ица при этом. У меня еще есть 14 часов, чтобы отказаться - по контракту. Но если я откажусь теперь, после стольких ослепительных интервью, пресс-конференций, такой рекламной подготовки и трехмесячных тренировок - все отвернутся от меня. Деньги пропадут, все-все пропадет. Тогда моя карьера журналиста будет закончена. Моя жизнь будет закончена. Кто станет держать в редакции неудачника и труса? Кто будет читать репортажи обделавшейся в последнюю ночь вонючки?! Нет, отказаться я уже не могу. Они все верно рассчитали. Я уже не откажусь. Лучше было не соглашаться. А сейчас я должен продержаться еще 14 часов, а потом еще 10 дней, и все. Я должен пойти в Банку и просто в оговоренное этим контрактом - чертовой бумажкой! - время выйти оттуда живым. И тогда вся моя дальнейшая жизнь - когда я вернусь, потом - будет тихой и спокойной, обеспеченной; я больше не стану лезть ни в какие переделки, я куплю себе маленький домик на берегу моря, и мы с Каролиной будем жить в нем уютно и долго. Я стану загорать и купаться, и временами давать интервью за большие-большие деньги. Моим именем будут называть зубные порошки и бюстгальтеры, или черт знает что еще, это неважно, только бы мне вернуться. Вернуться. Спокойно дожить эти четырнадцать часов и еще потом десять дней. И все. Разве это много, если потом пятьдесят, может и больше, лет сплошного счастья? Разве это большая плата? Почему я так боюсь? Я помню свой страх в детстве, когда по глупости заплыл в море слишком далеко и вдруг понял, что мне уже не справиться с течением, и оно уносит меня все дальше и дальше в открытый океан. Я помню, как я боялся вида крови. Дурацкое воображение... Я помню, как меня призвали в армию, помню гнойное, мрачное, дышащее испарениями зловонное болото, в котором мы копали окопы, а позднее, когда стало ясно, что все не так просто, как хотелось нашему правительству и командованию - мы копали в нем и хлюпающие могилы. Помню джунгли, где с деревьев свисали ядовитые змеи и тех склизистых гадин, что плевались ядом в глаза, и глаза, наливаясь кровью, лопались, помню мошкару, висящую везде, как туман по утрам в нашем городе, мошкару, не дающую дышать и сводящую этим с ума, и взрывы, и резкий визг осколков, и горячий дымящийся ствол в руках, и новобранца, который оступился и упал в жаркую ряску. Как он кричал! Мы ничего не смогли сделать - ни вытащить его, ни пристрелить. Он даже не успел уйти в воду и захлебнуться - так быстро он сварился. И того седого капрала, что мучился животом, ночью побежал в сортир и долго сидел там. А потом, умиротворенный, вернулся и лег спать. А наутро наша десантная рота, поднятая по сигналу высшей тревоги, на БМД въехала в их лагерь и нашла там только мертвых - тихо спящих на своих походных койках. Покой и идилия. Кто-то широко улыбался во сне разорваным от уха до уха ртом, кто-то лежал, подложив руку под голову - он был приколот к полу длинной деревянной, хорошо отструганой иглой, из уха в ухо, сквозь мозг и ладонь, а у кого-то просто перерезано горло. Просто! И кровь - море крови, которой я так боялся, когда был помладше. Как ожившее видение кошмара... И полчища мух. А седой капрал сидел в сортире и пел песни. Он так жутко смеялся, когда его грузили в санитарный вертолет. Потом толстобрюхая машина, деловито урча, поднялась в воздух и даже рокот уже стихал, а веселый рев капрала все тревожил джунгли. Я много видел смертей, разных, но тогда, в этом лесном лагере, первый раз видел сошедшего с ума. Солнце жгло беспощадно сквозь густую зелень, которая тоже ненавидела нас, закрывая от нас цинов, но не закрывая нас от невыносимого жара, капрал орал патриотические песни, а мухи жужжали, и мне вдруг захотелось упасть и зарыться в землю, и стать маленьким-маленьким глупым почвенным червячком и ни о чем не думать, забиться в щель букашкой, чтобы меня не было видно. Совсем. Никогда. Но я не сошел с ума в тот день. Я много стрелял, приходилось - во все стороны, и иногда ствол так обжигал мне ладонь, что на ней вскипали пузыри, а я молился только на него - выдержи, еще немного. И мы с тобой оба будем жить. Ты и я. Я даже не матерился, на это не было сил и времени. Я молился своему Богу. У каждого свой Бог. Выдержи! Мой автомат не подвел. И я здесь. Я вернулся. Я сам - хищный матерый зверь, спиной чувствующий опасность. Я умею смотреть ей в глаза и побеждать ее. Я много раз выходил победителем из этой схватки. Я умею падать лицом в вонючее дерьмо болота за мгновение до выстрела и не дышать. Даже тогда, когда вертолет подбитой птицей рухнул в зеленое море, я прошел все посты и охрану цинов, обожженный, полуослепший, без воды и пищи я вышел к своим. Я сильный зверь. Почему же я так боюсь сейчас? Просто этой ночью мне в глаза посмотрела моя смерть. Она смотрела на меня так и раньше. Я узнал этот ледяной взгляд. Но тогда от меня ничего не зависело - я просто был одним из многих, кого перемолола