к оказалось очень неприятно и стыдно. Я, видимо, пришла в себя быстро, хотя Ленка успела набрать в рот воды и обрызгать меня всю, как брызгают на пересохшее белье при глажке. Я открыла глаза, тошнотные зеленые круги покрутились, раздвинулись и убрались куда-то, и я увидела Ленку, стоящую передо мной на коленях с раздутыми щеками и полным ртом воды, она снова собралась плеваться. Пластырь так и висел на ее пальце, приклеенный только одной стороной, я поспешно отвела глаза, чтобы не увидеть крови и тут она меня снова окатила водой. "Хватит", - хотела сказать я, но оказалось, что язык еще ворочается плохо. Дальше началась общая суета. Ленка с Дворником поднимали меня, укладывали на диван, порывались вызвать скорую. Пришел Андрей, испугался и начал суетиться вместе со всеми. Я вскоре очухалась, но от стыда за такую нелепую слабость - до обморока испугаться пореза на пальце! - я не показывала виду, что мне лучше. Ленка, убедившись, что я не умираю и скорая мне не требуется, оставила меня в покое и вернулась на кухню. Андрей поправил одеяло, присел на краешек дивана, но тут она его позвала. Вернулся он с кухни каким-то озабоченным, снова долго поправлял одеяло, сел и, не глядя на меня, спросил: - Галочка, а у тебя все в порядке ? Я не поняла вопроса и принялась объяснять, что это от крови, что Ленка порезала палец, а я испугалась, но он перебил меня : - Нет я имею в виду, ну, по-женски... - По-женски ? - Ну, ты не беременна, нет? - и он наконец решился взглянуть на меня. -Нет, насколько я знаю, - ответила я , лихорадочно пытаясь припомнить, когда у меня была последняя менструация, у меня со сроками вечные неполадки - нет, вроде ... - Ты только, если что, не скрывай от меня ничего, ладно? - и, слегка отвернувшись, добавил - и с сестрой моей не советуйся. - Почему ? - Она насоветует, - и он опять стал подтыкать и расправлять черно-красный клетчатый плед, которым я была укрыта. Плед пропах табаком и меня снова замутило. Театр в этот вечер пришлось отменить. Тошнота моя не прошла ни назавтра, ни через неделю, и когда я шла в лабораторию за результатами анализа, я почти не сомневалась в ответе. В маленьком полуподвальном помещении недалеко от "Добрынинской" была духота и толчея. Я протиснулась между какими-то толстыми тетками, приблизилась к окошечку. Рядом стояла и плакала молодая девчушка, лет от силы семнадцати. Она хлюпала носом и вытирала его скомканной белой бумажкой. Я пробормотала свое имя, и мне в руки вылетела такая же бумажка. На ней наискосок стоял черный небрежный штамп : ОБНАРУЖЕНА. Меня так тошнило, что никаких эмоций я не испытала. Брезгливо сжавшись, чтобы не отираться о потные бока, я выбралась на улицу. Меня преследовал запах немытых тел и почему-то селедки. "Не поеду на работу, - думала я, - Домой поеду, в Бибирево. Позвоню Андрею, пусть он разбирается, что делать, и поплачусь маме. Плевать, что она скажет, все равно узнает рано или поздно. " Сейчас, спустя десять лет, все чувства, переживания, замирания сердца стерлись, забылись, переиначились. Как Андрей делал мне предложение, я не помню. Он, кажется, приехал ко мне в Бибирево, по-моему, с цветами - очень хочется сказать - с астрами, но какие в начале мая астры! Наверно астры были в какой-то другой раз - он в белой рубашке, немножко тесной в вороте, стоит в дверях моей квартиры с астрами, а мама за моей спиной распевает гостеприимно: "Андрюша, здравствуйте, заходите, какие чудесные астры..." Нет, тогда это были не астры, а, наверно, тюльпаны с центрального рынка, и бутылка шампанского, и расшаркивания в дверях. Мама суетилась и стеснялась, отец отводил глаза, им было неловко, что свадьба будет, как отец шепнул матери, "вынужденная". Нет, не помню, ни разговоров, ни поцелуев, помню только, как все время нечеловечески тошнило. С свадьбой торопились - чтобы успеть, пока живота не видно, и мама с теткой что-то мудрили над кучей гипюра - моим свадебным нарядом, и мама бормотала: "Все не по-людски. Шаманались-шаманались, теперь женится - на тебе, за две недели, ну о чем он раньше-то думал? Такой на вид серьезный парень...", а тетка поддакивала, и под шумок расспрашивала про зарплату, про квартиру, про Ленку: "С сестрой живет? И что - меняться будут?" Первый семейный сбор на Малой Бронной: равнодушные светские улыбки Александры Павловны, Владимир Николаевич, вальяжный, в неизменном замшевом пиджаке, мои обыкновенные родители, выглядящие с ними рядом жалкими. Дворник, поддатый и исполненный добрых чувств, поздравлял искренне, Ленка улыбалась и шутила, а глаза у нее были серыми, холодными и злыми. Они с Андреем убирали со стола, я вышла на кухню помочь, и из коридора услышала Ленкин насмешливый голос: - Жениться, братец, надо на сироте! Я попятилась назад в комнату. Андрей говорил что-то примирительное, Ленка открыла воду и начала мыть посуду, слов я больше не различала. Не помню я и свадьбу в ресторане "Прага" - какие-то длинные белые столы, музыка, пьяные лица, запахи кухни - и опять тошнит, тошнит, тошнит, кружится голова, душно, кричат "Горько", Андрей сидит