ь, я начал даже писать стихи, и получалось вроде бы и неплохо. Что-то вроде: "Во сне увижу - буду плакать, проснусь, опомнюсь, улыбнусь..." Тогда мне хватило воли и характера уйти и больше никогда не искать встреч, не говорить жалких слов, а ведь было, было непреодолимое желание и год спустя, и два, и пять: разыскать, подойти - сильным, уверенным в себе, - взять за руку, предложить: "Давай с тобой так и условимся - тогдашний я умер, бог с ним, а с нынешним - остановимся и заново поговорим". Нет, не сделал этого. И вот теперь, через двадцать лет, когда и вспоминать бы уже не следовало, я снова здесь. За месяц с лишним до рокового вечера в Серебряном бору. Я помнил время, когда она должна была появиться, и не ошибся. Она шла с гордо вскинутой головой, на плече сумка на длинном ремешке, легкая юбка вьется вокруг загорелых ног, резко звенят каблуки по каменным плитам, и звон их долго висит в колодце двора. Все три или четыре минуты, пока она не скрылась в подъезде, я смотрел не отрываясь, подавляя невыносимое желание окликнуть, подойти, заговорить. Смешное, наверное, и жалкое было бы зрелище... Она исчезла в темном дверном проеме, моя первая, несчастливая, незабытая любовь, а я еще долго сидел, и в голове прокручивалась еще одна старая песня, которую тоже не вспоминал бог знает сколько лет: "На то она - и первая любовь, пойми, чтоб мы ее всю жизнь не забывали..." А ведь жил же и вроде забыл. Медленно я вышел на улицу. Солнце уже сползало к дымному горизонту, и его краснеющий сплюснутый круг больше не слепил глаза. От недавно политого асфальта пахло влажной пылью и бензином. Оставалось последнее дело в этом времени и этом городе. Я остановил такси, серую 21-ю "Волгу" с красной крышей, такую старую, что она напоминала разношенный ботинок, сел на заднее продавленное сиденье. - В центр, шеф, и не будем смотреть на счетчик. Хоть через выставку... В машине был приемник, по "Маяку" передавали мелодии, под которые мы танцевали свои первые танцы на школьных вечерах: "Красивую мечту", "Серебряную гитару", "Маленький цветок"... Я чуть не выругался вслух. Что они, все сговорились, что ли? - Куда теперь? - спросил всю дорогу молчавший таксист. Я увидел, что машина поворачивает с улицы Горького на Манежную площадь. - До ЦУМа, и хватит... На Столешниковом я вошел в подъезд нужного мне дома, поднялся на третий этаж по широкой чугунной лестнице. На площадке было сумрачно и тихо, сквозь витраж падали пятна разноцветного света. Вот дверь, обитая вытертым черным дерматином. Три звонка один под другим и таблички с фамилиями. Две нормальные среднерусские фамилии. А одна какая-то странная, нарочитая - Дигусар. Почему не Монодрагун? Из заднего кармана я вытащил предмет, который дала мне Ирина. Можно сказать, что он выглядел, как дорогой и со вкусом сделанный портсигар. На рифленой золотой крышке замысловатый вензель из мелких, как бекасиная дробь, рубинов. Поднес эту штуку к середине двери - и нажал кнопку-защелку. Дверь на мгновение расплылась перед глазами, словно вышла из фокуса, и тут же вновь все стало отчетливо. Только обивка теперь была совсем новая, стеганая ромбами и блестящая, как паюсная икра, и никаких звонков и табличек. Я повернул фарфоровую ручку и вошел. Удивляться мне просто надоело. Зато впервые за этот утомительный, несколько нервный день нашлось место, где можно было сесть, перевести дух, покурить, не чувствуя на себе чужих глаз. Сел в глубокое кожаное кресло, вытянул ноги и только теперь почувствовал, как устал за сегодняшний день. Так устал, что больше не оставалось сил ни на одно движение. Усталость происходила от какой-то непонятной безысходности, от плутания в бесконечном лабиринте проблем, когда за поворотом возникает другой поворот, ход оканчивается тупиком и теряешь терпение в нескончаемом переплетении развилок и троп. Все в эти последние дни запуталось невероятно, сплелось и перемешалось: Ирина, иновселенцы, мои желания, намерения и сомнения, прыжок в прошлое, военврач, встреча на Студенческой, наконец, эта квартира и то неведомое, что меня еще ждет здесь... Слишком много для одного. Кто я такой, в конце концов, чтобы решать, и не за себя, а за всю мировую историю? Мне даже взводом командовать не доставляло удовольствия - я люблю отвечать только за себя. Бросить бы все к черту, и пусть будет, как будет... Только вот беда, ничего не бросишь и ничего не переиграешь теперь. Как не вернешься обратно, шагнув в открытый люк.. Квартира эта, при ближайшем рассмотрении, производила странное впечатление. В ней словно бы и не жили никогда. Обставили пять комнат дорогой и со вкусом подобранной мебелью, словно готовили интерьер для съемок фильма из дореволюционной жизни, навели идеальный порядок и ушли куда-то. Все настоящее - и все неживое. Единственный след чьей-то исчезнувшей жизни - раскрытая коробка "Северной пальмиры" на