еблющихся теней и натыкаясь на неподвижные столбы. Вначале мне показалось, что бежит сумасшедший, потерявший голову уличного боя. Наперерез ему выскочил кто-то из взвода охраны командования, то есть нас со Станиславом. - Стой, брось оружие... - Братцы, я связной, из главштаба. Мне Девятый нужен. Пароль - "Водоворот", никто его не видел? - Молчи дурак, чего разорался? Ты один? - Один я, один... - Оружие спрячь, руки за спину. Сейчас отведем... Все это происходило в трех метрах от нашей машины. Связного подвели к правой дверце. Указали на Станислава. - Товарищ Девятый, Третий передать велели, что наши вышли на подступы к Хрустальному переулку. Если у вас все в порядке, то поддержите атакой вдоль по Никольской. Будут ждать до двадцати трех ровно... Я тут же отдернул вверх обшлаг куртки. Фосфорные стрелки показывали 22.21. Хрустальный - это совсем рядом с Красной площадью. Мне пришла в голову неожиданная мысль. А что, если все наоборот? И Шульгин с "Братством" заинтересованы как раз в том, чтобы сегодня победили мятежники. Взять их руками Кремль, свергнуть Троцкого, а уж потом... Это стыковалось с некоторыми фактами происходящего со мной и вообще в городе. - Много вас там? - спросил я, опередив Станислава. - Два взвода, сорок человек... - Сейчас поддержим... Станислав обернулся ко мне с некоторым удивлением. Будто не ожидал моего вмешательства. Я поднял руку. - Спокойно. Сделаем. Я возьму тех, кто под рукой, - по моим подсчетам у стен Политехнического толпилось не меньше полусотни вооруженных бойцов, - и двинулись через дворы. Главное, не терять темпа... Здесь уже все решено, а если мы еще и к Кремлевской стене под шумок вскочим... - Я с вами, - тут же вскинулась Людмила. Она уже несколько минут сидела сзади, как бы невзначай положив руку мне на плечо, и дышала прямо в ухо. Все-таки внушение действует. Знать бы, надолго ли, и что в случае чего возобладает, моя воля или "служебный долг"? Станислав не успел ответить. Случилось наконец то, чего я уже отчаялся дождаться. Огромное здание Лубянки словно содрогнулось изнутри ( так мне в этот миг показалось), опоясавшись пламенем по всем этажам. Так, наверное, выглядел бортовой залп старинного парусного фрегата по пиратским бригантинам. И почти такой же огневой шквал ударил во фланг и тыл атакующим отрядам с верхних этажей Политехнического музея и из-за зубцов Китайгородской башни, запирающей въезд на Никольскую улицу. Стреляло, наверное, десятка три пулеметов и в несколько раз больше винтовок и автоматов. Причем момент для сокрушительного фронтального залпа, кинжального и перекрестного огня был выбран идеально точно. Ловушку готовил явно квалифицированный командир. Он дал команду в тот самый миг, когда в атаку поднялась вся масса наступающих, и от фасада Лубянского дома их отделяло всего метров тридцать. При такой концентрации свинца на единицу площади добежать до цели у первых трех-четырех шеренг шансов не было. А отступить назад тоже было невозможно. Площадь мгновенно покрылась не отдельными телами убитых и раненых, не кучками даже, а рядами и грудами изорванных пулями тел. Пулеметы били без пауз, то есть конечно, какие-то смолкали, чтобы перезарядить ленту, сменить воду в кожухах или воткнуть в приемник полный диск взамен расстрелянного, но общий темп огня не снижался. - Мать твою... - еще не испуганно, просто ошеломленно выдохнул Станислав. Над нами и вокруг пули засвистели и защелкали тоже, рикошетящие от брусчатки и стен окружающих домов. Хорошо, что под прямые выстрелы мы пока не попали. Да и внимания на удачно скрытую густой тенью машину никто пока не обратил. Но это ненадолго. Уцелевшие от чудовищного по своим результатам залпа бойцы начали отход. Хотя отходом то, что происходило, назвать было нельзя. Те, кто остался за пределами зоны сплошного поражения, начали просто разбегаться по дворам и переулкам. Остальные же... Под крики, стоны, верещание рикошетов, непрекращающийся грохот выстрелов кто-то пытался отползти назад, кто-то прячась за трупами, сам старался притвориться мертвым, еще кто-то, укрывшись за ограждением бассейна, уже размахивал прицепленной на штык тряпкой - полотенцем или портянкой, что нашлось под рукой, и кричал сорванным голосом, тщетно стараясь перекричать адский грохот: - Сдаемся, не стреляйте, сдаемся!.. И лишь одиночки, от отчаяния, пребывая в шоке или, что самое редкое в таких ситуациях, сохраняя рассудок и боевую выучку, продолжали вести неорганизованный, судорожный огонь. Без всякого, впрочем, смысла, потому что защитники здания, убедившись в полной своей победе, наверное уже отходили от пулеметов, закуривали, накапливались внизу для вылазки. И лишь отдельные снайперы, снабженные скорее всего ночными прицелами, продолжали для собственного удовольствия гасить последние очажки сопротивления. К этому моменту я уже выдернул свою роскошную "Испано-Сюизу" из-под огня без малейшей царапины, задним ходом, выворачивая шею в попытках разобрать, что там делается в темноте, дополз до Ильинских ворот, развернулся, не включая фар, медленно поехал в сторону Солянки. Станислав, по-моему, пребывал в полушоковом состоянии. Он жадно, со всхлипами втягивал дым, курил, откинувшись на спинку заднего сиденья, и даже не спросил куда я еду. Понять его было можно, но все же до такой степени терять лицо не стоило бы. В 2047 году мне пришлось вести репортажи с улиц горящего Карачи, когда не удалось очередное восстание мусульманских сепаратистов, попытавшихся в четвертый раз отделиться от Индийской федерации. Ночь я провел в подвале, где генерал Айюб-хан отдавал последние распоряжения о порядке и условиях капитуляции, после чего вышел в соседний отсек и застрелился. До последнего мгновения жизни он сохранял абсолютное спокойствие, ни губы, ни пальцы у него не дрожали... - Может вам коньяку стоит выпить? У меня есть. И какие дальше будут приказания? Не знаю, возможно, в моих словах ему послышалась насмешка, но он вдруг повернулся и вцепился мне в рукав. - Это ты! Ты все знал и не предупредил! Потому и собирался сбежать перед началом... При свете слабых лампочек приборного щитка я увидел, что оружия у него в свободной руке нет. Не сильно, но резко толкнул в грудь. - Успокойся. Будь мужчиной. Что я знал? Откуда? Ты мне до последнего не говорил даже, куда и зачем едем. Раньше надо было думать. Разведчики, вашу мать! Даже на верхний этаж Политеха не доперли подняться. Поставили бы там сами пулеметы... Разворачиваются для штурма, а в тылу у них вражеский батальон с тяжелым оружием. Кретины!.. - Он прав, Сидней, - внезапно поддержала меня сидевшая до того тихо как мышь, Людмила. - Только мы здесь виноваты. С чего ты взял, что в ГПУ осталось не больше сотни чекистов и половина из них на нашей стороне? Кому ты поверил, что у Троцкого надежных войск - только кремлевский полк? Да что сейчас говорить?! Надо думать, может, еще не все потеряно... - Так куда все-таки ехать? - вмешался я в их спор. - Налево, направо? - Где мы сейчас? - Налево - Яузский бульвар, направо - Устьинский мост... - На мост, через Замоскворечье и к Арбату. Попробуем еще кое-что сделать. Рано отчаиваться. Наступление, наступление и еще раз наступление. Если удержим инициативу, то победим. Пусть хоть одна боевая группа выполнит свою задачу, и остальные воодушевляться. А помирать, так с музыкой... ... Надо признать, взял себя в руки Станислав, он же, как выяснилось, Сидней, так же быстро, как до этого сорвался. Глухими купеческими и мещанскими переулками Замоскворечья, где обывателям было, кажется все равно, что там происходит в центре, мы добрались до Крамского моста, с него выехали на Остроженку. Здесь было почти тихо, только со стороны храма Христа Спасителя изредка постреливала малокалиберная пушка. Наверное с броневика или танка. Дорогой мои пассажиры обсуждали положение, в котором мы оказались. Станислав все еще не оставлял надежды, что случившееся на Лубянке - только неприятный эпизод. Что все еще можно изменить. - Предположим, Агранов, Самсонов, Вацетис действительно нас предали. Перешли на сторону Троцкого и Муралова вчера-сегодня или даже с самого начал вели двойную игру. Но есть и другие. Нам обещали поддержку конвойная дивизия, бронедивизион, Ходынский полк, кавалеристы... Они должны были выступить одновременно с нами... Если выжидают, надо их заставить. Любой ценой. И есть еще наши два батальона. Слышишь, - он указал пальцем в сторону едва угадывающегося вдали храма, - бой продолжается. Там до Кремля тоже недалеко. Дождемся утра - посмотрим еще. А пока есть у меня одно дело... Во дворе приземистого двухэтажного особняка толпились люди, горело несколько костров, перед воротами попыхивали моторами грузовики, в кузовах которых виднелись треноги пулеметов. Здешние бойцы мало чем отличались от тех, что я видел на Лубянке. Одетые в штатское и форму, примерно так же вооруженные, только настроение их показалось мне не слишком боевым. Курили, перекусывали, грели над огнем руки, переговаривались хриплыми голосами. Пока Станислав искал старшего, мы с Людмилой потолкались между кострами, прислушались к темам разговоров. О неудаче штурм Лубянки здесь уже знали, но в основном по слухам, которые имеют свойство распространяться непонятным образом и с немыслимой скоростью. По моим часам с момента начала боя прошло лишь сорок пять минут. Задачей этого подразделения - батальоном я бы его не назвал - было пробиться к Боровицким воротам и штурмовать их по общему сигналу. Сигнала не последовало, и передовые отряды вели сейчас вялую перестрелку с силами прикрытия "троцкистов", окопавшихся за оградой Александровского сада. - С утра надо ехать по заводам, поднимать рабочих, раздавать оружие... - Каких там