орыкин, остыв, извинился, в списке же клиентов одним именем поубавилось. В глазах сотрудников Зворыкин стал замечать тревожный вопрос, и от этого ярился еще больше. Как-то, собравшись вбить в доме гвоздь, Зворыкин замер с молотком в руках, пораженный простым открытием: что если вынуть из телефона карту-чип, пристроить хотя б на балконные перила да молотком расхлестать-растрепать? Вот и конец Телефонному. Минут пять вертел карту в руках, молотком примеривался и так и этак - но разбить не решился. Слабу. Телефонный между тем, почуяв свою силу, глумился над Николаем раз от разу изощреннее. Как давняя идиллия вспоминались недельной давности беседы, когда он добродушно насмехался над зашедшею якобы в тупик зворыкинской жизнью. Как и сам Зворыкин, он стал озлоблен и резок, и бросал звонившему обвинения все более тяжкие. Ловкий софист! - послушав Телефонного, Николай почти убеждался, что он, Николай - не обыкновенный человек из мяса и костей и с теплою кровью в жилах, но носитель и проводник корневого в мире зла, и в соприкосновении с ним умирает и обращается в прах все живое и доброе. "Нажива!" - восклицал собеседник его собственным, зворыкинским голосом, и в горячке Зворыкин уже путался, трубка ли телефонная кричит ему в ухо, сам ли он кричит на себя. - "Ты не только поддался ей. Всех, кто к тебе приближается, ты заставляешь ей же служить. И стократ мерзее и опаснее, что ты служишь ей не уродливо. Видя тебя, люди обольщаются надеждой, что можно не быть бандитом, который не может связать двух слов, и не быть новым русским, у которого щеки видно из-за спины - более того, можно оставаться почти так называемым интеллигентным человеком - и при этом жить в роскоши, предаваться утонченным видам разврата, и, по видимости ведя деятельную жизнь, по сути оставаться великолепно-праздным!" "Ты идиот,"- угрюмо цедил Зворыкин. - "Посмотрел бы ты на роскошь и на разврат, какие они на самом деле бывают - ты бы меня в праведники записал." "Еще одна ложь!" - вдохновенно негодовал его судья. - "Так может говорить двуногий, не ведающий ничего, кроме телесных наслаждений. И ему простится. Но ты, познавший и открывший жизнь души и духа - и закрывший ведущую туда дверь - ты преступник! И стократ преступник, когда идущие за тобою в безумии воображают, что дверь эта не закрыта!" "Тьфу, заладил,"- взрывался наконец Зворыкин и добавлял несколько ругательств. Но и забористая брань ложилась на язык без вкуса, и разговор вновь и вновь заканчивался ничем. Когда все-таки удавалось заснуть, он часто видел все тот же снежный и ледовый сон. Теперь во сне стало появляться вмерзшее в лед судно, и иногда удавалось подойти к нему поближе и разглядеть, что это - небольшой пассажирский теплоход, как бы разъездной, белый на фоне белых снегов - и палубы непорочно опушены белизною. И тут же белое становилось неотличимо от сумеречного синего, и в синеву снова и снова уходило холодное солнце. x x x Нерастрезвленным остатком сознания Николай ухватывал, что так - длиться не может. Напряжение неминумо разрешится, а уж в какую сторону потом посыплются обломки - решит либо случай, либо чья-то воля. Но бизнесмен и моряк не будет же ждать, пока судно выбросит на берег! В эти дни всплыло в памяти и не раз потом приходило на ум любимое присловье последнего зворыкинского капитана, с "Волго-Балта": "Быть ближе к опасности". Идти на опасность - а не избегать ее. И долгими вечерами - стоял в Питере ненастный слякотный ноябрь - обдумывал Зворыкин еще новый план. И от этого определенного, хотя и безумного по сути своей дела легчало и откладывало, и не так уж глух казался тупик, в который они с Телефонным друг друга затащили. И по утрам, заводя автомобиль, Зворыкин бодро ворчал, вспоминая бешеные филиппики своего двойника-самозванца. Роскошь! Тоже мне. Одно слово, что "Мерседес", а машине семь годов, и за ходовой частью уже глаз да глаз. Шаровые опоры вот заменил: за каждую денег столько отдал, что иному на машину не на машину, а на мотоцикл так и хватит. Да