ечатлениями о волшебной ночи. Пока кто-то из наиболее наблюдательных не воскликнул с удивлением: - Господа, но мы ведь на север плывем! Вначале эта новость не слишком многих заинтересовала, мало ли в море путей, но постепенно настроение менялось, нашлись люди, настолько сведущие в географии, что объяснили - нигде, кроме как в Черном море, находиться пароход не может. А раз так - впереди Крым! Басманов, от которого, как от официально назначенного командира, потребовали объяснений, знал не больше других, что не прибавило ему авторитета. Когда страсти в достаточной мере накалились, на площадке ведущего с надстройки на ют трапа появился Новиков. Волонтеры уже привыкли, что у их хозяев существует своеобразное разделение труда. Андрей в их глазах как раз и занимал положение министра иностранных дел. Да, пожалуй, и внутренних тоже. По крайней мере к военным вопросам он, в отличие от Берестина и Шульгина, интереса почти не проявлял. Новиков постоял несколько минут, опершись локтями об ограждение и словно прислушиваясь, о чем спорят внизу, потом, увидев, что его появление замечено, неторопливо сошел на палубу. - Так. День добрый, господа. И о чем же шумят народные витии? - с постоянной своей полуулыбкой осведомился он. Выслушал вопросы, как прямые, так и риторические, после чего сделал останавливающий жест. - Будем считать, что в данный момент мы вне строя и беседуем вполне свободно. Время приказов еще придет. Однако... Кажется, не далее, как вчера вы все подписали контракты, пункт восьмой коего гласит... Вижу, все вспомнили. Я мог бы этим и ограничиться. Однако, по словам Суворова, всяк солдат должен знать свой маневр. Посему скажу... Только сначала давайте пройдем, ну, хотя бы в кормовой салон. Господин капитан, - обратился он к Басманову, - прошу собрать весь личный состав. Скажем через пятнадцать минут. Чтобы не пришлось потом повторять и во избежание вызванных искаженным пересказом превратных толкований. Когда весь батальон заполнил просторный зал, отделанный красным деревом и украшенный цветными фотопанно с видами африканской саванны, в дверях вновь появился Новиков, теперь в сопровождении Берестина. - Так вот, - без предисловий начал он, - должен вам сообщить для уяснения общей задачи, что идем мы действительно в Россию, в Крым. Нам туда очень нужно, причем на территорию, занятую большевиками. До последнего времени мы не оставляли надежды, что доблестная Добровольческая и прочие белые армии восстановят законность и порядок. Но с весны нынешнего года наши надежды слегка поколебались. Вот мы и решили, что до тех пор, пока в руках русских войск остается Крым, есть хотя бы возможность без лишних сложностей высадиться на берег... Что? Вы спрашиваете, что нам нужно в России? Вообще-то для вас это малосущественно. Ваша задача - с боем или без такового дойти до нужного места, вместе с нами, конечно, и постараться вернуться обратно... Но - скажу. В известном месте, ныне занимаемом большевиками, у нас осталось некое имущество, ценность которого, для нас по крайней мере, превышает все понесенные и имеющие быть впоследствии затраты... По достижении поставленной цели все получат особое, сверх оговоренного, вознаграждение, после чего продолжат службу на известных вам условиях. Вот и все... - Новиков сделал вид, что хочет встать и покинуть собрание. Однако ему не дали этого сделать. - Мы, разумеется, не собираемся нарушать взятые обязательства, но хотелось бы кое-что уточнить. Не спрашивая о точном местонахождении, хотелось бы узнать, на какую глубину планируется рейд? - спросил подполковник Сугорин, незаметно, но закономерно занявший вакантное место неформального лидера батальона. В этом сыграли роль и его возраст, и боевой, а больше дипломатический опыт, и специфические черты характера. - Все необходимое вы узнаете в положенное время в виде боевого приказа, - скучающим тоном ответил вместо Новикова Берестин. - Не мне вам объяснять - почему. Приказ, очевидно, последует непосредственно после прорыва фронта, или позже, по обстановке. Командование операцией возложено лично на меня. Полковник Шульгин - мой заместитель. Соответствующий опыт у нас есть, прошу по этому поводу не беспокоиться. Лично я имею чин генерала, хотя и не российской армии, и получил его за руководство многими сражениями. Где, вы спрашиваете? Будет время - расскажу... Что рейд будет весьма глубоким - говорю сразу. Мне кажется, для вас задача трудной не будет. В тылах красных достаточно просторно. А в случае боевых столкновений... Сомнения есть? - здесь Берестин позволил себе простодушно улыбнуться. Ответом ему был прокатившийся по залу грозный гул. - Великолепно, господа. Я и не сомневался в вашем боевом духе и... здравомыслии. Сейчас можете отходить. К вашим услугам все имеющиеся на судне развлечения и запасы продовольствия. По прибытии же в Севастополь в первые дни увольнений на берег не будет. А там посмотрим... Желаю хорошо отдохнуть... - и, уже выходя, приостановился и сказал так, чтобы его услышали все: - Да, Андрей Дмитриевич, я думаю, надо вывесить в салоне карту России с нанесенной на сегодняшний день обстановкой и организовать просмотр свежей кинохроники с фронтов... Распорядитесь, пожалуйста. ...