мясорубка войны. Я был одним из многих и просто пытался прожить на один день больше, чем это удалось другим. А сейчас я сам вызвал ее. С ней нельзя так играть. Я сделал это. Она пришла за мной, и я знаю, что сам вызвал ее... Зачем? Столько лет мне снилось отравленное волнующееся зеленое море, которое так и не захотело принять нас. Я писал репортажи о президенте и проститутках, о министрах и ученых, просто о продавцах в магазине, о коммерсантах и телезвездах. О великих и средних. О никаких. Я хотел понять их и этим постичь себя. Их глазами. Говорят, неплохо писал. У меня есть имя, мои статьи читают представители разных слоев общества. Но почему же мне снится зеленое море? Может потому, что мы так и не смогли победить там? Раз за разом я выигрывал схватки, раз за разом успевал нажать на курок за долю секунды до моего противника. И все равно я не победил. Мы все проиграли. Но я не умею проигрывать. Не хочу. Может поэтому мне снится страна цинов, сожженная, чужая, мертвая, но так и не покорившаяся нам? А в этом спокойном мире каменных городов все не так. И все не то. Я не могу нажать на спусковой крючок, когда чувствую спиной опасность. Мне некуда упасть - разве что на бетонную мостовую, которая более родна мне, чем то болото, но, увы, не спрячет от целящегося в меня. Я не могу жить так. Я проиграл. И все мои репортажи хороши только потому, что я ищу в них ответ - ПОЧЕМУ? Они написаны из другого мира. Как с того света. ПОЧЕМУ? Никто не ответил мне. Я спрашиваю только у себя, а не у вас - почему? Почему я стал таким? Как избавиться от этого? Господи, но ведь я не хочу снова стать таким, каким был раньше, до ЭТОГО. Просто теперь мне нужен риск. Риск, как кому-то нужен наркотик. И возможность нажать на спусковой крючок. Но я не хочу стрелять в людей! Не хочу. С меня достаточно. Что же тогда? Как преодолеть это противоречие? Как разделить всех на людей и нелюдей. Кто оправдает меня за этот раздел? Оправдаю ли я себя? Я не нашел ответа. В этой жизни нет того, чем я мог бы "уколоться" и найти покой. Покой по-своему. Идет последняя ночь моего пребывания в человеческом мире, и я пытаюсь понять - зачем же я покидаю его? Что ищу? Наверное, это даже важнее, чем реально представлять, что меня ждет ТАМ, далее. Этому меня три месяца учили на специальных тренировках - кажется перебрали все, что может изобрести самое изощренное человеческое воображение. Но это все бред. Я все равно знаю, что там - нечеловеческое воображение. И я должен его победить. А для этого мне нужно сейчас понять - зачем я туда иду. Эту идею подсказала мне Каролина... Я отвлекся, вспомнив ее всю. Прошлую ночь мы были вместе последний раз. А может - не последний, если я переживу ЭТО. Целых десять дней без женщины... Мои мысли уезжают в сторону. Десять дней без женщины в таком месте - это ерунда. Мне и не захочется. А потом у меня будет много женщин, все женщины будут принадлежать мне, если я пожелаю. Но у меня есть Каролина, зачем мне другие? Я еще минутку полюбовался ею, медленно припоминая какой она была в нашу последнюю, прошлую, ночь. И отогнал от себя все это. Зачем же я иду? Ах да, это придумала Каролина. Женщинам всегда не хватает денег, сколько бы их не было. Может это из-за них? Или просто любопытство? Ведь никто из людей никогда не был ТАМ. Или я хочу оправдать себя за ту резню, в которой принимал участие? Если Бог есть, то для него это отличный шанс наказать меня жестоко за все мои предыдущие грехи. А если вернусь - то значит прощен?! Или все же я патологически болен? Мне очень нужно победить, я не могу проиграть и готов заплатить за это любую цену там, где нет никаких законов... Может быть мне лучше обратиться к врачу? А черт! Я не знаю. Я просто иду. Иду и все. И хватит забивать себе голову этим. Я упрям. Я иду и вернусь. Вы изломали меня всего, но не согнули. Я буду первым! И вернусь назло вам всем. Назло. Слышите, гады! Внезапный порыв ярости скрутил внутренности огненной дугой. Выдернув из-под себя стул, я с размаху швырнул его в стену. Получилась красивая горка обломков. Я, остывая, смотрел на нее, спиной чувствуя что на эту же кучу мусора с экрана телемонитора смотрит моя ночная фиалка. Потом обернулся. - Что-то случилось, мистер Линке? - она вопросительно смотрела на меня. Эффектный поворот головы, чтобы наилучшим образом выделить приятный овал лица, большие распахнутые глаза, полуоткрытые аппетитные губки и развернутые плечи, а под белым халатиком в обтяжку, конечно, ничего нет. Я видел ее на мониторе только до пояса, но готов был поспорить, что ее одеяние заканчивалось ненамного ниже экрана. Ну да, у нее свои заботы. Она должна следить, чтобы со мной все было в порядке, чтобы я не лез на стены, не выл и не рвал на голове волосы, и чтобы не навредил себе слишком сильно до того, как меня запихнут в Банку. Ей даже разрешено в случае необходимости успокоить меня с помощью своего шикарного