удобно устроившись в непривычно глубоком и мягком кресле автомобиля, неторопливо раскуривал предложенную Лихаревым папиросу. То, о чем говорил "военинженер", он понял с самого начала. И еще утром удивился, что остались, оказывается, еще люди, с которыми на самом деле можно говорить легко и свободно, не заботясь, доступны ли твои слова и мысли их пониманию. Именно исходя из этого он задал как бы не относящийся к делу вопрос: - Скажите, отчего вы все так нерасчетливы? Даже в отношении машин? Шадрин меня на "Паккарде" возил, у вас нечто еще более необычное. Я же, не в самой последней организации работая, для выезда на важную операцию разве что "эмку" получаю, да и то не без хлопот. Прочий народ и о том, как выглядит трамвай, в который можно без давки войти, сесть на свободную скамейку, прочно забыл. Хорошо ли это в стране победившего социализма? Если даже у меня такой вопрос невольно возник. - А что, нравится машина? - Само собой. Как произведение искусства. - Так тогда вам должна быть ясна диалектика вопроса. Поскольку всего хорошего, что производит загнивающий буржуазный мир, на всех граждан Страны Советов, безусловно, хватить не может, народу приходится потреблять это лишь через своих представителей. (Каковыми являемся мы - авангард передового отряда рабочего класса.) И надеяться на то, что в обозримой перспективе означенные блага станут доступны всем. Я понятно выразился? Буданцев задумался лишь на секунду. - Вы меня провоцируете или... - Безусловно - "или". Мне просто показалось, что раз уж мы с вами занимаемся одним делом, то вам следует знать, как неофиту монашеского, скажем так, ордена, что благовонное масло из икон источается отнюдь не Господней волей, а с помощью насосика, управляемого одним из послушников, на то специально приставленных. Что отнюдь не отменяет самой идеи существования Бога и исходящих от него чудес. Я понятно выражаюсь? Впрочем, мне кажется, в вашем возрасте, звании и специальности вы не имеете права соперничать в наивности с воспитанницей бывшего Смольного института. Так? Тем более, насколько я знаю, вы успели окончить полный курс классической гимназии. - Давайте лучше вернемся к основной проблеме. - Я не готов сейчас сделать окончательный вывод, возможно, потребуются и ваша помощь. - В чем? - быстро спросил Лихарев. - Как раз в этом. Предполагаю, что у вас достаточно возможностей, чтобы проверить, не участвовало ли в расследуемой акции еще несколько очень специальных подразделений "дружественной организации"? Я, например, вообразил такой вариант - достаточно непротиворечивый. Опергруппа начинает работу, потом, по телефонному звонку или по условному стуку, кто-то из сотрудников открывает дверь, входят еще какие-то люди, возможно - даже лично знакомые присутствующими... Если вновь пришедших было достаточное количество, то ликвидировать трех оперативников и одного конвойного бойца, не оставив следов, труда бы не составило. А следов я не нашел. - Совсем не нашли? - искренне удивился Лихарев. - В том-то и дело. Совсем. Поверьте моему опыту - была бы там, кроме наркома и чекистов, еще даже и пара человек, я бы их установил. Увы. И еще - я свозил в морг старого патологоанатома, специалиста еще тех времен. Он осмотрел трупы и сказал, что имеющиеся травмы в предполагаемых обстоятельствах нанесены быть не могли. - Интересная версия. Почти все объясняющая. Я даже могу это себе зрительно представить. Появляются некие не слишком человекообразные существа, голые и босые, действительно вроде дрессированных горилл, делают свое дело и исчезают, прихватив с собой наркома. Да. А как быть с понятыми? Буданцев даже слегка удивился: - Четко. Четко вы попали. А что, если... Если понятых привели уже позже? То есть сначала ликвидировали первую опергруппу, потом новые люди позвали понятых и разыграли перед ними спектакль. Чтобы окончательно запутать следствие. - Молодец, Иван Афанасьевич. Очень нестандартно мыслите. А опознание провести вам в голову не пришло? Предъявить понятым десяток трупов, чтобы они указали, с кем вошли в квартиру. И время поточнее сопоставить. Вот когда наконец Буданцев проникся к Лихареву настоящим уважением. Навскидку задать такой вопрос. Он как раз намеревался завтра провести такой эксперимент, но Валентин-то инженер, а не сыщик. Впрочем?.. А тот взял вдруг и добавил еще нечто, в принципе не оставляющее камня на камне от всех элегантных построений Буданцева: - И напоследок ответьте мне или даже себе только, за каким лядом террористам и заговорщикам, они же, по определению, серьезные люди, вообще затевать все эти спектакли? Что это дело рук НКВД, я ни на грош не верю. А врагов - троцкистов? Ну вот допустим, прошла информация, что над наркомом нависла угроза ареста (а для этого надо иметь осведомителей в НКВД или Генпрокуратуре), не проще ли было товарищу Шестакову взять и скрыться, не затрудняясь подобными