доводилось видеть такого. Что верно, то верно - толпу, подобной той, что гудела под окнами дворца, во Франции встретить было мудрено. Численно это скопище не было таким уж огромным - пожалуй, Бастилию брало еще большее количество головорезов. Но даже среди них не было столько полностью обнаженных - собственно, в некитайской толпе таких было большинство. Они о чем-то громко кричали, вздымали руки, чего-то, казалось, требовали, потрясали факелами и плакатами - и все это красиво освещалось яркими фонарями и светом из окон дворца, равно как и немыслимо крупными звездами некитайского неба. Божественное зрелище! - залюбовались все придворные, надзирающие из окон. - Кто эти голые мужчины, сударыня? - сухо спросил граф - он дулся, что императрица приковала его руку. - Это дигамбары, к которым примкнули отдельные шветамбары,- отвечала императрица, задумчиво глядя вниз. - А кто они? Что им нужно здесь? - удивлялся граф. - По всему, они хотят видеть нашего всесовершеннейшего правителя, божественный светоч Некитая,- моего царственного супруга,- молвила в ответ государыня. - Сейчас мы все увидим. Женское чутье не обмануло императрицу - скоро показалась процессия, возглавляемая императором - и между прочим, граф с удивлением заметил, что между всех трется и аббат Крюшон с каким-то свитком в руке. - Хм,- протянул граф,- а что же Крюшон-то здесь делает? А аббат Крюшон был просто-напросто в полной прострации, узнав о том, как в Ватикане расценили его деятельность миссионера. Столько трудов, невзгод, лишений, пламенных проповедей, честолюбивых надежд - и вот!.. Кровью обливалось сердце аббата, как пеобанный слонялся он по двору с папской энцикликой под мышкой. То он хотел сбросить с себя сутану и свой сан и примкнуть к дигамбарам, забыть все, слиться с этой веселой шумящей толпой, обрести недоступную европейцам мудрость Востока, стать сияющим вестником Шамбалы... То аббат страстно алкал искупить свою вину перед святым престолом и пострадать за истинную веру - например, неделю есть лягушачью икру... То он попросту торчал от всего происходящего, не понимая толком, что происходит вокруг, где он, кто он... А меж тем, дигамбары завидев императора несколько поубавили гомон и выстроились перед ним в более или менее ровную линию. Император высоко поднял бутыль с жидкостью зелено-желтого цвета и встряхнул ее. - 45 - - Молодцы дигамбары и примкнувшие к вам отдельные шветамбары! - возгласил он. - А также торчащий от всего этого аббат Крюшон! - Го-о-о!.. - отозвалась толпа. - Хорошо ли вы меня слышите? - Любо, батько! - заволновалась толпа. - Любо! Гуторь дальше! - А видите ли вы эту бутыль? - Видим, батько! - А что там, хлопцы? Знаете? - Не знаем, батько... чи пиво доброе, чи самогон! - Ну-ка, подайте мне стакан,- повелел император. Тотчас протянулась услужливая рука со стаканом. - Ну-ка, кто тут у вас поматерей,- произнес император. - - Вот ты, да, ты - выйди-ка сюда,- приказал он седоусому дигамбару с бритой головой. - А чего я? Чуть что - сразу я,- заартачился было дигамбар, но несколько дюжих рук вытолкнуло его и подвинуло к императору. По знаку императора в стакан щедро плеснули из бутыли. Владыка принял стакан и, молодецки подбоченясь, протянул его седоусому старшине. - Ну, пей, хлопец! - отечески напутствовал император. Дигамбар было глотнул, но тут же выплеснул все на землю и начал плеваться. - Видать, крепкая, зараза! - заметил кто-то из толпы. - Да ни, то она не в то горло пошла,- возразили ему. - Ну как, хлопец,- понравилось? - спросил, отечески улыбаясь, император. - Добре забирает, верно? - Не-ет! - простонал незадачливый испытатель. - Не добре! - А знаешь, что это? - спросил император. - Гадость какая-нибудь! - сердито отвечал седоусый дигамбар, не переставая плеваться. - Нет, это моча,- поправил его император, все так же улыбаясь. Дигамбар заплевался еще пуще. - А