то ни было мыслей, кроме одного безмолвно вопящего страха, острого желания оказаться как можно дальше отсюда, с головой под одеялом, с заткнутыми ушами, зажмуренными глазами и захлебнувшейся во вдохе грудью. Время тягуче загустело. Он с усилием обернулся, пытаясь сглотнуть ком в горле, и увидел перед собой фигуру человека в шляпе, в плаще и с посохом: - Вы успокойтесь. Вы очень чувствительны, я знаю. Как и каждый из нас. - голос незнакомца был хрипл, но просторен, напоен ветрами и ромашковым ароматом. - В конце концов, раз уж вы видите меня, значит ваше решение стать странником необратимо". - человек в шляпе оглядел Стерха - Да, порядочную кучу хлама, должно быть, оставили вы дома, раз так летите. Прямо, как бумажный змей. У вас выросли крылья? - человек засмеялся звучно и широко, затем обернулся по сторонам: - Ладно, мое дело сделано, начало положено; до следующей встречи!" Он развернулся и быстро зашагал, непостижимо исчезая в пространстве далей, растворяясь в просторе того, что было настоящим: поля, леса, неба, луны. Стерх медленно оттаивал. Первым начал работать ум, наводнив полупарализованный страхом, но уже начинающий подавать признаки жизни мозг потоком мыслей и предположений, устроивших в голове дикую пляску, пока Стерх ударом воли не заставил их вести себя потише. Спазмы в горле, груди и животе прошли, затем спокойствие спустилось в ноги, заставив их подогнуться и вытянуться на траве без сил, вопия о, хотя бы, минутном отдыхе. Стерх сознавал, что вырос он в аристократической семье "злобствующих" материалистов. Что некоторые вещи он, как и его родители, скорее приписал бы галлюцинациям и бреду, чем видимой реальности; но это были смутные, к тому же уже всем известные и скучные доводы, да и ко всему же... Стерх встал, подошел к месту, где стоял незнакомец, вгляделся: трава была примята, ясно виднелись две ямки следов от "от чьих-то" ног, а в росистой серебристой траве - темная дорожка, ведущая к (Стерх вскинул голову: Полярная звезда чуть спереди и слева) северу. По телу пробежали волны мурашек, ноги наливались силой, как бы подстегивая, мол: "Встречи встречами, а мы хотим активности". И Стерх пошел снова. Реальность вокруг теперь имела совсем другую окраску. Можно сказать, что сейчас уровень вибраций его сознания изменился, открыв ему дверь в неведомое; но и, заодно, открыв неведомому дверь в него. Он не имел деда, могущего просветить его магическое незнание. Стерх увидел впереди темную полоску. Он приближался, запахло камышами. Шелест воды... Река тихо охала, вздыхала, о чем-то устало нашептывала берегам, - мистически застывшим стражникам, не внемлющим ни мольбам своей пленницы, ни угрозам своей разрушительницы, размывающей их зыбкую песочную плоть. Волосы Стерха встали дыбом, он не мог заставить себя подойти к реке поближе. Страх, тьма, неведомые звуки в тишине: о!, все это, видно, пришло к нам еще от давних предков, чутко прислушивавшихся к полной опасностей мрачной ночной неизвестности и в панике убегавших от жестоких саблезубых тигров и всяческих зубастых дьяволов. О!, напряжение в груди нарастало, но он заставил себя сделать несколько шагов, еще несколько... Вот он на берегу. Река шептала, как и века назад, о чьих-то горестях, печалях; она, словно старушка в чепце, полушепотом перечисляла имена ушедших во мрак небытия... или бытия другого рода. Размеренно-спокойно и в то же время чуть суетливо катила она свои черные в этот час воды в бесконечность (имея в виду именно это), и камыши, казалось, стремились туда же, вдаль; они не хотели торчать на месте, но им не хватало силы стремления. Они были гибки, податливы и малость индифферентны в своем пребывании в теплом речном иле. Они оправдывались тем, что там, ниже по течению, их никто не ждал... Пугливой тенью Стерх вошел в воду прямо в одежде и долго стоял, пока ноги не задубели и дрожь не пошла по всему телу, обычная, "нормальная", человеческая дрожь: мелкие сокращения мышц от переохлаждения организма, защитная реакция тела. Он был в большом поле, крохотный Стерх, зачем-то забравшийся так далеко от дома, да еще и ночью, в эту глушь. Ночью нужно спать. А днем читать книжки, есть и разговаривать. А не мерзнуть тут, в глупейшем положении, стоя выше колен в воде... Зубы стучали, руки тряслись, ну, достаточно... - Бог помощь, только, сдается мне, не сезон для купания, ведь осень. - Стерх вздрогнул так сильно, что по реке пошли волны, ему вмиг стало жарко, лоб взмок от пота, а и без того огромные глаза расширились в пол-лица. Дом, день, еда, разговоры улетели чайками прочь. На берегу, там, где он вошел в воду, сидели рядком несколько мужчин... нет, там было даже две женщины.., и все как один смотрели на него. Он внутренне выругался на себя, подстегнул, убедил того, кто был Стерхом, не валять дурака, а выбраться на берег и выяснить все в конце концов... Несколько