изысками? Спокойно, без пролития крови, не поднимая шума на всю страну. Крутой подъем бульвара от Трубной площади к Сретенским воротам дворники не успели посыпать песком, и Лихареву стало не до разговоров. Несколько раз буксующий "Гудзон" разворачивало поперек дороги, он чуть не смял крыло, упершись в чугунную решетку сквера, мотор ревел, колеса бешено вращались на месте, тщетно пытаясь найти опору на укатанном санными полозьями снегу. - Черт, надо было от Сретенки заезжать! - Валентин ругался сквозь зубы, третий или четвертый раз скатываясь задним ходом к перекрестку и начиная новый штурм. Наконец ему удалось на первой скорости, заехав правыми колесами на тротуар и распугивая резким сигналом пешеходов, одолеть крутизну и добраться до нужного дома. По темной лестнице они поднялись на третий этаж. Лихарев сорвал печать и полученным в домоуправлении ключом отпер дверь. Слабенькая, двадцатипятисвечовая лампочка осветила квадратную прихожую и длинный сводчатый коридор. Буданцев еще не понял, куда они пришли, а Лихарев уже распоряжался по-хозяйски. Прошел вдоль коридора, везде включая свет. С правой стороны располагались две просторные комнаты, слева - кухня, ванная, ватерклозет. Окна, отчего-то полукруглые, как в казематах Петропавловской крепости, выходили в заснеженный тихий двор. Прежние хозяева покинули свое жилище совсем недавно, но уже ощущалась в нем какая-то мерзость запустения, а возможно, это был дух несчастья, внезапно обрушившегося на только что вполне благополучных людей. На кухне, где как раз почти все осталось так, как было, Лихарев достал из полевой сумки бутылку водки, завернутые в газету бутерброды. Нашел в стенном шкафчике граненые стаканы, отчего-то не прельстившие хозяйственников Моссовета или НКВД. - С новосельем, Иван Афанасьевич. Это теперь ваше. Живите, владейте, - протянул слегка опешившему сыщику ордер. - Как говорится, заяц трепаться не любит. Однако с пропиской советую не спешить. Никто вас тревожить все равно не станет, ибо команда такая есть, но старую комнату тоже за собой оставьте. Появляйтесь там время от времени, помаленьку нужные вещи сюда переносите. А внимание привлекать не нужно. Ни соседей, ни товарищей по работе. Буданцев, разумеется, не слишком поверил утром обещаниям "военинженера", а потом, занятый кропотливой работой, и вообще о них забыл. И вот - на тебе! В то время даже и не слишком простому человеку получить ни с того ни с сего отдельную да еще такую просторную квартиру было чудом не меньшим, чем выигрыш ста тысяч рублей по облигации госзайма. Он вертел в руках ордер, не зная, что и сказать. Улыбался растерянно. Но в бумаге все было правильно - его фамилия, имя, отчество, дата и номер решения жилищной комиссии райисполкома, положенные подписи и печать. - Да вы не сомневайтесь, все совершенно законно. И даже участковый вам не станет надоедать визитами и ненужными расспросами, потому что сам начальник райотдела поставлен в известность, что данная жилплощадь числится по особому списку. Ну, вроде как служебная, а чья и зачем - не его дело. Попозже, когда завершим нашу операцию, обставим все как положено, будто вы таким образом премированы за образцовое выполнение заданий партии и правительства. "Вот-вот, - с привычным скептицизмом подумал Буданцев.- Можно так, а можно и наоборот. Кто его знает, который я по счету "законный владелец"?" Но ничего вслух не сказал, сбросил шинель, присел к столу, невольно осматриваясь уже по-хозяйски, прикидывая, что неплохо бы стол переставить к окну, подбелить стены и потолок над газовой плитой, а с пола соскоблить коричневую краску и покрыть голые доски спиртовым лаком. Выпили по полстакана, закурили. И Лихарев продолжил предыдущие разговор ровно с того места, на котором остановился: - И последнее недоумение мое рассейте - что же это за организация должна быть у нашего наркома, если по тайному сигналу через какие-то полчаса способна выслать в нужное место великолепно подготовленную группу, членам которой не нужно ничего даже предварительно объяснять, все действуют автоматически, абсолютно безошибочно. Где они опыта набрались? В архивах милиции и госбезопасности есть примеры аналогичных акций хотя бы за последние десять лет? Буданцев сидел, пристыженно опустив глаза. Как пацана мордой об стол повозили. А он-то сам хорош, расфантазировался. Валентин же неожиданно опять сменил пластинку: - Но в целом, по замыслу, версии ваши крайне интересны, я их по своей линии, безусловно, проработаю. Однако. Ваша забота - пока заняться первой, основной. Исходя из того, что нарком все это на самом деле совершил и теперь скрывается. Уловил желание Буданцева возразить, предостерегающе поднял руку. - Не спешите. Во-первых, это все-таки гораздо вероятнее прочих экзотических гипотез, во-вторых, наша главная задача - найти наркома. Желательно живого. А вдруг он действительно