знаешь, чья это моча? - спросил император. - Ослиная, наверное! - Нет, моя! - снова поправил император. Дигамбар стал плеваться еще отчаянней. - Ну, хлопцы,- обратился император,- видите теперь, какая польза от уринотерапии? Ну, кричите "любо" да приступайте с Богом к процедурам! - Все-таки, как он умеет разговаривать с народом, верно? - произнесла императрица, повернувшись к графу. - Что-то я не вижу... - с недоумением отвечал граф, имея в виду продолжить: чтобы он умел говорить с народом. И действительно, дело пошло не так гладко. Дигамбары и отдельные шветамбары не только не закричали: "Любо!", но, наоборот, гневно засвистели и закричали. - Тихо, тихо, тихо! - увещевал император, подняв руку. Наконец он кое-как унял этот страшный шум и вопросил: - Мужики! Кто хочет жить долго и ничем не болеть? Дигамбары зашумели, но отчего-то никто не вызвался. Тогда император зашел с другой стороны. - Хлопцы! Знаете Ахмеда? - Зна-а-ем! - зашумела толпа. - Ну-ка, Ахмед, выйди сюда,- распорядился император, и к - 46 - нему подошел Ахмед - ражий негр в шароварах и с безобразным лицом. - Ну, что скажете - крепкий хлопец? - Да, батько! - Ну так глядите сами! - и император принял вновь наполненный стакан и протянул Ахмеду: - Пей, Ахмед! - Зачем? Не буду! - решительно отказался конюх. - На, пей! Полезно! - настаивал император. Они стояли друг против друга - император-некитаец с лысиной, пожелтевшей от хронического питья мочи, и верзила-конюх с разбойничим лицом, почерневшим еще в утробе матери - оба непреклонные, решительные, готовые скорее пойти на смерть, нежели поступиться своими принципами. Императрица невольно залюбовалась ими. - Они - как два кипариса, правда? - доверительно прошептала она, полуоборотясь к графу. Так длился этот безмолвный поединок стальных воль и великих душ, и первым не выдержал Ахмед. - Слушай, тебе че надо, а? - заговорил он плачущим голосом, надвигаясь на императора. - Тебе Ахмед что сделал? Ахмед, по-твоему, железный, да? Тебе пососать дай, жене твоей дай, за кобылами ходи... Да еще мочу пить! Не буду! Рассерженный конюх плюнул в императора и пошел прочь. Император со стаканом в руке растерянно смотрел ему вслед - он не ожидал этой вспышки и в глубине души сознавал, что несправедлив к Ахмеду, требуя от него так много. Не зная, как поступить, император поднял стакан и громко спросил: - Хлопцы, а может добровольцы есть? Ну, кто хочет попробовать? Толпа дигамбаров зашумела явно неодобрительно. В этот момент откуда-то из толпы вышел аббат Крюшон и, не говоря ни слова, подскочил к императору. Он буквально выдрал стакан с мочой из его руки и залпом выдул его. Какой-то миг аббат стоял с лицом - как бы его описать? - в общем, с лицом человека, глотнувшего из стакана с мочой - а затем выплюнул все, что мог, на землю и, отплевываясь на ходу со стоном побежал прочь. Толпа загомонила: - Вишь, не понравилось аббату! - Да гадость это! - Даже французский иезуит пить не может! В этот момент слуги зажгли свечи в покое императрицы. Окно, откуда они с графом наблюдали за происходящим во дворе, ярко осветилось. Кто-то из дигамбаров это сразу заметил: - Гляди-ка, вон баба в окне! - Тю, точно баба! - А мы голые все!.. Толпа дружно загоготала. Кто-то узнал императрицу: - Эй, император! А это не твоя ли женка? - Точно, она! - узнали и другие. - Посмотреть на наши сучки захотелось! - Го-го-го!.. - Император, а ты штаны сними да тоже ей покажи! - с хохотом посоветовал кто-то, и толпа дигамбаров снова загоготала. - Да она, небось, уже у него видела! - прокричал кто-то сквозь общий смех. - Го-го-го!.. - Да, поди, не только видела, а еще в руки брала! - снова выкрикнул кто-то. - Го-го-го!.. - Да, наверное, не только в руки! - Го-го-го!.. Император довольно улыбнулся - он любил так, по-свойски, потолковать с простым народом, и теперь все так удачно настроились на волну беззлобного