рук одновременно протянулись к нему для поддержки, он замер, разжал кулаки, подумал, вздохнул полной грудью и взялся за них обеими онемевшими от холода ладонями... О! Это была вечность в осязаемом касании. Свет в глазах странников сиял ярче пламени костра, освещавшего их убогие одеяния. Они сидели кружком вокруг пылающих поленьев, а на шестах висели для просушки стерховы брюки, кеды и носки. От них валил пар, как и из стоявшего на углях котелка. Один из новых друзей Стерха взял котелок за ручку и стал разливать в кружки душистейший, ароматнейший отвар, кто-то достал хлеб, кто-то распаковал коробку рафинада, протянулась рука с куском масла в пакете. Ему налили кружку и сунули под нос бутерброд. - Как там мои? Небось волнуются. - Стерх жевал пищу, вкуснее которой, казалось, он не пробовал за всю свою жизнь; или просто он был голоден до такой степени, что обычный хлеб казался амброзией? Крохотный Стерх внутри все еще пытался убедить его в необходимости общепринятых мерок, рамок, моралей... - "Да, - говорил он, - если мама увидит, что моя постель пуста, то-то будет шуму... - На него недоуменно пялились и отворачивались, пряча в кулаках улыбки. - "И где же таки мой Стерх?" - скажет она. - "Я ведь..." - А кто такой Стерх? - спросил как бы между прочим кто-то из сидящих; все замерли, и Стерх почувствовал на себе добрые, но настойчивые взгляды. Он вдруг как будто вошел в зелень тепла, шелест травы и синеву неба. Пылало солнце, но не яркий шар над головой, а ослепительнейшая вещь внутри, а также и снаружи его, вещь пугающе интенсивная, и наполненная вселенским восторгом. Са-а-аа-х-х-х! В честь любви Стерх высвободил свой закостеневший ум из черепа, во славу Экстаза Стеах взмыл туда, где бессмысленны понятия верх и низ, в тепло светоносных просторов, в порыве радости Стаах воздел к небу руки, обнимая мир в счастливом единении, он, большой Саах, наконец, ощутил монументальное спокойствие, нисшедшее в него, подобно текучему потоку, водопаду масла, без единого всплеска заполнившему опустошенный сосуд тела. Спокойствие, еще с рождения царящее где-то за покровом, в глубине сознания, а теперь пребывающее в полной силе гигантского штиля на волнах того мира, что звался Стер...? Саа...? Догорал костер, все сидели молча, в тишине глядя кто в звездное небо, кто в красные угли, кто в глаза соседа... - Я видел, как ты прошел в Высшее, что есть Конечное и Бесконечное, Цель Пути. И...- Старик в овечьей шапке слева от него выдержал паузу, глядя в огонь: - ...И, невероятно, ты вдруг исчез выше, там, где не бывал даже я. Ослепительное поглотило тебя, но я не в силах был следовать за тобой и поэтому не слышал твое имя. Кто ты теперь? Паренек был абсолютно спокоен. Так спокоен, как не бывает спокоен дуб в знойный день, как не бывает спокоен спящий младенец. Это молчание шло из сути проявления, или из того, что за ним. Он молчал. Светало. Странники ждали. Саах молчал. Великолепный восход выплеснулся в поле, в лес, в мир, на город, на дальние холмы и озера. В очередной раз он пробил саван бледной тени, хлынул живительным светом на сущее... Саах молчал. Странники вставали один за другим, разбредаясь в разных направлениях, исчезали в мире, чувствуя, что сегодня они были свидетелями чего-то совсем удивительного, неповторимого, а чего, они не знали. Последним ушел старик. Саах сидел один возле горсти золы на берегу реки. Молчал. Затем встал и пошел; но не в направлении дома, а совсем в другую сторону. x x x Время текло вертикально, да еще и вспять. Разбредаясь закоулками вселенных, уносились галактики, прочь от Большого Центра; раздваивалось Единство, растраивалась Двойственность, Объединялась Множественность; она сокращалась и вздыхала; под вечным взглядом Неподвижности не было места для ограниченности. Все пребывало в бесконечном аспекте, но лишь взгляд мог это ограничить и назвать предметом, вещью или миром. Суть бесконечного от этого не менялась. Росло лишь сознание и понимание, а это уже была работа Матери. x x x Саах прошел сквозь времена и оказался на безлюдной улочке, будничного дня, большого города. Может быть, это был его город. А, может быть, он был его жителем. Профессор, судорожно шаря по карманам, нашел, наконец, очки, водрузил их на переносицу и уставился на Сааха. Саах подошел к скамейке и уселся рядом с ним: - Профессор, не уделите ли вы мне часть своего свободного времени? - Не более 15-ти минут, - он деловито глянул на часы, - у меня сейчас лекция, "Расширение сенситивно-логического спектра путем сознательной дифференци..." - ...