поняла Мария. - Животное, - бесстрастно ответил начальник. - Да как так можно? Это же редчайшее животное... Уникальный эксперимент... Дар правительства... Ну мы же люди... Вы что, газет не читаете? - нашла Мария последний аргумент. - Нам это без надобности. Я ведомственные инструкции читаю. Эй ты, малый, - крикнул он очередному водителю кара, проезжавшему неподалеку, - доставь клетку в карантинный блок. А вам, девушка, скажу, что ваших бумаг для меня недостаточно. Должны быть накладные, справки от ветеринарных служб страны-отправителя, документы с точным указанием получателя, особенно, если это дар! Все документы Мария нашла, не сразу, не просто, не быстро. Они валялись на стойке в специальном помещении, где проходили таможенный и пограничный контроль члены экипажа. Мария долго пыталась разобраться в бумагах, но казалось, что он написан на каком-то незнакомом языке, буквы похожи, даже некоторые слова узнаваемы, но очень простые, которые не прибавляли понимания. Девушки в ладной обтягивающей форме только махали руками: "Да точно твои бумажки. А если и не твои - все равно забирай, нам тут лишняя макулатура не нужна. Все одно - выбросим!" - и дружно смеялись. Мария принялась искать карантинную службу, но тут неожиданно на нее сам накатился уже знакомый начальник. - Уф, хорошо, что поймал, - сказал он, тяжело отдуваясь, - забирай! - Кого? - не поняла сразу Мария. - Да сучку свою долбаную! То ли течка у нее, то ли дух идет какой-то не тот, не знаю, но все собаки взбесились. - Ой, спасибо. А я ведь и документы все достала, - радостно засуетилась Мария. - Документы, это, конечно, хорошо. Но не в этом главное! Мы же - люди! Сейчас все доставим, в лучшем виде. И погрузим. Ты посигналь своему-то. Надеюсь, претензий нет. - Ну что вы, так мне помогли, так выручили! - Ты не представляешь, какие у меня там есть собаки! Каких хозяев! - доверительно шепнул напоследок Начальник x x x Зоопарк давно затих в мягком свете дежурных фонарей. Лишь на служебной территории, иллюминированной до рези в глазах по случаю прибытия высокой гостьи, нервно переругивались сотрудники во главе с самим Директором, расслабленно курили на лавочке рабочие, иногда отлучаясь в бытовку, да метался по клетке Волк, возбужденный до забвения природы новым местом и необычностью происходящего. Тяжело спустившись со ступеньки Фордика Мария пошла первым делом назад, к платформе, посмотреть, как там Волчица. В дороге она постоянно вглядывалась в заднее оконце кабины, но сумерки быстро поглотили Волчицу и лишь один раз ей удалось -"Ну, девка, ты даешь, как банный лист, прости Господи" - упросить водителя остановиться. - Мария, тебя за смертью хорошо посылать! - на бегу визжал Директор. - Ты что, позвонить не могла? Или может в вашей деревне вместо этого палками по елкам стучат, так постучала бы, авось услышали бы. - Не до того там было, а здесь - не до вас, - огрызнулась в ответ Мария, забыв на время свою обычную незлобивость и чинопочитание, а может подхватив в аэропорту вирус хамства. - С Волчицей все вроде бы более-менее нормально, особенно с учетом перелета, вот только течка похоже у нее началась. - Да вечно вы момент подгадаете... - начал было Директор, но осекся. - Ладно, подгоняйте погрузчик, пора это дело заканчивать. - Все бы вам технику гонять почем зря, тем более неисправную, - веско вклинился в разговор Егорыч, старший из рабочих, - спокойно, спокойно, - он сделал несколько пассов поднятой верх ладонью в сторону Директора, - не надо плащик на груди рвать, не спецуха. Егорыч отдал распоряжения, которые все почтительно выслушали, и вот уже Фордик ловко развернулся и застыл платформой назад точно напротив входа в новый вольер Волка, метрах в восьми, рабочие помоложе принесли две толстые длинные доски, подсунули их под клетку с Волчицей, навалились на свободные концы и с криком: "Поберегись!" - прихватили скатившуюся вниз клетку и даже проволокли ее по инерции дальше, пока она не встала ровно на земле. - В самый аккурат, - удовлетворенно хмыкнул Егорыч, - ну, Мария, давай ключ, мы щас прынцессу к прынцу живо доставим, им щас время терять никак нельзя, - и присутствующие - кто улыбнулся, кто тихо прыснул в кулачок, а кто и заржал. - Какой ключ? Не было там никакого ключа, только документы, - Мария растерянно рылась в сумочке. - Ну не одно, так другое, - всплеснул руками Директор, - теперь только осталось, чтобы это оказалась не волчица. - Конечно, завтра на свежую голову, да при дневном свете мы посмотрим, но так, на первый взгляд, похоже на то, что... - привычно затянул зам по науке. - На что! - истерически взвизгнул Директор. - Давайте, добивайте! - ... представленный экземпляр относится к семейству Canidae, то есть семейству Собак, (Директор рухнул на подножку Фордика), роду Canis - роду Собаки (Директор тихо застонал и начал раскачиваться из сторону в