рядом, скованный, чужой, а в уголке Женька с моим дядей беседуют о чем-то увлеченно и подливают себе водочки, давно не обращая ни на кого внимания. Ленка сидит одна, подперев голову рукой, с брезгливым выражением лица. Как только к ней кто-нибудь обращается, лицо сразу меняется, становится участливо- заинтересованным, и вот я уже слышу сквозь пенопластовое шуршание голосов: - Галочка чудесно выглядит! Вы сами шили платье? Потрясающе! - это видимо моей маме. Почти весь июнь мы с Андреем провели на даче, в Малаховке, отказавшись из-за моего гнусного самочувствия от свадебного путешествия. Тошнить перестало где-то к июлю, когда я уже жила на Малой Бронной. Тогда и возобновились наши с Ленкой воскресные утренние разговоры на кухне. Ленка поначалу обрадовалась возвращению своего неизменного слушателя. - Ты тут замуж выходишь, блюешь по все дни без продыху, а мне и поговорить не с кем! Дворник, знай себе, яйца красит, и они с Резником все в Америку едут, Патрик утюжит день и ночь, пиздит только о долларах, Сонька в своей интернатуре сгинула - ее в Кащенко работать взяли, так она только о психах разговаривает, остальные Россию спасают, как бешеные. Дурдом. Одна Танька осталась. Дура она, конечно, но все ж - живая душа ... Танька числилась Ленкиной подругой. Они были знакомы Бог знает как давно, по-моему, с детского сада, учились десять лет в одной школе. Танька недавно закончила Горный институт, работала экономистом. Ни мужа, ни постоянного романа у Таньки не было, и вся ее жизнь крутилась вокруг Ленки. Ленка ее особенно не любила, но и не прогоняла, ценя в ней преданность и зависимость. Танька всегда оказывалась под рукой, когда было не с кем поговорить, не с кем куда- нибудь пойти или поехать. Мне Танька не нравилась - маленького роста, кругленькая, говорливая, восторженная, она смотрела на Ленку с обожанием и завистью, пыталась копировать ее интонацию и словечки, хотя матерщина и грубости, у Ленки звучащие милой насмешкой, у Таньки выходили неестественно и неприлично. Но лицо у нее было симпатичное, большие круглые карие глаза смотрели печально, как у Бэмби, от улыбки на пухлых щеках появлялись милые ямочки. - Помнишь, я тебе говорила, что он никуда не денется ? Как - кто ? Звягинцев! Ты что - и Звягинцева забыла ? А, помнишь. Ну вот - Ленка бросила на стол ножик, положила в салатную миску недорезанный помидор, уселась с ногами на стуле и потянулась к синей сигаретной пачке, лежащей на столе, - никуда он не делся, его Патрик привел в середине июня, вы на даче были... Патрик привел Олега неожиданно, не предупредив Елену заранее. Была пятница и народу как всегда толпилось много : Мишка Резник, против обыкновения вместе с женой Светкой, Танька, Костя Игнатьев, с которым Елена успела подружиться, Володя - "йог" - новое Еленино приобретение, высокий голубоглазый красавец, застенчивый и молчаливый. Сонька утверждала, что он страдает дислексией - психическим расстройством, при котором человеку трудно говорить, связно выражать собственные мысли. Работал Володя врачом на скорой помощи, в доме появился недавно. Он сидел, молча улыбаясь, и не сводил глаз с Елены. То что он йог, известно было только с Елениных слов, никому, кроме нее, вступить с ним в словесный контакт пока не удалось. Еще была Катя, симпатичная и кокетливая блондинка. Елена подружилась ней на работе. У Кати полгода назад родился ребенок, поэтому ей редко удавалось выбираться из дома. Появление Звягинцева, конечно, произвело фурор. - Простите, Олег, это Вас я недавно видела по телевизору в программе "Добрый вечер, Москва?" - Танька вылезла с этим вопросом, как только Елена провела Олега на кухню и представила. Олег был одет в тот же шикарный черный бархатный блейзер, в котором выступал на концерте. В телевизионной передаче он тоже был в этом блейзере - похоже, это его единственная парадная одежда. Черные джинсы, рубашка в мелкую красную клеточку, с каким-то маленьким черным лейблом на кармашке - элегантный, небрежный, подчеркнуто вежливый - блестящие черные волосы, очень чистые, лежали на воротнике. Женька рядом с ним в своих засаленных джинсах выглядел каким-то неуклюжим и непромытым. Олег обернулся к Таньке, улыбнулся доброжелательно, подтвердил, что видела она именно его, посетовал на неожиданно свалившуюся популярность, к которой был не готов. - Представляете, Таня, меня вчера первый раз в жизни узнали на улице! Мы шли с женой по Тишинскому рынку, а на встречу пара такая молодая. Одеты роскошно, ребенок с ними лет пяти в джинсовом костюмчике, в авоське несут черешню. Жена моя мне шепчет: "У, спекулянты!" Поравнялись мы с ними и слышим : "Смотри, Звягинцев идет". Ну я загордился, выпрямился, грудь выпятил - и тут - "А он кто - муж Пугачевой?" Все засмеялись. Олег сразу стал центром общего внимания. Посыпались вопросы - про телевиденье, про стихи, кто-то притащил из комнаты гитару, Олег, не кокетничая и не ломаясь, согласился спеть. Он пел и, как тогда на концерте, смотрел на Елену. Она совершенно забыла про Женьку, даже рот приоткрыла от удовольствия: "Я просто бродячий