профессор, когда у вас кончится завод, кто сменит вам батарейки? Черные глаза глядели сквозь него, профессор поежился: - Абсурд... Но вы мне нравитесь. Вы студент? Я вас не видел на лекциях, хотя, постойте... - Профессор, - Саах говорил тихо, а слова вливались в профессорское существо мощным валом прорвавшей запруду реки, оставаясь внутри застывшими кристаллами, - сегодня в 20.00 ч. на Центральной площади, возле памятника... Не ищите дел, не прячьтесь за занятость, придите доверчивым ребенком, впитайте.., - Саах встал, - до встречи! - и исчез в переулке. Профессор протер очки, покачал головой, глянул на часы, тьфу! Разговор продолжался не более 30-ти секунд, а его голова была пустой, как колокол. Он с усилием раскачал маятник ума... О чем он будет сегодня говорить? "Сенситивно-связующая логика..?", нет, "связь интуитивной сенситивности..!", нет, "логика сенситивного постскриптума..?" мысли замерли, подобно серым змеям, причудливо изогнутые в самых невероятных положениях. Он раздраженно хмыкнул, встал: "Успеть бы пpосмотреть конспект. Надо же! Неужели, склероз?" x x x - Здравствуйте, профессор. - Где меня носило? Сегодня на редкость неудачный день! Подумаешь, несколько раз оговорился, перепутал слова; зачем же сопровождать все это взрывами хохота. Ох, студенческое сословие..." Удаляющаяся саахова спина заставила профессора замолчать и, через минуту раздумий, сорваться с места и догнать этого удивительного парня в лохмотьях (как еще назвать сие подобие одежды). - Зачем вы хотели встретиться со мной? - Профессор, вы давно прогуливались просто так, в лес, в поле? Давайте обойдемся без вопросов и ответов; войдем в то, что уже давно в нас. Оставьте мысли здесь, на площади, и в путь... В конце концов, раз уж вы потрудились прийти сюда, так выпейте чашу до дна..." У профессора было ощущение, что он мальчишка, маленький и глупый, а глаголит с ним мудрость веков, свет мира. Мудрость веков шагала рядом, тяжело шаркая разбитыми башмаками по асфальту. - Вы, похоже, издалека... Много вам пришлось отмахать? Небось, на поезд и денег-то нет. - Профессорские глаза начинали понемногу открываться миру, высвечивая вокруг факты событий. Саах молчал. Молчал и профессор, раздумывая о путях жизненных. Они сели на электричку. Сильно трясло. Вагон гудел, дребезжал, визжал на все лады. Мелькали станции. Саах неподвижно, глядя в окно, пропускал сквозь себя мир, как рыба пропускает воду сквозь жабры. Людей в вагоне оставалось все меньше. На конечной лишь они двое вышли из поезда, прогрохотавшего мимо, показавшего хвост и унесшегося вдаль. Тишина, звеня, наваливалась на них, столь ощутимая после шума вагона, что у них от этой тишины заложило уши. Профессор никогда не чувствовал что-либо подобное; просто не замечал ни разу. Они вошли в лес, скрывший от них звездное небо, и тихо шагали по застывшему во снах гигантскому организму. Ни дуновения, ни звука. Гул тишины. Тело расправлялось, как будто до этого оно было всю жизнь свернутым в рулон, туго упакованным персидским ковром, и вот его развернули, оно вдохнуло, не легкие, но все тело, вдохнуло воздух вместе с золотыми звездочками, вспыхивавшими в глазах или в пространстве. Профессор развернул плечи, вздохнул глубочайше и с наслаждением под нежные пристальные взгляды берез и сосен; ноги сбросили груз вековых накоплений; ему стало жарко. Саах шел рядом, но был таким отсутствующим, что профессору казалось, будто он один перед огромным лицом леса, осторожно и с любовью держащего его в ладонях, и согревающего своим мощным смолистым дыханием маленькое двуногое насекомое в пиджаке и брюках. - Боже, я не хочу забыть все это! - Вы не забудете. Они вышли в поле, восхитительное живое поле, замершее у них под ногами. Неслась в небе луна, обгоняя тучи и скорбно глядя на смирную землю. Они встали посреди поля, подняли взоры к небу... От края до края протянулся Млечный Путь. Свет невидимых далеких солнц притягал с неимоверной силой, мощно расширяя внутренние пространства существа, углубляя его до состояния бездны, страх и восторг завораживали; но над всем царило величие некоего "чего-то", сознания, возобладающего над всем этим и проникающего все в каком-то внутреннем, дополнительном (или основном) измерении. Они легли на траву, раскинули руки и ноги, и ушли в поток... x x x - Правильно, душа, чистая реальность в человеке, должна руководить, выйти вперед и стать властелином, как... - Нет, душа должна уйти, отступить на задний план... Возникла долгая пауза. - Саах, ты говоришь чушь, белиберду... - он быстро перекрестился. - Как это возможно, то, что ты говоришь? Всегда просветление осуществлялось выведением души на передний план. - Да, изначально тело управлялось душой, было руководимо ею... Это была временная мера, stop-gap, а мы решили, что это цель окончательная и единственная. Душа должна уйти... - Эли вздрогнул, Саах продолжал. - И не только душа, но и все жизненные силы; тело, оставшись в критическом состоянии, само найдет высший закон, пробудится к другой жизни. - Но... как это возможно... в случае этой ограниченной материи? - и Эли хлопнул себя по телу. Саах продолжал: - Субстанция не есть то, как мы