рабочих, деревня одна на заводах, настоящих за войну повыбивало... - Глупо было, что войск не дождались, пока войска на улицы не вышли все без толку... - Точно, как в Питере в семнадцатом... - Х.... городите. В Москве в ноябре семнадцатого все войска против нас были, и юнкера тоже, а за неделю разделались... - То семнадцатый, а то сейчас, ты одно с другим не равняй. Теперь ни вождей, ни лозунгов... - Красные курсанты если по Кремлю ударят, за час все решится. - Они ударят, только вот по ком, в чем вопрос. - Брешут все, никогда армия против Троцкого не пойдет, и станут нас с вами завтра на фонарях вешать... - Не болтай, чего не знаешь, армия не за Троцким, а за Фрунзе пойдет, а он за нас... - Ты как хочешь, Михалыч, а я бы сейчас винтовку в кусты, и тишком-тишком домой. Хлопнут нас или те, или другие, а кто мальцов наших кормить будет?.. Обрывки этих и им подобных разговоров я слышал, перемещаясь по двору и стараясь не привлекать к себе внимания. Пахло вокруг густо, так, что горло перехватывало. В замкнутом квадрате стен и каких-то амбаров неподвижно висела парфюмерная композиция из дыма сырых дров, махорки, дегтя и колесной мази, которыми здесь смазывают сапоги, несвежих портянок, развешанных перед кострами на палочках для просушки, переполненным отхожим местом и просто мочой, обильно стоящей лужами вдоль стен... Людмила держалась за моим правым плечом как привязанная. - Что-то непохоже это на лагерь победоносной армии, - тихо сказал я ей. - Или надо немедленно и их вести в бой, или к утру половина разбежится. По опыту знаю - волонтерам для начала нужна хоть маленькая победа, а главное - постоянная и настойчивая агитация, иначе они задумываться начинают... - Будто я не понимаю. Сейчас Станислав вернется, посмотрим... - Не мое, конечно, дело, но, может, его лучше вправду Сиднеем называть? Вроде как поддержку Запада символизировать... - Да какая разница? Сейчас не слова и не имена решают, а пушки. И ты бы лучше не выведывал, кто да что. Я же не добиваюсь, как тебя правильно звать. Игорь, так Игорь... - А мне как-то Ванда больше, чем Людмила нравится... Она как-то странно хмыкнула. - Ну, если и это знаешь... Может, и сам признаешься, кто же ты есть? Вдруг до утра не доживем, хоть знать буду, с кем судьба свела... - Доживем, куда денемся? Я вообще, по методу того мужика, считаю, что пора винтовку в кусты, и искать место, где отсидеться и сообразить, что дальше делать. А если так интересно, могу сказать - имя у меня настоящее, национальность - русский, хотя отдаленные какие-то поляки у меня в роду тоже были, а по натуре авантюрист, как вы все тут. Ты, может быть, себя новой Мариной Мнишек вообразила? В углу двора, рядом с крыльцом черного хода, между двумя кустами пышной, наверное, по весне сирени, а сейчас голыми, мокрыми и жалкими, оказалась почему-то незанятая скамейка на чугунных лапах. На нее мы и присели. - Ты говорил, у тебя коньяк есть? Дай, - попросила женщина. Я протянул ей плоскую серебряную фляжку, подаренную Шульгиным. Пока еще полную до пробки за всю ночь не довелось причаститься. Отпили. Я глоток, она гораздо больше. - Какая из меня Мнишек? Я за идею воюю. Лет десять уже. Войны начинаются и кончаются. Люди приходят и уходят, а я воюю и воюю. Втянулась... - Что же за идея такая? - искренне удивился я. - Великопольша от моря и до моря. Начинали - Польши вообще не было, кусок немецкий, кусок австрийский, кусок русский. Потом независимая Речь Посполита возникла, через двести лет как Феникс. А все равно неполная. Опять кусок под Литвой, кусок под немцами, почти треть у красных с белыми... - А сколько тебе нужно? - Вся с Вильно, с Гданьском, с Карпатами... - С Одессой, и с Киевом, и с Крымом, - добавил я. - А зачем? Что удивительно, в голосе ее не было национального фанатизма, скорее грусть и усталость. - А зачем вам, русским, и то, и другое, и третье, и Сибирь, и Камчатка? - Мне незачем. Я бы обошелся. - Ты - может быть. А вы все - завоевываете, завоевываете, остановиться не можете. Теперь еще Интернационал придумали, чтобы дальше завоевывать... Я подумал, что этот мир испытывает такие же проблемы, как наш. Если мы избежали крупных мировых конфликтов между "приличными" державами, так в полном объеме получили бесконечную череду локальных войн как раз на этноплеменном уровне. Рано или поздно почти каждое этническое образование воображало, что без собственной территории, армии, парламента и прочих глупостей - жизнь не в жизнь. И начиналось. Причем в итоге они теряли до половины населения и те жалкие блага цивилизации, которые имели до этого, а кое-как выбравшись из кровавой каши начинали зализывать раны и в равно степени проклинать своих вождей и более сильных соседей. - Русские, кстати, я к этим русским (что совершеннейшая правда) и не слишком принадлежу, никогда ничего не завоевывали. В общепринятом