тела. Чтобы я отвлекся и забыл - что меня ждет. Я молча разглядывал ее. Ничего. Мила. Очень мила. И выглядит такой свеженькой. Готова переспать со мной мгновенно, как только я скажу об этом. Ей за это платят. Но она и сама не против. У нее своя игра. Наверно, недурно забеременеть от Карла Линке сейчас - если я вернусь, она исчезнет еще месяцев на восемь-девять, а потом, когда родится ребенок, без труда докажет, что он от меня. И тогда немалая часть денег из десяти миллионов, что положены по контракту нам с Каролиной, достанутся этой... красотке. А если меня грохнут там - она спокойно избавится от нежелательного младенца на первом же месяце. Все просто. Беспроигрышная ставка. О чем я только думаю?! Разве об этом надо думать в последнюю ночь?! Я представил, как после возвращения у меня берут интервью: - Мистер Линке, о чем вы думали в последнюю ночь? - Ха-ха, о ночной сиделке - трахнуть ее или нет! Пошла она к черту. Я-то знаю, что в случае необходимости она нажмет кнопку, на вызов тут же прибегут четверо (или больше) накачанных ребят, и еще неизвестно - справлюсь я с ними или нет. Конечно не справлюсь, что я как глупый индюк - они не станут со мной драться, просто усыпят. Я слишком ценный объект, чтобы меня помяли или дали сойти с ума. Итак, или девочка в постель, или шприц, в случае нервного стресса? Она, наверно, уже готова была нажать кнопку, когда я кричал во сне. Да нет, скорее уж сама бежала сюда. Только не успела. Столько денег вбухали в меня... Она о чем-то настойчиво спрашивала меня, и я видел, что ее губы шевелятся, но только сейчас сообразил обратить на это внимание. - Что? - Я спрашиваю, что с вами... Карл? - Я задумался. - О чем? ...Все-то тебе надо знать, милашка. А впрочем, какая мне разница, почему бы и не сказать: - Если я позову тебя, ты сейчас придешь ко мне? - Зачем ты спрашиваешь, Карл? - Так. Просто так. Спокойной ночи. - Карл... Карл! - Да? - Я согласна. Я усмехнулся. Этот мир только на первый взгляд кажется таким сложным, хаотичным и запутанным, а на самом деле все бегают по своей наезженной колее и не могут с нее сойти. Как глупые заводные машинки. Со слепой уверенностью в своей правоте. Пока не кончится завод. А я? Я? Почему я не такой? - Ты не боишься оставить свою кнопку, ведь отсюда, из моей комнаты, уже не сможешь вызвать охрану? Или будешь раздеваться и ляжешь в постель, сжимая газовый ствол в руке, а? - Зачем же ты так, Карл? - обида застыла дрожащей влагой в больших потемневших глазах. - Ну я же все равно иду в Банку, к маньякам и садистам, а шансов выбраться оттуда мало. Вдруг я в последнюю ночь захочу сделать с женщиной что-нибудь подобное тому, что делают они, чтобы до конца стать таким же. Никогда никого не мучил. Интересно... - Карл, ты другой... - Ты откуда знаешь?! - Я чувствую сердцем... - Спокойной ночи, бэби. Я скотина. Я знаю. Но меня это совсем не трогает. Почему мне одному должно быть плохо. Пусть девочка теперь мучается, что не переспала со мной. Вот для нее будет горе, когда я вернусь! Что за идиотизм лезет в голову. Надо выкинуть из головы весь этот бред. Спокойно. С расстановкой. У меня осталось не так много времени, чтобы все обдумать. Надо сосредоточиться, медленно и плавно. Ибо потом такой возможности у меня не будет. Лучше начать все сначала и не отвлекаться. Я взял другой, неиспытанный на прочность об стену стул, и сел. Итак... Все произошло 78 лет назад. На этот самый остров, расположенный в Тихом Океане, слетелось столько народу, сколько, вероятно здесь не было за все предыдущее время его существования с самого Сотворения Мира. Местные молюски и ящерицы в испуге расползлись - их тихий, мирный, скромный уголок стал на какое-то время самым известным местом на планете Земля. Сюда собрались все высшие чиновники ООН, международной прокуратуры, Интерпола, президенты, министры иностранных дел, далее - полицейские, юристы, психиатры, журналисты и просто зеваки, а также представители строительной компании, которой суждено было перелопатить все на этом куске суше. Почему именно здесь? Потому что, как показали расчеты, у острова достаточная площадь, потому что в ближайшие сто-двести лет он случайно не уйдет под воду, потому что даже землетрясения и ураганы любят обходить это место стороной. И еще потому, что здесь нет авиатрасс пассажирских самолетов и вблизи редко проходят корабли. Строительная компания, получившая подряд на выполнение работ, пила шампанское. Котировки ее акций стремительно выросли в десятки раз за какую-то неделю. Никогда еще ни одна строительная фирма не имела такого контракта, да еще в роли заказчика выступала ООН! Какая реклама! Рабочие вырыли огромный котлован - размером 35 на 35 километров и глубиной 200 метров. Когда производились эти грандиозные работы, меня еще не было на свете, как и моих родителей. История умалчивает о том, сколько человеколет было положено на этой громадной стройплощадке. О