свой интерес имеют, или сверху установка такая. В какой-то мере товарный голод удовлетворяется. Вот если идейные враги из страны бежать пытаются - тех ловят умело и беспощадно. А мои честные контрабандисты десятилетиями ходят - и ничего... - Согласен. Если найдутся люди, способные нас через границу перевести, я согласен. Мне лично жизнь не дорога, но 3оя, ребята... Им в лагере умереть я не позволю. - Приятно слышать внезапно прозревшего советского чиновника, - вновь скривил губы Власьев. - Только ведь такой переход денег стоит... - Деньги у меня есть. - Много ли? Шестаков торопливо вскочил, принес из соседней комнаты свой саквояж. Выбросил на стол конверты с зарплатой за последние месяцы. Власьев вскрыл их со скептическим интересом. Денег даже на глаз было довольно много, по советским меркам. Около сорока тысяч. - Как думаете, этого хватит? - Нарком внезапно смутился. - Я в нынешних ценах не очень разбираюсь. За путевки, одежду, питание бухгалтерия сама вычитает, а по магазинам уж не помню когда и ходил. Недосуг. В театре у Зои был несколько раз, так опять же по контрамарке... Власьев хмыкнул. - Неплохо устроились. Здесь, у нас, если жить на уровне врача, учителя, заводского рабочего, - лет на десять хватит. А если по- другому считать, исходя из коммерческих цен... - Старший лейтенант пожал плечами. - До весны на моих запасах протянем. В смысле - на еду тратиться не нужно. Почти. А до Петрозаводска впятером доехать, тому дать, другому, третьему... В погранзону попасть, контрабандистам заплатить... Вот и все ваши деньги. - Он посмотрел на наркома выжидающе. - У Зои еще кольца есть, перстни с рубинами и бриллиантами... - Тоже сгодится. Это на той стороне пограничникам и чиновникам уйдет. На паспорта, разрешение на жительство. Если... Вы "Золотой теленок" читали? - Да уж... - И что вам останется делать с женой и двумя малыми детьми в Финляндии? Без денег, без языка и связей? Шестаков развел руками: - Я инженер. Неплохой. Могу даже мастером на завод пойти... - Ну-ну... А я думал, вы остаток жизни хорошо надеетесь прожить. И я бы не прочь. Причем учтите, стоит вам заикнуться о своем подлинном имени и должности - там будет вряд ли лучше, чем здесь. Сначала вами займутся местные разведслужбы, потом могут передать вышестоящим. Если агенты НКВД не подсуетятся раньше. - Так что же, по-вашему, делать нужно? - А вот послушайте мой вариант... Только... Давайте оденемся, на улицу выйдем, свежим воздухом подышим. Там и поговорим. Шестаков удивился. Зачем на улицу? Здесь вроде бы подслушивающих устройств еще не существует. Да и метель... И только потом понял, что Власьеву действительно захотелось просто прогуляться. И служебный долг, превратившийся в свойство характера. Пройтись с ружьем по окрестностям, браконьера ли выследить, порубщика леса, глухаря или зайца подстрелить на ужин, лису на продажу. И хозяин тут же его предположение подтвердил: - У меня там капканы поставлены, лосям и косулям сенца и веников в кормушки подбросить надо. Привыкло зверье, что я их не забываю... - В голосе Власьева прозвучала скрытая нежность к своим подопечным. - Ну, пойдем в таком случае... Зое егерь открыл свои кладовки и подвалы, попросил приготовить "по- настоящему хороший обед, переходящий в ужин". Отвык, мол, от женской кухни и приличного общества. Оделись, вышли, прихватив с собой двустволку, трехлинейный карабин и "трофейный" автомат. Пока Шестаков на крыльце пристегивал к унтам широкие охотничьи лыжи с мягкими креплениями, Власьев запряг буланую смирную лошадь в розвальни, груженные брикетами сена, спустил с цепи собак, которые, коротко взлаивая, унеслись вперед, бороздя рыхлый снег. Для прогулки момент был не самый подходящий, снег сек глаза, за ночь превратившись из крупных и рыхлых хлопьев в жесткую, как каракумский песок, крупу. Ноги даже на лыжах глубоко зарывались в сугробы. Однако стоило им зайти в распадок, под прикрытие громадных двадцатиметровых елей, распустивших лапы до самой земли, и тесно стоявших меднокорых сосен, как сразу стало почти тихо. Снежные змеи вились вдоль опушки, далеко вверху раскачивались остроконечные треугольные вершины, окутанные вьюжной мутью, а внизу порывы ветра почти не чувствовались. И говорить можно было, не напрягая голоса. Они прошли по лесу километр или полтора, вышли к краю глубокой лощины, по дну которой как помнил Шестаков, преходила летом грунтовая дорога. Власьев присел на вывернутый давними бурями ствол дерева, указан рукой наркому место рядом. Разлапистый комель с торчащими обломками корней надежно прикрывал их и от ветра, и от человеческих взглядов - если б было кому смотреть с той стороны. Свистнул собакам, которые успели обежать окрестности и вернулись, никого не обнаружив, ни зверя, ни человека. Они, словно исполняя устав караульной службы, устроились метрах в десяти справа и слева от края обрыва, свесив