сторону, обхватив голову руками), виду Canis lupus, что, не сомневаюсь, понятно каждому присутствующему. - Извините, пожалуйста, - после некоторой паузы раздался голос смирившегося со всем Директора, - я не понял. - Да че тут не понять-то, племя и род сучьи, а вид волчий, - неожиданно встрял Егорыч. - Что ж, с поправкой на некоторую вульгаризацию, я могу согласиться с данной сентенцией, - сказал зам по науке. Люди окружили клетку, обсуждая, как безопаснее вскрыть ее. Лишь Егорыч не принимал участия в дискуссии, внимательно рассматривая замок. - Надо что-то делать! - сказал Директор, быстро возвращаясь в привычный образ. - Будем резать! - Ответработники, че хирурги, чуть че - сразу резать, - пробормотал Егорыч, - Эту механизму я хорошо знаю, - продолжал он, показывая на замок, - они на контейнерах стояли, када нам помощь из-за бугра слали. Токо там еще пломбочки понавешаны были, шоб ежели че, ну там вскроют али еще как, сразу видать было. Мы как енти пломбочки увидали, чуть не ус..., прощенья просим, чуть усы себе не пообрывали! - Ты это о чем, Егорыч? - прозвучал во внезапно наступившей тишине шепот Директора. - Ет я так, историю одну вспомянул, друган рассказывал, - вывернулся Егорыч и стал копаться в необъятных карманах спецформы, извлекая какие-то проволочки, гвозди, универсальную отвертку и пассатижи. Но затем, мастеря и подбирая отмычки, забылся и опять привычно забормотал. - Хороший друган был, вот токо много знал, от тово и помер. Опять чей-то зарапортовался! Много зашибал, от тово и помер. Печень! Так в травме, в ринимации и помер. А уж как охраняли! Токо медсестрой и проникли. Тоже аккуратный паренек был. Даже жалко! - Что, тоже умер? - спросил обалдевший Директор. - Это уж как положено, - веско ответил Егорыч и, щелкнув замком, чуть приоткрыл дверь клетки. x x x Фордик с Волчицей еще только въезжал на служебную территорию, а Волк с первым дуновением ветра, просквозившим открытые ворота и уткнувшимся в его вольер, учуял, кто прибыл, понял причину непривычной суеты и сразу успокоился. Он принял свою обычную позу, разлегся посреди вольера, подобрав, чуть наискось, задние лапы и положив морду на вытянутые вперед передние. Так он и пролежал все время, наблюдая за мельтешением служителей, в ожидании. Вот скрипнули петли калиток тамбура, проскрипели задвижки и на Его Территории осталась та, которую он ждал всю жизнь. Она была помельче его матери и той, за которой он гнался в те последние дни на свободе, ("Молодая, наверно", - подумал Волк) и была не чисто серой, а чуть с рыжинкой, еле заметной, но Волку это почему-то понравилось. В другой ситуации он, наверно, сразу бы подбежал к ней, обнюхал всю и даже, быть может, снизошел бы до пары махов хвостом, чтобы показать самые лучшие намерения. Но вокруг стояли двуногие и выражения их лиц были непривычными, как у посетителей, ожидающими чего-то необычного, или, более точно, они ожидали от него именно такого поведения, а уж подобную радость он им не предоставил бы даже ценой своей жизни. Обнюхивать Волчицу ему тоже не было никакого резона, потому что ветер дул от нее, а осматривать, да что там осматривать - вот она перед ним, в одном прыжке, единственная и самая прекрасная. Но главное было в том, что от Волчицы шел Запах. Волк сталкивался с ним всего два раза в жизни и оба раза заканчивались ловушкой и смертью. Он боялся ловушки и боялся смерти той, которая неожиданно оказалась рядом с ним. - Там вода, попей, - были его первые слова. Волчица прошла в угол вольера, куда еле заметно указал поворотом головы Волк, долго пила, потом отошла и легла чуть поодаль от Волка. - Спасибо, - было ее первое слово. - Устала? - Да. Они долго молчали, наблюдая, как люди, недоумевая, расходились. Погасили слепящие огни, осталась лишь подсветка вольера, но Волк уже давно привык, что здесь не бывает настоящей лесной темноты, изредка нарушаемой звездами в просветах елей. - И как здесь? - прервала молчание Волчица. - А как Там? - Там - хорошо, там свободно, и воздух совсем другой, полный запахов. - А здесь - плохо. - Ты все время здесь? - Нет, я родился на воле, а что здесь - так получилось. - Я не о том хотела спросить. Что ты с воли - я сразу поняла, - заторопилась Волчица, - это чувствуется, это видно, правда. Ты гордый. А гордость - она от свободы, пусть и оставшейся далеко позади. - Ты умная, - благодарно произнес Волк. - Может быть и не умная, но я с воли, я еще чувствую и помню, что такое воля. - Я что хотела спросить, - продолжала Волчица, - ты все время в этой клетке? Как в ней? - В этой - очень плохо. У меня другая территория, побольше, там - просто плохо. А сюда ближе к полудню перевели, я теперь понял - тебя ждали. - Извини. Я в этом не виновата. - А я и не говорю. Так - рассказываю. Разговор тек медленно, с большими перерывами, они привыкали друг к другу, понемногу раскрываясь, но