крупный специалист в области тайных убийств? Японский шпион, самурай - ниндзя, к примеру. Не приходилось слышать? Ладно, позже подробно расскажу, а в двух словах - это ребята, владеющие такими приемами и навыками, что забраться без крючьев и кошек на пятый этаж по кирпичной стене, убить человека свернутой в трубку газетой или карандащом для них раз плюнуть. Я об этом давно читал, а теперь вот вспомнилось. Так что ищите наркома-убийцу с применением всех доступных вам оперативных средств. Проверьте, кстати, никаких у него корней и связей по самурайской линии нет? Товарищу Шадрину эту же версию вкручивайте. Работайте со всей отдачей. Поскольку никаких других перспектив у вас лично все равно не имеется. Вы меня поняли? - Да чего уж тут не понять. - Ну и слава богу. Еще выпьете? - Спасибо, нет. Мне же еще к Шадрину на доклад. - Тогда пойдемте. Подвозить не буду, чтобы лишний раз не светиться. И так за десять минут не торопясь доберетесь. Теперь вам близко. - Всякое даже самое отдаленное место к чему-нибудь да близко, а самое близкое от чего-нибудь да отдалено, - усмехнувшись, ответил Буданцев. ГЛАВА 17 Шадрин уже ждал Буданцева, нервничая. Кончались вторые сутки поисков, а результат - ноль. Запросы по всем райотделам и отделениям ГУГБ и милиции Москвы и двенадцати прилегающих областей ничего существенного не дали, хотя сеть была наброшена плотная, с мелкими ячейками. Опрошены все инспектора ОРУДа, находившиеся в эти дни на улицах и дорогах, все сельские участковые, работники бензозаправочных станций в радиусе двухсот километров от столицы. "Эмки" с номером Р-5-22-17 никто не видел, брошенных машин без номеров не обнаружено, подходящих по приметам мужских или женских трупов - тоже. Агентура из уголовных и сексоты, работающие в самых различных слоях общества, пока молчали, да и надежды на этот контингент было изначально мало. Вряд ли член правительства имел связи на воровских "малинах" и блатхатах. Зато задержанных - партийных, советских и хозяйственных работников" имевших несчастье в эти дни появиться на территории чужих районов и областей в черных "эмках"- оказалось сотни. Посаженные отвечать на телефонные звонки работники давно осатанели, крича сорванными голосами в трубки: - Нет! Не Ф-3-44-77! И не Шумахер! И два мальчика, а не одна девочка. Шадрин с ужасом, будто никогда раньше с подобным не сталкивался, начал понимать, какую тупую, не рассуждающую, лишенную даже намека на разум машину он запустил. Наблюдательное дело на Шестакова тоже было на удивление скудно. С самого двадцать шестого года, когда оно было заведено, жизнь будущего наркома выглядела прозрачной как стеклышко. Вот если бы его требовалось посадить или расстрелять, можно было зацепиться за любую из трех заграничных командировок, или службу в царском флоте, или за отца - преподавателя реального училища. Но для целей объективного расследования эти сведения не давали ничего. А между тем тучи и над самим Шадриным, и даже над Заковским ощутимо сгущались. Явных признаков пока не было, но нюх старший майор имел отменный. Самое главное - никак себя не проявляли те, кто был заинтересован в аресте наркома. Если бы удалось допросить неудачливого самоубийцу Чмурова. Но он после операции был так плох, что ни о какой беседе нечего и помышлять еще неделю, по мнению врачей. Кто дал ему команду доставить задержанного именно в Сухановскую, о чем имелась сделанная его рукой пометка в журнале? И почему до сих пор не поступило запроса в тюрьму, доставлен ли туда арестованный нарком? Так в принципе бывало, иные сидели в камерах месяцами, ожидая первого допроса, но здесь, похоже, шла другая игра. Складывалось впечатление, что некто отдал соответствующую команду, а узнав о происшедшем (от кого?) - и залег на дно. И чье распоряжение понимающий субординацию и весьма опытный сотрудник кинулся бы исполнять, не поставив в известность непосредственного начальника? Таких людей в принципе могло быть только трое. Из тех, кто известен Шадрину: сам начальник ГУГБ, он же заместитель наркома внутренних дел комкор Фриновский, оперативный секретарь ГУГБ и начальник секретариата НКВД. Только они напрямую могли приказать что-то Чмурову, предупредив также о необходимости молчать. Любой другой руководитель, невзирая на число ромбов в петлицах, над сотрудником спецотдела власти не имел. Ну и еще, конечно, оставался сам "железный сталинский нарком", Николай Иванович Ежов. Только ему-то зачем таиться? Он бы уже давно рвал и метал, матерился тонким ломающимся голосом, все было бы хотя и страшно, но хоть понятно. А вот первые трое? Шадрин доложил свои соображения Заковскому и теперь ждал Буданцева с глупой надеждой на чудо. Наконец муровец прибыл. Старший майор распорядился подать свежезаваренного чаю. - Слушаю вас, Иван Афанасьевич, - сказал он, стараясь выглядеть совершенно спокойным и благожелательным. Буданцев