смысле. Они, по возможности, убегали от своей центральной власти, а она за ними гналась. Вот и добежали до всех наличных океанов, кроме Атлантического пожалуй... И никого по дороге особенно и не трогали, в отличие от вас, так сказать, европейцев... - Я постарался вложить в голос возможную степень иронии, потому что знал дальнейшую судьбу Польши, хотя бы и в моем мире. Она не успела мне возразить или, наоборот, согласиться. По лестнице сбежал Станислав в сопровождении еще двоих человек, выглядевших куда более воинственно, чем толпящиеся во дворе инсургенты. - Все, сейчас начинаем двигаться, - сообщил он нам. А те люди стали командовать с выраженным прибалтийским акцентом, строить бойцов в колонну, оглашать боевой приказ. - Это кто еще? - поинтересовался я. - Те, кто нужно. Представители Латышской дивизии. Они только что привели целый укомплектованный полк. Через час подойдут остальные два. Вот тогда и ударим. Возможно, перелом наступает. Утром все станет ясно. Должны восстать Алешинские казармы, а в них стоит почти две дивизии, набранные из крестьян с Тамбовщины и Ярославщины. Они-то не забыли и не простили Троцкому и Тухачевскому 1918 и 1920 годы... Можно представить, что здесь начнется, если и в самом деле на улицы выйдет несколько дивизий с той и с другой стороны и разгорятся ожесточенные уличные бои... Однако меня больше интересовало ближайшее будущее. - Сейчас мы прогуляемся не слишком далеко. Этих, - он пренебрежительно махнул рукой за плечо, - отправим на передовые позиции, а с надежными латышами нанесем дружеский визит кое-кому... ... Во главе двух хорошо вооруженных рот полного штатного состава мы двигались в сторону Поварской улицы. Успокоивший меня и даже повеселевший Станислав рассказывал нечто, вроде бы совершенно не относящееся к происходящему. Впрямую не относящееся, а косвенно, конечно, да. В частности, он произнес довольно примечательную фразу: - Правильные вещи обычно случаются в неправильное время. А другие правильные вещи вообще не случаются. Этот дефект исправляют историки. В данном случае - мы! - А что это значит? - не совсем понял я. В этом мире я вообще многое понимал не совсем так, как имели в виду мои собеседники. - Только то, что подобную акцию следовало бы провести лет на пять раньше. Когда большевики сидели в Кремле и готовились избавиться от Деникина. Если бы мы свергли их тогда, мир был бы избавлен от множества бедствий. - И что помешало? Вы же были союзники Деникина... И если располагали такими возможностями и не реализовали их... - Имперское мышление. Знаете, что это такое? Слишком многие власть имущие считали, что после гибели трех великих континентальных империй, своими руками восстанавливать одну из них, да еще наиболее опасную для мирового равновесия - по меньшей мере неразумно. А с победившими, но истощенными войной и лишенными интеллектуального и военного потенциала большевиками договориться будет гораздо проще. Это была ошибка. Теперь мы имеем чрезмерно активную Югороссию и еще более непредсказуемую Советскую Россию, которая выполняет более чем странную роль... - И что теперь, если все удастся, - интервенция? Он посмотрел на меня подозрительно, будто я выведывал у него военные тайны, а не поддерживал им же начатый теоретический разговор. - Да господи, плевал я на ваши секреты, - пришлось мне сказать, что, кстати было правдой. - У меня одна мечта, в отличие от вас, - уехать подальше с приличной суммой в бумажнике, а еще лучше с чековой книжкой на солидный банк, и творите, что заблагорассудится. "Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта - Майорка, Минорка, Родос, Мальта..." Поняли, к чему это я? - Не похожи вы на человека, способного жить в таком захолустье, - вмешалась в разговор Людмила. - А на кого же я похож? Уж во всяком случае, не на того, кто готов класть голову за бессмысленные абстракции вроде величия империи или чего-то там от моря до моря... Скажите лучше, куда мы сейчас-то направляемся? - Теперь можно и сказать. Сейчас нападем на посольство Югороссии, устроим там хо-ороший погром, вряд ли сумеем удержать массы революционных бойцов от пролетарского гнева в адрес кровопийц и золотопогонников, что скорее всего повлечет за собой врангелевский ультиматум, наподобие предъявленного Австро-Венгрией Сербии в четырнадцатом году... - Казус белли, короче говоря. Много стрельбы и трупов, случайно найденные в посольстве секретные документы, подтверждающие все, что угодно, демарш Югороссии, оскорбительно грубый ответ "нового" советского правительства, вторжение белых дивизий... Красиво придумано, - я говорил, не скрывая иронии, потому что мне стала понятной игра обеих сторон. Такая "тонкая" операция - вообще верх макиавеллизма. Больше я ничего не сказал, подумал только, что если даже опыт двух последних суток их ничему не научил, то мои слова тем более не изменят