письменном столе и два окурка в ребристой хрустальной пепельнице. Я обошел все комнаты и коридоры, вновь вернулся в кабинет, взял из коробки папиросу, закурил. Вполне нормальный вкус. Сквозь толстые стены и двойные рамы снаружи не проникали уличные шумы, от плотных портьер в комнатах стоял золотистый полумрак. Черт знает, где меня носит... Чтобы, наконец, разделаться со всем, я вытащил из нагрудного кармана письмо, что уже в машине отдала мне Ирина, разорвал конверт. Почерк у нее оказался удивительно четкий и правильный, я видел такой только в старых прописях по чистописанию. Нормальный образованный человек, по моим понятиям, писать так просто не может. "Алексей, - писала она. - Я знаю, что ты мне так и не поверил и считаешь шизофреничкой. Поэтому я не сочла нужным говорить тебе то, что сейчас пишу. Надеюсь, теперь твои взгляды изменились в должном направлении..." И дальше на трех страницах, в спокойном академическом тоне она сообщала мне, что квартира, где я сейчас нахожусь, является как бы сборным пунктом пришельцев, их операционной базой. Выключенной, как скала в реке, из нормального течения времени. По неизвестной причине ее прежний обладатель пропал без вести где-то в начале 60-х годов, и квартира застряла там же, как кабина лифта между этажами. И, разумеется, попасть в нее из середины 80-х так же невозможно, как сесть в ушедший двадцать лет назад поезд. Ирина предлагала, если я хочу, остаться там, где я есть сейчас, в роли полномочного резидента и эмиссара, то есть в такой иге, какую сама Ирина занимает в нашем времени. Все необходимое для моей легализации в квартире имеется. Если меня такая перспектива почему-либо не устраивает, я могу возвращаться, как условлено, произведя определенные манипуляции с автоматикой управления. Инструкции прилагаются. Далее Ирина вдруг сбилась с официального тона. "Алексей, чтобы не было никаких неясностей... Ты мне небезразличен, я хотела бы вновь встретиться с тобой. Я бы не должна этого говорить, но хочу, чтобы ты знал. Если же ты останешься там, то получишь возможности и способности, которые непредставимы для обычного человека. Мне будет жаль, что я больше не увижу тебя. Но ты, если захочешь, 1 августа 1972 года сможешь встретить меня утром, возле старого здания МГУ. Я буду там сдавать вступительные экзамены. Остальное зависит от тебя". Дальше она вновь вернулась к практическим вопросам. Письмо заканчивалось словами: "Как бы ты ни решил, тот предмет, что лежит в левом верхнем ящике стола, - твой. И пригодится в любой жизни. Прощай или до свидания. Ирина". - Вот так, - сказал я вслух, аккуратно сложил письмо и спрятал в карман. - Делайте вашу игру, джентльмены... Вновь прошел по комнатам, окидывая уже хозяйским глазом предложенную мне служебную жилплощадь. Неплохо, совсем неплохо. Особенно при существующих нормах. И как я понял, квартплаты ни за основную, ни за дополнительную площадь с меня не потребуют. На данном историческом этапе ее регулярно вносят граждане Муравьев, Филиппов и тот же Дигусар. А как с легализацией? Хоть прописка мне и не нужна, все же как-то значиться в этом мире все равно потребуется. Хоть бы даже в поликлинику обратиться... Согласно инструкциям, я открыл секретер. Тоже неплохо, я бы даже сказал - вполне солидно. Полный набор всех существующих бланков принятых у нас документов, а также и все нужное для их оформления с приложением образцов заполнения. В других ящиках обнаружились деньги - даже не знаю, сколько, заклеенные банковские пачки занимали никак не меньше полукубометра. Причем там была и валюта. Жить можно будет со вкусом. Я даже зажмурился и для успокоения пошел на кухню, где в холодильнике видел пиво, настоящий "Будвар". Вернусь на Студенческую, найду способ познакомиться, и все будет, что было и не было - ресторан "София", поездки на Истру и вокруг Европы, вечера на Воробьевых горах, ночи у костра в Саянах... И она получит то необычное и несбыточное, чего так хотела и из-за чего мы, на самом деле, а не по придуманной ею причине, расстались. Подумаешь, разница в возрасте. И не такие примеры известны. Жить, правда, скучновато будет. Ох, как скучно! Знать все наперед, жить без мечты и надежд, без ощущения, что завтра вдруг случится нечто такое... По второму кругу читать газеты, журналы, книги, вновь смотреть те же фильмы. И ежедневно мудро-печально улыбаться, слушая чужие разговоры, планы и призывы... Вновь переживать бесконечную череду смертей, ходить на похороны, готовиться к ним за много месяцев. Неузнанным стоять в толпе на похоронах матери, потом отца, брата... Я же не смогу не пойти. Смотреть со стороны на себя... Нет, что-то здесь для меня не по характеру. Так что пусть, пожалуй, эта база-явка ждет кого другого. А меня ждет Ирина. В верхнем ящике стола я обнаружил пистолет - "браунинг" 35-го года, тяжелый и весьма мощный. Оружие для серьезных