подробно доложил о результатах осмотра, дополнительной судмедэкепертизы, допроса понятых и сотрудников, обнаруживших трупы. - Ну и что из всего этого следует? - Прежде всего - нарком Шестаков крайне хладнокровный и предусмотрительный человек. В квартире практически отсутствуют материалы, которые дали бы ключ к разгадке. Ни личных писем, ни дневников, ни фотографий. Далее - на кухне следы ужина или завтрака четырех человек. Судя по тому, что отпечатки пальцев на двух приборах явно детские, это сам нарком, его жена и сыновья. Если они сели за стол уже после убийства - выдержка железная. - А если - до? - Мало вероятно. Вряд - ли хозяйка оставила бы на ночь неубранный стол. - М-да. Но вот вы можете. Иван Афанасьевич, представить себе ребят, причем в самом впечатлительном и уже все понимающем возрасте, которые спокойно завтракают в квартире, полной свежих трупов? Такое даже не каждому из наших людей под силу. - Я предполагаю, они об этом и не подозревали. Понятые утверждают, что детей не видели, значит, они в момент преступления еще спали. Выходит, подозреваемый сначала расправился с сотрудниками, сложил тела в кабинете, укрыл их ковром и уже потом разбудил детей. Затем семья собралась в дорогу, позавтракала наскоро и уехала. Но машина, как вы знаете, до сих пор не обнаружена. - Чертовщина какая-то, - искренне выдохнул Шадрин. - В вашей практике нечто подобное случалось? - За пятнадцать лет чего только не случалось, товарищ старший майор. Но вот именно такого - нет. - И все же, что вы думаете делать дальше? - Дальше начнется очень нудная и рутинная работа. С не очень большими шансами на быстрый успех. Тут главная штука в чем? Нарком-то наш может простейшим образом укрыться на заранее подготовленной "хазе", как у нас выражаются, и сидеть там неделю, две, месяц. Причем буквально в двух шагах от нас, пока мы будем искать его в Ленинграде или Кисловодске. - Почему именно в Кисловодске? - насторожился Шадрин. - Да так, сказалось, и все. Может, потому, что узнал - он там отдыхал два раза. Вполне мог знакомства завести. - Так что - безнадега? - Я такого не говорил. Буду работать. С вашей стороны требуется организовать, а главное - поддерживать самый жесткий контроль на улицах, дорогах, вокзалах. Если он еще в Москве - вполне может попытаться выбраться, когда сочтет, что его устали искать. Ну а мне придется день и ночь копаться в бумагах, допрашивать сотни людей- учителей и одноклассников его детей, сотрудников наркомата, прежде всего - секретарш и шоферов, которые хоть раз в жизни его возили (вдруг, да и сболтнул что-то интересное невзначай), друзей и сослуживцев жены, ну и много кого еще. Адская работа, но обычно приносит результаты. - Но сроки, сроки! - почти с отчаянием воскликнул Шадрин. Буданцев пожал плечами. - Товарищ старший майор, это и есть работа угрозыска. Если преступник не задержан с поличным или по горячим следам - вот так и копаемся. Тут хоть подозреваемый есть, уже легче. Шадрин скрипнул зубами. Чуда не получилось. - Хорошо. Работайте как умеете. Комната для вас приготовлена в нашей приемной, здесь рядом. - Я знаю, - кивнул Буданцев. - Машина в вашем распоряжении, вызывайте, кого считаете нужным, беседуйте, только... - Понятно, товарищ старший майор, - снова перебил его сыщик. Лишней болтовни он не любил, а учить его соблюдать максимально возможную секретность не требовалось. - Постараюсь. Мне теперь нужно три-четыре помощника из моей бригады и столько же - из ваших людей. Распорядитесь, пожалуйста. Я скажу, кого именно, а вы мое начальство уговорите. Да найдем мы его, - решил наконец Буданцев поднять чекисту настроение. - Высунется он где-нибудь непременно. Не сам, так жена или дети. Не на дне же морском они прячутся. Дилетанты, - а Шестаков, безусловно, дилетант, нет в его биографии моментов, говорящих об обратном, - обычно на самой ерунде прокалываются. Будьте спокойны. - Хорошо, хорошо, можете быть свободны, Антонюк все сделает. - Шадрин протянул руку через стол, уже погружаясь в другие мысли. ГЛАВА 18 А Лихарев, простившись с сыщиком, поехал в Кремль. Теперь у него хватало материала, чтобы начать давно задуманную интригу. Что интересно - исходно она не имела отношения к "делу наркома". Но так оно к месту сейчас подвернулось. Валентин давно уже готовил свой собственный "заговор", если это можно так назвать. По его расчетам, происходящее в стране, то, что позже получит ярлык "ежовщина", следовало прекращать. Оно себя исчерпало. Основная цель спланированной им еще пять лет назад широкомасштабной операции была достигнута. С неожиданными издержками в виде сотен тысяч пострадавших ни за что "простых людей", но достигнута. Успешно ликвидирована вся так называемая "ленинская гвардия", состоявшая из пламенных адептов "мировой революции", уничтожена созданная Дзержинским, Менжинским, Ягодой ВЧК-ГПУ, ориентированная на ту же цель. Ей