все еще чего-то опасаясь, особенно Волк, но Судьба уже сделала выбор и шепнула об этом на ушко каждому из них, поэтому они не спешили, зная, что впереди их ждет долгая жизнь вдвоем. - Тебя так и везли в этой клетке? - Последний день - да. А до этого держали две ночи в другой, побольше, но много меньше твоей. - А какой? - В две меня, если не вытягиваться. Даже не прыгнуть. - Это знакомо. А до этого? - Кружилась ихняя, - кивок в сторону города, - стрекоза, потом удар в бок и я уже не чувствовала лап. - А долго? - Я многого не помню, после того удара, но в конце - долго, ну как хорошая охота. А стрекоза была огромной. Вход - больше, чем в любую пещеру, а я уж их навидалась. - Да-да, ты много видела, я верю. - Туда не то, что эта клетка, вот эта тарахтелка вместе с клеткой легко вошла бы. Но шум! Когда все закрылось и она начала урчать, я подумала - все! Я уже слышала подобный шум, давно. Представь: шум, кажется, идет издалека, очень низкий, ниже рычания медведей, ты его знаешь? - Да-да, у меня на моей Территории, не этой, конечно, на воле, было несколько медведей, я с ними дружил - у них другая добыча. И здесь, ты увидишь, тоже есть, и привычные, наши, коричневые, и какой-то серый, большой... - Это наш, они тоже хорошие... - ... и еще двое, те просто огромные, шерсть длинная, густая, белая с желтой подпалиной. Маются! Они ведь с далекого холода, им, по-моему, даже зимой у нас жарковато. Прыгнут в воду, да какая у нас вода - в миске, что приносят, холоднее, потом выберутся на землю и качаются часами. Я спрашивал у них - зачем, говорят: "Так кажется, что какой-то ветерок дует!" Ой, извини, ты рассказываешь! - Так вот, это шум, такой низкий, что начинает казаться, что трясется земля, а потом вдруг понимаешь, что это у тебя в животе, как будто маленький заглоченный зайчонок колотится, хочет выскочить. От этого начинают ноги подрагивать и опять кажется, что это земля трясется. А шум все нарастает, мечешься, понять не можешь, откуда он идет, хочешь бежать, но почему-то все время возвращаешься на одно и то же место, привычное. Потом остается одно желание - забиться в расщелину или в пещеру, если она есть, и накрыть лапами голову. И вот уже все гремит и ты скорее понимаешь, чем видишь, что это летят камни, небольшие, с голову, и огромные, больше тебя, и, сталкиваясь, гудят. А все это в потоке снега, в целой реке снега... - Да-да, я понимаю, у меня было что-то похожее, но, быть может, еще страшнее. Я один раз весной, ранней, но после снегопада, знаешь ведь, какие иногда снегопады бывают весной, кажется уже все - кончилась зима, проталины зеленеют спасшейся травой, ручьи потекли, журчат и поблескивают, соки земные деревьям ветви распрямляют, стряхивая сон, и вдруг - налетает! Еще недавно солнце пылало, а тут откуда-то снизу всходит, клубясь, разрастаясь и темнея на глазах туча, ветер пронесется - ей в помощь - и стихнет, как только она все небо снизу подобьет, и начинает валить снег, зимой такого не бывает, крупный - глаз залепит, мокрый, хуже дождя, как ни стряхивай, до кожи пробивает. Но я уже знал, что это ненадолго, это Создатель последний снег сбрасывает, чтобы освободить тучи для первых весенних дождей, ну и схоронился. Лежу себе под елью - у вас ели-то есть, ну такие, разлапистые, иголки короткие, зеленые, даже зимой, есть? Это хорошо. Так вот, перележал под елью, смотрю - посветлело, все, думаю, на этот год хватит, выхожу, осматриваюсь - вдруг зайчишка выскочит, куда он от меня по такому снегу. Тут это и случилось, а уж как - я потом понял. Все было тихо-тихо, только ветки сверху чуть-чуть зашелестели, как от легкого ветерка, я и внимания не обратил, а потом - "ух" - и в тот же момент что-то сваливается на меня, тяжелое, как дерево, чуть спину не переломило - потом долго болела, и - темнота, безмолвная темнота. Ничего не вижу, лапами во все стороны рою, выбираюсь, отскакиваю в стойку, оглядываюсь - сугроб, обычный разрытый сугроб. Снег на еловых лапах налип, а потом обвалился, - засмеялся Волк. - Да. Чуть-чуть похоже на лавину, - не поддержала его смех Волчица. - Только у меня все погибли под лавиной, - и чуть погодя, - под настоящей лавиной, я о ней тебе рассказывала, начала рассказывать. - Извини, я не знал. Я еще так мало о тебе знаю. Ты рассказывай, мне ведь все интересно. Я не буду тебя прерывать. - Это не страшно. Тебе интересно, с тобой интересно. Ты хороший. Хороший и немного смешной, - и Волчица, засмущавшись, отошла в сторону. x x x - Что, что происходит?! Кто мне объяснит, а главное, кто ответит?! - кричал Директор в операторской, где все мониторы который день показывали одну и ту же картину: спокойно лежащих рядом Волка и Волчицу, изредка поворачивающих друг к другу морды, как будто при разговоре. - Десятый день Этот лежит пном-пень, пень-пном, - Директор, запутавшись, махнул рукой, - как сука последняя