прасол, брожу я с товаром разным, Брожу я с товаром странным по всем поднебесным странам, Товар отдаю не даром, улыбка цена товару, Да слезы цена товару..." - Олег, у Вас потрясающий голос, - не отставала Танька. Она была в восторге от внимания, которое Звягинцев оказал ей при знакомстве, и не хотела это внимание терять, - вы, наверно, замечательно поете романсы? - О да, - безо всякого смущения согласился Олег, - романсы я пою замечательно. Моя бабушка всегда утверждала, что если бы я был безногим и пел в электричке, моя семья жила бы безбедно. Олег слегка наклонился к Таньке и, глядя ей без улыбки прямо в глаза, в полную силу, с надрывом затянул "Ямщик, не гони лошадей". Маленькая кухня наполнилась его голосом. У Елены по спине побежали мурашки. "Да уж, слезы - цена товару. Наплачусь я с тобой ", - подумала она и посмотрела на Женьку. То есть она посмотрела на холодильник около которого Женька только что стоял, как он стоял всегда, привалившись к стенке, скособочившись на одно плечо и засунув руки в карманы. Но сейчас у холодильника было пусто. Не дай Бог, опять сцену устроит! Елена обернулась к двери и с облегчением перевела дух. Женька в коридоре о чем-то разговаривал с Катей. Что- то то ли в его позе, то ли во взгляде, обращенном на Катю, показалось Елене странным, но она не стала задумываться. На кухне было невозможно тесно, все слушали Олега. Елене чувствовала досаду. Приятно, конечно, принимать у себя на кухне телевизионную знаменитость, это не часто бывает, но не песни же петь он приперся в конце концов! Вечер превращался в бенефис Звягинцева, что Елену никак не устраивало, к тому же Танька устроилась как-то подозрительно близко от Олега и явно блаженствовала. Елена дождалась паузы, и, прежде чем Танька успела в очередной раз раскрыть рот, воскликнула: - Ребята, Андрея же нет! Пошли в комнату, танцы устроим! Женька повернулся и посмотрел на нее через головы сидящих: - Танцы ? Ну что ж... - и он первый пошел в гостиную какой-то развинченной походкой. Гостиная в квартире на Малой Бронной называлась обычно "большой комнатой". Она не была особенно большой - метров шестнадцать, но в ней было мало мебели. Вдоль одной стены стоял старый красный диван, с выпирающей в самой середине пружиной, напротив всю стену занимали книжные полки, туда же были встроены телевизор и стереосистема. В углу около балконной двери небольшой стол с парой стульев - и все. Елена давно мечтала о ковре, но ковры были дорогими и их трудно было доставать, так что потертый пол оставался голым. Дом был старым и паркет не был покрыт лаком; еще одна любимая маниловская идея Елены и Андрея - не вызвать ли циклевщиков и не привести ли пол в порядок - навсегда осталась невоплощенной. Пол полагалось мазать мастикой и натирать, чего, конечно, никто никогда не делал. Электрический полотер - чудо техники пятидесятых годов - пылился в прихожей и изумлял новых гостей. Половицы скрипели немилосердно. Из открыток балконной двери тянуло свежим холодком и тополиным запахом. Пока Женька включал стерео - старенький "Аккорд", и выбирал пластинки, Елена притащила с кухни свечи, зажгла их и погасила верхний свет. Стало почти темно. Женька поставил пластинку и опустил звукосниматель куда-то на середину. Игла неприятно пискнула и "...томленное солнце нежно с морем прощалось, в этот час ты призналась..." - почему-то он выбрал Оскара Строка. Резник шутливо раскланялся со своей женой, Патрик с издевательской почтительностью пригласил Таньку. Слава Богу, в этот раз Патрик, похоже, намерен ей помогать. Олег выждал короткую паузу и пригласил Елену. "Без тоски, без печали, в этот раз прозвучали слова твои". Олег, несмотря на свою нескладную худобу и сутулость, танцевал хорошо, легко, хотя это было, конечно, никакое ни танго, а так - топтание и покачивание в обнимку. Женька уселся с самой середине дивана, откинул голову на спинку и наблюдал за Еленой. Она под его взглядом чувствовала себя скованно, сбивалась с ритма и отворачивала от Олега лицо. Олег молчал, тоже смотрел в сторону и не пытался прижимать ее к себе - скромный такой танец двух малознакомых людей. "...В это час ты призналась, что нет любви..." Наконец мелодия кончилась, Олег опустил руки и Елена проворно двинулась к столу, где стояло вино, разновысокие рюмки, бокалы и стаканы и кое-как сервированная закуска - сыр на тарелке, поломанная на крупные куски шоколадка. Звягинцев подошел тоже, взял у нее из рук бутылку, налил вина ей и себе. Его манера безо всякой неловкости смотреть прямо в лицо смущала Елену. Она уткнула глаза в стол, крышка которого, когда-то полированная, а теперь матовая, была испещрена царапинами и круглыми пятнами - следами от многочисленных стаканов и чашек, в нескольких местах прожжена сигаретами. - Лена, я часто вспоминал тебя. - Я тоже, - Елена, стесняясь, совсем отвернулась, и пальцем машинально расковыривала какую-то дырочку в поверхности стола, - но ты меня не искал. За спиной продолжала играть музыка, поскрипывал пол и шаркали ноги. "Но Вы прошли с улыбкой мимо" - как-то несовременно и