дел. Мне он явно ни к чему, и не его, наверное, Ирина имела в виду. Там же, в плоской коробке, обтянутой кожей, нашлось и то самое. Черное устройство, вроде электронных часов, на черном же пружинистом браслете. К прибору прилагалась инструкция, составленная на обычном для такого рода документов наукообразном языке. "Гомеостат портативный полууниверсальный. Предназначается для поддержания и стимулирования приспособительных реакций организма, направленных на устранение или максимальное ограничение действия различных факторов, нарушающих относительное постоянство внутренней среды организма. Максимально эффективен при постоянном ношении, может также использоваться кратковременно для диагностических и лечебных целей. Включается автоматически при замыкании браслета на левом или правом запястье пациента. При соответствии внутренней среды организма генетической норме цвет экрана зеленый. Желтый сектор указывает на степень нарушения внутренней среды. Сплошная желтая засветка экрана свидетельствует о степени нарушения, не совместимой с жизнью. Во всех остальных случаях гомеостат обеспечивает полное восстановление нормы в период от 4 до 6 часов в зависимости от тяжести нарушений. При постоянном ношении гомеостат гарантирует 100-процентную регенерацию тканей организма в случае механических, термических и химических повреждений (если таковые не вызовут одновременного полного разрушения организма вместе с гомеостатом), исключает воздействие на организм любого вида инфекций, токсинов, органических и неорганических ядов, алкалоидов, ионизирующего излучения и т.д. Запрещается: вскрывать гомеостат, подвергать воздействию магнитного поля напряженностью свыше 1 млн. гаусс, нагреву свыше 2000 К, срок действия гомеостата не ограничен. Питание встроенное, в подзарядке не нуждается". Вот такой прибор. Если бы даже все ранее случившееся меня не убедило в существовании пришельцев и высоком уровне их развития, теперь сомневаться в этом было бы недостойно мыслящего существа. Всякий скептицизм должен иметь предел. Я надел гомеостат на левую руку, а часы сунул в карман. Придется теперь завести карманные, чтобы не вызывать у окружающих ненужного любопытства. Видел, кстати, в одной комиссионке шикарный золотой "Лонжин" с репетиром. Как биологический объект, защищенный от внешней среды, я могу себе это позволить - за счет экономии на лекарствах. На зеленом поле экрана высветился обещанный желтый сектор, закрыв зелень процентов на 45. Для своих лет, оказывается, я неплохо сохранился, даже половины ресурса еще не выработал. А теперь, выходит, стану здоровым, как Гагарин перед стартом. И буду таковым неограниченно долго, если не допущу одномоментного полного разрушения. Что это может значить в наших условиях? Прямое попадание шестидюймового снаряда, наверное. Или падение в кратер действующего вулкана. Постараюсь избегать. Мне стало как-то непривычно весело. Пожалуй, мое пожелание Ирина восприняла всерьез. Тогда и все остальное может иметь место. А еще говорят, что нельзя верить женщинам... ...Я не знал точно, когда меня отсюда вытолкнут, и минут сорок бродил вдоль и поперек поляны, курил, смотрел на небо, где с юга наползала черно-фиолетовая грозовая туча. Не зря день был таким томительно-душным. Внутри была звенящая пустота, но все же я держался. Скорее всего - уже на чистом упрямстве. Потому что физических сил остаться не должно было. Меня даже не волновало, как я вернусь, и вернусь ли. Все снова произошло неуловимо. Деревья чуть подпрыгнули вверх, листва на них стала желтой, а с некоторых совсем исчезла. Но машины на поляне не оказалось. Короткий импульс страха, как удар под вздох. Впрочем, это сразу прошло. Поляна та же самая, вот и следы машины и мой окурок в траве. А Ирина? И только сейчас я окончательно понял, что не покушения на свою честь она испугалась, когда я подхватил ее на руки. Скорее всего, мой дурацкий шаг из указанной точки мог что-то нарушить, сбить наводку, допустим, и, оттолкнув меня, сама она могла провалиться черт знает в какое завихрение или дыру во времени. Третий раз за этот растянувшийся на два десятилетия день, я повторил свой путь в электричке, угнетенный и подавленный. Пришел домой, не раздеваясь, повалился на такту и сразу отключился... А Ирина так до сих пор и не появилась. Все мои попытки отыскать ее окончились ничем. Я обошел все квартиры в доме на Переяславке, раз десять ездил на ту поляну, заходил на Столешников. Там тоже ничего, хоть и исчезли три звонка и таблички с фамилиями - квартиру занимает генерал-полковник авиации. Но надежды я все же не теряю. Не могут, по-моему, ее могущественные друзья допустить, чтобы она так и исчезла в дебрях времен. И она ведь обещала, что мы встретимся. За окнами падает снег. Медленный декабрьский, московский. Низкое небо почти касается крыш. В нашем мире пока ничего не изменилось. Я