впрочем, по питерским-то дорогам хоть на "Роллс-Ройсе" езди, все равно ходовую разобьешь. Так вот. Новый план Зворыкина, помалу обороняя его от Телефонного, высвобождал внимание, чтоб хватало оглянуться и на других людей. И пристальнее - всмотреться в тех, кто хоть раз брал с собою на ночь зворыкинский телефон. И уж прямо под микроскоп положить - Михаил Дмитрича, которому с этим телефоном досталось ходить больше других. И в них во всех, а больше всего в Михаиле Дмитриче, стал Зворыкин замечать некую особенность. Сразу и не понять было, какую. Да вот хотя бы: все коллеги последнее время косятся на Николай Николаича с опаскою, так и ждут от него сумасшедшей выходки - а Михаил Дмитриевич ровен и невозмутим. Может, то от невеликого ума? Трудяга Михаил Дмитриевич, безобидный муравей. О таких сказано: кто везет, на том и едут. Занят всегда едва ль не больше самого директора - да тот в последнее время и прыти поубавил - вот и некогда ему за родным шефом странности примечать. Но не приучен был Зворыкин верить безобидным трудягам. Ему всегда проще было с теми, кто явно опасен: там по крайней мере видишь, откуда ждать удар. А тут удлиненное лошадиное лицо, крупные по-лошадиному же запястья... Нет, смирные и безответные тем и страшны, что сами не знают, куда и в какую сторону их прорвет. Так думал Зворыкин, изучая коллегу - и остро ощущал, что играть тому, вместе с другими временными пользователями зворыкинского телефона, видную роль в вызревающем плане. Неясно пока, какую. И вот настал вечер, когда Зворыкин в меру покричал на своего телефонного двойника, чтобы тот не заподозрил чего. А там, продолжая огрызаться - Телефонный был в ударе и наседал бойко - вывел разговор мало-помалу на то, с чего началось их знакомство. Дескать, Телефонный никакого права не имеет на него, Зворыкина, наезжать, потому как его, Телефонного - нет. Скачут электроны по золотым канальцам микросхемы - вот и весь Телефонный. И не ему живого человека обличать в смертных грехах. Телефонный с маху еще поразорялся: не сметь Зворыкину уходить от разящей истины! - но быстро понял, что собеседник уперся в свое "нету", как баран рогами. Да позиция у него безвыигрышная, ничего не стоит сокрушить. И предложил: встретиться. Зворыкин внутренне возликовал. Не смел он надеяться, что Телефонный купится так легко. Стало даже обидно за свою многоразветвленную подготовку, за систему отточенных аргументов, ходов и контрходов: если он так, то я так - а потом вот так. Рассчитывал он на противника самое малое равного себе - а нарвался на простака? Тоже странно. - Встре-е-етиться? - скептически протянул Николай. - Да чего мне с тобой встречаться? - Изволишь убедиться, - последовал ответ, - что я на самом деле есть. - А мне это надо? Хм. Хотя... - Зворыкин выдержал достойную паузу. - А где ты предлагаешь? - Угол Гороховой и Малой Морской - знаешь? Вот прямо сегодня и подходи. Нам никто не помешает, а заведение открыто до утра. - Ха! Вот ты, брат, как завернул. Мой разврат клеймить горла не сорвешь, а сам готов за один вечер в кабаке растрясти - ух! - да средняя питерская семья месяц на столько проживет. - Силен! - засмеялся Телефонный. - Мозг еще салом не зарос. Так где тебе будет удобно? Уговорились - в полночь, на пустыре против растворного узла. Зворыкин ждал возражений, но и тут сошло гладко, телефонная трубка ему только что не покивала. А сколько было бряцаний интеллектом - мама дорогая! Нет ли тут подвоха? Но мы будем ко всякому готовы. Оружие. Всю жизнь Николай избегал иметь его, убежденный, что ему ходить по иным стезям. А вот теперь понадобилось. Как человек, делающий бизнес в неулегшейся от смуты стране, Зворыкин, разумеется, знал одну-две личности, которым свистни - добудут хоть пистолет, хоть автомат и вопросов задавать не станут. Но, во-первых, меньше чем через сутки вряд ли кто-то из них обернется. Во-вторых, с т а к и м стволом идти на Телефонного - грех. Никогда не был Николай Зворыкин образчиком нравственности, но есть вещи, которых