Через час вестовой пригласил Басманова и Сугорина на обед в капитанскую каюту. Там за хорошо накрытым столом их ждали руководители экспедиции в полном составе, включая и малознакомых пока Воронцова с Левашовым. Цель приглашения стала ясна офицерам только перед десертом. - Скажите, полковник, а у вас не возникла мысль, - как бы между прочим спросил Берестин, накладывая в тарелку салат из тропических фруктов, - что в случае чего мы с вами могли бы выиграть всю гражданскую войну целиком? - он постарался, чтобы его слова прозвучали шутливо. - А что? Прорвать фронт внезапным ударом мы можем, откроем путь полевым частям Крымской армии... Точно спланированными диверсионными операциями парализуем командование и управление красными дивизиями... Вы теперь не хуже меня представляете наши боевые возможности. Особенно если генерал Врангель не повторит прошлогодних ошибок Деникина... Сказано-то было не всерьез, с улыбочками и веселыми комментариями со стороны Шульгина и Новикова, но Басманов вдруг, не то по острому взгляду капитана корабля, не то по сумрачному настроению Левашова догадался, что разговор затевается совсем не шуточный. Примерно так же отреагировал Сугорин. - Вся беда в том, что основные факторы, приведшие к поражению Деникина, продолжают действовать... Фронт прорвать нетрудно, даже и без нашей помощи, но дальше... - Знаете, - перебил его Новиков с почти сталинской интонацией, - я человек не слишком военный, однако возьму на себя смелость заметить, что факторы, о которых вы говорите и подразумеваете, отнюдь не являются непреодолимыми. Мы, со своей стороны, всегда готовы оказать бескорыстную помощь командованию и здоровым силам Русской армии... - Так вы на самом деле думаете изменить ход войны? - в голосе полковника прозвучало не удивление, а нечто гораздо большее. И в ответ ему Берестин заговорил жестко и веско и стал неожиданно похож на генерала Корнилова последних дней боев за Екатеринодар. - Надеюсь, господа, все дальнейшее вы сохраните в строжайшей тайне. Я не хочу сказать, что мы, здесь присутствующие, на самом деле рассчитываем впятером выиграть войну. Однако мы действительно думаем, что шансы использовать преимущества нынешней обстановки на фронтах и одержать победу в летне-осенней кампании есть, и они велики! Если все сложится так, как мы рассчитываем, упустить счастливый случай было бы непростительной ошибкой. Как вы считаете? Сугорин не успел ответить, а Новиков вставил: - Кстати, мы решили назначить вас своим главным военным консультантом. С соответствующими правами и привилегиями. Вы не против? Тогда первый вопрос к вам в новом качестве - если руководство действующей армией возложить на генерала Слащева, это может оказать нужное влияние на положение дел? - Что значит возложить? Вы собираетесь сделать его главкомом? Но, насколько мне известно, сей вопрос в компетенции исключительно генерала Врангеля. Он же на такое никогда не пойдет... - Вас не об этом спрашивают, - спокойно, но по-прежнему жестко, прервал его Берестин. - Предположим, что есть способ убедить Петра Николаевича в необходимости такого шага. С сохранением за ним, разумеется, поста Верховного правителя... - Вот даже как... - задумчиво протянул Сугорин. - Именно так. Возможно, и не сразу, но Врангель должен понять, что не время вновь втягиваться в борьбу самолюбий... Тем более, что Слащев ему не соперник. Просто мы считаем его наиболее способным на сегодня стратегом, отнюдь не государственным деятелем. - И ведь что интересно, - добавил Шульгин доверительно. - Иногда труднее всего убедить человека сделать то, что ему же наиболее выгодно. Вот англичане и американцы умеют выдвигать на ключевые посты именно тех, кто способен наилучшим образом сделать дело. Отвлекаясь от остального. А у нас даже почти проигранная война никого ничему не научила; один шаг до стамбульских подворотен остался, а все никак не могут гонор свой смирить... - Так объясните нам, наконец, господа, что же вы намереваетесь делать - фамильные реликвии спасать или все же войну выигрывать? - Как-то вы слишком остро ставите вопрос, - разводя руками и простодушно округляя глаза, сказал Новиков. - Мы же все-таки абсолютно частные лица. Симпатии наши, естественно, на стороне Белого движения, и если мы чем-то сможем ему помочь, то, безусловно, сделаем это. Говорить же, что пять почти что иностранцев, пусть даже и располагающих своим маленьким войском и кое-каким