лежит. Да я бы на его месте!.. - Это - мысль, - протянул кто-то из окружавших его сотрудников. - Вот это был бы гибрид! - Глотки бы рвал - берегись! - Какие кадры пропадают! - воскликнул главный оператор. - С кадрами я и без вас разберусь, - вернулся в привычное русло Директор, - я с вами со всеми разберусь, если результата не будет. - Так ведь, понимаете ли, дело тонкое, интимное, - начал объяснять один из сотрудников, молодой разбитной парень. - Его к нам откуда доставили? - задал он риторический вопрос. - Не побоюсь сказать прямо - из леса. Где просветительское влияние улицы, старших товарищей по школе, молодежных лагерей и просмотра специфических видеофильмов в узком кругу в отсутствие родителей. Он же сирота лесная, не приобщенная к мирским утехам. А эта, цел..., ой, извините, девушки, нецелованная мамзель, раньше в монастырях больше знали. Вы правы, господин Директор, - только личным примером. - Грудью на амбразуру мы всегда вас послать успеем, молодой человек. Что делать, яйцеголовые? Мария, ты у нас главная по Волку, давай рацпредложение! - Мария! Мы знаем, твои познания в случке млекопитающих беспредельны в объеме институтского курса! Спаси - и я готов провести практический семинар со мной в качестве подопытного, - заблажил разбитной. - Да ну тебя совсем, - раскраснелась Мария, - вечно ты об Этом, как будто ничего другого в жизни нет. - Нет, Мария, авторитетно заявляю, - без тени улыбки сказал Директор, - и простейшее доказательство - толпа этих муд, - он поперхнулся, - в общем, мудрых ученых, которые ломают голову там, где надо действовать. - Да ничего не надо, - устало сказала Мария, - поместите их в большой вольер, оставьте в покое, сами разберутся. - Тебе хорошо говорить. Сами разберутся, - передразнил Марию Директор, - а если не разберутся? Это же еще полгода ждать! Я правильно понимаю ситуацию? - не глядя, обратился он к окружающим, те согласно закивали. - Да где я буду через полгода! - Что ж, придется обычным способом, - проговорил молчавший до сих пор зам по науке, - техника искусственного осеменения освоена у нас на высшем уровне, многократно апробирована, доложена, защищена. Завтра сделаем. - Вот-вот, обычным способом и завтра же! - Директор, немного успокоенный, покинул операторскую. x x x - Теперь ты понял, как меня взяли? - Да, все как ты говорила: легкий удар и через мгновение не чувствуешь лап. А меня сетью взяли, я и не заметил ее. Много страшнее - хочешь вырваться, но с каждым движением запутываешься еще сильнее и, понимая, все равно рвешься и вот уже вскоре - лежишь и не можешь пошевелиться. - Куда же ты так несся, что сетку не заметил? - с ревнивой подозрительностью спросила Волчица. - Ее убили, я видел, - просто ответил Волк. - Извини. - Какое-то странное ощущение, - сменил после долгого молчания тему разговора Волк, - какая-то пустота внизу живота, как будто несколько дней не ел, но не так, не там. - А у меня наоборот, как будто надули чем-то изнутри, но не так, зря. x x x -Ничего не получилось, - докладывали на следующий день Директору. - А вы откуда знаете? - Если для людей можно определить, то и для волков можно. - А! В корытце пописала, бумажку опустила и - готово. Знаем-знаем! Теперь лапшу на уши не повесишь! Быстро и, главное, намного дешевле. Но не о том! Когда повторять будем? - Да смысла нет - период уже заканчивается. - Хр-р-р, - скрипнул зубами Директор, - черт с ними, переводите в вольер, надоели. x x x - Ты здесь живешь? - Если это жизнь... - Здесь лучше, чем в клетке. - У тебя теперь есть сравнение. - Сколько вокруг добычи! - Это не добыча. Они такие же, как мы. - Я понимаю. - Интересно, - после некоторого молчания продолжала Волчица, - если представить вместо этих каменных коробок двуногих вокруг - горы, если убрать решетки, то будет похоже на мою территорию. - Ты так жила? Я бы не смог! Как в коробке, как в большой клетке. - Много ты понимаешь! Небольшая долина, окруженная горами. Небольшое озерцо посередке, туда стекаются ручьи с ледников, а в нем переворачиваются горы и кажется, что живешь будто в двух мирах. Много пещер, где всегда найдешь приют, и много добычи - козлы, зайцы. - Ну не знаю, у меня на краю Территории тоже горы начинались, я раз за козлом было сунулся - чуть шею не сломал. Нет, это не для меня! Мне простор любим, желанен, гонишь кого-нибудь - впереди поля да перелески, думаешь - беги, беги, не добежать тебе до края моей Территории. Простор! - У нас, твоя правда, не разбежаться, входа-выхода никому нет. Но это как посмотреть! Во-первых, и двуногим ходу нет, мы их и не видели никогда, как в долины перебрались, только по сказкам и знали. А, во-вторых, выход всегда есть и не один. Пещеры сквозные, тесные или тропы скользкие, узкие, но выход есть. Мы их всегда искали и находили, запоминали, иногда по ним переходили в другие долины, кочевали. У нас большая