он делать не станет. Убить Телефонного, который ему почти родня, он готов. Застрелить его из грязного ствола - никогда. И Зворыкин придумал вызвонить Следопыта, как он в глаза и за глаза звал старого своего приятеля. Звал больше в насмешку: какой он следопыт, какой охотник? Домосед, педант, вечно забьется в угол к верстаку, возится с надфилями-пинцетиками. Себя самого, например, Зворыкин ощущал куда больше охотником и бойцом. Однако ружей у Следопыта много и много боеприпасов, и все всегда в идеальном порядке - заряжай и бей. К нему! Но Следопыт ружья дать не пожелал ни в какую. Зворыкин и дыхания не стал тратить на уговоры. Такие вот тихие да с виду мягкие если упрутся - оглоблю переупрямят. Чем-то Следопыт напоминал Зворыкину Михаила Дмитриевича. Скоро пора было и выходить на встречу. Что ж, Николай заехал домой, огляделся в чуланчике: взять ли монтировку? Молоток? Тут взгляд его упал на ящик с переплетными принадлежностями. Когда-то, давным-давно, не было ему желанней развлечения, чем прошить хорошенько тетради, ровно обрезать блок под прессом - и потом, ладя твердые обложки, любоваться тугим и увесистым плодом трудов своих. Подумывал и о том, чтобы работать с кожей, и замахивался на золотой обрез. Времена те канули в Лету. Агентские да директорские занятия заменили Зворыкину книжки, которые он когда-то переплетал, и книжки, которые он читал - давно ведь не читает ничего, кроме газет да деловой переписки, - и семью, которой у него не было никогда. Но переплетный ящик - вот он в углу, забытый да не разоренный. Нож торчит на своем месте, загнанный в щель между двумя дощечками. Вот и решение. Что лучше переплетного ножа? Не длинный и не короткий, руке привычен. Нет уса, который защитил бы руку, но и на то умные люди придумали средство: держать клинок не вертикально, а плашмя, чтоб даже соскользнувшие пальцы поехали не по лезвию, а по полотну. Подправив нож на оселке, Зворыкин воткнул его вместо ножен в большую картофелину - и бегом к машине. Кровь билась в горле, как перед свиданием с давно желанною женщиной. Полночь на носу. x x x В оперативных сводках Главного управления внутренних дел эта ночь не была отмечена ничем особенным. Правда, три или четыре происшествия могли бы обратить на себя внимательный профессиональный взгляд, не будь они разнесены по разным строкам статистических таблиц и не утрать свой неповторимый облик, усыхая в отчетах на долгом и непрямом пути с самого низа, из протоколов участковых милиционеров и дежурных следователей в отделениях милиции. Итак, некто Михаил Дмитриевич Н**, сотрудник агентирующей фирмы в Морском торговом порту, был убит в собственной постели ударом короткого и сравнительно широкого ножа в грудь. Удар сам по себе не был смертелен, и жертва скончалась от потери крови при полном отсутствии посторонней помощи. По всем данным, Михаил Дмитриевич в момент совершения преступления находился в квартире один. Ни окна, ни входная дверь не носили следов взлома и были тщательно заперты изнутри. При этом орудие преступления в квартире найдено не было, а траектория удара позволила с самого начала отвести версию самоубийства. "Мало мне, блин, мертвяков," - злился следователь, заполняя первые страницы безнадежного дела. Еще несколько сотрудников той же самой фирмы в ту же ночь и в тот же час получили каждый по колото-резаной ране опять-таки очень похожим коротким широким ножом. Всем им была вовремя оказана достойная первая помощь, и все они довольно быстро встали на ноги. Никто из них не смог дать внятных показаний относительно того, кто нанес эти раны или хотя бы кто их мог нанести. Это бьло тем более странно, что все они были ранены не со спины, а в грудь или в живот - и при этом не могли даже двумя-тремя приметами описать своего преступника. Каждый из них на допросе у следователя мямлил что-то относительно мелькнувшей перед ним смутной тени - при том что у всех, кто физически мог находиться рядом с жертвою в роковую минуту, было самое непоколебимое алиби. Толковый