вооружением, способны изменить ход истории, сокрушить многомиллионную Красную армию... Это же несерьезно, господа офицеры! Коридор-то мы вместе с вами пробьем, хоть до самой Москвы, а уж насколько это поможет генералу Врангелю... - он пожал плечами. - Другое дело, - негромко добавил Шульгин, разминая папиросу и глядя мимо собеседников в открытый иллюминатор, - что в нашем распоряжении такие возможности, которые позволяют при необходимости кардинально изменять в нужном направлении даже самые безнадежные ситуации. Я имею в виду... Берестин сделал жест рукой, и Шульгин замолчал на полуслове. Но при этом сделал такое выражение лица, будто намекнул офицерам на скорое продолжение затронутой им темы. - Мы вас, кстати, вот еще зачем пригласили, - перевел Берестин разговор на другую тему, - через сутки - Севастополь. Мы, согласитесь, в нынешней России люди почти чужие. Так вас не затруднит подумать, с кем из лично вам знакомых руководителей белого движения стоит иметь дело, и каким образом наладить нужные взаимоотношения? Мы не хотим никаких осложнений, поэтому заранее предупреждаем, что названные нами цели готовы осуществить при сознательной поддержке авторитетных в России лиц... А вы подумайте, чем их заинтересовать, кроме, разумеется, общей для нас идеи спасения России. У каждого ведь свои обстоятельства, так что мы готовы помочь... В решении-финансовых проблем, возможности, в случае чего, выехать в любую страну мира с предоставлением гражданства и так далее... Да и вам, для облегчения задачи, создадим любые условия. Например - если угодно, и вам выдадим американские паспорта. Господин Новиков имеет соответствующие полномочия от Госдепартамента. Если это почему-то для вас неудобно - предложите любой другой вариант легализации в Крыму и одновременно независимости и экстерриториальности по отношению к тамошним властям... Увидев, что его личные гости (раз он принимал их в своей каюте) ошеломлены свалившейся на них массой информации, Воронцов прекратил беседу. - Я думаю, господам офицерам следует отдохнуть, посоветоваться, все взвесить... до вечера. - Имея при этом в виду, что любые действия, как бы они ни выглядели внешне, но направленные на благо Отечества, оправданы и моральны, - счел нужным уточнить Новиков. - То есть, цель по-прежнему оправдывает средства? - прищурился Сугорин. - Как вам сказать? Наверное, если средства не являются чересчур аморальными или прямо преступными. Пример - агентурная разведка. Светскому человеку таким делом заниматься как бы низко, а вам как бывшему военному дипломату приходилось, и даже было вменено в обязанность. Не так ли? ...Двенадцатиузловым ходом, демонстративно дымя высокими трубами, "Валгалла" прошла мимо Константиновской батареи, мимо уныло застывших на рейде остатков Черноморского флота - линкора "Генерал Алексеев", старых броненосцев, дряхлых крейсеров, уставших от шестилетних походов и боев эсминцев, мимо неопрятных, с ржавыми бортами транспортов и щеголеватого английского дредноута, плавно замедлила скорость и нагловато, как и подобает судну под звездно-полосатым флагом, стала вытравливать якорную цепь напротив входа в Южную бухту. Примерно в полумиле от Графской пристани. И, словно некий символ, выйдя из-под нависающей с севера тучи, солнце блеснуло на золотых куполах Владимирского собора. ИЗ ЗАПИСОК АНДРЕЯ НОВИКОВА "...Тяжелая, как в боевой рубке крейсера, дверь каюты захлопывается с тихим вздохом пневматического демпфера, отсекая и корабельную реальность, и фосфоресцирующее море за бортом, и вообще весь новый для нас "старый мир". В нем мне пока ничего не угрожает, и на корабле никого, кроме надежных друзей и верной дружины. А все равно под защитой бронепластиковых переборок как-то спокойнее и уютнее. Да и броня ведь только снаружи, а изнутри облицовка вполне штатская. Я не стал изощряться в оформлении своего жилища, каждый входящий увидит обыкновенную секцию из просторного холла, кабинета и спальни, конечно, со вкусом оформленную, с хорошей мебелью, небольшой коллекцией холодного оружия, парой сотен самых любимых книг, но не более. Совсем не дворец Семирамиды... На берегу могут быть, и, наверное, будут всякие другие жилища, может, роскошные дворцы, как и подобает лицам нашего ранга, а может, и попроще, деревянные, по фигуре, но эта каюта окончательная, и жить в ней, и тонуть, если что. Меня это радует. Хоть кое-что появилось постоянное в раздражающе непрочной действительности. Но есть и у меня маленький секрет, о котором не стоит знать никому. Открываю скрытую за книжными полками дверь и прохожу в убежище. Это тоже кабинет, но совсем другой. Сажусь в старое, с потертыми подлокотниками коричневое кожаное кресло перед тем, как начать писать; с удовольствием осматриваюсь. Кабинет невелик, но уютен. Отражает хороший вкус, не мой, а давно