перелистал все возможные энциклопедии и справочники. Ни один из тех, кому я отправлял письма, в них не значится. Интересно бы узнать судьбу старшего лейтенанта, но управление кадров ВМФ вряд ли мне ответит. Вклад в сберкассе оказался на месте и тем самым неопровержимо подтвердил, что никаких парадоксов нет и, возможно, вообще не бывает. Я освоился с новым физическим состоянием абсолютного здоровья. Оказывается, я давно забыл, что это значит, и ощущение было весьма необычным, сравнимым разве с тем, что я чувствовал в раннем детстве. Удивительная бодрость, легкость в теле, свежесть и ясность мыслей. Даже внешние изменения... Пришлось даже отпустить усы и бороду, чтобы не бросалась в глаза знакомым моя слишком уж помолодевшая личность. Даже старые шрамы исчезли. Как-то появилась мысль для эксперимента сунуть руку под дисковую пилу, но во зрелом размышлении решил воздержаться. И еще одно. Самое необъяснимое, даже с тех позиций, о которых говорила Ирина. Я теперь умею угадывать выигрышные цифры в "Спортлото". Все шесть. Или пять. В зависимости от вида игры. Четко за неделю. Я проверил экспериментально. Убедился несколько раз - и бросил эти опыты. Потому что выходит так, что я не угадываю выигрышные сочетания, а сам их создаю. А это совсем другое дело. Случайно так получиться не может. Слишком избирательный эффект. Если допустить, что это аккордная плата и полный расчет, то я могу чувствовать себя оскорбленным. Словно полтинник на чай дали. За спасение двух вселенных. А если нет? Может, все ерунда - и прыжок в прошлое, и письма, перевод, старлейт, квартира? А весь смысл и цель, по их извращенной логике, в том, что я стану нарушителем закона причинности? Или, злоупотребив даром, сказочно обогащусь, нарушив в стране денежное обращение? Или, лишенный забот о хлебе насущном, создам бессмертные полотна, которые потрясут сердца и души людей? Или, напротив, погрязну в сытости и роскоши, чего-то самого главного не свершив? А может быть, все и было затеяно только для того, чтобы я еще раз бросил самый последний, прощальный взгляд вслед юной девушке в клетчатой юбке, с прической "конский хвост"... И временами появляется еще одна мысль: вдруг все случившееся совсем ничего не значит, не имеет самостоятельного смысла. А было это испытание, подготовка к чему-то. А может - каприз женщины с нечеловеческими возможностями... Не знаю, не знаю. И делаю сейчас только одно. Как граф Монте-Кристо - жду и надеюсь. 2. ЖДУ ТВОЕГО ЗВОНКА... К сожалению, не существует службы, которая изучала бы и анализировала все события, происходящие на Земле, в едином комплексе их взаимосвязей, оценивая суть, тайный смысл, необходимость и случайность. Это практикуется некоторыми экономическими, политическими и военными организациями, но по отдельным регионам, проблемам и ситуациям. А в масштабах планеты для этого пока нет технических, а главное - других, более важных предпосылок и возможностей. Но если все-таки кто-нибудь имел бы возможность охватить единым взглядом все случившееся за последние четыре месяца, то картина ему представилась бы поразительная. Словно неведомая сила перемещала и спутала все графики, планы и расписания, которыми руководствуется в повседневной деятельности история, судьба или, как раньше говорили, провидение. Многие люди, которым в эти дни полагалось бы стать жертвой болезней и несчастных случаев, уцелели, а другие, напротив, без видимой причины и необходимости умерли или пропали без вести. В разных концах света внезапно составились, а равно и рассыпались в прах крупные состояния. Награды нашли лиц, которые не только не были к ним представлены, но и не имели права на такое представление. Возникли или вдруг прекратились без чьего то осознанного воздействия крупные политические скандалы. Итоги выборов в отдаленных и мало кого интересующих странах вдруг потрясли политологов и аналитиков, заставив их срочно пересматривать свои железные выкладки и теории. Неизвестно отчего взорвался на старте космический корабль одной великой державы, сам по себе синтезировался в чьей-то лаборатории новый трансурановый элемент, студент-троечник без видимого труда расшифровал, наконец, письмена острова Пасхи, и случилось еще многое, многое другое, что заинтересовало, осчастливило, повергло в ужас и отчаяние тех, кого это непосредственно касалось, дало богатую пищу журналистам - охотникам за сенсациями, но по настоящему не заинтересовало разделенное на блоки и государства и ко всему привыкшее человечество... И уж никому, разумеется, не могло бы прийти в голову, что причиной всех этих катаклизмов, катастроф и счастливых совпадений явилась молодая, очень красивая, но совсем не по сезону одетая женщина, только что остановившая свою машину во дворе одного из старых домов на Рождественском бульваре. Свирепая февральская метель, внезапно для синоптиков сорвавшаяся с цепи где-то над Новой Землей, ударила по Москве, и город исчез, растворяясь в косых струях стремительно несущегося снега. Термометр упал ниже тридцати и, похоже, собирался падать еще. Словно вернулись те давние, теперь уже легендарные времена, когда такие зимы и такие метели были в порядке вещей. ...