балагурства. Он, поддерживая установившийся тон, широко улыбнулся и подмигнул: - Дело, конечно, семейное, но между нами, мужики,- куда надо, туда и брала! - Го-го-го!.. - Так, поди,- прокричал, едва не захлебываясь от смеха, седоусый дигамбар-старшина,- не только у тебя брала! - Го-го-го!.. - У Ахмеда! - Да, поди, не только у него! Императрица как ужаленная отпрянула от окна. По ее несчастному лицу шли красные пятна, в глазах стояли слезы, лоб прорезала страдальческая морщина. Горькие складки легли у рта. Она беспомощно оглянулась на графа и простонала: - Поскорей бы пришел чудо-моргушник!.. С глубокой печалью и состраданием граф Артуа взирал на страдания этой прекрасной женщины. "Как она одинока здесь! - мелькнуло у него в голове. - Ее тут никто не способен понять..." - Сударыня,- нерешительно заговорил он и протянул руку, желая утешить эту великую женщину и властительницу. - Нет-нет! Не теперь, граф! - сделала императрица отстраняющий жест. - Ах, никто, никто не понимает моего разбитого сердца!.. Она закрыла лицо руками и убежала к себе в спальню. На пороге она обернулась, высоко вскинула юбки и с лукавой улыбкой поманила графа пальчиком. Граф Артуа сделал было несколько несколько шагов к двери в спальню, как вдруг оттуда понесся ритмичный скрип кровати и стоны. Он остановился в смущении - что бы это могло значить? - О, Ахмед! - простонал кто-то голосом государыни. - О! О! Сильнее! О! К стонам присоединилось мужское рычание. Граф застыл, недоумевая, что ему предпринять. Внезапно безумная ревность охватила его. "Пойду да выкину к хренам этого негра из постели! - решил он. - А что, в самом деле!" Он уже шагнул к двери, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло лицо императора. Граф ошибочно подумал, что ему померещилось. Но лицо вынырнуло снизу снова и вновь провалилось вниз, а со двора понеслись крики: - Ура-а-а!.. Любо, батько!.. - Ай да император! - Пи-во!.. Пи-во!.. И вслед за тем лицо императора вместе с торсом так и стало то выныривать снизу, то вновь пропадать. Граф Артуа понял, что толпа дигамбаров вместе с отдельными шветамбарами стала качать возлюбленного императора, божественный светоч Некитая, на руках. Он пожал плечами и пошел прочь из будуара императрицы - ведь не мог же он идти в спальню женщины, когда за окном мелькает бюст ее мужа и пялится на него! Меж тем, догадка графа справедлива была только отчасти. Императора не качали на руках - он подпрыгивал сам. Дело в том, что под самыми окнами будуара располагался великолепный новый батут, и император частенько на нем прыгал - ему это очень нравилось, заниматься спортом. И теперь, желая показать свою удаль и простоту, в порыве солидарности и близости к народу, император залез на батут и стал подпрыгивать. А дигамбары, довольные тем, что император оставил свою затею с уринотерапией, единодушным криком приветствовали блестящее выступление подлинного мастера и артиста,- ну, а император нашел способ проконтролировать, чем там занимаются его жена и заезжий граф. Впрочем, граф уже не наблюдал всего этого. На выходе из будуара с ним приключилась новая неприятность. Едва он переступил порог, как сзади кто-то подскочил и с силой цапнул его за левую ягодицу. - Ах ты!.. - невольно вскрикнул граф от боли. Он развернулся, стремясь поймать мерзавца: - Ну, я тебе сейчас!.. Но он не успел - только чья-то темная тень метнулась прочь за занавеску - и она, как будто, была крупней, нежели полагалось быть тени принца. Сгоряча граф кинулся преследовать негодного, как он думал, мальчишку. Но за занавесом оказалась дверь, и она была заперта изнутри. Охая и хромая, граф побрел прочь по коридорам полутемного дворца. Все гости уже разъехались, редкие слабенькие лампы не освещали нигде ни единого лица. Но в этот раз графу посчастливилось - слуги подошли к нему сами и без лишних слов провели к выходу из