на смену пришла совсем другая организация, с новой идеологией. Точнее - без всякой идеологии, работающий с четкостью и надежностью "маузера", не рассуждающий механизм, способный одинаково метко стрелять по любым целям. Хоть завтра его можно использовать для свержения Советской власти и реставрации самодержавия любого типа. Хоть в духе Николая 1, хоть царя Ашшурбанипала. Осталось только избавиться от ставшего одиозным, да и просто почти невменяемого генерального комиссара госбезопасности, поставить на его место человека гораздо более умного, уравновешенного и прагматичного, и первый этап грандиозного замысла можно считать исполненным. Спешить агграм было некуда. Десять дет займет исполнение их очередного плана или пятьдесят - не имело никакого значения. Все равно это лишь эпизоды, бои местного значения в длящейся тысячелетия межзвездной войне. Предыдущую схватку выиграли их враги, мировая война и большевистская революция свела на нет тщательно спланированный сценарий грядущего мироустройства. Теперь приходит пора реванша. Сталин сидел в своем кабинете, известном по миллионным копиям живописных картин, фотографий и кинофильмов. Правда, сейчас он был другим - еще довоенным, без портретов русских полководцев на дубовых стенах, и сам вождь был одет в старый серый френч с отложным воротником под горло, серые же брюки и поношенные шевровые сапоги. Иосиф Виссарионович вертел в руках зажженную, но столь редко потягиваемую трубку, что она все время гасла, и он не столько курил ее, сколько просто подносил время от времени к губам без всякого особого смысла. Вызвал звонком Поскребышева. Секретарь вошел, как всегда, внешне невозмутимый, но напряженный. Ибо привыкнув к шефу, никогда не был уверен (и не безосновательно), чем закончится очередной разговор - просьбой подать чаю или разносом, опалой, арестом. Такие уж тогда были времена. Ничем не хуже прочих, имевших место в истории, но и по-своему оригинальные. К примеру, обычай Чингисхана ломать позвоночники курьерам, доставившим не ими написанные, но неприятные властителю сообщения, до сих пор считается довольно варварским, но горячего эмоционального отклика уже не вызывает. - Ежова ко мне. Сейчас же, - сказал Сталин почти без интонаций. Поскребышев незаметно, давно отработанным мгновенным движением глаз покосился на Лихарева, сидевшего у дальнего края стола для совещаний. "Когда это он успел сюда прошмыгнуть? - ревниво подумал бессменный секретарь вождя. - Через заднюю дверь вошел, значит. Хозяин пригласил его лично. К чему бы? А теперь Ежова требует. Не иначе, мордокол сейчас начнется. Валентин вон, похоже, веселый. Накопал чего-то на Кольку." (Булганин был у них Николкой, а этот - Колькой числился.) Одетый сейчас почему-то в форму не инженерную, к которой Поскребышев уже привык, а бриг военюриста, Лихарев держался скучающе-безразлично, не смотрел ни на Поскребышева, ни на самого Сталина, а просто затягивался изредка папиросой и только вот дым старался пускать деликатно - вправо и вбок, чтобы не потянуло его невзначай в сторону хозяина кабинета. А потом вдруг незаметно подмигнул Александру Николаевичу. Поскребышев слегка удивился - именно слегка, потому что, умей он удивляться хоть чуть-чуть сильнее, давно бы сменил сталинскую приемную на места, вопреки распространенной поговорке, весьма отдаленные. (Что, впрочем, его в свое время все равно не миновало.) "Нет, точно, какую-то крупную пакость плюгавому инквизитору приготовил приятель". - Ты, Александр, давай-давай, не задумывайся слишком, - заметил секундную задержку верного секретаря Сталин. "Сталинский нарком" внутренних дел Николай Иванович Ежов, только-только вошедший в полную силу - после успешного, произведшего огромное впечатление на друзей, врагов и колеблющихся разгрома всевозможных: левой, правой, военной, "объединенной" и даже не получивших специального названия, но все равно вредоносных оппозиций, считавший, что во всей советской стране есть только два безусловно надежных человека - он сам и великий Сталин, - явился по вызову почти мгновенно. Можно было бы подумать, что он даже не тратил времени на спуск лифтом с седьмого этажа лубянского дома к машине во дворе, а просто выпрыгнул в окно. - Слушаю вас, товарищ Сталин...