толщине стен и пола ходят самые разнообразные слухи - от трех метров стали до десяти метров бетона; со стекловатой, битым стеклом, лазерами, детекторами массы, дыхания и температуры, колючей проволокой под током внутри - и чего только еще не "запихивают" очевидцы стройки в своих россказнях в стены Банки. Я же знаю то, что знают все - строительный подряд, вся документация, связанная с площадкой, являются секретными и охраняются ООН гораздо лучше, чем стартовые площадки баллистических ракет любого государства. Нормальный человек не должен знать - есть ли у этого сооружения слабые места. Знаю, что таинственным образом пропали несколько любителей посидеть в ночном кабаке из числа работавших над периметром Банки. Говорят, они сильно любили размахивать руками, рассказывая о вещах, которые лучше было просто забыть. Самое интересное, что ни одна страна мира никому не предъявила претензий по поводу пропажи своих драгоценных граждан. Есть мнение, что спецслужбы различных государств заключили картельное соглашение по поводу таких любителей поговорить. Еще знаю, что вся Банка облеплена датчиками, и все это хозяйство подключено к группе компьютеров со сверхмощным центральным сервером, постоянно анализирующим целостность стен, пола, регистрирующему сейсмотолчки, перекосы фундамента, внешнюю и внутреннюю температуры, давление, влажность, сотни других параметров, а также попытки проникнуть сквозь броню. Пока за все время существования этого монумента ни один человек изнутри не смог даже достичь зоны датчиков, не было ни одной тревоги в связи с попытками сознательного нарушения оболочки сооружения. Каждый раз, когда в Банку отправляют приговоренного, супермозг на основании своих тест-измерений выдает вероятность того, что осужденный сможет выбраться наружу, назад, на волю - ноль процентов. И ни разу за все 76 лет функционирования этой самой страшной в мире тюрьмы компьютер не выдал другого числа. Ноль процентов. Полная гарантия того, что ушедший туда уже никогда не доставит неприятностей людям. Желающим же узнать: как устроена Банка, ООН рекомендует спуститься вниз и все исследовать. Только никто пока не проявил оптимизма. Потому что нормальный человек предпочтет дразнить стаю голодных крокодилов. Тут у него есть хоть какой-то шанс. Пусть мизерный, но есть. А в Банке - ноль процентов. Туда отправляют только тех, кто основательно досадил обществу. ЭТО пострашнее крокодила... Что делать с человеком, у которого поехала крыша и он расстрелял из автомата на улице города восемнадцать человек? Да ведь он просто болен, его надо лечить! - тут же восклицает наша гуманная медицина. ...Лечить... Взрослый мужик насиловал молодых девчонок, а потом убивал их, подвергая медленному удушению. Лечить... Вампир-маньяк вскрывал стеклом от разбитой бутылки вены детям и пил их кровь. Лечить... Примерный глава семьи в приступе бешенства затоптал насмерть ногами свою жену и малолетнюю дочь. Лечить... Другой в пьяном угаре набросился на соседа с топором. Без отца остались трое маленьких детей... Лечить... Лечить... Лечить... За каждым таким "больным" - вереница разбитых горем семей; смертей, оплеванных, растоптанных надежд, утраченных иллюзий. Святое право любого человека - право на иллюзию. Не отнимайте ее. Она развалится сама. За каждой жертвой - море слез, боли. Самоубийств. АУРА ЗЛА. И родственники погибших, поклявшиеся раздавить гадину. Их можно понять. Эти "больные" иногда выглядят очень здорово, у этих ненормальных отменный аппетит, они прекрасно спят по ночам и на щеках играет румянец. Они не вспоминают, как девчушка в разорванном платье, задыхаясь, царапала землю окровавленными пальцами, как хотела крикнуть что-то очень важное для нее, но воздуха не хватало даже для того, чтобы наполнить такие маленькие еще легкие, как удивлялась, что мир совсем не тот, каким казался в розовых сказках, как вдруг все поняла и как умирала от горя, что не сбылось, не свершилось, как отчаянно боролось сердце и как даже у него не хватило сил, чтобы сделать хотя бы еще один удар. Они не вспоминают. Как остановить отца, если жертвой стала его любимая единственная дочь? Какие слова утешения найти для него? Сотни столетий соединяла Цепь Поколений в его дочери и вот безжалостная грязная рука разорвала навечно эту цепь, и никогда и никто уже не соединит разбитое звено. Где же наш Бог? Вдумайтесь! НИКОГДА и НИКТО... И нет того мага и нет того волшебника... И нет такой сказки... Имеет ли смысл жизнь отца, если прервана цепь? Кто-то говорит "да", кто-то не опускается до разговоров, молча начиная охоту за убийцей. И если эта охота заканчивается справедливо - смертью убийцы-маньяка, то убийцу-мстителя ожидает смертная казнь. Аура зла никого не отпускает так просто. Зло порождает новое зло и новое горе. Совершенно ли наше общество? Гуманно ли? Ведь он же прав! Прав? Я не берусь решать проблемы за все человечество. Я рассуждаю