дворца. Тут же ему подали прямо к ступенькам рикшу. Теперь граф уже не колебался, подобает ли христианину ехать на рикше. Он нарочно громко сказал вслух: - А верное слово молвил аббат: какой это, к хренам, ближний - это рикша! Он сел в коляску и ткнул кнутом в некитайскую спину: - Н-но, пшел!.. Рикша подскочил на месте и сразу рванул с весьма недурной скоростью. Пятки его так и мелькали в свете ярких некитайских звезд. Чем-то он напомнил графу аббата - пожалуй, своим пухлым телом. - Да,- сказал граф,- крепкий народ эти некитайцы. Разве европеец смог бы бежать с такой скоростью да еще голыми ногами по камням да еще в гору! А этот бежит - а ведь такой же толстячок, как наш аббат! А аббат Крюшон - смог бы он развить подобную быстроходность? Куда ему, жирному - через пару минут задохся бы да повалился на мостовую. Хорошо, что Библия запрещает ездить на аббатах, а то бы... Тут граф вспомнил, что не сказал рикше адрес. - Эй, парень! Ты адрес-то знаешь? Вези меня к дому А Синя! Тут он припомнил, что не справился об аббате и добавил: - Да поживее, ты, кляча! Если моего аббата дома не будет, то поедешь во дворец за ним. Рикша при словах графа как-то подскочил на бегу и что-то нечленораздельно промычал. Он попытался было повернуть голову к графу, но граф строго одернул хама, перепоясав его кнутом: - А ну, не балуй, ты, быдло! Пшел!.. Рикша подкатил к дому А Синя и остановился, что-то яростно мыча. Граф сошел с коляски и наказал: - Сейчас, я узнаю, прибыл ли уже аббат, и если нет, то отправишься за ним во дворец. Рикша бешено взревел, мыча что-то совершенно неразборчивое. Он развернулся вместе с шарабаном лицом к графу, и благородный гасконец обомлел: это рикша был никто иной как аббат Крюшон!!! Но как... - Аббат!.. - изумленно вскричал граф. - Зачем вы взялись за этот рабский труд? - О-а-и-е-е-а!.. - простонал аббат - и граф только теперь заметил в его рту тугой кляп. Как оказалось, и руки аббата были привязаны к оглоблям шарабана. Граф принялся освобождать аббата, орудуя острием и лезвием шпаги. Он не знал, как загладить свою невольную вину, и рассыпался в извинениях. - Слово чести, аббат! Я не подозревал, что это вы... Простите, ради Бога, что я так гнал вас всю дорогу... Бог ты мой, да кто же вас привязал? Что случилось? Он вытащил изо рта аббата кляп, и тот простонал: - Из-де-ва-тель-ство!.. Оттолкнув руку графа, аббат взбежал на крыльцо и хотел открыть дверь. Но та оказалась заперта, и аббат, совершенно лишась сил перед этой новой злополучностью, мешком рухнул на ступеньки. Граф Артуа поспешил к нему, но и он не мог открыть двери. Тогда, кинув аббату слово ободрения, граф стал сильно стучать и звать А Синя. Шум, который поднял граф, должен был бы разбудить всю столицу, но однако, в доме никто не отзывался - и даже не проснулся никто из соседей. - Крепитесь, аббат! - успокоил граф. - Сейчас я посмотрю, нет ли здесь черного хода, а если что, то заберусь на галерею, проникну в дом и впущу вас. Аббат Крюшон молча всхлипывал, не желая говорить со своим обидчиком. Граф Артуа обошел дом сзади и, действительно, обнаружил еще одну дверь, но и ее, однако, не мог открыть. Тем временем аббату повезло больше - он поднялся на ноги и толкнулся в дверь. Та, как ни странно, легко открылась - очевидно, они с графом ошибочно пытались тянуть ее на себя, а надо было - от себя. Аббат вошел в дом, поразившись его темнотой после лунной светлой улицы, и через пару шагов споткнулся и повалился на ступеньки лестницы. От падения перед глазами аббата вспыхнули зеленые искры и какая-то смутная догадка пришла ему на ум. Аббат поднялся, поправляя задравшуюся сутану, и вот тут-то на него сошло озарение. "А что если,- осенило аббата,- что если запереть дверь, задрать сутану, лечь на лестницу голым задом вверх и начать громко стонать? А ну-ка, что из этого получится!" Скзаано - сделано: аббат тотчас