- почтительно произнес он после обычного доклада с прищелкиванием каблуками у самой двери. Замер, чуть подавшись вперед, прижимая локтем тонкую коричневую папку, чтобы по первому знаку рвануться к своему обычному месту за приставным столиком. Сталин молчал долго, достаточно долго, чтобы кожаная папка с самыми актуальными документами успела взмокнуть в маленькой ладони наркома. - Садитесь, Николай Иванович. Вернее - присаживайтесь, - позволил себе слегка пошутить Сталин. - Как у нас на данный момент обстоит дело с врагами народа? Всех разоблачили или пока не всех? Через десяток минут, выслушав без особого внимания набиравший обороты и азарт монолог Ежова, он оборвал его движением руки: - Пока достаточно. А что вы скажете насчет странного - я правильно выразился, странного происшествия с наркомом товарищем Шестаковым? - О чем вы, товарищ Сталин? Я не в курсе. - Не в курсе? В вашем ведомстве черт знает что творится, а вы не в курсе? Доложите товарищу Ежову суть дела, - повернулся он к Лихареву, - только покороче. Выслушав сообщение Валентина, сделанное нарочито бесстрастным тоном, Ежов мгновенно позеленел. Выглядело это именно так. Обычная бледность выглядит более эстетично, а лицо Ежова приобрело оттенок, свойственный не каждому даже покойнику, причем еще и покрылось мелкой липкой испариной от края волос до воротника кителя. - Нет, а что вы так вдруг испугались? - с мягкой, сочувственной улыбкой спросил его Сталин. - Мне кажется, ничего особенного не произошло. Плохо, конечно, что вас не поставили в известность, а по сути... Если тот, кого мы называли товарищем Шестаковым, истинный враг народа, которого решили арестовать на вполне законных основаниях, то его поступок вполне естествен. Мы, большевики, в царское время тоже не считали зазорным сопротивляться жандармам, бежать от охранки, отстреливаться, если нужно. Я сам пять раз бегал. И стрелял, да. Надеюсь - попадал. Так что тут ничего невероятного нет. Но если товарищ Шестаков не враг? Если он честный человек, только это - слишком впечатлительный и... да, вот именно - гордый? Пришли какие-то люди, в небольших чинах, наверное, да еще и невежливые, грубые, предположим... Что он мог подумать? Если он точно знает, что не является врагом? Значит, это на него враги покушаются! Мы разве зря разрешаем ответственным работникам оружие носить? Зачем? Чтобы они застрелиться могли или все-таки себя защитить от врагов и террористов? А зачем еще? При этих словах Сталин вопросительно посмотрел не на Ежова, а на все так же бесстрастно сидевшего у края стола Лихарева. Тот как-то неопределенно то ли кивнул, то ли пожал плечами, но видно было, что он, в общем-то, со Сталиным согласен. Ежов видел, что разыгрывается какой-то спектакль, но его смысла уловить пока не мог. Хитер был Николай Иванович, но образование-то имел минимальное, а умных книжек не читал вообще. Никаких, а не то чтобы Макиавелли там или, упаси Бог Конфуция. - Тем более что я не помню, были у нас серьезные претензии к товарищу Шестакову или их не было? Тогда почему его вздумали арестовывать? Без санкции Политбюро... Сталин снова прошелся по глушащей шаги ковровой дорожке. - Вы имели санкцию Политбюро, товарищ, Ежов? - Я получил, товарищ Сталин, поручение Председателя Совнаркома - пригласить наркома Шестакова на беседу... - С помощью вооруженных чекистов? Интересная манера появилась среди товарищей членов правительства и ЦК, - очень натурально удивился Сталин. - Вы не могли просто снять трубку телефона, раз уж именно вам досталось такое поручение, и сказать: "Григорий Петрович, не могли бы вы зайти ко мне в свободное время? Мнениями нужно обменяться, понимаешь..." - Товарищ Сталин, - Ежов совсем уже ничего не понимал и не чувствовал, кроме леденящего ужаса, - мне было предложено именно так пригласить, чтобы это выглядело как арест, а уж что потом... Обращаться с ним предполагалось вежливо и доставить не в камеру, а в специальное помещение, вполне комфортабельное... Товарищ Сталин, я же не мог, если Вячеслав Михайлович... Нарком Шестаков теперь в его номенклатуре. - Теперь? А раньше в чьей был? - словно сам не зная, спросил Сталин. - Как в чьей? Товарища Орджоникидзе... - Ах, вот как у вас теперь... - Сталин выглядел человеком глубоко удивленным. Словно бы вот он уехал на год-другой в заграничную командировку, потом вернулся и с недоумением узнал, что без него соратники распоясались, установили какие-то свои правила, вообще творят что заблагорассудится, позабыв субординацию и ленинские принципы коллективного руководства. - Одним словом, так, товарищ Ежов... - Вождь наконец добыл из трубки очередную порцию дыма. - Вы в ближайшее время найдите нам товарища Шестакова, а тогда и разберемся, что за недоразумение вышло. Только, пожалуйста, поскорее... Трех дней вам хватит? Ежов судорожно сглотнул. Ему очень хотелось сказать, что санкцию на арест Шестакова дал именно Сталин в присутствии Молотова, хотя и вслух не выраженную. Зато соратникам вполне понятную. Во всех предыдущих случаях вопросов по поводу арестов и расстрелов помимо суда, через Особое совещание, не возникало, даже по поводу членов Политбюро. Если только Вождь не собирался вывести кого-то на открытый, показательный процесс, как нынешних. И что трех дней, чтобы найти неизвестно куда сбежавшего наркома, судя по обстоятельствам его бегства, - настоящего врага, матерого и опытного, разумеется, не хватит. Но сейчас Ежову хотелось только одного - исчезнуть из этого кабинета, оказаться в