Стая была. Добычи много - разрослась. У меня одной три брата, три сестры было! Уже охотиться начали! Но вот пришла великая лавина - пронеслась по небу какая-то огромная птица, быстро, не махая крыльями, и так резко крикнула, всего один раз, но уши заложило и снег стал тихо сползать с вершин - и я одна понеслась прочь, не кружась, до самого озерца, там и отсиделась. Потом вернулась на привычное место и - никого не нашла, ни одного следа. - Что в горах, что на равнине, не одно - так другое, исход один. Для нас. - А кто-нибудь остался там, у вас, не из этой, а из предыдущей Стаи? - спросил после долгого молчания Волк. - Предание гласит, что отец и мать матери были последними, кто ушел с равнин в горы. Поэтому они так гордились своей Стаей и уже решали, кто куда пойдет - кто дальше в горы, а кто и назад - на равнину. Но видишь, как получилось. - Получилось, что мы здесь, далеко от твоих гор, далеко от моих равнин. Нам бы на волю, там бы мы создали свою Стаю... - Как? - Но ведь как-то они появляются! От свежего ветра, от запаха земли на проталинах или густого аромата летних трав, или от яркой луны в разводах елей? - Я хочу туда, я хочу иметь Стаю. Как? - Я пока не знаю, но я придумаю. Я верю, я знаю - я умру свободным. Рожденный свободным найдет способ умереть свободным. Они дождались, пока все служители ушли, пока зажглось ночное освещение, дававшее мягкий полумрак в сиянии луны, пока дневные птицы и животные, пошелестев, устроились на ночлег, пока, перемигиваясь, начали засыпать берлоги двуногих. - В это время я обычно бегаю, - немного смущаясь, сказал Волк, - лежишь тут целыми днями - зажиреешь. - Давай! Я тоже застоялась. Они понеслись по большому кругу, вдоль самой кромки рва, Волчица впереди, Волк, чуть сдерживаясь, на полкорпуса сзади. Запах, все усиливавшийся по мере бега, будоражил Волка, кидал его вперед, но в то же время удерживал на дистанции, там, где он был особенно крепок. Вдруг, не оборачиваясь, Волчица остановилась и Волк налетел на нее сзади, взгромоздившись грудью ей на спину. Он еще был весь в этой восхитительной погоне и продолжал по инерции рваться вперед, дрожа и подталкивая сзади Волчицу, и вот возбуждение фонтаном излилось из него и спало. Из заклинило и они, нежно обнимаясь, тихо простояли полчаса, пока набухшие мышцы не расслабились. Волк спрыгнул со спины Волчицы и вдруг его охватила такая радость жизни, такой восторг, что он принялся носиться большими кругами по вольеру, по щенячьи вскидывая лапы, а Волчица бережно отошла к привычному лежбищу Волка посреди вольера, легла и, посмеиваясь, стала наблюдать за Волком, счастливая. На следующую ночь все повторилось: и неспешные разговоры, и бег взапуски, и резкая остановка в понятный только для Волчицы момент, и сладостное склещивание, и победный одинокий бег Волка. На третью ночь они опять бежали по кругу, но запах, так будораживший Волка, пропал, и теперь он, как вожак Стаи, бежал впереди, а рядом, отставая, как положено, на голову, Волчица. Иногда она ласково покусывала его в плечо, призывая не поддаваться, и он, улыбаясь, прибавлял ходу, гордый, что еще много кругов Волчица ни на шаг не отставала от него. x x x - Нет, вы гляньте - как разнесло! - вещал пару месяцев спустя Директор во время еженедельного обхода вверенного ему объекта. - И некоторые осмеливаются утверждать, что у нас плохо кормят животных! Приведите сюда этого бумагомараку, я ткну его в брюхо этой Волчице! - Ой! - только и смогла выдавить из себя Мария, сокрушенно хлопнув себя ладонями по бокам. - Такое со мной было первый и последний раз лет двадцать назад, - протянул зам по науке, - каждый день ведь мимо проходил, лежат себе и лежат, мне и невдомек. Докатился! Доадминистрировался! - Что бы вы без меня делали, дармоеды! - разорялся чуть погодя Директор. - Все проспали, все профукали! Все сотрудники, понурив плечи и тупо пересчитывая камешки возле ботинок, молча сносили брань - за дело! - Все! Беру дело в свои руки! Немедленно разгородить вольер на служебной территории пополам, сделать дополнительный вход - два дня, ответственный - зампотех. Сразу по готовности перевести волков - раздельно! - в этот вольер, ответственный - зам по науке. Проверю лично - никому доверять нельзя! - Зачем же их так быстро переводить? Как срок придет. Мы теперь с точностью до дня можем рассчитать, - промямлил зам по науке. - С точностью до дня вы будете считать, когда ваша жена весной родит после летней поездки на курорт, - оборвал его Директор, - выполняйте! На третий день Волк и Волчица лежали рядом в новом вольере, разделенные металлической сеткой. x x x Смотритель с трудом разлепил глаза, попробовал оторвать голову от подушки, но она двухпудовой гирей впечаталась в перину и попытка завершилась тем, что перед ним задрожали желто-коричневые кольца осиных телец и вот одна из них впилась в левый глаз