легко заходятся скрипочки, - "и не заметили меня". Какой у Таньки голос навязчивый. С кем она говорит, не слышно, а она бухтит и бухтит, неужели все Патрика мучает ? - Ты придешь когда-нибудь ко мне ? Елена пожала плечами, и, решившись, подняла глаза на Олега. Он стоял очень близко и смотрел на нее сверху вниз. Если он чуть-чуть нагнется, он ее поцелует. Елена опустила голову и отодвинулась. Музыка прекратилась, сзади зашумели. Рука Резника протиснулась между Еленой и Звягинцевым и безошибочно ухватилась за бутылку со спиртом, на дне которой бултыхались ярко желтые лимонные корочки: - Женька, тебе налить ? - крикнул он куда-то в комнату. Елена не оборачивалась и головы не поднимала. Рука Резника с неровно обкусанными грязными ногтями исчезла, унося бутылку. Справа на краю зрения появился серо-голубой рукав - джинсовая рубашечка "Вранглер" - Патрик, пижон валютный, подкрался как всегда бесшумно. Между Еленой и Звягинцевым втерлась Танька, и сразу стала приставать к Олегу, просить, чтобы он налил ей вина, угостил сигаретой На Таньке была красная с синим ситцевая блузка со стоячим воротником. Блузка натягивалась на толстой груди, от узора рябило в глазах. Джинсы топорщились на ляжках. С такой фигурой юбку надо носить. А еще лучше рясу. И почему с мужчинами Танька всегда разговаривает задорным комсомольским голосом? Елена обернулась в комнату. Светка Резник с Катей копались в пластинках, Мишка с рюмкой сидел на диване. Володю-йога она в темноте разглядела не сразу - он устроился на полу по-турецки, луч света, падающий из коридора освещал кусок бороды, зубы поблескивали в неизменной улыбке. Женьки и Игнатьева видно не было. Елена вопросительно поглядела на Патрика. - Не волнуйся, твой Отелло в сортире, - шепнул ей Патрик. Звягинцев продолжал разговаривать с Танькой. Ух, доставучая баба! Олег говорил о мистике, экстрасенсах, лечении руками. Танькино круглое глуповатое лицо, выражало напряженное внимание. что даже рот приоткрылся. Елена уже хотела попятится и незаметно отойти от стола, как вдруг Звягинцев обратился к ней. - Вот, кстати, у Лены очень сильное биополе, хотя, видимо, неосознанное. У тебя должны быть очень чувствительные руки. - Угу, - сзади мешал стул, справа боком на край стола присел Патрик, чтобы отойти, надо было отодвинуть Звягинцева. Разговоров про паранормальные явления Елена терпеть не могла, - я на самом деле Джуна и Ванга в одном лице, мне вон тот йог говорил. Сейчас дотронусь, и будет ожог. Пропусти пожалуйста. Елена прикоснулась к рукаву Олега, пытаясь пройти, он Олег ухватил ее за кисть. - Погоди, ты напрасно говоришь таким тоном, - он уже полностью повернулся к Елене, забыв про Таньку, - люди склонны отрицать недостаточно изученные и пугающие явления. Пока я не испытал мистического озарения, я был полон скепсиса также, как ты. "Он что, думает, что мне шестнадцать лет? Не видно, что я не Танька? " - Елена потянула руку, но Звягинцев держа ее за пальцы перевернул кисть ладонью кверху. - Пальцы у тебя прямые и длинные, как карандаши. Я тебе сейчас погадаю. Он повернул ее руку к свету и поднес поближе к свече, стоящей на столе, чтобы получше разглядеть линии. Елена почувствовала колеблющееся тепло. Свеча скособочилась, пламя подрагивало от ветерка из открытого окна и потрескивало еле слышно. Пахло горячим воском. Звягинцев склонился, как будто действительно пытался рассмотреть линии и что-то забормотал. Танька вытянула шею, тоже пытаясь разглядеть Еленину ладонь. Патрик молча курил. Он вообще за весь разговор не произнес ни слова. За спиной заиграла музыка, на этот раз с английским текстом. А, Джоан Баэз, трогательный детский голосок, любимая Женькина пластинка. Светке с Катей все-таки в разрозненной куче удалось откопать что-то танцевальное и не столь многозначительное, как танго тридцатых годов. - Так, так, угум, это сюда, да-а, а это что? Угум... А ты, Лена, опасная женщина. - Во-первых, я не Лена, а Елена. Чем же я так опасна ? Елена чувствовала себя неуютно, поэтому голос ее прозвучал раздраженно. Олег пожимал ей руку и незаметно поглаживал большим пальцем, все это дурацкое гаданье было затеяно только для этого, но напряженное Танькино любопытство, молчание Патрика за спиной, взгляд йога через всю комнату, Женька, который тоже болтался где-то по квартире и, наверно, наблюдал за ней, гасили всякое удовольствие. Плечи Звягинцева загораживали от нее комнату и ей толком не было видно, что там происходит. Хорошо бы все куда-нибудь провалились! И Танька в первую очередь. - Олег, а как Вы гадаете? - нет, если эта дура так будет тянуться, она точно вывихнет себе шею, и слава Богу. - Я не гадаю, как цыганка, - и он снова обернулся к Таньке, - скорее стараюсь заглянуть в душу. Рука - лишь проводник душевных потоков, как я Вам говорил, - и он снова стал вглядываться в ладонь, - Ты, Елена, ведьма. У тебя сбываются все желания. И это опасно прежде всего, для тебя самой. У тебя деспотичная мать, какое-то сильное потрясение или потеря в детстве, - что-то связанное с отцом, по которому ты всю жизнь тосковала... "Ого! Ну