своем, уютном, обжитом и безопасном. Чтобы попасть в который, сначала нужно подняться из вестибюля Лубянки на лифте на пятый этаж, пройти длинным коридором, спуститься другим лифтом на первый, минуя три поста надежных офицеров, вновь подняться до седьмого и через приемную секретаря потайной дверью попасть уже к себе. Запереться на ключ в "комнате отдыха" и выпить без закуски полный стакан водки. Или два... А потом... Потом он что-нибудь придумает. Да какая разница, лишь бы сейчас не видеть больше этих жутких рыже-зеленых глаз и не слышать вкрадчивого сталинского голоса. Ради этого Ежов готов был помещать все, что угодно... - До свидания, Николай Иванович, - непривычно, по имени-отчеству простился с ним Сталин. - Жду вашего доклада, С нетерпением. А вы, товарищ,.. э-э, ну, просто товарищ, вы ничего не хотите пожелать товарищу Ежову на дорожку? - Хочу, если позволите, товарищ Сталин. Чтобы товарищ Ежов строго предупредил своих сотрудников - при задержании наркома никаких эксцессов, вроде "при попытке к бегству", не должно приключиться. Живым, и только живым нарком Шестаков нужен. И совершенно невредимым. - Понял? - неожиданно грубо спросил Сталин и уставился своим немигающим взглядом в переносицу Ежова. - Та-ак точно, това-арищ Сталин, обязательно живым, как же иначе? - Вот и молодец, иди теперь окончательно... В приемной он остановился перед Поскребышевым, удивительно напоминая сейчас Ивана Грозного, только что убившего сына на картине Репина. - Кто это там сидит? - Он указал большим пальцем через плечо, на дверь кабинета. - Как кто? Товарищ Сталин! Вам может врача вызвать, Николай Иванович? - Я тебе что? Идиот? У товарища Сталина, военюрист? - Нет там никого, Николай Иванович. Вот журнал, Товарищ Андреев вошел в 17.30, вышел в 18.15. А сейчас никого. После вас товарищ Молотов записан, но его еще нет, Ежов топнул каблуком, глотнул перекошенным ртом воздух и выбежал в коридор. Поскребышев сочувственно покачал тяжелой головой. После Ежова вскоре подошел и Молотов. - А вы, товарищ Лихарев, там, за дверцей, пока посидите. - Сталин указал на приоткрытую дверь комнаты отдыха. - Если нам нужно было, чтобы Николай Иванович вас видел, то сейчас как раз лучше, чтобы Вячеслав Михайлович не видел. У нас с ним будет конфэ-дэн-циальная беседа... Ежов, конечно, несколько ошибся, когда вообразил, что Сталин, пусть и негласно, санкционировал арест Шестакова. Просто недавно Вождь в присутствии его и Молотова выразился в том смысле, что ему очень не нравится развитие событий в Испании. Мол, в тридцать шестом году Франке сидел в Сеуте с парой сотен верных ему офицеров и генералов, а сейчас, в тридцать восьмом, несмотря на всю нашу помощь, фалангисты захватили уже две трети страны. При том, что и интербригады сражаются отчаянно, и трудовой народ на стороне компартии, и мы, отрывая от себя последнее, шлем и шлем туда и военных советников, и любое оружие. Не есть ли и тут очередное вредительство? Глава НКВД, давно уже мечтавший монополизировать свою роль во влиянии на испанские события, уже успешно ликвидировал почти весь высший комсостав армии, так что теперь и военспецами некого посылать на помощь республиканцам, кроме лейтенантов и капитанов. Теперь ему хотелось отстранить от этих дел и Шестакова. Поскольку в его руках оставались каналы негласного финансирования поставок оружия и снаряжения, он представлялся Ежову излишней фигурой. Куда проще и полезнее сосредоточить все вопросы в одних руках, в Управлении спецопераций ГУГБ. Так он и заявил, осторожно подбирая выражения. Молотов возразил, что оснований к такому перераспределению ответственности вроде бы не имеется, хотя о целесообразности еще можно и подумать. Да и сам Шестаков наверняка будет спорить. Претензий как раз к его сфере ответственности нет. - Ну, это как сказать, - усмехнулся Ежов. - Вот и поговорите, - ответил Молотов. - Сумеете прийти к соглашению, я лично противодействовать не стану. Обдумаем, может, и на самом деле так лучше, лишь бы дело не пострадало. Сталин слушал их разговор молча, только в конце усмехнулся и вроде бы утвердительно кивнул. Теперь же вдруг выяснилось, что высокие договаривающиеся стороны с самого начала понимали друг друга неправильно. Сталин, когда Молотов вошел, не стал темнить, а спросил в лоб: - Ты зачем, меня не спросясь, Шестакова Ежову сдал? - Я? Сдал? Когда? О чем ты, Коба? - Да вот Ежов мне сказал, что после того вашего разговора насчет испанских дел ты ему разрешил Шестакова арестовать. А Вышинский под это дело санкцию подмахнул. Вы что, настолько о себе возомнили, что без согласия Политбюро членов ЦК и депутатов Верховного Совета хватать начали? А завтра меня арестуете? Молотов, застигнутый врасплох хорошо срежиссированной вспышкой сталинского гнева, в отличие от Ежова не позеленел, а покраснел. - О чем ты говоришь, Коба, да я ни сном ни духом... Ну, был вполне