ее воспринимаем. Это нечто,.. эта материя есть нечто, о чем мы еще ничего не знаем, так как мы еще не жили за эти 3 миллиарда лет. В-общем, тело;.. это тело животного..; оно не будет больше одушевляемо, как тело животного. Оно будет само Господином, Властелином... Налей мне кофе... - Саах замолчал надолго. Как будто ушел в камень. Вечная, прозрачная глыба покоя. Стал прохладным монолитом тишины; как будто навсегда. Сердце Эли сжалось, он вдруг встал и подошел к окну: - Меня пугает твой размах, Саах. Саах засмеялся глухим, глубоким смехом. Эли почудилось, что смех этот шел из непостижимой глубины какого-то другого пространства за Саахом, откуда-то изнутри (!) вещей, и в то же время извне.., не из другого мира, нет,.. но и не из этого, это уж точно. - Не тебя пугает, а маленького Эли, то, что ты называешь размахом. А ты сам спокоен, как лев. Но я тебя разочарую. "Это" слишком близко к земле, к простоте обычных вещей физического мира, чтобы быть страшным. Настолько близко, что этого никто не ощущает. Но дыра пробита, идет инвазия светом, и ты бессилен воспротивиться своей радости, даже если умрешь от так любимого тобой страха. Тебя осторожно и настойчиво за шиворот возвратят обратно; и будут возвращать, пока тот, кого возвращают, не выучит урок и не исчезнет, как отдельный предмет мира, родившись как нерождаемый хозяин материального алмаза духа, плотного, пластичного, вездесущего, вневремен-... О, хватит слов, я хочу еще кофе, Эли. Угости меня, будь добр. И прибавь громкость, эта песня изумительна, тут он взял. Взял. Да... Они слушали музыку. Светало. Износа больше не было. Нечто пылало, и когда оно было, то становилось Саахом Всего. Он шел по полю. Ветер развевал волосы, схваченные пеньковой тесьмой. Никакие волосы, никакой Он в никаком мире. x x x Саах поднялся по лестнице под самую крышу, толкнул дверь, ввалился в свою каморку. - Саах, - Лира вскочила, маленькая и бойкая, сверкая янтарными глазами: - Вот, это Эли, она... - Лира заговорила тихо, - ей нужна помощь. Страждущая душа... - и громче, - Эли, это Саах... Темный глубокий взгляд серо-голубых глаз скользнул по Сааху, задержался на его переносице, степенно-оценивающе окутал прозрачной тишиной и неспеша углубился в его существо. Саах ждал. Он не мог встречать Эли раньше; он бы это запомнил - такие люди величайшая редкость. Но что-то знакомое излучала эта незнакомка. Сродство? Скорее, притяжение силы... О чем было с ней говорить?.. И такие глаза!.. Тут слова были пылью. Молча, втроем, они сидели на ковре и пили чай с пышками: маленькая Лира, большой Саах и что-то спокойно-огромное по имени Эли. "Ничего необычного". Так сказал бы любой. Но это была не Эли, Саах это видел. Встречаются люди с темной, прозрачной бездной в глазах, но тут было что-то еще, вне его компетенции; он растерялся. Наступил вечер, сулящий прогулки под звездным небом, в тишине поля, в вибрирующей чистоте. Эли согласилась. - Ну, вы идите, а я домой. - Лира быстро оделась и убежала. Они шли молча, приминая вянущие осенние травы, не оставляя следов. "Что ты можешь, Саах. Свет твой - враг твой, когда ты в нем один." - сааховы мысли текли привычной колеей. Он шел в ногу с медленно плывущей в тишине Эли, которой не было. - ... ты попробуй обратиться вверх, свет примет тебя. - Саах все пытался что-то изменить. - Кто, "ты"? Кого "тебя"? Пустота; о, снова "это". Лжешь. Я тоже лгу; надеваю маски, потому что без них я причиняю людям боль. Но маска, это ложь. Может быть, так. Он снова выходит, но что он может!.. Говорит. А потом серое... Вид нескончаемой массы серости... - Кто "он"? - Ум... Саах был маленьким наблюдателем тайного процесса, происходящего за кулисами человеческой личности Эли; скорее, даже, крохотной части процесса. Он ничего не понимал, совсем ничего. - Кто из вас, ты или Лира, решил сделать из меня Спасителя? - Саах бросил это энергично, ударился о ничто, отлетел, задумался. - ... Спасителя... Кто... Сделать... Да. Конечно, это было глупо. - Что? - Делать из тебя спасителя. Разве их делают? Конвейер... - медленно шевелилось ничто, до жути восторженно. - Нельзя. Это слабость! Нельзя быть такой слабой. - Саах откровенно лгал, пытаясь изменить "не то" "не тем". - Нельзя... Слабость и сила... Опять лжешь. Глупо... Это состояние, я в нем растворена. Опять, как будто обволакивает. И вид печальной тишины тревожит сердце... - Она заплакала. Саах семенил рядом и молчал. Она была больше его, гораздо больше. - Почему ты решила, что тебе нужна помощь? Ты сама кому угодно поможешь, - Саах остановился, рассыпал слова по ветру, - многие стремятся к такому состоянию, как у тебя... Она фыркнула искрометно, мощно развернулась, широко пошла, Саах поспешил следом. - Да, я сразу поняла, когда увидела тебя, что ты не сильный человек, что ты не сможешь помочь мне. Саах взвился на дыбы, она смотрела мимо искристым