так, как поступил бы я сам. Прав! Иногда я радуюсь, что у меня нет дочери. Я очень хотел бы ее иметь, очень-очень, но бывает так страшно... Как разобраться во всем этом? Как отделить грань сознательного, расчетливого убийства от сумасшествия? Надо ли отделять? Пожалуй, общество так и не имеет на эти вопросы однозначного ответа. Тем не менее семьдесят шесть лет назад Банка приняла первого узника. Новый закон, одобренный почти единогласно Генеральной Ассамблеей ООН, гласил: по приговору Государственного Суда любой страны любой неполитический узник за совершенные тяжкие преступления против других людей может быть помещен в эту мрачную пожизненную изоляцию без права возвращения в мир людей. Это интернациональная тюрьма. Фактически, такой приговор означал, что виновный навсегда вычеркивался из списков человеческих существ, в Банке есть только один закон: выживает сильнейший. В Банке не люди. В Банке грызутся пауки. И никогда уже маньяк или садист не причинит горя ни одной семье, не принесет смерть в чей-то дом. И аура зла уйдет вместе с ним и не заразит другого. И никогда не сможет дотянуться до него карающая рука мстителя, так как у Банки нет никаких связей с внешним миром. Только датчики суперкомпьютера вокруг и индикатор - ноль процентов. Сверху этот склеп закрыт непроницаемым куполом, о строении которого вообще никто не может сказать ничего определеного. Известно только, что находиться на крышке Банки смертельно опасно - можно просто исчезнуть. Этот купол пропускает внутрь солнечные лучи и свет звезд, и воздух, и дождь, и ветер, но увидеть: что под ним - невозможно. И услышать тоже. Никаких звуков не доносится из этой исполинской тюрьмы. Никаких микрофонов и видеокамер. Никаких проводов и труб. Это параллельный виртуальный мир, о существовании которого знают все, попасть в который можно, но узнать отсюда что там и как - нет. Говорят, внутри котлована растут трава и деревья, и даже есть там скалы, и реки, и ручьи. Более тысячи двухсот квадратных километров - это немалое пространство. Но там нет животных. Там обитают тысяча сто четырнадцать исключенных из человеческого общества нелюдей, отправленных туда через камеру-распределитель. Наверное, сейчас их стало гораздо меньше - старость, болезни, убийства. Говорю "старость" и очень криво улыбаюсь. Дожил ли хоть один из них до старости? Самому "древнему" было бы сейчас за сто. Каждое открытие ворот распределителя является событием для всего немногочисленного дежурного персонала, обслуживающего Банку. Несколько ранее - и для всего человечества. Просто за такое количество лет люди устали слушать сказки о монстрах, обитающих в глубине острова. Ведь их все равно нельзя увидеть. А что еще ныне может заинтересовать пресыщенное человечество, как не зрелище? В первое время люди проявляли громадный интерес к Банке. Произошла даже небольшая война между фирмами, стремившимися всеми правдами и неправдами получить лицензию на строительство на острове отеля для любопытных. Но ООН категорически сказало: "Нет!", что тогда еще больше усилило ажиотаж. Телевизионщики бились за право трансляции процедуры высылки. Показать крупным планом лицо осужденного... Так, четче... Ужас и истерика, вытье в клетке при чтении приговора, животная агония, когда ИСКЛЮЧЕННЫЙ понимал, что он уже ТАМ. ТАМ ничего не простят. Потом и это запретили, сочтя негуманным. Сейчас на поверхности острова расположен только Бункер, где немногочисленный персонал следит за состоянием суперкомпьютера и процедурой отправки вниз новых Исключенных. С тех пор минуло более 70 лет. Люди давно свыклись с этой параллельной Вселенной, их интерес угас. Каждое государство периодически отправляет вниз кого-то. Обыденно и просто. И каждый на планете дышит свободнее, зная что мир становится чище. В нем много зла. И много несправедливости. Но с каждым недочеловеком из него уходит нечто темное. Никогда от него не будет потомства, никогда его уродливые гены не передадутся следующему поколению. Человек научился исправлять ошибки, допущенные Всевышним. И вот теперь туда собираюсь спуститься я. Просто ради "спортивного" интереса. Как журналист. Вы говорите - я сумасшедший? Говорите, что я должен отправиться в соответствующую больницу... Иногда я думаю так же. Я помню ту ночь, когда мы лежали с Каролиной в постели рядом, обнявшись, и нам было очень хорошо - она у меня классная девочка, я уже почти спал, а она вдруг предложила мне это. Я долго смеялся тогда - когда до меня дошло, что она предлагает. Помню, даже собирался сводить ее к психиатру, надо же, какие только идиотские идеи не приходят в голову женщинам! Но я не понимал главного. Эта женщина знает меня лучше, чем я сам. Не только как мужчину... Она никогда не обращалась ко мне снова с этим планом, это было уже не нужно. Метастазы рака уже были посажены в меня и разъедали мое нутро. Где-то на уровне сознания, на уровне мозга, я еще