языки, но при этом настороженно поводя ушами. - И для чего мы сюда пришли? - спросил, пряча папиросу от снега за поднятым воротником реглана, Шестаков. - Думаете, "хвост" за собой привел? Или жене моей не доверяете? - Я, Григорий Петрович, семнадцатый год абсолютно никому и ничему не доверяю. Оттого, наверное, и жив пока что. Сейчас -то же самое. Могу допустить, что выследить вас и не выследили, а вот просто догадаться могли куда вы скроетесь. Проговорились невзначай, что есть у вас такое вот приятное место отдохновения, а кому нужно - на карандашик взяли... - Говорить - никому не говорил... Но, так если даже... Тогда ведь не спастись... - Ну, обижаете. Вы же от своих ночных гостей избавились успешно? А зимний лес - не квартира московская. Батальон или даже роту на ваши поиски не пошлют. А если сильно настырных человек пять- десять появятся - тут до весны и останутся. - Власьев провел рукой в шерстяной перчатке по граненому казеннику винтовки. - На случай же чего - хочу вам одно место показать. Вот - смотрите. Они перебрались на - другую сторону лощины. Власьев указал на глубокую засечку, сделанную топором на стволе сосны. Похоже - довольно давно, смола заполнила ее почти вровень с корой. - Отсюда - двести метров до следующей, вот по этому азимуту. Через пару километров они вышли к небольшой полянке, окруженной плотно стоящими елями. Среди них притаилась крошечная избушка, по крышу утонувшая в сугробе. - Прямо Фенимор Купер какой-то у нас получается, а не эпоха развернутого наступления социализма по всему фронту. - Шестаков сказал это со странным чувством, словно бы вполне принимая происходящее как данность. - Само собой. Они - как бы колонизаторы в этих краях, а, мы, соответственно, вольные трапперы. Давайте снег разгребать. Внутри избушка была разделена дощатой перегородкой на совсем узкие сени - только-только повернуться да лыжи поставить - и комнату примерно три да три метра, с чугунной печкой-буржуйкой в углу, самодельным столам, табуретом и длинным сундуком, который одновременно был и лежанкой. Посередине стола стояла лампа. - Вот-с. Приют уединения. Вдруг что случится, здесь свободно можно отсидеться. Зиму перезимовать, а уж летом тут раздолье. Кустарник зазеленеет - в двух - шагах избушку не видно. В сундуке кое-какая посуду, инструмент, порох, свинец, иной необходимый припас. Лески, крючки, грузила. Даже ружьишко кремневое, чтобы без капсюлей и гильз обходиться. Если чуть выше по склону подняться, там бурелом, десяток человек перестрелять можно, пока они сообразят, что к чему. Тропинка здесь одна, а вокруг - топи непроходимые. Чудесное местечко. У меня и еще такие есть. Шестаков покуривал, слушал товарища, кивал, словно совершенно естественно было на двадцать первом году Советской власти сидеть в скиту, будто раскольникам времен Тишайшего Алексея Михайловича, в глухом зимнем лесу и готовиться встретить сотрудников НКВД, как каких-нибудь стрельцов, посланных на отлов сторонников Аввакума, или гуронов, вышедших на охоту за скальпами бледнолицых. И более того - ему это нравилось, никаких угрызений партийной совести он больше не испытывал, как не испытывали их персонажи любимых в детстве приключенческих книг. "Вот ведь интересно, - думал нарком, - в тех книгах действительно понятие "совести" или "морального права" убивать врагов авторами даже и не рассматривалось. Ни у Буссенара, ни у Майн Рида я такого не помню". Власьев посмотрел на него с интересом, стряхнул с усов образовавшийся от дыхания иней, тоже вытащил кисет. - Может, печку растопим, чего в холоде сидеть? Печка здесь добрая, с двух поленьев докрасна раскаляется, если их, конечно, в лучину поколоть. Сейчас увидите. Я, пожалуй, стал здесь от многолетнего одиночества немного сумасшедшим, а вот вы... Непонятно мне, что с вами все же произошло. За сутки человек так поменяться не может... - Он помолчал, прикуривая, потом продолжил: - Но пока это не слишком важно. Примем как данность. Я ночь не спал, думал. Решил, во-первых, вам поверить, а во- вторых - взять на себя общее руководство предстоящей операцией. Вы уж извините. - За что же извинять? - удивился Шестаков. - Думаю, вы знаете, на что идете. И какой-то план имеете... - Непременно имею. Вы себе представить не можете, сколько интереснейших сюжетов приходит в голову, когда месяцами не с кем словом перемолвиться, кроме как с собаками и кошкой. Первые годы своего отшельничества я все больше прошлые события переживал, думал, в чем ошибки допустил, как себя иначе вести бы следовало, в семнадцатом, восемнадцатом, двадцать первом году... А потом о будущем задумываться стал. Да не просто задумываться. Семнадцать лет- это ведь не шутка. Граф Монте-Кристо примерно столько лет в одиночке просидел? И кем стал в результате? Продолжая говорить, Власьев отточенным до остроты бритвы плоским австрийским штыком наколол щепы, растопил