Ирина захлопнула дверцу и, согнувшись пополам, одной рукой прикрывая глаза, а другой придерживая у колен юбку, перебежала двор и, наконец, очутилась в подъезде. Эти последние тридцать метров по двору и четыре марша вверх по лестнице стоили ей не меньше, чем велосипедисту финишный рывок после пятидесятикилометровой шоссейной гонки. Она кое-как стянула насквозь мокрые сапоги, юбку, свитер и без сил упала на такту, до глаз натянув одеяло. Ситуация, конечно, сложилась совершенно отчаянная. Мало того, что своим неуместным порывом Берестин деформировал псевдовременное поле и ее отбросило обратной реакцией на четыре с лишним месяца вперед, так взбаламутив поток времени, что пока даже трудно представить, к чему это приведет, но в довершение всего она оказалась в эту сумасшедшую пургу на глухой лесной поляне, по колено заваленной снегом. Страшно вспомнить, как она разгребала снег под колесами, надрывая мотор и буксуя, ползла через заносы, в насквозь продуваемой и пронизываемой снегом легкой одежде искала дорогу в белой воющей мути. Вряд ли не только современная элегантная женщина, но и обычный городской мужчина смог бы выбраться, оказавшись на ее месте. Как известно, даже матерые ямщики, бывало, запросто замерзали на своих рабочих местах... Ирина лежала, уткнувшись лицом в подушку, в выстуженной, через открытые еще с лета форточки, квартире, где за время ее отсутствия поселился отвратительный нежилой запах, вслушиваясь в вой метели за окнами, стуки и дребезжания, доносящиеся с чердака и крыши, где, наверное, оторвало лист старого железа, и до того ей было смутно, тошно, томительно на душе, что хотелось разрыдаться. Но не получалось. Если можно было б сейчас оказаться в мастерской Берестина, сесть, поджав ноги, в кресло у горящего камина, попросить Алексея приготовить глинтвейн и, согреваясь, слушать его рассказ о том, что и как с ним было там, в непрожитом ею прошлом! И больше не прятаться от него за маской неприступности, а напротив, дать понять, как хочется услышать от него что-нибудь ласковое, нежное... Но это, увы, сейчас более чем недостижимо. Даже если Берестин не поддался на ее, честно сказать, не от большого ума сделанное предложение остаться там, в 66-м году. Она не могла бы сейчас объяснить, для чего ему это предложила. Чтоб окончательно убедиться, что он именно таков, каким старался ей показаться? Или все же это была попытка любой ценой остаться на страже интересов долга, "великой миссии"? Даже если Алексей не поддался на соблазн ее предложения и все у него прошло нормально, он вернулся сейчас в тот же теплый октябрьский день и между ними - четыре непреодолимых месяца. И что произойдет, если она все же сумеет как-то исправить положение? Теория, которую она изучала, таких случаев не предусматривала. Но, несмотря на все эти отчаянные мысли, усталость была так велика, что планировать и последовательно анализировать положение она просто не могла. Согреваясь и чувствуя, как начинает расслабляться перенапряженное тело, утихает нервная дрожь в мышцах, Ирина начала соскальзывать в сон. И на самой грани сна и яви ей пригрезилось то ясное, прохладное августовское утро, с которого все и началось. ...Мокрый после прохода поливальных машин асфальт, длинные утренние тени, ослепительный диск солнца над крышами Исторического музея, сочная зелень лип, шумные толпы абитуриентов перед старым зданием университета. И среди них она, пришедшая на первый вступительный экзамен. Восемнадцатилетняя красавица-провинциалочка, приехавшая учиться в столицу. Оптимальный вариант для внедрения в земную жизнь. Аттестат, паспорт, школьная характеристика, справка номер 286 - вот и все документы. И неограниченное право на ошибки, промахи, вполне простительные для девочки, никогда не покидавшей до этого далекий южный городок. А молодость, наивность и красота - что может быть надежней и неотразимей? Экзамены она сдала с блеском. Тогда же, впрочем, наметились и первые непредвиденные сложности. Надменная дама на экзамене по истории всеми силами старалась ее завалить, раздраженная непробиваемой самоуверенностью девчонки, фигурой и ее диоровским костюмчиком. - А кто ваши родители, девушка? - спросила она после пятого, кажется, дополнительного вопроса. - Мама - врач, а папа - управляющий курортторгом... Дама скривилась, как от сказанной вслух непристойности. Или от чего-то другого. - Ясно... А что вы можете сказать о "Русской правде" Ярослава Мудрого? Уже позже Ирина поняла свою ошибку. Ей следовало подобрать гораздо более скромную внешность и гардероб комплектовать, ориентируясь