смеялся над этим бредом - над дурацкой идеей, над Каролиной и над тем, что мое "я" сразу же не сказало "нет". Было приятно поиграть с этой мыслью, представляя как я спускаюсь туда и автомат привычной холодной тяжестью замер в руках. Я смеялся, а внутри меня ширилась и росла проказа, и моя улыбка стала получаться кривой, когда я слышал о Банке. И Каролина видела это тоже - наверное, никто не умел так понимать то, что стояло за моей внешней оболочкой - по моему отсутствующему взгляду, устремленному внутрь себя, по сжатым губам и нервным дрожащим пальцам. И настал день, когда проказа съела меня всего. Я помню его отчетливо - как я сказал Каролине, что иду. Мой мозг еще не до конца был поражен этой болезнью, и я удивился - как из меня вышли такие слова? Это сказал не я. Потом было море слез - еще бы, моя женщина добилась своего, и, как часто бывает у них, решила, что ей это совсем не нужно. Но, к сожалению, я - мужчина, и не умею так быстро менять решения, как это делают представительницы слабого пола. Она умоляла меня не делать этого, даже стояла на коленях, но все было напрасно - болезнь, посаженная ей же, съела все, что ранее имело смысл для меня. Потом она молчала, сжав губы. Молчала, когда ООН не давала санкции на мое "путешествие", молчала, когда вдруг совершенно неожиданно вмешался Президент нашей страны и соответствующее разрешение было получено. Молчала, когда я подписывал контракт, молчала, когда у меня брали интервью, она не сказала ни слова, она не стала говорить ни с одним журналистом. Я смотрел на нее и не узнавал - моя Каролина сильно изменилась, глаза запали куда-то внутрь, в них застыла безнадежность, вокруг рта появилась скорбная складка. Моя женщина - мое лицо, мое лицо - безнадежность. Она заранее похоронила меня. Кстати, именно это помогло мне вытерпеть нечеловеческие тренировки в течение трех месяцев, когда я готовился к спуску вниз. Моя любимая женщина перестала верить в меня - что это? Женская интуиция? Неверие в чудо? Я должен был доказать обратное. На каждой тренировке я цеплялся за жизнь и полз, полз, полз. Ненавидел все и всех и полз. Я мужчина, черт побери. Да, у меня масса недостатков, но есть то, что у меня не отнять, не изменить. И я закончил подготовку. Первый этап, оговоренный контрактом, позади... Можно отказаться... Но почему она не верит в меня? Может именно из-за этого я не говорю "стоп"? Разве не мои предки сражались в открытом поединке с дикими свирепыми животными, разве не они добывали себе в бою кусок мяса? Разве не отстаивали они десятки веков свой кров, своих женщин, их честь? Разве, черт побери, во мне не течет их кровь? Не живет их память, их опыт, их сила? Ведь они умели побеждать - иначе меня не было бы на свете! Тогда почему она уже похоронила меня? А все, кто готовил меня? Они помогали мне, как могли, делали все возможное, чтобы я стал сверхчеловеком, но в глазах их было сожаление, что они все равно не узнают - как там, внутри Банки. Они тоже не верят, что я вернусь. А знать - что там? - хочется всем, любопытство, свойство, присущее как детям, так и взрослым. И вот я на острове. Завтра меня отправят в шахту. Вернусь ли я? Никто не верит в это. Зачем же они вбухали в эту затею такую огромную кучу денег? Ради рекламы? Реклама двигатель прогресса... Вернусь ли я? Должен вернуться. Я же сильный. Вот только боюсь, что попав внутрь, я окажусь в другой Вселенной - даже на поверхности острова чувствуется, какое зло исходит из его глубин. Не случайно ведь персонал Бункера столь часто меняется и уходит на пенсию. Не случайно многим здесь снятся кошмары каждую ночь. Смогу ли я выдержать это излучение и не трансформироваться в какого-либо мутанта? Представьте себе, что в одно место на планете свалили все термоядерное оружие всех государств, и некто приблизился к этой огромной куче без защитного костюма. Что станет с ним? Если немного постоять и уйти, то скорее всего ничего. Разве что волосы выпадут, ха-ха. А если надолго? Сколько красных телец останется в крови? По-моему я делаю то же самое - никогда еще на планете Земля не создавалось таких огромных залежей зла, столь мощного источника уродства, как здесь, никогда еще нормальный человек не окунался в это поле. Что станет со мной? Почему я подумал об этом только сейчас? Неужели же я умею, как все, думать только в самый последний момент. Где раньше был мой рассудок? Кто очистит меня от той черни, что войдет в меня за время пребывания внизу. Хватит ли у меня сил противостоять? Каролина! Может потому ты так печальна, что все поняла раньше меня? Если даже я вернусь - это буду уже не я, это будет другой, чужой и равнодушный к тебе человек. Так?! Прости меня, девочка. Я все равно уже не могу сказать "нет". Ты ведь это знаешь не хуже меня, поэтому и молчишь. Жаль только, что все это я понял лишь в последнюю ночь. Может мы с тобой и поговорили бы как ЛЮДИ. Уже поздно. Я был болен до