буржуйку, которая на самом деле мгновенно загудела, словно аэродинамическая труба. Через несколько минут иней на трубе и стенах начал таять, нарком стянул с головы шапку, расстегнул полушубок. - Так вот, наблюдая за реалиями советской жизни, я, как и означенный граф, столько всяких прожектов наизобретал... Впрочем, - махнул рукой Власьев,- не об том сейчас речь. Сюжеты сюжетами, а вот как быть практически... Не торопясь, тщательно подбирая слова, бывший старший лейтенант начал излагать Шестакову свои соображения. Выходило так, что для того, чтобы уйти за границу, через Финляндию дальше и на Запад, для начала хотя бы в Швецию, а потом лучше всего куда-нибудь в Америку, можно и в Южную, поскольку в Европе все равно в ближайшие годы непременно начнется война и будет она пострашнее предыдущей, нужны деньги. И деньги приличные. - Без десятка - другого тысяч фунтов или долларов там делать нечего. Тут все очевидно. Паспорта оформить, приодеться соответственно, билеты на пароход купить, в первом классе, разумеется, на новом месте устроиться. Взятки ведь придется давать направо и налево... Ваши драгоценности на две-три тысячи фунтов потянут, я уже прикинул. У меня еще тысчонки на три царских монет имеется, пара часов золотых, портсигар хороший, призовой. Но все равно мало, очень - мало... Был бы я шулером, в первом же европейском кабаке мог недостающее выиграть, а так... Шестаков испытывал сильное сомнение, что и сейчас в Европе остались кабаки, где по крупной играют в карты, Власьев явно путает тридцать восьмой год с десятым или двенадцатым. Но спорить не стал. Не о том сейчас речь. - Поэтому напрягите воображение, Григорий Петрович, нет ли способа где-нибудь в Москве нужной суммой разжиться? - Да где же? Разве Торгсин ограбить или сразу Внешторгбанк? Поскольку нам ведь не советские рубли нужны, а нечто более солидное? - Зачем же сразу банк? Знакомые, может, есть состоятельные? После гражданской войны и нэпа много чего у людей к рукам прилипло. У вашей же жены, не в обиду будь сказано. Наверное, и еще кто-нибудь антиквариатом увлекался... Нет? Настолько успело измениться мироощущение наркома, что без всякого внутреннего протеста, не удивившись даже, по какой такой причине Власьев заговорил с ним, как с уголовником, которому добыть кражей или грабежом немыслимую по советским меркам сумму - раз плюнуть, слушал Шестаков егеря. Позавчера - еще предложи ему кто угодно раздобыть неправедным путем хотя бы даже тысячу рублей, он удивился бы самому факту такого предложения, потом возмутился бы, еще что-нибудь сделал, а сейчас? На полном серьезе он начал перебирать в памяти близких и не очень близких знакомых, у кого можно без особого труда и риска "экспроприировать" необходимое. То ли силой, то ли шантажом... Впрочем, воспринял он это скорее как головоломку или шахматную задачу, отнюдь не всерьез. Как способ отстраниться от реально уже случившегося, уйти в своеобразную интеллектуальную игру. И даже успел припомнить кое-какие отвечающие условиям кандидатуры, как вдруг... Он даже чуть было не шлепнул себя ладонью по лбу. Господи, какая там кража, какой шантаж! Неужели правда с головой так плохо, что даже об этом он забыл? Очевидно, выражение его лица настолько изменилось, что Власьев хмыкнул удовлетворенно. - Вот видите? Значит, я не ошибся. Есть у вас ходы. Ну и слава Богу. Можете пока ничего не говорить, обдумайте все как следует. А уж я гарантирую, так сказать, техническое обеспечение. Вы не поверите, но я сейчас буквально аббат Фариа и Эдмон Дантес в одном лице. Слишком долго я мечтал об отмщении и готовился к нему. Так что вы только наводку дайте, а уж там... - Власьев неожиданно вздернул голову, посмотрел на Шестакова внимательно и подозрительно. - Вы, может быть, думаете сейчас, что я от чрезмерной задумчивости в уме повредился? Как тот же аббат? Разубеждать не буду, глупо было бы. Сами все увидите. Кстати, еще одна идея у меня мелькнула. Может быть, не через финскую границу нам стоит двинуться, а морем, в Норвегию. Парусный бот купить или украсть, а то и рыболовный сейнер. Поначалу риска побольше, но если горла Белого моря проскочить, то потом может куда вернее получиться. Впрочем, это уже деталь. А пока поидемте домой. Обедать пора. А сюда точно никто не доберется, ни машиной, ни санями, ни пешком. Я посмотрел, места стали абсолютно непроходимые. До Осташкова сорок верст, и все лесом. На танке не проедешь. - А озером, как я? - И озером не добраться. Санный след замело, видимость, считай, нулевая, ни один местный мужик ехать не рискнет, а чужой заплутает и замерзнет. Погода действительно как на заказ. Силен ваш ангел- хранитель. Самое же главное - никому ведь в голову не придет вас здесь искать. Просто по теории вероятности. Я даже вообразить не могу стечения обстоятельств, при котором кто-то мог бы вычислить ваши действия... В нынешнем