взглядом, вездесущая, большая. - Ты так разбираешься в людях? Ха! Тоже мне! Ты хоть знаешь, что такое сила? А, Эли? Она молча смотрела вдаль, туда, где не задают вопросов, оставив маленького Сааха с его вопросительными знаками, границами, эгоизмом и тишиной в одном из вселенских мирков, пусть даже очень большом и красивом. - Эли, а может быть тебе нужен не сильный, а светлый человек? Силы в тебе самой достаточно. - Да.., светлый... - она возвращалась, вынужденная что-то отвечать; ее невозможно было обидеть, задеть, опровергнуть. Ее не было. - В тебе, Эли... ощущение: темная прозрачная бездна. Такое бывает, когда ум безмолвствует, но существо не обращено к свету... Они плыли в этой темной протяженности, в которой, как в вате, вязли мысли и чувства. Хотя поле, оно было вот, здесь, живое, сознательное; даже, как никогда ранее, сознательное и доброе... Тянулся процесс бесконечной темной пустоты. - Да, я человек-волк. Мне часто снится, как я душу собак. Это значит, душить друзей. Я говорю, что я такая, но... Пиши прогнозы, парень. Они все здесь, в этом городе, пишут письма гусиными перьями о невозможности творить. О, снова "это". Обволакивает; пусто и темно... - Ты это смакуешь? Нель... - - Не строй фантом. Еще один теоретик, как вы мне надоели. Почему всякий желает приписать мне манию величия? Чисто механически. - Она достала платок, и шумно высморкалась. Усмехнулась. Они гуляли до четырех утра. Саах перестал что-либо понимать, он сегодня увидел, узрел ясно и отчетливо, что совсем не знает людей. Он изучил лишь грань какой-то сложнейшей фигуры и решил, что теперь он - знаток действительности... Нечто пребывало поверх всех фигур и действительностей; даже Эли этого не знала, а он тем более. Они подошли к ее дому. - Вот, еще один ищущий, заблудший, купившийся на собственное невежество, скольких таких, как ты, я уже повстречал на своем пути! - Саах попытался заставить ее взглянуть на себя хотя бы под таким углом зрения. - Вот, еще один теоретик, еще один правый среди многих правых... Все правы. Чисто механически, я сейчас не то говорю, да? - Она глядела слишком лучисто, это не было тяжело или мучительно. Она улыбалась. Приятно, знакомо и в тоже время ново, как будто смотрел очень близкий друг. Но никого не было. Смотрело что-то. И свет там все-таки был. Где, "там"? В чем? Исчезло чье-то лицо с серо-голубыми глазами, растворились дома вокруг, ушло небо, разбежались звезды. А Оно, Эли, осталось, отсутствующее и улыбающееся, потом усмехнулось и отпустило его. Он задергался, кинулся туда, сюда. Глянул вверх, успокоился и уплыл... Стоять было больно. Саах напрягся, стиснул зубы... Стоп. Есть зубы, значит есть тело, значит, он отождествлен... Саах пронесся лабиринтами улиц, прозрачными коробками зданий; глядя сверху, обозначил точку соприкосновения, раскрыл глаза в ночном баре, сидя за столиком. Ткнул пару раз вилкой в салат, пригубил лимонад... Чужой город, снова его, саахов, чужой город. Один из многих городов. Возникло в мыслях незнакомое, загадочное, теплое слово "Эли". Странно, откуда? Это было то, что уже жило в нем. Почему "уже"? Почему такое знакомое и близкое? Неважно. Это были просто ощущения, они не нуждались в определениях. Он снова исчез, уйдя в себя... Что ж, он мог здесь остаться. "...Снова его, саахов, чужой город..." - так, кажется, это было. Пусть будут друзья. Да, у него здесь должны быть друзья. Определенно... Саах перечислил их имена, вышел из кафе, огляделся, запоминая местность и расположение домов, чтобы не заблудиться при вторичном посещении, улыбнулся нелепой вывеске - кафе "Пенкраф" - и скрылся в переулке. Видимо ль где-либо, Чтобы болела душа?! Это планета Земля, Здесь начинают с нуля... Глава 4. Искрилось все: небо, солнце, облака. Крыши домов, их фасады, фланги и тылы. Блещущая нежность захлестывала неподвижно сидящего Сааха; медленно разворачивалась перед его взором драма жизни, единая и неделимая в совокупности множества судеб всех мыслимых и немыслимых существ. Он созерцал, будучи монолитным и безмолвным взглядом, пробивающим время в своем стремительном продвижении... Куда? В своем бескрайнем молчании, как тайном разговоре с самим собой, пребывающим через века и века в будущем и через века и века в прошлом... Какая глупая иллюзия! Время и Пространство давно перестали быть для него символом реальности, но лишь завесой, прозрачной линзой, или, скорее, призмой, разлагающей Единство на мириады миров и времен... Он созерцал; был маленький Саах, приросший к стулу за столиком в маленьком кафе, где любил бывать его друг Свет. Он сидел рядом с Саахом, пил вино и монотонно пережевывал вслух свои мысли. Понимал ли он сам, что говорил?.. Протяни руку, и ты коснешься самого доброго, нежного и бесконечного во всем мире. Никуда ехать и лететь не надо. Но мир, он слепо соткал себе сети, запутался в них, потерял