встречи с тобой и ты старалась понимать меня, хотя тебе было тяжело, я знаю. Когда кричал во сне и когда сидел, глядя в стену и не видел ничего вокруг, кроме зеленого болота и крови. И ты наверное, тогда, той ночью, когда предложила мне это, хотела мне добра, хотела, как могла, помочь мне, и только потом поняла, что это не спасение от самого себя - это только новый виток спирали, новый "укол", новое зло, новая болезнь во мне... Вот и первые лучи восходящего Солнца коснулись моего лица... Как незаметно прошла ночь... Кто знает, может это последний рассвет в моей жизни, который я встречаю так... Может я не дотяну даже до следующего утра... Я поднялся со стула и потащил его за собой вглубь комнаты. Вчера вечером я собирался не забивать себе голову разными глупостями, а просто лечь и спать, и ни о чем не думать. Утром зарядка, бассейн, душ, завтрак, пресс-конференция, медицинский контроль, последние наставления главного оператора Бункера - и привет! Но из этой затеи ничего не вышло. Вместо розовых снов мне приснился пожирающий меня паук-убийца, и я полночи просидел у окна. Да в общем-то я и не спал, получается. Хорошо ли это? Перед началом моего "путешествия" лучше было бы иметь свежую голову... Ясную. А к финишу просто иметь ее. Ну ничего, за свою жизнь, в конце концов, я привык недосыпать. Я сделал зарядку и снова вернулся к окну. Солнце встало. Часы показывают 6.15. Я немножко выбиваюсь из графика после раннего подъема, пойти поплавать подольше в бассейне? Вернувшись к телекому, я нажал вызов. Ночная сиделка возникла на экране. Как будто и не спала. Все так же около монитора. Она не произнесла ни слова, терпеливо глядя на меня. И в ее глазах, как ни странно, не было ненависти, не было обиды, а только... Я не знаю, как описать это словами. Не знаю, понимаете? Иногда не хватает понятий, чтобы сказать... Как если бы я был маленьким шаловливым ребенком, которого предупреждали: не бегай по лужам, не бегай, а он бегал, да еще без резиновых сапожек и шарфика, и простудился, и сильно заболел, и его надо было бы лечить... В этом взгляде было и страдание, и сочувствие, и забота, и мудрость, и любовь?! Или я ошибаюсь? - Привет! - автоматически сказал я . Она совсем выбила меня из колеи. Все, что казалось простым и очевидным, вдруг расплылось и трансформировалось в моей голове, и я неожиданно потерял уверенность в себе и тут осознал ненужность своей затеи. Глупость. - Доброе утро, - спокойно ответила она. И опять молчит. Как будто и не было вообще всего того, что произошло ночью. Она ждала. - Ты сердишься? - ничего более глупого придумать я не мог. - Нет. - Прости, - выдавил я. И тут осознал, что через полчаса, или чуть больше, выйду из бассейна и что это - мой последний разговор с другим человеком вот так, с глазу на глаз, далее я буду только отвечать на вопросы, задавать их мне уже не придется. - Все в порядке, Карл. - Знаешь, я сам не понимаю, что со мной, - неожиданно мне захотелось рассказать ей все. О моем изломанном детстве, о ласково-беспощадных волнах океана, о дельфинах, что несли меня на своих спинах к берегу. И что я совсем не хотел в армию, а хотел научиться понимать их язык, о седом капрале, и о бейсболе, в который я неплохо играл в юности, и о Каролине. И вдруг я понял, что делал все не то. Я осекся. Вокруг ее рта появилась скорбная складка, совсем такая же, как у Каролины, а в глазах, нет-нет... Я не хочу видеть в ее глазах ту же безнадежность. Не надо! Но я должен увидеть... Я медленно посмотрел в ее глаза. Боль. Боль? - Ты не веришь, что я вернусь? Ее вопросительные брови скорбно переломились, и она посмотрела куда-то вбок. Я понял. Все наши разговоры записывались. Все, что я делаю сейчас, и все, что было ночью. - Я буду молиться за тебя, Карл. Я потряс головой. Все должно быть наоборот. Она должна ненавидеть меня. Я чего-то не понимаю. А если я чего-то не понимаю, то может я не понимаю вообще ничего? Я ударил ребром ладони по спинке стула. Мне нельзя так колебаться - иначе они все окажутся правы, я не вернусь. Я должен взять себя в руки. Я сжался в комок. Все! Солнце встало. Ночь прошла. Все! - Как тебя зовут, Малыш? - Аманда. - Аманда, - повторил я. - Красивое имя. Вот что, Мэнди, - твердо сказал я. - Я обязательно вернусь. Слышишь? Я сильный. Мы еще сходим с тобой в какой-нибудь ресторан, поужинаем, славно потанцуем и отдохнем, да? Она покачала головой. Я не понял, что это значит - нет в смысле да, или нет в смысле нет. Во мне словно открылось параллельное зрение. В этой Вселенной она молча смотрела на меня и качала головой, а в той, параллельной, из ее прекрасных глаз струились слезы. Нет, просто бежали, и даже не ручьем, а рекой. - Мэнди, - я не знал, что сказать. Я растерялся. Я был уверен, что она плачет, но глаза ее оставались сухими. Так ведь не бывает, правда? - Не надо, Карл. Не придумывай слов, их очень много и поэтому их все равно нет. Ты