не на импортные каталоги, а на ассортимент местной швейной фабрики. Психологически гораздо выигрышнее возбуждать у окружающих женщин, тем более облеченных хоть какой-то властью, презрительное сочувствие, а не зависть... Но обратного пути не было, пришлось перестраиваться и приспосабливаться на ходу. Диоровский и неккермановский гардероб она сменила на джинсы, неброские свитера и куртки, с помощью косметики научилась сводить свою внешность к допустимому среднему уровню, быстро уловила нравы и обычаи непосредственного окружения. И при всем том жизнь на Земле и в Москве ей сразу понравилась. Понравилось все: невиданная ранее свобода, независимость, растворенность в многомиллионном городе, огромные темно-красные корпуса общежития, комната на восемь коек и веселая студенческая жизнь. Ее ощущения были сродни чувствам человека, вернувшегося в живой и многолюдный мир после многих лет, проведенных на необитаемом, хотя и комфортабельном острове. Она жила и наслаждалась жизнью, попутно постигая неуловимые тонкости и детали, определяющие бытие московской девушки последней трети ХХ века, училась чувствовать и думать, как положено землянке по рождению, а не просто хорошо подготовленному агенту иного разума. Это было нетрудно и даже доставляло дополнительное удовольствие. ...Утром Ирина встала отдохнувшей и от этого смотрящей на жизнь несколько более оптимистично. За окнами по-прежнему бесчинствовала полярная вьюга, и на улицу выходить совсем не хотелось, да и не было пока необходимости. Полдня она приводила в порядок квартиру. Мыла, чистила, вытирала пыль, полировала натертые воском полы. За этой работой она не только восстановила душевное равновесие, но и наметила первые, пока весьма предварительные варианты действий. Самый простой и надежный оказался лежащим практически на поверхности, сулил почти верный успех, но обратиться к нему вот так сразу мешала прежде всего гордость - самая обычная, женская, и поняв это, Ирина подумала, что адаптация перешла все допустимые теорией и правилами пределы. Наведя порядок, она кое-как перекусила тем, что нашлось в холодильнике и не успело испортиться за время ее отсутствия. И мысль о необходимости пополнить запасы продовольствия вновь вернула ее к инстинктивно отвергнутому варианту. Даже и не варианту, а подсознательному душевному порыву кинуться за помощью к единственному в Москве человеку, который без всяких ненужных вопросов и условий сделает для нее все, что в его силах. Но для этого ей надо заставить себя по-иному отнестись ко многому в прошлом. И еще - надо, чтобы он был сейчас в городе. Одевшись по сезону, она вышла во двор. За ночь машину занесло толстым слоем снега, и от одной мысли, что придется разрывать этот сугроб, соскребать лед со стекол, прогревать двигатель, ей стало не по себе. Лучше уж пешком. Снег с воем и свистом, словно в аэродинамической трубе, несся вдоль улиц, а на перекрестках дул, кажется, со всех четырех сторон сразу. Но ей это даже нравилось сейчас, нравилось преодолевать упругое сопротивление воздушного потока, чувствовать, как горит лицо, вообще ощущать себя внутри этого буйства стихий. Любая непогода с первых дней пребывания на Земле отчего-то возбуждала ее, а безветрие и ясное небо, напротив, вызывали тоску и скуку. Обойдя центральные магазины, Ирина решила, что теперь вполне можно приглашать к себе гостя, который, как она хорошо помнила, весьма неравнодушен к ее кулинарным способностям. Подгоняемая попутным ветром, почти бегом она вернулась помой. ...Если две комнаты ее квартиры выглядели именно так, как и должно выглядеть жилище молодой, одинокой и обеспеченной женщины с тонким вкусом, то третья, вход в которую скрывало фотопанно с репродукцией "Оперного проезда в Париже" Писарро, являла собой нечто среднее между корабельной радиорубкой, вычислительным центром и кабинетом журналиста-международника. Если бы заглянул сюда какой-нибудь гость, он подумал бы именно так, увидев микрокомпьютер, плоский телевизор с полутораметровым экраном, нечто вроде передатчика армейского образца, несколько телефонов, селекторов и еще какие-то приборы неизвестного на Земле вида и назначения, стеллажи до потолка с книгами, разноцветными папками, видео- и магнитофонными кассетами. Здесь было все, что ей требовалось для работы. Основой и сутью всего был здесь один-единственный прибор размером с баскетбольный мяч, который она принесла с собой оттуда, остальное же собиралось на Земле из готовых элементов и подручных материалов. И в результате она имела доступ к любой имеющейся в фиксированном виде информации, а подключаясь к мощным компьютерным сетям Земли, могла эту информацию сопоставлять и анализировать, моделировать любые процессы и ситуации, приближаясь тем самым по одному из параметров к самому господу богу, который, как известно, всеведущ. Хотя и уступая ему же по