НКВД, функционирующем по принципу негативного отбора, давно уже не осталось подходящих людей. Власьев несколько ошибся. Такой человек в Москве был, просто он сам еще не знал, что ему придется решать подобную задачу. ГЛАВА 10 Валентину Лихареву действительно нравилось жить на Земле. И конкретно в России, в Москве. Да и как могло быть иначе? Пусть он и знал, что не является человеком в полном смысле этого слова, но ощущал себя именно им. И не так уж в этом контексте было важно, что по должности он был "тайным дипломатическим агентом" великой Галактической суперцивилизации аггров, "смотрящим", как выражаются в преступном мире, за той частью планеты Земля, которая здесь и сейчас называется СССР. Но подлинным инопланетянином, пришельцем, аггрианином по крови он тоже не являлся. Известно, что цивилизация аггров существует хотя и в одной с нами реальности, но в потоке противоположно движущегося времени. И в своем подлинном физическом облике ни один ее представитель на Земле появиться не может. Как не может прогуляться по суше глубоководная рыба аргиропелекус, комфортно себя ощущающая на дне Марианской впадины. Хотя, конечно, существуют приборы, условно именуемые хронолангами, позволяющие на некоторое время погрузиться в поток времени с противоположным знаком, но такие посещения по определению эпизодичны и кратковременны, требуют огромных затрат энергии и технических ухищрений, реальная же польза от них немногим большая, чем от прогулки Армстронга по Луне. Однако по весьма существенным, скорее даже мистическим, нежели экономическим или политическим причинам присутствовать агграм на Земле надо. Для поддержания "равновесия Вселенной", поскольку эта планета, а точнее - возникшая на ней уникальная цивилизация, отчего-то не подвластная универсальным законам Гиперсети, нуждается в постоянном контроле. Аггры наряду со своими вечными соперниками и "заклятыми друзьями" форзейлями занимаются этим уже вторую тысячу лет, иногда вмешиваясь в человеческую историю, иногда просто наблюдая за происходящим, и верят в сакральную важность своей миссии, наверное, не меньше, чем христианские миссионеры среди свирепых язычников или доктор Швейцер, за тридцать с лишним лет своего подвижничества вылечивший в госпитале в Ламбарене (Габон) куда меньше людей, чем его соотечественники убивали (и умирали сами, - кстати) за сутки боев первой мировой войны, начавшейся как раз на следующий год после открытия знаменитого госпиталя. Для бесперебойного функционирования "военнодипломатических служб" на Земле необходим был персонал достаточно обширный: "человек" пятнадцать-двадцать на роли резидентов в ключевых регионах планеты, еще с полсотни агентов-координаторов разного уровня и неопределенное количество "помощников" для выполнения разовых поручений и заданий. Но с последними проще: всегда можно найти "коллаборационистов", готовых за деньги, за избавление от смертельной болезни, еще из каких-то личных соображений, корыстных или возвышенных, потрудиться на благо "великой цели". А специализированных, так сказать - "аттестованных" сотрудников готовить приходится с большими трудами и массой неожиданно возникающих проблем. Вот тот же Валентин. Сколько он себя помнит, он воспитывался в питомнике-училище на великолепной планете Таорэра, крайне похожей на Землю в конце кайнозойского периода, где климат, как в Канаде, прозрачные реки текут среди розовых гранитных утесов, леса из пятидесятиметровых мачтовых сосен тянутся на тысячи километров к северу и югу от экватора, пейзажи напоминают лучшие картины Шишкина и в воздухе не найти ни одной молекулы промышленной грязи. Поскольку нет никаких следов технологической цивилизации. Здесь, на специально оборудованной базе, из доставленных с Земли эмбрионов выращиваются будущие резиденты и координаторы. В принципе - стопроцентные люди, даже - двухсотпроцентные. Обладающие сверхчеловеческими (но не сверхъестественными) свойствами и способностями. Идеально сбалансированные физиологически и генетически. И в полном соответствии с теорией Ефремова - могущие служить эталонами человеческой красоты. Настолько, что один из первых людей, осознанно - вступивших в "огневой контакт" с аггрианами, Андрей Новиков, незаурядный психолог и безрассудно отчаянный ксенофоб, специально отметил это как их видовой признак. Особенно наглядно присущий агентессам - женщинам. Мужчины бывали всякими. Поскольку красота лица никогда не была у них адаптационным признаком, они получались разными, но обязательно физически крепкими, пропорционально сложенными, умными - в смысле абсолютной адекватности предложенным обстоятельствам. О периоде своего взращивания на Таорэре и процессе "первоначального очеловечивания" Валентин не помнил почти ничего. И "настоящих аггров" в их физическом облике никогда не видел. Что не мешало ему осознавать свою принадлежность, к великой расе и