и, раздуваясь и подрагивая в такт биению его сердца, начала выгрызать нежную мякоть, затем ввинтилась в мозг и, продолжая раздуваться, быстро проделала ход до макушки. Наткнувшись на преграду, она заметалась в поисках выхода, все круша на своем пути. Смотритель лежал без мыслей, неспособный пошевелиться, потому что оса, разъевшись до размера огромного шершня, походя смела мозжечок, пронзив смертоносным ядом спинной мозг. Пустая голова резонировала и гудела, как колокол, чутко реагируя на каждый удар осы-языка. Но вот, наконец, гудящая тварь нашла выход и, ужалив напоследок в левый глаз, вылетела вон. - Хорошо хоть правый не тронула, - мелькнула первая мысль. Он провел указательным пальцем по глазницам, брезгливо стряхнул прилипшие к нему затвердевшие крошки гноя из уголков глаз и как черепаха, медленно и не отрывая туловище от кровати, сместился к краю, пока левая нога не соскользнула на пол. Потом он уперся руками в матрац и бережно, как медузу, поднял и усадил себя. Откуда-то налетела стая попугаев и, пронзительно крича, захлопала разноцветными крыльями перед его лицом. Попугаи пропали столь же неожиданно, как и появились, и человек смог осмотреться, но не рискуя двигать головой, лишь осторожно поводя глазами. У окна клубился рой мошкары. - Как над падалью. Что же там успело провонять за ночь? Потом он понял, что это не мошкара, а кружащаяся пыль в столбе света, пробивающегося из-за неплотно прикрытых штор. А неприятный запах шел от стола, на котором стояла большая бутылка водки, несомненно пустая, две темные винные бутылки - "Это еще зачем?", несколько банок из-под пива, тарелки с застывшими остатками еды, взрезанные банки консервов. - Опять, наверно, бычок затушил в сардинах в масле. По столу полз среднего размера еж с наполовину съеденным яблоком на спине. - А этот добавил. Ежи да лисы, твари вонючие, ненавижу. Откуда же тебя черти принесли? Забывшись он резко потянулся за тапочком, чтобы запустить в незваного гостя, но у него закружилась голова и он на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть как кресло, стулья, шкаф и торшер стаей мартышек понеслись куда-то вправо и вверх, с гортанными криками взбираясь по веревкам-лианам. Когда Смотритель открыл глаза, вся мебель стояла на своих местах, лишь сильно колыхалась от сквозняка занавеска из кусочков бамбуковых палок, издавая при столкновении резкий стук. Еж на столе превратился в пепельницу, битком набитую окурками, торчащими в разные стороны. - Работу надо менять. Совсем крыша едет. Зоопарк даже дома мерещится. Или лечиться. Точно, надо поправиться, - Смотритель встал, добрел до стола и, держась левой рукой за столешницу, стал правой встряхивать по очереди все бутылки. Пусто. По счастью, одна из открытых пивных банок была почти полной. Смотритель выпил теплое выдохшееся пиво, постоял, прислушиваясь к реакции организма, и, удовлетворенно хмыкнув, направился в ванную комнату. В углу стоял пеликан с широко раскрытым клювом в ожидании утренней порции рыбы. "Обойдешься", - процедил Смотритель и стал осматриваться, расстегивая ширинку. Когда его взгляд, сделав полукруг и не зацепившись за нужное устройство, вернулся к пеликану, тот предстал унитазом с опущенным стульчаком и поднятой крышкой. Мужчина пустил напруженную темно-желтую струю. - Вот ведь бесполезная и вредная птица. Цапнул тот раз за палец, так неделю на сардельку был похож, а если здесь ущемит... В этот момент необъятная глотка пеликана с грохотом захлопнулась. Смотритель дернулся назад, забрызгав упавшую крышку и брюки. - Будь ты неладен, - в сердцах воскликнул он и, опасливо обходя унитаз, встал над краем ванны, прервавшаяся от страха и неожиданности струя полилась вновь, но как-то нехотя и не принося сладостного чувства облегчения. Смотритель вернулся в комнату, с радостным удивлением нашел на столе недопитые полстакана водки и, уже поднеся стакан ко рту, замер: на его кровати спала пантера, вытянувшись под простыней во всю длину кровати. - Это тебе не попугайчики с ежиками. Пора линять, - Смотритель одним махом влил в себя содержимое стакана и стал быстро, стараясь по возможностям утреннего состояния ничего не задеть, пробираться к входной двери. - У, пьянь, с утра пораньше, - донеслось ему в спину рычание с кровати. Пантера приподнялась, потянулась, провела лапами по иссиня-черной гриве и превратилась в Нинон, бывшую жену Смотрителя, приходившую иногда к нему, в смурные моменты жизни, выпить и, если удавалось вовремя возбудить Смотрителя, немного, по-семейному заняться любовью. - Ну, Нинон, ты даешь. Нельзя же так людей пугать, - Смотритель перевел дух. - Чем же это я тебя так напугала? - Нинон поудобнее уселась на кровати, не обращая внимания на сползшую простыню, обнажившую сильно отвисшие груди, протянула руку к стулу, стоявшему рядом с кроватью, взяла пачку сигарет, раздасадованно