остальным показателям. Ирина включила компьютер, набрала на клавиатуре условный номер нужного ей человека, и на дисплее тут же возникли необходимые ей данные, в том числе телефон и адрес его местонахождения в данную секунду. Еще серия команд - засветился экран телевизора и возникло изображение большой комнаты со многими столами, заваленными бумагами, со многими людьми, одни из которых торопливо писали, окутываясь табачным дымом, другие, столпившись в обширном эркере, обменивались анекдотами, свежими и не очень, третьи, явно тут посторонние и даже не очень желанные, терпеливо ждали, когда на них обратят внимание. Ей нужен был высокий худощавый мужчина, или, по ныне принятой классификации, парень лет тридцати - тридцати пяти, с резкими чертами лица и насмешливыми внимательными глазами, в потертом кожаном пиджаке и черном свитере с высоким воротником. Он боком сидел на краю одного из главных здесь столов и терпеливо смотрел, как столоначальник, толстый, лысый и при этом неумеренно бородатый, с увлечением, время от времени облизывая полные губы, листает яркий иностранный журнал. - Я ж тебе говорил, - услышала Ирина его слова, - никогда она сроду в этом фестивале не участвовала, ты все перепутал. Ирина сняла трубку ближайшего телефона, набрала номер. Аппарат на столе бородатого зазвонил. - Извините, - сказала Ирина волнующим голосом, - не могли бы вы посмотреть, у вас там где-то должен быть товарищ Новиков, известный писатель... Толстый с недоумением посмотрел на трубку, потом с еще большим - на своего визави. - Это ты - известный писатель? Новиков пожал плечами. - Минуточку, девушка, я вас сейчас соединю... - Одной рукой он протянул собеседнику трубку, другой схватил фломастер и крупным корявым почерком написал на обороте листа лежащей перед ним рукописи: "Новиков, изв. лит., мания велич., бабы, развить, обыграть" - и сунул этот лист в стол. - Здравствуй, Андрей, - сказала Ирина. На расстоянии вытянутой руки она видела его лицо, на котором недоумение и растерянность сменились огромным удивлением. - Ирина? Ты? Откуда? И как ты меня здесь нашла? - Ну, Андрей, ты разве уже забыл, что я ведьма? Ей вдруг стало стыдно, что она смотрит на него в упор, а он этого не знает, и она выключила изображение. - Да конечно... Но все же... Где ты, как? - Долго рассказывать. Ты помнишь свое обещание? - Какое? - в его голосе прозвучало искреннее непонимание, Ирина закусила губу, но Андрей тут же поправился: - Ах да, конечно! Я тебе нужен? - Нужен, Андрей. И очень... Ты скоро освободишься? - Хоть сейчас. Где тебя найти? - У Сретенских ворот удобно? - Понял, жди. Через полчаса буду... Ирина повесила трубку. Накрывая стол для праздничного ужина вдвоем, Ирина с грустной усмешкой подумала, что, наверное, есть доля истины во взглядах ее соплеменников-еретиков, утверждавших, что нет двух космических рас и двух цивилизаций, а есть один народ, разнесенный по времени и зеркально в нем отраженный. Иначе действительно трудно объяснить, отчего у нее все так сложилось и откуда у нее такие слишком человеческие эмоции. ...В первые годы на Земле, пока она вживалась и приспосабливалась, мужчины ее не интересовали. Для выполнения поставленных задач и сбора информации женского общества ей вполне хватало. Потребности же в неформальном общении с противоположным полом у нее еще не было, тем более что теоретически мужскую психологию она изучала довольно подробно и затем на практике убедилась, что сама она интересует мужчин в весьма утилитарном смысле. И хотя где-то курсу к третьему ее мнение по этому вопросу постепенно начало меняться, в своих кругах у Ирины сложилось уже достаточно прочная репутация. Ребята называли ее недотрогой, ледышкой, снежной королевой, а девушки нашли свои, гораздо менее приличные обозначения и клички. Вдобавок подруги очень четко ощущали ее нестандартность и тщательно скрываемое превосходство. Ну и, конечно, ее внешние данные очень многих раздражали до остервенения. Ирина постепенно оказалась в изоляции, не слишком явной, но прочной. Ее избегали приглашать в тесные компании, с ней не делились тайнами и не сплетничали. Это не мешало заданию и соответствовало намеченной роли, но ее задевало, и довольно болезненно. Значит, она слишком адаптировалась, переступила какую-то грань. При подготовке от подобного предостерегали, как от серьезной опасности. Борясь с собой, она ушла из общежития, сняла однокомнатную квартиру в Северном Чертанове, стала жить еще более замкнуто и одиноко, решив полностью сосредоточиться на делах служебных. Вот тут и случилась ее первая встреча с Новиковым, с которой, собственно, все и началось. ...