это он мог и от Патрика узнать", - несмотря на утешительное соображение, уверенности и раздражения у Елены сразу поубавилось, а любопытство возросло. Олег поворачивал ее ладонь под разными углами к свету, потом впивался ей в глаза взглядом, который видимо считал проницательным и снова обращался к руке. Под столом его колено дотрагивалось до ее ноги. При этом он продолжал говорить низким проникновенным голосом: - Тебя ждут большие потрясения и изменения в судьбе. Здесь какой- то узел, разветвление на линии жизни. У тебя невнятные линии, судьба еще не до конца прорисована. Если ты сделаешь правильный выбор, то проживешь лет до девяноста и у тебя будет - раз, два - а, трое детей, из них один приемный, кажется, все мальчики. После тридцати - материальное благополучие. Мужа ты переживешь лет на двадцать. - А если нет ? Олег пожал плечами: - По другой линии какая-то трагедия. - Я умру ? - Линия обрывается. Довольно скоро. - А чего выбирать-то ? - Елена вдруг испугалась, ей хотелось прекратить гадание, как неуместную мрачную шутку, и в тоже время не терпелось дослушать. - Не знаю, - и Олег отпустил ее руку. Елена поднесла ладонь к глазам и попыталась что-нибудь увидеть. Ладонь как ладонь. Розовая. Чистая. Влажная. И ни черта особенного на ней не видно. - А мне Вы погадаете? - Танька все продолжение гадания пыталась вставить слово, топталась, вздыхала и всячески старалась обнаружить свое присутствие, теперь она воспользовалась паузой. "Глори, глори, аллилуйа, глори, глори,аллилуйа..." - Джоан Баэз пела какой-то гимн. Они что, под это танцуют ? Будто в ответ на вопрос, кто-то за спиной Елены прервал песню на середине. - Я не гадаю дважды за вечер, - ответил Звягинцев довольно сухо. Все-таки она его достала. Патрик наконец зашевелился, а то Елене уже казалось, что он окаменел. Странный он сегодня какой-то. Патрик налил вина всем стоящим у стола. За спиной что-то спросил Женька, рассмеялась Катя, потом запел Джо Дассен, и снова ноги зашаркали по паркету. А что они там пьют ? Спирт, который Резник увел ? Елена снова хотела отойти от стола и заняться остальными гостями - ситуация становилась неприличной. - А кто твой портрет рисовал ? - спросил Звягинцев. Ему не хотелось отпускать Елену. - Муж. Вон он, - Елена повернулась, чтобы окликнуть Женьку, Олег наконец отступил. Женька в центре комнаты танцевал с Катей, нежно прижимая ее плечи левой рукой и опустив правую ей прямо на попу. Как раз когда Елена обернулась, он склонился и не то поцеловал ее, не то что-то прошептал на ухо. Он что, спятил? - Мой муж целуется с блондинкой, - сказала Елена задумчиво. Патрик рассмеялся тихонько и как-то ехидно. Елена решительно взяла Звягинцева за руку, - пошли-ка танцевать! Олег колебался. - Пошли, пошли, - Елена шагнула вперед и потащила его за руку, но в это время музыка опять замолчала. Женька еще секунду постоял с Катей в обнимку, потом нехотя отпустил ее. Елена прошла к выключателю и зажгла свет. Хватит этой романтики при свечах! - Эй. Резник, отдавай спирт! Всем выпить надо! Все зашевелились, потянулись к столу, йог встал, помассировал затекшую ногу и присоединился к общему оживлению вокруг спирта. Катя улыбалась смущенно и виновато, стараясь держаться от Елены подальше. Сейчас Катя Елену не волновала. Посидишь дома с ребенком с Катино, так и пьяный Дворник мужиком покажется. Елена подошла к Женьке, оставшемуся у книжных полок. Так и есть. Пьян в сисечку. Когда он успевает, Боже мой ! Стоит, щурится, взгляд тупой, рожа красная, белки глаз в кровавых прожилках. - Сукин ты сын! - тихо сказала Елена, - опять нажрался ? - А ты не сучка ? - Женька улыбнулся пьяной улыбкой. - Шел бы ты спать ? - Елена постаралась, чтобы это звучало миролюбиво. Ей было неловко. Ну почему надо вечно так надираться? Никто не пьян, только он и, наверное, Резник. И напивается как-то отвратительно, скандально. Ведь более кроткого и любящего человека, чем трезвый Дворник, надо поискать. - С чего мне спать ? Я тебе мешаю ? - Да не мешаешь ты мне, - Елена отошла с досадой. К Звягинцеву она решила на всякий случай больше не подходить - шут знает, что Женька может выкинуть в ревнивом припадке. Остаток вечера пили чай, Олег снова пел и рассказывал байки. Оказалось, что он знаком со всей московской богемой, и поэтами, и художниками, и даже отчасти через литературные студии и общих знакомых вхож в мир официального советского искусства, общался с Арсением Тарковским, видел много лет назад, до эмиграции, Наума Коржавина, встречался в Пярну с Давидом Самойловым. В другое время все это страшно занимало бы Елену, но сейчас она в основном следила за Дворником, который с каждой следующей рюмкой все больше становился похож на Терминатора в исполнении Шварценнегера - механические движения, каменная морда и глаза, как красные лампочки. О существовании Терминатора и Шварценеггера Елена узнала недавно, с появлением видиомагнитофона. Видак приволок Патрик, на время, но Елена так умоляла его игрушку не уносить, что Патрик продал магнитофон Андрею в рассрочку. Заодно пришлось покупать и