нить своего бытия и злобно философствовал на все лады о его, мира, судьбах. Мудрено ли не стать несчастным. Кусочек этого мира сидел перед Саахом... Свет, его давний друг... Кусочком этого мира (парадокс) был и сам Саах. Можно ли, будучи всем сразу, одновременно быть частью этого всего?.. "Мне по сердцу эта картина." - думал Саах. - Храбрость: привычка к опасностям? Ну что же! Храбрость, конечно, хорошо. - Свет пил маленькими глоточками, смакуя вкус вина и своих мыслей. - Путешествия, видения, события, общения, погружения, всплывания. Отлично! Но, как бы ты ни владел собой, в единственный момент своей жизни ты запаникуешь. А именно, в момент смерти. Это правило, и из него нет исключений". - Свет налил еще вина, залпом опрокинул стакан в себя, тряхнул головой и, медленно подняв глаза на Сааха продолжал: "Так вот, ни одно существо, никакое познание не спасет тебя от испуга в момент смерти, а меня вытащит тот, к кому я обращал всю жизнь свои действия: Он. Я делаю то же, что и ты, но именно тот, к кому я все это обращаю, поможет мне во всем этом... А-а, ладно!" - сопя, Свет уронил голову на руки, вздохнул, замер и, спустя минуту, тяжко промолвил: "Все это слишком воняет Системой." Саах молчаливо согласился с ним. Тело его было напряженным кристаллом, по нему пробегали мурашки. Все слова, теории, вся эта болтология казались мышиной возней. "Но вот она, черт возьми!.. Жизнь, Реальность..." - Саах сжал руку в кулак, разжал, сложил ладони ковшиком: -"Вот она, Реальность, бери, пей". - Он поднес ладони к носу оторопевшего Света, застыл. Что-то билось здесь, совсем рядом, плотное, обволакивающее все на свете сияющим покрывалом. Оно было настолько прочным, вечным, бескрайним, что... его никто не замечал; не замечал за своими системами и идеями. Этой единственной настоящей вещи не видел никто, кроме разве что некоторых... Это было очень плотным. Вдвоем они смотрели в никуда, на это Плотное, рассыпав взгляды в пространстве. И мир никуда не делся, он просто был виден с изнанки, изнутри, а не с фасада. Они смотрели: ... миллионы, миллиарды существ шли, текли сплошным потоком из прошлого, теряющегося в Безначалье, в будущее, исчезающее в Бесконечье. Бушуя электронами на орбитах, кристаллизовались минералами, вспучивались органическим бульоном, разбиваясь на плазматические комочки, эти миллионы существ росли, вбирая окружающую субстанцию, множились, коагулировались в комплексы, отращивая конечности, выбирались из вод измученными задыхающимися амфибиями, вставали во весь рост, делая первые несмелые шаги, неслись в бескрайних просторах небесных голубыми птицами, вновь падали, хватали камни, палки, копья, изумленной обезьяной двигаясь вдоль своей эволюционной стези, извергали из неуклюжих ротовых аппаратов первые несмелые звуки чудной речи, шли, шли цельным потоком из прошлого в будущее. По закону... И кто-то постоянно двигался поперек потока, в противоположную сторону, пробиваясь из будущего к прошлому, натыкаясь на монолитное Встречное, как женщина, бегущая по эскалатору метро в обратную сторону, против движения, просачиваясь сквозь мешанину тел. И этот кто-то рвался, продирался, как будто стремясь найти тайну начала, добраться до самой основы Становления. А поток сшибал, сносил, толкал туда, вперед, только вперед. А этот кто-то упирался, работал плечами, ногами, руками (когтями, зубами, крыльями, плавниками...), меняя шкуру, возрождаясь, туда, назад, только назад. А добрый взгляд пребывал над временем, наблюдая все это в процессе, и все сразу одновременно, находясь во всем этом, и над всем этим и... . Саах и Свет неподвижно смотрели друг на друга или друг сквозь друга, вытаращив глаза, замерев в неудобных позах. Затем Саах расслабился, медленно убрал руки от лица Света, закрыл глаза. Свет ошалело моргал; потом он вылил из бутылки остатки вина в стакан, выпил, встал и вышел вон, оставив застывшего Сааха в полумраке зала. Свет шел домой, продвигаясь вдоль фасада мира, впервые сознавая, что за этим фасадом в гудящей тишине есть лучащаяся суть чего-то, о чем не писано ни в одной книге этого самого мира. "... и почему, почему так мало в людях жадности к новому, неизвестному?!" - он вспомнил эту свою фразу, сказанную Сааху час назад, свои разглагольствования, глупые мелкие идейки, зажмурился и застонал. Он понял, что это не вопрос понимания, не вопрос думания, а вопрос видения, которое просто и капитально: ты не познаешь, ты просто увидел по-новому Ту-Же-Вещь, на которую смотрел еще, может быть, глазами ящерицы. Он смотрел сейчас на ту же вечную Вещь глазами того, кто только что перестал быть Светом... на одну минуту. А чуть позже Свет шел по городу, и лишь мимолетная память о происшедшем трепещущей запятой билась где-то внутри, в глубине. "Да-а. И в этой немного душной атмосфере солнце и небо, как альфа и омега бытия". - подумал