пошарила в ней пальцем - последняя! - и закурила, стряхивая пепел в освободившуюся пачку. - Да ты, голубчик, поди не помнишь, что вчера-то было! - догадалась она. - Хорош, нечего сказать! Ты хоть помнишь, что я здесь, или только что обнаружил? Диагноз ясен, будем лечить, как говорит мой любимый врач, гинеколог. Хорош, хорош... Как за расставание пили, как на коленях ползал, умоляя остаться, как плащ запер в шкаф и ключ в окно выбросил?! - начала заводиться Нинон и в голосе ее стали проскальзывать визгливые истерические нотки. Смотритель смущенно переминался с ноги на ногу. - Да, в общем, помню все в целом. А на улицу пошел ключ искать, - нашелся он. - Это ты своим жирафам в зоопарке лапшу вешай на уши со стремянки. До них долго доходит, авось поначалу и поверят. Упоминание о зоопарке сразу вывело Смотрителя из себя. - Да я лучше целыми днями дерьмо в слоновнике буду выгребать, чем с тобой пять минут разговаривать. Тут на край света сбежишь, коза бесплодная, - Смотритель, не затягивая, сразу ударил в самое больное место. - Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Не держится семя твое поганое, пропитое. Я же с чем к тебе вчера пришла: две недели назад опять скинула, седьмой раз уже, - взвыла она. - Все, хватит, не могу больше. Все, все ... Найду себе нормального, непьющего да ласкового, рожу ему ребеночка, кутеночка маленького. Буду как все! - Ты на себя в зеркало посмотри, кому ты нужна, такая ехидна. Ты и ко мне уже три года после развода шляешься, потому что один я могу столько выпить, чтобы тебя покрыть. И деньги с меня сосешь, сама ничего не можешь - не руки, а ласты моржовые, и мозги куриные. Одно достоинство - сиськи большие, да и то у некоторых телок побольше и не болтаются у пупка. А у меня работа, квалифицированная, уважаемая и хорошо оплачиваемая. - Да уж, квалифицированная - дерьмо выгребать! Да уж, уважаемая - только почему-то все больше вечером, а то ты своим свинячьим рылом всех посетителей распугиваешь. А то я не знаю, чего ты там работаешь. Ты ж садист! С людьми тебе не справиться, только и можешь как шавка облезлая брехать, да любая мокрощелка тебя соплей перешибет, а там ты царь и Бог, среди тварей бессловесных. Они и так неволей забиты, а еще ты добавляешь. Все, ухожу. Она встала, натянула комбинацию и направилась в ванную комнату. Смотритель поднял было руку, чтобы ударить ее, но пантера повернула в его сторону голову, блеснула глазами, угрожающее зарычала, слегка обнажив клыки, и Смотритель испуганно отдернул руку и прижался к стене. Пантера пренебрежительно махнула лапой, разодрав ему душу. Истекая кровью, он прошел в комнату, сел в кресло, понурив голову, и так и просидел все время, пока Нинон с грохотом не захлопнула входную дверь. Рана горела и он, с трудом застегивая пуговицы, оделся, сходил в ближайшую больницу, где врач в белоснежной по-утреннему свежей рубашке, спокойно и уверенно стоявший за высоким узким столом, понимающее кивнул, налил большой бокал лекарства: "Это поможет, старина". Действительно помогло, но ненадолго, и когда Смотритель вернулся домой, предусмотрительно захватив с собой несколько бутылок лекарства, душа вновь запылала. Он решил промыть рану, но ни горячая, ни холодная вода не принесли облегчения. Смотритель вышел из душа, залил рану изнутри бутылкой лекарства и замер в оцепенении. Царапины снаружи подсохли, но внутри началось нагноение. Он яростно сдирал засохшие бляшки, копался в живом мясе грязными пальцами, но вытекала лишь кровь, а весь гной оставался внутри. На работу он пришел вовремя, не говоря никому ни слова, переоделся в аккуратный синий комбинезон и направился к вольерам. Он привычно махал метелкой и лопатой, выискивая, на ком сорвать злость, но звери, чувствуя его взвинченное состояние и отталкивающий запах, забивались в малодоступные уголки. Так он дошел до вольера Волчицы, которая, сильно отяжелевшая и неповоротливая, печально лежала посреди вольера, положив голову на вытянутые лапы. Она никак не отреагировала на появление Смотрителя, лишь приоткрыла на мгновение один глаз, Волк же, инстинктивно почуяв исходящую от Смотрителя опасность, подошел к перегородке и стал внимательно следить за ним, вслушиваясь в неясное бормотание. - Разлеглась, сука заморская. Ишь, фифа, и спецрейс ей, и кобель наизготовке. А она и рада задницу отклячить. Все вы шлюхи, все как одна, сучье племя. Тут и мясо ей лоханками таскают, да такое, что мне не по карману, и фельдшера крутятся так, как вокруг геморроя у президента, и телекамеры, разве что интервью не берут, хорошо еще убрали те две, ночные, все случку снимали, извращенцы, пидоры. А ты и рада стараться. Понимаешь, фря заграничная, что за все платить надо. И этот туда же, кабысдох, - Смотритель неожиданно ткнул в направлении Одинокого Волка метелкой, похожей на сказочную двадцатипалую руку. Волк отпрянул от