Она медленно шла вдоль набережной. Настроение было отвратительное. Наверное, думала она, наступил как раз тот кризис, о котором ее предупреждали. Когда все кажется ненужным и бессмысленным, цель настолько далекой и нереальной, что не стоит приносимых ею жертв, а пребывание в чужом мире - непереносимым. И хочется только одного: бросить все и вернуться обратно, домой. Неважно, что дома своего ты не помнишь и почти ничего о нем не знаешь (он представляется ей похожим на тот земной южный город, откуда она якобы родом)... Так и должно быть. Если бы Ирина отчетливо помнила реалии иного мира, здесь она вообще не смогла бы жить и работать. Умом она все это понимала. Теоретически можно вернуться обратно в любой момент, а на практике - куда сложнее. Везде она теперь чужая... Ирина свернула на мост. Вдали, почти у середины, увидела стоящего у перил человека и ощутила легкую тревогу. С чего бы? Бояться ей нечего, защитить себя она всегда сумеет. Приблизившись, услышала тихую музыку и различила, что опираясь спиной о парапет, засунув руки в карманы белого с поднятым воротником плаща, стоит и курит молодой, похоже, парень. Если судить по месту, позе и магнитофону. Сначала, как помнится, она обратила внимание именно на музыку. "Сент-Луи блюз" в очень хорошем исполнении. Далеко не каждый будет стоять ночью над рекой и слушать классический джаз. Она поравнялась с этим парнем, успела увидеть, что он действительно молод и даже весьма недурен собой, почти в том вкусе, что у нее к этому времени сложился. И тут он ее окликнул. - Вы не можете постоять здесь немного? Она остановилась, посмотрела внимательно в его лицо. Он тоже смотрел на нее спокойно и молча ждал ответа. - Что, тоска? - спросила Ирина. - Подруга не пришла? - Не в подруге дело. - Тогда хуже. Тоска без причины. Это мне знакомо. - Она подошла к парапету, заглянула вниз, на темную поблескивающую воду. Минуту или две оба молчали. - Что вы курите? - спросила Ирина, давая ему повод продолжить беседу. - "Вавель". - Не слышала. Польские? - Да, краковские. Неплохие. Составите компанию? Она не курила, не находя в этой земной привычке никакого удовольствия, но дым пускать научилась, чтобы и тут не выделяться. Сколько-то времени они молча курили, исподволь поглядывая друг на друга. Потом она спросила: - А вы не туда, случайно, собрались? - показав на реку. - Нет. Вот это - нет. Тут я с Джеком не согласен. - Каким Джеком? - не поняла она. - С Джеком Лондоном. В этом вопросе мы с ним резко расходимся. Еще помолчали. Ирина даже начала испытывать легкое раздражение: обычно при встрече с ней молодые люди, стараясь произвести впечатление, болтали без перерыва. - У всех сложности, - сказала она. - Даже сейчас: заговорила с совершенно незнакомым человеком, а у него тоже какие-то жуткие проблемы и мировая скорбь. Разве нет? - А что вы хотите? Оригинальность в мыслях и чувствах встречается еще реже, чем в поступках. - Пожалуй, - кивнула она. Спросила: - Вы женаты? - А разве похоже? Так они несколько минут перебрасывались ничего не значащими фразами, потом парень замолчал, выдержал длинную паузу и сказал: - Конечно, нет. - Что - "нет"? - удивилась Ирина. - Я прокрутил до конца наш возможный диалог и ответил на вашу последнюю реплику. Вы должны были сказать: "Как я понимаю, нам сегодня не следует знакомиться..." Я с вами согласился. Ирина впервые посмотрела на него с подлинным интересом и уважением. Действительно, нечто подобное она имела в виду сказать в заключение этой необычной встречи, и не так уж на поверхности это лежало. - Вы ученик Вольфа Мессинга? - Нет, я просто психолог. Поэтому считаю, что нам нужно перейти на "ты" и не знакомиться как можно дольше. Мы с тобой люди одной серии... - Что это значит? - Видишь ли, набор психотипов человека довольно ограничен. Как есть четыре темперамента, так существует примерно три десятка основных психотипов. Остальные отличия между людьми определяются разницей в возрасте, воспитании, опыте, эрудиции, национальности... Если совпадает психотип, а также и темперамент, возраст, культурный уровень, то можно говорить об одной и той же серии. Как бывают серийные корабли или самолеты. - Или автомобили, - добавила Ирина. - Нет, автомобили - это слишком массовое производство, в них почти нет индивидуальности. А вот корабли одной серии все одинаковые - и все чуть-чуть разные. У каждого своя судьба... - Он увлекся разговором и в подтверждение своей мысли привел несколько примеров из жизни эсминцев серии "Новик". - Это все ты сам придумал? - спросила Ирина, имея в виду жизнь людей, а не кораблей. - Да, это моя теория. Непризнанная, конечно. Корифеи говорят - слишком механическая и метафизическая. Незаметно для обоих они уже перешли мост и поднимались вверх, к площади Ногина. - На улице я тебя днем не узнаю, если встретимся, - сказала она. - Это и к лучшему. Хорошо, когда в жизни появляется что-то не до конца понятное. А то как у всех... поболтались бы сейчас по улицам, зашли куда-нибудь выпить сухого или, лучше, шампанского, потом завернули бы к тебе или ко мне, - медленно рассуждал он вслух.