цветной телевизор. В основном видео полюбил Женька, и Шварценеггер, Ван Дамм и Сталоне стреляли, обливались кровью, уничтожали несметные полчища врагов и неизменно побеждали, вызывая детский восторг. У кампании, кроме интеллектуальных разговоров появилось новое развлечение. "Статями Дворник, слава Богу, не Терминатор, но разнести все к черту может", - невесело думала Елена Когда к закрытию метро гости начали собираться, она с трудом скрыла облегчение. - Я позвоню тебе, - шепнул ей Звягинцев в дверях, и все вывалились на спящий двор. Из открытых окон балкона и голоса и смех сначала были хорошо слышны, потом стали гулкими - кампания проходила под аркой, а потом и вовсе смолкли. Елена стала собирать со стола. Почему после пьянки, даже тихой, интеллигентной, остается такой жуткий бардак? А еще большая комната, кучи окурков в пепельницах, затоптанные куски сыра, размазанный по полу помидор, заляпанный воском стол, расшвырянные пластинки, рюмки и стаканы на всех возможных поверхностях - на столе, журнальном столике, книжных полках... - Ух, устала, - она повернулась к Женьке, - помоги, а? Ну что ты смотришь на меня, как Терминатор! Убрать, говорю, помоги! Жень! Женька отделился от холодильника, который он подпирал задом все время, пока выходили гости, и, не вынимая рук из карманов, медленно пошел на Елену. Плечи его были подняты, шея вытянута вперед, а лицо... На лицо Елена предпочитала не смотреть. Она попятилась и уперлась спиной в край раковины. Мокрая железка неприятно холодила поясницу. Женька навис над Еленой. А может он и не меньше Шварценнегера? - Ты с ним спишь? Елена все-таки подняла голову. Глаза как у свиньи. У кабана бешенного. Не то чтобы она видела вблизи бешенных кабанов, но у них в полуприкрытых кровавых глазках должна быть вот такая тупая ярость безо всякой мысли. - Что? С кем? Женя взял ее за запястье, не сильно, почти нежно. - Отвечай мне правду! - Какую правду? О чем? - Елена улыбнулась кривой идиотской улыбкой, она всегда так улыбалась, когда была растеряна или напугана. Дворник медленно начал выкручивать ей руку. Стало так больно, что она заорала. - Аааа ! Пусти, идиот! Мерзавец, мудак, пусти! Ааааа! Наконец Женька выпустил руку, она вывернулась, и, отпихнув его плечом, метнулась в ванную. Заложив задвижку, и пустив на руку холодную воду, Елена присела на край ванны и немножко отдышалась. В газовой колонке за спиной отсвечивал синим маленький фитилек. Кран над ванной капал, по эмали струился желтоватый подтек. Пахло мылом и какой-то гнилью - опять под ванной забыли мокрую тряпку. Зубные щетки, бритвы, кремы, лосьоны, куча полотенец - как в коммунальной квартире. Ну да, щеток-то куча, а дома никого нет. Опять стало страшно. Что он там делает, за дверью ? Рука болела все сильнее, боль ползла от кисти к плечу. Елена вертела руку под холодной струей, ежась, спиной и затылком ожидая стука в дверь. Когда этот стук наконец раздался, стало даже легче. - Елена, открой ! Задвижка на двери хлипкая, ее и она сама могла бы сорвать, если бы сильно дернула. - Не открою, - Елена встала, но не оборачивалась, следя за дверью в зеркало. Женя рванул дверь, задвижка повисла на одном гвоздике, в зеркале на мгновение отразились два лица - ее, бледное, с расширенными глазами и красным ртом, и его кирпичная харя. Елена повернулась и вжалась в угол между раковиной и ванной. - Выходи отсюда ! - лицо и волосы у Дворника были мокрыми, воротник рубашки и плечи тоже. С взъерошенных волос струйки стекали на лоб, щеки, одна капля повисла на носу. Как у Дуремара, продавца пиявок. Бешенства в глазах уже не было, сам, видать, испугался, но виду не подавал. - Выходи ! Я постель постелил. Елена продолжала вжиматься в угол. Ужасно заболел живот, спазмами, как при поносе. Она молча отрицательно помотала головой. Женька протянул ручищи и вытащил ее за плечи из угла. Похоже, сейчас он боль причинять не хотел. Елена повела плечами, стряхивая его руки и он их сразу убрал. - Выходи ! Он легонько толкнул Елену в спину. Драться с ним в тесной ванной, среди мокрых полотенец и сушащихся на веревке трусов было нелепо, и Елена пошла вперед. Женька шел сзади, и в прихожей очутился между нею и входной дверью. - Иди-иди! В комнату. Елена стояла согнувшись и прижимая ноющую руку к животу. - Пусти меня! Я уйду. - Иди и ложись. Завтра утром я сам уйду. Ты у себя дома. Живот заурчал и от боли Елена согнулась. - В туалет пусти, а ? Женя отступил. Шекспировская сцена, завершившаяся вместо кинжала и лужи крови поносом. Бледно-зеленая кафельная стена туалета вся была заклеена смешными вырезками и картинками. Елена машинально скользила по ним глазами. Туалетной бумаги не было, вместо нее в держалку засунута кое-как порванная бумага и газеты. На крышке бачка - забытая кем-то толстая растрепанная книжка в коричневом самодельном переплете. Подслеповатый ксерокс, Набоков, "Дар". Интеллигенты, Набокова в сортире читают. Нужно выйти, а то этот мудак ее отсюда придет доставать. Елена со вздохом положила "Дар" обратно на бачок. В комнате диван был разложен, постель