он, исчезая в прохладном вечере. Саах не понимал, что произошло в кафе, но ему не хотелось искать объяснений. Он шел по оцепеневшему городу, сыном которого он так и не стал. Сияние ночи вызывало вспышки великолепных воспоминаний... Сгорбленная тень скользнула в ближний подъезд, проговорив старушечьим голосом: "Шарахаетесь тут, бездельники! Руки на вас нет!.." На проспекте одинокая легковушка подрулила к обочине, притормозила, и водитель, высунувшись в окно, бойко предложил подвезти до дому, добавив, что в такие смутные времена лучше не шляться по ночам в-одиночку. Саах непонимающе глянул на водителя, поблагодарив, отказался, ускорил шаг и вышел на Центральную Площадь. Было просторно, темно, пустынно и так тихо, что у Сааха было ощущение, будто он оглох. Но тишина эта звенела. Или гудела. Саах вспомнил недавно записанную мысль из дневника: "Все, чего нет здесь, нет нигде." Он вспомнил, что строительство города началось с этой площади. Он вспомнил свет в глазах своего деда, когда тот говорил пятилетнему Сааху-Стерху: - "Новое - хорошо забыто старое? Нет, брат. Новое и старое неразрывны в принципе. "Ведь насколько мы грязны, настолько мы должны стать чище". - А как это сделать? - Саах сидел в песочнице, пересыпая песок из ведра в ведро. - Я не могу советовать. - Почему, дед ? - Совет должен быть, как молния, краток и мощен. - Да, а твои советы, как гвозди, загнанные в мою маленькую бедную голову. - задумчиво говорил маленький Саах, глядя в песок и не замечая опешившего деда и того, что дед присел рядом с равнодушным внуком и тихо говорил: - Ой, братуша, вижу, несладко тебе придется. Много зубов и ногтей обломаешь. Все нахрапом норовить будешь взять. А ты не спеши. На самую важную в своей жизни встречу никогда не опоздаешь, если не будешь спешить, если все будешь делать спокойно." Дед вставал, уходил по делам, а Саах сидел в песочнице, перебирая нити будущего, и мысли перекатывались в голове, как ртутные шарики. Начинала болеть голова от обилия этих мыслей. Он бросал ведерки с песком и уходил в дедов огород, среди картофельных кустов которого он чувствовал себя великолепно. Дед говорил, что во вселенной никто не умеет так радоваться и печалиться, как человек. Даже сейчас, спустя столько лет, стоя на Центральной, Саах не мог сказать, что прочувствовал это. Радость и печаль всегда растворялись во внутренней тишине, безраздельно властвовавшей в существе Сааха, казалось, с самого рождения... Он постоял, глядя на ночники звезд и лампаду месяца, и направился к ротонде. Все стены подъезда-ротонды были исписаны стихами, мыслями, идеями, пророчествами, призывами, исповедями, криками души и бог знает чем еще. В свете коридорной лампы Саах стал разбирать темные каракули: - "Где взять силы для жизни? - В сердце. Если не знаешь, что это, молчи везде и всегда, и слушай. И когда услышишь его - оно тебя поведет. Только молчи - оно будет говорить, и не двигайся - оно будет двигаться, и не желай - оно будет желать". "О, не тщись всуе!" - гласила другая надпись - Вы кто? - раздался голос из-под лестницы. - "Мы?.. Мы - атеисты" - картинно высказался Саах. Под лестницей зашуршало, потом все затихло. - Эй! - Саах замер, ожидая ответа. - Эй, к вам можно? - Отгадаешь загадку, пустим. Вопрос на засыпку. Для атеиста. Что ты будешь делать, когда умрешь?.. Саах улыбнулся (что ж, вам хочется поиграть словами, пожалуйста. Только не обижайтесь потом). Он наклонился в проем: - Учти, все, что я сейчас отвечу, ложь. Так вот, я буду лгать тому, кто лжет для себя." Тишина, потом в нише завозились и скучно ответили: - Залазь! Было приятно провести ночь в обществе загадочных незнакомцев. x x x Утро застало его на ногах. Саах загасил восторженный огонь, рвущийся наружу из всех дыр его тела, вошел в подъезд и остановился перед дверью в квартиру No 72 в нерешительности. Пригладил волосы, поправил куртку, глубоко вздохнул, прогнал оторопь, охватившую внешнее существо, ушел в себя (о, как трудно было делать это в присутствии Нико) и нажал кнопку звонка... Нужно ли было заходить сюда тоже? Он не знал. Насчет Лин, Лувра, Асты, Света он не сомневался, но Нико... "Воспримет ли он..." - думал Саах, плывя сквозь прихожую на кухню и плохо разбирая смысл фраз, методично бросаемых ему Нико. Слова были точны, кратки, ясны, деловиты, но пусты, попросту не нужны. Они создавали иллюзию серьезности. - "Вот уж, воистину, в этом деле он мастер." - Саах сидел напротив окна, пытаясь чистосердечно отвечать на вопросы друга. Но слишком часто беседы с ним напоминали допрос в мягкой форме. Нико вдруг вскочил и отошел в дальний угол кухни: - Извини, я пукнул и не хотел, чтобы тебе было неприятно. - Ничего... Мне приятно. - Саах смотрел сквозь Нико на стену за его спиной, оклеенную розовыми обоями. Нико постоял с минуту, вернулся и снова сел за стол: - Как твои дела, Саах? - У меня