гордиться этим. Зато он великолепна знал цель своего будущего существования. До конца дней служить "Отечеству" на Земле, в человеческом обличье. Этим "кадеты Таорэры" выгодно отличались от выпускников даже самых элитных разведшкол Земли, Для них полностью исключалась проблема психологической адаптации. Нет, на самом деле насколько трудней было работать в недрах РСХА даже гениальному Штирлицу, нежели природному немцу типа Шелленберга, просто получившему дополнительную установку на антифашизм. У них, конечно, тоже случались срывы, как, например, у изображенной в почти канонических "Записках Новикова" Ирины Седовой. Можно сказать, в ее случае имел место "производственный брак", человеческая составляющая у девушки оказалась неожиданно сильнее, чем вся многолетне внушаемая и воспитываемая программа. Но такой брак возможен всегда. Из выпускников Пажеского корпуса, с восьмилетнего возраста воспитываемых - и муштруемых исключительно для беззаветного служения престолу, получались такие предатели корпорации и сословия, как Пестель, Кропоткин и Игнатьев, из Морского - Шмидт, Раскольников, Соболев, а из советских учебных заведений КГБ и ГРУ тоже вышла немало перебежчиков и диссидентов. Впрочем, с Седовой это случилось гораздо позже, в конце 1970-х годов, а Лихарев начал свою деятельность на Земле за полвека да того. Но и у Валентина человеческий фактор был как бы немного переразвит. Возможно, это вообще, особенность русско-ориентированных особей. За счет гипертрофии духовной сферы и повышенной эмоциональности. Без этого нельзя, и с этим тоже неладно. Русская душа, одним словом. Нередко он на досуге тосковал глупой случайности, которой был обязан своему нынешнему, весьма двусмысленному состоянию. Его предшественник, отвечавший за дела в бывшей Российской империи, продержался на своем посту довольно долго. Физически почти не подверженный старению, он два или три раза менял фамилию и внешность, ухитряясь с начала царствования Николая I и вплоть до октябрьского переворота занимать достаточно заметное положение в свете, влиять как на внешнюю, так и на внутреннюю политику в нужном направлении. Логика и конечные результаты своих действий его интересовали мало, он просто в меру сил исполнял то, что диктовалось свыше. Но в принципе тот координатор считал, что действуют на благо России, вне зависимости оттого, что получалось на практике. Да и получалось не так уж плохо. Если не считать несчастной японской войны, страна двигалась от азиатчины к цивилизации, в сторону демократии английского типа. Не без его участия была принята вполне приличная для самодержавной империи конституция, крепко стоял золотой рубль, экономика развивалась невиданными темпами, и аналитики всерьез предполагали, что году так к девятьсот тридцатому держава выйдет на первое место в мире по валовому национальному продукту. Однако вдруг что-то не заладилось. Неизвестно отчего (вопреки желаниям как Антанты, так и Тройственного союза) разразилась мировая война. Сколько ни анализировали потом историки обоих лагерей причины и поводы, а дельного ответа так и не нашли. Просто не было ни у одной из сторон целей, ради которых стоило бы класть в землю миллионы людей. И разумных планов войны ни у кого не было, что немцы, что Антанта собирались продемонстрировать соперникам собственную мощь, а где-то к ноябрю того же года подписать для всех почетный мир. Некоторые разногласия имелись лишь в вопросе - где его подписывать. Одни считали, что в Париже, другие предпочитали Берлин. Увы, ошиблись все. Бессмысленная мясорубка затянулась на четыре года. С параноидальным остервенением миллионы бойцов в зеленых, серых, синих, голубых шинелях месяцами штурмовали какой-нибудь "домик паромщика на Изере", ради прорыва первой линии окопов под Верденом гибло больше солдат, чем их было в великой армии Наполеона перед вторжением в Россию. И ничего! А там подоспела и Февральская революция в России. Тоже странная. Чтобы подавить возникшие в Петрограде беспорядки, достаточно было двух гвардейских полков, а то и вообще царю можно было ничего не делать, кроме как арестовать и тут же расстрелять на краю насыпи думскую делегацию, прибывшую требовать у него отречения, после чего объявить Могилев временной столицей империи, предложить Вильгельму сепаратный мир без аннексий и контрибуций, а там и двинуть на северную столицу испытанные фронтовые части. В любом случае последствия для Николая, его семейства, России, Германии и всего мира оказались бы куда менее тяжкими, чем то, что вышло в действительности. Но все это - лирика. История не знает сослагательного наклонения. Что было, то было. С аггрианским же резидентом произошла вообще дурацкая история. Он только-только начал выстраивать новую стратегию действий и даже успел поспособствовать организации корниловского мятежа, как во время июльских, 1917 года, событий в Петрограде