постелена. Женя сидел одетый на краю на одеяле. Волосы его уже высохли, а рубашка еще была влажной. - Ложись. Помочь раздеться ? - он расстегнул ей джинсы и стянул их вместе с трусами, бережно снял майку. Елена легла, Женька натянул ей одеяло до самого носа и снова присел в ногах. - Ты мне правду сказала ? - О чем ? - Говорить не хотелось. Ничего не хотелось, даже спать. Она закрыла глаза. - Посмотри на меня. Ты с этим Олегом спала ? - Нет. Я его второй раз в жизни вижу. Безразличный тон убедил Женьку больше, чем любые крики и клятвы. Елене сейчас и правда было все равно. Звягинцев отодвинулся куда-то далеко-далеко, где живут нормальные люди, никто никому не ломает руки, не срывает двери с петель и не бросается из окна в объятия милиционеров. "И меня окровавленного, всенародно прославленного, прям как был я в амбиции..." - Покажи руку. Не сломал ? Он взял руку, начал легонько нажимать в разных местах, Елена снова закрыла глаза. Боль отдавалась в плечо, она морщилась. Дворник вышел куда-то, вернулся с мокрым полотенцем и закутал больную кисть. - Льда нет. Я от морозильника отскреб немножко. Елена не открывала глаз. От лампы плыли радужные круги. Из под зажмуренных век выдавилась слезинка, смочила ресницы. - Выпить хочешь? Лен ! Лен, не молчи ! Я принесу, я сейчас принесу, там осталось, в комнате, - и вот он уже совал ей в руки стакан. Пришлось открывать глаза, приподниматься, глотать теплый вонючий спирт. - Лен, дружочек, Лен, ну посмотри на меня ! Мне уйти ? Боже, какая зануда ! Голос уже жалкий, заискивающий, - Конечно, уйти, - Елена вылезла немного из-под одеяла, приподнялась на подушке, - ты что, ожидал, что я спать с тобой буду? - Куда уйти ? - На хуй. Женя встал, потоптался по комнате, поправил ее вещи на стуле, зачем-то передвинул вазу на книжной полке. - Я в большой комнате лягу, на диване там в большой комнате, я только простыню возьму, - он полез в шкаф, продолжая бормотать, - я вот эту возьму, полосатую, мы ее гостям стелим. Я там лягу, и дверь открою, ты меня позови, если будет нужно, ладно? Я сразу приду, я не усну, ты меня позови, я тебе компресс поменяю, я лед там поставил, он скоро замерзнет, ладно ? - и он обернулся вопросительно. Елена продолжала молчать. Ей все было безразлично кроме неприятных физических ощущений, живот продолжал болеть, рука ныла, мокрое полотенце нагрелось и только мешало. Дворник поколебался у двери, погасил ей свет и вышел. Слышно было как он ходит по большой комнате, скрипят паркетины, щелкает выключатель, потом стонет старый диван, потом опять что-то скрипит. Через несколько минут он снова появился в дверях, уже раздетый, в одних трусах, заслонил на мгновение светлое пятно кухонного окна и повалился на кровать рядом с ней. - Ленка, дружочек, Ленка, любимая, прости меня, я мудак, я скотина... Он шептал ей в ухо, царапал щеку небритой щетиной, тяжелое дыхание лезло в нос. Елена попыталась освободиться, но он навалился сильнее, и как-то оказался под одеялом, и уже совсем голый, и прикосновение его кожи было таким родным, и шершавые руки нежными и ловкими, и губы мягкими, знакомыми, и плечи и волосы его пахли масляной краской и ее любимым одеколоном, и он слизывал ее слезы, и ... - ... дура я, одним словом. Гнать надо было, а я растаяла. У меня рука потом еще неделю болела. Правильно Патрик про меня говорит, не тем я местом думаю. А Звягинцев позвонил. На следующий день. Куда он денется ? В нашем доме в Нью-Джерси люди бывают редко. Знакомые все в основном остались в Нью-Йорке, а те несколько семей, которые тоже перебрались на этот берег Гудзона, разбросаны по маленьким городкам. Да и жизнь, в общем, не располагает к интенсивному светскому общению - у всех работа, дети. Вечера съедаются суетой, ужином, проверкой уроков. Когда, наконец, к одиннадцати часам дом затихает, и мы с Андреем присаживаемся вдвоем к нашему небольшому высокому столу на кухне, чтобы выпить чаю, у нас еле- еле хватает сил переброситься парой слов друг с другом, какое уж тут общение. У нас нет коммьюнити, как справедливо заметил Андрюшин московский приятель, останавливавшийся у нас с полгода назад. Я ни в каком коммьюнити не нуждаюсь и никогда не хотела жить так, как Ленка в Бруклине: одни и те же лица, одни и те же разговоры, поиски первой работы, страх, неуверенность, бесконечные жалобы неудачников и неумеренное хвастовство тех, кто уже преодолел барьер и начал зарабатывать деньги. Беседы же с русскими нью-джерсийцами, степенные, скучные, семейные, однообразные, как хорошо прожеванная жвачка, обсуждения школ, машин, домов и налогов, наводят на меня такую тоску, что впору напиться. Пить я не люблю и не умею, после второй рюмки у меня болит голова, а после третьей немедленно тошнит. Ленка пыталась приобщить меня к радостям алкоголя, но быстро махнула рукой: "Ты Галка, как мой братец, вступаешь в стадию похмелья, минуя стадию опьянения. Скучные люди. Буржуи." И все-таки это несправедливо, совсем буржуями мы с Андреем не стали. Удивительное превращение происходит почему-то с большинством людей, достигших к тридцати годам