ситуации. Просто нужно опять ухитриться не подлезть под не мне предназначенную пулю, а что их сейчас и здесь будет в избытке, я уже не сомневался. На этот раз Станислав постарался не повторить прежних ошибок. В узком Скатертном переулке, так, где тот делал крутой поворот перед тем, как влиться в Поварскую улицу, он остановил роты, подозвал к себе командиров и четырех взводных, как на подбор, высоких и худых прибалтов в мятых, низко надвинутых на глаза фуражках, говоривших по-русски хорошо, но с неистребимым акцентом. Разложив на коленях план объекта и прилегающих кварталов, устроил короткий военный совет. Видимо, цель похода командиры узнали только что. Водили пальцами по схеме, вполголоса высказывали соображения, распределяли направления атаки. Это здание я знал. Огромный подковообразный дворец, расположенный в глубине обширного парка, по правую сторону от Поварской улицы, неподалеку от места, где она вливалась в Садово-Кeдринскую. В наше время в ней размещался клуб конформистов с хорошим рестораном и казино, и я там бывал неоднократно. Хорошо знал внутреннюю планировку, мог бы кое-что и подсказать, только зачем? Меня это по-прежнему не касается. Хотя я вроде теперь и член "Братства", но прежде всего - наблюдатель. Историк и естествоиспытатель. Люди здесь подобрались явно опытные, и ночной штурм вполне мог бы удастся, особенно если неприятель будет застигнут врасплох. Охрана посольства, судя по информации, состояла из нескольких внешних постов от московской милиции и примерно двух десятков собственных солдат внутри. Если даже допустить, что по случаю беспорядков в городе весь состав посольства собрался на ночь в здании, это еще человек пятнадцать боеспособных мужчин, вооруженных легким стрелковым оружием, а скорее всего - только пистолетами. Против двух сотен имеющих хороший опыт кадровых бойцов им долго не выстоять. Следует ли мне отнести предстоящие жертвы на свой счет? Способен ли я что-нибудь сделать, чтобы предотвратить кровопролитие, от которого могут пострадать и члены семей дипломатов, женщины, дети, если их не отправили заблаговременно из Москвы? Достойного ответа у меня не было. Оставалось утешаться своим предыдущим репортерским жизненным опытом. Репортер, где бы он ни не работал, не должен принимать близко к сердцу страдания объектов своего внимания. Как военврач на поле боя. А если потом будет погано на душе, так есть известные способы снятия стрессов. В том числе и плата, которую ты получаешь за свое видимое равнодушие... Вразнобой защелкали затворы и спускаемые предохранители винтовок и автоматов, зазвенели по булыжнику отбрасываемые после зарядки жестяные обоймы "маузеров" и трехлинеек. Роты, разбившись на взводы и отделения, начали рассасываться по близлежащим переулкам и проходным дворам. Людмила, навалившись грудью на спинку сиденья, неровно вздрагивала. Внушенная влюбленность заставляла ее постоянно искать возможность быть поближе, прикоснуться к руке невзначай, а глубинная основа личности сопротивлялась столь несвойственному ей сентиментализму, и чувствовала она себя от этого крайне неуютно. Станислав при свете квадратного, с синими стеклам электрофонарика, продолжал, шепча что-то неразборчивое, водить пальцем по карте, в последний раз просчитывая известные только ему варианты. Я поставил машину наискось перед перекрестком, чтобы из-за угла обшитого тесом полутораэтаженого домика были видны ведущие в парк кованные чугунные ворота, часть фасада с темными провалами окон. В некоторых из них сквозь щели в плотных шторах пробивались лучики неяркого света. Стараясь, чтобы мотор не загудел слишком громко, я продвинулся вперед еще на пару метров. Теперь с моего места различалось и крыльцо парадного подъезда. Станислава этот наблюдательный пункт не устраивал, он выбрался наружу, не спросив моего, как водителя и хозяина машины, согласия, взгромоздился с биноклем на крышу, утвердив ноги в сапогах на капоте прямо перед лобовым стеклом. - Эй, ваш папа что, стекольщик? - вежливо поинтересовался я, высовываясь в окно. - В каком смысле? - не понял "англичанин". - Сдвиньтесь в сторону. Сквозь вас плохо видно. Людмила фыркнула, Станислав переместился левее. - И каблуками от азарта не топочите, лакировку попортите... - Пусть видят, что я совершенно спокоен и никаких личных пристрастий к воюющим сторонам не испытываю. После полуночи погода стала улучшаться, дождь прекратился, тучи почти рассеялись, показалась над крышами полная луна. Она довольно прилично освещала подходы к посольству, только в парке лежала плотная тьма, а широкая аллея от ворот к подъезду поблескивала мокрой брусчаткой. "Испано-Сюиза" тоже весьма удачно маскировалась в тени дома, за которым мы прятались. Я пожалел, что у меня с собой не было ноктовизора. Впрочем, не слишком он мне был и нужен. Что бы не случилось, наружу я решил не