получил шальную пулю в затылок на углу Литейного и Невского. С таким ранением он бы справился, имея чрезвычайно живучий сам по себе организм, плюс обеспечивающий стопроцентную и быструю регенерацию браслет-гомеостат на правой руке. Полежал бы без сознания полчаса-час и поднялся с головной болью, но живой, а назавтра и здоровый. Но - не повезет, так не повезет - рядом - вместо санитаров или хотя бы проста честных граждан случились мародеры. Балтфлотские братки или лиговские воры. Обшарили карманы хорошо одетого покойника, кроме денег, свистнули массивный золотой портсигар и заодно, приняв его за оригинальные ручные часы, гомеостат. Вот тут уж все. И резидент скончался, как самый обычный недорезанный буржуй, как еще полторы сотни жертв так до сих пор неизвестно кем организованной провокации. Многие утверждают, что большевиками, но не меньше сторонников гипотезы, что это Керенский решил таким путем избавиться от набирающих силу Советов. Впрочем, сегодня это уже неважно. О судьбе своего предшественника Лихарев, естественно, не знал ничего. Да и откуда, если исчезновение координатора осталась загадкой даже для верховного руководства? Был человек и - исчез бесследно. Но чисто теоретически интересно вообразить, как повлияли украденные инопланетные устройства на судьбы их новых владельцев? История, возможно, не менее увлекательная, чем у пресловутого "алмаза Раджи". Что, если похититель или тот, кому он продаж сменял на что-то упомянутый гомеостат, догадался нацепить его на руку? Вдруг и сейчас живет на свете бессмертный люмпен, сам не понимающий, отчего не влияют на него превратность жизни, скверный самогон, войны и революции, удар колом по голове в пьяный драке. Впрочем, подобный случай уже имел место. Один средневековый ландскнехт получил вечную жизнь, воспользовавшись придуманным Парацельсом снадобьем и за четыреста лет дослужился до капрала английской армии. В кровавой суматохе следующих четырех лет территория, занимающая 1/6 часть суши, осталась без постоянного присмотра и стабилизирующего воздействия инопланетных координаторов, чем, возможно, и объясняется сумбурность и бессмысленная жестокость гражданской войны. Центральная лондонская резидентура леди Спенсер если и вмешивалась, то вполне эпизодически: то пытаясь поддерживать разрозненные антибольшевистские силы, то вдруг склоняясь в пользу мира с коммунистами. Итог - известен. В красном же лагере на тот момент подготовленных агентов не оказалось. Никто просто не предполагал, что следует внедрять своего наблюдателя в руководство незначительной партии, руководствующейся не имеющими никакого отношения к реальной жизни идеями заштатного немецкого экономиста, раздираемой вдобавок внутренними склоками и бесконечными разборками. И то, что она вдруг сумела не только захватить власть в империи, но и удерживать ее с невиданной в цивилизованном мире жестокостью, было для аггрианских аналитиков полнейшей неожиданностью. Вот в Германии, к примеру, тамошние марксисты - спартаковцы - тоже попробовали учинить нечто подобное, но их быстро поставили на место, ликвидировав не более десятка идеологов-экстремистов. Потому что аггрианская агентура в Берлине оказалась на высоте. И лишь в двадцать третьем году Центр подготовки на Таорэре сумел перепрограммировать в соответствии со складывающейся в СССР реальностью, выращиваемого совсем для других целей агента. Сложность задачи, стоявшей перед верховными руководителями программы, пребывающими в метрополии, заключалась в том, что противоположная направленность временных потоков исключала какую бы то ни было корректировку извне раз начатой акции. С точки зрения стороннего наблюдателя, получивший задание агент немедленно начинал уходить в их собственное прошлое, и, естественно, что-либо приказать или подсказать ему было так же трудно, как нормальному человеку из сегодняшнего дня передать дельный совет себе вчерашнему. Казалось бы, ситуацию должно было упростить наличие колонии на Таорэре, имеющей, через зону нулевого времени, выход в нормальную земную реальность. Но это иллюзия, на самом деле положение, по сути, оставалось прежним. Вроде бы очевидно, что получивший инструкцию от своего руководства функционер теоретически может передать на Землю какую-то команду, основанную на знании земного будущего, которое является аггрианским прошлым. Однако знание это - одноразового действия. Как при разборе шахматной партии от конца к началу, причем каждая позиция изображена на отдельном листе. Ты анализируешь положение на доске после тридцатого, скажем, хода, но пока не имеешь понятия, какие действия игроков ему предшествовали. Чтобы изменить положение, можно обратиться к десятому ходу или пятнадцатому, сыграть не ладьей, а конем, принять или отклонить жертву слона, но при этом потеряв возможность узнать, чем ответит твой партнер. Тупик. Таким образом, единственное, чем