рабочий разговор, и ты при нем присутствовал... А больше и не возникала эта тема. Шестакова я три дня назад видел. А вчера он должен был после обеда на заседании правительства докладывать, но передали - заболел... Старый друг Вячеслав, единственный оставшийся в живых соратник, кто говорил ему "ты", не врал. Он вообще не умел врать Сталину. На самом деле, поглощенный более важными, на его взгляд, делами, отнесся к ситуации просто как к очередной ведомственной склоке, ему и в голову не пришло, что слова Ежова "как сказать" следовало трактовать не в смысле - "в каких выражениях изложить идею", а просто как сомнение в том, что Шестаков осмелится спорить с ним, не просто всесильным наркомом заплечных дел, но и секретарем ЦК. - Я ч-честно, - как всегда, слегка заикаясь, говорил сейчас Вячеслав Михайлович, - и мысли не допускал, что он осмелится вот так, без санкции... Т-такие вещи мы всегда особый порядком обговаривали. Д-да и не было у нас никогда к Шестакову никаких претензий. Ни по деловым качествам, ни вообще... - Орденом вон наградили, - поддакнул Сталин, - а теперь так некрасиво получилось... А Ежов сказал - ты ему дал санкцию... - Д-да ч-что ты, Коба? - От возмущения Молотов стал заикаться сильнее. - Чтобы я сам, без тебя?! - Это он, подлец, теперь так твои слова трактует, жопу свою хочет прикрыть. Мол, предсовнаркома сказал - "поговорите", а я и велел его пригласить, да вот не уточнил - как. Ну а его сотруднички и рады стараться... - А вдруг так оно все и было? Не такой же Николай дурак на самом-то деле... - Услужливый дурак опаснее врага, - не совсем к месту процитировал Сталин. Он-то сразу, еще при том разговоре двухнедельной давности, догадался о планах Ежова. Не ожидал, правда, что так грубо все будет сделано, Думал, что будет спор, может быть, даже скандал с апелляцией к нему лично, а он тогда посмотрит, кто убедительнее будет отстаивать интересы своего ведомства, а потом и примет решение. Политическое. А то и оргвыводы сделает. Шестаков ему давно нравился, а Ежов, признаться, уже надоел... Однако получилось еще интереснее. Давненько не случалось в правительстве таких пассажей. Со свойственным ему юмором и собственными комментариями Сталин пересказал Молотову суть событий, последовавших за "приглашением" Шестакова к Ежову. - Да неужели? - всплеснул руками от полноты чувств Молотов, с ходу уловивший настроение Вождя. - Ну, учудил Григорий. А казался таким тихим, флегматичным даже. - Довели человека, понимаешь. Что же нам теперь, наказывать его за эту необходимую оборону? - Можно и не наказывать, - сказал после тщательного, с наморщиванием лба, раздумья Молотов. - Можно и похвалить. За полезный урок нашим органам. Зазнались, заелись, жиром заросли. Вчетвером одного арестовать не сумели. А вдруг с настоящими бандитами схватиться бы пришлось? Защитнички. На этом деле большую воспитательную работу можно развернуть, не называя имен, конечно. А его разве уже поймали? - Еще нет. Но Николай заверил, что найдет. За три дня... - Вот пусть и ищет. А мы посмотрим на его таланты. Нет, какой действительно дурак... - А теперь по делу мне ответь, - как обычно, резко сменил и тон, и тему разговора Сталин. - Сколько там тех денег, из-за которых весь сыр-бор разгорелся? Ежова же они прежде всего интересуют, как я понимаю, а не вопросы престижа? Память у Молотова была великолепная, и он ответил без задержки: - Сейчас приблизительно пятнадцать миллионов долларов, размещены в нескольких французских, швейцарских, голландских банках. Плюс часть испанского золотого запаса, вывезенного накануне штурма Мадрида в Европу. Названия банков, номера счетов, суммы точно знает только Шестаков. Но отчеты о расходовании подставлял регулярно, все, что было решено закупить для республиканцев за границей, то есть то, чем мы не располагаем или что долго и неудобно возить - оружие иностранных марок для интербригад, снаряжение не наших образцов, - все поступает согласно графиков. Испанские товарищи претензий не имеют. - Но, может быть, действительно было бы правильнее, если бы НКВД и этими делами занимался? У них там все схвачено? Все равно ведь через их нелегалов приходится действовать? - Вот я же и хотел, чтобы они между собой все обсудили по-хорошему, потом расчеты представили, доводы. Нелегалы-то нелегалы, но специалистов по финансам, технике, всяким там вахтам, коносаментам, связям с промышленниками и таможнями у них достаточно? А у Шестакова уже все отлажено. Придется к каждому разведчику еще и консультанта приставлять. А потом - вдруг сбегут с деньгами? Мало нам Орлова, Кривицкого, кто еще там? - Ну вот, Вячеслав! А говорил, в проблеме не разобрался. Во всем ты разбираешься, просто захотел Шестакова с Ежовым стравить и посмотреть, что получится. Разделяй и властвуй, да? Ты что у нас, Черчилль? Сталин прошелся по кабинету от стены до стены, что-то неразборчиво