нет дел. Я бездельник. - Смешно... А как твоя мать? - Хорошо. - Как у нее здоровье? - Не жалуется. - Ты давно с ней виделся? - Давно. С полтора года, когда последний раз был на кладбище. - Каком кладбище? - Где ее могила... Она умерла 4 года назад. - Прости. - За что? - Я не знал. - Я тоже. - Что? - Нико сделал недоуменный взгляд. - Что она умрет. Но так вот всегда, не знаешь, а как снег на голову. - Саах. - Что? - Ничего. Саах пожал плечами. - Саах, как у нее может быть хорошее здоровье, если... ее нет на этом свете? -Теперь-то у нее уж точно нет проблем со здоровьем. Закипел чайник. - Тебе в какую чашку наливать? - О, ты знаешь, мне все равно. Я его пить буду. - Ну а все-таки. В розовую или с цветочками? - В какую угодно. - Мне нравится вот эта. Моя любимая. - Ну давай в нее. - Саах, она маленькая. - Ну и..? - Я просто думал, может быть, ты любишь из больших пить, помногу. - Ну и..? - Так в какую? - ...!!! - Прости. Нико деловито разлил чай по чашкам, распаковал конфеты. Саах взял одну, повертел в пальцах: - Да, давно я не ел конфет... Таких особенно. - и далее тишина, живительная для Сааха, неловкая для Нико... - Саах, где ты берешь деньги? - Мне дает их Мать. - Но ты сказал, что твоя мать умерла 4 года назад. - А разве это может помешать ей давать мне деньги? - Саах уходил в поток. - Но ведь она в могиле. - Да, и там тоже. - Саах говорил уже "оттуда". - Что, хочешь сказать, что она не только там? - Да. - свет вытеснял последние сааховы мысли. Ширь. - А где же еще? - А где бы ты хотел? Нико выдержал паузу: - Для начала, чтобы иметь возможность содержать тебя, она должна быть там, где есть деньги. - Она там есть. - Ты уверен? - Да. - Да? - Да... - Саах твердо положил ладонь на стол. Нико взял чашку и стал молча глотать чай. Все это было крайне глупо; Сааху хотелось взять Нико за руку, увести в лес, рассказать ему о соснах неботаническим языком, о звездах неастрономическими терминами, послушать его восклицания, боже, ну хотя бы проявление каких-то эмоций. Нет, Нико не был автоматом, конечно же; он любил танцевать, очень живо рассказывал, чем его привлекают танцы, общение с молодыми юношами, красивыми девушками... Да... Хм!.. Пожалуй, Сааху не хотелось бы видеть проявление его эмоций. Что-то захватило его, подняло со стула, понесло в прихожую, он стал торопливо одеваться. - Уже уходишь? Возьми конфет на дорогу. - Нет, спасибо. - Возьми, угостишь кого-нибудь. - Нет, они растают в моих карманах. - Я положу их в пакет. - Нико побежал на кухню. - Я ушел! - крикнул Саах. быстро вышел, сбежал по ступенькам и вырвался в уличный простор, задохнувшись выхлопными газами... Вынырнул, взорвался, разбросав вокруг куски панциря, вывернулся наизнанку, растекся стремительными проспектами, тесными улочками, пригородами, лесами, реками и еще многим чем... Увидел Сааха, бредущего к окраине города в направлении ему одному знакомого места проживания им одним почитаемого поэта, мало кем из всей этой толпы полусформировавшихся организмов в пальто и пиджаках читаемого. Ибо каждый видел смысл лишь в собственных деяниях. И каждый имел рядом соседа; не для сравнения, нет. Для чего, догадайтесь сами. "Бог бесконечно одинок, так как кроме него во вселенной нет ничего и никого. Ведь он - это все". Что ж, он друг сам себе в мириадах форм и существ, через которых он в радости открывает себя себе же. Как может быть бесконечно одинок тот, кто есть все? Однако... x x x Это была настоящая окраина, печальная и убогая, убогая до боли в сердце. Саах прошел через пустырь, приблизился к ветхому двухэтажному дому, держащемуся на честном слове. Было еще рано, Альма зарычала и шмыгнула через дыру в двери внутрь бичарни. Саах отворил дверь, сквозь темную прихожую, наполненную колыхающимися тенями, вошел на кухню, плюхнулся на диван. Было тепло и уютно от горящей газовой плиты, пусто и немного одиноко. Стены и потолок, расписанные, разрисованные, закопченные и кое-где ободранные, ограничивали настоящий коллективный домашний очаг, а не просто куб пространства; под обоями шуршали тараканы. Саах молча, замерев, чутким ухом ловил редкие рубины звуков... Хрустнула ветка... Пробежала мышка под плиту... Загудел поезд в неимоверной дали... Тихо... Прошелестел по крыше упавший с дерева лист... Неподвижный воздух, запах дома, безмолвие... Завозились щенята Альмы, пискнули по разу, снова заснули. Альма обвела глубоким страдальческим взглядом пустую кухню, пронзительно посмотрела на Сааха, решила, видимо, что он не опасен, вздохнула и, по-женски опустив глаза, стала вылизывать щенят; от нее веяло жгучей незащищенностью и... угрозой. Пространство остановилось в точке высокой напряженности, застыло, трепеща. Саах боялся пошевелиться. Прояснялась картина, обои изменили цвет, газовая корона на плите вспыхнула желтым пламенем, затрепыхалась и снова успокоилась. Стали видны р