прошивших перегородку металлических когтей и грозно зарычал, встав в боевую стойку. - Рычи, не рычи, не достанешь. Ты вообще здесь лишний, сделал свое дело и тихо жуй пайку в углу. Теперь другие с твоей сучкой и щенятами развлекаться будут. Смотритель повернулся к Волчице и вдруг увидел на ее месте растянувшуюся прямо на грязном полу Нинон, такую, какой она была, когда все-таки доходила до родов, но ребенок умер в первый же день от какого-то врожденного дефекта сердца. - И ты, шлюха, туда же. Нашла, смотрю, себе нормального, непьющего да ласкового, - вспомнил он бывшую когда-то - когда? - ссору и, не помня себя, ударил тяжелым башмаком в живот Нинон. - Получай! Волк в исступлении метался по своей половине вольера, со всей силой налетая на перегородку и расшатывая ее даже тогда, когда Смотритель, пошатываясь, ушел, автоматически заперев за собой калитку. Наконец, один из временно поставленных столбов накренился и Волку удалось аккуратно, не попадая лапами в крупные ячейки проволочной сетки, добраться до самого верха, при этом перегородка под его тяжестью еще больше прогнулась, не помогая, а скорее мешая своей неустойчивостью, и вот, тщательно упершись лапами в ячейки, он совершил последний прыжок, вперед и вверх, немного разодрав живот о торчащие концы плохо заделанного верхнего края перегородки. Наверно, в том состоянии, в котором он находился, он мог бы выбраться и на волю, по крайней мере, на опустевшие аллеи зоопарка, но он прыгнул и приземлился на четыре лапы точно посреди соседнего вольера, рядом со своей подругой. Она лежала на земле в растекающейся луже крови, в которой перекатывались большие ошметки плоти, или это казалось, что они двигаются в мерцающем от колышущихся деревьев свете луны. Волчица приоткрыла глаза. Волк уже видел такие глаза, подернутые влажной мутноватой пленкой, давно, у матери, когда она попала в капкан. Были они и у его жертв, там, на воле, но только в самый последний момент, когда из них уходил страх перед ним и оставалось только понимание, что дальше ничего уже не будет, покорная готовность принять это и легкая грусть о прошедшей жизни, в которой у всех было что-то хорошее, много хорошего, о чем можно было сожалеть. Их взгляд постепенно уходил внутрь, в тот мир, который они носили в себе, отгораживаясь от привычного, суетного, но прекрасного мира, окружавшего их. Волчица же подняла глаза к небу, так, чтобы не видеть стенки вольера и нависающие над зоопарком гигантские муравейники людей, а видеть только огромное бескрайнее небо, которое, сколько она себя помнила, накрывало искрящимся покрывалом ее свободную землю, от горизонта до горизонта, и было для нее символом свободы, которую она потеряла и которая была самым большим счастьем в ее жизни. Из Волчицы продолжала медленно течь кровь, но Волк ничем не мог ей помочь, ведь раны не было, то, из чего текла кровь, не было раной, не могло быть раной и вызывало в нем совсем другие ассоциации. И стоя над угасающей Волчицей, Волк поднял голову и завыл. Завыл от сознания своей беспомощности, от острого чувства грядущего тоскливого одиночества, от в одночасье пришедшего понимания того, что и ему не суждено вновь увидеть родные леса и поля, вновь ощутить радость свободного бега, что свобода вернется к нему только в последнем взгляде на бескрайнее небо. Этот вой несся над городом, врываясь в уютные гостиные с сидящими перед телевизорами обывателями, в спальни со сладко посапывающими в первом сне детьми, в кабинеты людей, бегущих по бесконечному беличьему колесу работы, настигал влюбленные парочки и степенно выгуливающих собак горожан, вселяя мистический ужас и острую тоску по утраченному, чему-то очень важному, но забытому в суете жизни. Часть третья Мария омывала слезами бледные серые комочки, лежащие на кровавой подстилке. Она перебирала их, разрывая родовые пузыри, нежно массировала пальцами, пытаясь обнаружить жизнь, готовая вернуть их к жизни при малейшем намеке на пробивающие тонкую грудную клетку всплески сердца, но все тщетно. Тельца лишь скупо хранили угасающее тепло. Но вот последний, маленький, подал сигнал. Или ей показалось в этом месиве. Она схватила его, ласково обтирая, вырвала из кофты нитку, перевязала струящуюся бечевой пуповину, перекусила ее у стяжки и, не обращая внимания на кровь, засунула комочек к самой груди, в теплую уютную ложбинку и побежала к ветеринарному блоку. "Только бы успеть!" Потом она яростно мяла комочек, пока он не выплюнул ошметок какой-то слизи и не задышал тяжело, но свободно, протерла его губкой, смоченной теплой водой, кипяченой и сдобренной всяческими дезинфицирующими средствами, и поместила в барокамеру, всегда стоявшую наготове на случай непредвиденных обстоятельств, обложив ватой, чтобы не простудился. x x x - Не повезло тебе, конечно, Волчок, сестер-братьев лишился и материнских молока-ласки, - пр