выходить и а бою не участвовать. Разве когда все кончится, сходить посмотреть, как там сейчас в этом здании внутри, многое ли изменилось? Людмила была настроена аналогично. Было ли на то распоряжение Станислава-Сиднея, или ей самой так захотелось, но нежным шепотом в ухо она пригласила меня перебраться из водительского отделения в пассажирскую каретку. Сжав мое запястье, сказала, что выпила бы еще моего прекрасного коньяка, и еще - что ей меня жалко. И действительно, тогдашние машины этого класса устроены так, что водительское место не имело боковых стекол, тепло от мотора шло только назад, в герметичное господское купе, а шофер за рулем имел полную возможность замерзать и мокнуть или перед выездом одеваться как Амундсен на Северный полюс. В салоне действительно было тепло и уютно, пахло французскими духами, которыми, наверное, пользовались еще прежние, законные пассажирки этого автомобиля. И для занятий любовью там были все условия. Не зря же боящиеся ревнивых мужей и не желавшие снимать номера в отелях дамы приглашали своих кавалеров в машину и приказывали шоферу везти по "большому кругу", Парижа ли, Москвы или Петербурга. Людмила задернула шторку и с ходу кинулась мне на шею. Я отнесся к этому спокойно. Позволил ей шарить по моему лицу горячими влажными губами, но до определенного предела. Потом пришлось деликатно, но решительно освободиться и даже пояснить, что почем. Тем более снаружи наконец началось. Я высунулся в боковое окно. Две редкие цепочки латышей добрались, маскируясь и прижимаясь к стенам до парадного входа (сняв, очевидно, предварительно внешние посты охраны) и заколотили прикладами в толстые двери. На их месте я сразу, не давая гарнизону времени опомнится, взорвал бы дверь гранатами или динамитным зарядом. Это дало бы серьезные тактические преимущества и нейтрализовало внутреннюю охрану, если она сосредоточилась в тамбуре и рядом. Теперь же нападающие потеряли темп. Впрочем, другие штурмовые группы уже успели окружить здание и по общему сигналу предприняли атаку сразу со всех направлений. Зазвенели разбиваемые стекла окон первого этажа, с противоположной стороны здания кто-то сдуру или по необходимости первый раз выстрелил. И пошло! Я еще раздумывал, чем такое начало для латышей чревато, когда ответ прояснился сам собой. Парадная дверь то ли не была заперта вообще, то ли ее быстренько открыли. Два десятка бойцов штурмовой группы разом ввалились внутрь. Дальнейшего я не видел, мог только догадываться по едва слышным звукам. Но догадаться было нетрудно. Пока с заднего фасада здания громыхал беспорядочные выстрелы (что и нормально - атакующие, видимо, лезут в окна довольно высокого цокольного этажа, немногочисленные защитники отстреливаются как и из чего могут), внутри посольства решительные события уже начались. Во время непродолжительных, но напряженных занятий с Александром Ивановичем я научился различать дробный перестук автомата "АКСУ", и когда его услышал, то понял, что очередная авантюра товарища Станислава, или господина Сиднея, благополучно закончилась для него неудачей. Слишком деловито и спокойно звучали доносившееся сквозь толстые стены очереди. Так стреляют люди, которым некуда спешить. Отдельные хлопки драгунских винтовок и звонкие длинные очереди длинноствольных "маузеров" на этом фоне звучали неубедительно. Я представлял происходящее так, будто сам находился в здании посольства. Штурмовые группы проникли в здание, в его обширный холл перед парадным входом, и сзади в длинный, пересекающий первый этаж коридор. Сопротивления им не было оказано специально, а потом на четырех дубовых лестницах и окружающей холл галереи вспыхнули яркие аккумуляторные фонари и ударили короткие, предписанные уставом очереди в два-три патрона, которые с расстояния в несколько метров все шли в цель. Стрелять снизу вверх, в растерянности и панике, против слепящего света - практически безнадежно. Думаю, поняли это Станислав и Людмила. Только отреагировали по-разному. "Англичанин" вскочил, вопреки моему предупреждению, яростно ударил ногой по тонкому металлу капота и заорал, адресуясь к залегшему с незначительным резервом за парапетом ограды латышскому взводному: - Вперед, вперед, вашу мать, к окнам, гранатами - огонь! Команда разумная, но запоздалая. Им бы с этого начать... А Людмила, наоборот, вцепилась мне в плечо. - Скорее за руль, заводи, назад... Заводить было незачем, мотор и так работал на холостых оборотах, но идея была здравая, только вот... Дверцу я открыл и уже поставил ногу на подножку. Одновременно увидел, как из распахнутой двери парадного начали высыпаться уцелевшие латыши, которым идея участия в ночном бою внутри незнакомого, пугающе - запутанного лабиринта лестниц, коридоров и комнат показалась совсем не заманчивой. А тут вдруг, снова без всякого предупреждения, из-за деревьев парка ударили