благополучия! Я боюсь прозвучать высокопарно, но все же это благополучие, не богатство, а скромное благополучие среднего класса, стремительно выедает душу и то, что в Москве я полагала духовностью и интеллигентностью. Беспокоиться о судьбах России, сидя на кухне в Нью-Йорке, Нью-Джерси или Бостоне - смешно и немодно, Америка в спасении не нуждается и для большинства остается неосвоенной территорией, непонятной и совершенно неинтересной, книг и журналов почти никто не читает - по-русски нечего и слишком далеко, по-английски трудно и слишком чуждо. Да и кухонь в привычном понимании практически нет, а в гостиной у камина куда естественней степенная беседа о моргидже или преимуществах Тойты перед Хондой, чем горячий спор о литературе. Мне кажется я все-таки сохранила интерес не только к материальной стороне жизни, меня до сих пор интересуют вопросы отвлеченные, книжки я все еще читаю с удовольствием. Стыдно признаться, но читаю я по-русски, мой английский позволяет разобраться в интриге у Агаты Кристи, но Джойс или Шекспир для меня полностью закрыты. Я недавно увлеклась Шекспиром. Странно и, наверное, нелепо, жить в Нью-Джерси, воспитывать троих детей, работать программистом и вечерами читать Шекспира в русском переводе, с другой стороны, в Москве я Шекспира вообще никогда не читала, только видела по телевизору козинцевского "Гамлета" со Смоктуновским и "Двенадцатую ночь". Сейчас, когда не перед кем краснеть и ни к чему скрывать пробелы в образовании, я, наконец, читаю для себя, а не чтобы не опозориться на кухне в квартире на Малой Бронной. Кстати, знаменитые сонеты в переводе Маршака оставили меня совершенно равнодушной. То ли стихи не переводятся, то ли прав был Звягинцев, утверждавший, что Маршак слишком мелкая, камерная фигура и у него не хватает темперамента для переводов Шекспира. Звягинцев после того достопамятного вечера стал время от времени бывать у Ленки. Роман свой с ним Ленка тщательно скрывала, опасаясь Женьки, но удержаться и не таскать его в дом она не могла. На мой взгляд, по Ленкиной торжествующей, сияющей физиономии можно было прочесть все перипетии их отношений, но Звягинцев держался ровно, отчужденно, и свободно разговаривал о чем угодно. У Ленки с весеннего семестра остался какой-то хвост по западной литературе, и ей не то надо было сдать зачет, не то написать сочинение, я уж сейчас не помню. Она болталась несколько дней по квартире с маленьким белым томиком Маршака, забывая его то на кухне среди грязной посуды, то в туалете, то в ванной на окне, и жаловалась, что Шекспир ее совершенно не трогает и вымучить она из себя ничего не может. Звягинцев полистал захватанный грязными руками и испачканный смородиновым варением томик и прочел Ленке лекцию о сонетах Шекспира, а заодно и о Маршаке. В качестве вопиющей неудачи он привел перевод 66 сонета и особенно возмущался концовкой: "But if I die, I leave my love alone" - "Но как тебя покинуть, милый друг!". "Здесь ведь упущено самое главное! У Шекспира нет никакого милого друга, а есть одиночество, постигающее после разлуки! "Я знал, что оставлял тебя одну" - пустота, отчаянье - а не элегический вздох - как же, бедная моя, я тебя покину. Бродский возможно мог бы перевести Шекспира..." Ленка стала приставать к Олегу, как бы он сам перевел этот сонет и Олег, посидев некоторое время, выдал свой перевод, не знаю, правда это была импровизация или он раньше работал над этим и сделал эффектный жест. Перевод показался мне удачным, но я его к сожалению не помню. Моих теперешних знакомых совершенно не интересуют ни сонеты Шекспира, ни проблемы перевода, ни нелогичности в сюжете "Анны Карениной" - колбасная эмиграция. С Андреем поговорить можно, он живой человек, но почему-то когда я пытаюсь говорить с ним о литературе, в его тоне появляется какая-то снисходительная нотка, как будто он говорит с ребенком о вещах давно известных. Я начинаю сбиваться, краснеть, обижаться - ну к черту. Вот Ленка умела слушать и не обижать, конечно, не всегда, не тогда, когда у нее завязывался очередной роман, или происходили какие-то крушения и трагедии, в это время она могла только говорить. Но Ленки нет. Из ее друзей Андрей поддерживает отношения только с Резником. Мишка работает на Wall Street, они купили квартиру в Манхеттене, и Светка недавно родила второго ребенка. Мишка вкалывает сутками, пьянствовать и болтаться, как в Москве, ему некогда. Деньги он зарабатывает, по слухам, бешенные, но, слава Богу, с ним превращения не случилось, он о своих блестящих успехах особенно не распространяется. В свое время, когда он уезжал, Светкины родители были в ужасе, долго не хотели подписывать им бумаги, теща бледнела, говорила страшные слова и падала на кровать с сердечным приступом, то и дело вызывали неотложку, профессорская квартира пропахла валокордином, тесть качал головой и говорил тихо и укоризненно: "Вы погубите маму." Светка целыми днями плакала. Резник уперся, инфаркта, вопреки ожиданиям , ни у кого не случилось, и они со Светкой и с Илюшкой благополучно уехали, успев проскочить Вену