умершего человека. Я давно мечтал именно об этом кабинете, с тех самых пор, как в раннем детстве, еще в пятидесятых, отец брал меня иногда в гости к своему приятелю, университетскому профессору, жившему недалеко от Чистых прудов. Мы тогда жили тесно и скудно, отдельная четырехкомнатная квартира, пусть и в невзрачном двухэтажном флигеле казалась мне чудом. Взрослые занимались своими делами, а меня сажали в это самое кресло, я включал настольную бронзовую лампу под зеленым шелковым абажуром с фестончиками, играл с грациозным малахитово-чугунным письменным прибором (в нем было три чернильницы, пепельница, подставка для спичек и даже колокольчик для вызова секретаря), или, поскольку приказано было вести себя тихо, часами перелистывал тома Брема и Элизе Реклю... И на всю жизнь остались в памяти отражения лампы в дверцах шкафов, запахи старой бумаги и кожи переплетов, дорогого табака - все ящики правой тумбы были забиты подарочными наборами "Богатырей" и "Запорожцев", добрый Василий Спиридонович всегда дарил мне пустые коробки с шуршащим, присыпанным золотой пылью станиолем внутри... Вот и воспроизвел я для себя его кабинет, в память о детстве, об отце и его друзьях, о тогдашней Москве с долгими зимами и частыми метелями, с воем ветра за окном и потрескивающей в углу голландке, обложенной зелеными с золотом изразцами... Нет, я на самом деле счастлив сейчас. Перед нашим "исходом" психическое состояние всей нашей компании, мое собственное в том числе, находилось на самой грани... Как ни бравируй своей несгибаемостью, как ни убеждай себя - какие мы лихие и жесткие парни, мол, нипочем нам и пришельцы, и любые чудеса мироздания... А так, увы, не бывает! Какое-то время человек способен выносить запредельные нагрузки, будь то война, ленинградская блокада или тюрьма, но не до бесконечности же... Воронцов в этом смысле покрепче нас, штатских, привычнее к одиночеству в толпе и к мучительным многомесячным плаваниям, а и то... Что же говорить о других? О терзаемом несчастной любовью и невозможностью хотя бы избежать ежедневных встреч с объектом своей страсти и "счастливым соперником" Берестине, о Сашке с его конфликтом между долгом по отношению к жене и желанием навсегда ее забыть в объятиях Сильвии, о Ларисе, и так не слишком уравновешенной, поставленной в ничем, кроме как чувствами к Олегу, не оправданные, трудно выносимые обстоятельства... Профессионально изучая и оценивая обстановку, я со дня на день ждал внезапной катастрофы, психической эпидемии, если угодно. А тут и меня самого достало. Последние события в Замке, сеанс приобщения к вселенскому гиперразуму. Таиться мне незачем, я готов был бежать куда угодно - в Древний Египет, в доколумбовы прерии, в сталинскую державу, лишь бы вырваться, соскочить с предметного стекла чужого микроскопа. Ну его к черту, это сверхзнание, этот шанс на бессмертие и власть над Вселенной! Я не хочу становиться деталью гиперкомпьютера и даже его оператором! Мне достаточно быть свободным человеком. На своей Земле. Нет, если я когда-нибудь дорасту до осознания абсолютной необходимости включиться в игры титанов, я в них сыграю. Отчего бы и нет? Но сейчас-то я этого не хочу... Дай бог, чтобы слова Антона оказались правдой, слова о том, что Высшие силы оставят нас, наконец, в покое. Но до каких пор, вот в чем "зе квесчен"! Пока мы естественным путем не дозреем или пока наши способности не потребуются, чтобы в очередной раз изобразить ту самую соломинку, которой не хватит буйволу? А так что же, так все хорошо, за бортом Черное море, скоро Крым, Россия... Осталось только победить! Размышляя вот так, в тишине и покое, накануне решающих и слишком опасных для всех нас событий, я еще раз задумываюсь - в самый, наверное, последний раз, потому что завтра уже начнется новая эра, и думать придется только о частностях, хотя и весьма масштабных, - а будет ли все-таки лучше? Не нам, о нас речь не идет, мы всегда сумеем устроиться, а вообще людям, русским прежде всего? Вроде бы все проработано наитщательнейшим образом. Не станет коммунизма, неоткуда будет взяться и фашизму? Скорее всего, так, но вдруг здесь не прямая связь? Россия сохранит свой генофонд, лучшие умы будут творить не в эмиграции, а дома, да еще и пользуясь неограниченной поддержкой, что и не снилось Сикорскому и ему подобным. Нашей поддержкой. Остановится заведенная на десятилетия машина самоуничтожения нации. Тоже почти бесспорно, но не на таких ли рассуждениях прокололся Антон с товарищами? Как угадать, какие мутации возникнут в обществе, пришедшем к революции все-таки почти естественным путем, и на этом пути оставленном? А как быть с новой, сейчас вот возникающей советской элитой, частично уже дорвавшейся до власти, частично ждущей своей очереди на власть и готовой биться за нее, не останавливаясь перед "большим