удалось педагогам-инструкторам вооружить Валентина, вообще-то готовившегося к работе в условиях царской России, так это энциклопедической образованностью, особым быстродействием мыслительных процессов, странной смесью цинизма и альтруизма (поскольку альтруизм и социальная справедливость - как бы идеал человека социалистического общества) и, конечно, непоколебимой верой, что, как бы там ни складывались обстоятельства, для него все будет хорошо. А это очень и очень существенно для каждого разумного существа - непоколебимая вера! Так оно все и вышло. Двадцать четвертый год ушел на внедрение, вживание, документирование легенды, налаживание нужных связей, создание у значительного контингента перспективных товарищей непротиворечивых воспоминаний о совместных с Лихаревым подвигах в годы гражданской войны, а затем и приобретение не придуманных, а подлинных заслуг перед Советской властью. Спешить координатору было некуда, по оптимистическим подсчетам, век- другой у него в запасе имелся. Занять при Сталине нужное место Валентин сумел в промежуток между "угаром нэпа" и началом коллективизации. Сопровождал его в поездке по Сибири, где и был окончательно решен вопрос о "раскулачивании", оказал вождю ряд ценных услуг в дискредитации Троцкого и расколе зиновьевско-каменевско-бухаринского комплота. А потом наступил его звездный час - дело Кирова. Тут еще вот какое дело - по причинам недостаточно ясным, но тем не менее безусловным, как требования коню в шахматах ходить не иначе как буквой Г, хотя по условиям боя куда разумнее большая свобода действий, агент не имел права (категорический императив!) осуществлять любые силовые акции, предполагающие личное участие. Хотя технических возможностей было достаточно и чтобы ликвидировать ставшего неудобным политика, и выиграть сражение, и наполнить золотом опустевшие государственные закрома. Увы - нет. Только сложные интеллектуальные ходы дозволялись резидентам, интриги, опосредствованное воздействие на первых, вторых, третьих лиц государства, вербовка и перевербовка нужных для дела людей. Выполняя очередную стратегическую концепцию, хорошо уже зная характер и натуру Сталина, он два с лишним года подбирал необходимые материалы на Сергея Мироновича Кирова, вел записи его бесед с врагами и соратниками, умело монтировал компрометирующие тексты регулярно предлагал их вниманию Хозяина, ненавязчиво, наряду с массой всякой другой информации, и в результате создал нужную установку. В результате тщательно спланированной и аккуратно проведенной работы к началу ХVII съезда. ВКП (известного также как "съезд победителей" (имелось в виду - во внутрипартийной борьбе), товарищ Сталин был вполне готов поверить во все, что Валентин ему предлагал, в том числе и в итоги голосования насчет Генерального секретаря, по которым Киров якобы занял первое место. Пересчитали, конечно, как надо, сенсации не произошло, Иосиф Виссарионович остался при должности, но судьба Кирова была решена. Потом и Николаев исполнил свою роль, из старого "нагана" солдатского образца пальнув в коротком аппендиксе двухсотметрового смольнинского коридора в затылок предводителю ленинградского пролетариата. Через неделю Особое судебное присутствие по быстро принятому Закону от 31.12.34 приговорило к немедленной смертной казни и самого Николаева, и двенадцать его близких и дальних родственников, и еще 96 высокопоставленных руководителей Ленинградского обкома и горкома партии, комсомола, Ленсовета, комитета профсоюзов и еще кого-то там. Ни сном ни духом не давший о случившемся начальник ЛенГПУ Медведь, второй месяц лежавший в больнице с переломом бедра, получил три года дальних лагерей, где вскоре тоже был расстрелян. Наверное, чтобы разные мысли не пришли в голову, а может быть, уже там, в лагерях, что-то не то сказал. Операция удалась хоть куда. А уж сколько человек в результате оказалось у Лихарева на крючке - и передать невозможно. При всем при том, если кто-нибудь вообразит, что Лихарев был плохой человек, садист, преступник и тому подобное, он будет не прав. Никто же не считает, что плохими людьми были судьи Нюрнбергского трибунала. Они ведь тоже отправили на виселицу 12 главных военных преступников., а потом санкционировали казни и длительные сроки заключения еще сотням функционеров режима, ничуть не более жестокого и бесчеловечного, чем аналогичный. На самом деле Валентин Лихарев был веселый и добрый парень. Эпикуреец где-то. Что тоже было рудиментом той роли, к которой его готовили первоначально. А именно - за год-два до окончания он должен был подменить в Училище правоведения, Пажеском или Морском корпусе (по обстановке) подходящего юношу, способного стать однокашником, потом приятелем, близким другом цесаревича Алексея. Излечить августейшего наследника от гемофилии должен был по достижении им четырнадцати лет Григорий Распутин. Оттого и