сосредоточенным огнем автоматы группы тыловой поддержки защитников посольства. "Засадный полк воеводы Боброка", можно сказать. - Ну нельзя же так подставляться, - просто в азарте болельщика заорал я Станиславу. - Что ж вы, кретины, снова без разведки?! Здесь не было той вакханалии огня, как на Лубянской площади. Зашедшие в тыл латышам автоматчики стреляли короткими, сухо потрескивающими очередями, которые на удалении в сотню метров звучали совсем нестрашно. Но зато огонь велся прицельно и, я бы сказал, беззлобно. Как в тире. Судя по вспышкам и алым цепочкам трассеров, в парке нападающих поджидало всего человек десять, но хорошо умевших стрелять и не испивающих нехватки в боеприпасах. Позиция у них была идеальная. Толстые, в обхват деревья надежно защищали от ответных выстрелов, если бы таковые и последовали, никто не показывался на открытом месте, а перебежки, если они и были, совершались на открытом стремительно, где-то чуть выше уровня земли. Даже я, находясь вне простреливаемой зоны и имея возможность наблюдать сравнительно спокойно, ничего и никого не видел. Потери наступающих даже нельзя было назвать "тяжелыми". Это был расстрел мало что понимающих и уже не способных к активным действиям и даже самозащите людей. Совершенно аналогично той, что уже осуществилась на Лубянке, подготовленная операция. И режиссер у них явно один. Бежать надо, немедленно бежать, спасая себя и немногих уцелевших в грамотно подготовленной (но только вот беда, без всякого учета реального противника) атаке. Так я и хотел сказать Станиславу, но не успел. Наверняка посольство защищали отборные профессионалы кадровой белой армии, снабженные самым совершенным оружием, в том числе и приборами ночного видения. Я даже знал, кто именно здесь был. Виденные мной на полигоне в Харькове рейнджеры Корниловской дивизии. Истинные монахи-рыцари, заслужившие свою схиму в самоубийственных, но победоносных сражениях под Ростовом, Екатериноградом и Ставрополем еще в восемнадцатом - девятнадцатом годах. Наверняка одетые в гибкие, непробиваемые даже винтовочными пулями бронежилеты и титановые шлемы-сферы с прозрачными бронещитками, приборами ночного видения и лазерными целеуказателями на лбу, да вдобавок исполненные холодной брезгливой ненависти к любому, носящему пятиконечную звезду на фуражке и цветные клапаны, - "разговоры" на груди... Еще три-четыре минуты, и живых латышей в ближайших окрестностях не останется. А интересно - уж они-то здесь и сейчас за кого воюют? За коминтерновское золото или за право безнаказанно убивать любого и каждого, кто не принадлежит к избранной "прибалтийской расе", притом что сами они своим же собственным народом тоже признаны предателями и ландскнехтами. Судьба, которой не позавидуешь. Интуиция меня не подвела и на этот раз, только вот я отчего-то не подумал, что и меня касается сейчас ее предупреждение. Оглушительно, покрывая все звуки ожесточенной перестрелки, из парка ударил противотанковый гранатомет. Совершенно машинально я отшатнулся в глубь машины, шкурой ощутив, что ракета направлена на нас. Как при близком ударе молнии гром выстрела почти совпал с разрывом под радиатором автомобиля. Я почувствовал, как днище машины ударило мне по ногам, толстые хрустальные стекла разлетелись брызгами, а окружающие дома, звездное небо и покрытая антрацитовой грязью брусчатка беспорядочно закрутились вокруг, словно "Испано-Сюиза", подобно истребителю, стремительно пошла в восходящую "бочку". На какое-то время я если и не потерял сознание, то полностью лишился ориентировки во времени и пространстве. Длилось это, очевидно, не слишком долго, потому что когда я разлепил чудом уцелевшие глаза, то раньше чем звук глухих, словно через вату, выстрелов, услышал журчание льющейся на меня жидкости. "Бензин", - подумал я с ужасом, потому что даже подсознанием помнил, каково это - гореть заживо. Но в следующую секунду сообразил, что это вода из развороченного радиатора. Окончательно пришел в себя и начал карабкаться наружу из кучи мятого металла, в щепу размочаленного дерева, кожаных подушек сидений, в которую превратился роскошный автомобиль, чудо современной техники и дизайна. Левая нога была тяжелая и малоподвижная, словно я ее отсидел. Станислав, которого я увидел, привстав на четвереньки, был убит на месте. То есть он был настолько мертв, что не потребовалось даже искать пульс или предпринимать еще какие-то уместные в данном случае действия. Конкретно - целыми остались только сапоги и правая рука с зажатым в пальцах цейссовским биноклем. "И вот все об этом человеке", - пришла отчего-то в голову стандартная фраза из "Тысячи и одной ночи" А Людмила была жива. Я оттащил ее в переулок. Тут и пригодился шульгинский нож с фонариком. Женщина была в сознании и старалась не стонать, однако, срезав тугие пуговицы, расстегивать которые не было