террором"? Не сработает ли некая "отраженная волна времени", не забродит ли нечто этакое в смутном подсознании нынешних крестьян-бедняков, помощников аптекарей, рабочих "от станка" и выпускников ЦПШ, которые в параллельной реальности уже побывали наркомами, генералами и членами всяческих бюро? И не берет ли во мне самом реванш Иосиф Виссарионович, якобы мною посрамленный и униженный? Оставивший на память о себе бред величия и стремление решать судьбы человечества? На этом месте я отложил ручку, подошел к окну. Не к каютному иллюминатору, а нормальному высокому окну за плюшевой портьерой. Там, за припорошенными снегом и тронутыми морозным узором стеклами, синел ночной бульвар. Падали снежинки, изредка проезжали, медленно и плавно, "Победы" и "ЗИМы"... Компьютерная видеореконструкция моих же детских воспоминаний. Над бульваром - иллюминация из электролампочек, покрашенных красной и зеленой краской. Скоро Новый год. Кажется, пятьдесят восьмой? Днем мы с родителями смотрели в "Ударнике" "Карнавальную ночь", а праздновать пришли сюда... И из коридора должно пахнуть пирогами и индейкой, что доходит до кондиции в духовке... Пришлось выпить по случаю праздника рюмку "Смирновской": в тот раз, по причине юного возраста, не дали. М-да-а... Но все же полегчало. Чего так ум рефлектировать? Часовой механизм затикал, обратного хода нет, если только не развернуть сейчас корабль и не отправиться на самом деле Африку завоевывать... Попутно я стал обдумывать новую гипотезу, теорию "стимулирующего удара". В историческом смысле. То есть, на мой взгляд, русская нация и русская государственность в силу особого набора закономерностей, случайностей и неквалифицированных вмешательств извне зашли в своеобразный исторический и психологический тупик. Революция и Советская власть показались выходом. Не кому-то конкретно, а некоему, скажем так, "общему разуму". Такому же, как у муравейника. Никто из особей вообще не думает, а в целом выходит нечто осмысленное. У народа тоже, предположим, есть нечто подобное. И вот когда революция свершилась, миллионы наиболее цивилизованных и просто здравомыслящих людей заглянули в пропасть и ужаснулись, когда десятки миллионов обывателей с тоской и слезами вспоминают роскошную жизнь при старом режиме и уже не верят, что она вернется - как над гробом дорогого человека безнадежно и отчаянно мечтают, чтобы он вдруг воскрес - взять и все вернуть! Теперь-то всей мощью пропаганды и психологической науки конца века начать вколачивать в мозги новую систему ценностей! Да подкрепить все стремительным экономическим подъемом! НЭП, начатый на три года раньше, без тормозящей коммунистической власти и с мощным финансовым влиянием - тысяч пять тонн золота для начала хватит? Думаю, в таком варианте ближайшие полсотни лет никакие радикальные идеи успеха иметь не будут. Но теоретическую сторону еще предстоит подработать, не зря мы везем с собой из Стамбула, кроме батальона офицеров, еще и десяток серьезных экономистов из "бывших", в том числе крупнейшего знатока денежного обращения профессора Трахтенберга. Однако есть и еще проблема, не дающая мне покоя с самого последнего "сталинского" дня. Тогда я убедился, что даже власти диктатора, подкрепленной абсолютно послушным репрессивным аппаратом, не хватает, чтобы в корне изменить ситуацию. Я проработал там пять месяцев, и с каждым днем сопротивление среды возрастало. А что случилось бы, останься я еще на полгода? Сломал бы это слепое, инстинктивное сопротивление, или оно бы меня размазало по стенке? А сейчас? Если взяться с другого конца, стать не диктатором, а этой самой, якобы неразумной, средой? Активизировать не осмысленный властный импульс сверху, а противодействие снизу? Неужели не получится? И если нет, то как быть? Признать, что действительно есть в природе, не бог, конечно, а абстрактная, ни от чего не зависящая и самодостаточная сила? Логика истории? Или все-таки тот самый, "некто", что играет со Вселенными, как Берестин с полками и дивизиями на компьютере? Я снова ощутил себя, на одно, правда, мгновение, где-то там, на высших уровнях Реальностей. Только теперь без шока и потери сознания. И пожалел о краткости ощущения. Еще бы хоть минуту, показалось мне, и проклятые вопросы разрешились бы, все сразу. Но нет, всего лишь намек, однако намек обнадеживающий. Возможно, в следующий раз... Я даже развеселился. Чтобы легкость и душевный подъем не испарились так же внезапно, как пришли, налил в серебряный бокал немного старого хереса. Подошел к полкам и снял зеленый с золотом справочник. Архаический для здешней реальности: "Гражданская война в СССР". А ведь дурак главный редактор, как его? Доктор исторических наук, профессор Азовцев Н.