бился он так страстно, рискуя жизнью, за немедленное заключение сепаратного мира. К сожалению, не получилось, хотя и до сих пор снились Валентину сцены из несбывшегося вроде большого приема в Георгиевском зале Зимнего дворца по случаю тезоименитства Его Императорского Величества Алексея Второго или ежегодного парада гвардии в Красном Селе, где сам он в сияющей кирасе с флигель-адъютантскими аксельбантами, подняв палаш, возглавляет первый эскадрон кавалергардского полка. Но и так получилось неплохо. Он имел возможность вкусно есть и под настроение выпивать, любить многочисленных женщин из всех слоев советского общества, покровительствовать писателям и артистам, вообще пользоваться всем тем, что предоставляет неглупому гуманоиду судьба, позволившая ему по странному капризу на какой-то срок прийти в этот мир. Но самому непритязательному эпикурейцу надо же где-то жить. Россия 20-х годов XX века отнюдь не Древняя Греция. Бочка Диогена здесь не соответствует климату. Требуется нечто более капитальное. До 1927 года Валентин довольствовался тесноватой клетушкой в Кремле, все достоинства которой исчерпывались тем, что она находилась на одном этаже с квартирами Сталина, Бухарина, Демьяна Бедного. Это было удобно в одном смысле и крайне обременительно во всех остальных. Следовало искать варианты. И они, безусловно, нашлись. Вначале он добился у Сталина разрешения открыть нечто вроде лаборатории для разработки новых образцов подслушивающей аппаратуры и одновременно - конспиративной квартиры для встреч с агентурой в невзрачном двухэтажном доме на стрелке Каретного ряда и Петровского бульвара. Это было гораздо удобнее, но только для Лихарева - сталинского порученца. Валентину - инопланетному резиденту - требовалось особое помещение не только для комфортабельного проживания, но и в качестве тайной операционной базы, Несмотря на жилищный кризис, который не просто был, а прямо-таки свирепствовала заполоненной искателями счастья из провинциальных городов и бывшей черты оседлости столице, все те помещения, что были здесь при старом режиме, никуда не делись, они лишь отчасти поменяли своих владельцев. Надо было просто как следует поискать, чтобы сделать выбор раз и навсегда. Ассортимент приличного и отвечавшего его целям жилья был обширен, но Валентину по ряду причин приглянулся именно этот дом с причудливым фасадом в самом сердце Москвы. Тогда Тверская, впоследствии - улица Горького, еще не имела нынешнего статуса. Куда более элегантными и престижными считались Петровка, Большая Дмитровка, Кузнецкий мост. Ну и пересекающие их в пределах бульварного кольца переулки. Столешников в том числе. Первый этаж избранного Лихаревым здания занимал роскошный нэпманский магазин, на втором и третьем обитали люди, имевшие постоянный и твердый доход, - модные писатели, театральные режиссеры и актеры, популярные гинекологи и адвокаты. В этой, под номером "4" на белой эмалевой табличке, прикрепленной к стеганной ромбами, блестящей, как паюсная икра, обивке двери, проживал профессор международного права, которому чем дальше, тем меньше нравилась советская жизнь. Пусть и зарабатывал он более чем прилично, и авторитетом пользовался, и лекции читать его приглашали в Институт красной профессуры и в ЦК ВКП(б), знание закономерностей исторического развития (не по Марксу, а вообще) подсказывало профессору, что из царства большевиков надо бежать. И чем скорее, тем лучше. Звоночков, извещающих о начавшемся похолодании, было достаточно - высылка Троцкого, шахтинское дело, процесс Промпартии, понятные для посвященных намеки на грядущее свертывание нэпа и желательность сплошной коллективизации и индустриализации. Профессор заторопился. Вначале он выхлопотал себе и семейству заграничные паспорта для поездки на лечение в Германию, а потом исподволь начал распродавать верным людям кое- какие ценности, которые невозможно было легально вывезти из СССР. Тогда он и попал в поле зрения Лихарева. Валентин, как сказано, был человек гуманный и ничего не имел против профессора. Он ему даже сочувствовал. Но и свои интересы ценил достаточно высоко. Раз уж квартиросъемщик все равно съезжает, что называется, "с концами", так зачем же допускать, чтобы комфортабельно обставленное помещение с любовно подобранной коллекционной мебелью XIX и даже XVIII веков, подлинными картинами известных мастеров, китайским фарфором и нефритом досталось неизвестно кому. Впрочем -- очень даже известно кому. В первых числах августа 1928 года Лихарев узнал, что профессор получил наконец загранпаспорта и выкупил билеты на берлинский экспресс. Но еще не успел продать мебель, библиотеку и большую часть коллекции. Время пришло. Дождавшись, когда хозяева по последним неотложным делам покинули квартиру (домработницу и кухарку рассчитали еще раньше), Валентин взбежал вверх по широкой чугунной лестнице. После уличной жары в