будешь только обманывать себя. Ты болен и тебя нужно лечить. Но ты поймешь это лишь внизу. Здесь - никогда. Это знала твоя женщина, но ты не поверил ей. Ночью не захотел поверить и мне. Мужчины все постигают через свою боль. Иди. - Мэнди... - в который раз повторил я. Кроме этого слова я не мог выдавить из себя ничего. Может она права? - Иди, ты ведь собирался в бассейн. Так? - Она опустила глаза к пульту и нажала какую-то кнопку. Я посмотрел на открывающийся коридор, прямой, светлый и ясный, как мои мысли вчера на закате, длинный коридор упирался вдалеке в глухую кирпичную стену. Прямую и ясную. Я разозлился и пошел к двери. И только около самого проема круто обернулся: - Мэнди, - Еще раз твердо произнес я. - Я вернусь! И обязательно тебя найду. Слышишь? Она молча кивнула. А в параллельной Вселенной в это время она подбежала ко мне, и, откинув пушистые волосы с плеч, вытерла свои глаза, а потом долго-долго поцеловала меня и быстро перекрестила. Я видел это и знал - так оно и есть. И еще я знал, что на самом деле - я один и она одна, и там и тут - во всех этих Вселенных, и что сейчас она поцеловала меня. Я повернулся и пошел в бассейн. Пока я плавал, я думал о том, что вернувшись, мне придется разобраться со своим сердцем. Каролина... Аманда... Вылезая из прохладной, бодрящей воды на белые кафельные плитки, я усмехнулся - кажется все встало на свои места в моем подсознании, независимо от меня, ведь я говорю себе - "когда я вернусь". Значит сам верю в это. Я верю в себя. Это главное. А все остальное - просто женские слезы. В конце концов - у них такая природа. После завтрака мне стало не до размышлений. Прилетел Майкл, а вслед за ним понабились телерепортеры, мои братья журналисты, эксперты всякие, инструкторы. Всем почему-то нужно было сказать мне что-нибудь, а то и просто потрогать. У меня даже глаза на лоб вылезли - до пресс-конференции, назначенной на 10.00, оставалось еще больше часа. Спасибо Майклу, с помощью телохранителей ему удалось вытолкать из моих аппартаментов всех лишних. Майкл - это мой распорядитель. Менеджер. Сегодня утром он выглядит по крайней мере так, как если бы сам должен был отправиться вниз. Я даже посочувствовал бедняге, похоже он не сомкнул глаз в эту ночь. Но Майкл умница - четко знает свое дело: подталкиваемые охранниками, ранние гости, ворча и чертыхаясь, оставили меня в покое. Если бы Майкл после этого сделал то же самое! Но он был, как всегда, деятелен. После короткой стычки, когда я не захотел слушать очередные наставления как мне дальше жить и что говорить на пресс-конференции, Майкл, скрепя сердце, все же отпустил меня в парк. Правда, навязал мне при этом Джеки. Джеки - один из моих инструкторов. Следующие час-полтора мы мило гуляли среди благоухающих тропических деревьев, одинокие как два верблюда в пустыне (и как это журналисты проспали такую возможность взять у меня интервью ??? - я бы обязательно перелез через стену). Джеки что-то привычно нудел про необходимость полной мобилизации внутренних сил, про концентрацию воли и про какие-то скрытые резервы, а я отдыхал. Я почему-то стал совершенно спокоен, как если бы все, что должно было случиться, происходило не со мной, а с кем-то посторонним. Я наблюдал сам за собой со стороны, и при этом размышлял о своем глупом сердце. В некоторой степени я чувствовал вину перед Каролиной, но Мэнди... Почему все получилось так? Сосредоточиться до конца на своих мыслях мне не удавалось - Джеки настойчиво убеждал меня в чем-то, и в итоге сильно мне надоел. Но я на него не сердился - за три месяца он многому научил меня, даже тому, чему не учат в десанте, и я был ему благодарен. Черт побери - ведь это его работа, воспитывать меня, в конце концов, все равно теперь никто не даст мне покоя до тех пор, пока я не окажусь в распределителе Банки. Там и отдохну. От мыслей своих и от людей. Эта идея меня развеселила. Джеки замер на полуслове и понял, что его присутствие и его слова занимают меня сейчас так же, как атмосферные явления на планете Нептун. Он не продолжил своей фразы. Дернул меня за рукав. - Карл? - сказал он. - Да, Джеки. - Ты меня совсем не слушаешь? - А ты бы стал слушать? Он задумался. В этот момент мой инструктор представлял собой забавное зрелище - этакая гора мышц с головой, напоминающей "подвисший" компьютер, требующий перезапуска. Потом он вышел из потустороннего астрала и глаза его прояснились. - Знаешь, Карл, я бы тоже наплевал на все. Страшно, да? - Уже нет, Джеки. - Ты молодец, Карл. Сильный парень. Держись там, - он поднял вверх два растопыренных пальца. Что с него возьмешь? Он хотел помочь мне. - О'к, Джеки. Я пошел на пресс-конференцию. - Да? - удивился он и посмотрел на часы, но спросить ничего не успел, так как моя спина обычно не обладала талантом отвечать на какие-либо вопросы. На самом же деле мне почему-то хотелось еще раз увидеть Мэнди. Я не знал, где искать ее, и на