Н. Какая же в СССР могла быть гражданская война, коли он возник аккурат после ее победоносного завершения? Посмотрим, а что же мы имеем на сегодняшний, пока еще не измененный день? "25 июля 1920 года Дроздовская и Марковская пехотные дивизии внезапным ударом отбросили с занимаемых позиций части 3-й и 46-й стрелковых дивизий Красной Армии и в образовавшийся прорыв устремились полки конного корпуса генерала Бабиева. В тот же день части русской белогвардейской армии вышли на подступы к Александровскому (Запорожье). ...На польском фронте войска 1-й Конной Армии и Юго-Западного фронта продолжали успешное наступление на Люблин. Понеся серьезное поражение, 2-я польская армия отступала. На всей территории Украины и Белоруссии восстановлена Советская власть. Она же вновь организовалась в освобожденных районах Восточной Галиции. Галревком принял декларацию о создании Галицийской Социалистической Советской республики. В Азербайджане Красная Армия взяла Нахичевань. В Армении велись переговоры с "дашнакскими авантюристами". ...В Туркестане под руководством Фрунзе разрабатывалась Бухарская операция, долженствующая сокрушить "последний оплот международного империализма и внутренней контрреволюции в крае" (при том, что с иным оплотом имелся соответствующий договор о дружбе и сотрудничестве). На Дальнем Востоке продолжались бои на Амурском фронте". Да, полное впечатление, что за исключением небольших неприятностей в Северной Таврии дела у большевиков идут прекрасно. Еще немного, еще чуть-чуть, и Советская Россия покончит с остатками антинародных сил по всему многотысячекилометровому фронту и понесет на своих штыках свободу польскому, германскому, французскому, китайскому и всем прочим пролетариатам! А потом приступит к "окончательному решению" внутренних проблем, которых тоже масса. Но, как писал в знаменитом романе Юрий Тынянов - "Еще ничего не было решено..." И вот тут, дописав до этого места, я вдруг остановился, пораженный. Простейшая мысль, но как она до сих пор не пришла в голову ни мне, ни кому-то из нас? Или пришла, тому же Сашке, но... Антон нас заверил, убедил, отправляя сюда, что дарит нам великолепную, чистую историческую линию, где нет ни аггров, ни форзейлей, где мы сможем "петь и смеяться, как дети". Но как же так? Если эта линия вне сферы их воздействия, здесь должно быть что угодно, но не наш двадцатый год с белыми, красными, мировой войной и оккупированным союзниками Константинополем. А если все это есть, то должны быть и пришельцы! Сильвия-то с Антоном как раз в этой реальности работали, с Черчиллем и царем-освободителем общались... Очередной обман и всего лишь сдвиг по той же лестнице на два марша ниже? Или я чего-то не понял в его объяснениях? Без форзейлей и аггров Россия и мир после десятого века должны были настолько уклониться в сторону... Однако что из того? Что толку сомневаться? Был бы рядом со мной Воронцов, скажи я ему о своих терзаниях, что он мог бы мне ответить? Не иначе как словами все того же неизменного Гумилева (а он ведь, кстати, тоже еще жив, и с ним можно довольно скоро встретиться) - ну вот, предположим, такими: Среди бесчисленных светил Я вольно выбрал мир наш строгий И в этом мире полюбил Одни веселые дороги. Когда тревога и тоска Зачем-то в сердце закрадется, Я посмотрю на облака, И сердце сразу засмеется. И если мне порою сон О милой родине приснится, Я так безмерно удивлен, Что сердце начинает биться. Ведь это было так давно И где-то там, за небесами... Куда мне плыть, не все ль равно, И под какими парусами. 6 Тихим и неожиданно теплым сентябрьским днем, чуть пасмурноватым, но все равно светлым - от огненно-желтых и багрово-алых деревьев Бульварного и Садового кольца - над Москвой появился аэроплан. Ничего особенного, вроде бы, с Ходынского аэродрома самолеты летали часто, и маленькие "Фарманы", "Ньюпоры", "Сопвичи", и двухмоторные "Бреге" и "Хэвиленды". Только этот "Илья Муромец" оказался белогвардейским, о чем говорили и трехцветные розетки на крыльях, и разрисованный добровольческой символикой фюзеляж. Ровно гудя моторами, он сделал круг над самым центром города, сопровождаемый взглядами десятков тысяч глаз - и испуганных, и ненавидящих, но по большей части обрадованных и восхищенных. Загомонила, задрав к небу головы, Сухаревка, гигантский толкучий рынок на пересечении Садового кольца, Сретенки и первой Мещанской, у подножия одноименной башни, где торговали всем на свете, от скверных спичек до поддельных бриллиантов из царской короны. Слухи по стихийному средоточию экономической и культурной жизни столицы и так уже давно ходили самые разные: что большевиков бьют на всех фронтах и они стремительно откатываются к Москве, что армии Тухачевского и Буденного не просто отступают, а наголову разгромлены поляками, хуже, чем Самсонов в четырнадцатом, что Буденный застрелился, а Тухачевский бежал в Германию, что Антанта и финны не сегодня-завтра возьмут