запер входную вдерь и лег с голым задом на ступеньки. "Граф будет ломиться и звать меня,- думал аббат,- а я назло буду стонать погромче!" Так и вышло - граф, не сумев открыть задний ход, вернулся к парадному крыльцу и обнаружил потерю аббата. Он недолго озирался по сторонам в недоумении - несущие из-за двери тяжкие стоны вскоре привлекли его внимание. Он узнал голос аббата и решительно толкнулся в двери, но те оказались заперты. - Аббат! - встревоженно окликнул граф. - Что с вами? - О! О! О! - стонал несчастный аббат Крюшон. - Аббат! Отоприте дверь! - звал граф. - Что с вами делают?.. Держитесь! Я здесь!.. Но из дому неслись одни только стоны. - Сейчас, аббат! Я спасу вас! - вскричал благородный граф, сообразив наконец, что над аббатом учинено какое-то чудовищное насилие. Он всем телом ударился в дверь, но та устояла. Тогда граф - 50 - разбежался получше и всей тяжестью тела прыгнул на дверь. Та распахнулась, как вовсе не была заперта, и граф полетел в темноту. Он налетел на что-то мягкое и не очень ушибся, но все же из-за падения на какой-то миг потерял сознание. Очнувшись через миг, граф ощутил, что лежит на чем-то мягком, а вверху меж тем послышались голоса. - Ты смотри-ка,- удивлялся кто-то,- попку ему целует! - Любит,- ленивым шепотом отозвался другой. - Ну, ясно, любит,- согласился первый голос,- только чего же он тогда на любови-то своей по столице ездит? - А ему, вишь, так слаже,- со знанием дела объяснил второй. - Терзает-терзает да и помилует - дескать попка ты моя попка, хочу - казню тебя, хочу - взасос целую! Вверху появился свет, и граф, подняв голову, увидел стоящего с лампой А Синя и его слугу. Внизу же, под лицом графа, обнаружился неприкрытый зад аббата Крюшона, в который, падая, и уткнулся так неудачно благородный граф Артуа. Аббат со стоном выговорил ему: - Да слезьте же с меня, мерзкий граф, о нас могут подумать дурное! Отпрянув, граф Артуа вскочил на ноги и сообщил: - Мы тут упали в темноте... А Синь со скверной улыбочкой мелко закивал. Не тратя время на пререкания с этим вселенским скептиком, граф Артуа накинул на обнаженный зад аббата сутану и участливо осведомился: - Аббат, что с вами случилось? Вы не ушиблись? Почему вы не встаете? - Я,- простонал несчастный аббат Крюшон,- я... прищемил... между ступеньками... яйцо!.. О-о!.. Так вот чем, оказывается, объяснялись его ужасные стоны! Аббата с помощью слуги вызволили из плена - плена, более прочного, нежели тот, в который попал граф, когда беседовал с императрицей в будуаре и угодил рукой в капкан. Едва поднявшись на ноги, аббат Крюшон опрометью кинулся по лестнице в свою комнату, всхлипывая и не желая выслушивать никаких извинений и объяснений графа. - Понимаете,- рассказывал граф А Синю,- тут кто-то проделал с аббатом скверную шутку - привязал его к шарабану, заткнул рот кляпом и заставил исполнить роль рикши. Я со спины не узнал аббата, а он, вероятно, думает, что я ехал на нем нарочно, и сердится теперь. - Сю-е-е-та сю-е-ет... - пропел А Синь своим ехидным тоненьким голоском. У графа уже не оставалось сил, чтобы возмутиться его недоверием. Он поднялся в свою комнату, рухнул в кровать и уснул мертвым сном. И однако же, приключения этого фантасмагорического дня еще не совсем закончились. Среди ночи граф проснулся от шума на улице. Шумели, как он сообразил, подгулявшие дигамбары. Окно его комнаты почему-то было открыто настежь, хотя граф, ложась, его не открывал, и голоса отчетливо различались. - Да я, братцы, пивка... - говорил кто-то голосом императора,- пивка я, братцы, сам всегда со всей душой... Вы думаете, я эту мочу люблю?.. да обрыдла она мне... а пивка... ну вот всегда... - и император икнул. - От давно бы так! Любо!.. - отвечал нестройный хор дигамбаров. - Да еще пей, чего стесняешься!.. Послышались глотающие звуки, кто-то отчаянно икнул, кто-то всхлипнул, и голос императора