ни времени, ни сил, я увидел, что дело плохо. Рваная ранка чуть ниже правой груди, судя по всему - осколочная, выглядела не слишком страшно, даже почти совсем не кровила, зато кровавая пена пузырилась на губах. Легкие пробиты как минимум, а там еще поблизости и печень, и желудок с кишечником... В нормальном госпитале особых проблем с такой раной не было бы, да где ж тот госпиталь? Сколько у нее в запасе времени, я не знал. Не врач все-таки. Может несколько часов, а может, минут... Черт возьми, о чем думает Шульгин? Он же обещал, что будет постоянно держать меня под контролем! Лично мне на его контроль плевать, но как быть с раненой женщиной? Первой, самое разумное, что мне пришло в голову, это выскочить сейчас на улицу, размахивая белым флагом, и обратиться к милосердию врангелевских дипломатов. Должен же быть в посольстве врач, чтобы оказать неотложную помощь, или хотя бы телефон? И я бы это непременно сделал, если бы немногочисленные латыши, отступая из парка и от ограды, не подняли совершенно бешенную, абсолютно бессмысленную стрельбу не только из винтовок, но и из оставшегося в резерве при ротном командире "льюиса". Выскакивать в таких условиях на открытое место с попыткой сдаться означало лишь гарантированную пулю с той или с другой стороны. С той - скорее, снайперы у них наверняка к толстовцам не относились. А вскоре они окончательно разделаются с нападающими, и что потом? Выйдут на улицу и станут добивать уцелевших? Или, соблюдая принцип экстерриториальности, запрут ворота и предоставят убитых и раненых во власть законных органов правопорядка, когда и если таковые появятся? Время же уходило. Людмила чувствовала себя пока еще не слишком плохо, жаловалась на слабость и боль в боку, но изъявляла готовность идти сама, ну, может быть, опираясь на мою руку. Идти - куда? - Давай постараемся добраться до "Мотылька", ну, то кафе, где мы познакомились, - поясняет, как будто я мог забыть об этом за два минувших дня, пусть и выдались они на удивление длинными. - Там наши люди, там помогут... Возможно, и помогут, не знаю только чем. Хотя у них, в такой разветвленной и мощной организации, должны быть и свои врачи тоже. Добираться туда не так уж и далеко, километра два. Если по прямой, да быстрым шагом, за полчаса дойти можно. А в нынешнем состоянии... Только тут я спохватился, что и со мной не все в порядке. Нога. Я думал, просто ушиб или контузия, но боль не утихала, становилась даже сильнее. Под коленом неприятно пекло и дергало. Посветил фонариком и увидел, что штанина потемнела от крови. Осколок гранаты или просто кусок металла от днища машины распорол голень вместе с толстой кожаной крагой, хорошо еще, что ни крупные сосуды, ни сустав не задело. Однако крови вытекло порядочно. А у нас нет даже перевязочных средств. Усадив Людмилу под стеной, рядом с водосточным желобом, я вернулся к машине. Там, где и сказал Герасим, я нашел автомат, все тот же "АКСУ", подсумок с четырьмя полными магазинами. В перчаточном ящике три ручные гранаты. Хотя они и были со вставленными запалами, но при попадании в машину не сдетонировали. Тогда бы нам точно был полный абзац. Сколько я не рылся в обломках, ни аптечки первой помощи, ни даже перевязочного пакета не обнаружил. Как-то все, и я в том числе, выпустили из виду, что может сложиться и такая вот ситуация. Я оборвал с окон каретки шелковые шторы и тут же, на месте, замотал, как мог, свою рану. Поверх тряпок и штанины перетянул ногу ремнем от подсумка. Магазины и гранаты рассовал по карманам, автомат забросил за спину. Теперь за себя можно не опасаться как минимум до полудня. Даже если начнется заражение, к этому времени моя судьба как-нибудь да определится. С Людмилой хуже. Перевязать ее сумею, но что толку? Если бы хоть рана была сквозная. А так... Я не хирург, и не могу судить о реальной тяжести ее состояния. В самом оптимистическом варианте осколок мог застрять между ребрами, а кровотечение изо рта - просто следствие контузии... И надо еще решить, куда мы все же пойдем? В ее "Мотылек" или... примерно такое же расстояние отделяет нас от Столешникова переулка, где размешается главная база "Братства". Я был там всего один раз, но знаю, что если суметь добраться туда, все проблемы будут решены автоматически. Браслет! С его помощью и я, и Людмила будем здоровы сегодня же. Вот только как мне ее туда дотащить? Женщина сидела тихо, стараясь почти не дышать. Мне показалось, что она теряет сознание. - Как себя чувствуешь? Тебе плохо? - Нет, ничего. Терпимо. Только при глубоком вдохе больно очень... - Подожди, сейчас пойдем. Глотни для бодрости, - я протянул ей фляжку, где оставалось еще граммов триста коньяка. - Только немного, глоток-два... Если бы обстановка вокруг была нормальная, я бы смог донести ее до места на руках, не слишком она тяжелая, а сейчас... Как раз там, куда нам