Петроград, а в Тамбовских лесах появился какой-то Антонов, видный большевик, поднявший мужиков против Советов... Как и полагается, интенсивность и содержание слухов немедленно нашли свое отражение в финансовой сфере - вторую неделю, как пошел вверх курс царских денег, особенно пятисотрублевых "Петров" и сторублевых "катеринок". За "Петра" сегодняшним утром брали четыре миллиона совзнаками, а теперь, конечно, запросят и больше. Невольно приосанились бывшие офицеры, ухитрившиеся избегнуть мобилизаций и перебивающиеся случайными заработками, и так же дружно приуныли их коллеги, оказавшиеся на советской службе. Они-то лучше других знали реальную обстановку и догадывались, чем может грозить им лично дальнейшее развитие событий. В кругах "бывших" людей ходили по рукам вырванные из школьных атласов и энциклопедий Брокгауза и Евфрона карты европейской России с "самой точной" линией фронта. В зависимости от степени информированности и оптимизма владельца карты она проходила то южнее Курска, а то и прямо под Тулой. "Только вчера приехавший оттуда" зять, брат, свояк, в самом сдержанном варианте - сосед, рассказывали якобы, какую огромную помощь получил от союзников Врангель, что белые войска, словно и не было стольких гяжелых поражений, бьются отчаянно и упорно, а у красных, наоборот, "лопнула становая жила", и даже вольный батька Махно окончательно перекинулся "на ту сторону"! Но все сходились во мнении, что на этот раз Врангель взялся за дело всерьез, о чем свидетельствовало сравнительно медленное, но планомерно-неудержимое продвижение его войск на север и по Украине, ничуть не похожее да отчаянный рывок к Москве Деникина в девятнадцатом. И большевикам, похоже, не удержаться. Газеты "Правда" и "Известия" писали о положении на фронтах глухо, избегая упоминать конкретные географические названия, а больше напирая на примеры массового героизма красноармейцев и неизбежность восстания европейского пролетариата. Верили им, разумеется, мало. Русский народ стремительно постигал науку чтения между строк. Стало известно об экстренном прибытии в Москву Троцкого с двумя эшелонами охраны из мадьяров и китайцев и с личным штабом, о том, что ЦК заседает непрерывно и готовится переезд правительства не то в Кострому, не то в Вологду, поближе к Архангельску и пароходам. Чрезвычайка свирепствовала, как никогда. Прокатилась очередная облава на заложников, все больше из семей военспецов, даже из тех, кто считался вполне надежным и имел награды. И вот теперь появился аэроплан! Знающие люди тут же принялись объяснять всем желающим, что фронт, получается, совсем рядом. Верст двести, не больше. ...Новиков, заросший трехдневной щетиной, в стоптанных и сто лет не чищенных солдатских сапогах, в суконном бушлате и картузе с треснувшим козырьком сидел на ступеньках проходного подъезда углового дома, через который в случае внезапной облавы легко было скрыться в лабиринте дворов между Первой и Второй Мещанскими. Рядом примостился Басманов и еще один офицер, поручик Рудников, до войны служивший репортером в "Ведомостях московского градоначальства" и знавший Москву не хуже самого Гиляровского. Они закусывали ржаным хлебом, салом и печеными яйцами, скучающе озирая раскинувшуюся перед ними панораму Сухаревки. Даже появление аэроплана, неведомо что предвещающее, не вывело троицу - не то дезертиров, не то мешочников средней руки - из сосредоточенного процесса насыщения. И не такое, мол, видали... - Кремль бомбить прилетел! - пронеслась неизвестно кем пущенная весть, и в толпе началось возвратно-поступательное движение - часть ее устремилась в сторону центра - посмотреть, как это будет, а часть, наоборот, от греха подальше, потянулась к домам со стенами потолще. "Илья Муромец" тем временем завершил свой первый медленный круг со скоростью обычного московского такси второй половины века. Со стороны Кремля действительно загремели нестройные винтовочные выстрелы, несколько очередей с Никольской башни дал пулемет. Скорее со злости, нежели надеясь попасть. Новиков с группой из пятнадцати рейнджеров появился в городе утром, в районе Павелецкого вокзала. Все они были одеты разнообразно и пестро - в домотканые поддевки, старые шинели, бушлаты и ватники, с расчетом, чтобы привлекать минимум внимания, и изображали кто огородников из ближних сел, доставивших на рынки свою продукцию, кто пильщиков дров с козлами и завернутым в тряпки инструментом, кто артель плотников или печников. Главное, что каждый, не внушая подозрения заградотрядам, мог пронести в город пару пудов должным образом замаскированного снаряжения. Одновременно в Москву просочились еще две аналогичные группы, одной из которых командовал Шульгин, а другой - штабс-капитан Мальцев. Заранее поделенные на тройки и пятерки с коренным москвичом или хорошо знающим город офицером во