следователь, сопоставив все эти очень похожие показания, мог бы живо выйти на правильный след - но увы! Сопоставить показания было некому по той простой причине, что преступления были совершены в разных районах города и допросы проводили разные следователи, понятия не имевшие о существовании друг друга. Наконец, директор все той же злополучной фирмы Николай Николаевич Зворыкин в то же самое время получил пять ран, совершенно схожих по конфигурации с теми, что были нанесены всем пострадавшим его сотрудникам, включая несчастного Михаила Дмитриевича. В отличие от остальных случаев, нож с отпечатками пальцев самого Николая Николаевича был найден рядом с его - на удивление, не мертвым - телом. Кроме ножа, был найден мобильный телефон финского производства. Этот нож, по утверждению сведущих людей оказавшийся переплетным, и почему-то этот телефон заставили следователя усомниться, что покушение связано с коммерческою деятельностью господина Зворыкина. Оставив версию заказного убийства про запас, следователь вплотную приступил к личной жизни раненого - тот, кстати говоря, оказался живуч, как таракан, и в больнице залеживаться не собирался. После долгого допроса некоего гражданина - последнего, с кем Зворыкин разговаривал по мобильному телефону, - следователь остался в твердом убеждении, что разгадка лежит где-то рядом. Он просто никак не может на нее набрести, а все мечется вокруг да около. Несомненно, следующим шагом этого на редкость въедливого детектива был бы разговор с сотрудниками Зворыкина, и тогда неизвестно каких головокружительных результатов добилось бы следствие. Но в этот самый момент пришел долгожданный приказ о переводе следователя с повышением из номерного отделения милиции прямо на Литейный. Преемник, оказавшийся личным врагом дотошного следователя, внимательно выслушал его пожелания и напутствия и поступил точнехонько наоборот: именно, вместо того чтобы с пристрастием опросить всех сотрудников пострадавшего, убрал дело подальше с глаз как не имеющее перспективы. Таким образом, если кто-то и владел полной информацией об этих весьма схожих преступлениях, то это были сами сотрудники агентирующей фирмы, включая уцелевших жертв и в их числе - директора. Однако сотрудники, особенно из пострадавших, были как на подбор молчаливы и не пожелали делиться соображениями о странных происшествиях даже друг с другом, не говоря о посторонних. Некоторые из них проявили такую осторожность, что не явились даже на похороны старейшего своего коллеги Михаила Дмитрича. Что же до их генерального директора, то он на похороны тоже не смог прибыть, но по совершенно другой причине: как наиболее серьезно раненный, он в этот день еще в полубредовом состоянии лежал на больничной койке под капельницей. В последующие дни, быстро поправляясь, он столь же быстро собирал сведения о недавних происшествиях. Те, кто знал его хорошо, могли бы отметить, что, внимательно слушая и задавая короткие вопросы, он смотрит не так, как всегда. Не было в его взгляде мягкой застенчивости, всегда так располагавшей к нему людей и так способствовавшей его успеху в делах. Глаза Николая Зворыкина были светлы и холодны и смотрели сквозь собеседника ни во что. x x x Хорошо зная Николая, я в больнице поразился не столько его бледному осунувшемуся лицу - без трупной зелени, и слава Богу - сколько, как уже сказал, его новому жесткому и светлому взгляду. От этого взгляда мне делалось все больше не по себе, да к тому ж я обиделся, когда Николай обозвал меня дураком, так ничего толком и не рассказав о случившемся с ним. Хотя он тут же и извинился, я все-таки минут через пять поднялся уходить. Зворыкин не стал меня задерживать, но в последнюю минуту окликнул: - Постой. - Да? - Ты знаешь, - он на мгновение замялся, но тут же вновь посмотрел прямо и жестко, - у меня мобильник барахлит. Хочу проверить с удаленного абонента, что с ним такое. Ты его не возьмешь у меня на денек-другой? 20.7.1999 * Rйpondez sнl vous plaоt - просьба ответить (франц.)