главе, десантники рассеялись по улицам, имея все необходимые инструкции и постоянно включенные на прием рации. Снизившись до трехсот сажен, так, что отчетливо стали видны фигуры пилотов в застекленной носовой кабине, оглушая москвичей ревом моторов, бомбардировщик пронесся над самым центром барахолки и выбросил из брюха облако, похожее на пух из вспоротой перины, листовок. Вторую партию он сыпанул прямо внутрь кремлевской ограды. Переглянувшись, Новиков с товарищами не спеша завернули в не слишком чистые тряпицы остатки трапезы, затянули шнурки вещмешков, разом поднялись. Кружась и колыхаясь в потоках нагретого многотысячной толпой воздуха, листовки опускались в гущу людского моря, на плечи и головы продающих и покупающих, на мостовую, на ветки деревьев и крыши окрестных домов. Кто-то первый, любопытствуя, поймал спланировавший прямо в руки листок, и тут произошло непонятное. Гражданин в поношенной темно-серой паре и не идущей к костюму шляпе-канотье скользнул глазами по бумаге без особого интереса, но вдруг глаза его странным образом округлились, рот полуоткрылся... Неуловимым движением он сунул смятый в кулаке листок в карман и метнулся вперед, расталкивая окружающих. Листовки этот странный гражданин, через секунду потерявший свое канотье, хватал обеими руками, пихал их в карманы и за пазуху, подпрыгивал, чтобы поймать бумажку на лету, припадал к земле, яростно работал локтями... И пока растерявшийся народ с изумлением наблюдал за клинической картиной внезапного помешательства, несчастный успел ухватить никак не меньше двух десятков листовок. И тут неподалеку раздался вопль, еще один, еще. По толпе прокатился слитный гул, сквозь который то там, то тут прорезались отдельные наиболее пронзительные крики и возгласы - яростные, испуганные, истерически-отчаянные. Сухаревка забурлила. Такое обычно бывало здесь во время устраиваемых чекистами массовых облав. Толпа кружилась и раскачивалась, в ней возникали водовороты и разрежения, народ то сбивался в кучу - там, где листовки ложились гуще, то бросался в стороны. Приливная волна выкатилась на тротуар - часть листовок нанесло на стены окружающих площадь зданий, и они тихо, как осенние листья, скользили, прижимаемые ветром, вниз, к сотням рук, жадно протянутых навстречу. Новиков с товарищами отступил в глубь подъезда - смешиваться с теряющей человеческий облик толпой им было явно не с руки. А неподалеку вдобавок вспыхнула свирепая потасовка... Хорошо еще, что почти никто из торгующих не раскладывал свой товар на земле, иначе не обошлось бы без жертв. Но драки затевались теперь уже поминутно - все за те ж листки бумаги. Еще миг, и наиболее проворные кинулись в окрестные дворы, оттуда, по пожарным и внутренним лестницам - на крыши! А в небе наконец появились два красных "Ньюпора". Можно представить, сколько криков и ругани по начальственным телефонам их появлению предшествовало. Отпугивая истребители огнем из всех своих восьми пулеметов - малиновые огоньки трассеров были хорошо видны и днем, "Илья Муромец" круто пошел вверх, причем настолько быстро, что "Ньюпоры" сразу начали отставать. Само по себе это было невероятно - истребитель, даже с изношенным мотором и на плохом горючем, должен превосходить устаревший бомбардировщик в скорости километров на семьдесят. Третью порцию листовок белый аэроплан высыпал над Замоскворечьем и, покачав крыльями, еще прибавил газу. Под самой кромкой облаков развернулся на юго-запад, блеснул на прощанье серебристыми ореолами винтов и исчез, растворяясь в густеющей дымке. "Ньюпоры", поняв бессмысленность преследования, с раздраженным жужжанием повернули обратно. Новиков, Басманов и Рудников, закурив козьи ножки, с видом людей степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами психозом, изредка обмениваясь мнениями о действиях охотников за листовками. Пока, наконец, один, самый азартный, стараясь дотянуться до повисшего на краю водосточного желоба листка, сорвался, мелькнул со сдавленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за крышами дровяных сараев. - Кхм! - подавился дымом Басманов. - Это уже и лишнее. Стоило ли, Андрей Дмитриевич? - Что тут... Глуп, конечно. Черт его понес... - Новиков отвел глаза. - А вы могли предложить лучший способ маскировки? Басманов не ответил. С треском распахнулась перекошенная балконная дверь на третьем этаже, и краснорожий дебелый мужик заорал дворнику, что ручкой метлы гнал перед собой прошмыгнувших под запертые ворота беспризорников: - Никитич, какого ... они там с ума посходили? Чего с крыш сигают? Дворник, изгнав посягнувшего на его законную добычу врага, ответил, с трудом сдерживая торжество, поскольку карманы его фартука отдувались: - Да вот, слышь... листки с неба падали... а на каждом листке... десятка николаевская пришпандолена, не иначе клеем стол